Гайдар Аркадий Петрович - В дни поражений и побед

ify">   Обернувшись, Сергей увидел какого-то весьма подозрительного субъекта, протягивающего к нему руку. "Новый способ выпрашиванья", - подумал он. Но помочь "во имя патриотизма" не мог, да и не имел ни малейшего желания.

   Наконец, он нашел толкучку, шумную и крикливую, где продавалась разная разность и больше всего обмундирование, английские плащи, ботинки, все вплоть до разворованных казенных седел и вещевых мешков.

   - Беру франки и доллары! - подскочил к нему некто в сером. - Имеете, господин?

   - Купите часы, - отвечал Сергей.

   - Часы? Кажите. Эти? Сколько?

   - Тысячу рублей.

   - Пятьсот желаете?

   - Давай пятьсот, - усмехнулся Сергей.

   С деньгами в руках он зашел в первый попавшийся кабачок. На пороге же его оглушил чей-то пьяный басистый голос, оравший: Давай национально Российский марш... Сукин сын, большевистская твоя башка...

   Было душно, накурено, и пахло затхлостью. Хрипел грамофон. Поев, Сергей поспешно вышел.

   На оставшиеся четыреста рублей купил две пары офицерских погон, иголку и ниток.

   Хозяин лавчушки, торговавший всяким барахлом, с особенным любопытством посмотрел на Сергея и даже усмехнулся.

   Должно быть, ему странным показалось, для чего это солдату в серой шинели понадобились подпоручиковы погоны.

   На всякий случай Сергей поспешно смешался с народом, завернул за угол и торопливо пошел, разыскивая укромное местечко, где он мог бы преобразиться.

   Через час, немного волнуясь, он, как офицер Добровольческой армии, шел по улице, отыскивая необходимый ему дом.

   Нашел. На дверях медная дощечка и на ней:

   Присяжный поверенный Г. К. Красовский.

   - "Это теперешний каратель, - решил Сергей. - Ну, что же, войдем".

   И он нажал кнопку электрического звонка.

  

  

  

   Четвертый день, как живет Сергей в удобной, но совсем непривычной для него обстановке крепкотелой буржуазной семьи.

   Встретили его по письму даже приветливо, - как своего человека.

   - Скажите, но почему вы так запоздали? - с легким укором спрашивала его хозяйка. - Ведь письмо вам было передано уже давно.

   - Ничего не поделаешь, знаете, служба. Предполагал выехать раньше, но задержали.

   Ему отвели комнату небольшую, но уютную, обставленную тяжелой мебелью и широким кожаным диваном, служившим ему вместо кровати.

   И вот каждый день, по утрам, Сергей уходит, инсценируя "дела службы". Возвращается к обеду, а вечера проводит за чаем в столовой, посреди кружка друзей и близких знакомых Красовского.

   Семья была выдержанная и даже тонная. Видно было, что ее внутренний механизм работает ровно и без перебоев, а жизнь течет плавно, своим чередом, как будто ничего особенного вообще и не происходит.

   Во всяком случае, если где-то в стороне кипело, бушевало, разбивалось, рушилось, то непосредственно Красовских не задевало и на семейном уюте ничем не отражалось.

   Красовские как бы умышленно закрывали глаза на все кругом происходящее, в лучшем случае считая все это каким-то недоразумением, неприятным инцидентом, а в худшем - беспорядком, который скоро уляжется, утихомирится для того, чтобы уступить дорогу плавному течению, прежней спокойной жизни. Как-то раз, обиняком, Сергей задал хозяйке вопрос: - не думает ли она, что в конце концов пора бы изменить теперешний уклад жизни?

   - Ну, а как же может быть иначе? - пожав плечами, ответила она. - Ну, я понимаю, в верхах там, другой образ правления, парламент, конституция. Но зачем же личную-то жизнь ломать?

   И в голосе ее было столько неподдельного удивления и непонимания, что Сергей промолчал и перевел разговор на другую тему.

   Однажды он лежал на диване, когда послышался женский голос:

   - Константин Николаевич! Идите чай пить!

   "Ах, ты чорт, - мысленно обругал себя, вскакивая с дивана, Сергей. - Да ведь это меня же".

   И ответил поспешно:

   - Сию минуту, Ольга Павловна! Зачитался, что даже не слышу.

   За чаем собралось несколько человек. Ольга Павловна, - женщина лет тридцати пяти, в меру подкрашенная и подведенная, ее брат - тучный господин с жирным баском и лаконическими резкими суждениями обо всем. Чья-то не то племянница, не то крестница, куколкой наряженная, Лидочка. И еще какой-то субъект неопределенной категории, с козлиной бородкой, весьма интеллигентным лицом и тщательно отутюженными складочками брюк. Он был тощ и желчен; фамилии его Сергей не расслышал.

   - Сегодня доллар поднялся ровно в два раза, - громко проговорил тучный господин, ни к кому, собственно, не обращаясь. - Это грабеж, форменный! Неслыханная вещь! За один день на сто процентов!

   - Удивительно, - проговорил Сергей. - Что бы это значило?

   - А то, что плохо работаете, господин офицер. Все отступления да отступления.

   - Но постой, мой друг! - вмешалась хозяйка, очевидно, желая смягчить его резкость. - Почему же ты так говоришь Константину Николаевичу, точно это от него зависит.

   - На это есть причины чисто стратегического характера, - ответил Сергей. - И я думаю никто не сомневается в том, что в конце концов Добровольческая (он чуть-чуть не сказал было Красная) армия сумеет разбить эти банды.

   - Не сомневаются? - И тот иронически посмотрел на него. - Нет, сомневаются, раз доллар вверх скакнул. Отчего он скачет, вы знаете?

   - Нет! - откровенно сознался Сергей.

   - Ну, то-то! А скачет он оттого, что спрос на него большой. А спрос почему? Да потому, что уши навострили все, как бы чуть что, так и до свидания. С нашими-то цветными тряпками за границу не уедешь. А вы говорите, - не сомневаются. Нет, уж у меня доллар на этот счет лучше всякого барометра.

   - Константин Николаевич! - перебила их Лидочка, которой надоел этот разговор. - Вы на фронте были?

   - А как же? Был, конечно.

   - И красных видели? Пленных? - добавила она. - Расскажите, какие они?

   - Какие? Вот, право, затрудняюсь сказать. Люди как люди. Все больше крестьяне и рабочие.

   - А вы... вы их не расстреливали? Сами, конечно?

   - Нет, не расстреливал, - ответил он несколько насмешливо.

   - Аа! - разочарованно протянула она. - А я думала почему-то, что вы сами. Скажите, а вы видели, как это их?..

   - Лидочка, перестань, что это ты за чаем о каких неприятных вещах говоришь, неэстетично даже, - молодая девушка и вдруг - такие разговоры.

   Лидочка немножко обиделась: мало ли что не эстетично, а раз интересно.

   В комнате было чисто и тепло. Сверху из-под абажура лился ровный, мягкий свет, и бисерные нити спускающейся бахромы играли огоньками разноцветно.

   Тощий господин, просмотрев газету, отложил ее в сторону и сказал, обращаясь к Сергею:

   - Читали?.. Нет? Какую новость еще выкинули. Все просоциализировали и дома, и имущества, и храмы, - кажется, больше нечего было. Так нет, решили еще социализировать женщин! - проговорил он раздельно и едко усмехаясь. - Женщин от шестнадцати лет и выше. Вот смотрите, официальное сообщение.

   Сергей посмотрел, - точно официальное сообщение в виде вырезки из "Правды" было налицо.

   - Может быть, здесь преувеличивается несколько, - осторожно заметил он. - Вряд ли они могли решиться на такую меру. Ведь это вызвало бы целый бунт.

   - Э! Одним бунтом больше, одним меньше. Не все ли им равно? А что это правда, так я и не сомневаюсь. Например, знаете, у них там для Совнаркома некая госпожа Колонтай есть. Шикарная, конечно, красавица, брильянты, меха и все такое прочее. - Он посмотрел искоса на скромно опустившую глаза Лидочку и добавил с некоторым раздражением. - Да неужели же не слыхали? Ведь об этом все говорят.

   - Да, слыхал, что-то, - уклончиво ответил Сергей. - Только верно ли это?

   - Враки все, - прислушавшись, проговорил другой. - Разве всему, что у нас в газеты попадает, верить можно? Всякой дрянью столбцы заполняют, а про то, что нужно - ничего. У меня, вон, фабрика в Костроме, так хоть бы строчка была, как там и что. Все на один лад. Все, пишут, поломано, растащено, камня на камне не осталось. А встретил я недавно человека. Ничего - говорит - все на месте стоит, одно отделение работает даже понемногу.

   - Ах, оставьте, Федор Павлович! - возразил ему первый. - Нельзя же все о ваших фабриках. Нужно, так сказать, всесторонне осветить бытие этих банд. Это в конце концов необходимо для истории.

   - Враки! - упрямо повторил тучный господин. - А если не враки, то и у нас не лучше. Декрета не издавали, а что кругом господа офицеры делают! Стыдно сказать. Публичный дом какой-то!

   Лидочка вспыхнула и снова потупила глазки, размешивая ложечкой простывший чай, - должно быть, не слыхала.

   - Оставь, Федор! - опять вмешалась хозяйка. - Ты всегда что-нибудь... такое скажешь.

   И она неодобрительно покачала головой. Сергей неторопливо грыз сухарь и слушал, как горячо доказывал что-то субъект с козлиной бородкой.

   - Нет, нет! Я не согласен, чтобы эта социализация, чтобы посягали на мои убеждения, на имущества... на благоприобретенную собственность! Я не могу согласиться... Я протестую, наконец!

   - Ну и протестуйте! Пожалуйста! Сколько вам хочется! Да что толку-то в этом? Это все равно, что во время землетрясения кричать во все горло: "Я протестую против землетрясения". Но что толку в этом протесте? Другое дело, когда за ним сила была бы. Тогда бы я тоже... У меня вон фабрика. А так-то, что впустую.

   Но тощий господин с этим помириться не мог. Он только что хотел с желчью обвинить своего собеседника в том, что его взгляды отзываются большевистским духом, когда хозяйка, заметившая, что спор начинает принимать острый характер, оборвала разговор.

   - Бросьте, господа! Всегда у вас политика. С чего бы ни начали, все на нее свернете. Лидочка, ты бы сыграла что-нибудь!

   "Протестую против землетрясения, - усмехался, лежа в постели, Сергей. - А хорошо сказано, право. Протестуй сколько хочешь, до бешенства, до исступления, а все-таки все колышется, рушится и грохочет".

   И почему-то ему ярко представился карикатурный, маленький интеллигент с козлиной бородкой, который стоит и беспомощно протестует против бушующей огневой стихии Революции.

   Из гостиной доносились звуки рояля, - тихие, пряные. В комнате пахло книгами и коврами. Комоды блестели лаком, - крепкие, кряжистые, годами вросшие в паркетные квадратики. С письменного стола фарфоровые амурчики поглядывали глупо. Равно тикали стенные часы. - Покой, уют, благополучие.

   "Иллюзия благополучия, - подумал Сергей. - Скоро, скоро придет и сюда, может быть грубая, жестокая, но освежающая буря Революции. И сметет она этот теплый покой и пошлый уют. К чорту, кверх ногами перевернет эту равномерно налаженную жизнь. И засмеется над испуганным недоумением и бессильной ненавистью этих маленьких, протестующих человечков".

  

  

  

   Сергей собирал, где мог, сведения, намереваясь при первом же случае убежать к партизанам. Он ежедневно слышал толки о том, что их в городе, как собак, полно, что их переодетые шпионы партиями снуют повсюду, по улицам и базарам, всматриваясь и вслушиваясь во все.

   - Но где же они прячутся, далеко где-нибудь? - как-то спросил он одного из своих новых знакомых.

   - Далеко! - усмехнулся тот, - вон видите те сопки?

   И он указал на горы, возвышающиеся недалеко за рабочим поселком.

   - Так я ручаюсь, что если бы вы, один, конечно, попробовали подняться туда, то попались бы живо.

   - Но почему же тогда не принимают никаких мер? Ну, отряд бы хотя послали.

   - Посылали! - и тот безнадежно махнул рукой. - Да что толку! Кругом у них шпионы. Эти! - он указал на окраину, - сами полубандиты, покрывают, предупреждают, ну, те смотаются чуть что и дальше. А по горам гоняться тоже удовольствия мало.

   Сергей возвращался домой. Он был в задумчивости, когда вдруг заметил, что очутился посреди большой толпы, запрудившей улицу. Вперед - солдаты стоят и никого не пропускают. У всех ворот тоже солдаты.

   Квартал был оцеплен командой от коменданта города. Проверяли документы.

   - Всем, всем, господа, предъявлять! Никто не освобождается! Военнослужащие тоже! - услышал он чей-то громкий голос.

   - Константин Николаевич! - и кто-то тронул за рукав Сергея.

   Обернувшись, он увидел госпожу Красовскую.

   - Как хорошо, что я вас встретила. Пойдемте вместе, а то я паспорт из дома не захватила.

   "Ах, чтоб тебе провалиться! - мелькнуло в голове у него, - тут и сам не знаешь, как выбраться".

   - Вы постойте тут, пожалуйста, - торопливо освобождая руку, ответил он, - тут очередь большая, а я сейчас все устрою.

   И, оставив ее, немного удивленной такой поспешностью, он скрылся.

   Самое лучшее в этих случаях действовать как можно спокойней и решительней. Сергей знал это по опыту. Способ верный. Так и тут - заметив, что возле одного из проулков толпа слишком наседает на постового солдата, он подошел, ругаясь сразу:

   - Ты что, безмозглая башка, бабой стоишь! Тебя зачем сюда поставили? Смотри, тебе скоро на шею сядут. Не подпускать к себе никого на десять шагов!

   И, пока растерявшийся солдат отгонял высовывающихся, он спокойно прошел мимо и, очутившись по ту сторону, смешался с любопытными, завернул за угол и быстро пошел прочь.

   "Ну! - думал он, очутившись уже далеко, - теперь кончено, ворочаться домой нельзя. Но что же делать, что? Сейчас поверка там, потом может быть здесь. Куда теперь итти?"

   И он остановился, раздумывая. Поднял голову, и перед его глазами, одна за другой громоздились вершины загадочных сопок.

   - Туда! - решил он - Туда!..

   У самой подошвы гор, кривыми узенькими улочками раскинулся какой-то небольшой, захудалый поселок; в нем маленькие домики низко вросли окнами в землю. Плохо сколоченные заборы, через которые можно было заглядывать с дороги, шатались, как пьяные или усталые. А деревянные крыши многих лачужек, точно отягощенные какою-то непосильной ношей, выгнулись в середине.

   Народу не было видно вовсе, все точно повымерли или попрятались куда. Но, проходя мимо, Сергей чувствовал на себе из ворот и окошек несколько десятков недоброжелательных взглядов. Один раз, завернув за угол, он столкнулся лицом к лицу с какой-то молодой женщиной, должно быть работницей. Она отступила на шаг, окидывая его удивленно-враждебным взглядом, и потом поспешно, как бы испугавшись, бросилась вперед.

   Сергей миновал крайний домик и остановился возле старого, должно быть кирпичного, сарая. Сорвал с плеч погоны и отбросил их в сторону.

   Взглянул мельком, как блеснула вблизи мишурная позолота и усмехнулся, вспомнив только что брошенный на него полный ненависти взгляд. - Это к ним!

   Гора была не так близка, как казалась. Прошло не менее часа, когда Сергей добрался до ее основания и начал медленно подыматься узенькой и изгибающейся по крутым склонам тропочкой. Земля была сыроватая и скользкая; шел он долго, поднимаясь все выше и выше. Уже смеркалось, подходил день к концу; расплывались резкие контуры, кустарник и леса затемнели впереди черными массами.

   А Сергей все шел и шел. Несколько раз останавливался перевести дух, но не надолго. И лишь добравшись, наконец, до вершины первой горы и увидав впереди поднимающиеся новые и новые громады, он сел, тяжело дыша, на одну из широких каменных глыб. Прислонился, охватив руками покрытый мхом и трещинами торчащий из земли обломок и взглянул усталый и удивленный перед собой.

   Зашло солнце, бледными огоньками зажигался город и мерцал тусклыми звездочками по земле далеко внизу. Широкий простор убегающего моря поблескивал темными полосками чуть заметно. Было тихо... спокойно... Лишь едва слышный шум, смутный и беззвучный, точно шорох, доносился с порывами ветра из оставленного Сергеем города и замирал, растаяв.

   С непривычки немного кружилась голова. И странное, странное ощущение охватило Сергея.

   Казалось ему, что он, огромный и могучий, сидит здесь и смотрит туда, где все, кроме него, маленькие, незаметные и неважные. Неважные эти ютящиеся внизу люди и домики, слившиеся в город, небольшим черным пятном видневшийся на темном фоне земли.

   Засмеялся громко. Отголоски покатились по сторонам, удесятерив силу его голоса. И, раскатившись, попрятались и пропали за темными уступами.

   - Ого-го-го!.. - широко и сильно крикнул Сергей, вставая.

   И каждый камень, каждая лощинка, каждая темная глубина между изгибами гор ответили ему приветливо и раскатисто:

   - Го-ооо!..

   И вздрогнул, насторожившись, Сергей. Тихо, но ясно, откуда-то сверху, издалека, донеслось до его слуха.

   - Оо-ооо!..

   - Отвечает кто-то. Уж не они ли?

   Он обернулся, всматриваясь, и увидел далекий огонек, должно быть, одного из горных домиков.

   ...И пошел, спотыкаясь, опять. Долго еще он шел. Два раза падал, разбил колено, но, не чувствуя даже боли, шел на огонек. Он то мерцал, то пропадал за деревьями, но вот вынырнул от него близко, близко, почти рядом.

   Впереди залаяла собака, злобно и подвывающе. Сергей продвинулся еще немного, вышел на какую-то покрытую кустиком лужайку и остановился, услыхав впереди у забора голоса.

   Разговаривали двое.

   - Он давно ушел?.. - спрашивал один.

   - Давно! - ответил другой. - Давно, а не ворочается.

   - Может, попался?

   С минуту помолчали, потом один бросил докуренную цыгарку и ответил неторопливо:

   - Не должно бы, не из таких! Слышал я, как кричал давеча кто-то внизу.

   "Они!" - решил Сергей и, выступив, окликнул негромко:

   - Эй, не стрелять чур! Свой, ребята!

   Оба повскакали разом, лязгая затворами.

   - А кто свой? Стой! стой! Не подходи, а то смажем!

   - Свой! Из города к вам, в партизаны.

   - К нам? - подозрительно переспросили его. - А ты один?

   - Один!

   - Ну, подожди тогда. Да смотри, если соврал!

   Сергей подошел вплотную.

   - Вон ты какой! - проговорил первый, оглядев его. - Ну, пойдем, коли к нам, в хату до свету.

   Вошли во двор. Яростно залаяла, бросаясь, собака, но один ткнул ее прикладом, и она отскочила. Распахнули дверь, и Сергей вошел в ярко освещенную комнату, в которой сидело несколько человек.

   - Вот, Лобачев, - проговорил один из вошедших, указывая на Горинова, - говорит, к нам пришел в партизане.

   Сергей поднял глаза. Перед ним стоял высокий, крепкий человек в казачьих шароварах, в кубанке, но без погон, и на груди его была широкая малиновозеленая лента со звездой и полумесяцем.

  

  

  

   "Какой странный значок! - подумал Сергей. - Почему бы не просто красный?"

   Человек, повидимому, очень торопился. Он задал Сергею несколько коротких вопросов. - Кто он? Откуда? И как попал сюда?

   - Я из красных, попал к белым и бежал...

   - К зеленым?

   - Ну да! К партизанам! - утвердительно ответил Сергей и пристально посмотрел на спрашивающего.

   - А вы не коммунист? - как бы между прочим спросил тот.

   И что-то странное в тоне, которым предложен был этот вопрос, почувствовалось Сергею. Как будто за ним была какая-то скрытая враждебность. Он взглянул опять на ленточку, на холодное интеллигентное лицо незнакомца и ответил, не отдавая даже себе отчета, почему, отрицательно.

   - Нет, не коммунист.

   - Хорошо! Зотов, возьмешь его, значит, к себе, - проговорил незнакомец, обращаясь к одному, и добавил Сергею: - завтра я вас еще увижу, а сейчас мне некогда.

   Он поспешно вышел. В комнате осталось несколько человек. Сергей сел на лавку. Несмотря на то, что наконец-то он был у цели, настроение на него напало какое-то неопределенное, потому что все выходило совсем не так, как он себе представлял.

   "Глупости! - мысленно убеждал он себя. - Чего мне еще надо? Право, я как-то странно веду себя. Зачем, например, соврал, что не коммунист?"

   И он даже рассмеялся про себя над этим чудным поступком.

   В горах раздался выстрел, другой, потом затрещало несколько сразу. Через несколько минут стихли.

   - Это кто? - спросил Сергей одного из партизан.

   - А кто его знает! - довольно равнодушно ответил он. - Должно, красные балуются, они больше в тех концах бродят.

   - Какие красные?.. С кем балуются?

   - Пей чай! - вместо ответа предложил ему партизан, - а то простынет.

   Сергей налил себе кружку и с удовольствием выпил ее, заедая большим ломтем хлеба.

   Присмотревшись, он увидел на рукаве у одного из сидевших все ту же яркую ленту.

   - Что она означает? - спросил он.

   - Кто?

   - Лента? Значок этот!

   - А! Разное означает. Зеленый - лес и горы, где мы хоронимся, месяц со звездой - ночь, когда мы работаем.

   - А малиновый?

   - А малиновый! - посмотрел на него тот, несколько удивленно, - так малиновый же наш исконний казачий цвет.

   "Что за чертовщина? - думал Сергей... - Что такое?"

   - Ты у красных был? - опять спросил его собеседник.

   - Был!

   - Ну, нам наплевать! - раздумывая, отвечал казак. - Хуть красный, хуть кто... А не коммунист ты?

   - Нет!

   - И не жид?

   - Да нет же! Разве так не видишь?

   - Оно конешно! - согласился тот. - По волосьям видно, по разговору тоже!

   И, вспомнив что-то, он усмехнулся.

   - А то у нас штука такая была: прибежал как-то жидок к нам... Такая поганая харя. Ваське Жеребцову как раз попался. "Товарищи" - кричит, - свой! свой! Ворот от рубашки распорол, а там документ, что комиссар да партейный. Радуется с дуру, сам в лицо бумажку сует. Повели его, оказывается, белые к расстрелу, а он и удул, сукин сын.

   - Ну? - спросил Сергей, чувствуя, как он холодеет. - Ну, что же?

   - Как взяли мы его в работу! А! Комиссар, песье отродье? А! Коммунист, жидовская башка! Ты-то нам и нужен. Так живуч как чорт был. Покуда башку прикладом не разбили, не подыхал никак.

   И, вздохнув, рассказчик добавил:

   - Конешно! Ошибка у него, видно, вышла. Кабы он к Сошникову, либо Семенову попал, тогда другое...

   Сергей побледнел, содрогаясь при мысли о том, как недалек был он от того, чтобы разделить участь какого-то замученного несчастного комиссара.

   "Бежать! - мелькнуло в голове. - Бежать скорей!.. дальше отсюда. Чтобы они сдохли, эти зеленые собаки".

   - Ложись спать! - предложил ему один. - А то завтра вставать рано. Домой пойдем. Днем-то мы здесь не бываем, - опасно.

   - Оправиться схожу, - сказал, потягиваясь и стараясь казаться как можно более равнодушным, Сергей и направился к двери.

   - Постой, дай и я с тобой. А то на дворе собаки.

   "Ах, ты, сволочь! - изругался про себя Сергей, заметив, что тот захватил с собой винтовку. - Это еще зачем?"

   Они вышли и остановились на высоком крылечке, оправляясь. Конвойный стоял на самом краю.

   Сергей со всего расмаху спихнул его в сторону. Зеленый с криком полетел, хлопнувшись в грязь. А Сергей рванулся через забор и помчался к деревьям. Почти что вслед искрами засверкали выстрелы, завизжали пули.

   - Убегу! - крикнул себе твердо Сергей. - Убегу!

   В то же время огнем рвануло ему плечо, и он пошатнулся.

   - Все равно! - И Сергей, стиснув зубы, пересилив боль, прыгнул куда-то в чащу, под откос.

  

  

  

   Всю ночь плутал Сергей.

   Взошла луна. Пошатываясь, ходил он по рощам и полянам. Со склона невысокой горы увидел он впереди огни, должно быть на море. Потом спустился куда-то и побрел снова. На рассвете услыхал как будто отголосок далекого выстрела. Бросился бежать, но никого не встретил. Остановился, прислушался...

   Никого!.. Никого!.. Разгоряченный, обливающийся потом, испытывая мучительную боль, бросился он на землю. Долго лежал, вбирая в себя ее освежающий холод. Звезды гасли.

   Но, чу! близко, почти рядом, раздался звонкий, раскатистый выстрел.

   "Неужели... неужели наши?! - подумал, вскакивая, Сергей. - Или, может быть, опять какие-нибудь зеленые, голубые, розовые. - Будь они все прокляты!" - Он бросился и закричал громко во весь голос:

   - Кто-о там... Где-ее!..

   Прислушался. Не отвечал никто... Шумел по верхушкам деревьев ветер.

   - Кто-оо! - закричал он уже с отчаянием. - Кто-оо!

   - Чего зеваешь? - раздался вдруг позади него грубый голос. - Кого надоть?

   Обернувшись, Сергей увидал выходящих из-за кустов трех вооруженных человек.

   И у одного из них, наискось рваной черной папахи тянулась тряпичная ярко-красная лента.

  

  

  

   Их было трое. Один - невысокий, крепкий, с обрывком пулеметной ленты через плечо и с красной полоской на папахе. Он смотрел на Сергея хмуро и недоверчиво.

   Другой - длинный, тонкий, в старой чиновничьей фуражке, на зеленом околыше которой была карандашом нарисована кривобокая, пятиконечная звезда, и в рваном драповом пальто. Винтовку этот держал наготове, присматриваясь к незнакомцу. Третий, тот, который только что окликнул Сергея, - коренастый, широкий, с корявым мужицким лицом, обросшим рыжеватой бородой, - смотря на Сергея с любопытством, проговорил негромко:

   - Ишь ты... гляди-ка!..

   - Ты кто такой? - строго уставившись из-под лохматых бровей и не сдвигаясь с места, спросил первый.

   - Вы партизаны?.. Красные?..

   - Куда уж больше? с головы до ног, на левую пятку только краски не хватило, - усмехнувшись, ответил второй.

   - Держи язык-то... брехло! - растягивая слова, перебил третий и спросил Сергея грубоватым, но не сердитым голосом:

   - Ты што за человек будешь? Пошто кричал-то?

   - Я тоже красный! - ответил лихорадочно и взволнованно тот. - Я убежал из города в горы, но попал к каким-то бандитам. Ночью опять убежал, они стреляли...

   - А ты не врешь? - хмуро оборвал его первый. - Может, ты шпион какой от белых или офицер переодетый.

   И, впившись в него глазами испытующе, добавил холодно и жестоко:

   - Смотри тогда! У нас расправа короткая...

   Но, должно быть, что-то искреннее было в словах Сергея, третий укоризненно ответил за него:

   - Оставь, Егор! Будет тебе... Разве не видишь, что человек правду говорит! И какая у тебя дубовая башка! Чать, я думаю, различить сразу можно.

   От усталости, от перенесенных волнений и от физической боли Сергей пошатывался и еле-еле стоял на ногах.

   - Верно!.. - проговорил он тихо. - Верно, товарищи, я врать не буду...

   - Смотри-ка! Да у него кровь! - воскликнул молчавший до сих пор длинный партизан и, забросив винтовку за плечо, подошел к Сергею, у которого темно-красное пятно расплылось возле плеча по серой шинели.

   - Откуда это?

   - Откуда! Я же говорю, что они стреляли...

   Все трое обступили его участливо. Прежняя недоверчивость как-то сразу исчезла, и даже Егор сказал, насколько мог мягче:

   - Так ты видно, брат, и вправду из наших?

   - Ах ты... штоб им окоянным пришлось! - засуетился мужичок. - Ты дойти-то, парень, можешь? Тут не далеко. Там бы Федька перевязал.

   - Могу! Не в ногу попало.

   - Ну, все же. Пойдем, ты обопрись на меня. Яшка, возьми мою винтовку. Пусть он обопрется.

   - Не надо, не надо! - запротестовал Сергей. - Всю ночь прошатался, а теперь уж что.

   Но Силантий настоял на своем. Сергей прислонился к нему правой рукой, хотя итти по буграм от этого было нисколько не легче.

   Шли недолго, с полчаса. Яшка шел впереди и тащил обе винтовки.

   - Дядя Силантий, а дядя Силантий! - проговорил он, оборачиваясь на ходу. - Ребята-то на нас накинутся сейчас - во-о!..

   - Чего мелешь?

   - Не мелю, а белого, подумают, поймали. Даешь, мол, к ногтю!

   - Скажешь! Как язык-то у тебя не отсохнет!

   Они вышли на полянку, повернули за гору, и на небольшой площадке под крутым скатом Сергей увидел две прикурнувшие книзу землянки. Около них стояли и сидели несколько человек.

   Пришедших окружили с любопытством.

   - Го! Кого привели, ребята? - спросил невысокий, пожилой партизан, с наганом за поясом. По татуированным рукам Сергей угадал в нем матроса.

   - Наш, - коротко ответил Егор и выругался крепко. - Чего, дьяволы, рты-то разинули? Федька, ты где?

   - Здесь!

   - Валяй, тащи чего-нибудь. Неужели не видишь, что у человека плечо прострелено? Доктор хреновский!

   - Так заходите же в землянку тогда. Не тут же ему раздеваться.

   Землянка оказалась вместительной. Посередине стояла железная печка, а по сторонам, прямо на земле, лежали охапки сухих листьев. Стола не было вовсе.

   Сергею подставили обрубок.

   Прибежал Федька, маленький, черный, суетливый человек. В германскую войну он служил санитаром, а у партизан "доктором".

   Притащил сумку, все содержимое которой заключалось в бутылке иоду и нескольких бинтах, после чего приступил к делу.

   С Сергея стащили шинель, гимнастерку и залитую кровью нижнюю рубаху.

   - Отойдите от света-то, черти! Чего носы суете, - степенно сказал Федька.

   Он долго осматривал рану, потом объявил, что пуля прошла насквозь, пониже плеча через мякоть.

   - Кости, кажись, не задела. А впрочем, кто ж ее знает?

   - Кто ее знает? А еще доктор!

   - Тебе бы, брат, не доктором, а сапожником быть.

   - Пойдите к чорту! - не сердясь сказал Федька.

   - Егор, вымети-ка это дурачье!

   - Выкатывайся, ребята! - возгласил Егор. - Посмотреть?.. Нечего тут смотреть! Вот сам получишь, тогда и посмотришь.

   - Взвоешь, брат, сейчас, - предупредил, подходя с бутылкой, Федька. - Ну ничего, я скоро... самую малость.

   - Не буду! - улыбаясь, ответил Сергей.

   - Ой ли! Ну смотри...

   И он прямо из горлышка влил ему в оба отверстия раны черноватой, жгущейся жидкости. Сергей сдержал крик, вынес боль молча.

   - Эх молодец! - заговорил Федька. - А у нас этого еду боятся, - страсть! Кулику нашему просадили намедни ногу. Так две версты в гору прополз, винтовку не бросил и не пикнул даже. А как еду, - то никак! Со скандалом кажный раз, хуже бабы.

   - Кто же это тебя? Не пойму я все-таки толком, - спросил матрос.

   - Я и сам не знаю. Бандиты какие-то! Я думал, это партизаны, а вышло вон как. Значок у них малиновый с месяцем...

   - Пилюковцы! - резко сказал Егор. - Казачья сволочь! Это ихний.

   - Что за пилюковцы? - спросил Сергей.

   - Кубанцы-самостийники. Пилюк там в ихнем правительстве был. Ну, дак, он у них атаманом. Возле Соч они больше путаются.

   Веки Сергея отяжелели, глаза закрывались. Голова горела.

   - Ляг! - сказал ему матрос. - Вон тебе в углу на листьях постлали. Укройся моей шубой.

   Сергей лег, закрыл глаза. Партизаны вышли. Ему было жарко, но в то же время пробирала мелкая нервная дрожь. Рука теперь тяжело ныла и повернуться, даже чуть-чуть, было больно. Он чувствовал, как раскраснелось его лицо и как горячая кровь толчками била где-то близко под кожей.

   "Хорошо! - подумал он - Хорошо, что все-таки я у своих..."

   И когда через несколько минут в землянку вошел Егор, то он увидел, как, разметавшись, тяжело дышит, но все-таки спит новый партизан.

  

  

  

   Прошло две недели с тех пор, как убежал из города в горы Сергей. Рука еще болела, и двигать ею было трудно.

   Партизан кругом было много, но отрядами держались они небольшими, чтобы скрываться удобнее. Вокруг Сошникова сгруппировалось человек тридцать-сорок. Народ боевой и видавший виды. Сам Сошников матрос, из тех, от которых еще в феврале пахло октябрем, был старым партизаном, еще со времен германской оккупации Украины. Он не был хорошо развит политически, не был даже как следует грамотен. Но это не мешало ему быть хорошим профессионалом-повстанцем, ненавидеть до крайности белых и горячо защищать Советскую власть. Он крепко ругался, крыл и в "бога" и во все, что угодно; но при случае, не видел ничего зазорного в том, чтобы в меру выпить. Самою сильною бранью считал он слово "соглашатель".

   Потом Егор. Озлобленный до-нельзя и жестокий до крайности ко всем, кто принадлежал к "тому" лагерю, независимо от профессии, пола и возраста.

   Когда-то давно он был рабочим литейного цеха, про который вспоминал с ненавистью, который, как он говорил, "прожег и прокоробил его до последней жилы".

   Прямо с завода он попал в солдаты. За какую-то провинность оттуда - в дисциплинарный батальон. Озлобленность постепенно нарастала. А тут еще война, и, даже не заехав домой, он угодил на фронт.

   - Всю жизнь промотался хуже собаки, - говорил он. - Другому хоть что-нибудь, передышка какая, ну хоть обман какой-нибудь на время, а у меня - ни чорта!

   - А пропади они все пропадом! - отвечал он с озлоблением, когда матрос или еще кто-нибудь из товарищей старался удержать его от излишней жестокости.

   Он дружил с Сошниковым и считался его помощником.

   Близко узнал еще Сергей Силантия Евстигнеева, или, попросту, дядю Силантия. Это был простой мужик иногородний, как назывались крестьяне в казачьих станицах. У него где-то "там" была своя немудрящая хатенка, хозяйствишко, баба и девчонка Нюрка, о которой он очень тосковал. Ему совсем не по нутру были все эти сражения... выстрелы... войны... и все его мечтания были всегда возле "землишки", возле "спокоя". Раньше забитый и эксплоатируемый, он верил в то, что большевики принесли с собой "правду", и что скоро должно все хорошо "по-божьи" устроиться. Но вышло все как-то не так. Пришли белые, и первые плети он получил за то, что ходил за офицером и доказывал ему, что никак нельзя ему без отобранной лошаденки. Потом пришли красные, и на квартиру к нему стал комиссар. Потом пришли опять белые, и ему всыпали шомполами уже за комиссара и поводили "в холодную". Из "холодной", испугавшись, как бы не было еще чего хуже, он убежал и с тех пор бродит с партизанами, скучает по дому, по хозяйству и по Нюрке.

   Был еще Яшка, который где только не шатался. Служил полотером, работал грузчиком и собачником, а в дни революции одним из первых ушел в славную Таманскую армию.

   И черный, как смоль, грузин Румка, спокойный и медлительный.

   Как-то раз Сергей стоял и разговаривал с Егором.

   - Румка! пойди сюда! - позвал тот.

   - Зачэм? - не вставая отвечал Румка.

   - Пойди, когда говорят!

   Румка встал лениво и медленно подошел.

   - Ну?

   - Вот, смотри! - сказал Егор, отворачивая у того ворот рубахи. - Хорошо?

   И Сергей увидел, что вся шея у него исчеркана глубокими, недавно только зажившими шрамами.

   - Что это? - с удивлением спросил он.

   - Офыцэр рубал, - ответил флегматично Румка. - Шашкой рубал на спор.

   Офицер, оказывается, был пьян, а у Румки больше виноградного не было. Офицер рассердился и сказал, что будет Румке рубить голову пять раз. Если срубит, то его счастье, а нет - так Румкино. Офицер был здорово пьян, попадал не в одно место и свалился скоро под стол, так и не отрубив головы. Счастье было, безусловно, Румкино.

   И много других, таких же, как эти, было в отряде. Озлобленные на белых - уходили к красным. И горе казаку, горе офицеру, попадавшему в их руки. Жестока была партизанская месть.