Киплинг Джозеф Редьярд - Книга джунглей

nbsp; - Ах, о чем с вами говорить. Вы ничего не видите мозгом.

  

  - Нет, мы только видим нашими четырьмя глазами, - сказали волы, - но видим решительно все, что нам встречается.

  

  - Если бы мне приходилось только смотреть и ничего больше, вас не заставляли бы возить крупные орудия. А если бы я походил на моего капитана (он видит мозгом многое до начала стрельбы и весь дрожит, но не убегает), так вот, если бы я походил на него, я мог бы стрелять из пушки. Однако, будь я вполне мудр, я не был бы здесь. Я по-прежнему оставался бы королем леса; половину дня спал бы и купался бы, когда мне вздумается. Теперь же я целый месяц не мог выкупаться как следует.

  

  - Все это прекрасно, - сказал Билли, - и тебе дали странное имя, но ведь длинное название не помогает понимать непонятное.

  

  - Тсс! - сказала полковая лошадь. - Мне кажется, я понимаю, что говорит Двухвостка.

  

  - Через минуту ты поймешь это еще яснее, - сердито проговорил слон. - Ну-с, пожалуйста, объясни, почему тебе не нравится вот "это"?

  

  И он с ожесточением затрубил во всю силу своего хобота

  

  - Перестань, перестань! - в один голос сказал Билли, и я услышал, как они в темноте дрожали и топали ногами. Крик слона всегда неприятен, в темную же ночь особенно.

  

  - Не перестану, - сказал Двухвостка. - Не угодно ли вам объяснить следующее: Ххррмф! Рррт! Рррмф! Рррхха!

  

  Вдруг он замолчал; из мрака до меня донесся легкий визг, и я понял, что Виксон наконец отыскала меня. Она отлично знала, как знал и я, что больше всего в мире слон боится маленькой лающей собачки.

  

  Виксон тявкала, прыгая вокруг больших ног Двухвостки. Двухвостка беспокойно задвигался и, слегка крякнув, сказал:

  

  - Уходи, собачка, не обнюхивай моих щиколоток, не то я ударю тебя. Добрая собачка! Ну, милая собаченька! Уходи домой, тявкающее маленькое животное. Ах, почему это никто не возьмет ее? Она сейчас меня укусит.

  

  - Мне сдается, - сказал полковой лошади Билли, - что наш друг, Двухвостка, боится многого. Ну, если бы мне давали достаточно пищи за каждую собаку, которую я швырял через военную площадку, я был бы теперь почти так же жирен, как Двухвостка.

  

  Я свистнул, Виксон подбежала ко мне и, грязная с головы до ног, стала лизать мне нос и принялась пространно объяснять, как она отыскивала меня в лагере. Я никогда не давал ей понять, что мне известен язык животных, ведь в противном случае она слишком распустилась бы. Итак, я только посадил ее к себе на грудь и застегнул пальто. Двухвостка зашаркал ногами, потопал ими и проворчал про себя:

  

  - Удивительно! До крайности удивительно! Это у нас бывает в семье. Куда же девалось злое, маленькое животное?

  

  Я услышал, как он стал хоботом ощупывать землю вокруг себя.

  

  - У каждого из нас, по-видимому, есть своя болезнь, - сказал он, продувая хобот. - Вот вы все, кажется, боитесь, когда я трублю.

  

  - Не могу назвать своего чувства настоящим страхом, - возразила полковая лошадь. - Но в это время во мне рождается такое ощущение, точно там, где на моей спине должно лежать седло, копошатся оводы. Пожалуйста, довольно!

  

  - Я боюсь маленькой собаки; верблюд пугается дурных ночных сновидений.

  

  - Для всех нас хорошо, что нам не приходится сражаться одинаковым образом, - заметила полковая лошадь.

  

  - Вот что я хочу узнать, - спросил очень долго молчавший молодой мул. - Я хочу знать, почему нам вообще приходится сражаться?

  

  - Да потому, что нам приказывают идти в бой, - презрительно фыркнув, сказала полковая лошадь.

  

  - Приказ, - подтвердил мул Билли и резко закрыл рот, щелкнув зубами.

  

  - Хукм-хей. Так приказано, - произнес верблюд, и в его горле что-то булькнуло; Двухвостка и волы повторили: - Хукм-хей!

  

  - Да, но кто же приказывает? - спросил мул-рекрут.

  

  - Человек, который идет перед тобой или сидит на твоей спине; или держит веревку, продетую в твой нос, или крутит твой хвост, - поочередно сказали Билли, полковая лошадь, верблюд и волы.

  

  - А кто дает им приказания?

  

  - Ну, ты хочешь знать слишком многое, юнец, - сказал Билли, - а за это не хвалят. Тебе нужно только повиноваться человеку, едущему перед тобой и не задавать вопросов.

  

  - Правда, - сказал слон. - Я не всегда повинуюсь, но ведь я "между и посреди"; тем не менее Билли прав. Повинуйся человеку, который идет подле тебя и дает тебе приказания, потому что в противном случае, тебя не только побьют, но ты еще и остановишь батарею.

  

  Орудийные волы поднялись, чтобы уйти.

  

  - Подходит утро, - сказали они. - Мы вернемся к нашим рядам. Правда, что мы видим только глазами и не особенно умны; а все же сегодня ночью мы одни ничего не испугались. Покойной ночи, вы, храбрые существа.

  

  Никто не ответил им, и, для перемены разговора, полковая лошадь сказала:

  

  - Где же маленькая собака? Где есть собака, там недалеко и человек.

  

  - Я здесь, - тявкнула Виксон, - под лафетом с моим человеком. - Ты, крупный, неловкий верблюд, опрокинул нашу палатку. Мой человек очень сердится.

  

  - Фу! - сказали волы. - Он, вероятно, белый?

  

  - Ну, конечно, - ответила Виксон. - Неужели вы предполагаете, что за мной смотрит черный погонщик волов?

  

  - Ах! Уах! Ух! - сказали волы. - Уйдем поскорее.

  

  Они двинулись прочь, увязая в грязи, каким-то образом умудрились зацепить своим ярмом за дышло фуры с припасами, где оно и застряло.

  

  - Ну, готово, - спокойно сказал Билли. - Да не бейтесь вы! Теперь вы останетесь здесь до утра. Но в чем же дело?

  

  Раздалось продолжительное свистящее фырканье, свойственное рогатому скоту Индии; волы бились, теснились друг к другу, топали ногами, скользили, вязли в грязи и чуть было не упали на землю, все время яростно кряхтя.

  

  - Через минуту вы сломаете себе шеи, - сказала им полковая лошадь. - Что в белых людях? Я живу поблизости от них...

  

  - Они... едят... нас! Вперед! - сказал ближайший вол. Ярмо с треском разломилось надвое, и громадные животные двинулись дальше.

  

  До тех пор я не знал, почему индийский домашний скот так боится англичан. Мы едим бычье мясо, до которого не дотрагивается ни один индусский погонщик; итак, понятно, почему мы не нравимся туземному рогатому скоту.

  

  - Пусть меня исколотят цепями от моего собственного вьючного седла! Кто бы подумал, что два такие огромные чудовища могут совсем обезуметь? - произнес Билли.

  

  - Не обращай на них внимания. Я посмотрю на этого человека. Я знаю, у большинства белых в карманах лежат хорошие вещи, - сказала полковая лошадь.

  

  - В таком случае, я уйду. Не могу сказать, чтобы я сам слишком любил их. Кроме того, белый человек, у которого нет собственного места для ночлега, по всей вероятности, вор, а у меня на спине много вещей, принадлежащих правительству. Ну, юнец, отправимся к своим. Спокойной ночи, Австралия! Вероятно, мы с тобой увидимся завтра во время парада. Покойной ночи, старый Сенной Мешок! В будущем старайся лучше владеть собой. Спокойной ночи, Двухвостка. Пожалуйста, проходя мимо нас по площадке, не труби. Это портит правильность нашего строя.

  

  Мул Билли пошел прочь покачивающейся походкой старого воина; голова лошади пододвинулась ко мне, и ее нос стал обнюхивать мне грудь; я дал ей бисквитов. Виксон же, самая тщеславная собачка в мире, принялась рассказывать ей сказки о тех десятках лошадей, которых будто бы мы с нею держали.

  

  - Завтра я приеду на парад в моем шарабане, - сказала она. - Где ты будешь?

  

  - С левой стороны второго эскадрона. Я держу ритм для всего моего полка, маленькая леди, - вежливо объяснила полковая лошадь. - Теперь я должна вернуться к Дику. Мой хвост совсем запачкался, и ему придется усиленно поработать два часа, чтобы привести меня в порядок перед парадом.

  

  В этот день был большой парад. Мимо нас двигались полки; одна за другой прокатывались волны шагавших в ногу ружей, вытянутых в одну линию, и наконец наше зрение помутилось. Вот прекрасным кавалерийским галопом в такт песни "Бонни Денди" проехала кавалерия, и сидя в шарабане, Виксон насторожила одно ухо. Пронесся второй уланский эскадрон; в его рядах была наша полковая лошадь; она твердо держала ритм для всего своего эскадрона, и ее ноги скользили с легкостью мелодии вальса. Потом проехали крупные орудия, и я увидел Двухвостку и еще двух слонов, заложенных гуськом в сорокафунтовое осадное орудие; за ними двигалось двадцать пар волов. На седьмой паре лежало новое ярмо, и оба эти вола имели усталый неповоротливый вид. В самом конце появились разборные пушки; Билли-мул держался так, точно он командовал всеми войсками.

  

  Вот опять пошел дождь, и на несколько минут в воздухе повисла густая дымка; не было видно, что делают войска. Они описали на равнине большой полукруг и стали вытягиваться в одну линию, которая все росла, росла и росла, пока наконец от одного ее конца до другого не образовалось пространство в три четверти мили; это была одна прочная стена из людей, лошадей и орудий. И вот она двинулась прямо на вице-короля и эмира; когда стена эта приблизилась, земля задрожала, как палуба парохода при быстрой работе машин.

  

  Если вы не были там, вы не вообразите себе, какое страшное впечатление производит постоянное приближение войск даже на тех зрителей, которые знают, что они видят только парад. Я взглянул на эмира. До этих пор он не выказывал ни тени изумления или какого-либо другого чувства; теперь же его глаза стали расширяться все больше и больше; он натянул поводья своей лошади и оглянулся. С минуту казалось, что вот-вот он обнажит саблю и прорубит себе дорогу через толпу английских мужчин и женщин, заполнявших экипажи позади него. Движение войск прекратилось; почва успокоилась; вся линия войск салютовала; тридцать оркестров заиграли сразу. Наступил конец парада, и войска под дождем направились к своим лагерям.

  

  И я услышал, как старый, седой, длинноволосый начальник племени из Центральной Азии, приехавший вместе с эмиром, задавал вопросы одному туземному офицеру:

  

  - Скажите, - спросил он, - как могли сделать эту удивительную вещь?

  

  Офицер ответил:

  

  - Было дано приказание, его выполнили.

  

  - Да разве животные так же умны, как люди? - продолжал спрашивать азиат.

  

  - Они слушаются, как люди. Мул, лошадь, слон или вол, каждый повинуется своему погонщику; погонщик - сержанту; сержант - поручику; поручик - капитану; капитан - майору; майор - полковнику; полковник - бригадиру, командующему тремя полками; бригадир - генералу, который склоняется перед приказаниями вице-короля, а вице-король - слуга императрицы. Вот как делается у нас.

  

  - Хорошо, если бы так было и в Афганистане, - сказал старик, - ведь там мы подчиняемся только нашей собственной воле.

  

  - Вот потому-то, - заметил офицер туземцу, покручивая свой ус, - вашему эмиру, которого вы не слушаетесь, приходится являться к нам и получать приказания от нашего вице-короля.