Чарская Лидия Алексеевна - Семья Лоранских

тина издержала все свои деньги; даже пришлось призанять у Лелечки, великодушно предложившей свои услуги.

   А тут еще Граня. На Граню уже жаловались из гимназии, грозили исключением. Несмотря на выговор и угрозы старшего брата, он продолжал дружить с Берлингом и Завьяловым и попался с ними кому-то из преподавателей в ресторане, куда гимназистам строго запрещалось ходить. Гранина часть испарилась уже давно, как дым, о ней не было и помина, и он уже тоже кредитовался у той же Лелечки. И Павлук ходил, как в воду опущенный, и ныл, что у него нет денег и что деньги нужны до зарезу, потому что на свои деньги он сделал новую обмундировку, платье и белье, а частью роздал товарищам.

   Словом, вся семья Лоранских разом пришла к тому заключению, что сумма в пять тысяч - далеко не такая крупная сумма, какою показалась им вначале, и что лучше ее совсем не было бы: по крайней мере, они не были бы выбиты из колеи внезапно осыпавшимися на них золотыми крохами.

   Все это было крайне неприятно и не могло не отразиться на настроении Валентины. Но больше всего ее мучил сейчас недостаток с костюмом. Невозможно было играть Снегурочку в том, что ей принесли из костюмерной. Надо было соорудить во чтобы то ни стало новый костюм, а на него не было денег. Она жестоко раскаивалась теперь в том, что купила много ненужных и бесполезных вещей, не отложив ничего на более необходимое приобретение.

   Продавать же одно, чтобы купить другое, Валентина не хотела из ложной гордости. Все в театре уже знали и ее нарядные костюмы и драгоценные вещицы. Оставалось одно: играть в старом обтрепанном "казенном" платье и некрасивом парике.

   Лоранская самым искренним образом приходила в отчаяние от своего "несчастья". В ее голове уже мелькала мысль отказаться от роли Снегурочки.

   - Вот-то Донская-Звонская будет рада!.. - быстро промелькнуло у нее в голове. - Нет, уж буду играть, чтобы не дать торжествовать насмешнице! - решила она с тяжелым вздохом.

   В уборную постучали.

   - Войдите! - крикнула молодая девушка.

   На пороге театральной комнатки появилась маленькая худенькая особа в поношенном салопчике с хитрым пронырливым лицом и беспокойно бегающими глазками. У нее был огромный узел в руках. Это была очень известная по театру продавщица-комиссионерша, снабжавшая костюмами артистов и артисток в кредит.

   Вместо того, чтобы заплатить всю сумму сполна, клиенты и клиентки этой ловкой особы выплачивали ей в рассрочку. Но зато и цены же назначала она!

   Марфеньку-поставщицу самым справедливым образом называли вампиром, потому что она не хуже любого вампира высасывала кровь из своих клиентов, вытягивая из них огромные деньги за самые нестоящие вещи. Но все-таки прибегали к ее помощи, потому что, во-первых, вампир давал товар в рассрочку, во-вторых, не требовал никакого задатка.

   - Что вам, Марфенька? - удивленно вскинула глазами на неожиданную посетительницу Валентина, кивнув головкой на ее поклон.

   - А вот слыхала я от госпожи Донской, золотая моя барышня, - запела приторно-слащавым голосом Марфенька, - что вы в костюме нуждаетесь. А у меня как раз на ваш рост "Снегурочка" найдется. Случайно приобрела. Вот взглянуть не пожелаете ли?

   И прежде чем Лоранская успела произнести слово, она живо развязала свой узел, и молодая девушка увидела очаровательный из белого атласа, отороченный лебяжьим пухом, костюм Феи Зимы и такою же лебяжьею шапочкой и высокими сапожками.

   - Ах, какая прелесть! - вырвалось возгласом восхищение из груди Валентины. - Но это, должно быть, страшно дорого, Марфенька!?

   - Не дороже денег, красавица вы моя! А вы примерьте только, костюмчик-то. А с уплатой после сочтемся.

   - Да у меня и денег-то нет, чтобы заплатить!

   - Эва! А Марфенька-то на что? Да Марфенька сто лет уплаты от такой хорошей барышни ждать будет. Служить будете, играть хорошо станете и прибавку получите, вот и расплатитесь. Вы только примерьте! Только примерьте, красавица вы моя!

   Валентина не могла уже устоять от соблазна и примерила костюм. Каким-то чудом у той же Марфеньки очутился и парик, совсем подходящий на ее, Валентинину голову. Молодая девушка примерила и парик и невольно ахнула, взглянув на себя в зеркало.

   Перед ней стояла прелестная маленькая Фея Зимы - девочка Снегурочка, белокурая, нарядная, очаровательная в своем белом костюме.

   - Ну, не говорила я! Ну, не говорила! Точно на вас все это по заказу сделала, красавица вы моя писаная! - юлила вокруг нее Марфенька. - Неужто ж откажетесь от роскоши такой!?

   Валентина еще раз оглядела себя в зеркале и решила тут же: отказаться она не в силах.

   Уж очень привыкла она производить впечатление своими нарядами за последнее время! О потрепанном старом казенном костюме ей не хотелось и думать, - а Марфенька подождет, - решила она и тут же подписала счет, поданный ей Марфенькой, по которому она должна была уплатить крупную сумму поставщице...

   За пять минут до начала Валентина была готова. В белой коротенькой юбочке Феи Зимы, в красивой серебристой рубашке, в лебяжьей шапочке, она казалась девочкой, прелестной грациозной девочкой, почти ребенком, так, по крайней мере, сказали ей одевавшая ее Лелечка и пришедшие взглянуть на нее братья и Кодынцев, перед самым выходом на сцену.

   Когда Валентина выпорхнула на подмостки, прелестная, как бабочка, ее сначала не узнали в зале, но, лишь только она заговорила, театр дрогнул от рукоплесканий и покрыл ее слова восторженным гулом и криками.

   Валентина торжествовала: вся эта разношерстная, уже знакомая и милая ее душе толпа встретила ее, как любимицу.

   Первую сцену она провела с неподражаемой детской грацией ребенка-Снегурочки, упрашивающей дедушку Мороза и мать Весну-Красавицу, отпустить ее на волю, из дремучего леса, погостить у людей.

   Ее детский монолог прозвучал с таким подъемом, с таким восторгом, смешанным с уверенностью, что она найдет там счастье, во что бы то ни стало, что весь театр откликнулся гулом аплодисментов на этот молодой вызов судьбе.

   И вдруг невидимая из оркестра рука подала ей тяжелую корзину, наполненную белыми, как снег лилиями.

   Радостная, трепещущая Валентина низко поклонилась публике.

   Выражение восторга осветило все ее красивое лицо. Между публикой и прелестной девочкой-Снегурочкой словно протянулись какие-то невидимые провода, соединившие их друг с другом в одно гармоническое целое.

   Второй акт, где преобразившаяся из девочки-Снегурочки в простую крестьяночку Валентина попадает в царство царя Берендея и встречает там пастушка Леля, удался еще лучше молодой артистке.

   Валентина была, как в дурмане, передавая со сцены трогательную историю Снегурочки.

   Роль удалась ей, помимо ожидания, и удалась блестяще. Прелестная классическая сказка Островского захватила девушку. Роль Снегурочки чрезвычайно подходила к ней. Холодная маленькая Снегурочка уходит к людям из своего лесного царства, чтобы радоваться, веселиться и печалиться с ними вместе. Но у нее сердечко из льда, она любить не умеет. А в царстве Берендеев назначено общее благословение царем на брак девушек и юношей. Снегурочка видит счастье других, и ей хочется полюбить тоже. Она бежит обратно в лес, вызывает свою мать Весну-Красавицу из лесной чащи и умоляет ее дать ей немного сердечного тепла, любви, той любви, которую переживают люди. И Весна исполняет желание дочери, дает ей просимое, предостерегая ее от солнца, которое может погубить ее, расплавить, уничтожить своими лучами.

   Снегурочка возвращается в деревню, счастливая, радостная. Она любит пастушка Леля и отдает ему свое сердце.

   Но когда царь Берендей благословляет брачущиеся пары девушек и юношей - внезапно появляется солнце, и под его нестерпимыми лучами тает и исчезает на глазах толпы девочка-Снегурочка, умирая, все же счастливой тем, что узнала человеческое теплое, светлое чувство любви.

   - Вы очень мило играете, - встретил ее похвалой за кулисами режиссер по окончании спектакля.

   - Прекрасно, что и говорить! - подхватил Сергеев.

   А в уборной ее уже ждали "свои", на этот раз с Марьей Дмитриевной во главе, решившейся по настоянию младших членов семьи прийти посмотреть дочурку.

   - Валечка, умница ты моя! - прошептала старушка и вдруг тихо заплакала, прижимая голову дочери к груди.

   - Мамочка! а костюм-то каков на нашей Валентине! Вот что значит знаменитость, какой наряд-то ей соорудили, не поскупилась театральная дирекция, - вскричал Павлук.

   Хорошо, что Марья Дмитриевна не смотрела в эту минуту в лицо дочери, а то бы от нее не ускользнул смущенный и растерянный вид девушки. Всем своим Валентина сказала, что наряд Снегурочки у нее "казенный", сделанный театральной администрацией, и теперь она вспыхнула до корней волос за эту ложь.

   - А тебе Вакулин цветы прислал! Его самого в театре не было. Зато корзина!.. - тараторил Граня, - это за твое участие в продаже в киоске, а в следующий раз сам приедет и товарищей своих привезет, он говорил мне сегодня, я у него был с визитом. Весь первый ряд займут и хлопать будут. Ах, какой он любезный, завтраком меня угощал! - хвастал Граня.

   - А ты бы лучше уроки учил, чем визиты делал! - буркнул на него Павлук.

   - Ну, на тебя не угодишь, - обиженно надул губы Граня. - Я и то с Берлингом и графом разошелся и не дружу с ними. А ты все ворчишь.

   Граня говорил неправду. Он по прежнему дружил и с Берлингом, и с Завьяловым, и с Стоютиным, но боясь новой вспышки Павлука и исполнения угрозы последнего, не решался сознаться в этом.

  

  

  

   В последнее время Граня ходил мрачный, нахмуренный и сердитый. У Грани не было денег. За это время юноша так привык ощущать в кармане приятное позвякивание монет и шелест ассигнаций, как и привык проводить вечера в веселом обществе богатых друзей где-нибудь или в ложе театра, или в цирке, куда не проникал глаз бдительного гимназического начальства; привык одеваться франтиком, душиться дорогими духами, носить дорогую обувь... Он "тянулся" за богатыми товарищами и подражал их образу жизни и привычкам. Его "часть" растаяла очень скоро таким образом, благодаря подобным требованиям и вкусам; новых ресурсов неоткуда было ожидать, а требования увеличивались с каждым днем, так как привычка бросать деньги на всевозможные удовольствия глубоко пустила свой вредный корень в недра души Грани.

   И Граня страдал искренне, упорно...

   Приобретение денег являлось теперь ему чем-то вроде мании. Он думал о них, бредил ими. Правда, оставалась еще нетронутая материнская часть (Лелечкины деньги были уже дружно разделены и не менее дружно растрачены им и Валентиной, благо она сама предложила их), но Граня не решился бы ни за что беспокоить мать с подобной просьбой.

   А его друзья, Берлинг, Завьялов, Стоютин, невольно усиливали мучения Грани.

   - Лоранский! - едем прокатиться сегодня! - говорили то тот, то другой из них. - Жорж тройку нанял! Прелесть, что за лошадки!

   - Не хочу! одни поезжайте! - мрачно отказывался Граня и с завистью следил за товарищами, которые собравшись в кружок, оживленно совещались по поводу новой прогулки.

   - Да что ты сквалыжничаешь? - посмеивался над ним тот же Берлинг. - Всем известно, что наследство получил, а он скупится... - насмешливо добавлял он.

   - Хорошее наследство! нечего сказать! - закипал неожиданным гневом Граня. - Разве это наследство? Не стоило и брать-то его, только раздразнили им, несчастным сделали... - изводился он.

   - Да ты толком говори! - засмеялся его старший товарищ. - Все деньги вышли!?

   - Все! - безнадежно махнул рукою Лоранский.

   - Так ты займи! - простодушно предложил Берлинг.

   - Ах, правда! - обрадовался Граня. - И как это мне раньше в голову не приходило? Только где занять? - разом впадая в прежнее уныние, произнес Граня.

   - Ну, на первый раз у меня займи, а там я тебя в такое сведу местечко, где под проценты получишь, брат, все, что хочешь.

   - А разве дадут? - обрадовался Граня.

   - Понятно! - отозвался Берлинг. - Ах, да, ты еще несовершеннолетний, черт возьми! - спохватился он внезапно на пришедшую ему в голову мысль. - Тебе только шестнадцать лет!

   - Несовершеннолетний! - мрачно произнес Граня, - да и платить не из чего будет! Это, брат, в сторону клади!

   - Ну, так у меня и еще возьми! Поверю же я тебе. Не сбежишь же ты!

   И Граня занял у Берлинга, занял и у Миши Завьялова, и у юного графа и с ними же при первом удобном случае спустил эти деньги. Потом, воспользовавшись новым предложением, занял еще и еще и пошел уже занимать без числа и счета, благо богатые товарищи получавшие на руки деньги, предлагали ему.

   Сначала богатые, независимые юноши очень охотно снабжали деньгами Граню: его любили за веселость и добродушие; но потом товарищи стали коситься на молодого Лоранского, не получая обратно одолженных ему денег.

   И между друзьями и Граней пробежал первый холодок.

   Скоро этот холодок перешел в открытые враждебные отношение. Компания стала сторониться Грани. И Граня почувствовал себя еще более одиноким и несчастным, нежели прежде.

   Однажды вечером он встретил на улице молоденького безусого студента-путейца прошлогоднего выпуска их гимназии. Фамилия путейца была Веселов, и он вполне оправдывал ее своим веселым характером, откликающимся на всякие удовольствия и веселые проделки с самым живейшим участием.

   - Батюшки! тень отца Гамлета! - вскричал он при виде мрачно шагающей фигуры Грани. - "Что так задумчив? Что так печален?" - запел, безжалостно фальшивя, Веселов.

   - Денег нет! - отрезал Граня вместо всякого объяснение.

   - Ну, вот вздор - "денег"! - расхохотался тот. - Какие еще нашему брату деньги нужны! Пойдем-ка лучше со мною веселиться. У Люлюшиных вечеринка сегодня. Знаешь Люлюшиных? У них мебельные магазины в Андреевском рынке... И в карты играют и танцуют.

   - Не люблю я танцы. Барышень развлекать надо, а мне свои дома надоели: сестра, да подруги ее, - мрачно произнес Граня. - "Ах" да "ах" у них на первом плане... Ах, балы, ах театры... Ах Максим Горький... Ах, Станиславский! Ах, воланы! Ах бантики... Кудах-тах-тах! Кудах-тах-тах!.. Сущие курицы!

   - Ну, и не танцуй с ними, - снова расхохотался Веселов, - а на вечеринку все же ступай со мной за компанию. Там в карты играют. Смотри, выиграешь чего доброго - разбогатеешь!

   - Не хочу я в карты! - буркнул Граня.

   - Ну, вот еще! Того не хочу, этого не хочу! Да ты маменьки боишься, что ли? Дитятко какое! Сам с версту вырос, а без маменькиного разрешения ни на шаг. Ребеночек! Что и говорить!

   Веселов задел больное место Грани. Больше всего из ложного самолюбия и стыда юноша боялся, чтобы его не сочли ребенком, и, чтобы никто не мог принять его за мальчика, Граня готов был выкинуть самый необдуманный и нелепый поступок.

   - Ну, ладно, идем! - проворчал он себе под нос и зашагал о бок с торжествующим Веселовым на вечеринку к Люлюшиным.

   Там молодым людям очень обрадовались. Устраивали эти вечеринки для Манечки Люлюшиной, молоденькой пятнадцатилетней девочки-гимназистки, и для ее подруг.

   Начались танцы, до которых Граня был не большой охотник и, все с тем же Веселовым, они прошли в кабинет.

   Там при участии хозяина дома несколько человек гостей играли в карты.

   Граня понятия не имел о карточной игре, но тем не менее он сел по приглашению кого-то из новых знакомых за стол и принял участие в игре.

   Веселов сидел подле него и учил, что надо делать.

   - Нет, брат, тебе не везет, - произнес Веселов, после того, как Граня проиграл партию, - давай-ка я за тебя сяду.

   - Ну нет, я сам хочу! - упрямо проговорил Лоранский и продолжал играть.

   Но неумелый игрок Граня проигрывал все больше и больше. Наконец, хозяин дома взглянул на хорошенького мальчика, одетого в безукоризненное статское платье (Граня теперь не иначе появлялся в гостях, как в статском костюме, несмотря на то, что это строго запрещалось гимназическим начальством) и участливо проговорил:

   - Бросили бы, юноша. Раненько играть начали. Небось, родные не для того вам деньги дают. Ну, позабавились, ну и ладно. Пора и честь знать! Пошли бы с молодежью поплясать - куда лучше.

   Граня вспыхнул до корней волос, услыша такие слова. Как? Что? Его считают за малыша! Но это уже слишком! Он докажет им всем, какой он малыш! И не перестанет играть, если бы даже это сопряжено было с вопросом жизни и смерти.

   - Не беспокойтесь, - холодно отвечал он Люлюшину, - деньги у меня не родительские, а мои собственные, и я ими волен распоряжаться по своему желанию.

   И он с удвоенной горячностью погрузился в игру.

  

   Была уже ночь, когда Граня вышел от Люлюшиных. Он был сам не свой. Бледный, дрожащий, едва держась на ногах от волнения, шел он по пустынной улице, пробираясь домой.

   Сегодня с ним случилась страшная и неприятная история. Он незаметно проиграл двести рублей и должен был по данному им слову возвратить их, не позднее, как через три дня, выигравшему. Если бы это произошло несколькими месяцами раньше, юноша, безо всякой помехи вернул бы деньги. Но теперь у Грани не было ни гроша за душой. Он был должен и так всем своим приятелям, и, разумеется, никто из них не поверит ему больше в долг. А между тем отдать было необходимо. Веселов поручился за него, как за честного человека, дал за него слово, что он заплатит. При этой мысли Граня схватился за голову и заскрежетал зубами.

   Бессильное отчаяние охватило его...

   Что ему остается делать?

   Он в долгу, кругом в долгу! А тут еще уроки у него идут из рук вон плохо и не сегодня завтра его выключат из гимназии. Жгучее раскаяние на безалаберно проведенное время охватило Граню.

   - А все деньги! Эти негодные деньги! Не свались они тогда как снег на голову, не выбей меня из колеи, ничего подобного не случилось бы!

   Граня совсем забыл в эти минуты, что виновато здесь было не полученное наследство, а он сам, не сумевший распорядиться им.

   Он машинально шагал по улице с горячей головой, с сильно бьющимся сердцем. Жизнь представлялась ему теперь полной ужаса и горя. Положение казалось безвыходным, смертельная тоска леденила сердце.

   Страшно было возвращаться в гимназию, где все были недовольны им, жутко встречать товарищей, напоминавших об уплате долгов, и, наконец, ужас леденил душу при одной мысли о том, что Веселов придет через три дня к нему за деньгами с тем полузнакомым господином, которому их проиграл он - Граня.

   Бедный юноша задыхался от волнения. Холодный пот проступил у него на лбу. Он весь дрожал, как в лихорадке.

   Не помня себя от волнение Граня свернул в линию и вышел на набережную. В раннем рассвете весеннего утра высились здесь темными громадами иностранные корабли.

   Граня бросил машинально взгляд в их сторону и замер от неожиданности. Острая мысль подсказала ему выход. Желанный выход из ужасного положения.

   Завтра, он знал, один из заграничных пароходов должен был уплыть на родину, благодаря рано начавшейся навигации. Что, если он, Граня, всеми правдами и неправдами добьется того, чтобы его приняли юнгой на пароход, - он уплывет отсюда сначала в Швецию, затем в Америку. А в Америке, сделавшись янки, сумеет разбогатеть, накопить необходимую для уплаты сумму, и, кстати, и для себя, и вернется домой богатым человеком. Да, да, прекрасная мысль! Как это он раньше до нее не додумался! Какой он, Граня, глупец!

   А между тем все устраивается, так просто, так ужасно просто. Он скажет капитану парохода, что он круглый сирота и хочет поступить в юнги... Неужели же его не возьмут? Что у него нет документов - все это пустяки. Примет и без них. Ведь мог же их затерять, наконец! О, как он это хорошо придумал, Граня!

   Попросить принять юнгой на пароход, доплыть до Швеции, там пересесть на другой корабль, и дальше, дальше в страну золота и счастья! На вольный заработок! Туда, скорей! Жаль семью, конечно... Особенно маму... Она так любит его, и исчезновение ее любимчика Грани даст ей немало тяжелых переживаний! Но это в сто крат лучше, нежели ее Граню сочтут подлым бесчестным человеком. И, потом, он вернется к ней через год, через два, богатым, независимым и ее же обогатит, свою старушку.

   А пока ей можно оставить записку, куда и для чего он едет и почему он - Граня - должен будет так внезапно покинуть родительский кров...

   И, остановившись на таком решении, юноша уже много бодрее и спокойнее зашагал по пустынным линиям Острова к себе в Гавань.

  

  

  

   В тот же вечер Валентина играла новую роль.

   В последнее время ей не приходилось выступать на подмостках, так как в пьесах, входивших в репертуар их театра, не было достаточно значительной роли для амплуа, занимаемого ею. И только через два месяца после перерыва, в первые весенние дни ей прислали прелестную роль в пьесе Островского и Соловьева - молоденькой простенькой девушки, выросшей в деревенском захолустье.

   Роль понравилась Валентине. Она быстро вообразила себя в ней и тот успех, который ожидал ее у публики. В успехе она уже теперь не сомневалась. Она сознавала свою силу и гордилась собою.

   Но учить роль было положительно некогда. После утреннего чая, начиналась езда по магазинам, беседы с портнихами, благо теперь снова завелись деньги, на которые Валентина могла делать себе костюмы.

   "Лиха беда начать", - как говорит русская пословица, а "беда" уже давно началась у Валентины и теперь только продолжалась, не будучи в силах остановиться. Дело в том, что за первым костюмом Снегурочки, та же Марфенька снабдила ее и другими костюмами или материями для них, а то и попросту деньгами. Раз уже начав кредитовать, молодая Лоранская не могла лишить себя столь заманчивой возможности хорошо одеваться. А ее счета у Марфеньки все росли не по дням, а по часам, хотя Валентина, казалось, мало заботилась об этом.

   - Э, пустое! - с беспечностью ребенка утешала она самое себя. - Выплачу, отдам понемногу! А одеваться на сцене кухаркой нельзя. Публика осудит, да и товарищи тоже.

   При этом Валентина совершенно упускала из виду то, что между "платьем кухарки", как она называла свои прежние скромные костюмы, той красной кофточкой, которую она сшила при участии Лелечки к своему дебюту - была огромная разница. Но молодая девушка не хотела замечать ее, как не хотела помнить и ту скромную красную кофточку, так подчеркивавшую ее незаурядную внешность в первый спектакль.

   Теперь у нее были другие требования, другие желания. Получив возможность, благодаря тому же наследству, приобрести себе нарядные вещи, теперь уже не могла отделаться от охватившей ее горячки покупать, заказывать и примерять.

   - И как это ты так умеешь экономно все устроить? - удивлялась Лелечка, наивно поверившая со слов Валентины то, что у нее еще есть кой-какие остатки от ее части, на которые она и приобретает гардероб.

   Старшая сестра только краснела и отводила глаза от младшей сестры. Как бы ужаснулась благоразумная, экономная и расчетливая Лелечка, узнав о Марфеньке и ее счетах!

   Последняя уже начинала тревожить Валентину. Она несколько раз намекала девушке, что она "женщина бедная, сирота круглая" и что обижать ее грех. А в результате попросила делать более крупные взносы для уплаты по счетам, чем как это раньше делала Валентина.

   Последняя легкомысленно пообещала Марфеньке исполнить просьбу, совершенно позабыв о том, что большую часть заработка ей необходимо было отдавать матери.

   Наступил день спектакля. Вакулин сдержал свое слово и приехал взглянуть на игру Лоранской, привезя с собою нескольких своих товарищей из богатых аристократических домов. Они заняли весь первый ряд кресел.

   Раек, стулья и задние ряды кресел были заняты постоянными посетителями театра, состоящими преимущественно из студентов, курсисток и прочей учащейся молодежи. Находились тут же и Кодынцев с Лелечкой и Павлуком. На этот раз Граня отсутствовал, находясь в это время у Люлюшиных.

   Валентина, несмотря на роль, требующую скромного костюма, оделась дорого, красиво и изящно.

   Правда, платьице скромной дочери бедного помещика, Оли, которую играла сегодня Лоранская, было сделано из легкого розового батиста, но зато каждый волан был обшит настоящими брюссельскими кружевами и такая же косыночка из тех же брюссельских кружев в стиле Марии Антуанетты облегала ее плечи. В ушах горели, переливаясь, бриллиантовые сережки, что совсем уже не подходило к ее роли. Лелечка, одевавшая по обыкновению сестру, робко заикнулась было об этом.

   - Не твое дело! - вспыхнула старшая сестра, пугая бедную девочку непривычной резкостью тона.

   И Лелечка стихла, как всегда затихала она во избежание неприятностей, которых боялась больше всего в жизни.

   Глухой ропот одобрения прошел по первым рядам, когда Валентина вышла на сцену.

   Долетевший до ее слуха он сильно подействовал на нее. Уверенность в своей силе, в своей красоте наэлектризовала Валентину, давала ей апломб. Она вызывающе гордо подняла головку с видом королевы и победительницы, а с уст ее срывались в то время простые речи скромной трудолюбивой девушки-работницы, мечтающей о семье, о домашнем очаге, о труде в поте лица о бок с тружеником-мужем. И так дико, так странно звучали они в устах этой нарядной торжествующей красавицы!

   И сама Валентина почувствовала еще далеко не угасшим в ней инстинктом артистки, что вышло не то - фальшиво и нехорошо. Но поправиться и впасть в надлежащий тон роли было уже поздно. К тому же она не знала роли и брала позами, делая самые неподходящие движения и жесты. И она, понимая, что возврата нет, словно закусила удила, прибавляя все больше и больше апломба, гордости и уверенности в тоне и совсем не подходящих к роли.

   - Что вы наделали? Вы мне всю сцену испортили, - в отчаянии хватаясь за голову, вскричал, выходя за кулисы ее партнер Заволгин, игравший с нею. - Что с вами случилось!? И костюм какой! Да разве это Оля!? Принцесса, а не Оля! Испортили и мне, и себе!

   - Прошу без дерзостей! - холодно остановила его Валентина, чутко прислушиваясь к тому, что происходило за занавесью.

   Там хлопали, аплодировали, но далеко не по прежнему. Аплодировали из любезности первые ряды кресел, где сидел Вакулин с друзьями, в то время, как весь остальной театр поражал ее своим дружным безмолвием.

   - Что с Лоранской? - громогласно недоумевала какая-то молоденькая курсистка, волнующаяся на своих "верхах". - И узнать нельзя, точно подменили актрису.

   - Извините меня-с, - возмущался какой-то старичок профессор, - это обман какой-то! Это не Лоранская, а кукла бездушная! Да-с!

   Все остальные акты Валентина продолжала в таком же фальшивом тоне, как и первый, и так до самого конца пьесы.

   Лелечка, Павлук и Кодынцев не узнавали ее, всегда чуткую к вопросам художественной правды и красоты.

   - Плохо играет, - решил Павлук, - и вырядилась, как глупо! Зачем? Испортила дело только, ходит по сцене и точно говорит: посмотрите-ка мол, на меня, люди добрые, какая я нарядная и красивая. Глядеть тошно! Хорошо что у мамы голова разболелась и она с нами не поехала, а то бы ей было тяжело. И я уеду. Невмоготу!

   И не умеющий притворяться и сдерживаться Павлук демонстративно покинул зрительный зал до окончания спектакля.

   После последнего акта пьесы Валентина, выходя на сцену, услышала легкое шиканье и чьи-то свистки. Она побледнела. Злая улыбка исказила на мгновение ее лицо.

   - Ага! - произнесла в бешенстве девушка, - это из зависти свистят, моим нарядам завидуют, моей красоте, гадкие, злые, несправедливые люди!

   И, чуть не плача, она прошла за кулисы. Вдруг ее взволнованный взор встретил устремленные на нее с негодованием глаза Сергеева.

   - Дядя Миша! Что же это? - беспомощно, по-детски пролепетала она, бросаясь в сторону трагика и как бы ища его защиты.

   - Осрамились! Не ожидал, барышня! - отстраняясь сухо и отрывисто произнес тот. - Не ожидал! Забылись! что это храм... святой храм искусства... Здесь работа... талант нужны... а не выставка модных нарядов! Да-с!

   Последних слов Валентина не слыхала. Вся сгорая от стыда, переступила она порог своей уборной и, упав на козетку, зарыдала тяжелыми, безутешными, душу надрывающими слезами.

   - Михаил Петрович прав, - послышался над нею строгий голос, - мы привыкли видеть у наших актрис сознательное отношение к делу, - произнес появившийся в ее уборной режиссер труппы, - а вы, барышня, точно посмеялись над нами. Извините меня, но подобное отношение нетерпимо на службе. Нельзя коверкать смысла роли, желая щегольнуть нарядом и красотой. Мы привыкли иметь дело с работящими осмысленными труженицами, а то, что я сегодня увидел, извините меня, какое-то сплошное ломанье и больше ничего!

   - Что?

   Слезы Лоранской высохли внезапно. Ложное самолюбие и гордость, не терпевшие замечаний, заговорили в ней громче, чем когда-либо, теперь. Отлично сознавая, что она глубоко не права, Валентина все-таки не хотела признать этого. И она вызывающе посмотрела на режиссера.

   - Я не потерплю незаслуженного выговора, - надменно произнесла девушка, - потому что не считаю себя виноватой. - И предпочитаю уйти, оставить службу, нежели... - она не договорила, захлебнувшись от волнения.

   - А это как вам будет угодно! Мы никого не смеем удерживать силой, - произнес режиссер и, холодно поклонившись, вышел из уборной.

   - Валечка! Что ты сделала? О, Господи! От места отказалась! Валя! Валя! Голубушка! - залепетала, бросаясь к ней, Лелечка и судорожно обвила дрожащими руками плечи старшей сестры.

   - Ах, оставь меня, пожалуйста! Все меня оставьте! - раздраженно крикнула Валентина, но, не выдержав, упала головой на грудь Лелечки и залилась горючими слезами.

  

  

  

   Тревожно прошла эта ночь в сером домике.

   Измученную и рыдающую, привезли сюда Кодынцев с Лелечкой, Валентину. Марья Дмитриевна, впервые видевшая слезы старшей дочери, совсем потеряла голову со страха.

   -Валюша! Валечка! Полно, милая, не кручинься! Пожалей себя! Ну, не клином свет сошелся, ну найдешь другое место. В другом театре. Еще лучше найдешь! Птичка моя милая, красавица моя!

   Но слезы текли по-прежнему из глаз девушки, и, забыв всю свою обычную гордость, Валентина рыдала, как девочка, прильнув к груди матери.

   - Стыд-то какой! Подумайте! Ведь освистали меня! Освистали, поймите! Срам! Позор! Боже мой, умру - не забуду этого вечера! - шептала она, пряча раскрасневшееся, заплаканное лицо.

   Марья Дмитриевна, Кодынцев, Павлук и Лелечка с ног сбились, ухаживая за безутешной девушкой, всячески успокаивая ее.

   Но слезы Валентины не прекращались. С каждой минутой, напротив того, они лились все обильнее и девушка, казалось, готова была лишиться чувств.

   Наконец, ее удалось уговорить прилечь на диване. Кодынцев сел около, взял руку невесты в свою и стал тихим ласковым голосом утешать ее.

   - Ничего, ничего, Валечка, все обойдется! Еще как заживем славно! И в другой театр поступишь, а то и вовсе не поступай, на наш с тобой век хватит, да и твоим найдется чем помочь. У меня есть крошечный капиталец, вот его и утилизируем. Да и служба тоже. Не век же буду на ста рублях сидеть! Прибавку дадут, повышение. Так-то, Валечка... а ты бы...

   Владимир Владимирович не договорил. Глаза его испуганно впились в лицо Валентины. Она не плакала больше. Бледная, без кровинки в лице сидела она на диване и пересохшими губами лепетала:

   - А Марфенька? Марфенька-то! Ей надо отдать! А теперь не из чего! Ах, Володя, Володя!

   И она схватилась за голову руками и тихо, протяжно застонала...

   Ответный стон, только еще более отчаянный, пронесся по дому, заставляя вздрогнуть молодых людей.

   - Что это? - сорвалось одновременно с губ Кодынцева и Валентины.

   И в ту же минуту, помертвевшая от ужаса, Лелечка появилась на пороге гостиной.

   - Скорее... скорее... к маме... Маме худо... Граня исчез... Убежал Граня! О, Господи! Господи! За что нам все это!? - и обессиленная Лелечка, едва держась на ногах, прислонилась к косяку двери.

   ......

   Но Марье Дмитриевне Лоранской не сделалось дурно. Она не упала в обморок, слабая хрупкая старушка, оказавшаяся чудом выносливости и силы против молодых ее детей.

   Случайно заглянув в комнату Грани и не найдя его там в такой поздний час, старушка встревожилась не на шутку. Затем, заметив белевшуюся на столе записку, составленную час тому назад зашедшим на минуту домой Граней, она схватила ее, жадно пробежала глазами и внезапно, бледнея, схватилась за сердце.

   Протяжный, жалобный стон вырвался из груди Лоранской...

   Ее Граня, ее любимчик извещал в этой записке, что с первыми лучами солнца он покидает Петербург на шведском судне "Гильда", уходящем с рассветом.

   "Когда вы проснетесь утром, дорогая мама, - своим еще детским почерком писал Граня, - я уже буду далеко. Это необходимо. Я запутался в долгах, я проигрался в карты! Я негодный мальчишка, которого не сегодня завтра выключат из гимназии. И я решил исправить все это, уехать, заработать денег; вернуться, расплатиться со всеми и помочь вам всем.

   Не считайте меня совсем дурным, голубушка-мамочка, и верьте, что иначе я не мог поступить.

   Не забывайте меня...

   Прощайте, до свидание, моя бесценная старушка, обнимаю вас, Павлука, сестер.

   Ваш Граня".

   Лишь только первое мгновение отчаяния рассеялось и несчастная мать нашла возможность соображать и действовать, она бросилась к старшему сыну.

   - Паша... голубчик... не поздно еще, может статься, успеем, Бог милостив... Туда... за ним... к нему... поспешим, Паша...

   Павлук сразу понял ее намерение.

   Быстро, в одну минуту оделся сам, приказав принести верхнее платье матери, велел сестрам помочь одеть взволнованную старушку и, поручив обеих девушек Кодынцеву, под руку со старушкой поспешил из дома.

   Утро брезжило ранним апрельским рассветом, когда они оба, трепещущие, взволнованные спешили чуть не бегом по направлению к набережной, где должна была стоять у пристани "Гильда".

   - Неужели же опоздаем! Неужели она ушла? - испуганно повторяла Лоранская, обезумевшими глазами глядя вдаль.

   Как нарочно не было ни одного извозчика на пустынных улицах острова, а старые ноги Марьи Дмитриевны подкашивались от переживаемого ею волнения.

   Но мысль о необходимости застать судно, найти и вернуть Граню оказывалась сильнее хрупкого старческого организма.

   - Поспеть бы, поспеть, Пашенька! - каждые две минуты повторяла она и ускоряла и без того быстрые шаги, то замирая отчаянием, то снова разгораясь надеждой.

   Лучи солнца брызнули им навстречу, когда они достигли уже набережной.

   Большая красивая "Гильда" распустила пары.

   Гулкий рев парохода прозвучал над сонным островом как раз в ту минуту, когда Марья Дмитриевна с сыном вбежали на мостки пристани.

   - Стойте! Стойте! - не своим голосом закричала Лоранская, криком, исполненным отчаяние и боли. - Там мой сын, мой мальчик! Верните мне его! Верните!

   И она упала на колени посреди пристани, простирая руки вперед...

   По изможденному горем лицу текли слезы...

   - Граня! Мальчик мой! Дитятко мое! Вернись! Вернись! Я умру без тебя с горя, мой Граня! - лепетала она сквозь слезы отчаяния, впиваясь глазами в палубу судна.

   - Мама! Мама, я здесь! Я здесь и не уеду никуда! - вдруг раздался оттуда ответный дрожащий возглас, и в лучах восхода мелькнула знакомая рыжекудрая голова...

   Заскрипел сходень под чьими-то поспешными шагами и... Граня Лоранский заключил в объятие рыдающую мать.

  

  

  

   Быстро, быстро летит неуязвимое время...

   Проходят дни, недели, месяцы, проходят и канут в лету... Меняются люди, меняются обстоятельства их жизни. Набегают грозы, сверкают молнии, грохочут громы событий. Горе, радости, и опять горе и опять радости чередуются, сменяясь одно другим.

   И в сером домике у "синего моря" время вывело целую сеть событий и эпизодов для того, чтобы снова вернуть сюда в это мирное гнездышко, тихое безмятежное былое счастье.

   Как и год тому назад, в середине глухой и дождливой осени собралась дружная семья Лоранских вокруг чайного стола в столовой с их обычными гостями.

   Та же румяная Фекла подала самовар, та же холодная корюшка и грошовая чайная колбаса красуются на тарелочках, те же ванильные сухарики и морошковое варенье наполняют дешевые вазочки, и хлопотливая Лелечка разливает чай.

   Навадзе, Декунин, Сонечка Гриневич, все прежние друзья-приятели сошлись снова у гостеприимных хозяев.

   Но в самих хозяевах есть небольшая, чуть заметная перемена.

   Марья Дмитриевна чуть поседела за последние месяцы, вследствие пережитого волнения с Граней. Сам Граня изменился больше других. Хороший урок, полученный им от жизни, сослужил пользу юноше. Это уже не прежний легкомысленный и пустоватый франтик Граня, каким он был еще несколько месяцев тому назад. Это серьезный, прилежно занимающийся науками юноша, стремящийся к одной цели: искупить своими успехами в учении принесенное им его матери горе.

   Марья Дмитриевна заплатила из своей части долги Грани и Валентины, и теперь последние крохи "злополучного наследства" растаяли, как дым, но никто из маленькой семьи не горюет об этом. Напротив того, все члены семьи Лоранских, пришли к заключению, что без денег живется и дышится куда легче и светлей.

   - Не в них счастье! - решил первый Павлук после злополучного случая с Граней, снова горячо принимаясь за беготню по урокам и готовясь изо всех сил к предстоящим ему весною выпускным экзаменам.

   Он по прежнему горит желанием забраться в качестве врача в самые дебри глухой провинции лечить страждущих немощных бедняков.

   Валентина и Кодынцев повенчаны. Но это не мешает им ежедневно посещать серый домик и жить одною общею жизнью с его обитателями. Валентина горячо привязалась к своему доброму честному благородному мужу, не чающему в ней души. О сцене она и думать забыла, сознавшись в душе, что сцена влекла ее больше как выигрышный ореол к ее красивому личику, как цель удовлетворение тщеславия, нежели как заработок в труде.

   В последнем не оказалось необходимости, Кодынцев, имея небольшие средства, мог даже помочь семейству жены, совместно с Павлуком, до окончание последним академии.

   Одна Лелечка чувствовала себя тою прежнею Лелечкой, какою была и во время "богатства", как она шутя называла эту эпоху в жизни Лоранских. Налетевший вихрь не затронул, казалось, Лелечки и прежняя "бессребреница", как называла младшую дочурку Лоранская, осталась верной себе.

   - Господа! Нынче ровно год с того дня, как мы... - начал было Павлук, обводя глазами присутствующих.

   Валентина вспыхнула до ушей, Граня опустил глаза в свой стакан с чаем при этом напоминании.

   Марья Дмитриевна беспокойно зашевелилась на своем месте.

   - Ну, вот, есть о чем вспоминать! Противные деньги! Только хлопот наделали! - вмешалась Лелечка. - Без них куда лучше и спокойнее было! Вот то ли дело теперь! - и она улыбнулась всем своей светлой, детски радостной улыбкой.

   - Истинно да будет так, моя муд