Боборыкин Петр Дмитриевич - Однокурсники

примостился бы, если б тогда перестал мечтать о государственном экзамене, другими словами, о каком-то китайском "мандаринате", об особом клейме, какое налагается на тебя, чтобы ты имел скорейший ход в добывании кусков казенного пирога. стр.602

  И с каждым днем стихало внутри его души. Сердечная рана сочилась; но погоня за счастьем, за обладанием любимой девушкой так не дразнила его.

  Он должен был отказаться от нее, не из мужского самолюбия, пока она первая не прогнала его, а из самых чистых побуждений.

  Надя - как она теперь ни завертелась - поняла его, если не сердцем, то своей смышленой головой.

  Во время своих прогулок он уходил памятью в отроческие и детские годы, любовно останавливаясь на некоторых особенно ярких воспоминаниях.

  Одно из них всплывало перед ним каждый раз, как он возвращался в сумерки домой, поблизости того места, где когда-то, лет пятнадцать тому назад, еще чернела глыба постройки, которой он, ребенком, боялся.

  Это были старинные казенные варницы, где варили соль из местных источников.

  Нянька и манила и пугала его детское воображение рассказами о том, какая там "большущая" печь, а над печью - такая же огромная сковорода и в ней кипит рассол.

  Дым из варницы казался ему тогда особенным, не таким, как обыкновенный дым из труб обывательских домов. Итак, по восьмому году, он забежал туда с другими ребятами. Это было зимой.

  И в его памяти выступали опять образы так живо, точно будто это было вчера.

  В полусумраке большого сарая, у печи, где свистела и гудела жаркая топка, сидели два истопника, а сверху темнела огромная сковорода, и там кипел рассол, и оттуда шли густые пары, хватавшие за горло...

  Ко дню отъезда он точно забыл, что ему надо возвращаться в Москву. Ничто его не потревожило оттуда. Он не получил ни одного письма.

  Надя не звала его.

  Значит, так тому и быть следовало.

  Мать сказала ему:

  - Что ж, Ваня... ты не от счастья своего отказался, а от тяжких огорчений в будущем. Ежели бы ты для нее был дороже всего... она бы по-другому поступила. стр.603

  Старушка не плакала и, когда перекрестила его, сказала еще:

  - Ты теперь в таком расстройстве. Будь поосторожнее. Подумай о себе.

  В тихом настроении доехал он до губернского города вчера вечером; но сегодня, с приближением к Москве, в него опять начала проникать тревога, сначала как бы беспредметная.

  Потом выплыла внезапно, без всякого повода, жирная фигура Элиодора Пятова, с его бритыми, пухлыми щеками, маслистым ртом и плутовато-фатовскими глазами.

  И все опять забурлило внутри.

  Вот он - новейший заправила - интеллигент города Москвы! Его степенство, мануфактурный туз и вместе меценат, будущий автор книги "Эстетические воззрения Адама Смита".

  Ведь он - также студент, также выдержал выпускной экзамен, читает в подлиннике Софокла и Фукидида и может рассуждать о всех политико-социальных теориях, и об Оскаре Уальде, и о Ницше, и о ком хотите, и написать фельетон или издать какие-нибудь никем не изданные материалы по биографии Беато Анджелико или Джордано Бруно.

  Все может!

  И он еще не из худших молодчиков, носивших и носящих в настоящее время темно-синий или светло- бирюзовый околышек.

  Тут Заплатин вспомнил те пошлости, которыми его однокурсники забавлялись, прохаживаясь насчет еврея, их товарища, взявшего тему реферата, предложенного профессором.

  С ними надо будет опять встречаться и разговаривать и считать их своими ближайшими товарищами.

  А туда, на Моховую, в аудитории Нового университета, надо предъявиться сегодня или завтра. Лекции уже начались. Он зажился дома.

  Через двое суток Заплатин сходил с крутых ступенек подъезда перед памятником Ломоносову.

  Он был в сильном возбуждении.

  Фуражка сидит у него на затылке, пальто распахнуто, щеки сильно побледнели от неулегшегося душевного взрыва.

  Сейчас он схватился с двумя "молодчиками", и если стр.604 б не приход "суба" - он не знает, чем бы кончилось дело.

  На реферате того однокурсника, о котором он вспомнил, подъезжая к Москве, вышло нечто крайне возмутившее его.

  Два оппонента, вместо того чтобы возражать по существу, взапуски стали предавать его травле.

  Несколько раз профессор останавливал их и когда делал резюме, то сказал, что "недостойно развитых людей пускать в ход расовые счеты".

  Он зааплодировал этим словам, и на площадке тотчас после реферата - те два "националиста" подошли к нему, и один из них с вызывающей усмешкой спросил:

  - Может, и вы из иерусалимских дворян?

  А другой добавил:

  - А мы думали, что вы из дворян, Господи помилуй!

  Он дал на них окрик, какого они заслуживали.

  Но они не унимались. Собрался кружок. Кто-то из их компании кинул ему:

  - Извиняйтесь, Заплатин! Сейчас же!

  Извиняться! Он был в таком состоянии, что у него в глазах заходили круги. Поднялся гвалт.

  И когда "суб" стал разузнавать, кто начал эту схватку, - зачинщиком остался он, Заплатин, и "суб" внизу в сенях у вешалок сказал ему внушительно:

  - Вам бы, Заплатин, с вашим прошедшим, надо было себя потише вести.

  Большими шагами пересек он двор и вышел из ворот, ближе к углу Никитской.

  В самых воротах его остановил, почти с разбегу, Григоров в долгополом пальто и высокой мерлушковой шапке.

  - Заплатин! Друг сердечный! Тебя-то мне и нужно. Нарочно бежал захватить тебя после лекции.

  - Что нужно?

  - Да что ты какой? Съесть меня хочешь?

  - Говори! Можешь и на ходу рассказать.

  - Хорош ты! Нечего сказать! Удрал домой - и хоть бы записку... А я на тебя рассчитывал! И вышло даже некоторое расстройство.

  - Мне не до того было!

  - Ну, а теперь ты от меня не отвертишься. стр.605

  Григоров на самом углу Никитской, под часами, взял Заплатина за пуговицу пальто и держал его все время их разговора.

  - Голубушка! Дело экстренное... Афиш не будет. Времени не хватит на хлопоты, да могут и не разрешить. В частной зале... у одной чудесной женщины - истинного

  друга всей учащейся молодежи.

  - Учащейся молодежи! - повторил Заплатин.Ты это выговариваешь, точно это звание... вроде мандарина.

  - Да ты полно бурлить! Словом, за двоих до зарезу нужно внести плату... Их уже похерили... вместе со многими другими.

  - Я-то при чем?

  - Коли ты читать не желаешь... а я на тебя рассчитывал... "Три смерти" Майкова. Я буду Сенеку... А ты бы мог изобразить...

  - Слуга покорный!

  - Ну, черт с тобой! Но в распорядители по ревизии билетов ты у меня не отбояришься. Нет!

  - Избавь! Не пойду!

  - Но это, наконец, не по-товарищески, Заплатин, - это Бог знает на что похоже!

  - Пускай! Так и скажи всем, что у меня товарищеского чувства нет... Вот сейчас я бы тебя попросил полюбоваться, какие однокурсники водятся у нас теперь.

  И он все еще вздрагивающим голосом рассказал Григорову, что вышло у него в аудитории.

  - В семье не без урода.

  - И если не закрывать глаз, так каждый день ты нарвешься на таких же милостивых государей.

  - Мои не такие!.. Клянусь тебе... Разве бы я стал?..

  - Довольно!

  Заплатин отвел его руку, которою Григоров придерживал его за пуговицу пальто.

  - Окончательный отказ, значит?

  - Окончательный. И можешь разносить меня во всех кружках! На здоровье! Прощай!

  - Стыдно, брат Заплатин, стыдно! - крикнул ему Григоров вдогонку. стр.606 XVI

  Лампочка пахла керосином, уныло освещая номерок Заплатина.

  Он лежал на кровати, одетый в старую студенческую тужурку.

  Второй день у него жар и боль в затылке. К доктору он не обращался. Может, инфлуэнца; может, и другое что, на нервной почве.

  Все равно - выходить ему не надо. На лекции он не будет являться.

  Из-за него вышло целое "дело", и если начальство придерется к тому, что он из самых "злоумышленных", которых не следовало возвращать, то ему грозит, быть может, и настоящий волчий паспорт.

  Что ж! Не Бог знает какая напасть не получить вожделенного свидетельства "по первому разряду".

  Все ему глубоко опостылело. И чем скорее это будет, тем лучше.

  Если его будут вызывать - он не явится лично. Он нездоров - пускай пришлют освидетельствовать. Да и и здоровый, он вряд ли бы пошел оправдываться на суде начальства.

  Та сходка, где на него подана была жалоба от "однокурсников", от партии "националистов", - до сих пор гудит в его голове, как только он зажмурит глаза.

  Там он не оправдывался, а громил пошлость и нравственное вырождение в своих якобы товарищах. И его поддерживало меньшинство смело и сильно; но из этого вышла общая схватка, галденье, чуть не рукопашная.

  И зачинщик в глазах начальства - не кто иной, как он - Иван Заплатин.

  Даже и то, что его поддержало самое лучшее меньшинство, не утешает его, не может снять с души "оскомины", тошного и подавляющего чувства.

  Хочется очутиться за тысячи верст от всего этого. Если б не эта надвигающаяся болезнь, он собрал бы свои пожитки и поехал искать Шибаева туда, в Гуслицы.

  Хорошенько он не знал, одно ли это селение или целая местность. В сто раз лучше быть простым нарядчиком. Но в нарядчики тебя сразу не возьмут. Твое римское право и все другие премудрости там не нужны! стр.607

  Видно, так было ему на роду написано: кончать банкрутством и как возлюбленному, и как университетскому интеллигенту.

  С тех пор как он вернулся с вакаций, он ловит себя на малодушной тоске, оттого что Надя ни одним словом не дала о себе знать. И в его отсутствие не пришло от нее ни записки, ни депеши.

  Ничего!

  В дверь просунулась голова коридорной девушки.

  - Иван Прокофьич! - тихо окликнула она.

  - Что надо?

  - К вам... гость. Я думала, вы започивали. Можно впустить?

  Заплатин сейчас подумал:

  "Должно быть - педель?"

  - Он в форменной одежде?

  - Никак нет. В тулупчике.

  - Попросите.

  Ни о ком он не подумал из близких знакомых.

  Вошел Кантаков - действительно в тулупчике, крытом сукном, и в больших сапогах.

  Заплатин обрадовался ему.

  - Садитесь... хоть на кровать.

  - Нет. Я с морозу... А вы - слышу - третий день изволите валяться.

  И только что Кантаков опустился на стул, поодаль от него, как спросил:

  - Что за катавасия вышла у вас там, Заплатин? Вы, дружище, выказали себя превосходно. Я знаю все подробности. И вот вы сами убедились в том, какие теперь царят веяния и среди питомцев нашей alma mater. Но неужели вы явитесь козлом отпущения?

  - К тому идет.

  - Нельзя же так даваться живым в руки! Призывали вас?

  - Пока еще нет. Я все равно не пошел бы.

  - Это почему?

  - Все опостылело, Сергей Павлович, глаза бы мои не глядели. Волчьего паспорта я не боюсь.

  - Что вы, дружище!

  Кантаков быстро снялся с места и присел на край кровати.

  - Мы этого не допустим. Ежели на сходке побурлили и не хотели расходиться... стр.608

  - Из-за меня. Факт налицо - это во-первых. А вовторых - я зачинщик. На кого я напал? На господчиков, которые держатся расовой вражды.

  - Это не резон. Антисемитами в Европе бывают и социалисты и анархисты.

  - То в Европе!

  - Только без нужды не брыкайтесь, Заплатин, даже и на случай разбирательства. Теперь вы нездоровы. Вон у вас какой жар. Никто вас силой не потащит. У меня будет теперь передышка... так, с недельку. Я буду вашим даровым юрисконсультом.

  - Спасибо! Только, Сергей Павлович, сказать вам начистоту?..

  - Что такое? Вам вдвойне скверно?

  Глазами Кантаков дал понять, на что он намекает.

  - Одно к одному, - вымолвил Заплатин. - Да, я не скрою от вас... я потерял любимую девушку.

  - Разлюбила?

  - Я сам от нее отказался. Мне тяжело говорить.

  - И не надо. Значит, вы теперь в особом душевном состоянии... вроде аффекта. Вероятно, и в аудиториях и на сходке у вас нервы ходуном ходили.

  - Это мое дело.

  - Но зачем же портить себе то, что можно взять от самой этой... alma mater, которая нас с вами так огорчает?

  - Не стоит биться.

  - Из-за чего?

  - Из-за экзамена, прав, звания там, какого ни на есть.

  - Не согласен с вами!

  - В чинуши идти?

  - Зачем? Вот перед вами тоже питомец университета... Не чиновник, не делец. Вы думаете, я - когда стоял на распутье, как Иван Царевич, - тоже не был заедаем скептицизмом? Идти в помощники присяжного поверенного... в брехунцы, в аблакаты? Что может быть более опошленное и жизнью и прессой? Всем! И вот я нашел себе дело... по душе.

  - Удача! Кстати же талант!

  - Талант - вещь наживная, Заплатин. Поверьте мне. Пускай мои благоприятели прохаживаются насчет этой моей специальности... "Ловкач! Ищет популярности! стр.609 Выезжает на защите народных масс, чтобы потом начать забирать куши!.." Не знаю: может, и я, с годами, опошлею. Ручаться и за себя нельзя. Но пока я комедии не ломаю... вы мне поверите. Разумеется, надо пить-есть. На это всегда найдутся процессы с порядочной оплатой.

  - Вас увлекает успех, Сергей Павлович.

  - Положим! Но успеха можно добиться и защищая разное жулье, расхитителей всякого чужого добра - en grand и en petit.

  Оживленное лицо Кантакова, его выразительность и звук речей почему-то не действовали на Заплатина.

  Бойкий, умный молодой адвокат - быть может, будущая известность, - но в душу ему его призывы не западали.

  - Сдавайте экзамен, и будем вместе работать. Я вас зову не на легкую наживу. Придется жить по- студенчески... на первых порах. Может, и перебиваться придется, Заплатин. Но поймите... Нарождается новый люд, способный сознавать свои права, свое значение. В его мозги многое уже вошло, что еще двадцать-тридцать лет назад оставалось для него книгой за семью печатями. Это - трудовая масса двадцатого века. Верьте мне! И ему нужны защитники... - из таких, как мы с вами.

  Кантаков встал и наклонился к изголовью.

  - К доктору отъявлялись?

  - Нет.

  - Хотите, пришлю... одного приятеля... ассистента по внутренним болезням?

  - Увидим.

  - И прошу вас, во имя нашей приязни, без меня ни на что не решаться. А завтра я еще забегу.

  Помолчав, он спросил на ухо:

  - Может, перехватить желаете?

  - У меня еще есть. Спасибо, Сергей Павлович, за ваше неоставление!..

  По уходе Кантакова он лежал с четверть часа, ни о чем не думая.

  Разговор утомил его. Боль в голове как будто усилилась; в пояснице также ныло.

  Ничего не хотелось, ни есть, ни пить чай. И так придется лежать не один день - может, это начало воспаления или тифа. стр.610

  "И пускай!" - подумал он без страха, почти с полным равнодушием.

  Опять голова коридорной девушки выглянула из двери.

  - Иван Прокофьич! - тихо окликнула она.

  - Что вам, Маша?

  - Письмо... подали.

  - Хорошо... положите сюда, на столик.

  Когда она вышла, Заплатин долго не поворачивал головы к ночному столику.

  Не все ли равно, от кого это письмо. От матери вряд ли. Она писала ему на днях, передавала свой разговор с отцом Нади.

  Все это позади! И никогда не возвратится.

  Он повернул голову минут через пять, и взгляд его упал на конверт.

  Он узнал сразу - от кого. Такие конверты - у Нади.

  Сейчас же он поднялся и дотащился до письменного стола, где горела лампочка под стеклянным абажуром.

  Пальцы его вздрагивали, когда он срывал конверт с монограммой.

  Почерк у Нади крупный и толстый - совершенно мужской.

  Одним духом пробежал он все три страницы листка.

  "Ваша матушка, - писала Надя, - сказала моему отцу, что если бы я действительно вас любила - я бы не выбрала сцены. Может быть, и вы того же мнения, Заплатин? Но не следовало, кажется мне, говорить так моему отцу. Вы возвратили мне свободу, а я не хотела фальшивить, не хотела и ломать свою жизнь потому только, что вы не хотите быть мужем будущей актрисы.

  Зачем все это? И разве оно достойно такого передового человека, каким вы считаете себя?

  Право, тот Элиодор, на которого вы так презрительно смотрите, до сих пор ведет себя как настоящий джентльмен... А что дальше будет - это зависит от того, как я себя сумею поставить с ним.

  Мне, в сущности, все равно. Напрасно только ваша матушка расстроила папу. Мы были как жених и невеста едва ли только не для одного Пятова. И прекрасно, что я предложила вам на людях не говорить друг другу "ты". стр.611

  Никаких счетов я не желаю, Заплатин, и если нам суждено встретиться, - я надеюсь, что вы воздержитесь от них..."

  - Воздержусь!.. - выговорил он вслух, бросая листок на стол.

  И Заплатин побрел к кровати. Голова горела, все тело было разбито. Баден-Баден, сент. 1900