Гайдар Аркадий Петрович - В дни поражений и побед

Работают!.. - усмехнулся один. - Можно сказать, подходяще.

   Верст через десять обогнули по опушке небольшую рощу и выехали на бугор.

   Их, уже, очевидно, давно заметили, потому что человек с двадцать всадников быстро подскакали к ним сбоку из-за деревьев.

   - Ого-го-го! - послышалось радостное ржанье. - Свои! Наши!

   Приостановившаяся было работа снова началась с еще большим рвением.

   Атаман отпустил конвой, а сам с Борохней и Сонькой нетерпеливо стал осматриваться вокруг.

   Прямо перед ним, внизу, человек около четырехсот согнанных из окрестных сел хохлов копошились, старательно и умело разрушая железную дорогу. Разобравши в одном месте стыки рельс, привязывали к концам веревки, пристегнутые к десятку пар волов, и вся линия вместе со шпалами веером переваливалась в сторону насыпи, откуда сотнями рук стаскивалась под откос. Много народа, преимущественно девок и баб, следом разбрасывали лопатами и срывали песчаную насыпь. Позади на несколько верст желтел уже обработанный путь и сиротливо стояли пощаженные телеграфные столбы, но с перерванными и болтающимися кусками проводами. Отовсюду слышались крики и понукания.

   - Цоб! Цоб! Цобе! - гудели десятки голосов, и слышалось посвистывание ременных плетей и щелки по бокам неуклюжих волов...

   - Эй-раз! Эй-два! - протяжно раздавалось со стороны работающих по стаскиванию под откос полотна, и, понемногу подвигаясь, рельсы и шпалы скользили вниз.

   Между народом проезжали и проходили наблюдающие за работой бандиты. Они перешучивались с бабами и девками и сурово покрикивали на мужиков.

   Атаман подъехал поближе и окрикнул:

   - Бог на работе помочь!

   - Спасибо! - раздалось несколько десятков голосов в ответ.

   Он проехал взад и вперед мимо работающих, выругал за то, что мелко срывают насыпь, но в общем работами остался доволен.

   Атаман заехал в соседнюю деревушку. Отдохнул, плотно закусил жареным гусем, основательно выпил и отправился обратно.

   - Слушай, - спросила его на обратном пути Сонька. - Что же ты не думаешь об отряде? Ведь писал тебе Шакара!

   - А вот приедем, узнаем. Ночью Могляк их должен потревожить с тылу. Сегодня я пошлю за тем же Оглоблю, завтра Борохню, а послезавтра двинусь и сам.

   - Послезавтра! - капризно протянула та. - До послезавтра еще долго, а я хочу сегодня.

   - Сегодня, душечка, нельзя.

   - Почему нельзя?

   - Потому что нужно потрепать их сначала, а не то нарваться здорово можно. Юнкера ведь все-таки ихние.

   - Юнкера! - с озлоблением бросила она. - Раньше действительно юнкера были, а теперь у них - одна дрянь. Всякий сиволапый - тоже юнкер...

   Она не кончила. Битюг остановился и посмотрел в бинокль.

   - Кого это так дьявол несет? - сказал он недоумевая. - Скачет кто-то, точно за ним черти гонятся.

   Теперь уже и невооруженным глазом можно было видеть, как всадник, склонившись к седлу, бешеным аллюром мчался по полевой дороге.

   - В чем дело? - беспокойно крикнул Борохня, когда, наконец, взмыленная лошадь с пыльным седоком поровнялась с ними.

   - Атаман! - ответил седок, едва переводя дух, - беда! Могляк убит, и сотня его почти целиком пропала.

   - Как! - побагровев от волнения, рявкнул тот, - откуда ты знаешь?

   - Сейчас прибежали несколько из уцелевших ребят.

   - Собачий сын!.. баба!.. - разразился градом ругательств по адресу погибшего Могляка атаман и, ударивши шпорами, понесся вперед к лагерю.

   Как встревоженный осиный рой загудел бандитский лагерь. Еще бы! лучший сотник! Еще только недавно прибежал из деревни мужик и сообщил, что утром возле деревни отряда не оказалось, и он словно пропал куда-то ночью. Еще только недавно всыпал Оглобля этому мужику пару плетей за то, что во-время не доглядел и поздно сообщил об этом, как прибежали два бандита и поведали о разгроме лучшей банды.

   - Да! - Гневно шагал атаман по палатке. - Выслать во все стороны пешие и конные разведки. Отряд разыскать; посты к ночи удвоить.

   Через несколько минут потянулись пешие разведывательные партии, и легко понеслись куда-то три небольших конных отряда.

   - К чорту! - говорил атаман, - мало ли что юнкера, - нас втрое больше. В случае чего и Шакару можно попросить. Не даст, скотина! Он таких дел недолюбливает: ему бы наверняка. Поезд сначала спустить, а потом ограбить, на обозников каких-либо напасть, а прямо-то он не любит.

   - Не даст - и чорт с ним! Мы и сами не хуже его сделаем дело.

   В лагере не было слышно ни обычных пьяных криков, ни песен, и настроение было подавленное. Повсюду кучками толковали о случившемся.

   - Жалко Могляка!

   - Чего жалеть-то? Ты за своей башкой смотри.

   Послышался торопливый топот. К атамановой палатке подскакал какой-то хохол без шапки, без седла и быстро говорил о чем-то Забобуре.

   - Что там такое? - спросил выходя "сам".

   - Отряд вернулся и стоит на прежнем месте.

   - Ага! - довольно воскликнул атаман, - теперь расквитаемся! Заруба! Карасю приказ: завтра к ночи встать позади отряда, поблизости. Борохня! наши от Сыча-мельника вернулись?

   - Вернулись.

   - Порошок привезли? Давай их сюда. Ну, что, где? - спросил он кого-то из вошедших.

   - Вот! - и тот передал ему небольшой, завязанный из грязной тряпочки, узелок.

   - Кто из Дубков сообщение привез?

   - Вавила-косой.

   - Давай его ко мне.

   В палатку вошел все тот же прискакавший с донесением об отряде хохол и низко поклонился.

   - Откуда солдаты воду берут? - спросил его атаман.

   - То-ись как? - не понял тот.

   - Ну из деревни... из речки?

   - Не! из колодца, что возле Яковой мельницы.

   - В чем обед варят?

   - Кухня у них есть такая, на колесах.

   - Вот что, Вавила! Вот тебе порошок и чтобы завтра до обеда он уже был в колодце.

   - Никак невозможно! - ухмыльнулся мужик.

   - Как невозможно, дубина! Вот я тебе стукну по башке, так будет возможно!

   - Народу всегда там ихнего много.

   - Мало ли что много. Долго ли кинуть!

   - Ладно, попробую.

   - На вот, попробуй! - крикнул атаман и вытянул несколько раз мужика плетью, - чтобы ты у меня больше не пробовал, а точно делал, как говорят.

   - Что же... Сделаем, - согласился Вавила. - Если уж такое от вашей милости строгое приказание, - сделаем.

   - Ну то-то! А ночью я у вас сам буду.

   Атаман отослал мужика и злобно пробормотал:

   - Могляка разбили! Я вам покажу... С-собачья коммуна!

  

  

  

   Могляка разбил отряд Сергея. Отличная разведка установила его местонахождение. Банда, введенная в заблуждение поведением отряда и не ожидая нападения, мирно перепилась. Перехваченный приказ Битюга дал отряду новые указания, и сильным ударом банда была уничтожена. Впрочем, это был лишь первый шаг. Предстояло взять Битюга.

   Наши друзья утром проснулись довольно рано, часов около семи.

   - Значит сегодня наступаем?

   - Значит так.

   - Трудно только по такой дороге подойти ночью.

   - Ночью мы подойдем только до леса, а свернем уже к рассвету.

   - Пойдем умываться.

   Пошли к колодцу. Еще не доходя, они услышали какой-то треск, похожий на негромкий револьверный выстрел, но не обратили на него внимания. Теперь же, подходя к мельницам, они увидали кучку оживленно суетящихся курсантов.

   - Колодец либо отравили, либо заразили, - сообщили Сергею сейчас же курсанты.

   - Вот этот субъект. Ему Кузнецов из ногана руку просадил.

   Подошел Кузнецов и пояснил: он сегодня дневалил по лагерю и заметил, что какой-то мужик все время толкается около мельниц. Это ему показалось подозрительным, так как доступ за черту расположения курсантов был запрещен. Он спрятался за плетень и стал наблюдать. Человек подбежал к колодцу и что-то туда бросил.

   - Стой! - крикнул, выбегая из засады, дневальный.

   Куда там "стой!" - человек огромными прыжками бросился в сторону, намереваясь перемахнуть через плетень, но в следующую же секунду повис на нем с простреленной рукой.

   Отравитель, дрожа от боли и от страха, сознался в том, что приехал ночью от атамана, который и приказал ему бросить этот узелок в воду, при чем для подтверждения показал протянутый через всю спину ярко-красный рубец от ременной нагайки. Ночью он заезжал в деревне к некоему Макару, по прозванию Щелкачу, и передал ему, что атаман велел тотчас же сообщить, как подействует отрава. И если подействует, то ночью же он нападет на красных сам.

   - Вот что! - сказал Сергей. - Нам теперь незачем тащиться по трудной дороге в лес. Мы подождем, пока они сами не подойдут к нам. Но необходимо дать им уверенность, что отряд действительно отравлен.

   Для наибольшей правдоподобности было приказано: по лагерю никому не разгуливать, в деревню ни под каким видом не отлучаться.

   Сам Сергей с товарищами отправился к старосте и приказал к завтрашнему дню приготовить подводы, потому что отряд уезжает, при чем было прибавлено, что люди позаболели и есть предположение, что они отравлены. Если же последнее подтвердится, то, уезжая, они подожгут деревню со всех концов.

   Вернулись обратно.

   - Вот только насчет деревни-то зачем ты им пыли напустил? - спросил Николай.

   - Чудак! Как только Макар Щелкач узнает, что люди заболели, он поймет это по-своему, а то обстоятельство, что отряд, уезжая, собирается сжечь это гнездо, заставит его поторопиться донести во-время атаману. Я, брат, хочу, чтобы уже наверняка.

   В лагере курсантов, с наступлением сумерок, началось сильное оживление. Заранее выбрали позиции, измерили дистанции, вырыли и замаскировали окопчики для пулеметов. На рассвете из секретов прибежали курсанты и сообщили: один о том, что банда заходит в деревню, другой о том, что банда подходит к оврагу, лежащему в двух верстах.

   И еще тише прилегли цепи и еще безмолвнее притаились пулеметы за увядшей листвой мнимых кустов. А серая полоса на окраине неба ширилась и светлела.

   Атаман шел вместе с отрядом со стороны оврага, Карась занял деревню.

   "Уж не подохли ли они?" - подумал атаман, когда они беспрепятственно приблизились меньше чем на версту к мельницам.

   Но в это время несколько редких выстрелов послышались со стороны лагеря, и пули зажжужали где-то высоко в стороне.

   "Ну и стрелки!" - подумал он и густою цепью быстро повел банду вперед, туда, откуда защелкали редкие и совершенно не достигающие цели выстрелы.

   Захлебываясь от радости и предвкушая богатую добычу, бандиты, гуще и гуще смыкая цепи, уже чуть ли не толпами неслись вперед.

   - Ого-го-го! Бросай винтовки!

   - Мухи дохлые!

   Горя от нетерпения, из окраины деревни, бегом, чуть ли не колоннами, бросилась банда Карася с ревом:

   - Даешь пулеметы!

   - Дае-ешь...

   Но тут взвилась голубая ракета, и раздался грохочущий могучий залп, слившийся с рокотом четырех, направленных в самую гущу, пулеметов.

   Огорошенные такой неожиданной встречей, бандиты дрогнули и залегли; но расстреливаемые метким огнем по заранее измеренным дистанциям, в панике бросились бежать. Убегающие люди Карася напоролись на засаду и заметались, бросаясь через огороды и плетни.

   Разгром был полный. Через час отовсюду стали возвращаться запыхавшиеся и обливающиеся потом преследовавшие бандитов роты.

   Весь день разыскивалось и собиралось оружие с убитых. Дорого обошлась эта операция атаману. Сам он скрылся, но среди трупов оказались Оглобля, Черкаш, а также атаманова Сонька. Она лежала посреди небольшого болотца с простреленной головой. В сумке нашли флакон одеколона, пудру и дневник; в нем под рубрикой "моя месть" в списке лично ею уничтоженных врагов значилось - 23 человека.

   Далеко по окрестным селениям пронеслись вести о смерти Могляка, Оглобли, Черкаша, Соньки и Сыча-мельника и о разгроме их шаек.

   Банды притихли и разбились на кучки, ожидая лучших времен, так как ползли отовсюду слухи о поражениях красных на фронтах и об успехе белых.

   Прошло уже около месяца с тех пор как отряд уехал из Киева. За это время он совершенно оторвался от прежней жизни и потерял почти всякую связь с курсами.

   И потому с огромной радостью сегодня встретили весть о том, что их телеграммой вызывают срочно в Киев.

   Все отлично знали, что не пройдет и несколько недель, как снова придется выступать с оружием против одного из бесчисленных врагов, но тем не менее по городу сильно соскучились.

   Слишком уж напряженно-живая и интересная была в то время там жизнь.

   Через два дня отряд подходил к станции, где живо погрузился и без задержки помчался к Киеву.

   Очевидно машинист огромного американского паровоза и начальники мелькающих станций имели на этот счет особое приказание. Потому что еще рано утром курсанты радостными криками приветствовали показавшийся город.

   Когда высадившийся отряд в порядке подходил к курсам, он неожиданно столкнулся с другой только что подходящей колонной своих товарищей, возвращающихся после боев под Жмеринкой.

   С обеих сторон раздалась приветственная команда "смирно", а затем громкие крики "ура" и радостные возгласы, заглушаемые звуками музыки. Запыленные больше чем когда-либо, загоревшие, с честью выполнившие свой долг, обе стороны с гордостью встречались со своими товарищами. Вызванная неожиданной встречею волна горячего энтузиазма прокатилась еще раз по рядам молодых бойцов. И радостные крики ширились, росли, проникали вместе с потоком серых шинелей и громко раскатывались по стенам обширного корпуса.

   Курсанты быстро переоделись в разложенное каптерами по постелям новое обмундирование. Умылись и отправились вниз, на торжественный обед. В большой столовой было прохладно и хорошо. На покрытых скатертями столах стояли цветы и приборы. Играла музыка. Ботт отыскал тут Сергея, радостно пожал ему руку, и они долго беседовали, прислонившись к основанию каменной арки, на которой нарисованный во весь рост Красный Кавалерист рубился с белым офицером.

  

  

  

   Только по возвращении в Киев Сергей узнал, что Радченко пропал без вести и что начальник курсов на свободе. К счастью предательство еще не успело осуществиться. Сергей, посоветовавшись с Боттом, решил: установить слежку за Сорокиным и если не удастся выследить его сообщников, арестовать его одного. А Николай пошел к Эмме.

   Солнце уже скрылось за горизонтом, когда Николай завидел знакомый беленький домик. Прошел уже месяц с тех пор, когда он убегал отсюда ночью, нагруженный поклажей наподобие ночного разбойника.

   Вот и калитка. Но войти туда он теперь не мог, - нужно было оградить Эмму от каких-либо подозрений. А потому он подошел к плетню со стороны жилого переулка и, остановившись под кустом акации, стал наблюдать.

   Садик был пуст, и никого в нем не было, только жирный кот развалившись спал на круглом столике. Он подождал еще немного, - все оставалось попрежнему. Вдруг дверь хлопнула, и через веранду торопливо промелькнула знакомая фигурка и снова скрылась.

   "Экая недогадливая! - подумал Николай. - И не взглянула даже".

   Через некоторое время Эмма показалась снова, торопливо накинула на-ходу шарф и вышла на улицу.

   Николай пропустил ее мимо, потом последовал за ней немного поодаль, до тех пор пока не миновали они несколько уличек, наконец подошел и осторожно взял ее за руку.

   Она сильно вздрогнула, но, увидевши его, не удивилась, а проговорила только торопливо и возбужденно:

   - Я знала уже, что вы вернулись, и шла сама к тебе. Идем!

   - Куда?

   - Все равно! Подальше отсюда только.

   Они пошли широкими улицами Киева. Почти всю дорогу они ничего не говорили.

   Наконец, на одном из бульваров они выбрали самую глухую скамейку в углу и сели.

   - Что с тобою, Эмма? Ты чем-то расстроена... взволнована.

   - Немудрено! - горько усмехнувшись, ответила она. - Можно бы и совсем с ума сойти.

   - Ну успокойся! Что такое? Расскажи мне все по порядку.

   - Хорошо!..

   И она, путаясь, часто останавливаясь, рассказала ему о том, как весь месяц шли в ее доме совещания петлюровцев. Ее вотчим, офицер петлюровской армии, вернулся домой, словно Киев уже не принадлежал красным.

   - Эмма! - сказал Николай, заглядывая ей в лицо. - Тех сведений, которые ты мне сообщила, вполне достаточно. Завтра же эта предательская игра будет прекращена. А теперь скажи - ты любишь меня?

   Она просто ответила:

   - Ты знаешь!

   - Ну вот! Я тебя тоже, - это видно было уже давно. Но теперь беспокойное и тяжелое время, скоро будет выпуск, и я уеду на фронт. Думать о чем-нибудь личном сейчас нельзя. Но вырвать тебя теперь же из этого болота, которое называется твоим домом, необходимо. Ты согласна?

   - Да! Но...

   - Ничего не "но". Я сегодня же переговорю с комиссаром, и мы что-нибудь устроим. А потом, когда мы уйдем на фронт, ты уедешь в Москву к моей матери... Ничего не "неудобно". Во-первых, отец - коммунист, и он только рад будет оказать тебе всяческую помощь, во-вторых, моя мать все-таки приходится же тебе теткой.

   Они встали и пошли обратно. Несмотря на поздний час, на улицах города было шумно, светло и людно. Повсюду мелькали огни кабачков, подвалов. Сквозь открытые окна ресторана доносились громкие звуки марша, сменившиеся вскоре игривыми мотивами сначала "Карапета", потом "Яблочка", потом еще чем-то.

   - Раньше были денежки, были и бумажки,

   - доносился чей-то высокий ломающийся тенор, -

   - А теперь Россия ходит без рубашки.

   Ото всего веяло разгулом распустившейся и чающей скорого избавления буржуазии.

   Николай проводил Эмму до самого дома.

  

  

  

   Владимир был сыном слесаря и часто помогал отцу в работе. Потому ему не стоило особенного труда сделать по восковому слепку ключ для двери комнаты начальника курсов.

   Сергей зашел к Ботту, объяснил в чем дело и попросил под каким-нибудь предлогом увести Сорокина на час с курсов.

   - Хорошо! - согласился тот. - Как раз кстати, нам нужно съездить с докладом о работе отрядов.

   Когда увозивший их экипаж скрылся, Сергей и Владимир отправились в темный конец коридора, отперли новым ключом дверь, заперлись изнутри и огляделись. Квартира состояла из двух хорошо обставленных комнат. Они осторожно перерыли все ящики и полки, но ничего подозрительного не нашли.

   Они уже собрались уходить, как Сергей остановился в маленькой темной прихожей возле заставленной умывальником, наглухо завинченной печки. Отодвинули... развинтили и открыли тяжелую дверку. В глаза сразу же бросились какие-то бумаги и письма.

   - Ага! - сказал, просмотревши мельком, Сергей. - Это-то нам и нужно. Теперь и слежка излишнею будет.

   И он положил все обратно.

   Ночью пришел Николай и подробно рассказал обо всем комиссару и товарищам. Сведений набралось более чем достаточно. Решено было Сорокина арестовать сейчас же, а об Агорском сообщить в Чека. Николай рассказал также Ботту о том, что сделала для них Эмма и о ее положении. Ботт охотно согласился дать ей небольшие задания по клубной работе на курсах. На первое время это было удачным разрешением вопроса.

   Теперь нужно было произвести арест.

   Все четверо направились к кабинету. Сергей подошел и нажал кнопку фонического аппарата, вызывая квартиру. Через несколько минут послышался ответный гудок и потом вопрос:

   - Я слушаю! Кто у телефона?

   - Дежурный по курсам. Вас просят по городскому от начальника гарнизона.

   - Сейчас приду.

   Вскоре послышались шаги, вошел Сорокин и направился к телефону.

   - Алло! Я слушаю. В чем дело?

   - Дело в том, что вы арестованы, - проговорил подходя Ботт.

   А Владимир твердо положил руку на кобур его револьвера.

   Генеральское лицо начальника побагровело от бессильной злобы, и он понял, кажется, что игра его проиграна, но темные точки направленных на него ноганов заставили его отказаться от мысли о сопротивлении. Он ни о чем не спросил, не поинтересовался даже о причинах такого внезапного ареста, а только процедил негромко:

   - Что же! Пусть пока будет так!

   Его отвели в крепкую камеру бывшего карцера и к дверям и к окну выставили надежные парные посты.

   Всю ночь не спали наши товарищи. Долго Ботт говорил с кем-то по телефону, потом отсылал захваченные бумаги с прискакавшим откуда-то верховым. Квартиру обыскали еще раз. Помимо всего там нашли еще тщательно завернутую новенькую генеральскую форму и двадцать пар блестящих, вызолоченных, на разные чины, погон.

   - Точно целую армию формировать собирался.

   - Кто ж его знает! Разве не из этого же теста были слеплены Деникины, Каледины и прочие спасатели отечества.

   Наступало утро.

   Из генеральской квартиры ребята перетаскали лучшую мебель в небольшую светлую комнату возле коридора, занимаемого семьями комсостава. - Вышло очень недурно. - Это для Эммы.

   Рано утром с небольшой корзинкой она вышла из дома и направилась к роще. Там ее уже ожидал Николай.

   - Ну, ты совсем?

   - Совсем, Коля!

   - Не жалко?

   - Нет! - и она, обернувшись, посмотрела в сторону оставленного дома. - Теперь уже не жалко!

   - Ну так значит теперь жить и работать по-новому. Не так ли, детка?

   И он, подхвативши, легко подбросил ее в воздух, поймал сильными руками и поставил на землю.

   - Конечно так!

   Днем Укрчека арестовала обоих Агорских, при которых нашли много ценных сведений и бумаг. Домик заперли и запечатали.

   Опасная игра изменников на этот раз сорвалась.

   Начальника курсов расстреляли сами курсанты. Его обрюзгшее генеральское лицо не выражало ни особенного страха, ни растерянности, когда повели его за корпус к роще. Он усиленно сосал всю дорогу свою дорогую пенковую трубку и поминутно сплевывал на сухую, желтую траву. И только когда его поставили возле толстой каменной стены у рощи, он как будто с изумлением посмотрел на стоящий перед ним ряд, на окружающих курсантов, и окинул всех полным сознания своего собственного превосходства взглядом. И в загрохотавшем залпе потерялось последнее, презрительно брошенное им слово:

   - ...Сволочи!

   Через два дня Петлюра внезапным ударом продвинулся за Фастов и очутился чуть ли не под самым Киевом. Это было для всех неожиданностью, так как предполагали, что красные части продержатся значительно дольше.

  

  

   - Слушайте! Слушайте!

   - Тише!

   - Это ветер!

   - Нет, это не ветер.

   - Это орудия.

   - Так тихо?

   - Тихо, потому что далеко.

   - Да... Это орудия.

   Курсанты высыпали на широкий плац, на крыльцо и даже на крышу корпуса и внимательно вслушивались в чуть слышные порывы воздуха.

   Ежедневные сводки доносили о непрерывном продвижении противника. Уже потерян был Курск, отошли: Полтава, Житомир, Жмеринка. Уже подходил враг с тылу к Чернигову и только еще Киев держался в руках Советской власти.

   Но вскоре очевидно суждено было пасть и ему, так как все уже и уже сжималось вокруг белое кольцо, и все наглее и смелее бороздили бесчисленные банды его окрестности.

   Провода перерывались, маршрутные поезда летели под откос или останавливались перед разобранными путями.

   Шла спешная эвакуация, хотя отправлять что-либо ценное поездами не представлялось возможности из-за бандитизма. Даже баржи приходили к Гомелю с продырявленными пулями бортами. Со всех сторон теперь, после жестоких боев, сюда подходили командные курсы Украины: Харьковские, Полтавские, Сумские, Екатеринославские, Черкасские и другие - всех родов оружия - для того, чтобы впоследствии сорганизоваться в железную "бригаду курсантов", которой и пришлось вскоре принять на свои плечи всю тяжесть двухстороннего Петлюро-Деникинского удара. Часто теперь по синему небу скользили куда-то улетающие и откуда-то прилетающие аэропланы. А по земле - тяжело пыхтящие бронепоезда, с погнутым осколками снарядов железом, срывались со станций и уносились на подкрепление частей фронта.

  

  

  

   Уже пятый день, как отбивается бригада курсантов, - отбивается и тает. Уже сменили с боем четыре позиции и только отошли на пятую.

   - Последняя, товарищи!

   - Последняя! Дальше некуда!

   Жгло августовское солнце, когда измученные и обливающиеся потом курсанты вливались в старые, поросшие травой, изгибающиеся окопы, вырытые почти что под самым Киевом еще во времена германской оккупации.

   - Вода есть? - еле ворочая пересохшим языком, спросил, подходя к Владимиру, покачивающийся от усталости Николай.

   - На, бери!

   Прильнув истрескавшимися губами к горлышку алюминиевой фляги, долго, с жадностью тянул тепловатую водицу.

   Взвизгнув, шлепнулась почти рядом о сухую глину шальная пуля и умчалась рикошетом в сторону, оставивши облачко красноватой пыли.

   - Осторожней! Стань за бруствер.

   И опять напряженная тишина.

   - Говорят, справа пластунов поставили.

   - Много ли толку в пластунах. Два батальона. - Помолчали. Где-то далеко влево загудел броневик, и эхо разнеслось по притихшим полям. - У-ууу!..

   - Гудит!

   Шевельнул потихоньку головками отцветающего клевера ветер и снова спрятался.

   - Сережа! Пить хочешь?

   - Дай!

   Выпил все той же тепловато-пресной воды. Отер рукавом со лба капли крупного пота. Долго смотрел задумчиво в убегающую даль пожелтевших полей и вздохнул тяжело.

   - Стасин убит?

   - Убит!

   - А Кравченко?

   - Кравченко, тоже!

   - Жалко Стасина!

   - Всех жалко! Им-то еще ничего, а вот которые ранеными поостались! Плохо!

   - Федорчук застрелился сам.

   - Кто видел?

   - Видели! Пуля ему попала в ногу. Приподнялся, махнул рукой товарищам и выстрелил себе в голову.

   Жужжал по земле над поблекшей травою мохнатый шмель спокойно.

   Жужжал в глубине ослепительно-яркого неба аэроплан однотонно.

   - Жжз-жжж!

   И смерть чувствовалась так близко, близко. Не тогда, когда шум, грохот, а вот сейчас, когда все так безмолвно и тихо... Жжз-жжж!..

   - Тах-та-бах!..

   - Вот она!

   - Тах-та-бабах.

   - Вот!.. Вот она!

   И дальше в грохоте смешались и мысли, и взрывы, и время. Прямо перед глазами, - цепь... другая. - Быстрый и судорожный огонь.

   - Ага, редеют!

   Батарея...

   - Наша! Отвечает!

   Еще и еще цепи, еще и еще огонь. Окопы громятся чугуном и сталью, и нет уже ни правильного управления, ни порядка. И бой идет в открытую, по полям.

   Трудно... тяжело!..

   - Врете, чортовы дети. Не подойдете!

   Кричит оставшийся с несколькими нумерами пулеметчик:

   - Врете, собачьи души!

   И садит ленту за лентой в наступающих.

   - Бросай винтовки!.. О-го-го, бросай!

   - Получай! Первую!.. вторую!..

   И с треском рвутся брошенные гранаты перед кучкой нападающих на курсанта петлюровцев.

   Стремителен, как порыв ветра, с гиканьем вырывается откуда-то эскадрон и взмахивает тяжелым ударом в одну из передних рот.

   - Смыкайся! Смыкайся! - кричит Сергей. Но его голос совершенно теряется посреди шума и выстрелов.

   Эскадрон успевает врубиться в какой-то оторвавшийся взвод, попадает под огонь пулеметов и мчится, растеривая всадников, назад.

   Пулеметчик, с разбитой пулею ногой, уже остался один и, выпустивши последнюю ленту, поднимает валяющийся карабин и стреляет в упор, разбивая короб "максима" с криком:

   - Нате! Подавитесь теперь, сволочи!

   На фланге бронепоезд, отбиваясь из орудий, ревет и мечется. Его песня спета, полотно сзади разбито.

   - Горинов, отходим! - кричит Сергею под самое ухо Ботт. - Бесполезно... уже охватывают.

   Справа петлюровцы забирали все глубже и глубже и густыми массами кидались на тоненькую цепь. Пластуны не выдержали и отступили.

   - Кончено?

   - Кончено, брат!

   С хрипом пролетел и бухнулся почти рядом, вздымая клубы черной пыли и дыма, взорвавшийся снаряд. Отброшенный с силою упал, но тотчас же вскочил невредимым Владимир. С разорванной на груди рубахой, шатаясь, поднялся Сержук. Шагнул, как бы порываясь что-то сказать товарищам, и упал с хлынувшей из горла кровью.

   А влево на фланге что-то гулко ахнуло, перекатившись по полям и заглушая трескотню ружейных выстрелов. И белое облако пара взвилось над взорванным броневиком.

   Разбитые части отступали.

  

  

  

   Вот и беленькие домики окраин Киева. Здесь Петлюра и Деникин не нужны. В страхе перед надвигающейся напастью их обитатели попрятались по погребам и подвалам.

   Беспорядочно и торопливо вливались смешавшиеся остатки красных частей в город.

   Чем больше они подвигались к центру, тем больше попадался им на глаза торопящийся и снующий народ. Носились мотоциклеты, гудели автомобили, тянулись бесконечные обозы, и кучками, с узлами на плечах, уходили какие-то люди.

   - Это - беженцы, рабочие! - пояснил кто-то. - Кто от деникинцев, кто от петлюровцев. Чорт их знает, который захватит раньше город.

   Шли не останавливаясь дальше. Вот налево и бывшая курсовая обитель. Золотило заходящее солнце верхушки знакомой зеленой рощи, еще недавно шумной и оживленной, а теперь пустой и безмолвной.

   Молчал черными пятнами распахнутых окон покинутый корпус. И стройно, точно бессменные часовые, застыли рядами тополя вокруг безлюдного плаца.

   Стало больно. Но скорей - мимо и мимо, - некогда...

   В разных концах города раздавались с чердаков выстрелы по отступающим. Бухали церковные колокола, - где набатом, где пасхальным перезвоном.

   Это торжествовала контр-революция.

   Но вот и Цепной мост. Не без труда наши товарищи протиснулись к нему и, подхваченные людской массою, стали продвигаться вперед.

   Где-то на окраинах стала раздаваться трескотня и сзади задавили еще отчаянней.

   Нельзя было сказать, что по мосту двигался кто-нибудь самостоятельно. Тысячи человек втиснувшись текли по нему, плотно прижавшись друг к другу.

   Возле Сергея автомобиль, с попортившимся почему-то мотором, захваченный общим течением, продолжал продвигаться безостановочно, вместе со всеми. Огромный мост скрипел, дрожал, и - казалось - вот вот рухнет в волны Днепра.

   Наконец-то - и на том берегу. Двинулись без передышки дальше по прямому шоссе - надо было торопиться. Потому что - если по этой массе да успеть поставить с гор трехдюймовки? - При одной мысли становилось даже страшно.

   Еще немного, - миновали слободку и с шоссе свернули на Броварский лес.

   Было уже совсем темно. Сотни груженых подвод тащились куда-то выбивающимися из сил лошадьми по ночной, корявой и загроможденной дороге.

   Изредка из города, раскатываясь гулким эхом, ахал снаряд, потом другой, через некоторое время третий, и так все время.

   Испуганные лошади шарахались в стороны, выламывая оглобли и выворачивая воза.

   В темноте то и дело попадались какие-то валяющиеся поперек пути корзинки, тюки, ящики.

   Повсюду, спотыкаясь, бродили невидимыми массами беженцы, курсанты, отбившиеся от частей красноармейцы. Все это, в глубоком мраке, перепутанное, стихийное, создавало представление о каком-то мифическом хаосе. Головы большинства сверлила только одна мысль. "Потом!.. все потом! а сейчас отдохнуть... спать!" Многие дремали на-ходу, придерживаясь за оглобли или перекладину телеги и еле переставляя ноги. Некоторые присаживались у края дороги перевести дух и совершенно помимо своей воли засыпали. Через них перешагивали, об них спотыкались, но они не слыхали и не чувствовали.

   Сергей с товарищами возле отдыхающих остатков своей роты стоял на высоком лесистом бугру, всматриваясь в сторону Киева.

   Пора было уходить.

   - Ну! Прощай, Украина! - сказал один.

   - Прощай! - мысленно, эхом, повторили другие.

   - Опять здесь скоро будем!

   - Будем!..

   Далеко внизу черным блеском отсвечивал изгибающийся Днепр. По темному небу бродил бесшумно прожектор. И где-то на окраинах занималось зарево пожара.

   И точно последний прощальный салют уходящим, ослепительно-ярким блеском вдруг вспыхнуло небо. Потом могучий гул, точно залп сотен орудий, прокатился далеко по окрестностям. Утих!.. Потом еще и еще. И заметалась вспугнутая темная ночь. И казалось, что судорожно вздрагивала земля.

   Это рвались пороховые погреба оставленного города.

  

  

  

  

   "Революция в опасности!" - красными молниями бил радиотелеграф.

   "Революция в опасности!" - огненными буквами повторяли плакаты.

   И снова заколыхались усталые и полуголодные люди и гулким эхом, перекатываясь от края до края РСФСР, ширился и креп брошенный в ответ из ее недр новый боевой клич:

   - Не сдадимся!..

   - Выдержим!..

   - Победим!

   Тянулись хищные лапы генералов к центру Красной России. И рвались вперед белые своры, заранее предвкушая торжество кровавой расправы.

   Пригреваемые приближающимся солнцем генеральских эполет, проснулись полуиздохшие змеи-предатели и злобно зашипели, приноравливаясь тайком пустить капли смертельного яда поближе к сердцу пролетарской Республики.

   Работал шпион Локкарта.

   Готовились его белые шайки прийти изнутри на помощь наступающей темной реакции.

   Хоронил московский пролетариат погибших на посту товарищей, вырванных из его среды взрывом белогвардейских бомб.

   И думалось многим, что доживает последние недели и даже дни Советская Россия.

   Но зорко смотрел пролетариат-часовой.

   - Нашу Москву? - гневно сказал рабочий, надевая патронташ.

   - Наш Петроград? Нашу Революцию?

   - Подождешь!

   И загудели срывающиеся с вокзалов и уносящиеся на фронты новые и новые эшелоны.

   Раздавались винтовки прямо с заводов в Туле.

   Опутывались колючей проволокой улицы Петрограда.

   Садился на крестьянскую сивку буденовец под Воронежем. И, сдерживая удары, отходили части Красной армии, с тем, чтобы выждать и вырвать победу из рук зарвавшегося врага.

   Затаив дыхание, следили рабочие массы за исходом последней и решительной схватки.

   Стояли часам