Тетмайер Казимеж - Ha горных уступах

p; Помолися Богу, къ тебѣ навѣкъ приду...

  

   И долго еще слышалась изъ лѣсу его пѣсня - уходила все дальше, все тише становилась, пока не замолкла, не растаяла въ глуши лѣсного мрака. Такъ и ушелъ онъ отъ нея куда-то въ посѣдѣвш³я отъ инея Татры - въ морозъ, въ пустыню, въ страшное одиночество осени - веселый, распѣвая пѣсни, румяный, одѣтый, какъ въ праздникъ,- съ блестящимъ оруж³емъ, съ блестящимъ поясомъ.

   Вокругъ Кристки все смолкло.

  

  

   Въ знойный польск³й полдень шла Кристка подъ Волошиномъ въ сосновый лѣсъ, что росъ на горахъ. Издали доносились мѣдные колокольчики овецъ.

   Шла Кристка и пѣла.

  

   Ты, вѣнокъ мой дѣвич³й,

      съ головы слетѣлъ,-

   Тонешь въ быстрой рѣченькѣ

      и потонешь въ ней...

  

   - А я не жалѣю,- думаетъ она въ душѣ и поетъ.

  

   Гей, вы добры молодды,

      Бога вы побойтесь:

   Вы вѣнокъ мой дѣвич³й

      изъ рѣки достаньте...

  

   - Какъ же, достанутъ! Чортовы дѣти!- говоритъ она въ полголоса.

   Прислушалась она минуту... вдали изрѣдка тихо звенѣли колокольчики. И запѣла жалобно:

  

   Яна очи син³я

      мнѣ одна отрада,-

   Яна ручки бѣлыя

      работать не рады.

  

   - И зачѣмъ ему? Мало-ль серебра въ моравскихъ городахъ да въ лавкахъ?..

   Эхъ, Боже! А блестѣло жъ его перышко, блестѣло, какъ мы съ нимъ первый разъ на пастбищѣ повстрѣчались. Скоро ужъ три года тому будетъ, осенью...

  

   Люби, добрый молодецъ,

      какъ любилъ меня.

   Hа другихъ и издали

      и глядѣть не смѣй!

  

   - Ужъ дала бы я имъ! Вѣдьмы чортовы! Тутъ и смерть вамъ!

   Она топнула ногой, а потомъ опять запѣла отъ сладкой, безмѣрной тоски:

  

   Приходи же, молодецъ,

      иль приснись ты мнѣ,

   Не могу, сердечный другъ

      позабыть тебя...

  

   - Гдѣ же онъ? Господи, Господи!.. Гдѣ же онъ? Сегодня онъ долженъ быть у шалашей...

   А изъ за горы, за скалами, въ лѣсу, гдѣ овцы насутся но утрамъ, послышался рѣзк³й мужской голосъ Яська:

  

   Распѣваю пѣсни,

      хоть, какъ соколъ, голъ,

   Вѣдь поютъ же птички,

      что бѣднѣй меня...

  

   - Ясекъ! Ясь! - крикмула Кристка и, протянувъ руки, побѣжала подъ гору къ скаламъ. А онъ, распѣвая, высок³й, стройный, гордый собой, рослый вышелъ изъ сосноваго лѣса,- бѣлый и блестящ³й съ ногъ до головы.

   - Ясекъ, Ясекъ мой! - шептала, запыхавшись, Кристка, бросаясь ему на шею.- Милый мой! Золотой!

   - Какъ здоровье? - отвѣтилъ Ясекъ.- Голоденъ я! Есть тамъ что-нибудь поѣсть въ шалашѣ?

  

  

   Августовск³й вечеръ, тих³й, безлунный, звѣздный. Подъ Волошиномъ лѣсъ колышется мѣрными волнами; шумятъ сосны въ сторонѣ, словно ихъ заворожили.

   Взглянешь вверхъ: звѣзды на соснахъ, на вѣткахъ, какъ золотистыя ночныя бабочки, которыхъ прогнали на эту землю изъ какого-то золотистаго м³ра. Взглянешь выше съ лѣсныхъ полянокъ: звѣзды на скалахъ, словно горы заворожены и зацвѣли драгоцѣнными камнями.

   Идетъ Кристка лѣсомъ и заламываетъ руки.

   Льются у нея слезы изъ глазъ, и растрепанныя косы упали у нея изъ подъ платка на плечи; идетъ и заламываетъ руки.

   А когда сердце стало разрываться отъ боли, у нея что-то прорвалось въ груди, словно плотина отъ рѣчного разлива, и полилась оттуда жалобная пѣсня. Зазвенѣлъ ея голосъ:

  

   Сердце мое плачетъ, сердце разорвется,

   Яська ожидаю, жду его напрасно...

   Сердце мое плачетъ, чуть не залираетъ,

   Красота моя напрасно погибаетъ...

  

   И неслося эхо. Кристка не знала, откуда берутся у нея эти слова, которыхъ она никогда не слыхала. Сѣла на камнѣ, закрыла руками лицо и заплакала. А потомъ, когда у нея снова грудь стала чуть не разрываться, оттуда вырвался голосъ:

  

   Не буду я, на буду постелъ широко стлать,

   Не буду я напрасно Яська ожидатъ.

   Сѣно на постели слезами бъ оросилось,

   Счастье бъ, что отняли у меня, приснилось.

   Отнятое счастье если бъ мнѣ бы приснилось,

   Я не дожила-бы до утра, до свѣту...

  

   Эхо неслось по лѣсу. Встала Кристка и пошла за нимъ. А въ груди у нея поднялись ненависть и гнѣвъ, и запѣла она ка вссь лѣсъ:

  

   Если бы я знала, что буду такъ страдать,

   Я просила бъ Бога дать тебѣ пропасть;

   Чтобы черти ночью путь перебѣжали,

   Чтобъ вороны въ полѣ трупъ твой исклевали!

   Есди бы я знала, что измѣнишь мнѣ,

   Я сама веревку свила бы тебѣ.

  

   Эхо стонало въ лѣсу, а Кристка выла, какъ взбѣсившаяся сука. Сжала кулаки, и пошла дальше въ лѣсъ, въ лѣсъ!.. Мокрый папоротникъ билъ ее по ногамъ, хворостъ и мохъ хрустѣли подъ ея ногами.

   Эхо стонало отъ ея пѣсни, а старый горецъ Михаилъ Вьюнъ, у котораго все "барабанило" въ ушахъ, такъ что онъ спатъ не могъ ночью, поднялъ голову съ подушки, сталъ прислушиваться и удивился:

   - Что это черти такъ горланятъ въ лѣсу? Наскучило имъ въ пеклѣ, что-ли?

   Тѣмъ временемъ Кристка возвращалась къ шалашамъ подъ Волошинымъ. Рыдало у нея въ груди горе, росло какое-то страшное упрямство. Она не шла, а летѣла по лѣсу вверхъ отъ Яворовой долины, куда она забрела. Сосновыя вѣтви, которыя она гнула грудью и руками, кустарникъ, на который она налегала бедрами - разступались передъ ней съ шелестомъ и свистомъ; иногда вода хлябала подъ ногой. Кой-гдѣ рогачъ прыгалъ, испугавшись, въ чащу и исчезалъ въ ней. Кристка, закусивъ губы зубами, шла лѣсомъ въ горы.

   Уже виднѣлся свѣтъ изъ шалашей, которые тонули въ темнохѣ, въ грозномъ мракѣ стволовъ и нависшихъ надъ землей широкихъ вѣтвей. Собаки почуяли Кристку и подбѣжали къ ней съ веселымъ лаемъ, виляя хвостами; она такъ толкнула ногой одну изъ нихъ, что та завыла и бросилась къ шалашу, откуда сквозь щели въ стѣнахъ пробивался свѣтъ.

   - Есть тутъ кто? - крикнула она у дверей.

   - Я тутъ,- отвѣтилъ изнутри Ясекъ.

   Она остановилась въ дверяхъ. Изъ низкаго чернаго шалаша, гдѣ горѣлъ, искрясь, костеръ, въ нее ударило дымомъ и густымъ душнымъ запахомъ смолистаго огня, мокрыхъ тряпокъ и молока.

   - Ты одинъ тутъ? - спросила она, взглядывая на лавку въ тѣни.

   - Одинъ. Всѣ въ избы спать пошли.

   Она переступила чорезъ высок³й порогъ.

   Ясекъ сидѣлъ на скамьѣ и грѣлъ надъ огнемъ руки.

   - Холодно тебѣ?

   - Что-то руки замерзли, отогрѣть хочу.

   - Отчего же ты не съ Ядвигой? Она бы тебѣ ихъ сразу отогрѣла.

   Ясекъ язвительно улыбнулся и взглянулъ на наклонившуюся надъ нимъ Кристку.

   - Да вотъ хотѣлъ и на тебя посмотрѣть.

   - Не нуженъ ты мнѣ! - крикнула Кристка.- Слышишь, не нуженъ ты мнѣ здѣсь!

   - А гдѣ? - улыбнулся Ясекъ.- На постели?

   Кристка вспыхнула и на глазахъ ея заблестѣли слезы. Она взяла его руками за плечи.

   - Ясекъ!

   Онъ посмотрѣлъ на нее съ равнодушной ирон³ей и спросилъ:

   - Ну?

   Кристка бросилась передъ нимъ на колѣни. Вѣтка, которую она задѣла ногой, брызнула искрами къ самому потолку.

   - Ясекъ! Не любила я тебя!?

   - Что было, то силыло,- отвѣтилъ онъ, поправляя топорикомъ горящ³я вѣтви; потревоженный огонь заворчалъ и запѣнился пламенемъ.

   - Не любила я тебя? - говорила Кристка, почти стонала. - Не была я тебѣ вѣрной эти три года? Ты былъ первый, ты и послѣдн³й. Не лѣчила я тебя, когда Вовулкъ ударилъ тебя обухомъ по головѣ? Не спасала я тебя, когда Дунайчане окружили тебя на свадьбѣ? Развѣ пустила я жандармовъ, когда они пришли тебя искать у насъ, послѣ того, какъ ты укралъ деньги въ Хохоловѣ? У меня до сихъ поръ синяки на тѣлѣ, такъ меня ударилъ кто-то изъ нихъ прикладомъ, когда ты черезъ окно убѣжалъ въ поле. Не искала я тебя, когда ты упалъ съ козой со скалы на Мѣдной Горѣ? Ты чуть не замерзъ тогда. А меня чуть Липтовская пуля не убила. Ясекъ!

   - Чего?

   - Что жъ мнѣ за это'? Что жъ мнѣ за это? Что?

   - Кораллы и двадцать пять талеровъ.

   - Кабы они у меня въ рукахъ были, взяла бы и бросила въ огонь.

   - Ну, и сгорѣли бы.

   Тутъ Ясекъ вынулъ изъ кармана трубку и сталъ выгребать изъ нея проволокой угольки и пепелъ.

   Кристка, стоя на колѣняхъ, обняла его и приблизила губы къ ого лицу.

   - Ясекъ, Ясекъ,- сказала она съ болью.- Плохо тебѣ было эти три года?

   Ясекъ вытряхнулъ угольки и непелъ на ладонь, досталъ кисетъ и присьшалъ къ нимъ табаку.

   Кристка смотрѣла ему въ глаза:

   - Ясь!..

   - Ну? - сказалъ Ясекъ, плюнулъ въ табакъ и сталъ его растирать на рукѣ.

   - Не пойдешь больше къ ней, правда?

   - Куда?..

   - Къ Ядвигѣ?..

   Ясекъ затолкалъ табакъ, смѣшанный съ угольками, въ трубку, взялъ ее въ ротъ, вынулъ изъ костра горящую вѣточку, прижалъ ее къ табаку, прижалъ пальцемъ, потянулъ нѣсколько разъ, бросилъ вѣтку въ огонь и сплюнулъ въ него. Кристка присѣла передъ нимъ на корточки и смотрѣла на него, какъ на своего ребенка.

   - Ясекъ! - сказала она вполголоса,- все, что хочешь, дамъ я тебѣ.

   - Да, вѣдь ты ужъ мнѣ все дала, вѣрно?- насмѣшливо спросилъ Ясекъ.

   - Буду ходить за тобой, какъ мать. Никогда работать не будешь...

   - Да, вѣдь, я и теперь немного работаю.

   - Будетъ у тебя все, какъ у барина. Обѣдъ тебѣ буду варить каждый день!

   - Да ну?..- Ясекъ снова сплюнулъ въ огонь.- Ну, а еще что?

   - На свадьбу дамъ...

   - Съ кѣмъ?

   - Ясекъ!.. не будь такой недобрый, какъ дьяволъ!

   Ясекъ всталъ со скамейки.

   - Куда идешь?

   - Куда хочу,- отвѣтилъ онъ спокойно.

   Кристка снова обняла его.

   - Не любила я тебя? Не цѣловала? Не ласкала? - говорила она ласковымъ голосомъ.- Когда ты приходилъ, ты всегда былъ желаннымъ. Приходилъ ты по ночамъ, стоило тебѣ только въ окно постучать или въ стѣну, развѣ я тебѣ не открывала; приходилъ ты зимой, когда холодно было, развѣ я не выскакивала къ тебѣ въ рубашкѣ, босикомъ? Я тебя всегда, какъ спасенья желала! Ясекъ!- И Кристка прикоснулась лбомъ къ его колѣнямъ и обняла его ноги.

   - Ясекъ! Ясекъ!

   Но Ясекъ уже сталъ терять терпѣн³е, рванулся и пошелъ къ двери. Кристка не выпустила его ногъ и потащилась за нимъ по землѣ.

   - Пусти же меня!

   - Не пущу, ты мой! ты мой! ты мой! - Я той, чьимъ быть хочу! - сказалъ не терпѣливо Ясекъ.

   - Еще крѣпче буду тебя цѣловать! Не хочешь меня больше?

   - Цѣлуй! - отвѣтилъ Ясекъ.- Вѣдь тыменя не купила, чтобъ привязать, какъ бычка, на веревку.

   - Купила! и на вѣки!

   - Чѣмъ?

   - Сердцемъ моимъ!

   - Ну, болтай,- проворчалъ Ясекъ и направился къ двери.

   Тогда Кристка вскочила и крикнула:

   - Стой! - голосъ ея звенѣлъ такимъ бѣшенствомъ, глаза такъ горѣли, что Ясекъ остановился.

   - Стой! - кричала Кристка.- Скажи мнѣ, что приглянулось тебѣ въ этой губастой? Богаче она меня, что-ли? Или краше? Или слава о ней ходитъ? Что тебѣ въ ней приглянулось больше, чѣмъ во мнѣ? Только ты ее увидѣлъ этимъ лѣтомъ, такъ тебя къ ней и потянуло! Говори! Чѣмъ она приманила тебя къ себѣ! Говори! Развѣ есть дѣвка лучше меня? Ну?

   И она стояла передъ нимъ съ растрепанными волосами - платокъ упалъ на плечи - съ блестящими черными глазами и пылающимъ лицомъ.

   Ясекъ въ шляпѣ на бекрень, съ трубкой въ зубахъ, опирался, подбоченясь, на чупагу.

   - Что тебѣ приглянулось въ ней больше, чѣмъ во мнѣ?

   - Сѣрые глаза.

   - Сѣрые глаза?

   - Да.

   У Кристки ещо больше запылало лицо, словно молн³я пробѣжала и остановилась у нея между черными бровями.

   - Глаза!? - крикнула она снова.

   - Да! - отвѣтилъ Ясекъ небрежно и нетерпѣливо.

   Молн³я горѣла между бровями Кристки, но лицо ея перемѣнилось, и дикой усыѣшкой забѣлѣли изъ-за губъ мелк³е, острью зубы.

   - И ты къ ней хочешь идти?!

   - Иду туда, куда хочу.

   - Конечно. Еще бы. Вотъ еслибъ я могла выкрасить глаза въ сѣрый цвѣтъ! Что мнѣ съ ними дѣлать? Не посѣрѣютъ они у меня. Ничего тутъ не подѣлаешь! Да постой же, Ясекъ, не ходи, я тебѣ ее сама приведу; коли ты мнѣ такъ прямо сказалъ, такъ я ужъ знаю, что дѣлать. Сиди здѣсь, въ шалашѣ, я тебѣ сейчасъ ее приведу!

   Она выхватила изъ костра большую головню.

   - Темно? Такъ я посвѣчу тебѣ!

   Ясекъ ступилъ шагъ впередъ и смотрѣлъ на нее, немного изумленный.

   - Что ты хочешь дѣлать, Кристка?- спросилъ онъ.

   - Приведу ее! Сейчасъ обѣ въ шалашѣ будемъ. Коли ты мнѣ такъ прямо сказалъ, такъ я ужъ знаю, что дѣлать.

   И съ огромной пылающей головней, какъ съ факеломъ, она выбѣжала изъ шалаша; сквозь щели Ясекъ видѣлъ по свѣту, какъ она шла къ избѣ Ядвиги, которая была въ нѣсколькихъ шагахъ.

   - Ядвига лежитъ и спитъ,- подумалъ онъ;- она ее ко мнѣ позоветъ, что-ли?

   И снова спокойно сѣлъ лицомъ къ костру.

   Кристка подбѣжала къ избѣ Ядвиги. Тамъ звенѣли колокольчики коровъ, запертыхъ на ночь. Ядвига сидѣла на порогѣ со стороны поля.

   - Что тамъ?- спросила она, видя приближающ³йся огонь головни.

   - Не спишь еще, Ядвись? - спросила Кристка.

   - Нѣтъ. Это ты, Кристка?

   - Я.

   - Зачѣмъ ты пришла сюда съ головней?

   - За тобой,

   - Зачѣмъ?

   - Иди со мной.

   - Куда-жъ мнѣ идти?

   - Къ Яську.

   - Къ Яську? Да онъ самъ ко мнѣ придетъ,- отрѣзала Ядвига.

   Кристка помолчала немного, потомъ сказала страннымъ голосомъ.

   - Глаза у тебя сѣрые, Ядвись?

   - Как³е есть, так³е есть. А тебѣ что?

   - Ядвись! глаза у тебя сѣрые?

   - На кого черта тебѣ мои глаза, сѣрые ли, кар³е.

   - Ядвись! глаза у тебя сѣрые?!

   - Хочешь знать: сама посмотри!

   - Покажи!

   - Иди, откуда пришла! Чего тебѣ отъ меня надо?

   - Покажи мнѣ ихъ, глаза твои!

   - Кристка, да ты очумѣла!? Чего ты хочешь?

   Ядвига встала съ порога и остановилась передъ Кристкой лицомъ къ лицу, вся красная отъ огня.

   - Чего хочешь?!

   - Глазъ твоихъ хочу! Вотъ чего! - крикнула Кристка и ударила ее по глазамъ пылающей головней.

   Страшный, раздирающ³й крикъ разорвалъ лѣсной мракъ и ночь. Собаки пронзительно залаяли, а эхо крика разлетѣлось во всѣ стороны, словно скалы завыли вокругъ. За этимъ крикомъ раздался другой и трет³й; поляну наполнилъ ужасный, пронзительный стонъ, словно вырывавш³йся изъ внутренностсй.

   Ясекъ выскочилъ изъ шалаша и подбѣжалъ къ избѣ.

   - Что тамъ случилось?! - кричалъ онъ.- Что такое? Кто тамъ такъ оретъ?! Что...- Слова у него заотряли въ горлѣ. Кристка держала за руку ползавшую по землѣ и кричавшую Ядвигу и свѣтила надъ ней вихремъ искръ отъ головни. Увидѣвъ Яська, она крикнула:

   - Вотъ она! Вотъ ея сѣрые глаза! Смотри-ка!

   И пахнула ему огнемъ.

   - Что ты сдѣлала, несчастная!?

   - Что!? Подожгла ея глаза, какъ мохъ,- засмѣялась Кристка, такъ что въ лѣсу загудѣло.

   Люди, проснувшись, стали выходить изъ избъ и бѣжали туда, откуда неслись стоны и крики и гдѣ блестѣлъ въ воздухѣ огонь, но вдругъ Ядвига перестала стонать и метаться на камняхъ и навозѣ,- доллено быть, лишилась чувствъ отъ боли.

   - Подожгла ея глаза, какъ мохъ! - повторила Кристка, отпустила руку Ядвиги и бросила догоравшую головню прочь.

   Стало тихо и темно; тогда она подошла къ Яську, который стоялъ, онѣмѣвъ отъ ужаса, крѣпко, порывисто обвила ого шею обѣими руками и съ силой пригнула его голову къ себѣ.

   - Теперь ты будешь мой! - сказала она дикимъ полушепотомъ.- Теперь ты будешь мой!

   И онъ наклонился къ ней, хоть и не по доброй волѣ, но не упираясь. Кристка взяла его за руку и повела его въ темный и легкошумный лѣсъ.

  

  

   Якубекъ Хуцянск³й мчался, что было духу, въ горы и покрикивалъ:

   - Ей-ей, скажу ему! Ей-ей, скажу ему!

   Якубку Хуцянскому было лѣтъ четырнадцать, и онъ прекрасно понималъ, что о Войткѣ Хроньцѣ, который "дезентировалъ" изъ полка и сидитъ у нихъ въ горахъ, никому не надо говорить,- да только онъ прекрасно понималъ и то, что о Касѣ Ненцковской, Войтковой невѣстѣ, что пляшетъ теперь въ корчмѣ съ парнями,- разсказать ему надо. Онъ мчался, что было духу, въ горы и покрикивалъ:

   - Ей-ей, скажу ему! Ей-ей, скажу ему!...

   Мчался онъ, правду сказать, и оттого, что страшно боялся медвѣдя, который прошлой ночью "отвѣдалъ мяса" на полянѣ.

   Лѣсъ кончался, сосны стали рѣдѣть, замелькала поляна, залитая луннымъ свѣтомъ.

   - Ну, вотъ я и добѣжалъ! - прошепталъ про себя Якубекъ. А потомъ сталъ звать собакъ:- Ту! ту! ту! ту! ту! - а онѣ, услышавъ знакомый голосъ, съ шумомъ побѣжали къ нему, а Варуй, огромный, какъ теленокъ, влѣзъ е.му подъ ноги... Якубекъ сѣлъ на него верхомъ, схватилъ за шею и со страшнымъ собачьимъ лаемъ подкатилъ къ горскому шалашу.

   - Э! да и проворенъ ты!- сказалъ ему горецъ.- А все принесъ?

   Якубекъ вынулъ изъ мѣшка пачку табаку, спички и бутылку водки.

   - Все, что ты велѣлъ.

   - Вотъ тебѣ! - сказалъ горецъ, протягивая ему большую мѣдную монету.

   И Войтекъ Хронецъ, который лежалъ у стѣны на соломѣ, поднялся, сунулъ руку за поясъ и далъ Якубку серебряный талеръ.

   Якубекъ примѣтилъ, что къ Войтку два раза приходилъ какой-то незнакомый мужикъ, очень высокаго роста, говорилъ о чемъ-то потихоньку съ горцемъ, и послѣ этого Войтка разъ не было дома всю ночь, въ другой разъ день и ночь, а потомъ цѣлыхъ четыре дня. А когда онъ вернулся - у него была масса серебряныхъ денегъ, были даже золотые дукаты, изъ которыхъ онъ далъ по одному двумъ нѣмымъ горцамъ изъ Мураня, Михалу и Кубѣ, которые могли по пуду поднять зубами, а на спинѣ и десять пудовъ. Были они мужики спокойные и никому зла не дѣлали. А Куба, тотъ умѣлъ еще дивно на свирѣли играть, а на трубѣ игралъ такъ, что эхо звенѣло.

   Якубекъ разсудилъ, что Войтекъ Хронецъ не изъ какого другого мѣста приноситъ столько серебра и золота, а изъ Липтова, изъ за Татръ, а тотъ огромный мужикъ, должно быть, никто иной, какъ посланецъ отъ разбойниковъ, съ которыми сошелся Войтекъ.

   Да впрочемъ объ этомъ не говорили. Замѣтилъ только Якубекъ, что его дядя держитъ Войтка въ большомъ почетѣ, кормитъ его какъ нельзя лучше, а иногда говоритъ:

   - Изъ тебя, Войтекъ, когда-нибудь толкъ выйдетъ.

   Зналъ Якубекъ и то, что Войтекъ хотѣлъ жениться на Касѣ Пенцковской, что она даже была у него тутъ два раза, такъ какъ Войтку нельзя было ходить на деревню, все изъ-за его дезертирства.

   Слышалъ Якубекъ, какъ она поклялась Войтку, что не будетъ ходить въ корчму, не будетъ плясать, а особенно съ Брониславомъ Валенчакомъ.

   И страшно возмутилось сердце Якубка, когда, покупая табакъ и водку, онъ увидѣлъ, какъ Каська плясала польку съ этимъ самымъ Валенчакомъ... Онъ видѣлъ не только это, видѣлъ, что Валенчакъ обнялъ ее въ толпѣ, поцѣловалъ два раза въ самыя губы, а разъ въ лицо.

   И еще больше возмутилось сердце Яська, когда онъ почувствовалъ Войтковъ талеръ въ рукѣ. Стоитъ онъ передъ нимъ и говоритъ:

   - Войтекъ! Я тебѣ скажу одну вещь...

   - Ну?

   - Каська пляшетъ.

   Войтекъ вскочилъ:

   - Пляшетъ?!

   - Пляшетъ.

   - Гдѣ?

   - Въ корчмѣ у костела.

   - Самъ видѣлъ?

   - Видѣлъ.

   - Съ кѣмъ?

   - Съ Валенчакомъ.

   Войтекъ соскочилъ съ постели на полъ.

   Онъ былъ босикомъ и, хотя наступилъ на горящ³е угли костра, но даже не замѣтилъ этого.

   - Правду ты говоришь? - крикнулъ онъ и схватилъ Якубка за горло.

   - Ей Богу!

   - Нa! - и бросилъ Якубку еще талеръ; Якубекъ его спряталъ. Войтекъ бросился къ стѣнѣ, схватилъ сапоги, сталъ обуваться.

   Два нѣмыхъ горца, неподвижно сидѣвш³е у костра на низенькой скамейкѣ, пододвинувъ къ огню головы, въ черныхъ просмоленныхъ рубахахъ, въ поясахъ, усаженныхъ мѣдными бляхами, съ волосами, спадавшими до плечъ, подняли головы и переглянулись. На черныхъ, покрытыхъ копотью и загорѣвшихъ лицахъ блеснули только синеватые бѣлки глазъ.

   Войтекъ обулся.

   - Куда ты идешь? - спросилъ его горецъ.

   - Туда.

   - Берегись! - предостерегъ его горецъ.

   - Не бойсь! Утромъ вернусь.

   - Съ Богомъ.

   - Оставайся съ Богомъ.

   Подали другъ другу руки.

   Войтекъ взялъ чупагу и вышелъ изъ шалаша.

   Два черныхъ нѣмыхъ великана встали со скамьи и кивнули горцу головами.

   - Иди съ нимъ.

   Тотъ отрицательно мотнулъ головой.

   - Ну, какъ хочешь.

   Нѣмые вышли изъ шалаша и вытащили изъ стѣны чупаги, которыя они въ нее вонзили.

   - На какого чорта ты ему это сказалъ,- обратился горецъ къ Якубку.

   - Да какъ же мнѣ было не сказать; я вѣдь самъ слышалъ, какъ она клялась, что не будетъ танцовать, а онъ ей все говорилъ, чтобъ она особенно съ этимъ Валенчакомъ не плясала.

   - Эхъ! жарко тамъ будетъ! - сказалъ горецъ въ полголоса; и, вынувъ изъ костра раскаленную трубку, сталъ ее потягивать и погрузился въ раздумье.

   Войтекъ мчался такъ, что песокъ свистѣлъ у него подъ ногами. Промчался черезъ поляну, промчался черезъ лѣсъ, не слыша за собой горцевъ; онъ услышалъ ихъ только на дорогѣ. Но даже не оглянулся. Помчался дальше. Примчался въ деревню, къ корчмѣ, взглянулъ въ окно: Валенчакъ обнялъ Каську и носится съ ней по корчмѣ.

   Вотъ онъ остановился передъ музыкантами и поетъ:

  

   Если бъ ты за мною,

      Какъ я за тобою,

   Были бы мы, Кася,

      Днемъ и ночью двое.

  

   А старикъ Хуцянск³й, веселый мужикъ, подпѣваетъ имъ изъ-за угла:

  

   А тому она и рада,

   Чтобъ тянулась ночь-отрада!

  

   И всѣ хохочутъ.

   Вошелъ Войтекъ въ сѣни, изъ сѣней въ двери. Двое нѣмыхъ за нимъ. Кто-то дотронулся до его плеча.

   - Какъ живешь, Войтекъ?

   Онъ оглянулся.

   Флорекъ Французъ, немолодой, худощавый, маленьк³й, некрасивый мужикъ, богачъ, который страшно любилъ Касю и, не имѣя данныхъ соперничать съ Волынчакомъ и Войткомъ Хроньцомъ, возненавидѣлъ Волынчака: "Ужъ если не я, такъ пускай ее Войтекъ беретъ".

   - Здравствуй,- говоритъ ему Войтекъ.- Видишь, что тутъ дѣлается!?

   - А что тутъ дѣлается?

   - Каська пляшетъ съ Волынчакомъ.

   - Я изъ-за этого и пришелъ.

   - Войтекъ!

   - Будь, что будетъ.

   - Вотъ тебѣ моя рука. Захочешь три дня пить, пей! Корову продамъ, коня продамъ,- пей! Войтекъ, сердце мое! Пей!!! А это что за черти съ тобой пришли?

   - Муранск³е горцы, нѣмые.

   - Ну, ну! Здоровые парни! Вотъ если бъ я такой былъ! Задалъ бы я Волынчаку!

   - Не бойся, и я ему задамъ!

   - Войтекъ, дорогой ты мой! Пей, сколько хочешь! Луга продамъ, поле продамъ, домъ продамъ,- пей! Войтекъ, сердце мое! Если не могу я, такъ бери ее ты! Бери, бери, бери! Бррр!!

   Флорекъ Французъ заворчалъ, какъ собака, на губахъ у него выступила пѣна; онъ впился ногтями въ руку Войтка, весь задрожалъ и переступалъ съ ноги ка ногу, какъ пѣтухъ.

   - Видишь ее тамъ?

   - Вижу.

   - Цѣлуются, обнимаются, по ночамъ сходятся! Войтекъ! Бррръ!

   Флорекъ Французъ наклонилъ голову и впился зубами въ рукавъ Войтковой рубахи.

   - Войтекъ!

   - Ну!

   - Буду всѣхъ дѣтей у тебя крестить! Все имъ оставлю! Буду имъ, какъ отецъ родной! Бей!!!

   И толкнулъ его въ избу. Два огромныхъ горца пододвинулись къ двери.

   Въ эту минуту лопнула струна у скрипача: танецъ оборвался. Каська увидѣла Войтка, страшно смутилась и покраснѣла, хотя и такъ она была вся красная отъ пляски. Стоитъ она и не знаетъ, подойти къ нему, или нѣтъ? Что сказать? Наконецъ, подходитъ, протягиваетъ ему руку и бормочетъ:

   - Войтекъ, ты тутъ?

   - Здѣсь! - отвѣчаетъ Войтекъ.

   Волынчакъ, пьяный, вспотѣвш³й, стоитъ рядомъ: протягиваетъ и онъ руку Войтку. - Здоровъ, братъ?

   - Здоровъ!

   Пожали другъ другу руки такъ, что кости хрустнули. Музыкантъ провелъ смычкомъ по струнамъ: опять можно плясать. Войтекъ широкимъ движен³емъ снялъ шляпу передъ Волынчакомъ, низко ему поклонился, онустился на одно колѣно, поднялъ голову вверхъ и сказалъ:

   - Братъ! Уступи!

   Волынчакъ гордо покачалъ головой:

   - Нѣтъ, братъ!

   - Уступи, прошу тебя, братъ!

   - Нѣтъ, братъ!

   - Не хочешь?

   - Не хочу!

   - Я тебѣ заплачу за три танца!

   - Не хочу!

   - Братъ!..

   Но Волынчакъ стоитъ уже передъ музыкантами и снова поетъ:

  

   Ты не пробуй, парень, хозяйничать въ корчмѣ!

   Есть и лучше парни, спесь собьютъ тебѣ!

  

   А Войтекъ Хронецъ отвѣчаетъ ему, притворяясь веселымъ:

  

   Иль меня убьютъ,

      Или я кого,

   Вѣдь топоръ въ рукѣ

      Такъ и рвется вверхъ!

  

   Остановился Волынчакъ, взглянулъ на Войтка, Войтекъ на него. Смотрятъ, улыбаются и грозятъ другъ другу глазами; горятъ они у нихъ, какъ свѣчи. Мужики ужъ соображаютъ, что дѣло неладно; отходятъ въ сторону, собираются въ кучки. Бабы бѣгутъ къ своимъ мужикамъ и становятся около нихъ, перемигиваясь другъ съ другомъ и ожидая: "тутъ что-то будетъ". Музыка играетъ, Волынчакъ пляшетъ. Пляшетъ, да что-то не такъ у него выходитъ. Кончать не хочетъ, на зло, изъ гордости, но вдругъ останавливается передъ музыкой и поетъ хриплымъ голосомъ.

   Потомъ беретъ Касю за тал³ю, хочетъ обнять ее и закружить въ воздухѣ въ заключен³е пляски. А Флорекъ Французъ даетъ Войтку тумаки въ бокъ и шепчетъ ему:

   - Войтекъ!

   Войтекъ бросается впередъ, хватаетъ Касю за косу, да какъ закружитъ ее въ воздухѣ, да какъ броситъ о земь! Застонало даже все вокругъ! А она даже не вскрикнула.

   - Ты, сука! Такъ вотъ гдѣ твои клятвы! - кричитъ Войтекъ и топчетъ ея грудь ногами.

   Волынчакъ одурѣлъ, раскрылъ ротъ, вытаращилъ глаза. Вдругъ Сташекъ Пенцковск³й, братъ Каси, выскочилъ съ крикомъ: "Бей! Бей!". И хвать Войтка за горло. Пришелъ въ себя и Волынчакъ; бросился на Войтка.

   Пять или шесть парней, друзья и родные, одинъ со скамьей, другой съ дубиной, трет³й съ глинянымъ горшкомъ, выливая себѣ пиво на голову, кинулись на Войтка, но въ это мгновен³е люди у дверей разсьшались во всѣ стороны, словно отруби въ корытѣ, когда на нихъ дунетъ корова,- и два огромныхъ черныхъ горца, сверкая мѣдью своихъ поясовъ, подняли загорѣлыя руки, до локтей обнаживш³яся изъ широкихъ рукавовъ. Словно кузнечные молоты, что поднимаются безшумно, а бьютъ съ грохотомъ, такъ беззвучно поднялись ихъ руки и загремѣли по головамъ ихъ огромные кулаки. Въ избѣ поднялся стонъ и крикъ. Сверкая синими бѣлками и издавая как³е-то хриплые звуки, муранск³е нѣмые расшвыряли мужиковъ, какъ снопы въ полѣ.

   Хорошо еще, что не рубили, а то бы не приведи Господи!

   Войтекъ Хронецъ повалилъ Волынчака на полъ, придавилъ его колѣномъ и схватилъ за горло; чупага упала рядомъ.

   Люди начали пятиться и убѣгать изъ корчмы, музыканты въ ужасѣ столпились въ углу. Горцы гнали толпу въ двери, и вокругъ Войтка стало свободнѣе. Тогда къ нему проскользнулъ Флорекъ Французъ и толкнулъ его въ плечо:

   - Войтекъ!

   А потомъ буркнулъ:

   - Бррр!

   Тогда Войтекъ схватилъ чупагу, всталъ, замахнулся и ударилъ топорикомъ Волынчака въ лобъ, такъ что брызнулъ мозгъ; потомъ еще, и еще, и еще, куда ни попало.

   А Флорокъ Французъ при каждомъ ударѣ подскакивалъ и визжалъ какимъ-то нечеловѣческимъ, ястребинымъ визгомъ:

   - Бей! Я тебѣ за него по фунтамъ заплачу!

   Войтекъ билъ.

   А Флорекъ Французъ пищалъ въ углу:

   - Войтекъ! Войтекъ! Войтекъ! Хи-хи-хи! - онъ скакалъ и топалъ ногами.

   Вдругъ Войтекъ пересталъ издѣваться надъ трупомъ, схватилъ съ прилавка бутылку водки, опрокинулъ ее въ горло и выпилъ до дна. Потомъ фыркнулъ и оглянулся по сторонамъ: Волынчакъ изрубленъ, какъ говядина; Кася израненная, истоптанная толпой, валяется въ крови на полу. Музыканты толпятся въ углу,- имъ некуда выйти.

   - Играйте! - кричитъ имъ Войтекъ.

   - Играйте! - и бросаетъ имъ горсть талеровъ.

   - Играйте! - и замахивается чупагой.

   Одинъ изъ музыкантовъ быстро настроилъ скрипку и провелъ по струнамъ смычкомъ.

   Войтекъ сталъ передъ ними и запѣлъ:

  

   Ужъ вы мнѣ играйте,

      Коль играть должны.

  

   Пляшетъ. Скользитъ въ крови. Толкнулъ ногой трупъ Валенчака. Побѣлѣвш³й отъ страха корчмарь оттащилъ Касю подъ скамейку. Съ исцарапанными и забрызганными кровью лицами двое нѣмыхъ стоятъ въ дверяхъ, держа въ рукахъ чупаги. Войтекъ пляшетъ, поетъ.

   Пляшетъ, истекая кровью - не мало и ему досталось въ дракѣ - шатается и поетъ:

  

   Висѣлицу тащатъ,

      Висѣлицу ставять.

   Тамъ висѣть я буду

      За любовь мою!

  

   Наконецъ, онъ опустился на скамью.

   - Жидъ! - кричитъ онъ. Корчмарь трясется отъ страха.

   - Что прикажешь, атаманъ?

   - Давай перо, бумаги и того... чѣмъ пишутъ...

   &nbs