Гайдар Аркадий Петрович - В дни поражений и побед

sp;  Выяснили, что это был не отряд григорьевцев, а бродячая банда Козолупа.

   И эшелон снова помчался вперед.

   И вот: на одной стороне - Кременчуг, на другой - Крюков. Ночью, по мосту через Днепр, торопливо прошли подоспевшие курсанты. И во-время: несколько часов спустя город начал наполняться панически отступающими красными партизанскими частями. Курсанты останавливали бегущих и спешно сколачивали в разные отряды. Подошли красные броневики, подошли брошенные против повстанцев еще какие-то курсы, кажется черкасские. И только что рассвело, как по городу загрохотали орудия.

   Григорьевцы наступали.

   Все утро разговаривали трехдюймовки, сновали броневики и автомобили. Красные части готовились к контр-удару.

   Сергей лежал за большим камнем возле углового дома и без устали стрелял по черным точкам. Григорьевцы были поголовно пьяны и наступали остервенело.

   - Сережа! У меня осталось только две обоймы, - кричал, сгоряча расстрелявший почти все патроны Николай.

   - На вот тебе еще три, - кинул из своих тот. - Да ты смотри, даром-то не выпускай.

   - Я и не...

   Артиллерийский снаряд, попавши в крышу соседнего дома, заглушил его ответ, и белое облако пыли закрыло его от глаз товарищей.

   - Коля... Колька! - с опаскою окликнул Сергей.

   - ...Я и не выпускаю их даром! - послышался запальчивый ответ.

   Выстрелы грохотали повсюду. Где-то далеко на фланге послышалось "ура", ближе... ближе, и покатилось по всем цепям. Красные наступали. К полудню ни в городе, ни за городом уже никого не было. - Разбитые банды убегали, красные их преследовали.

   И верные своей партизанской тактике, григорьевцы дробились и распылялись между более мелкими шайками, наводнявшими Украину.

  

  

  

   Однажды перед рассветом, рассыпавшись в цепь, отряд курсантов осторожно охватывал деревушку, в которой крепко спали перепившиеся бандиты.

   Не доходя с полверсты, цепь залегла, а первая рота, отделившись, пошла небольшой лощиной в обход. Ни разговоров, ни топота. Вот уже в предрассветной мгле показались белые мазанки, и рота беззвучно, чуть не ползком, переменив направление, залегла поперек дороги.

   - Тише! - вполголоса проговорил, взглянув на часы, командир взвода. - Сейчас наши будут наступать. Замрите, и огонь только по свистку.

   Прошло десять долгих минут.

   - Скорее бы!

   - Успеешь, Николай, - шопотом ответил Сергей, - куда ты всегда торопишься... Слышишь?

   Еще бы не слыхать! Частый тревожный набат с колокольни, потом загрохотавшие выстрелы, и через несколько минут, - конский топот в панике мчавшихся на них бандитов.

   Резкий свисток пронизал воздух, и меткий внезапный огонь сделал свое дело. Видно было, как по зелени восходящих хлебов уносились стремительно кучки потрепанной банды.

   Деревню охватили. Следовало думать, что захваченные врасплох не все успели убежать, а попрятались тут же, в деревне.

   Взошло солнце. Обыск дал хорошие результаты: через полчаса трех человек уже вели к штабу, около церкви.

   - Чья банда? - спросил у одного из них комиссар.

   - Горленко! - ответил хмуро, не поднимая глаз, здоровый лохматый детина.

   Их заперли в крепкую деревянную баню и поставили часового.

   Курсанты разбрелись по хатам и с жадностью закусывали хлебом, молоком и салом.

   - Хозяин! - спросил Владимир, - есть у тебя деготь?

   - Зачем тебе? - удивился Сергей.

   - Сапоги истрескались.

   - А пошукай, дэсь було у двори трошки, - ответил нехотя старик, но сам не пошел, очевидно опасаясь оставить избу на солдат.

   - Пошукай. Вот чортов старик, где у него тут пошукаешь, - ворчал Владимир, очутившийся на дворе богатого мужика. - Сколько барахла разного навалено. Разве только вон там в углу, - пробормотал он, заметивши под навесом, позади каких-то сломанных ящиков, корзинок и повозок, небольшой бочонок. Но дегтя в бочонке не оказалось, и он хотел уже вылезать, как взгляд его упал на маленький блестящий предмет, валяющийся на полу. Он нагнулся и поднял самый обыкновенный, изогнутый в виде буквы "Г" разрывной капсюль от русской гранаты.

   Владимир внимательно и подозрительно осмотрелся. Он заметил под снопом, прислоненной к стене конопли, кольцо от небольшой дверки.

   "Ага"! - подумал он и, осторожно выбравшись, быстро побежал к своим.

   - Что-то подозрительно! - согласились товарищи, и, захвативши винтовки, отправились во двор.

   Они растаскали хлам в стороны, откинули сноп и распахнули небольшую дверку, должно быть от бывшего курятника.

   - Эй, кто там?! Выходи!..

   Молчание.

   - Может быть там никого и нет, - проговорил Николай и, наклонивши винтовку, заглянул в темноту.

   Раз!.. два!.. три!.. бахнули один за другим револьверные выстрелы, и из двери стремительно бросилась черная фигура.

   Владимир ударил прикладом по голове, а Сергей крепко схватил за руки. Николай же, покачнувшись, неуверенно ухватился за край телеги и, не удержавшись, упал, - он был ранен.

   На выстрелы со всех сторон сбежались курсанты. Бандита связали, а Николая осторожно перенесли в избу.

   Пойманный нагло смотрел на окружающих. Когда вывернули его карманы, то в них нашли письмо, приказ и желто-голубой значок. - Это был офицер, прежний штабс-капитан, а теперешний атаман, - Горленко.

   Николай был тяжело ранен. Пришел фельдшер и установил, что пуля пробила верхушку правого легкого и засела где-то возле лопатки.

   ...И когда у каменной стены церковной ограды перед отделением курсантов, хмуро опустив головы, встали четыре человека, Сергей холодно и твердо произнес слова роковой команды...

   А на другой день, после трехнедельного скитания, эшелон быстро уносил их домой - в Киев.

   Запыленные, загоревшие, с маршем прошли возвратившиеся курсанты по городу.

   Встреча была устроена торжественная. Даже начальник курсов пробормотал несколько приветственных слов, поздравляя их с благополучным возвращением.

   На следующий день были похороны убитых товарищей. Среди огромного скопления народа Сергей на мгновенье увидел Эмму. Она внимательно всматривалась в проходящие ряды и, казалось, кого-то искала.

   Он был в строю и потому сказать ей ничего не мог.

  

  

  

   Николаю сделали операцию и вынули круглую свинцовую пулю.

   - Эдакая мерзость застряла, - сказал доктор, взвесивши ее на ладонь. - Сразу видно, что из дрянного револьвера.

   Когда Сергей выходил из курсового лазарета, ему передали, что его хочет видеть какая-то девушка.

   Он спустился в садик и увидел там Эмму. По ее похудевшему лицу и по беспокойному взгляду не трудно было догадаться, о чем она хочет спросить.

   Сергей, не дожидаясь расспросов, рассказал ей все сам.

   - Ему теперь лучше?

   - Да... Вот что, - добавил он немного подумавши, - вы приходите дня через три, и мы вместе к нему сходим.

   Эмма ответила благодарным взглядом.

   Здоровье Николая начало значительно улучшаться, и через несколько дней он уже мог слегка поворачиваться со спины на бок.

   Эмма пришла, как они условились, - после строевых занятий. У входа в лазарет надели белые халаты и прошли к Николаю.

   - Мы к тебе сегодня в гости, - проговорил входя Сергей.

   Николай радостно взглянул на него.

   - И ты пришла? - спросил он Эмму.

   - Пришла, - смеясь ответила она.

   - А как же дома?

   По лицу Эммы можно было видеть, что это обстоятельство теперь беспокоило ее мало.

   Сергей вышел, а они долго и оживленно болтали, как хорошие старые друзья.

   - Ты изменилась, Эмма, - заметил Николай.

   - Может быть, Коля. Я так много думала за последнее время.

   - О чем?

   - Обо всем! Досадно становится. Жизнь течет так скучно. Кругом что-то делается, кипит, а тут - все одно, все одно и то же. Помнишь, - улыбнулась она, - как ты на меня из-за петроградских работниц рассердился?

   - А зачем же ты тогда спорила, - заговорил он после некоторого молчания, - а зачем в церковь... Глупая девочка! - вдруг закончил он мягко, точно большой человек, выговаривающий маленькому ребенку.

   Когда они прощались, то Николай крепко пожал ей руку и сказал полусерьезно-полушутя:

   - Думай только больше и глубже и обо всем!

   - Сначала о тебе, а потом обо всем.

   - Почему? - и он мельком поймал ее глаза. Она чуть-чуть улыбнулась, хотела что-то от дверей добавить, но не сказала и вышла.

  

  

  

   Был праздник; утром поверки не производились, и многие повставали несколько позднее, чем обыкновенно. Утро стояло жаркое, солнечное, и курсанты разбрелись по роще и садику, прогуливаясь и отдыхая.

   Сергей только что направился по направлению к пруду, думая искупаться, как вдруг внезапно по окрестностям покатились торопливые, четкие переливы сигнала "тревога".

   "Это - уже не сбор", - мелькнуло у него в голове. И он стремительно помчался наверх к пирамидам с винтовками.

   Никто ничего не знал, только командир батальона громовым голосом кричал: "Строиться... быстро!" И почти что на-ходу построившимся курсантам подал команду: "За мной бегом марш".

   Вот и знакомая роща, налево - насыпь, город кончается, что это такое?

   - По окраине города от середины в це-епь!

   Запыхавшиеся курсанты быстро рассыпаются, тарахтит по земле пулемет.

   Вот оно что! Во весь опор мчатся на курсантов какие-то всадники, и быстро снимается с передков чья-то батарея.

   - Ого-онь! - раздается команда.

   И цепь, опередившая в развертывании на несколько минут неизвестного противника, жжет его огнем своих пуль.

   Кто-то падает, тщетно пытается изготовиться к выстрелам батарея. Поздно! - слишком силен огонь курсантов.

   - Прекратить стрельбу! Сдаются!

   И цепь, бросаясь вперед, завладевает батареями загадочного противника.

   - Кто же это? - слышатся недоумевающие голоса победителей.

   И вдруг от края до края что-то быстро передается и перекатывается по цепи, и через минуту у всех на устах: "Багумский полк восстает", "Багумский полк - изменник".

   Сергей хмурит брови, он начинает понимать, в чем дело. 9-й Багумский полк, - полторы тысячи человек, - самая крупная единица гарнизона.

   - Дело - дрянь! - решает вслух он.

   - А что?

   - Полк большой, и если он серьезно заражен петлюровщиной, справиться будет трудно.

   Захваченные орудия поставили на плацу, подходы к корпусу заняли сильными караулами.

   Всю ночь собирались надежные части гарнизона - 6-е, 4-е, 5-е курсы, кавалерийские, а также мелкие партийные отряды. В девять часов утра полк выступил, к девяти ему предъявлен ультиматум - сдать оружие...

   Киев точно вымер, по улицам извивались цепи, по углам к земле приникли пулеметы.

   Еще несколько минут до срока. На автомобиле подъехал наркомвоен Украины и взглянул на часы. И почти в то же время вместо ответа с той стороны первою лентою резанул пулемет.

   Наркомвоен привстал, рукой облокотившись на стенку машины, и подал сигнал.

   И через головы притаившегося Киева батарея с ревом забила по Бендерским казармам.

   Перестрелка на улицах длилась очень недолго, со стороны восставших выстрелы стали вскоре стихать.

   Сергей бежал одним из первых по Керосинной улице и, завернувши за угол, он увидал спины поспешно убегающих багумцев и выкинутый белый флаг.

   - Ага - сдаются!

   И по улицам, до автомобиля наркомвоена доносится весть, что багумцы сдаются.

   - Спохватились все-таки, - говорит он.

   И приказывает прекратить огонь.

   Без артиллерии докончить начатую измену полк не смог, сдался, был обезоружен и расформирован в тот же день.

   К вечеру все было уже спокойно и тихо. Еще днем привычный киевлянин сначала робко высунулся на двор, потом показался на улицу. И не нашедши там ничего угрожающего своей особе, вздохнул с удовольствием и восхищением.

  

  

  

   Восстание не удалось, но обнаружило, что в частях гарнизона не все благополучно.

   А кругом, почти под самым городом, бродили мелкие шайки. Слабые красные части понемногу, но постоянно отступали. Подходил Деникин к Екатеринославу, а Петлюра и Галлер уже поглядывали на Жмеринку.

   Теперь возле курсов по ночам стояли сильные посты и ходили патрули.

   Однажды Сергей сидел и писал домой:

   "Я посылаю вам третье письмо, но ответа до сих пор не получил. Знаю, конечно, что не ваша это вина, а все-таки досадно. За меня не беспокойтесь, я доволен своей жизнью и своим положением как раз настолько, насколько вообще может быть доволен человек. Работы серьезной и ответственной у курсов очень много, и я целиком ушел в нее. Производство в красные командиры я должен получить в сентябре, но поговаривают, что нас выпустят и раньше. Если все будет благополучно, то заеду тогда домой".

   Окончил письмо, запечатал его в конверт и хотел спуститься вниз, как вдруг в комнату вбежал запыхавшийся Владимир, а за ним следом Николай.

   - Дело есть, Сергей.

   - Тут брат кругом какая-то чертовщина твориться начинает.

   - В чем же дело?

   - Сегодня я стоял на дневальстве. Когда сменился, захватил книгу и улегся под кустом в роще. Кругом - никого, вдруг слышу шаги, гляжу - начальник. Я вспомнил про твои, Сергей, подозрения. Куда, думаю, его чорт несет? И тихонько за ним. А он возле крайней дороги у овражка встретился с тем самым человеком.

   - С Агорским? - живо спросил Сергей.

   - Да! Передал ему довольно большой синий сверток и сказал несколько слов. А затем пошел как ни в чем не бывало на курсы к артиллеристам.

   - Странно что-то!

   Друзья задумались.

   - Знаете что? - сказал Сергей. - Тут дело не чисто. Возможно, что он передал ему какие-нибудь сведения. А затем прошел дальше действительно по делам к артиллеристам, чтобы скрыть следы своей отлучки. Надо потолковать с комиссаром.

   Вместо заболевшего и несколько тяжелого на подъем прежнего комиссара теперь на курсы был назначен другой, молодой еще, умный и энергичный летчик Ботт.

   Пошли к нему и рассказали все с самого начала.

   - Вот что, товарищи, - сказал он. - Если арестовать Сорокина, то пожалуй никаких улик не найдется, а предупрежденные сообщники скроются, и дело будет закрыто. А кроме того, на чем в сущности основаны все эти подозрения? Ведь неловко, право, будет, если между ними просто какие-нибудь личные дела.

   - Сверток бы достать! - сказал Владимир.

   - Я попробую! - промолвил все время молчавший Николай.

   - Ты! Каким образом?

   - Это уже мое дело, - коротко ответил он. И быстро вышел.

  

  

  

   То время, когда Николай поправлялся от полученного ранения, было временем еще более тесного и дружеского сближения с Эммой. Пользуясь привилегией больного, он встречался с ней каждый день. По вечерам с товарищами собирались вместе в красивом оживленном клубе. Один раз даже побывали в театре. Николай видел в Эмме теперь близкого и надежного друга. Вот почему Николай, во время разговора с Боттом быстро взвесив положение вещей, бросился к Эмме. Он вызвал ее в рощу.

   - Что случилось? - тревожно спросила она.

   - Случилось что-то скверное, Эмма. И я рассчитываю только на твою помощь.

   - Чем я могу помочь? И в чем?

   - Слушай, Эмма! Мы много говорили обо всем с тобой и кажется хорошо друг друга поняли. Теперь ты должна постараться помочь нам разрешить одну задачу.

   - Что же такое?

   - Твой отчим - белый офицер.

   Эмма вздрогнула, чуть-чуть даже отшатнулась от него и побледнела.

   - Как! Ты знаешь?

   - Знаю! Я давно об этом догадался... А его брат, кажется, шпион, - резал Николай.

   - Юрий Борисович? - и она посмотрела на него большими, удивленно испуганными глазами.

   - Слушай меня внимательно, - продолжал он. - Сегодня к нему попали какие-то бумаги, и ты должна постараться во что бы то ни стало достать их, если еще не поздно, - твердо проговорил он.

   Она несколько раз взволнованно порывалась перебить его. Николай продолжал неумолимо:

   - Эмма! От этого, может быть, зависят сотни и тысячи жизней честных и преданных своему делу людей. Эмма! Мы много с тобой говорили, теперь тебе надо решить, с нами ты или нет. Этот шаг будет бесповоротным. Эмма! - добавил он вдруг другим голосом, - сделай, пожалуйста, если сможешь. Это для нашего дела и... для меня.

   После долгого молчания Эмма тихо ответила:

   - Но если я и достану, то как же я тебе передам сегодня, не отлучаясь от дома?

   - Я буду ждать до поздней ночи возле снопов соломы, в вашем огороде, и ты перебросишь их тихонько через плетень.

   ...

   Чай пили дома, потому что на дворе хотя и тепло было, но собирались тучи.

   Пришел и Юрий Борисович, быстро сбросил на вешалку возле веранды пальто и спросил, проходя в глубь комнаты:

   - Чай есть? Ну хорошо, дайте мне чего-нибудь закусить поскорее, потому что мне скоро бежать по делам.

   Все уселись за стол. Старухи болтали. Агорский с жадностью ел жаркое. Эмма разливала чай и напряженно думала: "Сверток верно большой, в карман френча не войдет, должно быть в пальто". - И в голове уже мелькал план.

   Тучи сгустились, послышался далекий еще отзвук грома.

   - Мама! - громко сказала, вставая, Эмма. - Сейчас пойдет дождь, пожалуй белье замочит в палисаднике.

   - Ах ты, боже мой! правда, беги скорей, Эммочка, и тащи сюда.

   Эмма торопливо вышла. Вот и вешалка, вот и одежа; она торопливо ощупывает карманы, один из них оттопыривается от плотно засунутого свертка. - Здесь!

   Она быстро срывает свое пальто, Агорского, прихватывает чей-то чепчик и бежит к плетню.

   - Николай! Коля!

   - Здесь.

   - Держи! Уноси все скорее, - бумаги в кармане.

   И перебросивши изумленному Николаю всю груду одежи, она быстро подбегает, распахивает калитку и, схвативши кое-как с веревок белье, бросается в комнаты. В ту же минуту капли крупного дождя забарабанили по крыше.

   Юрий Борисович морщится, - придется переждать дождь.

   Через полчаса гроза прошла, но стало уже совсем темно:

   - Ну, я пойду, - сказал Агорский, вставая.

   Едва сдерживая волнение, следит Эмма за тем, как направляется он к вешалке. И слышит оттуда через минуту встревоженный голос:

   - Марья Сергеевна, вы не брали моего пальто?

   - Нет, - удивленно отвечает та.

   Агорский быстро выбегает на пустую улицу... Но кругом темно, тихо, ничего не видно и не слышно.

   Воры скрылись.

  

  

  

   Запыхавшись, порядком измокший, бежал Николай со своей увесистой и - главное - неудобной поклажей. Инсценировка кражи, повидимому, удалась как нельзя лучше.

   Вот и курсы, но отчего там сегодня так темно? Должно быть электричество наверху попортилось.

   Он постучал в крепкую дубовую дверь. Сначала отворилось небольшое окошечко, и выглянувшая голова спросила: "Кто идет?" - потом зазвенела цепь, дверь приоткрылась, и он вошел.

   "Странно! - подумал Николай, - почему это на посту не курсант, а красноармеец хозкоманды".

   Он пошел наверх, по лестнице, но в обширном помещении было тихо и темно. Ничего не понимая, он спустился вниз и спросил у часового:

   - Где же курсанты?

   - А где же ты был? - ответил удивленно тот. - Уже два часа, как курсы уехали на фронт.

   У Николая опустились руки.

   - Да они еще должно на вокзале, - прибавил тот, - на товарном, кажись.

   Тогда Николай кинул свою поклажу с криком: "Сдайте каптеру!" - сам, как сумасшедший, сжимая сверток, помчался по темным улицам.

   Он бежал версту, другую, третью, потом подлезал под вагоны, стукался о буфера и сцепы... Вот эшелон!

   - В котором вагоне комиссар?

   И сразу натолкнулся на Сергея.

   - Николай! Наконец-то ты!

   - Сережа! Вот... - задыхаясь говорил Николай и подал сверток. - Где Ботт?

   - Ботта нет, он с другой половиной курсов уезжает под Жмеринку с Киева-пассажирского.

   Они живо развернули синюю обертку свертка и при свете свечки увидели кипу приказов и карту с полной дислокацией частей Украины.

   "Ого! - удивленно подумали они, - это - важная штука".

   Паровоз загудел к отправлению. Сергей быстро схватил трубку полевого телефона и надавил вызывной клапан.

   - Это кто?.. Это ты, Сержук? Скажи машинисту, чтобы до моего распоряжения эшелон задержался.

   - Но ты-то кто? - спросил удивленный Николай.

   - Комиссар отряда, - ответил за него Владимир.

   Они выскочили и добрались до вокзала. Сергей по аппарату вызвал коменданта пассажирской.

   - Вызовите срочно комиссара того отряда курсантов, что сейчас отправляется на фронт.

   Прошла минута, две, три. Послышался снова звонок.

   - Ну что?

   - Поздно! - пропела мембрама. - Поздно, товарищ! Отряд курсантов уже за семафором.

   "Что же делать? - подумал Сергей. - Ага! В Укрчека".

   - Дайте город! Занято?.. Опять занято? О! чтобы вы все попропали!

   - Товарищ комиссар! - с отчаяньем влетел дежурный. - На двадцать минут задержка эшелона... Сейчас у меня воинский, тоже на какой-то фронт. Скорей, пожалуйста.

   - Ладно! - с досадой крикнул товарищам Сергей. - Он от нас не уйдет... Я телеграфирую из Коростеня. А теперь - едем!

   Они быстро добежали до своего состава. И эшелон, рванувшись, помчался в темноту, наверстывая потерянное время. Сергей с нетерпением поджидал первой остановки. И вот, наконец, эшелон, властно заревев сиреной, криками голосов, стуком разгружаемых повозок, лязганьем стаскиваемых пулеметов, разбудил притаившийся опасливо небольшой вокзал.

   Сергей - на телеграф.

   - Срочную в Киев.

   - Нет! - и телеграфист устало посмотрел на него. - Киевская опять не работает. Порвана. Теперь, должно, до утра.

   - По Морзе?

   - Нельзя! Разбит Левкой еще на прошлой неделе.

   - А через Яблоновку?

   - Через Яблоновку можно. Только...

   - Передавайте живо!

   - Только...

   - Чего еще? - спросил недовольно Сергей.

   - Кравченко там. Все телеграммы контролирует, и если у вас важная, то может и не пропустить.

   - Какой еще, к чорту, Кравченко? - Сергей ничего не понимал.

   - Кто его знает! - пояснил хмуро комендант. - Был красный, а теперь, вот уж третий день, не признает никого. Телеграммы проверяет и поезда пропускает не иначе, как обобрав.

   - Так он - бандит?

   - Не совсем... Ну, конечно, вроде этого. Да вы попробуйте, может и пропустит. Вот только что через него продовольственную получили.

   "Чтоб он сдох!" - с сердцем подумал Сергей. Пробовать, конечно, не стал.

   Вошел начальник отряда.

   - Товарищ Горинов! Сейчас выступаем. Кучура три часа тому назад свалил под откос броневик. Там орудия...

   - Родченко! - остановил Сергей одного из курсантов и отвел его в сторону. - Ты надежный малый. Останься здесь, и если до утра линия не будет исправлена, отвези этот сверток и телеграмму в Киев. Передай их в Укрчека, под расписку, и останься сам на курсах.

   - Я на фронт с товарищами поеду, - резко ответил тот. - Отдай кому-нибудь из обозников.

   - Родченко! - повторил Сергей твердо. - Я даю тебе поручение большой важности. Прочитай телеграмму и увидишь. А кроме того я тебе это приказываю. Понял теперь?

   - Понял, товарищ комиссар. Будет сделано! - ответил тот, потом добавил: - И скотина ты все-таки, Сергей.

   В темноте, спотыкаясь, ушел отряд. В темноте снова тускло мерцали фонарные огни. А бессонный комендант снова трогал локтем кобур от ногана и тревожно вслушивался.

   Поползла бесшумным шорохом лента телеграммы из Яблоновки и спросил кто-то, с того конца:

   - Пашка! У вас какие?

   "Васька для интересу спрашивает", - подумал осовевший телеграфист и нехотя положил руку на ключ.

   Но оборвался сразу, потому что брызнуло осколками разбитое пулей окошко, и выстрелы отовсюду загрохотали.

   ...Через час он, равнодушный и усталый, выбивал черточками ответ: "У нас только что были зеленые, - Степка Перемолов с ребятами. Убили коменданта и еще одного из курсантов. Теперь нет совсем никаких. Анархизм полный... Я иду спать".

  

  

  

   Вызовы курсантов на фронт являлись обычным явлением того времени. Первые командиры Красной Армии учились в боях.

   Едва Николай вышел на улицу после разговора с Боттом, к корпусу подскакал конный ординарец и передал пакет. То был приказ срочно сформировать два отряда. Один бросить на защиту Жмеринки, другой двинуть против вновь угрожающих Коростеню банд. Отрядам выбыть не позднее, чем через три часа.

   И вновь небольшой, но крепко сплоченный отряд курсантов оказался посреди густых лесов и топких болот Волынской губернии. Без соседей, без резервов, но с твердым заданием: разбить банду, и с не менее твердым намерением: выполнить приказ до конца. К удивлению мужиков отряд не гонялся по всем направлениям и не требовал себе ежедневно по полсотне подвод. Отряд осматривался. Днем, для отвода глаз, крупные разведки наведывались в соседние хутора и деревушки. К вечеру и к ночи десятки мелких дозоров по три, по четыре человека расходились по оврагам, расползались по хлебам и шныряли по рощам.

   Обязанности комиссара в среде курсантов невелики. Народ все надежный и сознательный. А потому Сергей забрал в полное владение своих двух товарищей и, пользуясь своим относительно свободным положением, стал предпринимать с ними довольно рискованные и смелые разведки.

   Они выбрали себе по легкому карабину. Еще на курсах Сергей вооружил их ноганами. И весь отряд с уважением всегда смотрел на троих неразлучных смельчаков.

   Трудная задача - воевать с бандитами. Неопытного командира и солдат - лучше и не посылать. И не в том беда, что в бою те сплошают или отступят иногда. Нет! Это бы еще ничего, - раз на раз не приходится. А в том, что драться-то ему будет не с кем. Пройдет день, два, неделя, месяц, - отряд измучается, кидаясь из стороны в сторону в погоне за появляющимися то здесь, то там бандитами. Но за исключением десятка-другого случайных выстрелов - ничего не услышит.

   И все-таки отряд будет таять. Тот заболел, тот поотстал, того сняли, когда он одиночкой ехал с донесением, или просто бабахнули из-за угла при случае. И так до тех пор, пока измотавшийся и обессиленный отряд не расположится на отдых и не выставит по недосмотру слабое или засыпающее от усталости охранение.

   Вот тогда-то, неизвестно откуда, разом налетит и заполнит деревню банда. И прощай винтовки, патроны и пулеметы. Из рядов построенных пленников выведут сначала подозреваемых в коммунизме, потом в еврействе.

   И тут же один из атаманов или заменяющий его сотник покажет свою ловкость и умение владеть шашкой, искусно отрубая поочереди с одного раза и руки, и ноги, и все, что угодно. Иногда, при наличии некоторого благоволения, например когда пленник слишком молод, или, хотя и большевик, но украинец, - могут и сразу отрубить голову.

   Остальных в лучшем случае взгреют шомполами и предложат желающим вступить в банду, носящую в большинстве громкое название конно-повстанческой, ударно-партизанской или еще как-нибудь.

   Впрочем, последнее обстоятельство курсантам не было знакомо. Во-первых, не было случая, чтобы курсанты сдавались, а во-вторых, если кто и попадался одиночкой, его всегда ожидала описанная постепенная смерть.

   ...

   Атаман Битюг сегодня не в духе. - Еще бы! Что это за отряд, почему он остановился и уже, почитай, целую неделю не двигается, хотя он ежедневно нарочно посылал мелкие шайки по окрестным селам и приказывал тамошним мужикам срочно доносить об этом красным. Если бы еще в деревне остановились! Все свои люди хоть что-нибудь да сообщили бы. Не у всех же солдат замки к языкам привешаны. Так нет! И тут не так, - встали за мельницами, а в деревню только за провиантом подводы присылают.

   - Эй, Забобура! - кричит он своему адъютанту, - пришли ко мне сотенных Оглоблю и Черкаша. Да пускай и Борохня придет.

   Тот вышел и через десять минут вернулся с двумя сотенными. Первый - огромный, с вспухшим и пересеченным шрамом лицом и всклоченной головой. Второй - поменьше, черный, юркий, с хитрыми бегающими глазами.

   Вошедшие поклонились.

   - А где Борохня?

   - Борохня перепимшись и не встает.

   - Экие скоты! Только вас и хватает на то, чтобы водку дуть. Ну! - обратился он к вошедшим, - что нового?

   - Да кажись ничего пока, - ответил Черкаш. - Разве только, что вот от Могляка наши вернулись, что пакет возили.

   - Отряд где?

   - Стоит!

   - Ну, а возле Барашей как?

   - Как приказывали. Дорогу снимают.

   - И много сняли?

   - Побольше верст пятка, подле Яблоньки своротили. Да так порознь ребятишки гайки крутят.

   - Две деревни да волы - пар двадцать работают, - добавил Оглобля.

   Вошел Забобура и передал пакет. В нем главарь соседней банды Шакара сообщал следующее:

   "Командующему Волынско-повстанческим отрядом атаману Битюгу.

   Для поддержания связи, а также для своевременного предупреждения вашего уничтожения сообщаю следующее. Что захваченный мною коростеньский большевик, после всесторонней обработки, показал, что на территорию войск ваших вызван из Киева особенный отряд не из красноармейцев, а из отборных большевиков, кои готовятся у них к офицерскому званию, а потому дошлый до всяких военных приемов".

   Дальше после титула "Атаман степного истребительного отряда". - печатными буквами стояла подпись: Шакара.

   - Вот! Вот... - сунул разгневанный Битюг в лицо сотенным бумагу. - Дураки, черти криворожие. Не могли до сих пор узнать, что тут - не солдаты, а юнкера ихние. Да не я буду, если они не рыщут по ночам по всем направлениям, когда вы пьянствуете да дрыхните!

   - Забобура! - продолжал он. - Могляку приказ. Ночью потревожить их с тыла. Долго пусть не дерется. Но чтобы ночь не спали те тоже. Мы их закрутим. А ты! - закричал он на Оглоблю. - Распустился сам и ребят своих распустил. Зачем Семенки сожгли, когда я одно Крюково спалить приказывал?

   - Точно! Ошиблись маленько, - бормотал, пятясь к выходу, Оглобля.

   - То-то - ошиблись!

   В лагере дымились костры; над обеденными котлами играла гармония, слышался смех и ругательства. Занимался каждый, чем хотел. Тут кучка, лежа и сидя в самых разнообразных позах, резалась в затасканные карты перед грудкой петлюровских "карбованцив". Там человек десять окружили бутыль с какою-то мерзостью и перекачивали ее содержимое кружками в желудки.

   А вот и занятые настоящим делом: один с упорством окорачивает ствол винтовки наполовину, превращая ее при помощи подпилка в специально бандитский карабин. Другой вплетает в конец нагайки тяжелую свинчатку, и, очевидно заранее предугадывая последствия от удара ею по чьей-то спине, довольно улыбается.

   Кто они? - Эти Черкаши, Оглобли, Могляки, Свинстунчики? Что это за народ без имен и фамилий, с одними только кличками, наполнивший собой все поля, леса, деревни и хутора Украины?

   Объединяет их грабеж, водка и страх уже за совершонные преступления. И чем дальше, тем основательнее опасения, так как руки каждого пачкаются все больше и больше в крови. И бросив всякий расчет на возможность сближения с красными, они доходят до крайних пределов жестокости и ненависти. - Один ответ!

   Встречаются в лагере и бабы. Да недалеко ходить. Вот атаманова Сонька. Эх, хороша штучка! И конь у нее есть белый с яблоками, "сам" подарил, из учумского совхоза достали. Поймают москаля, приведут связанного.

   Кто кричит: зарубить, кто - повесить, а она - тут как тут! Подъедет она, - раз плетью, два, сшибет с ног конем и затопчет. Умный конь-то, наваженный. Благородная сама, из актрис, кажется - петербургская. Затопчет и смеется:

   - Хорошо, ребята?

   - Го-го-го! Куда уж, лучше не надо!

   И качают головами, умильно вздыхая, ребята. "Да, это - штучка! Вот бы..." Но тут мысль неизменно обрывается и перебивается другой. - "Пожалуй! попробуешь! В прошлом году сотенный, что до Могляка был, - из офицериков, - прилаживался. Зарубил Битюг, - полоснул шашкой и - конец!"

   И прут разные Вахлаки и Забубенные по деревням и хуторам, - девка ли, баба ли, лишь бы понравилась.

   - Даешь сюда!

   Та в страхе пытается вырваться и спрятаться за мужика, за старика ли.

   - Но-о! - и свист нагайки. - Проваливай, авось от бабы не убудет, с собой не возьму.

   - Оно тошно! не убудет, - со вздохом соглашается почесывающий спину мужик. - Конешно!

   А с девками и того проще. - Не для кого беречь.

   Гоголевская Украина. Добродушно-ленивая. Парубки, хороводы, дивчата со звонкими песнями. Где она? - Нету! Кипит, как в котле, разбурлившаяся жизнь. Решетятся пулями белые хаты, неприбранные стоят поля. А по ночам играет небо отблесками далеких пожаров.

  

  

  

   Атаман закинул ногу в стремя и, приподнявшись, грузно опустился на свою каурую кобылу. Сонька танцовала уже возле палатки на своем нетерпеливом коне, перед небольшой кучкой всадников, составлявшей конвой атамана.

   - Ну! Все, что ли?

   - Все.

   - Трогай!

   И сразу сорвавшись с места, легкой рысью полетела небольшая кавалькада и вскоре скрылась за поворотом к лощине Кривого лога.

   Мелькали поля, попадались заросшие зеленью яблонь и вишен хуторки. Заслоняясь рукой от солнца, всматривались на проезжающих работающие на хлебах мужики и, узнавши, снимали шапки, низко кланяясь.

   Остановились на несколько минут напиться в попавшейся на пути деревушке. И, провожаемые сочувственными советами зажиточных бородачей, а также испуганно-любопытными взглядами баб и ребятишек, поскакали дальше.

   На пути, по дороге посреди неснятых колосьев пшеницы, разглядели издалека скачущих к ним навстречу двух всадников, которые, заметивши отряд, остановились в нерешительности.

   - Наши ли это? - спросил с сомнением атаман.

   - А вот сейчас посмотрим.

   В самом деле один из всадников повернул лошадь, снял шапку и вытянул ее в сторону на правой руке два раза.

   - Наши! - сказал Борохня, отвечая тем же сигналом.

   Встречные оказались своими ребятами из сотни Оглобли, наблюдавшими за работой по разборке железной дороги.

   - Ну, как? - спросил, останавливая их, атаман. - Снимают?

   -