Чапыгин Алексей Павлович - Из повести "На Лебяжьих озерах"

   Алексей Чапыгин.

  

   Оригинал здесь: СовЛит.

  

  

   Акимка заметил, что отец собирает харч в пестерь.

   - Татка! Ты без меня, ей-Бо, не ходи, возьми опять в лес-то...

   - Нет, сынок! Неравно прострел падет, задерет меня зверь и ты загинешь... Место широко, без ног не выдти-ть - медведь тебя на кокурках не потащит.

   - Стрели ладом!

   - Да уж попробую, только без тебя...

   Акимка спал и не слыхал, как отец справился в лес и, выйдя на задворки, закуривая, оглядывался на красную зарю за рекой над крышами Городища: на синем, в белесых облаках небе, красная заря горела огнем. Черные крыши домов, звонница и купола церкви резко и четко выделялись на красном. Ни стен, ни окон домов не было видно. Туман скрывал дома городка и воду реки.

   Ваган курил и думал:

   - Смолкла водушка... птицы улетели... Примета есть: коли рано смолкла река - осень долгая, а у меня и собачки не заведено - охотник!

   Ваган встряхнулся, вскидывая на плечи пестерь, повесил винтовку и зашагал:

   - Наследыш мой, в ельнике не зря спущался: жирует медведь и ночевка там близко.

   Пенус был широкий и мокрый. Пока Ваган переходил к ельнику, стало темнеть. Белесые облака низко нависли.

   В ельнике он снял пестерь, чтобы не трещал по веткам, и, отыскав знакомое место, заметил под выскетью развороченный мох.

   - Ишь, где!

  

   стр. 4

  

   Он ползком, как под утку, пополз к берлоге, держа в руке ружье. Подполз, потянул воздух носом:

   - Дух чижолый - тут!

   Ваган отполз в сторону, выдрал из земли молодой куст вереска, - сухой; вернулся, стоя, зашел сбоку, поджог вереск и сунул в берлогу - подождал... Из берлоги показалась толстая голова, мохнатый еще линючий хребет. Вылез пестун - подросток медведь. Встав на задние лапы, неуклюже пошел прочь от берлоги, фыркая носом.

   - Не любишь дыму, падина! Тот раз большим казался?.. Зря, опойка, спужал... - подумал Ваган, двинулся за медведем осторожно и, стоя задом к берлоге, выстрелил... В вершинах сосен бухнул отзвук.

   - Говорю - на перевозе подождешь! Это он для острастки, видно, на задках шел?

   Медведь упал и начал рыть лапами землю - конец, брат! Не ройся...

   Ваган продул дымную винтовку, вытащил из ее гнезда медный шомпол, стал наматывать смазку, но когда взялся за пороховницу - сзади затрещал валежник. Ваган не успел ни повернуться, ни отскочить: на плечи ему пали тяжелые, звериные лапы. Вагана сунуло вперед, шапка свалилась и, зажимая дуло ружья в левой руке, охотник упал лицом в мох - жарко дышащая, двадцатипудовая масса навалилась, а плечи заныли, и затрещала на нем рядовка.

   - Выволочь нож... медведицу проглядел... - спокойно подумал Ваган и правой рукой полез за голенище. Выгнул спину, пряча голову. Во мху было сыро и душно, глаза кололо травой и ныли плечи. - Непервой! Я те кишки выпущу. Погодь, сватья...

   Смутно услыхал, как вокруг заговорило эхо выстрела, шлепнула по мягкому пуля. Ваган почувствовал, что на плечах его когти зверя судорожно сжались и медленно стали разжиматься - теплая масса грузнее опускалась на спину, дрыгая всеми суставами.

   - Кто бы это вызволил меня?..

   Ваган отпустил дуло ружья, уперся из всех сил руками, коленями в мох - вылез, ничего не видя кругом, обтер воду с лица рукой, замаранной в чем-то липком, отдышался и разогнулся, стал оглядываться. Недалеко в сером армяке стоит чернобородый человек, гораздо меньше Вагана ростом. За плечами берданка, сам зубы скалит - ощеряется.

   Ваган подумал:

   - По стрельбе да зубам - Петруха Цапай, по волосам не он, по бороде - леший...

   Темнело быстро. Ваган, спотыкаясь о валежник, худо видимый подошел к человеку и протянул руку.

   - Крещеный ли, нехристь, а здорово и спасибо!

   Черный пожал руку.

   - Леший-те с ней, но ежели не ты, гляди, тогда, заместо медвежьей, пришлось бы сушить мою шкуру.

  

   стр. 5

  

   Чужой человек снова показал крупные зубы, помолчав, сказал:

   - Стемняет, давай к избе завастривать.

   - Давай!

   - Ты чего уружье кинул?

   - Некого бить... потом возьму - пущай ржав откиснет...

   Пришли в избу, где еще недавно Акимка пищал вместе с рябчиками.

   - У тебя, крещеный, ни кошеля, ни топора?

   - Уружье за спиной - харч в брюхе. За то у тебя, Ваган, есть что есть!

   - Правда! Клади огонь - топор за каменкой, а я верну к тропе, захвачу пестерь, толокна сварим...

   Идя за пестерем к тропе, Ваган оглянулся на избу. На мутно зеленеющих наволоках с пятнами зародов сена, у черной шершавой копны избы чернела тень человека. Она сгибалась и разгибалась. Слышался звон топора - по заре далеко несся гул и треск дерева. Человек готовил дрова.

   - Петруха он! Цапай... Незнакомому отсель костей не вынести... глухо... - думал Ваган.

   Наволоки все больше тускнели... Смутная тень, слитая с высокой стеной дальнего леса, чернела. Северные кипарисы-ели - хмуро вырезывались на блеклой полосе зари. Лишь по средине черной равнины серебристыми зигзагами сверкала лесная река, то западая, то вновь сияя холодными отблесками неба. Казалось, черная картина, без границ широкая, была подчеркнута блещущим, могучим штрихом, придававшим мертвому и смысл, и жизнь... Где-то жалобно пиликал, безнадежно и одиноко, запоздалый куличек:

   - Тю-ли-ли... тю-ли-ли...

   Хряст дерева и звон топора смолкли.

   От черной точки избы вдали, почти слитой с шириной наволоков, Вагану пахнуло дымом.

   - Затопил избу...

   - Тю-ли-ли... ли... ли...

   - Чего поздал? Жалишься, пишишь, куличенко. Замерзнешь, брат, не улетишь... - думал Ваган. - Без поры вылупился... Так и люди тоже... Отобьются, отстанут от своих и жалятся. Ходят... плачут да злятся... Важнецкий был Петруха охотник, а из гнезда выпихнули - убил сгоряча; теперича, брат, замерзнешь... Стой! Никак в сутемках тропу-то я проглядел? Ан, нет - вон она!

   Пригнув вниз голову, Ваган свернул к черной стене леса и отыскал тропу.

  

   * * *

  

   Черномазый в теплой избе поел, ожил... Говорил, все-таки, мало. Ваган заметил, что он прячет глаза. Говорит неровно: то знакомым

  

   стр. 6

  

   голосом, то чужим каким-то. Нос у черномазого приплюснутый, похожий...

   - Чего еще? Петруха! - думал Ваган, курил и молча ловил за чужими чертами лица знакомые. - На того цыгана с ярманки тоже схож... Ваганом зовет... знает...

   Черномазый разделся, вынул нож из-за пазухи, воткнул в паз, а кожаную ножну мягкую повесил на рукоятку.

   - Дай-кось, дедя Ваган, покурить!

   - На, курь!

   Черномазый, левой рукой приподняв густые усы, правой сунул трубку в зубы.

   Ваган сказал:

   - Вижу, как куришь! Ты это, Петра. Привычку помню: усы кверху рукой драть.

   - Ты не язычник! Тебя не таюсь... привычка такая, всех прятаться - Цапай я... Петруха, верно!..

   - Я давно баял, когда слухи ходили: убег и молодец! Петруха парень смековатый...

   - Был смековатым, теперь злой и бессовестной!

   - Зачем так?

   - А затем, что ежели была бы у меня твоя сила, Ваган, грязи бы из людей наделал! Старик на озерах говорит: "Кого судить пришел? Родную землю поцелуй, покайся! Старого не воротишь, врагов нет... Новые в твоем грехе не виноваты". А я баю: не целовать землю пришел, пришел ее кровью полить - новой ли, старой, где разбирать?..

   - Старец правильный...

   - Вырос я, Ваган, в лесу, на воле, и никому от моей воли худого не было... Обсемениться думал - жену завел, избу вывозил. А избу соседи разрыли, жена сбежала в город столишный... найдить не мог, и она не знает, что сюда приду... Нешто я не понимаю? Земной радости лишили меня - небесной не видать!.. Вот хожу иножды по лесу и вою волком, деревья нюхаю: ни одна деревина так за душу не берет, как береза. Насмонешь в горсть березовых листьев, приткнешь лицо, нюхтишь... Сразу тебе станет и тошно, и радошно... Тошно оттого, что не человек ты - зверь, везде на тебя кля<п>и расставлены... радошно, что вспомнишь Троицын день, молодость, караводы с девками... почуешь себя маленьким тем, что бегал по лесу - березу ломал, во ржи колюху рвал, по крышам лазал да лошадей летом по деревне боском шугал... Эх, Митя-а!

   Цапай приткнулся лицом к ладоням рук, упер локти в колени и, вздыхая, замолчал, а по рукам в рукава красной рубахи потекли слезы.

   - Три, Петра, к носу - все пройдет!..

   - Не пройдет, ежели я слепой! - Петруха поднял голову, глаза

  

   стр. 7

  

   блестели, но были сухи, лишь под усами не видно было крупных зубов. - У тебя, Митрий, кровь на плечах, зверь разодрал.

   - Пущай! Ништо. Разденусь, пепелом засыплю - обойдется... Давай спать. Завтрева ко мне пойдем, пестерь здесь оставлю, уружье возьму, а звери полежат, не сопреют... справим литки, водочки выпьем, да чаишку позудим.

   - Ляжем... Ты, Вагаша, часто ли ходишь здесь?

   - На наволоках широко - люблю тут бывать.

   - Норка в реке живет иножды... горносталь тоже... бивал!..

   - Не то норку - рысю здесь я раза четыре бил...

   Оба разулись и залезли на нагретые доски нар, но не спали. Ваган зажег длинную лучину. Петруха говорил:

   - С рысями я молодой часто возился, знаю повадки ейные, особливо зимой... Ежели на лыжи встал да рысь попала, не бойся, что перво она уйдет от тебя...

   - Ну-ну, говори, Петра!

   - Рысь, Ваган, кошка... У кошки подошва копоская, щекотная - она скорехонько на бегу подошву насмонет, лизать зачнет, к лизу снег приварит, она опять полижет лапы - глянь и побежит, что в катанках. Лапы все грузнее, на дерево ей не удтить - глездят; а как будет у ей ход малый, - тут и бери!

   - Эх, Петруха! Ладный ты был охотник.

   - Был я, Ваган Митя, хорош ли, худ, а был! По доносу этой гниды урядника - приказ вышел: "собаки, чтоб не кусались, кои должны быть на привязи, иные перебиты". Того не знают, что продержи смирную собаку дня три на веревке - спусти, беспременно укусит кого...

   - Верно! леший-те с ними.

   - У охотников собак избили, а без собаки нешто промысел! Подать добыть нечем, земля худая. Урядник без разбору зачал собак стрелять. Убьет да еще за заправ полтину теребит; зарой битую, а не закопал - еще полтину давай! Молчали все, хошь спи на них. До меня дошел: "Убей корову - собаку не трожь, или у меня, - говорю, - прострелу не бывает". Он же, гнида, хлоп мою собаку, а я его по сердцам мазнул... Ну, да ты знаешь сам!

   - Знаю! Лучина гаснет - спать, Петра...

  

   * * *

  

   Изба у Вагана двужирная, на две половины. Пол покосился, шкафы старые изломаны, но видно, что жили здесь когда-то хорошо и добро копили. Скамьи новые, но расхлябанные; стулья и диваны деланы в старину, крашены дешовой мумией, стертой от времени. Диваны и стулья были перевиты проволокой, пыльной и ржавой.

   Ваган добыл граненый полуштоф водки, поставил на стол, усадил

  

   стр. 8

  

   Петруху на скамью, сам сел на другую против, налил водки по чайному стакану:

   - Ну-ка, медвежий избавитель мой, держи! - и опрокинул водку в широко раскрытый рот, покряхтел, стал закусывать калачом. Петруха мало отпил из стакана.

   - Ты чего так пьешь? Чаем запьем. Надеха обновку раздувает; скоро, поди-ко, леший-те с ней, принесет...

   - Не пью много, Ваган! Пасусь...

   Петруха еще отпил водки, закусил тем же калачом и сунулся к окну, поглядел на реку.

   - Ты не сумлевайся... Начальство без нужды ко мне не придет, да заодно и вечер смурый...

   - Нужда начальству, Ваган, по мне завсегда есть! - ответил Петруха, хотел сесть на скамью, но на его месте сидела тощая черная кошка. Цапай с ужасом столкнул кошку:

   - Ну-ко ты... жихорь!

   Ваган подхватил на колена кошку. Поглаживая лапой, большой и черной, говорил:

   - Хорошая у нас кошка! Только, вишь ты, завсегда котят ест. Одного, этак, мы хвалить зачали, отняли сразу... Хвалили все: хороший котеночек! хороший... Того не съела - вырос.

   Надежда внесла самовар и, увидав Петруху, который глядел на нее, остановилась, потом подошла, торопливо сунула самовар на стол, проворчала:

   - Надавало гостей с большой дороги...

   - Ты молчи, водяница! Он меня спас...

   Надежда еще раз внимательно оглядела фигуру Петрухи. Он по-прежнему, оскалясь, глядел на нее молча:

   - Тьфу ты, бес черный! - отплюнулась Надежда и ушла, хлопнув дверью. Акимка тоже хотел зайти в избу, но тетка не пустила его.

   Петруха забегал глазами: вскинул глаза на печку, на окно, вскочил, подошел к ставню в подполье, приподнял и заглянул под избу.

   - Брось-ко, леший-те побери! Допей водку, да чаю налью, - сказал Ваган, заваривая чай.

   - Не донесет?

   - Брось, не пикнет! Ты мой гость, сказано.

   Петруха сел, допил водку, повеселел и тут же помрачнел, нахмурился. Не закусывая, начал хлебать, обжигаясь, горячий чай. Заговорил тихо и торопливо:

   - Грудастая, крепкая девка удалась... Маленькой знал, а, поди ты, какая... Эх, Вагаша! Милый мой... Волосы какие! гибкая, чорт...

   - Давай - курь трубку! - Закурили поочередно. - Не-е-ряха! - обронил Ваган и, указывая пальцем на низ печного места около пола, прибавил: - энту дыру горносталь проел... я все думал - мышь. Рыбу да мясо ел, убил его не сразу... много всякого добра спортил... не

  

   стр. 9

  

   ср-а-зу! потому я кажиный вечер пьян, у винтовки ладом прицела не нахожу, а днем падина не капостит...

   - Убил таки?

   - Убил... Надеха кабы не голая была, так ей место в первых девках... Тело белое, што твоя кожура на молодой березе, лицом, волосом и статью взяла, да неряха - леший-те с ней! Все раскидает по избе; не то горносталь - приходи хошь медведь, лопай... Неряха она с малых пор, с тех самых, как барин из-за реки зачал ухаживать... Мильенщик дьявольный! Прибасы дарит... манит шальную!

   - Знаю, Вагаша! знаю.

   - Знаешь не все - все знай! Гость, друг... Я ей говорю, леший-те... сестра, говорю, Надежда, ищи иных женихов... приезжий шишкун, на всех девок зарится - бросит. А она, глядишь, как ночь потемнее, плывет к нему, быдто ее водяная сила тянет. В одной, Петра, плывет рубахе, только волосы звеют. В лодке пытала ехать, лодку я расстрелял в дырья. Был раз пьян, да зол до гола-горя, пустил по ней в окошко пулю, но видно на свою-то кровь рука стряслась - прострелился... Утром, гостюшко ты мой, спрашиваю: а што, водяница, ведь я, кажись, стрелил по тебе? Убил бы...

   - Ну, так как?

   - Да што! "Убил бы, бает, туда мне дорога"... Вот, как полюбила!.. Сам бы его, Петра, решил, барина, - не убивец вишь, душа энтим не марана... Разве со зла, пьяный, коли што...

   - Этому барину, Ваган, твою сестру любить недолго. Вон моя подружка про то знает! - Петруха указал пальцем на берданку в углу. - Тут, Митя, иное дело. Кабы твоя сестра меня полюбила, а?.. Все бы тогда нашел я! Землю, небо... а?.. Зажили бы...

   Ваган крякнул, налил водки, выпил и молчал. Петруха продолжал осторожно, изредка покуривая трубку:

   - Барина бы... я... решил... деньги у меня есть и еще будут, а с деньгами, знаешь, широкая дорога... Я к ней давно приглядываюсь... сестре-то...

   - Решеный ты, Петра, человек! Как я, решеный... Сколь думал, бросить все, идтить, Акимку в науку отдать: башка у него из золота... И все-то сижу я, пью, да в окошко на реку свинец пущаю... А любовь? Любовь, Петра, не бахилы, захотел - натянул... В нее силом не попадешь... Тяжелое дело - любовь; прилипнет, не отвяжешься, не липнет - убей, не льнет!..

   - Я ужотко с барином поговорю... С тобой, Ваган, дела этого не решить... Вот что: шкуры медвежьи ты продай. Говори: "один убил". Мне мой пай малый: хлебом выдай, сухарями, да нет ли у тебя берданошных патронов? Вышли свои-то, а мне еще на сей земле пострелять придется...

   - Берданку спьяна променял на кремневую... патроны, леший их побери, остались. Два опойку - Акимушке дал. Вот! - Сняв с косого

  

   стр. 10

  

   пыльного воронца пачку патронов в серой бумаге, Ваган подал Петрухе...

   - Ну, теперь любому силачу загривок наколочу! - пошутил Петруха слегка хмельной, беря берданку на плечо.

   - Ты бы ночевал, Петра.

   - Нет, Ваган! спасибце... спать где, поищу...

   Они вышли в темные сени, Ваган, держа Петруху за плечо, направлял к дверям, чтоб не наткнулся, сказал, что-то припоминая:

   - Да, стой-кось, Петра!

   - Говори, Митрий!

   - Ты сказал давеча, што деньги у тебя есть?

   - Сказал, Ваган, сестру твою голодом не сморю...

   - Сестру кинь! откель у тя деньги?

   - Барин дал... колокола вешал...

   - Вешал? вон што-о! Слышь, Петра; по долоту так выходит што ты церкву обкрал...

   - Как это выходит-то?

   - Вишь... постой, не тянись вперед! Долото было раньше мое, пекарям продано, а ты жил в куреню... говорили...

   - Долото не одно в Городище...

   - Нет, слушай! Там, где долбили, по всей долбежке царапина... на долоте, Петра, зуб, а ты не заточил зуб-от...

   - По целине пахать забыл, да боронить поехал!

   - Бобыль я, но боронить не учи, Петра!

   Петруха в сумраке сеней у отворенной двери мелькнул бледным пятном лица, поворачиваясь к Вагану:

   - А что, Ваган, ежели в сам-деле я церковь ограбил?

   Ваган помолчал, тяжело опустил на плечо Петрухе руку, сказал:

   - Не язычник я! Доносить не люблю... и по ладному еще не знаю - ты ли вор?.. Коли дознаюсь, что Богу супротивник ты... приду тебя вязать...

   Петруха торопливо сошел с крыльца, отошел, снова мелькнул в темноте пятном лица, поворачиваясь к Вагану, и, шлепая в сумраке ладонью по берданке, ответил:

   - Гости, Митрий, с веревками! А я тебя угощу твоим подарком по се-рд-ца-а-м...

   - Слышь, бросим! може пекаря, аль Тарасяна... Ты заходи - и... обскажешь, а я дознаюсь правильно о долоте...

   Петруха не ответил и, словно испугавшись чего-то, быстро нырнул в темноту.

   Ваган, всматриваясь, пригнул голову:

   - Кой тя леший спужал?

   В стороне, саженях в четырех от крыльца, смутно белел костер березовых дров. Ваган разглядел, что кругом костра побежали две черных фигуры. По блеску мелькнувшего в темноте ружейного ствола

  

   стр. 11

  

   он узнал Петруху. Петруха, пробегая, скрипнул зубами и пробормотал внятно:

   - За-а-ре-ж-у-у... че-р-р-т!..

   В другой фигуре Ваган признал немую. Он попятился в сени и, запирая дверь, подумал:

   - Пил не много, а сбесился... без ума с шальной время вадит...

  

   * * *

  

   Барин сидел в угловой комнате и пил вино. У образа горела лампадка, на круглом старинном столе зажжены были свечи, и на подоконниках окон тоже. За окнами мрак, но тут было тепло и уютно. Пальто, шляпа и пистолет лежали на ближайшем стуле, как будто бы он только что уходил или собирался уйти из дома. Сидел он в черной бархатной рубахе без пояса, с серебряным галуном по подолу. На столе стояли два стакана, словно барин ждал кого-то в гости. Опорожнив бутылку, он ставил ее под стол, а из-под стола брал непочатую, откупоренную. Жмурясь на свет, из темноты комнаты вышел к барину Петруха Цапай. Барин равнодушно взглянул на него, налил в порожний стакан вина и сказал, тыча горлышком бутылки в налитый стакан:

   - Пей, мошенник!

   - Вот те спасибце, дедюшка!

   Петруха шагнул к столу, выпил, утерся серым рукавом кафтана и попросил еще, и еще выпил.

   - Не наше, хорошее питье: с души не тянет, идет в душу.

   - Садись! стул возьми.

   - Постою, что мне... только, видишь ли, я с делом, дедюшка...

   - Ну, какое твое дело - денег надо?

   - Деньги потом, перво уговориться... Видишь: коли ежели я служу тебе, то надо-ть и поговорить толком... Служу, головы не жалею: и ежели попросишь, не то колокола навешать, а церковь с места на иное перетащить, для тебя возьмусь за все...

   - Ха-ха! Зачем же? Говори еще, да пей... пей!

   - Выпью, дай-кось! - Петруха выпил и начал вкрадчиво, почти умоляюще:

   - Ты вот что, сиятельность! Уступи-ка мне девку-ту, Надеху из-за реки...

   - Девку? Надеху...

   - Да, Надежку Ваганову... Тебе все одно... Ты не любишь ее, балуешь только черева... Есть девки для ради тебя не хуже, особливо как ты денежный. - Значит, уступи...

   Барин молча пил вино. Петруха продолжал:

   - Потому я к тебе хорошую экую дружбу веду - худа ты не делал мне и готов укрыть от полиции...

  

   стр. 12

  

   - Ну, ну! Готов, заступлюсь всегда... пока жив...

   - Вот оно это самое... а так, как тут мы оба в эту ее, как бы по любови идем, то, знаешь, не ловко...

   - Чего неловко?.. Все ловко: кто сильнее - правее... кого больше любят, тот первый... Ха-ха!

   - Нет, ты не грай! Граять, брат, тут нечего, а страшное тут... Тут ежели мы оба да еще за одно...

   - Ты запутался... Любишь ее?

   - Люблю-у!

   - А она - любит?

   - Не знаю... Тут вот самая закорючка, о чем и просить тебя пришел... Кабы не это - дело тогда короткое...

   - Короткое?

   - Да... развел бы вас с Надехой, и просто...

   - Как бы ты развел?

   - Ну, чего же... берданка разлучница ладная.

   - Убил бы? Я смерти не боюсь.

   - Знаю... просить тебя пришел... Ты живи на здоровье, ходи - земли не жалко!

   - Скорее к делу. О чем просишь?

   - Не примай ее... гони! Нет, не так. Наговори ей, научи меня спознать, а как спознает меня плотью, от тебя, може, отступится?..

   - Ты бы, Петр, с Тихоновной поговорил - я не сваха... Так просишь?

   - Прошу...

   Барин встал, взял со стола зажженную свечу, пошел в темные комнаты, скрипя паркетом и пошатываясь. Петруха стоял и глядел на него.

   - Ползи за мной на коленях, если просишь!

   - Изволь, хоть на брюхе поползу!

   Петруха встал на колени и пополз за барином.

   - Догоняй, мошенник! Не отставай!

   - К чему так?

   - Ползи, ежели любишь и просишь.

   - Ползу и поползу. Отступись, не примай ее... Подарков не дари... Не улещай...

   Барин все шел, а Петруха полз на коленях. В дальной, темной комнате с старинным шкафом в стиле "ампир" и столом, барин задрожал и попятился: у стены с бледным лицом кто-то стоял вытянувшись.

   - Зачем? Эй, зачем? Курьер! - Он уронил свечу, стало темно. Тяжело дыша, барин спешно повернул на свет в угловую.

   В темноте он слышал по лестнице две пары ног, стучавших гулко, какое-то мычание и голос Петрухи:

   - Опять ты, жихо-о-рь?! Отстанешь?

  

   стр. 13

  

   Крик и топанье ног успокоили барина, он перестал дрожать, сел на прежнее место, выпил вина и подумал, косо усмехаясь:

   - Немая ходит за каторжником, как тень... Все имеет одинаковые причины... Видно, мошенник сделал то с ней, что и я с лебедем из-за реки?.. Лебедь тебя не полюбит... Ты мало знаешь полюбившую первый раз женщину... Ха-ха...

  

   * * *

  

   Тихониха вернулась от барина под вечер.

   - Водочки сладкой поднес! Хороший баринушко... Нехристь он - все уговаривает с ним жить в совьем гнезде: "одному, дескать, ночью страховито", а сам, поди-кось, миляшиться со мной ладит?.. Оно бы ни што с богатеем жить, да Надеха больно любит его... Бредит им.

   Дарья сбросила кумачный плат с головы, распустила по плечам темнорусые косы, чуть начавшие седеть. Погляделась в зеркало:

   - Ишь ты, раскраснелась с барской-то приманы! Ничего еще, Дарьюшка! Пригожа да полногруда... Тело белое тоже не опрахотело, крепкое... Вот кабы здеркало получше завести... Да у нас только шкуры с кренделями в лавках... Ладно! барина ужо попрошу - пущай здеркало из Москвы, аль откуль хошь вытребовает... Ахти мне! Яишницу забыла - сгорит в печи, да и гороховица тоже...

   Дарья, распоясав под грудями на клетовнике, сарафан, пояс, взяла ухват и, вытащив из печи горшки, поставила на стол, отогнув скатерть, завороченную углом. Помыла руки, помолилась, села ужинать.

   - Не заперла сеней крюком... Вишь, цыганы лезут, не отвяжешься, пристанут... того дай, этого... - Подумала она, заметив, как мимо окна к крыльцу прошел цыган. Слышала она, как поднялись на крыльцо, прошли сенями. В избу приоткрылась дверь, и зоркие глаза из щели обшаривали избу.

   - Да входи-кось, нехрещеный!

   - Крещеный! врешь, тета...

   Цыган в куртке с цветным кушаком и погонялкой в правой руке, распахнув избу, вошел, снял шапку с длинных кудрей, тряхнул бородой, переложил кнут из правой руки в левую, перекрестился на образ, поклонился Тихонихе и, оскаливая зубы, сказал:

   - Кушать - хлеб рушить?

   - Приходи, пожалуй!

   - Закусываешь?

   - Да...

   - Жрешь?

   - Мм... да что ты, неладный, привязался? Голоден, так садись, похлебай гороховки...

   - Спасибце! Лопал я, дединка... А вот ночлежку ищу, дозволь у тебя становать...

  

   стр. 14

  

   - Сними-ко лопотину, распояшься и Бог с тобой... странных не гоню!

   Цыган, не раздеваясь, быстро, зорко оглядел прируб, заглянул в окна на деревню и оглядел избу Тихонихи:

   - Большая, стародавняя фатерка! черная была, с дымником?

   - Вековщина! сруб большой, а живу одна одиношенька. Мужа давно в Афанасьевскую ярманку пьяного убили... Вчерась сон приснился, и такой-то неладный: будто пришла я младеня хоронить, беленького да базенького, а младень в церкви будто глазки открыл. Проснулась я, села на лавку, окстилась и гляжу: от луны светло, и во всех-то углах, словно кто белый стоит, да глазами поводит... Ушла к соседке, ночевала - дома-то озорко стало зауснуть.

   - Страшно, поди, одной?

   - Страховито, милый!

   - Хочешь, я к тебе приходить буду? Я добрый...

   - Не оченно, кажись, добрый! Похож на одного нашего тут, Петрухой звали... Только волосы да борода не схожи... Сослали Цапая в каторгу за урядника, а избушку - новая была - по бревну разнесли...

   - Зачем избу-то нарушили?

   - Затем, милый, что на чужом будто месте состроена, а Петруха-то сам возил ее, ладил.

   - Знаю...

   - А откель знаешь?

   Цыган сел на лавку, распоясался, бросил кнут в угол, к дверям, а из-за пазухи у него вывалился нож в кожаных ножнах.

   - Эко ножище у тебя, милой!

   - Телят свежу, да скотом промышляю...

   - Так знаешь, что Петрухино домовье срыли?

   Цыган опустил низко голову и сказал:

   - Говорили... Слыхал уж...

   - А сам-то ты откелешный?

   - Из Беловодской...

   - Дом-то, поди-ка, тоже есть?

   Цыган поднял опущенную голову и шутливо сказал:

   - Избу-то я новую состроил, только плохо свел хоромы: четыре кола в землю вбил, да бороной покрыл... в большом углу поставил Миколу, в другом Рожество. А утром, что, думаю, холодно? - Глаза продрал, гляжу - всю избу снегом занесло... из своей съехал, да с тех пор все по чужим подворьям шатаюсь...

   - Ишь ты, милой, шутки какие! - засмеялась Тихониха. - А больше построев не заводил?

   - Я-то не заводил, к матушке построй спроводил.

   - Ловкой!

   - Матушка моя построй заводила, да работников наймовала, а только один довела до конца, и то не велик...

  

   стр. 15

  

   - Какой же?

   - В шесть досок - зовется гробом.

   - Ахти, не баской! Дети-то у тя, милой, есть?

   - Дети? - цыган оскалил белые зубы. - Был младень, тета, захотел я ему по-християнски молитву дать, да поп не поехал, далеко...

   - Ну, так как же?

   - А, так! Дело было в Петровки... Жарко, жене некогда - косить наладилась... Младень плачет. Дай, думаю, разрублю - перестанет... Разрубил я младеня, в зобенку склал, посолил, чтоб не испортился. Привез к попу за молитвой, а поп глухой да близорукой, нагнулся, мясо понюхал, да и говорит: - "Свежее мяско. Почем торгуешь?"

   - Ой ты, зуб! Экое соврал...

   - Жена тоже сбежала.

   - Отчего сбежала-то?

   - Смеяться стали... Слабоумный! Вишь, как дело-то было: женился я на брюхатой... Прошел месяц от свадьбы, жена и родила...

   - Слава Богу! Дому прибыль...

   - Еще бы! Что худого только скажу тебе - реву робячьего терпеть не могу. Пошел на базар да двенадцать зыбок купил... Несу я эти люльки, соседи спрашивают: "Куда тебе, свет, столько зыбок?" Да как же, говорю - женился, а жена в первый месяц младеня родила! Ну, как она каждый месяц родит по младеню? Реву не оберешься, ежели какому зыбки не хватит. Стали попрекать глупым мужем - сбежала...

   - У Петрухи-т Цапая тоже сбежала жена, когда его в каторгу угнали...

   - Знаю, дединка!

   - Ты из Беловодской? Поближе на три деревни по сюда есть Кучумова, в ней у меня два мужика знакомых живут: Васе Митрев да Максим Спицын, - не знаешь ли их? Максим-от хорошо жил, хлебно, а Митрев худо.

   - Обоих знаю! Нынь видал...

   - Ну, как они?

   - Да что! Максим живет худо - молотит, в амбар мешки воротит, замарался, как чорт, и будто-те у пророка, что целый день народу кричал о Боге - плешь запотела... Вот Митрев, тот живет, куда годись - хорошо!

   - Ну, што ты?

   - Право! Сидит у окна, рубаха красная вся в пестрых заплатах, глядит гордо, курит трубку, да за окошко плюет.

   - Ой ты, зуб! Опять граешь?..

   - А ты, дединка, как живешь?

   - Да уж рази и мне пошутить? Неважно - вдовье дело бумажно... Идешь, пути не видишь, а споткнешься - все вперед подаешься: к смерти ближе...

   - Младеня во сне видала, так к добру. Ты где спишь-то?

  

   стр. 16

  

   - В прирубе, милой!

   - Так уж ты мне тоже в прирубе наладь постельку... а?

   Улыбнулся цыган, вскинул глазами в окно и побледнел.

   - Ты что, милой, в окошко-то эк не ладом глядишь?

   Цыган спросил тихо:

   - Кто вон там стоит, сюда смотрит?..

   - А?.. Да это, Куимка! Чего ты, жениться хошь, а спужался? Она, как ребенок родущий - шалая...

   - Дай-кось, я эту шалую пугну!

   Цыган взял с лавки ножик и вышел быстро и беззвучно.

   - Ты не убей ее, спаси Бог. Эй, милой!..

  

   * * *

  

   Тихониха ждала кого-то, все в окна поглядывала. Петруха пришел осторожно, неслышно. В избе темнело. От дождя вечер настал скорее, чем мог.

   - Господин-от светел месяц умывается, моется - дождик идет!

   - Пущай идет, дединка.

   - Ты што же, зуб зубович, до сей поры скитаешься, как гусь по гумнам? Печка рано топлена - ужин стынет...

   - Не, дединка! не хотца чтой-то...

   - Ешь, не горюй!

   Петруха бросил на лавку длиннополый армяк, надел цыганскую куртку, запоясался кушаком и нож спрятал за пазуху. Поглядел внимательно на печь. Спросил:

   - У тебя не заколочен дымной-от ставень?

   - Не, милой - он отодвигается.

   - В его ежели залесть - куда попаду?

   - Попадешь в дымник, как в шкап, мало подашься кверху - дыра на крышу. По хоромам сползешь, приползешь к черемушке, по ней залазишь в хмельник, а там просто - кусты да лес!

   - Это ладно!

   - Хмель-от я еще не оборвала, сорвать надо, продать торгованам на пиво... Чего пытаешь? Уж не бежать ли хошь? Я и постельку мяккую для ради мила дружка набила. Не разденешься тоже...

   Петруха, заглянув в окна, сел на пол.

   - Я вот посля тебя заспалась и сон неладный видала...

   - Ну-ка, бай, каков.

   - Быдто пришли мы с тобой в избу полнехоньку народу, и народ все мертвой - родня моя. Мужа только покойного нету, и все-то ложатся спать, а на дворе ночь. Нам с тобой и лечь некуда...

   - Это бабье все!

   - Погодь... Обо мне быдто не хлопочут - все о тебе. И хочу я сама тебе одевалье наладить, не дают; и чую говорят: "Одной ей

  

   стр. 17

  

   спать". Тут в избу пришла кака-то старуха да меня увела, а ты осталси... Спать валиться ладишь. Не ладной сон-от, милой!

   - Всякому свое снится. Днем постелю набивала, вот и привралось.

   - А,