Чапыгин Алексей Павлович - Из повести "На Лебяжьих озерах"

ерелезая лом, Ваган ругался, но упрямо шел вперед. За участком, в низине, ключ, дальше холм горелого бора, почти мертвый, опустошенный пожаром и бурями.

   - Там он... с бугра стрелять подано... - думал Ваган.

   На бугре строевые редкие сосны, опаленные снизу, печально чернели, раздвинув на стороны подсохшие нижние ветки. По верхушкам кое-где зеленела хвоя, а на земле с золотистой хвоей чахли вершины сосен, сломанные и брошенные бурей. Ваган не подымал головы, побаиваясь оступиться в глубокий ключ, ушедший под обрывистый берег. Когда поднял голову, то удивился: недалеко, на высоком месте бугра, прислонясь спиной к обгорелой сосне, стоял Петруха и спокойно курил.

   Ваган вскинул на руку винтовку, пригнул лицо к прикладу. Петруха, быстро подвинувшись вперед, сверкнул дулом ружья - затрещало эхо выстрела. По шапке Вагана со свистом скользнуло, от шапки полетел беличий пух. Пуля сзади шлепнула, как в подушку, кто-то охнул.

   Ваган выстрелил, но рука сгоряча дернула собачку, и пуля из его винтовки защелкала по деревьям. Ваган попятился на несколько шагов, прячась за толстую сосну, уронил глаза под ноги на убитого старшого Давыдыча.

   - Одного подсек, леший-те... постой!

   Ваган торопливо стал заряжать винтовку и коротко пожалел, что не взял казенной берданки.

   Цапай, выпустив новую пулю, тоже юркнул за сосну.

   - Чо-о!.. - сбоку Вагана крикнул Ивашка Кочень, тычась лицом в землю и дрыгая всем телом.

   Охотник выглянул из-за сосны:

   - Ушел с мишени... робята! - крикнул он. - Хоронись! Зарежет, как куриц.

   Парни опомнились, присели - кто за пнем, кто за выскетью в яме. Один дюжий Дударь лез по верху валежника, норовя ловчее приложиться, а когда выбрал подходящее место, выстрелил Петруха.

  

   стр. 32

  

   Дударь лег на облюбованной валежине, голова покосилась и повисла, берданка упала из рук.

   - Эй, Ваган! чего меняешь ближнего соседа на дальную родню-у? - крикнул Цапай.

   - Я-те не сосед! вор часовенный!

   У Вагана была привычка выставлять колено, когда он взводил тугой курок - он стал взводить. Цапай, заметив большое колено, приложился - затрещало эхо, повторяя выстрел.

   Ваган сел и опустил ружье:

   - Сломал колен? Обезножил - черная башка!

   По лесу пошел сплошной треск, парни стрелили, горячились.

   - Ребята-а! не стрель зря... цельсь, не упущай мишени! - закричал Ваган.

   - Ваган! кажи лико, в голове поищу-у...

   - Я-те поищу, каторжный! Леший-тя. - Он оторвал рукав рядовки, разорвал на ленты, стянул колено. Высунул дуло винтовки, нашел мушку и выстрелил: - Не дражни! Давай ладом воевать.

   Цапай за сосной дернулся всем телом, завертелся и, хромая, заковылял за более толстую сосну.

   - Щипнуло? Не уйдешь! Патроны иные с фальшью, мои... знаю...

   На ходу Цапай щелкал затвором.

   - Так! Будет тебе, Петра, наших резать...

   Цапай, волоча ногу, все сильнее щелкал затвором, видимо, в ружье завяз раздутый патрон.

   - Эй, вы-ы! пого... леший-тя!..

   Сбоку Вагана бухнул выстрел. Егорко Рыжий, прыгая по валежнику, закинув на плечо ружье, бежал к Петрухе, кричал:

   - Попал я-то?.. Я-а!..

   - Лешие-е! В ноги надоть... Ноги-и...

   Волоча ружьем по хворосту и валежнику, Давыдыч-младший бежал за Егоркой. Прихрамывая, Ваган вышел из-за сосны. Вдали, на холме, Цапай стоял на коленях - чернела и горбилась спина, головы не было видно.

   - Никак убили-и?!

   - Убили, Митрий, слава Богу, уби-и-ли-и!

   - Кричал: в ноги дуй! Жива душа... Петра, Петра! Зря ты меня от зверя вызволил...

   - Он те дунул бы-ы! Троим пить дал...

   - Чего делаете? Не трожь его-о! - кричал Ваган, но парней нельзя было удержать - они, подхватив мертвого Петруху, понесли к Вагану.

   - Страшной, а леккой, вишь?

   - Пущай их двое! Во, какой - гляни-сь...

   Парни поднесли и бросили Петруху рядом с Давыдычем-старшим недалеко от сосны, где стоял Ваган.

  

   стр. 33

  

   Ваган невольно взглянул на лицо Петрухи: прямо в лицо охотнику глядели укоризненно, широко открытые, мертвые глаза... Ваган не двигался и все глядел.

   Егорка Рыжий с ружьями на обеих плечах толкнул Вагана:

   - Мить, чего загляделся, а?!

   Давыдыч-младший, серьезно прибавил, стоя около мертвого брата:

   - Он и мертвой да живых доглядывает - за собой тянет. Глазы полы... Старики так...

   Ваган крикнул:

   - Зачем шевелили?.. Понятые здынут... Обрадели, леший!.. Ты, Рыжий, зачем его уружье навешал?.. - Он размахнулся без толку, ударил винтовкой по сосне - лопнула ложа, продолжал: - Теши затесы! Больше не пойду сюда-а!..

   Ругаясь и размахивая винтовкой, Ваган, хромая, пошел из лесу. Парни кричали и упрашивали:

   - Не ходи, Ваган!

   - Правь дорогу-у! Будем тески давать.

   - В пенусу без тебя запутаемся-а!..

   - Все к лешему-у! Все... Все!..

  

   * * *

  

   Когда отца не было дома, Акимка любил петь:

  

   Митрия дядю убили -

   Где же его схоронили?..

   Не у церкви Миколы

   Под большие колоколы...

  

   Мальчик пел и шлепающе шел по сеням в половину, где всегда сидел отец. Из своей половины Надеха крикнула:

   - Акимушко-о! Злобится он - кинь эту песню... Не любит!..

   - Его, дединка, нету, Митрия, татки, ей-Бо!

   - Должон придти! Учует...

   Акимка замолчал и, открыв из сеней в половину отца дверь, слегка попятился, бледное лицо мальчугана еще больше побледнело, глаза расширились, он упал навзничь, крикнув:

   - А-яй!

   Надеха слышала его крик и падение, выбежала, со страхом поглядывая в дверь, которую мальчик распахнул, увидала, что в избе никого нет - лишь на окне, из которого стреляет Ваган, сидела черная кошка.

   Надеха внесла Акимку на руках, положила поперек кровати на то место, где он всегда спит, хлебнула из ковша на стол холодной воды, вспрыснула мальчику лицо. Акимка задвигался и открыл глаза:

   - Кто тебе примстился, Акимушко?

   - А-яй! Боюсь...

  

   стр. 34

  

   - Да, хороший! Там никого нет... Кошка там, шальной, экой - кошка на подоконке...

   - Там есть! Ей-Бо...

   Акимка сел на кровати, мягкие ноги подогнул калачом.

   - Глядела я, хорошо, право - кошка...

   - Ай, дедина-а! Татка там - стень одна, страшной, весь сквозучий на солнышко, только голова на окошке черная...

   - Не голова же, кошка!

   - Спина... Спина... Втюкнуто... Боюсь!

   - Что втюкнуто? Что, Акимушко?

   - Боюсь, дедина! Боюсь...

   - Страшное углядел чтой-то?

   Надежда отвернулась к столу и заплакала. Акимка погладил ее вздрагивающие плечи, сказал:

   - Чего, дедина! Не плачь, хорошая, ей-Бо!

   - За Петрухой пошел... Петруха-т барина убил... Милого барина, а ну как убьет еще Митю-у...

  

   * * *

  

   В сенях знакомая поступь всколыхнула пол.

   - Ей-Бо! Татка... Я туда боюсь...

   Слышно было, как Ваган вошел в избу и на лавку бросил тяжелое ружье, он крикнул:

   - Надежка! Ставь самовар да поди к фершалу - скажи: "Брату ногу устрелили", пущай чего надо пошлет, для ради...

   Надежда спешно налила самовар, разживила, пошла к брату. Акимка слышал, как она говорила:

   - Сходи сам. Фершал за реку не ездит, а я не знаю, чего просить.

   - От стреляной уразы... Ну!

   Акимка от страшного крика отца упал на кровать и зажал уши руками. Ваган кричал:

   - Надежка-а! Рви меня за волосья-а, рви! Леший тя, легше мне - рви-и!

   - Митя, Митя, Бог с тобой!..

   - Принеси водки-и! Живи самовар!..

   Ваган молча пил остаток дня водку и ночь провел во хмелю. Утром сам пошел к фельдшеру.

  

   * * *

  

   Больница была за площадью в ближайшей улице. Ваган переехал, вытащил челн на берег и, хромая, крестясь на церковь, подошел к длинному деревянному зданию с крышей, вдавленной внутрь посредине.

  

   стр. 35

  

   Здание делилось пополам поперечным коридором. Одна часть здания была в окнах с решетками, другая - с серыми тусклыми окнами без решеток. С решетками, левая по коридору - тюрьма, правая без решеток - больница. Обе половины из коридора запирались на замки. Левой заведывал сторож в фуражке с зеленым линючим околышем, в сером кафтане с медными пуговицами, с дубиной в руке.

   Правую запирал фельдшер Голорвач. В коридор выходили окна, на левой с решетками, на правой - без. Сквозь решетки выглядывали голые люди, к окну без решеток подходили иногда одетые в полушубки и кафтаны разного возраста мужики и мещаны.

   - Хвати леший царствие твое! - бормотал громко хмельной Ваган, хромая во второй этаж по лестнице: - работали мужички так, что кресты да пояса мешали, а помирать забрались к фершалу! Житьишко-о!..

   Ваган никогда в больнице не бывал и не интересовался ею.

   Во втором этаже в коридоре Вагана встретил сторож с ключами в одной руке и суковатой палкой в другой.

   - Это у тебе, дедя, леший тя, што? - спросил Ваган, поглядывая на палку сторожа.

   - А што?

   - Присыпка, аль примочка, хвати-тя!.. - и оглянулся за решетки окон коридора, увидал голых людей с обрывками тряпок на тех местах тела, которые показывать не принято.

   Сторож гордо промолчал, прошел по коридору мимо двери в железе, вернулся. Ваган опять спросил:

   - Што эти крещеные, леший тя, будто в байне? - Он ткнул в сторону тюремного окна кулаком. У окна в больницу никого не было, только виднелись в глубине большой хоромины какие-то нары.

   Сторож еще раз молча прошел, постукивая по полу палкой, вернулся и строго спросил Вагана:

   - Тебе, хмельной, куда - в больницу аль-бо в тюрьму?

   - Може ладнее в тюрьму-то... стою... - загудел Ваган. - Воно ты кто-о?!..

   - Тогда вишь, скамля! одежу скинь, я дверь митюгом отопру, втолкну... у нас от начальства конструкца - рестантов, штоб не бегали, да казенных лопотин не били зря - держать голыми.

   - Леший тя! только дурак в ушате воду аршином мерит - я той меры не смыслю, с чего в ваш ушат полезу, брюхо чесать?

   - От начальства конструкца. Зачешется у тебя, мы и спину ладно чешем.

   - Мудры - хвати вас чорт! чуял про ваши порядки, ныне сам вижу...

   - Ты чего зубоскалишь, хмельной? Зарычу вот помощников - разом втолкнем, а там жди суда...

  

   стр. 36

  

   Разозлился сторож, но и Ваган взбесился - он шагнул к сторожу, поднял одну лапу:

   - Ну-ка, где твои сподручные? где? рычи, леший тя!

   Сторож попятился и забормотал, выставляя впереди себя палку:

   - Видать, не к нам... такого в путах приволокли бы...

   - Я вас всех свяжу вашими супонями! дверь и решетки сорву - закаетесь галиться над живыми, леший!..

   - Эй, стрелец-охотник! ты чего?

   Подошедший Голорвач осторожно положил на плечо Вагана красную прыгающую руку: Ваган притих и снял шапку.

   - Нога вишь, фершал, устрелена...

   - Замолчи-ко... поправим, передохни... Я вот пацъентов на кормежку спущу - займусь тобой...

   Ваган оставил сторожа и пошел с фельдшером к двери больницы. Голорвач прыгающей рукой стал попадать в замок. Левой рукой он поддерживал правую. Отпер дверь и пригласил спокойно, почти вежливо:

   - Заходи и потерпи.

   Ваган вошел в приемную, холодную вроде сеней. В приемной была дверь в палату на замке. Фельдшер отпер ее, оттолкнув половинки двери на стороны. Из глубины больницы понесло Вагану родным запахом - прелью портянок и дубленой овчиной.

   Против двери, выстроившись гуськом, стояли одетые в полушубки и кафтаны больные, у всех их было взято на руку по корзине.

   Передний из больных, русый мужиченко с тусклыми глазами, в затянутом ремнем полушубке нагольном, сняв суконную шапку и склоняя набок голову, сказал просительно:

   - Я, фершал, вот уж кой раз, говорю: дай ты мне, для ради Христа, чего-нибудь от закалки живота!.. Сам знаешь - закалит, надворья нет, и хошь ты конем по земле валяйся!..

   - Ты, Антипов, зря место занимаешь... - сказал равнодушно фельдшер, - у тебя катар, жрешь ты соленую рыбу - говорю: ешь кашу жидкую, пей молоко, а ты квас дуешь...

   - Батюшко-о! сам знаешь - все кусочничаем, побираемся - больница не кормит - едим, што мир подаст - кашей не кормят, берем, што есть, и молока не дают...

   - Говорю тебе - зря лежишь! брюхо у тебя, как худая печь - дым нейдет, тяги нет, а ты его еще сырыми дровами глушишь, оттого все в тебе захолонуло - ни тепла, ни дыму.

   - А ты, для ради Христа Бога, дай-ко прочистки-то настоящей!..

   Фельдшер, не слушая больше первого в ряду, обратился к другим больным и развел прыгающей рукою по воздуху.

   - Ну, пацъенты! подите-ка, к полудню приходите сытые, да в миру не очень запаздывайте - уйду скоро.

   - Ты бы, фершал, не запирал больницу-ту!..

  

   стр. 37

  

   - Ране, опрошали бы город - с утря.

   Ваган, прихрамывая, отошел с дороги: больные, шумя, с корзинами в руках, пошли побираться.

   - Кой леший!.. зачем ты их, фершал, под замком держишь? своровать доски кому надоть?.. в нашей стороне топить есть чем, - сказал Ваган.

   - Не учи, стрелец! людей знаю - не запри церковь, и в той кабак разведут.

   Ваган засмеялся:

   - Оно, ежели ты - верно!

   - То-то, верно! губы посинели, смерть у изголовья, а мы за стаканом водки тянемся... так вот! Миром кормимся и по малу лечимся... - ворчал фельдшер, тиская дрожащими руками колено Вагана. - Ядрен ты! иной бы лег и зверем ревел, а вот ходишь... нагноение...

   - Не оченно - ночью скомнет шибче...

   - Кусок штанины попал... дай-ко, вытащу. - Он выволок из раны щипцами кусок тряпки. - Больно?

   - Не, што ты! ворочай ладом.

   - Стрелено?

   - Стрелили чутку...

   - Хмельной, а ты крепись - не пей - жар приступит...

   Фельдшер подошел к грязному стенному шкапчику, порылся и подал Вагану что-то завернутое в бумажку.

   - Вот засыпь... душная, да ни што... сыпь и завязывай, не ковыряй руками - облегчит... еще ее напишу - тут мало... купи у аптекаря... - фельдшер говорил про себя, но громко: - латынь забыл... напишу по-рассейски...

   Чтоб не прыгала правая рука, фельдшер, поддерживая ее левой, крупными каракулями написал: - "Ядоформ". Свернул бумажку и дал Вагану, прибавив:

   - Заречный ты - хорошо сам - я за реку не езжу!

   Ваган вышел из больницы, сунул порошок с рецептом в карман рядовки и, хромая, пошел в кабак:

   - Леший тя!.. перво ладом надоть полечить - душу...

  

   * * *

  

   Из кабака Ваган побрел к избе Филата, прежнего целовальника.

   На ступенях низкого крылечка сидел какой-то мещанин в сибирке. Когда Ваган поднялся, стукнув в двери избы тяжелой рукой, мещанин сказал:

   - В лесу Филатко.

   - Леший тя! в кабаке не дают в долг, а у Филатки позаймовать можно...

   - Путики глядит кривой... пастей - сотня есть - у Епиши не торгует... мне он тоже надобен - заклад...

   - Дай кось, леший тя, покурить! капшук потерял...

  

   стр. 38

  

   - Я не курю... старой веры...

   - Худо... Путики? ха! у него от медведя отбою нет, жалился - он на Пукше реке... сыщу-у!

   Ваган побрел прочь, хромая.

   - Ты бы полечилси-и, стрелец! ноги-и!.. - крикнул, вставая, мещанин.

   - Был у фершала - пьян! у пьяного завсегда - руки железо, ноги - тесто! - бормотал Ваган, идя к лесу.

   Вечерело. Ваган еще не прошел поля, поднялся ветер, валил с ног, срывал шапку.

   - В лесу тише, ты - зверь!

   В лесу ветер торжествующе пел, как в поле, сдирал с потной головы Вагана беличью шапку. Везде шелестели листья, падал лиственный дождь. Деревья трещали, прислонясь голыми вершинами. Скрипели надломленные сосны, пугливо и беспорядочно чертя сучьями темнеющее в вышине небо.

   - Замололо!.. леший тя!

   Ваган кружил по лесу без дороги, падал, вставал и вместо того, чтоб попасть на знакомые тропы в глубине леса, пошел к опушке обратно...

   Где-то не надолго всплыл месяц. Кое-где, сквозь деревья сияли блеском луны крыши строений, как лесные озера. Ваган выбрел из лесу и сказал укоризненно:

   - Откуль брел, туда прибрел - зря чорту штаны кроил!..

   Перед ним ближние деревья черны и уродливы. Дальняя часть кошеных лугов с перелесками, с зародами сена покрылась густой полосой тумана. Месяц исчез за тучей. Хмурая полоса густела, ширилась, двигаясь к лесу. Ветер затих. На дальной дороге в стороне стали тускнеть деревья и исчезли в тумане...

   - Паморочит... леший те!.. ужо ко тема грянет...

   Тьма густела. Быстро чернело небо. В лугах невидимы стали перелески с елями и матерыми соснами. Если Ваган подходил к перелеску, то понимал лишь его по шуму ветра в ветвях - ветер припадал порывами. Когда в стороне севера вспыхивали зарницы, то черная грива леса на вспыхнувшем тускло зеленом небе оживала на мгновение.

   - Бог мигнул... Господь!..

   Иногда на зеленеющем от зарниц пространстве видел Ваган, как дрожали тяжелые сучья черных сосен и тонкие прутья голых берез. Пахло прелой травой, но пуще пахло перегаром водки.

   - У, утробу жжет - пить, пить!

   В густой тьме Ваган прибрел по отблеску воды к реке. Спустился к берегу, встал непослушными коленями на серый песок, приблизил к воде, лижущей, подпрыгивающей во мраке - лицо, стал пить нападком. Мокнула шапка, текло по лицу, он сбросил шапку. Вблизи чернела

  

   стр. 39

  

   кокорина, подполз, навалился на плоский бок кокорины грудью, протянул ноги:

   - Аль конец тебе, Ваганко? предатель, Ваганко!..

   Лежал долго - глядел во тьму - сверкали обручи валов по реке и уходили, тускнея, в даль.

   Показалось - тусклая вода реки засветилась огнем, собралась в большой круг - озеро... огненное озеро!.. За озером матерые, огненно-красные на черном - сосны.

   Ваган опустил к воде лицо: в огненной воде видно далекое дно, заломленное кокорьем. Там кто-то, косматый, переваливаясь, бродит.

   - С чего такое леший? У-у-у-ву-у!

   Ваган завыл, как старый волк. Ему вспомнилось время, когда он подростком, бродя по лесам, заходил на лебяжьи, лежал на берегу, глядел в озеро и видел водяных:

   - С чего мне? робенком так было... с чего? аль утопнуть весть дает? - У-у-вву-у!..

   Озеро, сияя, горело, даже глазам стало больно. Из глубины его, как от брошенного камня, стали выскакивать на красную поверхность белые пузыри - много их, они не лопались, а росли и охорашивались, шевелили крыльями, проплывая мимо Вагана.

   - Лебедушки-и!.. што?!..

   Он видит - у всех лебедей человечьи головы, лица бледные, с укоризненными, мертвыми глазами... Последний, оглянувшись, проплыл с седыми кудрями, его глаза живые, он внятно сказал не забытые Ваганом слова:

   - Глаз убиенного бойся...

   - Утопнуть весть!.. утопну-у! - пробормотал Ваган, высоко подымаясь над кокориной, и как бы продолжение бреда услыхал неясно в черном воздухе плаксивый голос, похожий на голос Акимки:

   - Нь-каа!.. анде-е-л!..

   - Не в пору весть... ишь, чистая душенька Акимушкина соскучала... кличет!.. Жжет, тошно жить прокля-то-му-у!..

  

   * * *

  

   Чуть брежжило, Ваган встал, нашел шапку, и на плоте, который был им на случай спрятан в кусты, переехал домой.

   В сером свете утра, косматый и какой-то свалявшийся, как медведь весной, Ваган подошел к дому, помочил из лужи у крыльца распухшее колено - осторожно вполз на крыльцо, встал, держась за стойку, запустив руку в дыру около стойки, выдернул заложку. Приоткрыв дверь в сени, нащупал ржавую, тяжелую рогатину и вновь на плоте уехал за реку.

   Над лесом всплыло белое солнце. Ваган, поднявшись в гору, воткнул рогатину в землю, оглянулся на родную избу. Подумал:

  

   стр. 40

  

   - Хмельному, вишь, неладно... Може на Пукше утопну - обнять бы Акимушку-ту...

   Словно Божий пространный невод, от солнца на реке лежала серебристая рябь... Набежало остроконечное облако, похожее на синюю огромную птицу - от него померкло солнце, сгладился на реке серебряный невод, унылы, однообразны стали берега реки с молчаливой избой Вагана и хмурыми деревушками. В стороне запада, на бледном словно обтянутом белой парчей небе, еще не совсем растаял комок тусклого месяца.

   Ваган махнул рукой, выдернул рогатину и, повернувшись, побрел к лесу, обходя Городище.

  

   * * *

  

   Хромая, опираясь на рогатину, лесным ломом, среди сосен, перелезая валежины, шел Ваган на Пукшу искать Филата Кривого.

   - Медведя убью, помогу старому - опохмелить есть чем! - думал Ваган и наглядывал более торную тропу.

   Словно сказочные богатыри, покрытые серым мохнатым пологом оленьего мха, далеко распростерлись столетние валежины. Кажется, что тут когда-то было побоище - много великанов лесных побили время и бури. Бесконечно число крупных пней, поросших тем же седым мхом, и кажутся пни курчавыми головами великанов, чьи тела распростерлись во мху.

   Жадно оглядывая лес, вздыхает тяжело Ваган:

   - Нету нас с Петрой ходоков... Нету более... Батюшка сузем глухой непросветный, кто окромя нас пойдет в твою утробу? Кто напустится?

   Слышит Ваган, как в стороне гремит тугое крыло рябчика. Слышит, как хлопается, садясь на ель, глухарь, видит, как недалеко с ели птица пугливо вытягивает черную шею с круглой головой и красными бровями.

   Вот застонала желна:

   - Кру, кру - гы-ы!..

   Слышно, как топор, стучит по дереву ее крепкий клюв.

   - Тут хошь помирай... Лес умеет петь похоронную...

   Саднит колено, но упрямо, все вперед ковыляет Ваган. Меркнет лес - день тускнеет...

   Снова поднялся ветер... Сплошной треск и шум пошли по лесу, а ветер все усиливался - чернело, нависало небо, стало худо видно тропу.

   - Ломит... Падера! - думает Ваган, поглядывая на стороны.

   Когда какая-либо, перестоявшая свой век сушина, сгибая молодые сосны и роняя пудовые сухие сучья, рушилась близ тропы, оглядывался на нее:

   - Почешет в голове, леший тя, не востать!..

  

   стр. 41

  

   Иногда сломанное дерево падало с треском поперек тропы: Ваган, минуя старый лесной лом, перелезал вновь оброненных великанов...

   - Не пороши дорогу... Утроба лесная - не пороши! Не всяк напустится иттить, а мне все равно... Курить нет - скушно...

   Ближе к реке, лес стал редеть и помельчал. Путь пошел уклоном вниз, мох вязче и мокрее - даже по тропе вязли ноги.

   На реке были падуны - они шумели, как десяток водяных мельниц, выбрасывая вверх сверкающий туман. Ветер, подхватывая туман, нес по лесу... Ползли сумерки, и ближних к реке древесных стволов не было видно - лишь в вышине над рекой, в хмуро серебристой мгле, плавали узоры черных ветвей и косматые шапки сосен.

   - Выбрала стойло кривая душа!.. Легше, поди-кось, в аду жить, чем на этой реке... - проворчал Ваган, ставя рогатину к углу большой, будто не лесной избы.

   Он распахнул тяжелую дверь: в огромной каменке с двумя жерлами тлели угли. В избе жарко, но не дымно. Ваган задел головой потолок, теплая сажа посыпалась за шиворот, он пригнул голову и на грядке над каменкой нащупал лучину, зажег, осветил избу. В жаркой избе никого. На широкой лавке у стены пестерь с открытой крышкой, набитый хлебом и мешочками с харчем. На высоких, просторных нарах в углу - другой пестерь, рядовка серая и рысья шапка. Перед нарами из грубо-отесанных досок большой сундук.

   - Эво, леший тя, с приданым, што ли?

   Ваган погладил вспухшее колено и сел на сундук, вытянув ноги к дверям, уперся спиной в кромку нар, локти положил на нары:

   - Кабы полопать! Хлеб есть, но, вишь, хозяина нет... Да покурить бы...

   В сундуке завозилось.

   - Кой леший! Приданое то - нешто живое? Харапается... Ужли Филат зверя какого уловил - на кормежке держит... Ха!

   Изнутри сундука постучало; голос Филата сказал глухо:

   - Эй, леккое тебе лежанье - сойди!

   Ваган засмеялся, встал, пригибая голову.

   - Што ты, Филат! Где?

   Крышка сундука приоткрылась, Филат Кривой, не вылезая из сундука, спросил:

   - Штоб-тя насквозь! Как падера? Перешлась? Нет?

   - Перешлась... Давай покурить, - вылазь-ко!

   Старик вылез из сундука и, переменяя догоравшую лучину, сказал:

   - Вагаха! Дивлюсь я тебе - можешь ты ходить, штоб насквозь, в таку падеру суземом!

   - Давай курить-то! Да покорми...

   - Глаз нет - хлеба сколь душа примет, а ты? - На, курь!

  

   стр. 42

  

   Старик вынул из пестеря кожаный мешечек, подал Вагану. Ваган, набивая трубку, говорил:

   - Пьяница я, Филат - верно! Только чужого век не зацепил, разе то брал, што в моем дому...

   Набив трубку, он с жадностью выкурил, стоя, сел на сундук и еще набил. Филат уселся рядом, говорил, пошлепывая ладонью по углу сундука:

   - Две недели эту домовину строил, - штоб ей насквозь, а как состроил - сердце на место село... успокоился. Грозы аль падеры боюсь: как гроза - дома я беспременно в клеть и в сундук... В суземе еще страшнее...

   - Пустое все - кабы не я, всю бы ночь просидел... Слышь, шумят падуны, леший тя, где тебе разобрать шум!..

   - Шум падунный, леккое тебе лежанье, завсегда пойму... Обыкнул...

   - Ни што удумаешь - от падеры, леший те, сундук, што пузырь на воде - сломит падерой сушину сажен в двадцать, тяпнет он по крыше - вот те сундук!.. От избы печное место разе только останется... Бывало экое...

   Старик съежился, взял у Вагана трубку, набил и закурил.

   - Опохмелиться шел я к тебе, Филатушко! Падера мне, што бучень поет, а водки к разу нет - беда!

   - Водка есть, леккое тебе, закуси-ка - выну рыбник... Тощой охмелеешь скоро... Падуны мне страсть надоели - хочу человечий говор послушать... Вот, на-кось!

   Старик подал Вагану из пестеря тресковый початый рыбник, полуштоф водки и деревянную небольшую чашку.

   Ваган спешно налил водки, выпил, сломал попалам рыбник и, не вынимая костей, стал жевать, вновь выпил и заговорил, повеселев:

   - Богат Ваган! Спасибо, Филатушка! А шел я тебя еще от медведя слобонить, путик твой ломит, а? Я рогатку взял, уружье - разбирать... осекается - полка сбилась, кремень новый на...

   - Молчи, леккое тебе! Угощаю, для ради чести - ты с зверьем меня не обходишь, а медведицу - избыл...

   - Эво, леший тя! Сам?

   - Сам, сам...

   - Без уружья?

   - Без уружья, штоб те!..

   - Да как? Рогаткой - ты из сил вышел...

   - Хитрость людская вернее уружья.

   - Ну, леший те, говори - поучусь!

   Старик долго посмеивался и курил, потом выколотил о каменку трубку, сказал:

   - Сколотил я, Вагаха, четыре кряжа еловых лекких... Гвозди были, ходил все, за медведицей поглядывал, когда, думаю, штоб ей

  

   стр. 43

  

   насквозь, дитят распустит. Наглядел, зауснула под выскетью, а дитенки убрели...

   - Молодая, видно! Заблудящая, - сказал Ваган.

   - Може, леккое ей, - молодая...

   - Вишь, поздалые медвежонки... Теперь, леший, старые медведицы гонят детей, не берут в берлогу - одного оставляют в пестуны на весну...

   - Одного? А тут двое... Ну, медведки играть играют, а я их в мешок уловил, да и унес к плотку, да лапы им гвоздями пришил к бревнам-то, штоб им! И плоток бултых в воду, а река, сам знаешь - конь конем! Подхватила плоток, зверята реветь!.. Выбежала из кустов медведица, да к реке - в воду... Шулькотень пошел, смехи-и!.. Медведицу с плотком в падун сунуло, она-то выплыла, по берегу бежит, ревет, а те вынырнули на плоте, мордами трясут, мокрые - рты открыли, скулят, как щенки!.. Да, так и избыл зверя. Одно лишь, что река с загибами, не далеко унесло... За то медведице теперь не до меня-а!.. Хи, хи! Учись Вагаха. Леккое тебе!..

   - Леший те! Нечему учиться... Мучить не примает душа... Убью скоряе...

   Ваган выпил водки, крякнул и сказал:

   - Надо медвежонков снять, Филат.

   - Не, штоб те! Неприступно - река шальная, падуны, омута, избу покроет глубь, а берега - кокорье и жижа, в воде ломье...

   - Медведицу я дойду, коли што, медвежонков сыму!.. Сыму-у!..

   - Кинь - утопнешь! Леккое... Упрямый ты...

   - Возьму у тебя пестерь да топор, да рогатку и в ход. А далеко ли они?

   - Не далеко... Штоб им! Версты за две. Крутят - вишь, загибы у реки большие - широко набродила вода, как пьяница по полю...

   - Сыму, леший те - дай-кось во-о-до-чки!

   - У тя што с ногой? Леккое...

   - Петру доходил - ни што-о!

   - Ой ты, Вагаха! Давай завяжем лучче...

   - Ни што-о! Леший, штанина не слезат, ни што!

  

   * * *

  

   Утром, чуть забелело на востоке, Ваган слез с нар и допил водку. Солома со мхом на полу избы был мокры от сырости.

   Филат зажег лучину, открыл окно, стал топить каменку.

   - Ты, штоб тя насквозь, - закуси на дорогу!

   - Не, не хочу с утря... Отчего, лешия тя, мокро?

   - Отдает дверь, а в щели мокрота с улки лезет, - падуны бросают.

  

   стр. 44

  

   Филат выколотил пустой пестерь на нарах, поправил лямки, дал Вагану:

   - И не по спине тебе зобня, да живет, коли что медвежата прогрызут.

   Ваган сходил, умылся, помочил колено и навесил пестерь, взял топор и рогатину.

   - Есть еще водка-то?

   - Есть-то есть, да не поднесу, чтоб-те - посля ужо...

   - Коли ежли так!

   Ваган побрел берегом вниз по реке. Старик топил избу, но звуков избы не было слышно в шуме воды, идущем от реки.

  

   * * *

  

   Над рекой, в светящемся влажном тумане, в вышине плавали верхушки сосен. Ни ближнего, ни дальнего леса не было видно, лишь виднелись на поворотах реки белые взмахи падунов по откосам, с сиянием бегущие в тусклую даль. Под ногами мох, грязь, кокорье - итти тяжело, но Ваган бредет упрямо и думает:

   - Битая нога, леший-тя, становить зачнет...

   Он взял у старика табак и трубку - часто курил.

   Впереди, сквозь однообразный шум воды, словно жаловался звериный рев.

   - Недалеко, видно! Прикодолил, кривая душа! Свычен - ужо Епишу прикодолит - сам кабатчиком станет...

   С треском ломая старый валежник, загородивший путь в низину, Ваган спустился мимо большого падуна. Падун, с гладких в зеленой тине камней, кидал холодные ленты воды.

   - Зверь тоже, только пасть студеная...

   Охотник, минуя падун и заломленный еловый перелесок, пробрался в покатую, туманную низину, увешанную с боков черными, словно кривые, изогнутые руки, толстыми сучьями столетних сосен и сушин.

   Охотник у реки увидал медведицу. Она металась по берегу, увязая в грязи, мокрая и жалкая. Забегала, ломая сучья, на сухую, в обхват, ель, упавшую поперек реки. Вновь вернувшись, беспомощно ревела на берегу.

   - А-а! а-а! - взывала она слезливо, как человек.

   К ели прибило водой плот, проскочить дальше мешало приставшее ломье и сучья ели. На плоту два мокрых, темных комка, съежившись, дрожали молча. Вода захлестывала на плот, плот двигался - то погружаясь в воду, то всплывая высоко на воду.

   - Медвежонки... Опойки вы никудышные!..

   Медведица у пня ели встала на дыбы, оскалила зубы и не пускала Вагана к реке.

  

   стр. 45

  

   - Ты што? Пусти-кось, сватья, шалая! Устряпалась в грязи-то...

   Ваган слегка ткнул ее рогатиной в мокрое брюхо.

   - Филат не то, что мы с тобой - растяпы!.. Силой не берет. А зачни капостить леший - он и тому успеет хвост защемить, оплошеет нечистый - шкуру сдерет да на избе высушит... Дай-кось, пусти же! Медвежонков сыму...

   Медведица схватила конец рогатины, нагнула голову - о железо хрустнули зубы. Тряхнув головой, она съежилась и отползла в сторону, как ушибленная.

   - То - оно!.. Молодая... Зубы мало перевела.

   Ваган, сбивая рогатиной попадавшее под ноги сучье, пошел по ели на реку, но лишь конец рогатины тронул плот, придвигая его к берегу, как медведица вскочила и заревела громко - она кинулась к ели.

   - Леший тя! Не зли - дело делаю, а то, как кошку на ухват!..