Аверченко Аркадий Тимофеевич - Волчьи ямы

nbsp;    Всюду чистое белье постельное.

   Всюду немцы любят своего императора,

   И, вообще, даже дороги хорошие,

   Хорошо лечат наши доктора,

   А кто скажет: нет - тому дам по роже я.

   Да здравствует же наша Германия грозная

   И наша союзница Австро-Венгрия,

   Пусть не будет наша казна порожняя,

   И избавлю всех немцев от менгры я.

  

  

   - Ну, как находите?

   - Это... это ж гениально! Тут и Гейне, и Гете, и Гегель. Три "ге"! Умно, философично, тонко, всеобъемлюще. Можно переписать на память, ваше величество?

   - Нет, в самом деле, вы находите хорошо?

   - Ваше величество! Это не хорошо, а упоительно! Пирамидально!

   - А вам не показалось странным слово "менгра"?

   - Нет, почему же? Очень красивое слово. Звучное. Наверное, сами сочинили, ваше величество?

   - Сам. "Менгра" это по моей мысли все нехорошее, злое. И вот я избавлю немцев от менгры. И потом - как рифмуется словечко со словом "венгры"? А?!

   - Замечательно! Прямо незаметно... Даст же Бог...

   - Господа офицеры! Здесь, в этом тесном кружке, хотя я и не оратор, а император....

   - Вы не оратор, ваше величество? И вам не стыдно это говорить?! Эх, если бы я был издатель... Выпустил бы сборник ваших речей с иллюстрациями Густава Доре.

   - Доре умер.

   - Тем для него хуже! Говорите, ваше величество! Мы изнываем от нетерпения...

   - Господа офицеры! Который вот, этого... флот и которая тоже армия, - конечно, это нельзя смешивать! Смешаешь это - и все пропало. Скажем, пустить армию на воду, а флот повести по суше - и что же будет! Армия потонет в воде, а флот, как дурак, на суше будет вертеть в воздухе винтами, - верно я говорю?

   - Верно! Замечательно!

   - Пирамидально!

   - Тэк-с. Ну, и вот, скажу я, значит - и флот, и армия смешаны в сердце моем и они не тонут там и не крутят винтами, а просто моему сердцу дорого то и другое, который флот и которая армия! Желаю же, чтобы мое сердце и моя армия и мой флот бились в унисон, чего и вам желаю, господа штаб- и обер-офицеры. Hoch!

   - Ваше величество! Извините, что я утираю слезы при вас, но не могу! Какая мощь, какое огненное слово!..

   - Нет, вам в самом деле понравилось, господа?

   - Пoнpa...вилось?! Ваше величество! Да это лучше Цицерона, лучше Эдиссона даже!

   - А мне понравилось это замечательно меткое наблюдение насчет того, что армия на воде потонет, а флот на суше будет вертеть винтами, как идиот.

   - Как дурак, я сказал.

   - Совершенно верно! Как дурак, ваше величество. Эх, мне бы так говорить! Я бы сказа-а-ал!

   - Рисуете, ваше величество?

   - Ах, ах, вы меня застали за работой. Я так сконфужен...Маленькая шалость... Не смотрите, ради Бога, не смотрите... Ну, как вы находите - красиво?

   - Глаз нельзя отвести, ваше величество! В особенности, хорош этот автомобиль...

   - Где?! Это котенок!

   - Котенок! Форменный котенок! Я как только взглянул, думаю - кто это котенка живого к полотну приклеил? Полная иллюзия. И какая глубокая мысль: луна вылезает из котеночного живота...

   - Это не луна... Это апельсин!

   - Ну, да, апельсин. Это, конечно, апельсин. Но весь жанр, я хочу сказать, освещен лунным све...

   - Тут камин сбоку.

   - Да, да... Вы знаете, горящие дрова так написаны, что я думаю: закурю-ка я об них сигару... Хе-хе! Ввели старика в заблуждение, ваше величество!

   - Серьезно, похоже на огонь?

   - Дымком пахнет даже, ваше величество!..

   - Сделаем сначала так: через Бельгию обрушимся на Францию - в неделю сокрушим ее, а потом на Россию. Сокрушим Россию, тогда...

   - Виноват, ваше величество! План гениальный, но если Бельгия не пропустит сразу наших войск во Францию...

   - Бельгия не пропустит?! Дитя вы! Мы ей пообещаем подарить кусок Голландии...

   - Чудесная идея, ваше величество! Величаво и просто! Меня беспокоит немного Англия...

   - Эх вы! Да ведь Англии-то выгодно, чтобы Францию разбили! Мы ей пообещаем кусок Французской земли на континенте - они и будут молчать.

   - О, ваше величество! Это изумительно! Если бы не мое уважение и благоговение к вам, я воскликнул бы: Вильгельм, ты - сущий дьявол!

   - Хе-хе!.. Уж вы тоже скажете... Нет, серьезно, мысль хорошая?

   - Ослепительно! Но откровенно говоря - мне подозрительна одна страна. - Япония!

   - Эх вы, филя! Япония? Да я ей только мигну, как она на Россию с другой стороны насядет!

   - Господи! До чего это просто... А я и не догадался. Однако, в рассуждении Италии...

   - Наша будет! Пообещаем Италии кусок Турции, Турции посулим часть Болгарии, Болгарии- кусок Греции, Греции кусок Румынии, а Румынии - русскую Бессарабию.

   - Господи Иисусе! Никогда мне не приходилось слышать более гениальной вещи!.. Сами придумали, ваше величество?!

   - Сам!

   - Оно и видно.

   - Нет, серьезно, видно, что я сам придумал?

   - Конечно. Кто же, кроме вас, может этакое придумать...

   - То-то и оно!

   - Даст же Бог! Умудрит! Я уж пойду, ваше величество....

   - Куда ж вы?

   - А хочу в Аллее Побед местечко вам присмотреть. Для памятника.

   - Ну, стоит ли!.. Право, не беспокойтесь, не надо! К чему это?.. Уходите? Ну, обождите - и я с вами!

  

  

   Столб при дороге. На одной его стороне написано "Вена", на другой - "Берлин". Слева показывается Вильгельм Второй. Он бредет, опустив голову, видимо, усталый. Щеки давно не бриты, усы свисли на подбородок. Справа из лесу выходит Франц-Иосиф... На нем голубой галстук, коротенький пиджачок, короткие панталоны в обтяжку: на голове детский картузик, в руках небольшой пестрый узелок.

    

   Вильгельм: (мрачно!) Аркашка!

   Франц-Иосиф: Я, Геннадий Демьяныч... Как есть, весь тут.

   Вильгельм: Откуда и куда?

   Франц-Иосиф: Из Вены в Берлин, Геннадий Демьяныч... А вы-с?

   Вильгельм: Из Берлина в Вену, Аркашка. Ты пешком?

   Франц-Иосиф: На своих-с, Геннадий Демьяныч. (Полузаискивающе, полунасмешливо). А вы-с, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: В карете!! (Сердито). Разве ты не видишь? Что спрашиваешь? Осел. (Помолчав). Сядем, Аркадий!

   Франц-Иосиф: Да на чем же-с?

   Вильгельм: (усаживаясь на пень) Я - здесь, а ты где хочешь... Что это у тебя в узле?

   Франц-Иосиф: Кольца сербского золота, медальоны, портсигары разные...

   Вильгельм: Стяжал?

   Франц-Иосиф: Стяжал, Геннадий Демьяныч, и за грех не считаю, потому - око за око. Сербы нас били, а мы зато их вещички... кхе!

   Вильгельм: Что ж у тебя весь багаж только из портсигаров и состоит? Глупо, братец.

   Франц-Иосиф: Зачем только из портсигаров... Бутафорские мелкие вещи есть, ордена...

   Вильгельм: На кой же чорт ты ордена с собой таскаешь?

   Франц-Иосиф: А так... Вдруг наградить кого-нибудь понадобится, орденок пожаловать... Вам не прикажете, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: Чего?

   Франц-Иосиф: Орденок пожалую... Желаете?

   Вильгельм: На нос его себе нацепи!

   Франц-Иосиф: (печально) Извините-с.

   Вильгельм: А платье у тебя где ж?

   Франц-Иосиф: Вот, что на мне-с. В чем успел из Вены выбежать...

   Вильгельм: Так ты куда бежишь-то теперь?

   Франц-Иосиф: А в Берлин, Геннадий Демьяныч!..

   Вильгельм: В Берли-и-ин? Ну, брат, не советую. Нехорошо теперь там.

   Франц-Иосиф: Почему же нехорошо, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: (угрюмо) Так, брат Аркашка... Немецкие императоры (с горькой усмешкой) уж и не имеют права жительства в Берлине!.. Дожили...

   Франц-Иосиф: А вы в Вену?

   Вильгельм: (со вздохом) В Вену, брат Аркашка.

   Франц-Иосиф: Да ведь теперь и в Вену тоже нельзя...

   Вильгельм: Это еще почему?

   Франц-Иосиф: (пытаясь сострить) Да какая же теперь может быть "вена", Геннадий Демьяныч, если русские даже артерии наши все главные - перерезали.

   Вильгельм: (грозно) Аркашка! Не остри! Глупо.

   Франц-Иосиф: Извините, Геннадий Демьяныч... Я думал развеселить вас.

   (Долгое молчание).

   Вильгельм: Мы с тобой, Аркашка, когда последний раз виделись?

   Франц-Иосиф: У меня, в Шенбрунне... Помните, Геннадий Демьяныч, еще мой юбилей был, и вы приезжали со всеми королями германскими поздравлять меня.

   Вильгельм: (со вздохом) Хорошие времена были. Ведь ты тогда в политике первых любовников играл. А теперь что?

   Франц-Иосиф: Теперь я, Геннадий Демьяныч, волею судьбы, в комики перешел-с. Каково это для человека Габсбургской фамилии с возвышенной душой, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: (опустив голову) Все там будем, брат Аркадий....

   (Пауза).

   Вильгельм: Ты зачем это бакенбарды носишь?

   Франц-Иосиф: А что же-с?

   Вильгельм: Некрасиво! Немецкий ты человек, или нет? Что за гадость! Терпеть не могу. Отпусти усы такие, как у меня... Чтобы кверху торчали.

   Франц-Иосиф: Да ведь они у вас кверху не торчат.

   Вильгельм: Что ты врешь? Как так - не торчат?

   Франц-Иосиф: Ей-Богу, Геннадий Демьяныч, книзу висят... Как мокрые-с, извините тряпицы...

   Вильгельм: Ничего, брат Аркадий не поделаешь. Был у меня бинт для усов - и хороший бинт, жена в день рождения подарила - да русские его вместе с обозом отбили. (Устало). Я, брат Аркадий, там и на востоке и на западе расстроился совсем.

   Франц-Иосиф: Почему-с?

   Вильгельм: Характер, братец. Сам знаешь, человек я решительный - тянуть не люблю, а они разве понимают хорошую актерскую игру: на западном театре перессорился, поехал на восточный театр - и там перессорился.... Хочу у вас на австрийском театре попытаться.

   Франц-Иосиф: Да ведь и у нас то же самое... И у нас не уживетесь, Геннадий Демьяныч. Я вот тоже не ужился.

   Вильгельм: Ты... тоже! Сравнял ты себя со мной.

   Франц-Иосиф: Еще у меня характер-то лучше вашего, я смирнее.

   Вильгельм: (грозно) Чего-о?..

   Франц-Иосиф: Да как же, Геннадий Демьяныч-с? Я смирный, смирный-с... Я никого не бил.

   Вильгельм. Так тебя зато били, кому не лень. И всегда так бывает: есть люди, которые бьют, и есть люди, которых бьют. Что лучше - не знаю: у всякого свой вкус.

   Франц-Иосиф: (обидясь) Да ведь у нас с вами, Геннадий Демьяныч, оказывается, одинаковый-то вкус.

   Вильгельм: Ш-ш-што-ссс?!

   Франц-Иосиф: (робея) Да вы же сами сказали, что... и на восточном театре... и на западном...

   Вильгельм: Смеешь ты себя со мной равнять!! Тебя всю жизнь били, а меня...

   Франц-Иосиф: А вас, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: Не раздражай меня, Аркадий! Знаешь мой характер. (Помолчав). A как я вот бил! Боже мой, как я воевал!!

   Франц-Иосиф: (робко) Очень хорошо-с?

   Вильгельм: Да так-то хорошо, что... Впрочем, что ты понимаешь! В последний раз, когда мы у Марны завязали бой - Наполеон Бонапарт, братец, является ко мне... подошел, положил мне вот этак руку на плечо и говорит: "Ты, говорит, да я, говорит... умрем, говорит"... Лестно!

   Франц-Иосиф: Да ведь он уже и так умер, Наполеон-то.

   Вильгельм: А? Умер, братец. умер. Царство ему небесное.

   Франц-Иосиф: Так как же он... мог сказать-то?.. Мертвый?

   Вильгельм: Глуп ты, брат Аркашка. Что ж, что умер! Во сне он мне и явился. Ты говорит, да я, говорит - умрем, говорит, (закрыв лицо руками, плачет. Потом поднимает голову, совершенно равнодушно). У тебя табак есть?

   Франц-Иосиф: Ни крошечки. Говорю ж вам, выбежал из Вены - в чем был.

   Вильгельм: Как же ты в дорогу идешь, - а табаку нет? Глупо, братец.

   Франц-Иосиф: А у вас есть, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: Табак? Табаку у меня нет. Весь турки выкурили...

   (Пауза).

   Вильгельм: А деньги у тебя есть?

   Франц-Иосиф: И денег у меня нет.

   Вильгельм: Как же ты так бежишь - без табаку и без денег. Нехорошо, братец. (Тряхнув головой, встает, пытается подкрутить свисшие усы). Ну - идти, так идти! Не сидеть же здесь... Пойдем. И тебе угол будет.

   Франц-Иосиф: Куда же, Геннадий Демьяныч?

   Вильгельм: Куда? (Поворачивает дощечку на столбе: на дощечке написано: "В Вятку" и нарисован указательный палец).

   Франц-Иосиф: В Вят-ку... В какую это Вят-ку?

   Вильгельм: Там увидишь! Туда ведет меня мой жалкий жребий. Р-руку, товарищ!

   (Медленно уходят).

    

   Слышна музыка, играющая сначала тихо, потом громче "Последний нонешний денечек". На громовых аккордах - занавес...

  

  

   На взмыленной лошади прискакал ординарец к помещению штаба корпуса, камнем свалился с седла и пулей влетел в комнату, где сидели три генерала...

   Все трое вскочили, испуганные.

   - Что еще? Что за манера врываться, как казак? Что такое? Неприятность что ли?

   Ординарец утер обшлагом рукава мокрый, покрасневший лоб и сказал нерешительно:

   - Да уж не знаю, как и назвать: приятность это или неприятность.

   - Именно.

   - Да видите ли: с точки зрения того человека, который хочет это сделать, оно получается как бы приятность, а с точки зрения тех, кому этот человек хочет это сделать - оно будто бы и не приятность.

   - Фу ты черт, как странно. Скажите же в чем дело?

   - Дело? А дело в том, что император Вильгельм хочет сказать речь перед вашим корпусом.

   Один генерал тихонько подавленно взвизгнул и свалился на обивку стула, будто его повесили туда для просушки; другой генерал замахал руками и прислонился к стене, глядя на ординарца глазами, в которых читалась мольба и протест: "За что мучаешь"? Действия третьего генерала были короче всего: он только плюнул в угол и молча отвернулся к окну.

   Генерал, висевший на спинке стула, поднял, наконец, голову и с некоторой надеждой в голосе, спросил:

   - Не ошиблись ли вы? Не перед другим ли корпусом будет говорить кайзер?..

   Ординарец жестом, не допускающим сомнения, развел руки в стороны и хлопнул ими по бедрам:

   - Увы... Ошибки нет. Речь будет говориться именно перед вашим корпусом.

   Генерал, прислонившийся к стене, отклеился от нее и мутным взглядом поглядел на ординарца.

   - Эх, вы, сорока! Вечно какую-нибудь дрянь на хвосте принесете. Слушайте... А нельзя ли его какому-нибудь другому корпусу подсунуть?

   - Никак невозможно. Желание было выражено очень ясно.

   - Да что мы ему сделали?

   - Не знаю. Он говорит, что скажет речь для поднятия упавшего духа в войсках.

   Третий генерал тихо сказал:

   - Ну, предположим, дух в наших войсках, действительно не того... Но за что же так жестоко?.. Ведь человека, даже укравшего что-нибудь, не приговаривают к расстрелу...

   - Вы забываете, что военное время, - вздохнул первый генерал. - Всякое нарушение дисциплины строго карается...

   - Э, черт с ним! Будь, что будет. Везите его! Пусть говорит!

   - Послушайте, вы там... ординарец! Пока что прошу об этом не болтать... Чтобы до солдатских ушей не дошло.

   - А что? вы опасаетесь... возмущения?

   - Ну, что вы! Дух нашего корпуса не настолько упал. Я опасаюсь другого...

   - Дезертирства?

   - Конечно! В особенности, среди поляков и итальянцев... Народ экспансивный, живой, нервный... После второго часа начнутся побеги...

   - Послушайте! Нельзя ли сделать так... Ведь у вас в артиллерийской части много артиллеристов?

   - Ну-с?

   - Ведь, говорят, большинство из них от пушечных выстрелов глохнет?

   - Э, нет! Вижу, куда вы гнете! С какой же стати я своими артиллеристами буду рисковать, а ваша кавалерия будет баклуши бить? Нет, уж слушать, так слушать всем! Второй генерал завистливо вздохнул:

   - Хорошо обозу! Он может поместиться в самом тылу и ничего не услышит.

   - Эх! хорошо бы окопаться!..

   - Ммм... неудобно как-то. Любимый император говорит речь, а солдаты зарылись в землю. Нет уж! Если принимать бой - так принимать его в открытом поле, грудь с грудью!

   - Тоже... сравнили! В открытом поле в бою и отступить в случае чего можно. А тут - как его отступишь? Стой, как дурак, и слушай.

   - Да уж... хлопай ушами. А хорошо бы... Пулеметчиков вперед, да и...

   - Что вы, опомнитесь! В любимого-то кайзера?!

   - Да, действительно... Неудобно. Ну, я пойду распорядиться. Будем смотреть опасности в глаза.

   - Идея! Что если наловить мирных жителей и согнать их вперед. Пусть слушают.

   - Ну, вы скажете тоже! И то уж все нейтральные газеты называют нас варварами, гуннами.

   - Однако, вы же сами в Бельгии выставили вперед женщин, когда, шли в атаку.

   - Выставил-с. Но не забывайте, что там в них и не стреляли. Щадили. А вы думаете, что Вильгельм будет молчать? Как же!

   - Положим. Ну, пойду подготовить своих кавалеристов.

   - Вы не сразу только. Начните издалека.

   - Учите тоже!

   - Вот что, генерал... Нам нужно составить диспозицию, распределить места...

   - А разве не все равно, где кто стоит.

   - Ни-ни! Это нужно делать тонко! Я уже третью речь Вильгельму устраиваю - знаю, как и что.

   В первую линию, на самую средину мы поставим славянские батальоны. Во-первых, их не жалко, во-вторых, им будет труднее убежать. Славян мы окружим кольцом баварцев. Эти тоже последнее время что-то ненадежны. А баварцы уже будут замыкаться третьим железным кольцом - наших славных пруссаков! У первых и у вторых отберем патроны, чтобы они их не стесняли, а пруссакам дадим заряженные ружья, направленные на славян и баварцев. Понимаете? Таким образом, не очень-то убежишь.

   - А не сделать-ли так?.. Окружить все место колючей проволокой с электрическим током, а в первую линию все-таки поставить пруссаков?..

   - И верно... Потому что они уже народ более или менее обстрелянный...

   - То-есть, обговоренный?

   - Ну-да! Ведь император в начале войны уже говорил перед ними речь?

   - Говорил. Уцелевшие - это закаленные железные львы, и, поэтому, мне хотелось бы их сохранить. Впрочем, если первые славянские ряды дрогнут - мы пустим пруссаков.

   - О санитарной части подумали?

   - О, все обстоит, как нельзя лучше. Ваты для ушей вытребовано два вагона, да кроме того приготовили 800 ампул прививки против столбняка.

   - В таком случае, Господи благослови!

   - Везут, везут!

   - Кого? Чего орешь?

   - Императора везут. Махальные мы. Поставлены, чтобы предупредить.

   - Доложите корпусному.

   Корпусный выехал перед строем на белой лошади. Снял шапку, махнул ею и сказал:

   - Рребята!.. Мужайтесь! едет император. Он сейчас будет говорить речь. Готовьтесь достойно встретить его, мои храбрые львы! Рребята! Мы с вами уже понюхали и крови, и пороху - так неужели же мы дрогнем перед словом человеческим?! Родина требует от нас, кроме других жертв, и этой жертвы - неужели мы ее не принесем? Мужайтесь ребята, я буду тут же и приму все удары на свою грудь, так же, как и вы - на ваши. Многих, конечно, - многих (голос его дрогнул) мы не досчитаемся... но - война есть война, и никто не должен отказываться от тягот её. Гох!!

   В передних рядах несколько голосов вяло согласились:

   - Гох.

   - Ох! - прошелестело сзади.

   Едва показался император, как весь корпус заревел:

   - Да здравствует кайзер! Гох! Гох!!

   Император махнул рукой и сделал знак, что он хочет говорить.

   - Гох! Да здравствует император!

   - Пусть же они замолчат, - попросил кайзер начальника штаба. - Я хочу говорить.

   - Гох! Гох!

   Тысячи глоток ревели это слово... Тысячи глаз глядели на императора, с кроткой тайной надеждой, с невинной хитростью - не дать говорить императору или хоть на несколько минут оттянуть этот страшный час.

   - Гох! Гох! Гох!

   - Скажите же им, чтобы они замолчали! Это, наконец, несносно!

   - Рребята, молчите! Кайзер хочет говор...

   - Гох! Гох!

   Корпусный побагровел.

   - Пулеметчики вперед! Я заткну глотку этим скотам. Молчите!!!

   Наведенные пулеметы постепенно навели в восторженно настроенном войске порядок.

   Вильгельм выступил вперед, приосанился и начал:

   - Дорогие солдаты!

   Кто-то в третьем ряду охнул и, как мешок с мукой, бессильно опустился на руки товарищей. Вильгельм говорил...

   Два офицера тихо ехали по полю. Вдруг лошади их захрапели в ночной тьме и шарахнулись в сторону.

   - Что это? Гляди-ка! Тело германского солдата. И еще! И еще вон там! Целая куча...

   Из темной бесформенной массы человеческих тел в черных шинелях и остроконечных касках донесся чей-то стон.

   - Эй! - окликнул офицер с лошади. - Что тут было у вас? Жестокая битва, я полагаю, а?

   - Хуже, - простонал невидимый голос. - Кайзер речь говорил.

   Молчало темное небо.

   И только воронье, каркая, кружилось. Предчувствовало обильный пир...

  

  

   - Это что такое тут у тебя стоит, Махмудка?

   Турок похлопал по тому предмету, который заинтересовал немца, и отвечал:

   - Военный корабль.

   - Корабль?! Так почему же он у тебя на суше стоит?

   - Ничего. Стоит себе - хлеба не просит.

   - Почему же на суше?

   - А что?

   - Он на море должен плавать!

   - Как же так можно его на море пустить... А вдруг утонет?

   - Да ведь корабль - это водяная вещь!

   - Серьезно?

   - Ну, вот - поговорите с этим кретином! Сейчас же нужно спустить этот корабль на воду!

   - А тут в боку дырка. Ничего?

   - Дырку нужно заделать!!

   - Ну, сейчас. Только не кричите на меня. Я думаю, взять лист толстой этакой сахарной бумаги, столярного клею...

   - Нельзя! Такая заплатка сейчас же отклеится.

   Турок поглядел на немца и восхищенно воскликнул:

   - Однако, как вы хорошо знаете морское дело! Уж вы помогите, право. Вы наши отцы, мы ваши дети.

   - Мины у вас есть?

   - Были.

   - Где же они теперь?

   - Сбежали.

   - С ума ты сошел! Что такое врешь?!..

   - Ей-Богу.

   - Где же они были?

   - Мины-то? Первая появилась на лице султана, когда вы заставили нас воевать с русскими; вторая - на лице Энвера, когда он узнал, что Франция и Англия солидарны с Poccieй. Теперь, конечно, эти мины уже сбежали...

   - Кретин ты, брат, Махмудка.

   - Рад стараться.

   - Что это у вас там, в котловине?

   - Это? Крепость.

   - Скажи мне на милость: кто же крепости в долинах строит?!..

   - Мы. Собственно, мы, турки, очень хитрые. Мы построили крепость в пропасти. Расчет у нас такой: когда неприятель подступит к крепости и пойдет на нее - он свалится вниз, а мы его тут и поймаем. Поймаем и зарежем. Ни один человек не вырвется.

   - А если они сверху в вас стрелять из пушек начнут?!

   - Как так стрелять? Разве можно? Ведь этак они кого-нибудь и убить могут. А у нас законы строгие. За то и ответить можно.

   - На войне-то?!

   - Положим, действительно, война. Хотя мы приняли свои меры: на воротах крепости у нас висит плакат: "Без разрешения коменданта вход русским в крепость воспрещается". По горам тут же дощечки с надписями расставили: "Стрелять в турок строго воспрещается". Положение-то русских! Подойдут к нам, а стрелять-то и нельзя. Повертятся тут. А мы выйдем из крепости и зарежем их.

   - Эту крепость немедленно срыть! На вершине той горы построить новую, окружить ее тройным поясом фортов...

   - Уж вы помогите нам, пожалуйста. Не оставьте. Немцы, они хорошие. Вы наши отцы, мы ваши дети.

   - Постойте, постойте... Это еще что такое? Что это за нежности? Картонный футляр для пушки?

   К чему это?

   - Это не футляр, а пушка, эффенди.

   - Картонная?!

   - А сверху мы ее, чтоб блестела, свинцовой бумагой от чаю обклеили. Чай-то, знаете, пьешь, а бумага остается. Ну вот мы ее...

   - Да ведь такая пушка, как мыльный пузырь разлетится от первого выстрела. И канониров поубивает.

   - Не поубивает. Эта пушка безопасная.

   - Однако, если вы зарядите ее, положите порох...

   - У нас порох тоже безопасный.

   - Бездымный?!

   - Нет, безопасный. Не горит. Огнеупорный. Один турок изобрел. Берется две части рисовой пудры, одна часть молотого кофе, все это перемешивается...

   - Так, значит, стрелять нельзя?!

   - Как нельзя?!.. Стреляем. Три человека на пушку у нас полагается. Один прячется сзади и кричит: "бабах! Пум!!" Другой в это время сбоку папиросой затягивается и дым, будто из дула, выпускает, а третий - снаряд в руках держит и бросает его сейчас же прямо неприятелю в морду. Что ж... От орудия больше ничего нельзя и требовать: звук - есть, дым - есть и заряд - попадает в неприятеля.

   - Но ведь вы это могли бы и без пушки делать?!!

   - Нельзя. Без пушки не страшно.

   - Завтра же чтобы были новые пушки. У вас должны быть мортиры, гаубицы...

   - Уж вы не оставьте нас, эффенди. Вы народ понимающий. А мы - что? Простые турки. Вы наши отцы, мы ваши дети.

   - Действительно... Вижу я, что вы ни чорта в этом не смыслите...

   - Где нам!..

   Турок ходил с немецким генералом по полю, на котором только что происходило сражение, критическим взглядом оглядывал все поле и только причмокивал губами и укоризненно покачивал головой.

   Немецкий генерал, наоборот, был чем-то, очевидно, сконфужен.

   Турок наклонился к одному из неприятельских раненых, внимательно осмотрел его и негодующе сказал:

   - Ну, и работка! Свиньи.

   - Мы... старались... - пролепетал генерал.

   - Вы старались! Кретины. Разве так раненые обрабатываются? Правда, нос вы срезали уши надорвали, но глаза! Где у вас были глаза?

   - Н... наши глаза?

   - Да не ваши - тупые, оловянные, навыкате, - а глаза раненого?.. Учить вас нужно? Глаза вынимаются и всовываются в разрезанный живот! Руки переламываются, но не так, как сделали ваши глупые немецкие кустари, а вот этак! Видели? Теперь - это сюда, а это сюда! Видели?..

   - Чудесно! Только позвольте. Да ведь вы это нашего же раненого обрабатываете... Ведь он еще жив быль...

   - Гм!.. А вы чего же молчали? Э, черт, действительно. Ну-ка, попробуем вынуть глаза из живота, вставим обратно, живот зашьем... Нет!! Все равно, уже ничего не выйдет. Черт с ним. Ну, да... Я вот, впрочем, только к примеру показал... Видели?

   Немецкий генерал, запуганный сердитыми окриками, робко поглядывал на турка и пролепетал:

   - Уж вы нас не оставьте. Мы не специалисты... Посоветуйте. Как и что. Вы наши отцы, мы ваши дети.

   - Чертовы вы дети, а не мои. Вот вы тут повесили десяток деревенских обитателей... Прекрасно! А почему вы огонька под них не подложили? Почему языки НЕ вырезали? Руки у них где? По бокам висят? А где должны быть?

   - Уж вы нас не забудьте. Где нам! Вы уж, как говорится... Вы нам, мы вам. Вы наши отцы, мы ваши дети, Махмуд Шевкетыч.

   - Не юли, Карлушка. Не люблю. Я тебе скажу, Карлушка, откровенно: мне на вас противно смотреть. Разве это голова? Разве с животом так поступают? А пленные! Как вы с ними обращаетесь!?

   - Мы их... бьем. Кушать им не давали...

   - "Кушать не давали"! Еще бы вы им устриц и шампанского дали! А в ямы, на аршин наполненные водой, вы их сажали? Под ногти щепочки запускали? Рубленый волос в пятки зашивали?!! Эх вы... немцы паршивые!

   - Мы старались... мы... будем. Вот недавно тоже... в Красный Крест стреляли.

   - Удивил! Действительно. А вот, ты мне скажи вот что: докторов за ноги вешали?

   - Нет... не пр...пробовали.

   - Так куда ж вы, черт вас передери, лезете к нам в союзники?!

   - Мы... будем... мы сделаем... Вы уж поддержите, научите. Вы, как говорится, наши отцы, мы - ваши дети.

   Долго еще ездили по полю отцы и дети, перекоряясь между собою...

  

  

   Неизвестный человек явился к венгерскому графу Тиссе и, приняв самый дипломатический вид, спросил:

   - А, что, скажите... Вы, венгры, не отложились ли бы от Австрии?

   - Зачем? - дипломатично спросил Тисса.

   - Да так, - дипломатично подмигнул неизвестный. - Лучше было бы.

   - Для кого? - дипломатично прищурился Тисса. Неизвестный заиграл глазами и, отбросив на минуту дипломатичность, откровенно признался:

   - Для нас.

   - А вы кто? - осторожно, тоном старого дипломата спросил Тисса. - Французы?

   Неизвестный дипломатично качнул головой слева направо.

   - Нет? Значит, англичане?

   - Не угадали.

   - А, знаю! - всплеснул руками Тисса. - Вы от имени русских!

   - Хватили, - дипломатично рассмеялся неизвестный. - Как бы не так. Держи карман шире!

   Тисса, услышав про карман, испугался.

   - Как? Вы предлагаете держать карман шире? Значит, вы... немец?

   - Ну, конечно! Сразу могли бы догадаться.

   - Послушайте, - широко, без всякой дипломатичности, открыл глаза Тисса. - Если вы немец, значит, вы союзник Австрии?!

   - Я вижу, - вежливо удивился неизвестный, - что от вас ничего не скроешь.

   - И вы, будучи союзником Австрии, предлагаете нам, венграм, отделиться от нее?

   - Правда, смешно? - подхватил незнакомец.

   - Ну, я бы назвал это иначе - дипломатично пожал плечами Тисса.

   - Не надо лучше называть иначе - вы только примите во внимание то, что война проиграна, и нам скоро придется сводить с союзниками счеты...

   - Это ужасно. Наверное, вам придется многого лишиться?..

   - Да! Многое отдадим... Галицию придется отдать.

   - Постойте... Галиция то ведь не ваша, а австрийская.

   - Ну, вот мы ее и отдадим.

   - Нет, я спрашиваю, что вы ваше отдадите?

   - Боюсь, что Константинополь придется отдать.

   - Позвольте! Константинополь ведь турецкий?!

   - Ну, не все ли равно. Турция - наш же союзник. Так же больно отдавать ихнее, как и свое.

   - Раз вам одинаково больно, вы бы и свое что-нибудь отдали. А то что же все - только австрийское да тур