Боборыкин Петр Дмитриевич - Однокурсники

;- Пожалуй!

  "Столовер" - так звали Щелокова однокурсники - хватил, быть может, сильненько, но суть оценки была почти такая же, как и у него самого.

  - Право, сударик мой, - продолжал Щелоков, тряхнув - совсем по-купечески - своими кудельными волосами, - господа сочинители все в своем нутре ковыряют. Хоть бы вот этот беллетрист, что в пьесе. Так от него и разит литературничаньем. И так, и этак себя потрошит, а внутри пакостная нотка вздрагивает: хвалить- то меня хвалят, но... - он выговорил это интонацией актера, игравшего роль беллетриста, - я не Тургенев, но и не Толстой! А мне-то, Авиву Щелокову, какое до этого дело? Так точно и прочие другие персоны этого действа... стр.523

  - На которое тебе, как человеку древнего благочестия, и ходить-то зазорно?

  - Мне ничто не зазорно, милый. Но дай досказать... Взять хоть бы этого декадента или девицу... Могу ли я сокрушаться о них, жалеть их?

  - В одно слово! - вырвалось у Заплатина.

  - А тем паче увлекаться. Что они представляют собою? Личную блажь. И я должен уходить в нее душой, когда вокруг, в российском якобы культурном обществе, первейшие потребности этой самой души попираются?!

  "Вон оно что! Авив поумнел! - подумал Заплатин. Даром что в оптовом складе ситцем торгует!"

  Щелоков был "столовер" убежденный. По родителям он принадлежал к "федосеевцам", и отец звал его мать до самой смерти "посестрием", не "приемля" брака как таинства.

  Но он уже гимназистом стал сам себе "сочинять веру", а студентом - когда Заплатин сошелся с ним - любил говорить на тему "свободы совести". На бесцеремонные вопросы товарищей, какой он веры, он отвечал или: "я хлыст", или: "я перекувылданец" и тому, кто расхохочется, совсем серьезно объяснял, что такое "согласие" водилось еще не так давно в Заволжье, повыше Нижнего, а может - и теперь водится.

  - Еще бы! - согласился Заплатин. - Да и мало того...

  Он хотел развить свою идею; но раздался звонок.

  - Ах, досада какая!.. Надо идти.

  - А опоздать нешто нельзя? Для меня и теперь ясно, что никакого разрешения стоящего... и быть не может.

  - Однако... скажи-ка, - спросил Заплатин, вставая, - чем кончит декадент? Отгадай, если ты не читал пьесы или отчета.

  - Чем? Да как-нибудь нелепо... покончит с собой? Ась? Я плакать не стану.

  - Отгадал!

  Они расплатились и пошли в залу. Щелоков сидел в креслах.

  Но он попридержал приятеля на площадке.

  - Не хочешь ли после театра в заведение, закусить... малую толику?

  От таких "угощений" Заплатин сторонился всегда, особенно от богатых купчиков. Но Щелоков - хороший парень и шампанским "пугать" не будет. стр.524

  - В "Альпийскую Розу"... пожалуй. Там цены демократические.

  - Ну, что еще за глупости!

  - Нет, Авив, каждый за себя.

  - Ну, ладно. Так в сенях рандеву... А то как же так: столько времени не видались?!

  Щелоков сильно потряс его руку и пошел в кресла.

  Так и остался Заплатин с желанием развить свою идею. Он разовьет ее в "Альпийской Розе". Да и сам Авив всегда его интересовал.

  Таких - в его среде - вряд ли много гуляет по Руси. Сочинил он себе "свою веру" или нет, но он не изувер, и его "столоверство" и тогда - два-три года назад - было очень широкое.

  И нота о "свободе совести", зазвучавшая в нем так внезапно и так кстати - для того, кто сразу его понял, - показывала, что он ушел вперед, даром что торгует ситцем в Юшковом переулке.

  Опять в полной мгле пришлось Заплатину пробираться до своего дешевого места на верхах.

  Протяжный, унылый звук гонга раздался, как раз когда он поднялся наверх.

  Он помнил содержание последнего акта. Но не фабула тянула его к себе; а то, как будет передано настроение последней картины той жизни, которая, на оценку Щелокова, "отдает кисленьким" и "отшибает клиникой".

  Все притихло. Ткань занавеса раздвоилась на две половины. IV

  В "город" Заплатин еще не попадал, с тех пор как водворился в Москве.

  Ему всегда нравилась Красная площадь, с новыми Верхними рядами, особенно ночью, в электрическом свете.

  Красивый пошиб этих чертогов мирил его с сутью рядской жизни.

  Но сегодня он был менее строг в своих чувствах ко всему, что отзывается "купецкой" Москвой.

  Встреча с Щелоковым и долгая полуночная беседа в "Альпийской Розе", где он настоял на том, чтобы заплатить отдельно за свою порцию холодной солонины, - в связи с тем, что он идет к Авиву, в его оптовый стр.525 склад в Юшковом переулке, - настраивали его мысли в такую сторону, куда обыкновенно он их не пускал.

  Перед ним стал вопрос: не слишком ли он кичится званием студента, тем, что сопричислен к "лику интеллигентов", как за ужином в "Альпийской Розе" выразился Авив на своем рядском жаргоне.

  Взять того же Авива. Разве он что-нибудь потерял, что "убоялся бездны" и вышел с третьего курса? Он мог бы оставаться и в студентах, повременить с государственным экзаменом и все-таки взять ученое звание.

  Не счел сам нужным. Он очень начитан. По своей вероисповедной части - настоящий "начетчик"; греческого не забыл, и Новый Завет читает каждый день в оригинале. Апокалипсис знает чуть не наизусть. И философские книжки любит читать и по-русски, и на двух иностранных языках.

  Ну, кончил бы он? Какая разница? Только тщеславие свое потешить?

  Все равно - он на службу бы не пошел. На казенную службу сектантов не принимают.

  Авив еще на втором курсе, бывало, в аудиториях развивал идею, что главная порча нашей интеллигенции - дипломы и права по службе, что не нужно их вовсе. Тогда будет свободная наука, как свободна должна быть церковь, отделенная от государственной власти.

  Он логичен, как во всем, что говорит и делает.

  И остался купцом. И не стыдится этого.

  Рядом с ним он, Иван Заплатин - сын купца третьей гильдии, - выходит не то что межеумком, а чем-то вроде "выскочки". К "купчишкам" он и про себя, а иногда и вслух привык относиться пренебрежительно. Точно он сам - столбовой. Все оттого, что мать его - дочь незначащего чиновника и высидел он восемь лет на партах гимназии, зубрил сильно аористы и сдавал "экстемпоралии", а потом надел студенческую форму и сопричислил себя к "лику интеллигентов".

  Авив гораздо дельнее. Он и по смерти отца не прикончит своего дела, будет торговать ситцем, сидеть в амбаре, ездить к Макарию, на ярмарку, и якшаться с "азиатами".

  Он держится за свою "особность" и как купец, и как старообрядец. И в самом деле, возьми он "права", стр.526 поступи он на службу - он должен первым делом поступиться своим "согласием" и перейти, по малой мере, в единоверие; а второе - очутиться в "дворянящихся" купцах, проходить табель о рангах, мечтать о генеральском чине и ленте через плечо.

  Его не сбили с позиции, и он не хочет никакого другого положения.

  Всему корень - экономический быт; в этом марксисты архиправы. А у него - Ивана Заплатила, сына хоть и плохенького, но все-таки фабриканта, - нет этого корня, да вряд ли и будет.

  И теперь он, чтобы "домаячить" в студентах до государственного экзамена - все-таки сидит на шее у матери. Без ее поддержки ему не на что было бы приехать сюда, внести полугодовую плату, заплатить за квартиру и иметь обед до тех пор, пока не найдет какую-нибудь работишку.

  Авив - как человек жизни - сейчас же и допросил его по-товарищески - имеется ли заработок и что представляется ему в ближайшем будущем?

  И на это у него здоровый взгляд, который может показаться ретроградным только тем, кто не хочет вникнуть в дело.

  - Не резон в годы учения - биться из-за пропитания! - говорит он. - Надо даром учить и содержать всех способных - самому государству или обществу - как придется. Кто имеет право на поступление - того и учи даром. А теперь науку заедает нужда и плодит интеллигентное нищенство!

  Как он это разумеет - с ним нечего спорить.

  На его вопрос о работе или о видах на нее надо было сознаться, что ничего еще нет. Ресурс один: печататься в газетах, а клянчить в кружке земляков совестно. Есть и беднее его. Он все-таки сын домовладелицы и мог без помехи внести полугодовую плату.

  Щелоков - душевный малый.

  - Надо тебя пристроить, - повторял он тогда в "Альпийской Розе", - что-нибудь такое найти на всю зиму и чтобы даже осталось к тому времени, когда начнется зубристика к государственному экзамену. - И тут он что-то такое сообразил и спросил его:

  - Ты ведь моему сродственнику - Элиодору Пятову - однокурсником приходишься?

  - Как же! стр.527

  - Мне сейчас одно соображеньице пришло. Вот зайдешь ко мне... так денька через четыре... туда, в амбар... в Юшков переулок. Я кое-что нащупаю.

  На этом они и простились.

  Тот Элиодор Пятов - "сродственник" Щелокова - приходился действительно однокурсником им обоим. Одно время он даже очень льнул к тому кружку, где Заплатин был вроде как "запевалой". Они собирались, читали рефераты, происходили горячие прения.

  И этот Элиодор тоже реферировал.

  Он миллионщик, - кажется, теперь глава фирмы, и некоторые из их кружка возлагали на него особенные надежды, думали, что он со временем выкажет себя как настоящий друг "четвертого сословия".

  Заплатину он стал давно уже "сумнителен". Малый неглупый, способный, книжек и тогда много прочел, и языки знал, и сильно охоч был до всяких идей и веяний - вплоть до символизма и декадентства; но был в нем какой-то "передел".

  В бурные дни, когда овец отделяли от козлищ, - он очутился в овцах и беспрепятственно кончил курс.

  Мечтал он, кажется, и о кафедре; но теперь, сделавшись главой капитальнейшей фирмы, - вряд ли пойдет по ученой дороге.

  Когда он льнул к их кружку - ему ужасно хотелось сойтись с Заплатиным на "ты". Может быть, они и пили брудершафт. Но при встрече вряд ли он теперь будет с ним на "ты".

  Щелоков всегда над ним подсмеивался и прохаживался частенько над тем, что его родители, "страха ради иудейска", перешли из раскола в единоверие, а потом и совсем стали "государственниками", как он называл последователей господствующей церкви.

  Элиодор выдавал себя за "свободного мыслителя", чему Авив тоже не совсем-то верил.

  Пробираясь по тесному тротуару переулка к складу Щелокова, Заплатин представлял себе, каким должен быть теперь этот Элиодор, с тех пор как снял студенческую форму.

  Засел теперь в кресле отца - в кабинете своей конторы, тут же в "городе". И студентом он смотрел уже "их степенство", по дородству и пухлости лица и особенной усмешке в карих глазах, где искрилось и "себе на уме", и постоянное желание выказать себя самым фасонистым европейцем. стр.528

  Однако и такой Элиодор остался при деле, глава фирмы, туз и воротила по своей части, хотя и считает себя - и весьма - сопричисленным к "лику интеллигентов"...

  По левую сторону переулка теснились склады и конторы. Заплатин читал вывески, ища имени Щелокова.

  Вот оно. Фирма значится до сих пор: "Авдей Щелоков с сыном и братом". И дядя и отец Авива - уже покойники.

  До сих пор та же дверь с половиком; зеленая, побуревшая краска, узкие два окна, где положены для "вида" куски ситцев, но совсем не для привлечения покупателей, как в зеркальных витринах Кузнецкого. Так полагалось спокон веку для "городового покупателя".

  Авива он нашел в задний комнатке склада - темноватой и тесной, с одной конторкой и диваном, обитым волосяной материей. Этому дивану, наверное, больше полвека от роду.

  В складе два приказчика и один всего прилавок; а полки - простые, как в первой попавшейся лавке с "панским" или "суровским" товаром.

  - Гряди, чадо! - встретил его Щелоков, вставая с табурета. - Присядь. Чайку желаешь? Или пойдем в трактир?

  - И так все по трактирам хоровожусь, - ответил Заплатин, пожимая руку своеобразного приятеля.

  - Спасенному рай! Садись! Ты в самый такт пожаловал. Кажется, дело выгорит.

  - Насчет Элиодора? - спросил Заплатин с усмешкой.

  - А тебе это не особенно по вкусу? Понимаю. Он лодырь... это точно. Особенно в теперешнем своем виде или "аватаре". Они любят это самое буддийское слово. Ха, ха! Ведь ты небось помнишь его... Модник! Знаешь, вот как пшюты нынешние воротники стали носить и манжеты, ровно хомут на себе засупонивают, так и наш Элиодоша. Чтобы ему "последний крик" по идейной части был на дом доставлен.

  - Последний крик? - повторил Заплатин.

  - А то как же? Это так на бульварах называется. Мы ведь тоже почитываем. Даже и непотребные парижские листки. А ты как бы думал, ха, ха!

  - Что же, собственно, Авив?

  - А вот что... Дай по порядку. Элиодор тятенькину фирму теперь полностью представляет. Собственно стр.529 маменьке оставлено все в пожизненное владение; но она ему - полную доверенность и удалилась на покой... даже и в Москве не обретается... а где-то, никак около Хотькова монастыря. Он к делу себя никогда не припущал и даже пофыркивал на обрабатывающую промышленность, как на дело низменное, хотя и необходимое, - однако бразды правления сейчас же взял в свои руки и, как ребята сказывают, довольно-таки дошлым себя аттестует. Папенькин капитал не спустит, особенно на дела общественные, альтруистические. Нет! Да ведь нам с тобой и не нужно его подачек.

  - Чем же он может быть пригоден?

  - Повремени чуточку... Помимо того, что мне хотелось бы тебе поспособствовать... хорошо, чтобы около него был такой вот парень, как ты, Заплатин. Все-таки можно его, при случае, направить. Элиодор амбициозен; надо только умеючи подействовать на его амбицию.

  - Шут с ним!

  - Ты постой! Без всякого лебезенья... Ты всегда сумеешь его осадить. А скольких можно поддержать? Не так скоро опошлеет и окостенеет от своих миллионов. Он вот и со мной начал заигрывать. Только бы я его не считал защитником нетерпимости... Как мы с ним свидимся - он мне сейчас: "Я сторонник абсолютно свободной церкви". И вот на днях, когда я завернул к нему насчет тебя, он говорит: "Будь я на твоем месте, Авив, я бы собственное свое согласие сочинил и занял место вероучителя". Вот он каков! Однако соловья баснями не кормят. Выходит так, что тебе, весьма и весьма, найдется работа, и притом продолжительная... сколько влезет. Подробности он тебе объявит.

  - У самого Элиодора? По какой же части?

  - По самой что ни на есть умственной. Он задумал нечто в громадных размерах. И предлагает по-видимому, с удовольствием - быть его сотрудником... за приличный гонорар. Я на это первым же делом поналег. Не знаю, очень ли он тороват; но объегоривать однокурсника мы ему не позволим.

  - Ладно. Когда же с ним повидаться?

  - Айда сейчас же! Он теперь, наверное, в конторе.

  Они доехали на извозчике до того корпуса, где помещалась обширная контора фирмы: "Кузьмы Пятова вдова с сыном". стр.530

  Элиодора они нашли в кабинете, отделанном в стиле, который указывал на его новые художественные вкусы, - с выписными обоями вроде фрески и стильной мебелью из зеленоватого дерева с обивкой материей "libertu".

  Он сидел за большим бюро, лицом к двери, и читал газету, когда они вошли.

  - А! Заплатил! Сколько зим! Поздравляю с приездом.

  Но сейчас же в тоне заслышалось то, что он не будет с однокурсником на "ты".

  Заплатину так было удобнее, по крайней мере, не будет обязательных товарищеских отношений.

  - Вот нас целая троица собралась, - сказал Щелоков, - все три - однокурсники.

  - Как же, как же! - немного точно стесненный, заторопился Пятов.

  Вид у него был точь-в-точь как воображал Заплатин, идя к Щелокову по Юшкову переулку. Он еще поприпух в лице, брился начисто по английской моде, с заметным брюшком, одетый в заграничный сьют при темно- красном галстухе. Рыжеватые волосы на голове с приподнятым "коком" были плотно острижены. Тревожные карие глаза искрились из-за стекол pince-nez. Толстоватые губы раскрывались часто в усмешку, в которой было больше самодовольства, чем дружеского привета.

  Заплатин рассудил, без всяких прелиминарий, приступить к мотиву своего визита. Он желал этим показать и то, что Элиодор "an und fur sich" не интересовал его настолько, чтобы отыскивать его и вообще искать его приятельства.

  - Щелоков передавал мне, - начал он, - что у вас, Пятов, - он нарочно назвал только по фамилии, по студенчески, - найдется подходящая работа. Что ж это, собственно?

  И тон он взял суховатый, давая этим понять Элиодору, что знает ему настоящую цену.

  - Совершенно верно, - отозвался Пятов и начал играть шнурком pince-nez. - Совершенно верно.

  - Это... какая-нибудь научно-литературная работа?

  - Да. Ни больше ни меньше как ряд этюдов по эстетическим теориям. Вещь будет обширная. Работы на целых три-четыре года. Теперь на очереди Адам Смит. стр.531

  - Экономист? - остановил Щелоков.

  - Он самый! Но ему принадлежит и целая эстетическая теория... В свое время он был весьма авторитетен. Только я не знаю... вы знаете по-английски, Заплатин?

  - Знать так, чтобы ахти Боже мой, - не могу похвалиться. Я начал на втором курсе по самоучителю. Читать могу... довольно свободно... особенно прозу, научную и беллетристику.

  - Кроме самого текста, - продолжал Пятов, покачиваясь на кресле, - надо будет просмотреть целую литературу... и на других двух языках. По-французски и по-немецки вы читаете... я знаю. И делать выписки и справки по моим указаниям. Вот, в общих чертах, что бы я желал иметь.

  - Штука для тебя выполнимая? - подсказал Щелоков, взглянув на Заплатина.

  - Я думаю. Ничего особенно мудреного тут нет, - выговорил неторопливо Заплатин.

  - Вот и столкуйтесь, братцы! А мне пора и восвояси.

  Щелоков встал и начал с ними прощаться.

  Уходя, он крикнул Заплатину:

  - Заверни на минутку. Тебе по дороге.

  - Больших переговоров, надеюсь, не надо будет, - начал Пятов, когда они остались вдвоем.

  "А все-таки ты поприжмешь меня", - подумал Заплатин, дожидаясь, какую плату заявит его будущий в некотором роде - "патрон". V

  От Нади Синицыной пришло вчера заказное письмо.

  Она выезжает непременно в начале будущей недели. Значит, надо оповестить хозяйку той "меблировки", где он нашел ей комнату, на Никитской.

  Сначала они мечтали поселиться в одном доме, там, на Патриарших прудах, куда он въехал. Там он жил и раньше. Но номера оказались слишком запущенными. Он сам не выжил больше одного месяца.

  Потом он стал соображать, что так было бы неудобно. стр.532

  Наде - если она сразу поступит на курсы - надо будет подчиняться известным правилам. В студенческих номерах, во всяком случае, ей оставаться нельзя. Она еще там, у себя, говорила, что, быть может, попадет к дальним родственникам ее матери где-то на Плющихе или в одном из переулков Остоженки; но что она сначала хочет "осмотреться". Может, эти родственники окажутся и совсем "неподходящими".

  Сам он переехал на Воздвиженку, где жил целых полгода на третьем курсе; а ей подсмотрел поблизости, на Никитской, комнату со столом у старушки, у которой живут только молодые девушки - почти исключительно консерваторки или слушательницы "Филармонии".

  Его меблировка, где когда-то жилось так весело и дружно, тоже изменилась. Хозяин тот же, но заведует номерами какой-то инородец, по всем приметам пройдоха, а не прежняя управительница Марья Васильевна - старая девушка дворянского рода, некрасивая, больная и совершенно непрактичная, но добрейшей души, точно родная мать или старшая сестра для студенческой братии.

  У нее в комнате бывали бессменно заседания "клуба". Иные так днями просиживали до поздних часов ночи, ели, пили, жестоко курили, пели, возились с Марьей Васильевной, проделывали над ней разные дурачества.

  И очень затягивали свою квартирную плату, особенно те, кто там же и "столовался".

  Номера теперь почище; внизу мальчик, исполняющий должность швейцара - не в таком развращенном виде, и Петрушкин запах не так ударяет в нос; есть даже подобие ковра на лестнице.

  И цены - процентов на десять выше.

  Но прежняя жизнь канула. Студенческая братия водится, но Заплатин никого не знает. Все больше юнцы, из вновь поступивших, в форме с иголочки.

  С каждым днем он чувствует себя, точно он постарел не на полтора года, а на целых десять.

  Аудитория в одну неделю приелась ему.

  Это грозило стать неизменным настроением.

  Даже больше чем приелась. Ему было не по себе, почти жутко. Кругом все совсем незнакомые лица. Он кончит с теми, кто при нем дослушивал на втором курсе. Пять-шесть человек знакомых, так, шапочно... стр.533 Особого интереса и сочувствия ему, как "пострадавшему", от этих, знавших его хоть по фамилии, он не замечает.

  А какой дух у массы он до сих пор распознать еще не может.

  Из однокурсников очень немногие вернулись, а то так уж кончили, кто был меньше "на виду", чем он.

  Раза два он был скорее предметом любопытства.

  Среди ровесников все еще потеплее; но молодые преобладают.

  Некоторые значительно "поумнели", другие - как выразился Кантаков - "зашибают" экономическими идеями; а к чисто студенческим интересам стали как-то по-другому относиться.

  Не воображал он, что в каких-нибудь две недели по возвращении своем в Москву будет так одиноко себя чувствовать.

  Не самолюбие, не суетность говорили в нем, не желание играть роль вожака, рисоваться своим прошлым - ничего такого он в себе не сознавал. Но он не знал, как ему поближе сойтись и с юнцами, и с теми, кто очутился теперь в его однокурсниках.

  Самому отрекомендовываться или лезть на первый план - он не желал. Надо, чтобы это само собою сделалось.

  Может быть, вдруг и наладится; а пока не то, совсем не то.

  А ходить на лекции надо. Все те же педеля и "субы" и отметки посещений. Манкировать помногу - могут выйти и придирки перед допущением к экзаменам.

  И вот сегодня, когда он должен пропустить целых две лекции, Заплатин как-то особенно расхандрился, спрашивая себя: неужели он только и добивается что того звания, которое ему даст государственный экзамен?

  Главное - то, что ему дозволен был возврат в Москву, что он может работать, что здесь под рукой все средства, есть к кому обратиться, у кого попросить совета.

  Чего же ему еще? Работу он нашел, и довольно даже приятную, со второго же месяца; теперь здесь будет сам себя кормить. Любимая девушка приезжает на днях, с ней он будет проводить все свои досуги.

  А он расхандрился!

  Сегодня он пропустит две лекции потому, что Элиодор Пятов просил быть у него, в его наследственных стр.534 палатах, после одиннадцати часов, и остаться завтракать, причем он получит более обстоятельные инструкции о характере работы, которая была ему предложена.

  О гонораре речь уже шла там, в кабинете конторы.

  Элиодор оказался довольно щедрым. Сам предложил по пятидесяти рублей за печатный лист компилятивной работы, с преобладанием цитат и с платою по рукописи, по приблизительному расчету.

  Больше не платят и в хороших журналах.

  И Авив остался доволен, когда Заплатин, зайдя к нему, сообщил об этом.

  - Только ты все-таки охулки на руку не клади! Поаккуратнее усчитывай рукопись. И обратись к какому- нибудь фактору типографии. Там они насчет этого учета - дошлый народ.

  Не очень ему нравилось то, что Пятов сразу начал приглашать его к себе на "кормежку". Ему бы хотелось установить чисто деловые отношения. Но пока что Элиодор держал себя прилично, не обижался тем, что Заплатин называл его просто по фамилии. Он тоже звал его "Заплатин", без имени и отчества; но еще без оттенка хозяина, говорящего со своим "служащим".

  Работа могла легко дать до ста рублей в месяц. И куда же она лучше беготни по урокам; но ему все-таки было как-то не по себе... ___________

  Хоромы Элиодора Пятова стояли на Садовой, подальше Ильи Пророка, на высоком месте, с обширным садом. С улицы белелся только бельведер.

  Отец его сам их выстроил, и тогдашний модный и дорогой архитектор предложил ему фасад во вкусе итальянского Возрождения. Ему это было "все едино", только чтобы чувствовали - какой владелец дома значительный человек.

  Он жил в нижнем этаже, по-старинному, а верх так и оставил парадным, для особых случаев.

  Элиодор, когда начал жить один в этом доме, нижний этаж приказал закрыть, временно, отделав только несколько комнат для себя, своей библиотеки и коллекций, пока не будет готова отделка огромного "hall", где он поместит и громадный шкаф, и витрины, и разные objets d'art. стр.535

  Для этого "hall" понадобилось проломить стену из залы в гостиную.

  Пока его приемные покои состояли из кабинета, салона, курильной и обширной столовой.

  Всем попадавшим к нему он неизменно говорил, указывая на отделку:

  - Вот это пойдет насмарку. Это слишком тяжело и старофасонно!

  А мебель была - какая считалась самой новофасонной лет тридцать пять назад, в разгар стиля Второй империи.

  Заплатин в первый раз попадал в хоромы Пятова. Чтобы не опоздать, он взял извозчика и входил в сени с ливрейным швейцаром в половине двенадцатого.

  - Как прикажете о вас доложить Элиодору Кузьмичу? - внушительно спросил его швейцар.

  - Элиодор Кузьмич ждет меня.

  - Все равно, позвольте вашу фамилию.

  - Студент Заплатин.

  Швейцар попросил его подождать и побежал наверх. Это Заплатину не очень-то понравилось. Он снял пальто и калоши и стал подниматься по мраморной лестнице, освещенной сверху.

  С какой стати такие порядки? Ведь Элиодор сам назначил ему время, прося остаться и позавтракать, а не пускает к себе без доклада.

  - Просят! - крикнул ему швейцар с верхней площадки.

  Элиодора он нашел во "временном" кабинете, который он переделал тоже "временно" из парадной спальни родителей, где они никогда не спали.

  - Не пущал меня ваш швейцар, Пятов! - сказал Заплатин, подавая руку хозяину.

  Пятов сидел, поджав одну ногу на диване, и курил - в светлой полосками фланели, с галстуком в виде бабочки, без подпорки воротничком его бритых, пухлых щек.

  - Извините, Заплатин. Нельзя без этого. А то всякий народ повадится. Ему дан раз навсегда приказ. Курить хотите?

  - Я не курильщик.

  - Вот как! Ну, голубчик, мы сейчас приступим к делу. Времени не особенно много до завтрака. Будет мой товарищ - Ледощагин... из уезда. стр.536

  - Такого у нас что-то не было? - остановил Заплатин.

  Пятов лицеистом поступил и на университетские курсы; но со второго курса перешел в простые студенты. Тогда он был самого "независимого" направления и льнул к вожакам разных землячеств.

  - Вот оно что!..

  Заплатин всегда помнил, что Элиодор воспитывался в "ликее" - что, под конец, и сказалось в третьем году, во время больших волнений.

  - Он пошел в военную. И уже в отставке. Ему обещано место начальника.

  - Какого?

  - Земского начальника.

  - Вот оно что! - с той же неопределенной интонацией выговорил Заплатин, присаживаясь сбоку к дивану.

  - Вы, пожалуйста, Заплатин, не брюскируйте его... по первому абцугу.

  - С какой стати?

  - У него свои взгляды. Он верен некоторым традициям. Мы с ним однокашники.

  - И разлюбезное дело! Мне с ним не детей крестить.

  - Разумеется. Так вот, - Элиодор грузно снялся с дивана, - здесь... - он подошел к столу, покрытому книгами и брошюрами, - здесь собрана литература по Адаму Смиту, - он произносил с английским "th", как творцу эстетической теории... Работы довольно.

  - Да, порядочно.

  - Но не чрезвычайно. И я вас, голубчик, особенно торопить не буду. Главное - искусство научной концентрации.

  И он начал, немножко мямля, разъяснять, как следует делать "вытяжки", что можно и чего нельзя передавать своими словами.

  Заплатин кивал головой, а про себя несколько раз сказал:

  "Да что ты мне все это размазываешь? И без тебя понимаю".

  Потом Пятов стал ему таким же тоном намечать ход работы, взял с письменного бюро листок бумаги, где программы были кратко намечены, и, подавая ему, после того как прочел вслух, прибавил:

  - Это будет вашим компасом. стр.537

  - Ладно! - ответил Заплатин.

  Он нарочно держался такого тона с Элиодором, чувствуя, что если спустить его на одну зарубку, то Пятов из бывшего однокурсника сейчас же очутится в хозяевах и принципалах.

  Уже и теперь он довольно-таки ломается и важничает.

  "Однокашник" по лицею явился к двенадцати.

  Это был худой блондин с торчащими вверх усами и чрезвычайно напряженным выражением лица - точно он сейчас сбирается крикнуть во все горло: "Смирно! Равняйся!"

  Пятов назвал ему Заплатила, прибавив, что они были товарищи по курсу; тот вытянул губу и, ничего не сказав, пожал его руку.

  Завтрак был сервирован ровно в полдень.

  Служили два человека во фраках.

  С такой сервировкой Заплатин еще никогда не едал. Какие-то длинные, крючковатые шпильки привели его даже в смущение, и Пятов объяснил ему:

  - Это особые вилки для раков. Будут раки bordelaise. Не знаю, как вы, господа, а я их обожаю! И теперь настоящий сезон для привоза невских раков.

  Кандидат в "начальники" жевал усиленно, и когда проглатывал разные закуски, и когда принялся за первое блюдо завтрака. Он сначала помалчивал; но на вопрос Пятова: скоро ли он будет "шерифом" - заговорил короткими фразами, баском, и при этом поводил бровями, беспрестанно поднимая их и наморщивая лоб.

  Заплатин долго слушал, наклонив голову над тарелкой, по своей всегдашней привычке.

  "Шериф" - что-то такое начал "несуразное" - как он назвал про себя.

  - Губернатор у вас... с душком? - спросил Пятов. - Кажется, им не особенно довольны?..

  - Кто? - перебил гость. - Либералишки? Так они добьются того, что нашу губернию раскассируют.

  - То есть... позвольте узнать... как это раскассируют? - спросил Заплатин, поднимая голову. - Ведь это только о полках и эскадронах так говорится?

  - Да-с... Совершенно как с полком, который хотят примерно наказать!

  - В каком же это будет виде? стр.538 Хозяин стал приходить в тревожное состояние и ерзать на стуле своим пухлым туловищем.

  - Очень просто. Чтобы звания не было этой губернии. Два уезда отойдут сюда или три. А остальное раздадут соседним губерниям, благо мы соседи целых пяти губерний.

  - И вы такой мере сочувствовали бы? - осторожно выговорил Заплатин и поглядел попристальнее на "шерифа".

  - И весьма, если нельзя иначе пресечь крамолу.

  - Да... в этом смысле?..

  - Ну, этого, положим, не будет! - успокоительно вмешался хозяин, и его карие глазки искали глаз Заплатина, чтобы остановить его вовремя.

  Ему в высшей степени был бы неприятен всякий резкий принципиальный спор.

  - И то сказать, много чести, - продолжал отрывисто гость. - Небось... Они храбры только на то, чтобы кукиш казать в кармане.

  - Вы это про ваших односословников - дворян - говорите? - спросил Заплатин, поглядев опять на кандидата в "начальники".

  - Я не считаю тех... односословниками, как вы изволили выразиться, - кто изменяет своему сословию и желает полного разложения и высшего класса, и крестьянства, и всего... чем держится русская держава.

  - Да... вот в каком смысле! -с тихой усмешечкой выговорил Заплатин.

  В эту минуту подали серебряную миску - раки bordelaise, - и Элиодор стал его учить, как обращаться с крючковатыми вилками.

  Спора не вышло. Заплатин рассудил, что будет "довольно глупо" препираться с таким питомцем "ликея"; а в какой степени сам Элиодор сочувствует таким взглядам - это его мало интересовало.

  На этом завтраке он нашел настоящую позицию. Пятов для него - давалец работы, и только; а чтобы он не забывался, надо с ним держаться студенческого тона во что бы то ни стало. VI

  Надя Синицына встала гораздо позднее, чем вставала у себя, дома, и все время, как училась в гимназии, в губернском городе. стр.539

  Било девять. А в десять хотел зайти Ваня.

  Она, еще полуодетая, подошла к узкому, тускловатому зеркалу, висевшему над умывальником.

  Лицо, с дороги и от вчерашнего позднего сидения в ресторане, после спектакля - не очень-то свежее.

  А белизной кожи она славилась во всей гимназии. Тип у нее немного восточный. В наружности у них с Заплатиным есть что-то общее.

  Но у нее волосы самого "воронова крыла", как до сих пор еще называют в провинции и у нее на Волге. И теперешняя прическа покрывает ее голову как шапкой. Глаза темные-темные, и ресницы бросают тень - так они длинны. Рот немного крупен, но из-за свежих губ выглядывают чудесные зубы.

  Никто бы с такой наружностью не стал так "корпеть", как корпела она в гимназии. За одну красоту ей медали бы не дали.

  Еще гимназисткой она и в губернском городе, и у себя, в уездном, выслушивала признания и предложения "руки и сердца".

  Но сердце ее совсем еще не говорило, вплоть до знакомства с Ваней.

  Таких студентов она еще не знала. Его "водворили" на место жительства, и это ее сразу стало "подмывать". Она сама с ним познакомилась, и через несколько недель они уже "поженихались".

  И тогда ее стало тянуть в Москву - учиться - сильнее, чем было, когда она только что кончила гимназию.

  Учиться вообще очень тянуло; но чему?

  Она стала и тогда уже задумываться над тем, что зовут "призванием".

  Курсы?.. Будешь или женщиной-врачом, "жевешкой", как непочтительно зовут краснобаи, или учительницей. Другой дороги нет. Литература - беллетристика требует таланта, а то век будешь переводчицей или плохой компиляторшей.

  Разве нельзя испробовать чего-нибудь другого?

  С ее лицом, бюстом, ростом она, быть может, призвана совсем не к педагогии. Здесь медицинских курсов нет, а только высшие общие.

  Да и тут надо бы допросить самое себя построже: что ее сильнее привлекает - математика с естествознанием или словесные науки? стр.540

  По математике она шла хорошо; но ведь то гимназия, а не факультетская программа. И по словесности нынче "мода" заниматься по разным специальностям... История, всемирная литература или там "фольклор" - тоже модный предмет.

  Третий день живет она в Москве, начались хлопоты, и вряд ли она попадет на курсы.

  Придется, кажется, удовольствоваться какими-то "коллективными" уроками.

  А если она будет принята - надо сейчас же подчиниться правилам или жить у родственников, или в общежитии.

  Родственников она отыскивала. Оказалась какая то глухая старуха с племянницей, хворой девицей. С ними была бы нестерпимая тоска жить в одной квартире, да и комнаты у них свободной нет. В общежитии не сразу найдешь вакансию; а если бы и нашлась - тоже не особенная сладость.

  Гимназисткой она жила у дальних родных отца, на полной воле; а дома, при отце, и подавно.

  Хозяйка вот этих комнат - тоже что-то вроде интерната - уже внушала ей, что позднее восьми часов вечера не рекомендует принимать гостей мужского пола, "особливо господ студентов".

  А вчера Ваня заходил за ней в исходе осьмого и проводил из ресторана поздно, в начале второго. Их впускал швейцар. Он, наверное, доложил хозяйке на счет "новоприезжей барышни".

  И та ей сделает внушение.

  Комната - неважная, узкая, на двор; еле-еле нашлось места для ее вещей. Хорошо, что она привезла свои подушки, белье и одеяло. Все это от хозяйки очень скудное. Так же и еда. Столоваться обязательно тут же. Одного обеда - мало. К вечеру начинает "подводить".

  Вчера она еще могла пойти поужинать со студентом в гостиницу, где было много народу, - "под машину"; а когда поступит в курсистки - этого уже нельзя будет себе позволить.

  Еще менее - жить в одних номерах, как она мечтала у себя еще не так давно, и Ваня повторял тогда, что это можно будет устроить.

  Теперь выходит не совсем так.

  И вообще, она ожидала, что Ваня здесь, в Москве, "развернется вовсю". Она имела повод считать его настоящим студенческим вожаком. стр.541

  А ему как будто не по себе. Совсем у него не такой вид, какого она ждала.

  Разумеется, он очень обрадовался, много целовал ее, был даже особенно нежен.

  Но в нем нет яркого подъема духа, хотя он ни на что еще не жаловался. Дела его идут хорошо. У него есть частная литературная работа, и он очень доволен тем, что "просуществует" на свой счет всю зиму и внесет за себя, за второе полугодие, из собственных денег.

  А она? Бедный ее "папа" души в ней не чает и все свои "копеечки" собрал, чтобы снарядить ее... Когда она будет в силах сама себя поддерживать?

  Печататься в газетах, искать уроков?.. Сотни их жаждут того же. Если и перепадет что-нибудь насчет переводов, так от Вани. Да и не знает она достаточно хорошо ни французского, ни немецкого, - даром что получала по пяти. Читать может французские книжки; но немецкие - труднее; да и самой надо владеть русским слогом, и не так, как годится для сочинений в гимназии.

  Все это Надя Синицына перебирала в своей живописной голове, пока умывалась и приводила себя в порядок. Ваня хотел быть тотчас после десяти. Она напоит его чаем.

  Вот и насчет свиданий с ним...

  Если она поступит в общежитие - это будет очень стеснительно. И к нему ходить - тоже не особенно ловко. Он живет в студенческой меблировке.

  Не на улице же видеться?!

  Они мечтали немало о том, как заживут, когда он кончит курс: но до того времени пройдет чуть не целый год.

  Чтобы жениться, студенту надо выйти, хотя на время, а это ему - в его особом положении - совсем некстати. Замужние курсистки, кажется, могут быть; по крайней мере, она о таком запрете что-то не слыхала. Но опять-таки надо ждать.

  Да она и не желает его торопить. Когда они обручились, она, при его матери, говорила ему не один раз:

  - Знай, Ваня, я ничего обязательного не допускаю. Не смотри на наше обручение как на кабалу. И ты и я - мы люди свободные. Как сердце скажет, так и решим окончательно. стр.542

  И это ему тогда очень по душе пришлось.

  Вчера у них, из-за пьесы, вышел горячий спор.

  Это была та самая вещь, которую Заплатин смотрел на днях в театре Каретного ряда. Она о ней читала в газетах и там еще, дома, мечтала пойти, как только приедет в Москву.

  Автор - ее любимый.

  Ваня, хоть и смотрел уже один раз, добыл два места и высидел весь спектакль.

  Она была как в чаду.

  В ресторане Ваня стал говорить и про всю пьесу, и особенно про героиню так, что она не могла не возражать.

  Ей было неприятно, что он расстраивает то чувство, с каким она ушла из театра, своим разбором.

  Спорить вплотную она не стала, тут на людях, в битком набитой зале. Но она так этого не оставит!.. С какой же стати будет она затаивать в себе то, что и пьеса, и - главное - несчастная героиня разбудили в ее душе?

  Несчастная, шалая девушка!

  На чей взгляд? Отчего же "шалая"?

  Что она увлеклась любимым писателем? Ничего тут нет ни дикого, ни пос