Чарская Лидия Алексеевна - Семья Лоранских

ами от Фаберже, точь-в-точь такие, как у графа Стоютина, за ними - дорогой туалетный прибор, как у Миши Завьялова, и, наконец, что более всего поразило домашних, покупка великолепного мраморного умывальника, какой Граня видел у того же Берлинга, с которым очень сдружился в последнее время. Умывальник был чудо искусства, и Граня отдал за него громадную для его крошечного капитала сумму. Когда эту мраморную громаду с изящными резными колонками и великолепным венецианским зеркалом артельщики внесли в скромную квартирку в Галерной гавани, Марья Дмитриевна искренне испугалась.

   - Не к нам, не к нам это, батюшки, - замахала она им руками.

   - Никак нет, должно к вам, госпожа, потому, значит, адресок у нас имеется, - произнес с усмешкой рыжеватый артельщик, чуть заметно усмехаясь себе в бороду, - молоденький баринок емназист покупал.

   И он с победоносным видом подал бумажку с адресом, четко написанным рукою Грани.

   Вся семья сидела за обедом, за исключением самого Грани, рыскавшего, по обыкновению, в этот час по магазинам.

   Павлук громко и искренне расхохотался и нелепой покупке брата, и полной растерянности матери.

   - Пашенька, как же быть-то? - спрашивала та, испуганно мигая своими добрыми глазами.

   - Взять, конечно, раз вещь куплена, - отвечал Павлуша, все еще не переставая смеяться.

   - Да куда же мы его поставим? - волновалась старушка.

   - Да устроим как-нибудь! - успокаивала мать Валентина. - Раз глупость совершена, надо, по крайней мере, принять ее с гражданским мужеством.

   - В нашу комнату поставить придется, мамаша, - решила Лелечка, почти с благоговением прикасаясь к белому мрамору резных колонок и смотрясь в прелестное венецианское зеркало, в котором, казалось, каждое лицо должно было выигрывать вдвое.

   После долгих разговоров, было решено поставить умывальник в гостиной.

   И странно было видеть среди скромной старенькой мебели Лоранских эту изящно красивую вещь.

   Все обитатели серого домика с недоумением поглядывали на роскошную покупку Грани, которая их всех, как будто даже стесняла и своим неуместным присутствием, и своим эксцентрично-эффектным видом. Но, когда домой явился сам виновник переполоха, все разом изменилось, как по волшебству. Граня был положительно в восторге от своего приобретения и все, при виде его дышащего счастьем лица, решили вдруг, что вещь, действительно, и полезна, и прекрасна во всех отношениях. Когда улыбался Граня, все улыбалось в сером домике. Даже несколько строже других относящаяся к брату Валентина, и та снисходительно усмехнулась, когда он с нежной заботливостью разглядывал свою эффектную покупку.

   Теперь уже ни Марья Дмитриевна, ни Лелечка не находили, что умывальник неуместен в гостиной. Лелечка даже робко прибавила, что он, как будто "скрашивает" их обстановку и, если убрать чашку и постлать сукно на доску, то он будет иметь вид прехорошенького письменного столика.

   - А когда я буду мыться по утрам, то сукно Фекла может снимать и снова ставить чашку, - категорически заявил Граня.

   - Только на кой шут тебе он? - усмехаясь, заметил Павлук. - Ведь не барышня же ты, в самом деле?! И потом лучше уж было мебель купить новую, уж коли на то пошло.

   - И мебель купим! и мебель! - обрадовался Граня. - Все сложимся и купим мебели.

   - Ну нет, я на это не согласна! - возвысила голос Валентина. - Мне каждая копейка теперь нужна. Необходимо тьму костюмов наделать, и ротонду, и бриллиантовые сережки, хотя скромненькие, а надо... На сцене нельзя иначе - свои условия...

   - Ну, сережки тебе публика должна поднести: "Артистке Лоранской от восхищенной толпы", или что-нибудь в этом роде на футляре. Ха, ха, ха! - звонко расхохотался Граня и вдруг щелкнул себя пальцем по лбу. - Ба-а, Валентиночка! Я и забыл главное-то! Кого я встретил сегодня?... Как ты думаешь? К себе тащил. Слово взял, что буду. И буду, непременно буду! Интересно взглянуть, как миллионеры живут! На каком рысаке ехал! Кучеру не удержать даже. Узнал меня, велел остановить, сам слез с пролетки, ко мне подошел... Я из гимназии вываливался с нашими в это время как раз... Когда, - говорит, - можно к вам приехать, Валентину Денисовну поблагодарить за ее участие к судьбе отца?" Вакулин! Понимаешь, сам Вакулин! И как просто, точно свой брат-гимназист!

   "Я - говорит, - на ваш гимназический благотворительный вечер собираюсь. На вокально-музыкальное отделение приеду! А ваша сестра не выступает разве?" - "Нет!" - говорю. Очень жалел, что ты не выступаешь; говорил, что читка и экспрессия у тебя изумительные... И знаете что? - обратился Граня уже ко всем, - Миша Завьялов с ним родственник дальний. Ужасно его хвалит... Вообще он мне нравится! Сегодня он будет у нас... Взглянуть, говорит, приеду, как вы устроились.

   - Ах! - сорвалось в одно и то же время с уст Марьи Дмитриевны и Лелечки. - Что ж ты раньше не сказал? Мы приготовились бы.

   - Да что, у вас денег, что ли, нет приготовляться? Пошлите за тортом к чаю, за закуской... фрукты, вино... Его надо вовсю принять: ведь всем ему обязаны.

   - Фекла не сумеет выбрать! - заикнулась Лелечка. - Я поеду.

   - Нет, уж лучше я сам! Ты мадеру в рубль купишь знаю я тебя, скрягу! А надо хорошую. Я думаю, при его богатстве, он шампанским зубы полощет... И потом, Бога ради, ванильных сухариков не покупайте, - внезапно раздражился Граня, - задушили вы вашими ванильными сухариками. Этакое мещанство, право! И грошовой колбасы с чесноком не ставьте на стол.

   - Да ведь ее Павлук любит! - подняла было голос Лелечка.

   - Ну, и пусть ест ее на здоровье, запершись где-нибудь в углу... Надо сига купить... икры свежей... хорошо бы устриц...

   - Батюшки! Да откуда ты про устрицы знаешь? - воскликнула Марья Дмитриевна, так и впиваясь глазами в лицо сына.

   - У Завьялова ел... устрицы... Это... это ужасно вкусно! - скороговоркой произнес Граня, подражая, очевидно, кому-то из старших товарищей богачей.

   - Я уши надрал бы твоему Завьялову за его устрицы! - мрачно бросил Павлук, искоса поглядывая на Граню. - Избаловался сам мальчишка и других к баловству приучает.

   Но тот даже и внимание не обратил на недовольство брата.

   - А не взять ли к вечеру устриц? Лелька, ты сумеешь выбрать устрицы? - обратился Граня, как ни в чем не бывало к сестре.

   - Все это вздор!.. - неожиданно и резко произнесла Валентина, хранившая упорное молчание во все время разглагольствований Грани. - Кого ты думаешь удивить нашим достатком и излишеством? Человека, который знает лучше всех источник этого достатка и даже является как бы косвенно участником благодеяния, оказанного нам... Крайне безрассудно и глупо! - и она, резко оттолкнув свой стул, вышла из-за стола.

   Все как-то разом притихли. Это выходило далеко не обыденное явление со стороны Валентины: она никогда не сердилась и не теряла самообладания. И при виде ее резкой выходки Марья Дмитриевна проводила тревожным взглядом свою всегда спокойную, уравновешенную дочь и впервые неприятное чувство к полученному "наследству" шевельнулось в ее сердце.

   "Уж лучше не было бы его... А то, как явились деньги, детей не узнать... и споры, и недоразумение. Один покупает зря, другая обычное спокойствие потеряла. Уж Господь с ними, с деньгами, без них как-то лучше и настроение было, да и забот меньше к тому же. Вот разве только долги заплачены, да и Павлуша отдохнуть может, не так уроками надсаживается пока..."

   Два последние веские обстоятельства отчасти примиряли старушку с "наследством", взбаламутившим весь строй жизни маленькой семьи.

   Два последние обстоятельства примиряли, а Граня тревожил. Зоркий глаз матери не мог проглядеть, как изменился к худшему ее любимец, как плохо учится он за последнее время, как бредит балами и театрами и на каждом слове прибавляет: мы с графом Стоютиным, мы с Берлингом, мы с Мишей Завьяловым, то есть с самыми богатыми и ведущими рассеянный образ жизни юношами их старшего класса.

   "Граня портится, в этом нет никакого сомнения, - тревожно выстукивало сердце Лоранской, и она холодела при одной этой мысли, о своем любимчике. - Надо Пашу на него напустить, пусть потолкует с ним... Может быть, он и повлияет на него, как старший брат!"

   Остановившись на этой мысли, Лоранская отозвала после обеда Павлука в кухню, где у них обыкновенно происходили все важные семейные совещания, и шепотом попросила его отысповедовать Граню.

   Павлук охотно согласился и тут же отправился к младшему брату, который, дав Лелечке ряд всевозможных инструкций для покупок, отдыхал теперь на широкой постели в спальне матери с учебником кверх ногами в руках.

   Учебник ни мало не занимал Грани, и Павлук бесцеремонно вытащил его из рук брата, а сам примостился на краю кровати у него в ногах.

   - Слушай, Граня, - сказал он, - мать беспокоится, что ты слишком много развлекаешься удовольствиями и забросил ученье, и просила меня переговорить с тобою по этому поводу.

   - Гм? - неопределенно-вопросительно проронил Граня и живописным жестом отбросил кудри со лба.

   И это "гм", и этот жест были не Гранины. Он заимствовал и то, и другое от Жоржа Берлинга, которому рабски подражал и манеры которого превозносил до небес, считая их последним словом шика.

   - Не ломайся! - резко остановил его Павел, - а то говорить противно.

   - Так и не говори, тем лучше: я спать хочу.

   - Но пойми, мать же беспокоится, тебе говорят...

   - Да что ей беспокоиться? Скажи ей, что если я побываю раз-другой в гостях у наших богачей или у них в ложе в театре, от этого я не стану глупее и хуже. - И новый жест пальцами в воздухе, тоже не Гранин, а благоприобретенный им у кого-то, закончил его коротенькую тираду.

   - Мать беспокоится за твое ученье, - не унимался старший Лоранский. - Это времяпрепровождение совсем выбивает тебя из колеи. Уж не говоря о том, что это расшатывает здоровье, силы, энергию, тебя, наконец, могут выключить из гимназии, потому, что учиться ты стал премерзко!

   - Мой милый, об этом не беспокойся, - произнес Граня, разом меняя тон и усаживаясь на постели. - Что касается развлечений, то ты можешь меня не предостерегать, я не маленький и отлично понимаю, что если меня и выгонят за нерадение - с деньгами я не пропаду, на место поступлю.

   - Что такое? что такое? - даже испугался Павел. - Что ты говоришь? Подумай только! Ведь ты юнец! Кому ты нужен, на какое место в шестнадцать лет! И при чем тут деньги?

   - Как причем? Богатому скорее, чем бедному поверят! - безапелляционно решил Граня.

   - Но где же богатство, Граня, где? Ведь не настолько уж ты ребенок, чтобы не сообразить, что тысяча рублей - грош.

   - Из тысячи - можно десятки тысяч сделать, - снова прозвучал уверенно голос юноши.

   - Это еще как?

   - А в кредит? Мне стоит только графу или Мише...

   - Граня! Граня! Но ты же несовершеннолетний! Кто же даст ребенку! - ужаснулся Павлук.

   - Граф и Миша тоже!

   - Но ведь отдавать надо? Из каких сумм ты будешь отдавать?

   - Ах, стоит ли думать об этом! Вон Миша Завьялов в один вечер четыреста рублей выиграл в карты. А он годом только старше меня.

   - Граня! опомнись, что ты говоришь? - произнес Павлук с ужасом.

   - Что ж тут такого! Самое обыкновенное дело. Здесь нет ничего предосудительного, все играют: и граф Стоютин, и Миша, и Берлинг.

   - Твои графы, Берлинги и Миши - отъявленные бездельники! - вдруг неожиданно на весь дом заорал Павел Лоранский, - они портят тебя, сбивают с прямого пути, и если ты не одумаешься и не прекратишь дружбу с ними, я завтра же иду к директору гимназии и заявлю ему о том, что вы, мальчишки, вместо того, чтобы учить уроки, играете в карты и каждый день ездите по театрам, так ты и знай!

   - Удивительно честный поступок! - процедил сквозь зубы Граня. - Выпытал, а потом доносить! Подло это!

   - Что? - не своим голосом заревел Павлук. - И ты смеешь это говорить старшему брату. Ах ты молокосос!

   Павлук был бледен, как мертвец. Глаза его сверкали бешенством, и, схватив за плечи брата, он легко поднял его с кровати и поставил перед собой.

   - Если ты не изменишь твоего поведения, мальчишка, я сумею исправить его сам! Понял меня? - произнес он с угрозой, - и слегка оттолкнув опешившего Граню, тяжело дыша, поднялся со своего места и поспешил навстречу матери, прибежавшей на шум.

   - Вы, мамочка, не беспокойтесь за Граню. Я с ним поговорил и ему не грозит никакая опасность, - произнес он уже спокойно и, обняв встревоженную старушку, прошел с нею в столовую.

  

  

  

   Валентина после обеденного инцидента долго просидела одна, в сумерках в своей крошечной комнате.

   Не Граня был причиной ее гнева. Граня подвернулся только, и гнев, накипевший заранее, обрушился.

   Она сердилась на Вакулина, за то, что он пожелал к ним приехать "взглянуть, как они устроились". Это укололо ее гордость.

   - Приедет взглянуть! Как устроились облагодетельствованные его отцом бедняки! "Богач, миллионер", как говорит Граня... а такта ни на волос. Сказать такую фразу! Как "устроились" - благодаря деньгам его отца! Хорош гусь! Нечего сказать!

   - А вот посмотрим! вот посмотрим! Как-то ты будешь снисходить к нам, бедненьким, ничтожным людишкам, ты - богатый, независимый, гордый человек?

   И самое получение пяти тысяч от старика Вакулина теперь потеряло свою прежнюю приятную окраску в глазах Валентины. Все-таки они были получены при посредстве Юрия Юрьевича и он видел ее, гордую, самолюбивую девушку, обязанной его отцу, и всю ее семью, устроившейся благодаря этому.

   И, глядя на свой новый костюм и изящные золотые безделушки, Валентина с досадой думала о том, что Юрий Вакулин сразу поймет, из каких сумм приобретены все эти вещи.

   Но отказаться от них она не хотела, так как они эффектно подчеркивали ее красоту, как дорогая оправа подчеркивает камень-самородок.

   Вакулин приехал ровно в 10 часов, когда вся семья Лоранских, не исключая и Кодынцева и Сонечки Гриневич, ежедневно бывавших у них, уже перестав надеяться на его приезд, сидела за столом, ломившимся под тяжестью всевозможной снеди и яств, привезенных Лелечкой из "города".

   Звонок Вакулина раздался так неожиданно, что Валентина, неприятно волновавшаяся все время, вздрогнула невольно.

   - Так звонить могут только миллионеры! - произнесла она с изменившимся лицом.

   Но Вакулин не хотел, очевидно, казаться таким, каким его представляла себе девушка: он вошел в скромную маленькую столовую с такой неподражаемой простотою, так весело и непринужденно перездоровался со всеми и, сев около самовара, шутливо попросил разрешения у Лелечки помогать ей хозяйничать. Потом, заметив среди прочей закуски омары, он страшно обрадовался им, говоря, что обожает омары и голоден, как собака, потому что рыскал целый день по делам и не успел пообедать. Услышав это, Марья Дмитриевна ужасно взволновалась.

   - Как? Не обедать до сих пор? Да ведь это непростительно. И ничего не сказать! А мы его омарами угощаем! Супа надо, супа и бифштекс!

   И, несмотря на то, что Вакулин протестовал всеми силами и отказывался от обеда, Лелечка стрелой помчалась в кухню и через десять минут явилась обратно, вся красная от удовольствия, с тарелкой борща в руках, случайно оставшегося от обеда и разогретого на бензинке. Мяса дома не оказалось, и Фекла предложила сделать яичницу-глазунью на черном хлебе, что встретило настоящий восторг со стороны гостя. Минут через пять поспешила и глазунья; Юрий Юрьевич с преувеличенной жадностью накинулся на нее, шутливо болтая то с Лелечкой и Сонечкой Гриневич, потерявшими всю свою робость при этой простоте и любезности молодого миллионера.

   Покончив с яичницей и выпив чай, Вакулин прошел в гостиную и, присев к пианино, заиграл хорошенькую бравурную итальянскую песенку, чуть-чуть подпевая себе приятным, красивым тенором.

   - Вы поете? - спросил Павлук.

   - Немножко! - улыбнулся Вакулин, как бы прося себе снисхождения этой улыбкой и запел известную арию, аккомпанируя себе на пианино, просто, свободно и легко.

   - Чудесно! Чудесно! - подхватили присутствующие.

   Вакулин засмеялся.

   - Ну, не очень-то! Я плохой певец!

   - Ну, нет! Вы артист! Какой голос! - кричал восторженно Граня, совершенно позабывший свое недавнее объяснение с братом и сиявший, как именинник.

   Вакулин, польщенный, пел еще и еще...

   И слушая его пение, видя его простое, ласковое обхождение, все Лоранские сразу решили, что Юрий Юрьевич Вакулин простой и не гордый человек.

   Но больше всех восторгался Граня. Куда девался его несколько пренебрежительный тон, каким он обыкновенно говорил со всеми, тон избалованного красавца-мальчика, маменькина сынка и общего баловня! Он буквально не сводил с Вакулина влюбленного взгляда и следовал за ним, как паж за своим королем.

   Одна Валентина осталась в столовой в обществе Владимира, когда все перешли в гостиную с гостем, но до нее ясно доносились и красивый голос Вакулина и отдельные восклицания, прерываемые звучным веселым смехом. И почему-то этот голос и смех были неприятны ей.

   Вдруг она ясно услышала фразу, донесшуюся до нее из гостиной:

   - А разве Валентина Денисовна вовсе не будет участвовать?

   - Валя! - крикнула из гостиной Лелечка, - Юрий Юрьевич хочет знать...

   Девушка нехотя вышла из столовой.

   - В чем дело? - стараясь быть по возможности любезной, спросила она.

   - Да вот про наш вечер Юрий Юрьевич спрашивает! - оживленно пояснил Граня. - Юрий Юрьевич живое участие принимает в нем, массу цветов жертвует для продажи в пользу гимназии.

   - Надо будет киоск у входа сделать! - произнес Вакулин. - Валентина Денисовна, вы не откажетесь взять на себя продажу цветов? Было бы очень любезно с вашей стороны.

   Лоранская задумалась на минуту. Идея продавать цветы на благотворительном вечере в пользу гимназии, к которой она привыкла, как к своей, так как в ней воспитывались оба ее брата, сразу улыбнулась ей. Довольное выражение скользнуло по ее лицу, когда она подумала о предлагаемой ей приятной миссии.

   Ей было приятно показаться в хорошеньком киоске, в освещенной бальной зале, нарядной и красивой, возбуждающей общий восторг.

   Ее тщеславие заговорило снова.

   - Мерси! - поблагодарила она с любезной улыбкой Вакулина, - но только меня ведь не приглашали сами инициаторы вечера.

   - Об этом не беспокойся! - перебил ее Граня. - Завтра же к тебе командируют наших лучших учеников, "гордость класса", с приглашением осчастливить...

   - И потом, - вмешался Павлук, - раз киоск с цветами жертвуется Юрием Юрьевичем, за ним остается право выбрать по желанию продавщицу.

   - И не одну, - засмеялся тот, - Валентине Денисовне едва ли справиться одной, я попрошу помочь и Елену Денисовну, и Софью Николаевну.

   На лице Лелечки выразился неподдельный ужас.

   Она? Продавать цветы? Да она сгорит от стыда от одного присутствия в нарядном бальном зале. И потом платье надо, платье новое, и чулки, и туфли, и перчатки, а она так хотела не трогать своего капитала и оставить деньги про черный день!

   Однако отказываться было нельзя, и Лелечка, заметно смущенная, поспешила поблагодарить Вакулина.

   Вакулин долго еще оставался у Лоранских, с каждой минутой все более и более очаровывая хозяев. Он уехал поздно ночью, спев еще на прощанье из "Евгения Онегина" арию Ленского пред дуэлью.

   - Как хорошо! - искренне восхищалась Лелечка. - Если бы вы не были так богаты, вы пошли бы, конечно, на сцену? - добавила она внезапно.

   - Да, если б я не был богат, то поступил бы, конечно, но теперь - увы! это невозможно!

   - Почему? - искренне вырвалось у Лелечки.

   - А потому, Елена Денисовна, что я слишком хорошо знаю людей. Как ни дурен и плохо подготовлен не был бы мой голос, но меня возьмут в любую труппу ради моего состояния, и еще, пожалуй, в компаньоны пригласят. К сожалению, деньги в наш век всесильны, на них приобретается все: и талант, и карьера, и даже личное счастье...

   - Только не это! - порывистым восклицанием вырвалось у Валентины.

   Вакулин живо обернулся к ней.

   - Вы правы, Валентина Денисовна, - заметил он, - но они, т. е. деньги, иногда способствуют ему.

   Это была его последняя фраза, после которой он откланялся и, поблагодарив маленькую семью за радушие, вышел в переднюю в сопровождении Лелечки и обоих братьев Лоранских.

   Между тем вся семья все еще находилась под обаянием интересного гостя. Даже Павлук и тот с оживлением говорил о нем:

   - И кто мог подумать, что он окажется таким симпатичным парнем?.. Нет, простота-то какая, а? Прекрасный малый и гонора ни-ни, нисколечко!

   - Целый киоск пожертвовал, целый киоск! - восторгался Граня. - Лелька, - неожиданно кинулся он на сестру, - ради Бога, со мной посоветуйся или с Валентиной хотя бы, насчет твоего костюма, а то такой кутафьей вырядишься, что краснеть за тебя придется...

   - Ты туда поедешь, Валя? - тихо спросил Кодынцев, вышедший из столовой во время пения Вакулина.

   - Ты слышал же, кажется, что ее просили? Отказаться неловко, - ответил за сестру, внезапно раздражаясь, Граня.

   - Ты поедешь? - переспросил Кодынцев.

   Валентина молча кивнула головой. Она знала, что это огорчит ее жениха, с которым она так редко виделась последнее время, но отказаться от любезного приглашения Вакулина и лишить себя удовольствия она не могла.

   Что-то больно кольнуло Владимира Владимировича. В первый раз ему стало досадно на свою невесту. Он слишком высоко ставил ее, куда выше всех остальных девушек. И это Валя, его серьезная Валя, оказавшаяся не менее других способной увлечься мишурным блеском и дешево купленным успехом толпы! Она способна ехать показывать свою красоту и нарядное платье, как самая пустенькая, светская девочка.

   "И зачем ей это, когда настоящий успех ждет ее, успех талантливой артистки, жрицы искусства, успех актрисы?"

   - Валя, голубушка! - произнес Владимир Владимирович, обнимая за талию невесту, - не езди на этот вечер, Валя, добрая моя! Прошу тебя!

   - Но почему же? я не вижу причины! - холодно произнесла Валентина. - Почему? Объясни, Володя!

   - Да хотя бы для того, чтобы пробыть со мною лишний вечер. Я так мало и редко вижу тебя теперь. То ты на репетициях, ну, это по необходимости, я знаю, или ездишь по магазинам или проводишь большую часть времени у твоих новых театральных товарок. Прежде ты не была такою, Валечка.

   - Ах, Боже ты мой, какой ты смешной, Володя! Прежде мне не в чем было выезжать, да и не на что покупать наряды было! - произнесла Валентина. - А теперь, когда есть деньги и можно на них одеться как следует и щегольнуть, смешно сидеть дома на печке, - пожимая плечами, заключила она недовольным тоном.

   - Стало быть на мое несчастье свалились эти деньги! - грустно проронил Кодынцев, поникнув головой.

   - Какое несчастье! Не глупи, Володя, - раздражительным тоном бросила девушка, - да, наконец, кто мешает тебе всюду ездить со мною?! Мне было бы гораздо веселее, уверяю тебя.

   - Ну, нет уж, уволь, Валентина, в светские шаркуны я не гожусь! И, как огня боюсь многочисленной публики. Я домашнее животное. Еще, пожалуй, и сконфужу тебя своим неуклюжим видом.

   "А правда, он неуклюжий, хотя и очень, очень хороший человек!" - мысленно согласилась Валентина, невольно вспоминая своих новых блестящих и ловких знакомых людей, которых встречала она у Сергеева и Задонской, ездя к ним на их вечеринки каждую неделю.

   И впервые она заметила, что Владимир Владимирович мало подходит к ней, к теперешней нарядной и изящной Валентине, в какую ее превратило наследство Вакулина.

   В то же время в другой комнате серого домика Лелечка шепотом жаловалась Соне Гриневич, своему закадычному другу.

   - Знаешь, Соня, ты не поверишь, а я так не рада, так не рада, что эти противные деньги нам с неба свалились. Все из за них какие-то точно шалые стали. Граня так франтит и пыль в глаза пускает, что смотреть страшно. И тоже в гимназию утром не прогнать. Все вечера напролет у товарищей проводит. Мама волнуется, ночи не спит, видя, что деньги тают. Павлук уроками манкирует. Очень похвально! А кто больше всего меня пугает, так это Валентина: не хуже Грани деньги бросает и постоянно твердит, что богатым актрисам легче пробиться: и костюмы у них, и бриллианты, и все такое... Ах, Сонечка, нехорошо у нас как-то стало, ей-Богу, нехорошо!

   И Лелечка, глубоко вздохнув, поникла своей милой рыжекудрой головкой.

  

  

  

   Обыкновенно рождественский сочельник и первый день праздников справлялись очень патриархально семьей Лоранских: делали елку, украшая ее совместными усилиями, потом немножечко пели, немножечко танцевали после всенощной, так как в сочельник приходили к Лоранским и товарищи Павла, и кое-кто из Лелечкиных подруг. Но это Рождество наступило скучно и незаметно. Гостей, против обыкновения, не было, елку украшали только Марья Дмитриевна и Лелечка с Сонечкой Гриневич, забежавшей к Лоранским. Павлук нарядился в новую сюртучную пару и отправился встречать праздники куда-то в гости. Граня тоже отправился к кому-то из гимназистов. Даже Валентина, проводившая всегда все большие праздники дома, уехала в этот раз "встряхнуться" к Сергееву, устраивавшему у себя елку для всей актерской братии.

   Марья Дмитриевна даже всплакнула под зажженным деревцом: ей было невыразимо грустно это нарушение давнишних традиций ее дорогой семьи. И действительно, зажженная елка, не окруженная молодыми веселыми лицами, производила крайне грустное впечатление и на старушку Лоранскую, и на двух молоденьких девушек, чувствовавших какое-то тоскливое уныние в этот вечер.

   В десятом часу пришел Кодынцев. Но обыкновенно веселый и жизнерадостный, он на этот раз не принес с собою обычного оживления. Отсутствие Валентины неприятно поразило его.

   - Уж поженились бы вы скорее! - говорила Лелечка, - а то, что это, право, врозь да врозь!

   Кодынцев так и не дождался в этот вечер Валентины. Она вернулась около часу ночи, веселая, возбужденная, в нарядном новом платье и в бриллиантовых сережках в ушах.

   - Мой будущий успех праздновали в Снегурочке, - произнесла старшая Лоранская, - будущее исполнение роли... Как весело было, Лелечка! И что за славные люди, эти актеры! Особенно дядя Миша...

   - Володя был без тебя, - проронила младшая сестра.

   - Да? - спокойно изумилась Валентина. Это "да" больно царапнуло чуткое сердце Лелечки; ей стало бесконечно жаль Кодынцева.

   - Валечка, - произнесла она робко, - ты поссорилась с Володей?

   - Нет, а что? - удивилась та.

   - Да как-то вы видитесь реже теперь. И ты уж не такая ласковая к нему стала.

   - Вот удивительно созданы люди! - произнесла Валентина недовольным тоном. - Если нет неприятностей, они способны выдумывать их, - и вдруг, заметя вытянувшееся личико сестры, добавила уже много ласковее, - ты смешная, Лелечка, ты забываешь, что, кроме Володи, у меня явился новый интерес - искусство, для которого я положу всю мою жизнь. Не мучь же себя, глупенькая моя девчурка, поверь, Володя не будет иметь повода быть недовольным мной.

   И, поцеловав розовую щечку Лелечки, Валентина прошла к себе.

   Гимназический вечер, устраиваемый с благотворительною целью в зале фон Дервиза, приходился на третий день Рождества. В этот день маленькую гостиную Лоранских нельзя было узнать... Она, по крайней мере, имела вид театральной уборной: юбки, лифы, шарфы, кружева, цветы и ленты, - все это висело, лежало, раскиданное в живописном беспорядке по широким старомодным диванам, столам и креслам.

   Кроме Валентины и Лелечки, собиравшихся на бал в зал фон Дервиза, сюда пришла и Сонечка Гриневич, чтобы одеться вместе с сестрами Лоранскими и ехать с ними.

   Белое тюлевое платье Валентины произвело настоящий фурор. А когда она, поверх вырезанного лифа, накинула пышное страусовое боа, Фекла, вышедшая из кухни поглазеть на туалеты барышень, всплеснула руками и, чуть не захлебываясь от восторга, произнесла:

   - Андел! ну, как есть, сущий андел, ей Богу!

   И рыжекудрая Лелечка, и миловидная Гриневич, в своих одинаковых, по их общему соглашению, голубеньких платьицах, совсем стушевались около ярко выступившей в своей эффектной оправе красоты Валентины.

   Павлук, великодушно предложивший себя в спутники барышням, так как Граня в качестве распорядителя должен был уже с семи часов уехать в дервизовский зал. Павлук при виде старшей сестры остановился в дверях и развел руками.

   - Ого! шут возьми! Здорово пущено! - произнес он, окидывая всю ее фигуру любующимся взглядом. - Хорошо!

   - Что, нравится? - спросила та.

   Она, опустив руки, стояла теперь перед братом, как стоит модель перед художником, ожидая его приговора.

   - Ах ты, Господи! Королева! Понимаешь ли, королева! - в голос завопил тот. - Ай да Галерная гавань, покажет себя! Володька! - бросился он к вошедшему Кодынцеву, - ты счастливейший человек, потому что твоя будущая жена - самая красивая женщина в мире.

   - А по мне, - вставила свое слово подошедшая Марья Дмитриевна, - по мне не то хорошо, что красива Валечка, а то, что она добрая, славная девушка. Это много крат лучше. Красота-то пройдет с годами, а душа останется, не подурнеет, не испортится до самой смерти, и Володенька, я думаю, со мною согласен в этом. Правду ли я говорю, Володенька? - обратилась к Кодынцеву старушка.

   Последний поспешил согласиться с нею. Он зашел по приглашению Валентины взглянуть на нее перед балом, и не узнавал ее.

   Она, эта эффектная красавица-девушка, эта королева, как назвал ее Павел, казалась ему теперь такой чужой и недоступной! Она так далека была от той милой спокойной девушки, которая прошедшей весной под веткой яблони сказала ему свое драгоценное "люблю". Но и эта новая, нарядная, эффектная Валентина была ему все-таки бесконечно дорога, потому что все-таки это была она, избранница его, будущая любимая жена и друг на всю жизнь.

   А Валентина, между тем, говорила ему каким-то новым голосом, и каждое слово этого голоса казалось неискренним и чуждым Кодынцеву в ее устах:

   - Ты не сердишься больше, Володя? Ты не дуешься на меня? И странно было бы дуться за то, что я хочу немного повеселиться... не правда ли? Ты ведь сам, помнишь, часто упрекал меня в чрезмерном спокойствии и равнодушии к жизни, а теперь... Теперь ты снова недоволен, что я немного развернулась... И почему бы тебе не поехать с нами?.. Право, поедем, Володя?

   "И в самом деле, почему бы не поехать?" - мелькнуло в голове Кодынцева, но он тотчас же отбросил эту мысль.

   "Ну куда ему ехать, медвежонку неуклюжему, он и танцевать-то не умеет, а один вид бальной залы наводит на него тоску! Нет, ему там не место!"

   Между тем, Валентина не хотела, казалось замечать его упорство. Она усадила Кодынцева на диванчик подле себя и говорила ласково и задушевно:

   - Не сердись, Володя, что я не исполнила твоей просьбы... и что я еду, но... это первый и последний вечер моей жизни... Когда я выйду замуж, то клянусь тебе, никуда кроме театра не буду выезжать, Общество для меня уже не будет существовать. Даю тебе слово! А сегодня мне так хочется на людей посмотреть и себя показать, Володя!

   Четверть часа позднее Кодынцев заботливо укутал свою невесту в новую ротонду с белым воротником тибетской козы и посадил ее с Лелечкой на извозчика. На другого извозчика уселись Сонечка Гриневич и Павлук.

   - Желаю веселиться! - крикнул Кодынцев, когда они отъехали, в пространство декабрьской студеной ночи, и с упоением прислушался к милому голоску, ответившему из-под поднятого воротника тибетской козы:

   - Спасибо, Володя! Завтра вечером жду тебя непременно!

   И, успокоенный, с умиротворенной душой, Кодынцев пошел обратно в маленькую гостиную, где все так живо напоминало ему недавнее присутствие Валентины.

   - Уехали? - спросила Марья Дмитриевна, приводившая в порядок гостиную после отъезда дочерей. - А Валечка-то какая, - не дожидаясь его ответа, восторгалась старушка, - смотришь на нее, удивляешься: и откуда у меня такая красавица уродилась? Действительно, королева! И держит себя, как настоящая аристократка! И откуда у нее эти манеры? Эх, не подходит она к нашей жизни!.. Ей роскошь, богатство нужны. Вон она развернулась, как только лишь нашла возможность по-людски одеться... Как рыба в воде заплавала... точно и век она была такой-то принцессой!

   Но тут старушка Лоранская вдруг осеклась, взглянув в лицо Кодынцева - он весь как-то разом осунулся и потускнел.

   "Не подходит она к нашей жизни", - зазвенели у него в ушах слова старушки, и что было хуже всего - то, что он сам отлично сознавал всю справедливость этих слов. Он раньше всех понял эту горькую истину. Еще будучи скромной бедной девушкой, нуждающейся в самом необходимом, Валентина уже носила в себе все эти зачатки любви к роскоши и богатству, а теперь, когда его золотые пылинки - только пылинки - облепили ее, она разом расцвела и преобразилась.

   "Да! не для скромной будущности создана Валентина! Она зачахнет, как цветок, в своей серой обстановке..." - с горечью подумалось молодому человеку.

   А Марья Дмитриевна, угадавшая мысли Кодынцева, уже сожалела о начатом разговоре и всеми силами старалась исправить неприятное впечатление, произведенное ее словами.

   - Полно, Володенька, не грусти! - говорила она, - выход есть: Валечка - артистка, и в денежных недочетах ее утешит сценический успех - и не заметит их. А успех у нее будет, сам же ты говоришь, что она талантливая...

   - Дай Бог, дай Бог! - грустно покачивая головою, произнес Кодынцев и, простившись с доброй старушкой, печально побрел домой.

  

  

  

   Появление барышень Лоранских в небольшом, но красиво декорированном зале фон Дервиза произвело настоящую сенсацию. Граня, со значком распорядителя, встретил их на лестнице и опытным взглядом ценителя окинул туалеты сестер.

   "Батюшки мои, как Валентина эффектна!.. И одета очаровательно", - не мог не заметить он про себя.

   Большая часть гимназистов-старшеклассников окружила барышень, выпрашивая у Валентины какой-нибудь танец. Та только улыбалась и молча покачивала своей очаровательной головкой, ссылаясь на то, что не может танцевать, так как ей предстоит нелегкая роль продавщицы.

   Тогда вся эта шумная орава накинулась на Лелечку. У той даже закружилась голова от всех этих имен, фамилий, синих мундиров и юных лиц. Она кончила тем, что перепутала их всех, и стояла теперь розовая, смущенная подле старшей сестры.

   Искренний возглас изумления и восторга вырвался из груди Валентины, когда она увидела киоск с цветами, где она должна была продавать. Это была прелестная благоухающая беседка из роз всех оттенков, начиная кровянисто-алым цветом и кончая белою и нежною, как снег, из нежных гардений, похожих на мечту, из красных камелий и медвяно-ароматичных лилий, дурманящих до головокружения. Небольшая рама из зеленого плюща, перевитого с темно-красными, почти черными розами, была настолько невелика, что в ней могла только поместиться головка Валентины, и, когда девушка появилась в этом живом пахучем окне, все, кто был в эту минуту в зале, обернулись в ее сторону: среди темного плюща и темных цветов окутанная белым тюлем Валентина казалась настоящей сказочной феей и редкой красавицей. Она сама поняла это из того шепота одобрения, который пронесся по залу при ее появлении в рамке беседки, и в сердце ее зажглось чувство и гордости, и удовлетворенного тщеславия..

   Публика начала стекаться к девяти часам.

   Сам Вакулин приехал перед вторым отделением концерта.

   Валентина торговала без остановки в своей очаровательной беседке. Около ее киоска сгруппировалась самая блестящая публика.

   - Ну, что, справляетесь, Валентина Денисовна? - отвешивая почтительный и низкий поклон девушке, спросил ее Вакулин.

   - Слава Богу, все идет отлично! - весело отозвалась она.

   После концерта стулья сразу исчезли куда-то из зала в одно мгновение ока, благодаря ловкости юных распорядителей, и начались танцы.

   - А вы не танцуете? - спросил снова молодую девушку Вакулин при первых звуках вальса.

   - Напротив, страшно люблю танцы, но если я пойду кружиться, приостановится продажа цветов. И бедные гимназисты будут в убытке! - искренне отвечала она.

   - Но в таком случае, я попрошу кого-нибудь из распорядителей заменить вас! - любезно произнес Вакулин и посадив на место Валентины в киоске подвернувшегося кстати Граню, подвел своего товарища, блестящего офицера к Валентине, который и пригласил на тур вальса старшую Лоранскую.

   Молодая девушка вальсировала прекрасно. Ее грациозная фигурка носилась, как нарядная птичка, с одного конца залы на другой. До ее ушей долетал сдержанный шепот восторга по ее адресу, срывавшийся с уст присутствующих, и сердце тщеславной Валентины билось с удвоенной силой.

   Чуть-чуть запыхавшуюся ее кавалер доставил ее к киоску. Но ей не удалось присесть. Целая толпа молодежи ждала ее там, прося Вакулина представить их девушке.

   И снова Валентина закружилась по залу, возбуждая общий восторг своей грацией и красотой.

   За вальсом следовала кадриль.

   Лелечка и Соня Гриневич тоже танцевали без устали.

   Валентину снова пригласил товарищ Вакулина, офицер Смирнов, и они заняли места. Сам Юрий Юрьевич не танцевал из-за траура.

   - Вам весело? - спросил он девушку.

   - Ужасно! - искренне вырвалось у нее. - Ведь это мой первый большой вечер!

   Ей было действительно весело. Хотелось, чтобы этот чудный бал длился бесконечно. После кадрили начался бесконечно длинный, веселый котильон, во время которого Валентину выбирали то и дело и она танцевала, не присаживаясь ни на минуту. Ею восхищались, ей говорили, что она царица бала, и она кружилась, как бабочка, беззаботно и весело отдаваясь веселью, зачарованная своим успехом.

   Как сон промелькнул чудный вечер и Валентина очень удивилась, как Павлук напомнил, что пора ехать домой.

   И тут только по дороге в гавань, девушка впервые вспомнила о Кодынцеве и сердце ее защемило упреком.

   - Бедный Володя! А ему и не пришлось повеселиться, как мне! - подумала она.

   - Ну уж и бал! - ворчала ехавшая с нею Лелечка, - весь волан у юбки оторвали и платье надо в чистку отдавать. И чем они паркет натирают, что от него желтые пятна на подоле остаются! Нет уж, ни за какие коврижки не буду ездить по балам! И убыточно, да и не весело вовсе! - решила она, подъезжая к дому.

  

  

  

   Валентина сидела, взволнованная и грустная, перед началом репетиций у себя в театральной уборной. Эта неделя после благотворительного вечера протянулась каким-то тоскливым кошмаром. В театре вышла неприятность. Донская-Звонская отказалась играть Купаву, подругу Снегурочки, оттого только, что ее роль была второстепеннее самой Снегурочки, которую играла она Валентина, - пришлось заменить ее другой актрисой. Костюмы, присланные поставщиком-костюмером, оказались далеко не удовлетворительными для Снегурочки-Лоранской. Дешевый парик сидел плохо. Теперь уже было невозможно добыть другой парик и костюмы, не из чего было сделать. Те тысяча двести рублей, которые пришлись на ее долю, давно вышли на покупку ротонды, платьев, необходимых и самых скромных бриллиантов. Вален