Джером Джером Клапка - Наброски для повести

; Я обещал серьезно заняться этим вопросом и в самом непродолжительном времени сообщить ему о своем решении. Он поднялся с кресла, крепко пожал мне руку, и мы расстались самыми лучшими друзьями в мире.

   Я решил как можно основательнее заняться вопросом относительно наиболее выгодного применения тысячи долларов, составлявших единственное достояние этого доверчивого человека, да и то взятых им в долг. Я не желал повторения своей ошибки, которая привела к тому, что доверившийся мне человек получил в жены такую, с позволения сказать, ведьму. С этой целью я нарочно съездил в тот город, где Джо Хеккет предполагал открыть прачечную или трактир, и подробно ознакомился с этим городом путем личного осмотра и опросов местных жителей.

   Целых две недели я прожил в этом городке. Большую часть времени я проводил в намеченном моим, так сказать, клиентом трактире, чтобы лично видеть, как идет в нем торговля, и нарочно пачкал свое белье, чтобы иметь повод почаще ходить в ту прачечную, которую мой клиент также наметил для себя. По истечении этих двух недель я убедился, что оба предприятия одинаково прибыльны. Оставалось только решить, какое из них более подойдет Джо Хеккету и его многочисленной семье.

   Я принялся соображать. Содержатель трактира слишком подвержен искушению. Слабохарактерный человек, вроде моего клиента, постоянно окруженный пьяницами, в конце концов может и сам запить, тем более что у него неприятная жена и целая орава ее милых сродников. Вечно расстроенный домашними дрязгами и угнетаемый заботами, он поневоле станет искать забвения в вине, которое будет всегда у него под рукою, и, конечно, вскоре совсем сопьется, а его домашние будут лодырничать.

   Что касается прачечной, то она сразу требовала много рук, постоянно занятых делом. Сестры Хенны да ее братья окажутся здесь очень полезными, не говоря уже о том, что они сами будут зарабатывать себе на хлеб. Вообще, приобретение прачечной, казалось мне, обеспечит моему клиенту домашний мир, спокойствие и, пожалуй, даже счастье. Ввиду всех этих соображений я выбрал для него прачечную, о чем и уведомил его письмом, когда вернулся домой.

   Через неделю он известил меня, что, следуя моему совету, приобрел прачечную. Это было в понедельник, а во вторник на той же неделе я имел неудовольствие прочесть в местном коммерческом листке, что "в последнее время вдруг стал замечаться сильный подъем цен на гостиницы и трактиры", а в четверг мне пришлось увидеть в списке банкротств четырех содержателей прачечных, и в примечании редакции я прочитал, что местные прачечные гибнут из-за полной невозможности конкурировать с китайцами, появившимися целыми массами и работающими за самую низкую плату. Значит, и этот мой совет оказался пагубным для злополучного Джо Хеккета!

   Жизнь сделалась настоящим проклятием для меня. Я нигде не находил места и ни о чем не мог думать, кроме как о тех пагубных советах, которые меня дернуло дать этому крайне доверчивому человеку. Мне день и ночь мерещилось, что я был не только причиной его семейного несчастья, но и лишил его возможности поправить расстроенные дела. Я стал видеть в себе злого духа, использовавшего все свои силы на то, чтобы погубить ни в чем не повинного человека, искренно желавшего семейного счастья и честного труда.

   Между тем всепоглощающее время шло. Я больше ничего не слыхал о Джо Хеккете и стал было забывать о нем. Вместе с этим забвением с моей души стало спадать и тяжелое бремя угрызений совести. Но по прошествии пяти лет я снова встретился с ним.

   Эта встреча произошла в один памятный для меня вечер. Джо Хеккет подошел ко мне сзади в то время, когда я, вернувшись от знакомых, у которых очень приятно провел вечер, отпирал свою входную дверь. Он положил мне на плечо руку. Я подумал, что это грабитель, и с испугом обернулся. Была темная осенняя ночь, но я разглядел его лицо при свете газового фонаря, стоявшего близ моего жилища. Я сразу узнал его, несмотря на то, что все его лицо было в кровоподтеках, глаза, окруженные большими мешками, провалились и смотрели тускло, волосы сильно поседели, вообще он весь превратился в тень того, кем был восемь лет тому назад, когда мы, на наше общее несчастье, познакомились друг с другом.

   Во мне вдруг воскресли и жалость и какая-то ненависть к нему. Я с силой схватил его за локоть и втолкнул на лестницу. Когда мы вошли в мой кабинет, я со злостью крикнул ему:

   - Садитесь и выкладывайте все, что у вас накопилось за это время на сердце!

   Он принялся отыскивать глазами знакомое ему кресло. Я понял, что если в третий раз увижу его в этом кресле, то не удержусь сделать что-нибудь скверное и с ним самим и с креслом. Я выхватил из-под него кресло как раз в тот момент, когда он собирался сесть в него, так что он грохнулся прямо на пол и горько зарыдал. Я оставил его сидеть на полу, и он сквозь рыдания поведал мне следующее.

   Дела в прачечной с каждым днем шли все хуже и хуже. Была проведена новая железная дорога, изменившая всю топографию города. Прачечная находилась в южной части города, а новая железная дорога отвлекла всю промышленность и торговлю вместе с большей частью населения в северную. То место, где находился облюбованный было им, но отвергнутый мною трактир, сделалось самым бойким во всем городе, и тот, кто приобрел этот трактир, быстро разбогател, уплатив все свои долги. Южная часть города, где находилась прачечная Джо Хеккета, была признана нездоровой, так как оказалась построенной на болоте, поэтому тамошнее население обрадовалось возможности перебраться туда, где стало удобнее жить.

   Явились и новые несчастья для этого злополучного человека. Самый младший ребенок, его любимец, свалился нечаянно в котел с кипящей водой и в страшных мучениях отдал душу Богу. Теща, попав тоже нечаянно в каток, превратилась в калеку, и за ней с тех пор приходилось ухаживать днем и ночью.

   Понятно, что при таких грустных обстоятельствах и ударах судьбы, следовавших один за другим, Джо, в конце концов, отчаянно запил и без рюмки теперь не может уж обойтись. Да и в чем другом мог бы он искать утешения и забвения? Ведь я и сам предугадывал, что это непременно должно случиться с ним, хотя, по-моему, не в прачечной, а в трактире, где он мог постоянно соблазняться обилием спиртных напитков вокруг.

   Он вполне ясно сознавал свое падение и горько оплакивал его. Он говорил, что в таком веселом месте, как в трактире, он, наверное, и сам всегда находился бы в хорошем расположении, забывал бы свои домашние неурядицы и не стал бы так страшно пить, а следовательно, сберег бы и здоровье и силы. Сверх всего этого, прачечная для него и его семьи оказалась гибельной еще и потому, что вечная сырость, насыщенные мыльным и другими едкими запахами пары, угар от утюгов и т. п. действовали на всех как медленно подтачивающий здоровье яд.

   Я спросил его, как относится ко всему этому капитан, одолживший ему тысячу долларов. Он снова разрыдался и долго не мог выговорить ни слова. Наконец прерывающимся от рыданий голосом он объявил, что этот хороший человек отдал свою чистую душу Богу. Овладев собою настолько, чтобы говорить по возможности понятно, он сказал, что мой вопрос о капитане напомнил ему, зачем он опять пришел ко мне. Капитан завещал ему пять тысяч долларов, и вот он, Джо, снова явился просить моего совета, как ему выгоднее распорядиться этой суммой.

   Моим первым порывом было броситься на этого непрошеного клиента и убить его на месте. Жалею, что я не сделал этого. Но я удержался и предложил ему любое из двух: быть выброшенным в окно или быть сброшенным с лестницы без всяких дальнейших разговоров и церемоний.

   Он покорно ответил, что готов на то и на другое, если только сначала я дам ему совет, куда ему вложить деньги: в "Компанию Терра-де-Фуэго", учрежденную для добывания нитрата, или же в банк "Мирного Объединения". Для него лично жизнь уже не имеет никакой цены. Единственное его желание - сохранить оставленные ему покойным капитаном деньги, так чтобы он мог быть спокоен за судьбу своих детей, которых так любит, потому что они все в него, а не в мать. Впрочем, он, как человек добросовестный, желал бы видеть спокойной и ее старость, так как она, Хенна, все-таки мать его детей.

   Он приставал, чтобы я высказал свое мнение относительно нитрата. И когда я наотрез отказался от этого, он вывел заключение, что я потому отказываюсь высказаться о нитрате, что это дело в моих глазах ничего не стоит, и что поэтому он положит завещанные ему деньги в банк "Мирного Объединения".

   Я с сердцем ответил, что он может делать со своими деньгами все что хочет, и просил оставить меня в покое. Он замолчал и недоумевающим, вопросительным взглядом долго смотрел мне прямо в глаза, потом многозначительно улыбнулся и сказал, что понял меня и сердечно благодарен мне за мою доброту. При этом он добавил, что непременно вложит весь свой капитал в дело разработки нитрата.

   Поблагодарив еще раз меня, он поднялся и стал прощаться со мною. Но меня дернула нелегкая остановить его и даже сказать, что всякое предприятие, подобное компании для разработки нитрата, очень не надежно и не нынче завтра может лопнуть, разорив своих пайщиков. Дело в том, что моя бабушка, старуха очень дальновидная, поместила довольно порядочную сумму именно в эту компанию, но я почему-то был уверен, что деньги бабки непременно пропадут и ей придется на старости лет терпеть нужду, а мне лишиться после нее наследства. Вот ввиду этой моей уверенности я сказал Джо, что лучше уж поместить деньги в солидный банк "Мирного Объединения", нежели в ненадежную "Компанию Терра-де-Фуэго".

   Обрадованный малый еще раз сердечно поблагодарил меня и с повеселевшим видом удалился, сказав, что завтра же вложит все свои деньги в указанный мною банк.

   Вскоре я, к своему удивлению и ужасу, узнал, что банк "Мирного Объединения" начал шататься и года через два, несмотря на все свои усилия удержаться на высоте, с треском рухнул, оставив, как говорится, при пиковом интересе всех своих вкладчиков. Весь финансовый мир не менее меня был поражен этим прискорбным фактом. Между тем дела компании для разработки нитрата все улучшались и улучшались, и ее акции все подымались и подымались в цене, так что когда моя бабка умерла, то на ее долю в компании оказался целый миллион вместо тех ста тысяч, которые она вложила в дело. Кстати сказать, из этого миллиона мне не досталось ни гроша. За то, что я постоянно спорил с бабкой, находя дело разработки нитрата ненадежным, она все свое состояние в отместку мне за это завещала дальним родственникам и благотворительным учреждениям. Хорошо, что у меня самого есть кое-что, иначе мне было бы еще обиднее.

   Но этим дело не ограничилось. Несколько дней спустя после официального объявления о крахе банка "Мирного Объединения" мой злополучный клиент снова явился ко мне, но на этот раз уже не один, а в сопровождении всех своих домочадцев в числе шестнадцати душ. Можете себе представить мое положение! Что мне было делать с ними? Ведь своими советами я довел эту семью до полной нищеты, значит, был обязан что-нибудь сделать для нее. И вот я с тех пор вынужден был содержать всю обездоленную мною семью.

   Это было семнадцать лет тому назад, я до сих пор не перестаю заботиться об этой семье, которая теперь состоит уже из двадцати двух душ и к весне ожидается еще прибыль,- заключил со вздохом рассказчик.- Вот моя история, сэр. Надеюсь, вы теперь понимаете, почему я вдруг так сильно взволновался, когда вы стали просить моего совета. В течение этих семнадцати лет я никому больше не даю никаких советов даже в самом пустом деле,- с новым вздохом прибавил он.

   Эту самую историю я и рассказал Мак-Шонесси. Спокойно выслушав ее, он заметил, что моя история довольно поучительна и что он постарается запомнить ее, чтобы, со своей стороны, передать ее некоторым из его знакомых, которым она принесет несомненную пользу.

  

  

   Не могу сказать, чтобы в начале наших литературных собраний дело у нас сразу пошло успешно. Виною этого был Браун. Он начал с истории об одной собаке. Это была старая-престарая история о той собаке, которая каждое утро ходила в булочную с пенни в зубах и взамен монеты получала булку. Как-то раз булочник, думая, что животное не в состоянии понять разницы, дал ей булку в полпенни вместо той, которая стоила пенни. Собака взяла булку и, тщательно осмотрев ее, направилась с нею прямо в полицию, где собаку хорошо знали. Браун слышал эту историю утром в тот день, в который мы собрались для совместного обсуждения предполагаемой повести, и весь был поглощен ею.

   Для меня всегда оставалось тайной, где находился Браун в последние столетия. При встрече с вами на улице он всегда останавливает вас и восклицает: "Стойте! стойте! я имею рассказать вам нечто совсем новенькое... Ха-ха-ха! Умрете от смеха". И начнет очень многословно, хотя и не без юмора, описывать одну из самых распространенных шуток насчет нашего праотца Ноя, или что сказал Ромул своему брату Рому перед тем, как они задумали основать Рим.

   Обыкновенно он передает эти заплесневевшие редкости за собственные приключения или же за эпизод из жизни одного из своих многочисленных кузенов. Каждому из нас приходилось видеть какой-нибудь комический или трагический случай. Мне, например, на своем веку очень редко попадался человек, который не был бы очевидцем того, как один пассажир свалился с верха омнибуса прямо в телегу с навозом и с трудом был извлечен оттуда.

   Находится в обращении рассказ и о том, как одна дама, муж которой внезапно заболел ночью в гостинице, сама бросилась в аптеку (было уже поздно, и она не решилась беспокоить прислугу) за горчичником. Прибежав обратно в гостиницу с листиком, намазанным этим чудодейственным снадобьем, дама впопыхах ошиблась номером и ворвалась в другой, соседний. Там крепко спал чужой мужчина. Дама стащила с него одеяло, обнажила его грудь и стала прилаживать на нее горчичник, не обращая внимания на протесты проснувшегося в испуге, совершенно здорового незнакомого ей человека.

   Я так часто слышал эту историю, что каждый раз прихожу в нервное возбуждение, когда мне приходится ночевать в гостиницах. Всякий, рассказывавший эту историю, оказывается, всегда помещался в соседнем номере с несчастным постояльцем, явившимся жертвой дамской ошибки, и просыпался от крика своего соседа, которому неожиданно поставили горчичник.

   Так и Браун. Он хотел уверить нас, что то допотопное животное, которое было героем его самой "свежей" новости, принадлежало его шурину, и очень обиделся, когда услышал, как Джефсон пробормотал себе под нос, что он - двадцать восьмой человек, шурин которого имел ту собаку, не говоря уж о тех ста семнадцати, которые сами обладали ею.

   Мы надеялись сразу приступить к делу, но Браун совсем выбил нас из колеи. Опасная вещь рассказывать истории о собаках в обществе людей, задумавших серьезное дело! Стоит им только услышать от кого-нибудь такую историю, как каждый из них сейчас же припомнит подобную, но по его мнению еще более интересную.

   Есть еще одна история (за достоверность которой не ручаюсь, потому что слышал ее от человека, обладающего некоторой долей фантазии) об умиравшем человеке. Приходский пастор, человек очень набожный и добрый, пришел посидеть к нему и, чтобы немного развлечь его, рассказал довольно трогательную историю об одной умной собаке.

   Когда он окончил, умирающий приподнялся на своей постели и с оживлением проговорил:

   - Я знаю еще более интересную историю о собаке. Эта собака была коричневого цвета, поджарая, с висячими ушами и...

   Это усилие оказалось последней вспышкой его жизни. Он вдруг замолк и тяжело опустил голову на подушки. Присутствовавший при этом врач наклонился над ним и объявил, что умирающий отходит.

   Добрый пастор взял за руку умирающего, любовно пожал ее и ласково произнес:

   - Господь да благословит вас. Не горюйте, мы еще встретимся там.

   Умирающий с усилием повернул к нему голову и еле слышно прошептал:

   - Напомните... мне... тогда... пожалуйста... о... соба...

   И, не докончив этой фразы, он с тихой улыбкой отошел в лучший мир.

   Браун, уже успевший угостить нас своей собачьей историей, был удовлетворен и стал приставать, чтобы мы принялись, наконец, за дело. Но мы не были в состоянии исполнить его желание. Вместо дела мы принялись припоминать все истории о собаках, слышанные нами за последнее время, выбирая в уме ту, которая, по мнению каждого из нас, была более интересна и менее известна.

   Мак-Шонесси особенно сильно волновался и положительно не находил себе места. Очевидно, его подмывало о чем-то рассказать. Но Браун предупредил его и произнес какую-то длинную речь, которую никто не слушал, закончив ее словами:

   - Ну, скажите на милость, какой еще лучшей темы нужно вам? Этот сюжет до сих пор никем не использован, характеры всех героев вполне оригинальны и...

   Но тут Мак-Шонесси больше уж не мог утерпеть.

   - Кстати о сюжетах,- вдруг прервал он.- Не рассказывал я вам о собаке, которая была у нас, когда мы жили в Норвуде?

   - Это ты опять о своем бульдоге? - с видимым нетерпением спросил Джефсон.

   - Да, о бульдоге, но нечто совсем новое, чего вы никогда еще не слыхали,- ответил Мак-Шонесси.

   Мы по опыту знали, что все наши возражения ни к чему не поведут, поэтому покорились и приготовились слушать.

   - Дело в том,- приступил Мак-Шонесси к повествованию, раз двадцать уже слышанному нами,- что у нас в одно время в окрестностях появилось много мелких воришек, и отец решил завести хорошую собаку. Зная, что самыми лучшими сторожами бывают бульдоги, он приобрел собаку этой породы, отличавшуюся особенно свирепым видом.

   Увидев этого бульдога, мать страшно испугалась и крикнула отцу:

   - Господи! Неужели ты думаешь держать в доме такого ужасного зверя? Да ведь он нас всех перегрызет. Это так и написано на его отвратительной морде.

   - Ну, нас-то он не тронет, а вот непрошеных ночных гостей едва ли пощадит. Для этого я и добыл его,- спокойно ответил отец.

   - Ах, Томас, как тебе не стыдно так говорить! - возразила мать.- Это совсем не похоже на тебя. Конечно, мы вправе защищать свое имущество, но посягать на жизнь наших ближних...

   - Наши ближние будут в полной безопасности до тех пор, пока не вздумают непрошеными пожаловать ночью к нам на кухню,- перебил отец.- Я помещу бульдога в чулан при кухне, а дверь туда оставлю незапертой. Если какой-нибудь ночной гость заберется в кухню, то пусть как хочет бережет свою шкуру,- решительным тоном добавил он.

   Мои старички, всю жизнь прожившие очень дружно, теперь ежедневно стали ссориться из-за бульдога. Мать говорила, что отец сделался чересчур жесток, а отец находил, что мать стала слишком чувствительна. А что касается собаки, то она с каждым днем становилась все свирепее и свирепее на вид.

   Однажды ночью мать разбудила отца испуганным шепотом:

   - Томас, кажется, в кухню забрались воры... Я слышала, как скрипнула кухонная дверь.

   - Ну, и пускай их,- пробормотал сквозь сон отец.- Они будут иметь дело с собакой.

   - Томас,- умоляющим голосом продолжала мать,- я не могу спокойно спать, пока знаю, что в нашем доме один из наших ближних будет растерзан. Если ты не желаешь идти спасать человека, то я пойду сама...

   Продолжая ворчать, отец вооружился револьвером и отправился в кухню. Мать оказалась права: в кухне действительно находился вор. Окно кладовой, выходившее на улицу, было открыто, а в кухне через неплотно притворенную дверь виднелся свет. Отец осторожно подкрался к этой двери и заглянул в нее. Представившаяся его глазам картина поразила его. В кухне, за столом, преспокойно сидел какой-то субъект в сильно потрепанной одежде и рваных сапогах и за обе щеки уплетал холодный бифштекс с пикулями. Рядом с этим субъектом на полу мирно сидел бульдог и, пристально глядя в лицо евшему, вилял хвостом, строя при этом самое умильное выражение морды, насколько позволял ее свирепый вид. Бродяга по временам бросал своему четвероногому компаньону подачки, которые тот подхватывал на лету и с жадностью проглатывал.

   - Ах, черт возьми! Вот так штука! - невольно вырвалось у оторопевшего отца.

   Услыхав это восклицание, воришка поспешил выскочить из кухни в чулан, из чулана в кладовую, а из кладовой, через окно, прямо на улицу, где и скрылся. Собака же, снова водворенная в чулан, видимо, была очень недовольна вмешательством хозяина в ее приятную компанию с вором.

   На следующее утро мы с отцом повели бульдога назад к тому дрессировщику, у кого приобрели его.

   - Вы помните, для чего я приобрел у вас эту собаку? - спросил у дрессировщика отец.

   - Вы просили хорошего домашнего сторожа,- ответил тот.

   - Именно сторожа, а не компаньона ворам! - подхватил отец. И отец передал то, чему был очевидцем прошлой ночью. Дрессировщик согласился с тем, что отец имел полное право быть недовольным.

   - Я скажу вам, сэр, в чем дело,- добавил он виноватым тоном.- Этого бульдога дрессировал мой молодой помощник и, как я потом узнал, научил его воевать не с ворами, а с крысами. Оставьте мне собаку. Я сам займусь ею. И поверьте, через неделю она никому чужому не даст спуску в вашем доме.

   Мы оставили бульдога, и через восемь дней дрессировщик сам привел его назад к нам.

   - Теперь останетесь довольны, сэр,- объявил он отцу.- Эта собака не из особенно понятливых, но все-таки мне думается, я вдолбил в нее то, что от нее требуется.

   Отцу захотелось проверить эти слова дрессировщика. Он нанял за шиллинг одного бедняка с тем, чтобы тот проник в кухню через кладовую и чулан, причем дрессировщик должен был держать собаку на цепи. Бульдог оставался совершенно спокойным, пока тот человек входил в кухню, но когда он появился там и хотел взять со стола нарочно поставленную тарелку с мясом, собака так рванулась к нему, что дрессировщик с большим трудом мог удержать ее. Порвись цепь или выпусти ее дрессировщик из рук, нанятому бедняку несдобровать бы.

   Отец обрадовался, что теперь все в доме могут спать спокойно, а быстро распространившийся слух об изменившихся отношениях бульдога к ворам заставил их быть поосторожнее и прекратить ночные визиты к нам.

   Прошло несколько месяцев без всяких приключений, но потом, в одну ночь, вдруг случился инцидент. На этот раз не могло быть ни малейшего сомнения, что собака добросовестно исполняет свою обязанность. Из кухни доносился страшный шум. Слышно было, как там опрокидывались столы и табуреты и звенела разбивающаяся посуда. Мы сломя голову бросились туда.

   На полу кухни барахтался хрипевший человек, лежавший ничком, а над ним, с ощетинившейся шерстью и налитыми кровью глазами стояла собака и делала попытки схватить лежавшего за горло. Отец приставил к виску пришельца револьвер, между тем как я с огромными усилиями оттащил упиравшуюся собаку в чулан и посадил ее там на цепь.

   Только после всего этого мы разглядели, что перед нами на полу не вор, а местный знакомый полисмен.

   - Господи помилуй! - вскричал озадаченный отец, всплеснув руками и выронив револьвер.- Как вы попали сюда? - с изумлением спросил он.

   - Как я попал сюда? - сердито повторил констебль, поднимаясь при моей помощи на ноги.- Разумеется, не для собственного удовольствия, а при исполнении своих служебных обязанностей. Я заметил, как в окно с улицы полез вор, и бросился за ним...

   - И схватили его? - с живостью перебил отец.

   - Как же, схватил! - воскликнул констебль, побагровев от злости.- Разве я мог схватить его, когда эта чертова собака свалила меня с ног, не дав мне опомниться, и чуть было не загрызла. Пока я воевал с нею, вор воспользовался этим и удрал тем же путем в окно... Теперь вот и поминай его как звали!.. Советую вам, сэр, избавиться от этой дурацкой собаки и завести вместо нее другую, которая умела бы отличать воров от констеблей.

   На следующий день мы с отцом отвели бульдога обратно к дрессировщику,- заключил свою историю о собаке рассказчик.

   После того, как Мак-Шонесси облегчил себя этим рассказом, Джефсон также пожелал поделиться с нами трогательной историей о собаке, которой переехавший через нее экипаж раздробил лапу. Проходивший мимо студент медицинского факультета подобрал злополучное животное и отнес ее в ветеринарный институт. Там собаке вправили и вылечили лапу. Добрый студент узнал, кому она принадлежала, и лично доставил ее хозяевам, которые очень обрадовались ей.

   Очевидно, собака понимала, что ей делали добро, и была самой покорной пациенткой, так что весь медицинский и служебный персонал института очень горевал, расставаясь с нею.

   Несколько дней спустя пользовавший эту собаку врач увидел, как она подошла к подъезду института, держа в зубах небольшую серебряную монету. Возле подъезда стояла тележка продавца мяса для кошек и собак. На мгновение собака остановилась и принялась обнюхивать воздух около тележки, очевидно, колеблясь, не потратить ли ей имевшуюся в зубах монету на приобретение сытного завтрака. Однако более благородное побуждение взяло верх. Она круто повернулась, быстро взбежала на подъезд, поднялась на задние лапы и опустила свою монету в сборную кружку; затем так же поспешно удалилась.

   Чувствительный Мак-Шонесси до глубины души был потрясен этой историей. Он с умилением говорил, что она ярко обрисовывает прекрасные свойства собак вообще, а этой - в особенности.

   После этого мои соратники, освободившись от мучивших их собачьих историй, изъявили было готовность приступить к обдумыванию темы нашего будущего совместного труда, но не был еще готов я. Мой мозг тоже свербили две-три собачьи истории, не менее интересные на мой взгляд.

   У меня одно время был маленький каштанового цвета песик из породы терьеров. Собственно говоря, он был не у меня лично, а только находился в том доме, где жил я. Он, в сущности, никому не принадлежал. Судя по его независимому характеру, у него, по всей вероятности, никогда и не было владельца. Он жил вполне свободным, не без труда добывая средства к существованию. Своей спальней он облюбовал сени нашего дома, а столовался у всех жильцов по очереди.

   В четыре часа утра он слегка закусывал с молодым Холлисом, учеником инженера, заставлявшего его вставать так рано, чтобы тот пораньше мог приняться за науку. В восемь терьер разделял более существенный завтрак с мистером Блезом, биржевым маклером, а в одиннадцать составлял компанию Джеку Гедбету, который был газетным репортером и работал по ночам, а потому вставал позднее всех в доме.

   С одиннадцати собака обыкновенно исчезала и возвращалась ровно в пять к моему обеду. Где она пребывала и что делала в этот промежуток - мы долго не знали, пока это не выяснил Гедбет. Он уверял, что несколько раз видал, как собака выходила из лавки одного менялы на Среднидль-Стрит. Это уверение, на первый взгляд совершенно невероятное, оказалось вполне возможным после того, когда мы узнали необычайное пристрастие терьера к... деньгам!

   В самом деле, влечение собаки к такому неподходящему для нее предмету было прямо поразительное. Терьер был уже пожилым песиком с сознанием собственного достоинства. Но когда, бывало, покажут ему мелкую монету с обещанием отдать ее, если он поймает зубами свой хвост и будет кружиться с ним вокруг собственной оси, то он тотчас же принимался за это упражнение и проделывал его до тех пор, пока не падал от усталости.

   Кроме этого, терьер знал несколько разных других фокусов. По вечерам он ходил из квартиры в квартиру и в каждой из них давал представление, по возможности разнообразя его; потом садился на задние лапки, складывал передние и, состроив умильную мордочку, выжидал подачки. В доме не было ни одного жильца, который не давал бы ему мелкой монеты. Таким образом, в течение нескольких лет, которые он провел среди нас, он должен был накопить целое состояние.

   Как-то раз я увидел его в уличной толпе глазеющим на дрессированного пуделя, сопровождавшего шарманщика. Этот пудель, между прочим, становился на передние лапы и, подняв кверху задние, обходил в таком виде вокруг шарманки. Зрители от души смеялись, глядя на потешные ужимки четвероногого акробата. А когда он, вдосталь нагулявшись в таком неестественном для него положении, доставал зубами с шарманки деревянную мисочку и обходил с нею зрителей, мисочка быстро наполнялась мелкими монетами.

   Вернувшись домой, наш терьер тотчас же начал упражняться в хождении на передних лапах с поднятыми вверх задними. На третий день он достиг в этом искусстве уже полного совершенства и отправился по квартирам показывать свой новый фокус, чем и заработал целых шесть пенсов. В его немолодые уже годы да еще при ревматизме, которым были поражены его лапы, этот новый трюк давался ему не особенно легко. Но ради блестящих монеток терьер не жалел себя.

   Он прекрасно знал цену деньгам. Когда, бывало, держишь в одной руке пенсовую монету, а в другой - трехпенсовую и предлагаешь ему взять любую, он непременно потянется за трехпенсовой и выхватит ее, а потом начинает досадовать, отчего ему не дали и пенсовую. Его спокойно можно было бы оставлять одного в гастрономическом магазине со всевозможными мясными деликатесами, и он ничего не тронул бы, но денег на виду нельзя было класть: обязательно стащит.

   Временами он понемногу тратил из своего капитала. Он очень любил слоеные пирожки, и когда, бывало, в течение недели наберет порядочную сумму, то по воскресеньям позволял себе побаловаться одним, а иногда и парой пирожков. Но он не всегда платил за них; нередко ему удавалось получить это лакомство и бесплатно. Он действовал так: входил в булочную, демонстративно держа в зубах пенсовую монету и, разыгрывая настоящую смиренную овечку, очень умильно смотрел и скромно вилял хвостом. Подойдя как можно ближе к пирожкам и впиваясь в них глазами, он начинал потихоньку пищать, точно кошка. Поняв, в чем дело, булочник бросал ему пирожок.

   Для того чтобы завладеть пирожком, терьер должен был выронить из пасти монету. И вот между ним и булочником начиналась борьба. Булочник старался поднять ее с полу, а собака наступала на нее лапой. Кончалось это обыкновенно тем, что терьер съедал пирожок, потом быстро подхватывал пастью монету и со всех лап бросался наутек.

   Однако мало-помалу слава о таких проделках терьера, к которым он стал прибегать все чаще и чаще, распространилась по всему округу; ни один торговец более не доверял ему и не отпускал в кредит, а требовал сперва уплаты за товар. Тогда терьер арену своей деятельности перенес в другой участок, где его никто еще не знал и куда слава о нем не успела еще проникнуть. Там он облюбовал такие торговые учреждения, которые обслуживались стариками или женщинами, и действовал более успешно. Говорят, пристрастье к деньгам - корень всех земных зол. И действительно, в конце концов, оно лишило и нашего терьера всяких нравственных устоев и даже - самой жизни.

   Как-то раз он давал представление в комнате, где собралось несколько человек. Когда собака исчерпала всю свою программу, Холлис бросил за всех нас шестипенсовую, как он думал, монету. Терьер с жадностью подхватил ее и поспешил с нею под диван. Это показалось нам подозрительным, и мы заявили об этом Холлису.

   Он поспешно вынул свой кошелек и пересмотрел находившиеся в нем деньги.

   - Так и есть! - вскричал он.- Вместо шестипенсовой серебряной монеты я по ошибке бросил этой маленькой бестии золотую в полсоверена... Тини, поди-ка сюда! - позвал он, заглянув под диван.

   Но Тини молча сидел в самом дальнем углу под диваном, и никакими ласковыми и многообещающими словами нельзя было выманить ее оттуда.

   Тогда мы прибегли к более действительным мерам. Холлис залез сам под диван и стал вытаскивать терьера за хвост. Он отчаянно сопротивлялся, визжал и рычал; вероятно, стал бы и кусаться, если бы не мешала монета, которую он крепко держал в пасти.

   Наконец он все-таки очутился у наших ног на ковре. Мы начали ласково убеждать собаку возвратить золотую монету и предлагали взамен ее такой же величины серебряную. Но собака ни за что не соглашалась на этот невыгодный для нее обмен.

   - Ну, Холлис, видно, вам придется проститься с вашим полусовереном! - сказал Гедбет, смеясь.

   Все остальные, за исключением самого Холлиса, тоже находили эту выходку собаки очень забавной. Но Холлис не желал пожертвовать такой сравнительно крупной суммой и решил во что бы ни стало отнять у собаки свою золотую монету. Он схватил терьера одной рукой за шиворот, а другой старался вырвать у него из пасти монету. Собака всячески сопротивлялась. Наконец, чувствуя, что удержать у себя монету не удастся, песик проглотил ее. Но монета была слишком велика и застряла у него в горле. Собака с вытаращенными глазами и хриплым воем стала кататься по ковру.

   Это сильно встревожило нас. Нам было очень жаль животное. Мы вовсе не желали собаке зла, да и вообще были не из тех, которые могут хладнокровно смотреть на страдания живого существа. Холлис схватил длинные каминные щипцы и старался вытащить ими застрявшую в горле терьера монету, а остальные трое держали собаку, ласково уговаривая ее.

   Но бедное животное, очевидно, не понимало наших добрых намерений. Оно воображало, что мы хотим отнять у него то, что оно, по его мнению, добросовестно заслужило, и мужественно отстаивало свою собственность до последней минуты. Благодаря усиленным движениям несчастного пса монета проникла еще глубже в его горло, так что не было никакой возможности извлечь ее оттуда, и наш злосчастный терьер в страшных мучениях пал жертвой своей алчности, как гибнет множество людей по той же проклятой причине...

   Кстати, насчет золота. Я видел однажды сон, оставивший во мне глубокое впечатление. Мне снилось, будто я с одним добрым, очень дорогим мне другом живу в старинном и странном доме и что, кроме нас двоих, в этом доме больше никого не было. Я будто бы ходил один по дому и вдруг заметил потайную дверь. Отворив ее, я очутился в обширном помещении, сплошь уставленном большими, окованными железом сундуками. Я поднял тяжелые крышки этих сундуков и увидел, что все сундуки наполнены золотом.

   Увидев это, я потихоньку прокрался назад, затворил плотно дверь и вновь прикрыл ее обоями, под которыми она скрывалась. После этого я поспешно побежал по длинному, мрачному коридору, то и дело в ужасе оглядываясь назад.

   На одном из поворотов я встретился со своим другом, которого так сильно любил раньше, но в тот момент возненавидел его. Я весь день оставался с ним или украдкой ходил за ним по пятам, не упуская его ни на минуту из вида: я боялся, как бы и он не проник в кладовую с золотом.

   В одну ночь я никак не мог сразу заснуть и, приподнявшись на своей постели, заметил, что постель моего друга пуста. Мы спали с ним в одной комнате. Я бросился в знакомый мне мрачный коридор и увидел, что обои, под которыми находилась потайная дверь, откинуты, самая дверь отворена, а мой друг стоит на коленях пред одним из открытых сундуков и пристально смотрит на золото, которое так и переливается в лучах откуда-то падающего яркого света.

   Друг находился ко мне спиной, и я шаг за шагом осторожно подкрадываюсь к нему. В руке у меня большой нож с крепким кривым лезвием вроде турецкого ятагана. Я бросаюсь с ним на своего друга и убиваю его.

   Тело его опрокидывается навзничь и стукается о дверь, которая с шумом захлопывается. Я стараюсь открыть ее, но не могу. Я ломаю себе ногти и пальцы об ее железную обшивку, громко кричу, а мертвец скалит на меня зубы. Я умираю от голода и с ожесточением грызу окованные железными полосами дубовые доски одного из сундуков.

   Потом вдруг я просыпаюсь весь в холодном поту и чувствую в самом деле голод. Тут я припоминаю, что вечером, по случаю головной боли, не мог ужинать и лег с пустым желудком. Я встаю и закусываю, после чего крепко засыпаю.

   Утверждают, что сны являются мгновенными скоплениями мысли вокруг той причины, которая должна нас разбудить, и в доказательство этого наука приводит целый ряд неопровержимых фактов.

   Другой сон, который также довольно часто снится мне, состоит в том, что будто бы я иду по очень широкой и длинной улице. Улица эта очень шумная и своеобразная. Вся она загромождена конюшнями и тележками, возле которых толпятся грязные, плохо одетые люди и что-то кричат во всю глотку. Вся улица по обеим сторонам окаймлена девственным тропическим лесом.

   Со мною кто-то идет, но я не вижу своего спутника, а только чувствую его возле себя. Мы забираемся в лес, с трудом прокладывая себе путь сквозь густую сеть нависающих со всех сторон и перепутанных во всех направлениях ползучих растений вроде дикого виноградника. Кое-где между огромными стволами деревьев мелькают просветы на шумную улицу.

   В конце лесной дороги я достигаю поворота. Здесь на меня вдруг нападает какой-то беспричинный страх. Дорога ведет к дому, в котором я жил еще ребенком, и мне представляется, что меня там ожидает что-то страшное.

   Я круто повертываю назад. Мимо меня проходит омнибус. Я бросаюсь вдогонку за ним. Но лошади вдруг превращаются в крылатые скелеты и быстро уносятся от меня. Мои ноги точно наливаются свинцом и не повинуются мне. В это время мой незримый спутник схватывает меня за руку и с силой оттаскивает назад.

   Он увлекает меня по дороге к дому и вводит туда. Дверь за мною с шумом затворяется, и я слышу, как по нежилым комнатам стонут какие-то отголоски. Я узнаю эти комнаты; это те самые, в которых я когда-то играл, смеялся и плакал. В них ничего не изменилось. Та же мебель находится на своих местах. Вязанье моей матери по-прежнему лежит на ее рабочем столике, откуда кошка обыкновенно стаскивала его на пол, чтобы поиграть клубком.

   Я подымаюсь наверх, в свою комнатку. В одном углу находится моя детская кроватка, а по полу рассыпаны кубики, которыми я играл. Я ведь был довольно неаккуратным ребенком и часто забывал убирать свои игрушки.

   Пока я с любопытством и страхом рассматриваю все это, в комнату вдруг входит сгорбленный, высохший, беловолосый старик. Он держит над своей головой ярко горящую лампу и пристально смотрит на меня, а я, в свою очередь, смотрю на него и, к своему удивлению и страху, узнаю в нем самого себя. Потом входит другой человек, помоложе; и это также я. Вслед за тем начинают входить еще люди. Мало-помалу вся эта комнатка, прилегающая к ней лестница и весь дом наполняются людьми. Одни из них молоды и красивы и приветливо улыбаются мне, другие - стары и безобразны и насмешливо подмигивают мне. И каждое лицо у всех этих людей - мое собственное, хотя и не похоже одно на другое.

   Вид самого себя в этих людях внушает мне такой ужас, что я сломя голову бросаюсь вон из этого дома. Мои двойники преследуют меня. Я бегу изо всех сил, все скорее и скорее, но чувствую, что мне не убежать от них...

   По правилу, во сне каждый сам является героем своих видений. Но у меня случались сны, когда я чувствовал себя в них совершенно посторонним лицом и видел нечто такое, что ни с какой стороны не относилось ко мне самому. Я казался совсем посторонним, не имеющим никакого значения зрителем происходивших вокруг меня событий. Один из таких снов произвел на меня настолько сильное впечатление, что я даже хотел взять его сюжетом для рассказа, но потом нашел, что вышла бы слишком грустная история.

   Еще в одном сне, который я видел тоже не один раз, демон внушает одному человеку, что пока тот не будет любить ни одного живого существа и не будет чувствовать ни малейшей нежности и жалости ни к жене, ни к ребенку, он будет иметь успех во всех делах и богатство и слава его будут возрастать с каждым днем. Но если у него хоть один раз и на один миг мелькнет при других проблеск доброго чувства к какому-либо живому существу, то все его земное величие тотчас же рухнет и самое имя его быстро забудется.

   Будучи честолюбив и тщеславен, он проникся этими внушениями и, действительно, был окружен всеми благами жизни: богатством, почетом и могуществом. Его любила одна хорошая женщина, но умерла, тоскуя по его ласковому взгляду и слову; детские личики появлялись и исчезали. Но никогда ни один нежный порыв даже к самому близкому существу не тронул его сердца, никогда с уст его не сорвалось ни одного ласкового или просто теплого слова, никогда в мозгу его не затрепетала ни одна добрая мысль.

   Прошли года. Все близкое ушло от него. Осталось только одно существо, которого ему следовало бояться: худенькое детское личико с большими, тоскующими глазами. Это существо было его единственной дочерью, которую он любил так же горячо, как некогда его самого любила давно уже отошедшая в вечность женщина и скорбный, молящий взгляд которой постоянно преследовал его. Но он стискивал зубы и с деланным равнодушием отвертывался от этого взгляда.

   Между тем печальное личико день ото дня все худело и бледнело, и в один пасмурный осенний день в главную контору его многочисленных предприятий явились и объявили ему, что его дочь умирает. Он бросился к ней, но в нескольких шагах от ее постели остановился со скрещенными на груди руками. Девочка повернула к нему голову и с немой, страстной мольбой простерла к нему руки. Но лицо его оставалось неподвижным, холодным и суровым. Тонкие и прозрачные руки ребенка безнадежно упали на разметанное ею в лихорадочном жару одеяло, полные печали, тоски и невысказанной муки напрасного ожидания глаза померкли, и старая няня осторожно закрыла их, а отец с наружным спокойствием снова вернулся к своим прерванным деловым занятиям, которые давали ему богатство, славу, почет и могущество.

   Но по ночам, когда его роскошный дом погружается в безмолвие, этот человек украдкой поднимается наверх, в ту комнату, где лежит его мертвый ребенок, и откидывает простыню, которой он прикрыт.

   - Умерла... умерла! - бормочет он, ломая руки.

   Потом он берет мертвое тело на руки, прижимает к своей груди и покрывает поцелуями холодные уста, щеки и маленькие, худенькие, прозрачные, окоченевшие руки...

   Далее мой сон становится уже невероятным. Мне снится, что мертвый ребенок продолжает лежать в своей комнатке, под белой простыней, и смерть не оказывает на него своего ужасного разрушительного действия.

   Я несколько времени недоумеваю по этому поводу, но вскоре перестаю удивляться. Когда фея сна рассказывает нам свои сказки, мы, подобно детям, только смотрим широко раскрытыми глазами, жадно ловим каждое ее слово и верим всем ее рассказам, какими бы чудесными они нам ни казались.

   И вот каждую ночь, когда весь дом погружается в глубокий сон, дверь в комнатку покойного ребенка неслышно отворяется, в нее тихо, крадучись, входит человек и осторожно затворяет ее за собою. Потом он снимает простыню с своей мертвой дочери, берет на руки маленькое тело и вплоть до утра, в продолжение долгих темных часов, неутомимо ходит взад и вперед по маленькой комнатке, крепко прижимая к себе мертвого ребенка, целуя его, лаская и называя самыми нежными именами, словно любящая мать, укачивающая больную малютку.

   А когда сквозь ставни в комнатку начинает проникать первый утренний луч, человек тот осторожно кладет обратно на постель свою дорогую ношу, заботливо накрывает ее простыней и уходит крадущимися шагами.

   И дела его