Тетмайер Казимеж - Ha горных уступах

  

  

  

  

  

  

  

   Разбойничья изба

   О Марисѣ Далекой

   О Маринѣ, войтовой дочери

   Хозяинъ горъ

   Кристка

   Какъ взяли Войтка Хроньца

   Желѣзныя Ворота

   Какъ Мпхалъ Лоясъ повѣсился

   Дик³й Горецъ

   Франекъ Селига и Господь Богъ

   Какъ Юзекъ Смась ѣздсъ исповѣдываться

  

  

   О Варткѣ Грониковскомъ, браконьерѣ

   Какъ умеръ Якубъ Зыхъ

   Орлицы

   Какой у Собка Яворчаря гоноръ былъ

   О Валькѣ уродѣ

   Какъ Страннаго Горца закружило

   Долина Подгалья въ прежнее время

   Какъ плясали смерти въ Кулевой долинѣ

   Что Собекъ съ Градуномъ сдѣлалъ

  

  

---

  

  

   Однажды, въ началѣ ноября, страшный вѣтеръ, бушевавш³й въ горахъ три дня и три ночи, наломалъ столько деревьевъ въ Татрахъ, что мѣстами цѣлые склоны были завалены сосновымъ буреломомъ... Лишь кое-гдѣ торчали буки съ замерзшими листьями, державш³еся на глубоко ушедшихъ въ землю корняхъ. Потомъ пошли дожди, потомъ снѣгъ, и разъ ночью, къ концу ноября, стало сильно морозить.

   Въ ту ночь два брата - Юзекъ и Сташекъ Лущики, изъ Буковины, Андрей Косля и Гиляр³й Питонь изъ Костелискъ пришли на полянку въ дремучемъ лѣсу подъ Кошистой горой. Шли они издалека, изъ Спижа, съ тяжелой ношей: они ограбили еврейскую лавку, забрали тамъ не только деньги, а и всякаго товару; полотна, сукна, которое можно было хорошо продать новоторжскимъ евреямъ, - да, кромѣ того, Косля несъ на плечахъ большую серну, которую онъ убилъ на Бѣлыхъ Водахъ, мѣтко попавъ ей въ лобъ камнемъ. На диво онъ камни бросалъ,- вообще онъ былъ искусникъ: напримѣръ, присѣвъ на корточки и взявшись руками за больш³е нальцы у ногъ, онъ могъ вскочить на высок³й столъ.

   И бѣгалъ онъ такъ, что, схвативъ собаку за хвостъ, могъ гоняться за ней, сколько душѣ его было угодно. Было у него прозвище: Косля Проворный, или Гонецъ. Звали его иногда еще не то Гордый, не то Горный - оттого-ли, что гордъ былъ онъ очень и спѣсивъ, оттого-ли, что рѣдко бывалъ въ долинахъ, а все больше въ горахъ сидѣлъ. А можетъ, звали и такъ и такъ.

   Лицо у него было ясное, какъ солнце, продолговатое, съ вѣчной улыбкой,- а искалѣчить человѣка для него было все равно, что рукой замахнуться. Высок³й былъ онъ и гибк³й, какъ сосна. Смерть двухъ людей уже считали за нимъ.

   Братья Лущики, Юзекъ - старш³й и Сташекъ - младш³й, были дюж³е, широкоплеч³е, огромнаго роста, смуглолицые парни. Волосы носили они длинные съ косичками отъ висковъ до плечъ, а въ косички вплетали стеклышки и блестки. Волосы у нихъ были черные, всегда намазаны масломъ,- а молодыхъ бычковъ они вскидывали на плечи, какъ овецъ. Былъ у нихъ обычай освѣщать себѣ дорогу, поджигая какую-нибудь избу на краю города или села, гдѣ они грабили ночью. Называли ихъ за это - Лущики Ярк³е. Четвертый, Гиляр³й Питонь, изъ Костелискъ, былъ мужикъ средняго роста; прозвали его Вьюномъ,- онъ умѣлъ на диво извиваться подъ чупагой {Палка съ желѣзнымъ топорикомъ вмѣсто ручки, которую носятъ татрск³е горцы.} и ломался такъ, словно у него костей не было. Былъ онъ бѣлокуръ, съ кудрявыми волосами, и такъ ловко кралъ барановъ и воловъ на полянахъ, что никто съ нимъ въ этомъ сравняться не могъ; а кромѣ того онъ умѣлъ играть на свирѣли, и съ нимъ было вееелѣе итти въ дальнюю дорогу и ночевать въ глуши.

   Герштомъ или атаманомъ этой шайки былъ самый старш³й и самый расторопный, Юзекъ Лущикъ. Когда-то онъ былъ подъ началомъ у покойниковъ Юзька и Яська Новобильскихъ, происходившихъ изъ рода, который славился и своей древностью, и своими разбоями... Ихъ имена онъ всегда вспоминалъ съ честью и часто молился о вѣчномъ покоѣ ихъ грабительскихъ душъ:

   - Пусть вамъ Господь Богъ проститъ двадцать и семь разграбленныхъ лавокъ и три смерти людск³я!

   - Добрые были мужики! - говорилъ онъ.

   Сташекъ Лущикъ держалъ караулъ на полянкѣ; холодъ грызъ такъ, что трудно было выдержать. Мѣсяцъ ясно свѣтилъ. Смотритъ Питонь на сваленныя церевья, почесалъ въ затылкѣ и говоритъ:

   - Эхъ, если бъ вотъ изъ нихъ изба выросла!... Было бъ гдѣ погрѣться!

   Посмотрѣлъ пытливо на него Сташекъ Лущикъ:

   - А знаешь, Гиляр³й, она бы тутъ могла хоть сейчасъ вырости! Ничего не надо, срубить только суки, стволы укоротить и досокъ достать для крыши. Пригодилась бы такая изба намъ не на одинъ разъ!

   - Эге, да вѣдь и до лѣсопилки недалеко, въ Поронинъ за досками сбѣгаемъ,- отозвался Косля, поднимая голову надъ серной, съ которой онъ снималъ шкуру, а у самого глаза засвѣтились при мысли, что и въ лютый лорозъ не придется сидѣть у отца въ деревнѣ.

   - Знаете, парни, такъ холодно... возьмемся-ка за работу,- говоритъ Питонь.- Хоть бы руки погрѣть!

   Юзекъ Лущикъ сталъ очень хвалить эту мысль.

   - Будетъ гдѣ и переночевать не разъ, да въ случаѣ и скотину продержать можно будетъ... Кто знаетъ, что Богъ пошлетъ - авось, коли придется, и подольше просидимъ вдали отъ жилья человѣческаго...

   Хорошо помнилъ онъ тѣ страшныя ночи, которыя нѣсколько лѣтъ-тому назадъ ему пришлось провести съ Яськомъ Новобильскимъ въ Магурской пещерѣ, когда на нихъ, какъ на волковъ, облаву устроили. Отмерзли у него тогда два пальца на лѣвой рукѣ, онъ ихъ топоромъ отрубилъ:

   - Они какъ деревянные были; положилъ я ихъ на пень: отрубилъ,- говорилъ онъ.

   Мысль построитъ избу въ чащѣ, куда, кромѣ нихъ, могли пробраться только волкъ, да медвѣдь, показалась имъ превосходной.

   Не надо будетъ ужъ пѣть:

  

   "На зеленомъ букѣ листочки бѣлѣютъ -

   Кто же добрыхъ молодцевъ зимою согрѣетъ?..

  

   - Самъ Господь Богъ навалилъ намъ деревьевъ; чего имъ попусту лежать,- говорили они.- Полъ-работы убыло, рубить не надо. Пусть хоть часть Божьяго дара не сгн³етъ.

   И пока Косля дралъ шкуру съ серны, трое остальныхъ чупагами обтесывали стволы и верхушки сваленныхъ сосснъ. На другой день Сташекъ Лущикъ и Косля пошли купить досокъ въ Поронинской лѣсопилкѣ, и подвезли ихъ къ лѣсу, не говоря, куда везутъ. Въ лѣсу доски пришлось тащить,- возу негдѣ было проѣхать.

   А вечеромъ доски были уже на мѣстѣ.

   Ѣли серну, пили водку, принесенную изъ Венгр³и, знаменитую боровичевку, отъ которой глаза на лобъ лѣзли. Были у нихъ гвозди, молотки, топоры - все, что надо. Устали они отъ работы, но зато всѣ были веселы. Питонь ужъ игралъ на свирѣли, Сташекъ Лущикъ ужъ готовился плясать, какъ вдругъ Юзекъ нахмурился и сказалъ.

   - Эй, хлопцы, объ одномъ мы забыли. Пилы у насъ нѣтъ. Какъ намъ дерево рѣзать, или доски?

   Покупать пилы имъ но хотѣлось, и такъ много ужъ денегъ ушло, а одалживать пилу гдѣ-нибудь въ деревнѣ нельзя было: это могло бы возбудить подозрѣн³е. Косля Проворный и Сташекъ Лущикъ сразу собралисъ въ дорогу, и, укравши на лѣсопилкѣ двѣ пилы, вернулись съ ними поутру.

   Потомъ Юзекъ Лущикъ перекрестилъ мѣсто, гдѣ должна была стоять хата, самъ перекрестился, сложилъ руки и сказалъ, поднявъ глаза къ небу:

   - Господи Боже Всемогущ³й, во Святой Троицѣ Единый, Пресвятый Господь ²исусъ Христосъ Распятый, Духъ Святой, Матерь Бож³я и Вы, всѣ Святые Господни и Ангелы, будьте намъ въ помощь, чтобы работа наша шла и до конца дошла, чтобъ ни при ней, ни съ ней никакого несчастья не было, а чтобы Тебѣ на славу, людямъ на пользу выросла эта изба, и благословен³е Господне чтобъ вѣчно съ ней было, чтобъ никто изъ насъ не болѣлъ въ ней, чтобъ не было никакой измѣны, чтобъ никакая скотина, ни конь, ни корова, ни овца, старая ли, молодая ли, или что хочешь, краденое изъ Спижа ли, или пониже откуда, не переводилось въ ней, а чтобы мы въ здоровьи тамъ жили, деньги наживали и Твое Господне имя, Отче Предвѣчный, хвалили: такъ нашъ Господь Богъ во Святой Троицѣ Единый и Ты, Господи ²исусе Святый, помоги! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь!

   Вскорѣ потомъ изба на полянкѣ подъ Koшистой горой была готова. Люди назвали со разбойничьей избой.

   И благословилъ Господь ея строителей, были они здоровы, были у нихъ деньги; да вскорѣ всѣмъ имъ конецъ пришелъ по очереди.

   Юзька Лущика, атамана и главнаго строителя (онъ лучше всѣхъ строить умѣлъ) повѣсили за ребро на крюкѣ въ Микулашѣ Липтовскомъ, и висѣлъ онъ до тѣхъ поръ, пока не умеръ - тамъ его и похоронили.

   Сташекъ, его младш³й братъ, умеръ отъ воспален³я легкихъ - напился воды, уставъ отъ погони пограничной таможенной стражи, когда пробирался съ табакомъ въ Галиц³ю. Умеръ онъ въ деревнѣ.

   Питонь сорвался съ рѣшетки висницкаго замка при попыткѣ побѣга, свалился съ большой высоты, разбилъ голову и умеръ на мѣстѣ. Его похоронили на висницкомъ кладбищѣ.

   Проворный или Горный Косля послѣднимъ ушелъ на тотъ свѣтъ. Погибъ онъ въ долинѣ Старолѣсья у Низкихъ озеръ отъ пули охотника изъ Спижа, который охотился на козъ.

   Похоронилъ его подъ собою снѣгь, а весною орлы разнесли по кускамъ его тѣло.

   Таковъ былъ конецъ четырехъ строителей . разбойничьей избы. Но изба видала еще такъ еще многое на своемъ вѣку.

   Въ ней играли знаменитую свадьбу Зоськи Моцарной изъ Костелискъ, свадьбу, которая еще такъ нехорошо закончилась.

   Моцарные славились силой,- и сама Зоська могла положить самаго сильнаго мужика, срубала деревья въ лѣсу,- а когда ей было около тридцати лѣтъ, поступила въ разбойничью шайку Франка Топора и наводила ужасъ на всѣ города и мѣстечки за Татрами. Никогда не знавала она любовныхъ объят³й: всѣ боялись сойтись съ ней. Когда же она стала славиться награбленнымъ богатствомъ (а брала она изъ добычи, сколько хотѣла: съ ней торговаться никто не смѣлъ), Куба Питонь изъ Костелискъ, не бѣдный, да жадный мужикъ, началъ добиваться ея руки.

   Не совѣтовали ему люди, да и сама она говорила:

   - Куба, оставь лучше, не выдержишь!..

   Но ужъ очень онъ на богатство зарился, не обращалъ вниман³я на добрые совѣты.

   А такъ какъ Зоська не очень хотѣла показаться въ хохоловскомъ костелѣ (тамъ она еще недавно украла двухъ лошадей у богатаго хозяина, Михала Тыльца, которому чуть не вся деревня была сродни),- ей и пришла въ голову мысль отпраздновать свадьбу въ хорошо ей знакомой разбойничьей избѣ.

   Цѣлая толпа гостей ѣхала туда изъ подъ лѣса вглубь, верхами, съ пѣснями и музыкой. Нa лошадей навьючили бочки съ виномъ и съ пивомъ, и вся вѣковая пуща наполнилась гамомъ, которому вторили далекимъ воемъ испуганные волки.

   Зоська истратила на свадьбу котелокъ талеровъ. Гремѣли пистолеты и ружья, зажгли костеръ - огонь доходилъ до самыхъ верхушекъ сосснъ, а зарево отъ него было, какъ отъ пожара. Но у Кубы къ утру оказались сломанными три нижнихъ робра, одно съ правой и два съ лѣвой стороны... Тамъ онъ на трет³й день и померъ; отвезти его въ Костелиски нельзя было: все у него болѣло, да и дороги не было.

   Похоронили его въ лѣсу и поставили крестъ, и долго еще ходила поговорка: повадился Куба Питонь къ Зоськѣ Моцарной.

   Она его очень жалѣла и говорила, что ни въ чемъ не виновата, что хотѣла обойтись съ нимъ, какъ можно осторожнѣе, и что ее только на одну минуту разобрало - и вотъ тебѣ...

   Тамъ, въ разбойничьей избѣ, скрывались отъ проклят³й и воплей людскихъ несчастный Яси Слодычекъ и сестра его Тереза - она семнадцати лѣтъ, онъ двадцати; они влюбились другъ въ друга вопреки Божьему завѣту и человѣческимъ законамъ, и должны были бѣжать изъ родной деревни, изъ отцовскаго дома. Тамъ они похоронили подъ старой сосной маленькаго ребенка, умершаго отъ голода и холода, отъ которыхъ и сами они умирали, а Ясь, который ходилъ когда-то въ школу въ Новомъ Торгѣ, сорвалъ кору съ сосны надъ могилкой и вырѣзалъ на мой такую надпись:

  

  

   Долго стояла эта сосна съ надписью, пока ея не спалило молн³ей. Разное говорили про это тѣ, кто знали: одни, что Богу угодно было дать знакъ, что онъ принялъ просьбу Яся и дитя его, хоть некрещеное, взялъ на небо; друг³е, будто онъ хотѣлъ показать, что дитя горитъ въ адскомъ огнѣ, какъ сосна горѣла отъ удара молн³и.- Богъ, какъ Богъ,- говорила старая Гадейка, ихъ тетка,- онъ, что орелъ въ небѣ. Кто знаетъ, куда онъ летитъ? Не противятся ему ни тучи, ни дожди. Куда хочетъ, туда и летитъ. Такъ и Господь Богъ свободенъ.

   Тамъ, въ разбойничьей избѣ, жилъ Войтекъ Самекъ изъ Закопанаго, завзятый охотникъ на медвѣдей. Звали его "Зрячимъ", потому что видѣлъ онъ дивныя дивы, какихъ никому не случалось видѣть (онъ-то и видѣлъ рыбу съ бараньей головой въ Морскомъ Окѣ). Тамъ, въ разбойничьей избѣ, видѣлъ онь разъ страшнаго всадника Татръ - рысь на шеѣ у оленя; она промчалась по полянкѣ, подъ самой разбойничьей избой, несясь какъ вихрь на обезумѣвшемъ отъ отчаян³я животномъ. Слыша издали стоны и увидѣвъ ужасное зрѣлище, Самекъ испугался, думая, что это привидѣн³е, и даже перекрестился,- олень промчался и исчезъ въ чащѣ.

   Тамъ видѣлъ онъ отчаянную борьбу медвѣдя съ пятью волками. Весь лѣсъ дрожалъ отъ рева и хрипа, а снѣгъ метелью взбивался въ воздухъ надъ кучей звѣрей. Медвѣдь, на котораго волки напали неожиданно, не успѣлъ убѣжать въ лѣсъ, къ деревьямъ, и волки на него насѣли. Самекъ смотрѣлъ изъ двери разбойничьей избы, съ ружьемъ въ рукѣ, на эту борьбу. Жаль ему было медвѣжьей шкуры, да любопытство взяло, кто побѣдитъ. Медвѣдь защищался храбро и пятился къ лѣсу, къ молодымъ соснамъ. Самекъ боевой душой своей радовался, глядя, какъ могучее животное поднималось на дыбы и махало огромными лапами, ревя и сопя. Но проворные волки отскакивали въ стороны и загораживали дорогу къ лѣсу... Одного медвѣдь ударилъ въ голову, онъ упалъ со стономъ въ снѣгъ,- сквозь разинутую паоть его полилась кровь. Другой съ брюхомъ, распоротымъ медвѣжьими когтями, подскочилъ высоко въ воздухъ и упалъ, купаясь въ крови своихъ внутренностей. Вдругъ самому большому изъ волковъ удалось напасть на медвѣдя сзади и вонзить ему клыки подъ уши въ шею. Тогда другой волкъ впился ему въ горло, а трет³й тоже подскочилъ къ его шеѣ. Придушенный, задавленный медвѣдь упалъ, разставивъ лапы. Теперь виденъ былъ только чудовищный комъ тѣлъ, слышался такой стонъ, ревъ и хрипъ, смѣшанный съ воемъ издыхающихъ тутъ же волковъ, что у Самка ружье дрожало въ рукахъ отъ потрясающаго зрѣлища.

   Прошло, можетъ быть, полчаса, пока звѣри боролись, валяясь и ползая по землѣ, сцѣпившись такъ, что трудно было отличить одного отъ другого. Наконецъ, медвѣдя загрызли,- онъ пересталъ зашищаться, а волки, красные отъ крови, сочившейся изъ ранъ, стали рвать его мясо и пить его кровь. Тогда Самекъ уложилъ двумя выстрѣлами двухъ волковъ, а трет³й убѣжалъ.

   Разсказалъ онъ это, вернувшись домой, сидя въ теплой избѣ за дымящейся картошкой, приправленной горячимъ молокомъ. Слушала его жена, слушали трое рослыхъ сыновей и три полногрудыя, румяныя красавицы-дочери, которыя ткали полотно на станкахъ, пока не начинало свѣтать. Сидѣли они кто на скамьѣ, кто на ведеркѣ, кто на стулѣ, опершись круглыми подбородками на руки, и слушали чудные разсказы, которые отецъ приносилъ всегда съ собой съ горъ. Слушали его и двое кумовей, родственники и друзья Самка, больш³е охотники, Ясекъ Вальчакъ и Мацекъ Татаринъ; они пили венгерское вино, которое поставили передъ ними, и пыхтѣли густымъ душнымъ дымомъ трубокъ, Нa завтра хотѣли они вмѣстѣ съ Самкомъ отправиться къ разбойничьей избѣ за шкурами убитыхъ звѣрей, которыя не потеряли цѣны, хоть и истрепались въ борьбѣ, да за мясомъ и саломъ медвѣя³ьимъ, очснь цѣлебнымъ во всѣхъ болѣзняхъ,- если только не утащатъ богатой добычи водки, рыси, лисицы, куницы или птицы.

   Тамъ Самку было дивное видѣн³е, послѣ котораго стали говорить, что, какъ бы онъ ни грѣшилъ, а пойдетъ на небо, коль ему Господь Богъ такую вещь при жизни дозволилъ видѣть; да впрочемъ онъ послѣ этого и не очень долго грѣшилъ.

   Такое съ нимъ приключилось несчастье, что отправился онъ съ товарищами пни выкорчевывать въ Менгушовецкую долину, повстрѣчался тамъ съ семью липтовскими стрѣлками, и угодили они ему пулей въ бокъ. Угодить бы и не угодили, было у него время бѣжать, два товарища его и убѣжали куда-то къ Копровому Кряжу, да только боевая душа Самка не хотѣла уйти съ поля битвы безъ выстрѣла; остановился онъ, чтобы прицѣлиться въ самаго толстаго липтовца. Да Богъ не благословилъ, ружье не выстрѣлило,- порохъ-ли намокъ, или другое что,- а тѣмъ временемъ одинъ изъ липтовскихъ стрѣлковъ и влѣпилъ ему пулю подъ ребра. Съ ней и сошелъ Самекъ съ поля съ сознаньемъ, что уходитъ съ честью, и прошелъ, истекая кровью, Менгущовецк³й кряжъ, пробрался къ Рыбьему, подъ Волошинъ, ничего не ѣлъ, не пилъ, всѣ припасы тамъ, въ долинѣ, остались,- пока, наконецъ, усталость не одолѣла его въ скалахъ.

   Объ одномъ онъ у души своей просилъ, чтобъ не уходила она изъ него, пока онъ не дойдетъ до разбойничьей избы.

   Тамъ онъ упалъ на солому, которая осталась отъ послѣднихъ ночлеговъ разбойниковъ или охотниковъ.

   Тогда - (только, Боже сохрани, не отъ горячки, не отъ раны, а съ Божьяго соизволен³я) - дано ему было видѣть то, чего ни одинъ горецъ не видывалъ.

   Ослабѣлъ онъ отъ потери крови такъ, что не могъ двинуть ни рукой, ни ногой. Вдругъ ему показалось (а было это на заходѣ солнца, темновато было, день былъ туманный, дождь шелъ), что какая-то тѣнь стоитъ въ дверяхъ, хоть онѣ были заперты, а потомъ явилась и другая. Одна стала по лѣвой сторонѣ двери, другая по правой.

   - Смерть...- думаетъ Самекъ,- но на какого чорта ихъ двѣ пришло, вѣдь и одна со всѣмъ свѣтомъ, съ царями, съ попами и съ докторами справляется, а не то, что съ мужикомъ... да и не слыхивалъ я, что двѣ смерти есть, или чтобъ смерть въ двухъ образахъ ходила...

   Да только онъ сейчасъ понялъ, кто пришелъ: та тѣнь, что стояла слѣва, говоритъ:

   - Душа, или ко мнѣ!

   А голосъ у ней такой, словно немазанная ось заскрипѣла.

   - Ого! - подумалъ Самекъ и вздрогнулъ.- Да вѣдь это дьяволъ, а та вторая, вѣрно, смерть, или помощникъ какой...

   И въ ту же минуту тѣнь, что по правую сторону двери стояла, отозвалась:

   - Душа, или ко мнѣ!

   А голосъ былъ, какъ колокольчикъ въ костелѣ.

   И обрадовался Самекъ, догадался, что это не помощникъ дьявольск³й и не смерть; откуда бы имъ имѣть такой сладк³й голосъ. И его тѣшило то, что тѣнь эта казалась свѣтлѣе, чѣмъ другая. Всмотрѣлся Самекъ хорошенько въ тѣни,- глаза у него были зорк³е, охотничьи,- и увидѣлъ больш³е крылья надъ головой у обѣихъ; только у того, что былъ свѣтлѣе, они были какъ у ласточки, а у другого, какъ у нетопыря. Зналъ уже Самекъ, что это ангелъ и дьяволъ.

   - Пришли за душой моей,- говоритъ онъ про себя.- Кто-же осилитъ?

   Дьяволъ говоритъ:

   - Душа! ты моя!

   А ангелъ въ отвѣтъ:

   - Не твоя, а моя!

   - Моя!

   - Нѣтъ, не твоя!

   Стали спорить.

   - Онъ воровалъ! - говоритъ дьяволъ.

   - Воровство - дѣло мужицкое. Не крадетъ тотъ, кто не можетъ! - отвѣчалъ ему ангелъ.

   - Пьянствовалъ!

   - Такъ за свои деньги! У тебя взаймы бралъ?

   - Съ дѣвками любилъ хороводиться, когда парнемъ былъ.

   - Да, вѣдь и ты бы съ ними хороводился, кабы захотѣли тебя! Небось!

   - Не исповѣдывался ужъ года три!

   - Это ксендзово дѣло, а не твое. На то и есть ксендзъ въ Хохоловѣ.

   - Какъ разозлится - ругается!

   - Такъ тебя же ругаетъ! И хорошо дѣлаетъ.

   - Святымъ не вѣритъ.

   - Такъ и они ему не вѣрятъ. Я это хорошо знаю, мы вѣдь друзья, а ты у нихъ подъ хвостомъ!

   Разозлился на это дьяволъ, идетъ къ Самку отъ двери.

   - Иди, душа! Беру тебя! - скрипитъ онъ.

   Вынулъ вилы откуда-то изъ-за плечъ и идетъ къ Самку. А ангелъ ему:

   - Ахъ, ты нехристь! Сто чертей ты слопалъ! Да какой же я ангелъ, коли съ тобой не справлюсь.

   И хвать за вилы рукой.

   - Было тутъ начто посмотрѣть,- разсказывалъ Самекъ;- ангелъ, знать было по немъ, былъ дюж³й, да дьяволъ тоже не слабъ. Чуть онъ меня рванетъ вилами, ангелъ его держитъ. Только я диву дался, что никакого шуму они не дѣлаютъ. Говорить говорили, такъ, по человѣчьи, но чтобы задѣть что-нибудь - ни-ни... Ничего не было слышно.

   Наконецъ, ангелъ вырвалъ у дьявола вилы и вышвырнулъ ихъ сквозь крышу въ поле. Слѣда на доскахъ не осталось, только скрипнули слегка,- тогда дьяволъ повернулся и бухъ - въ дверь. Удралъ.

   - Ну, душа,- сказалъ ангелъ Самку,- спасъ я тебя.

   - Храни тебя Господь, ангелочекъ!- отвѣтилъ Самекъ.

   - Ну, что, Войтекъ, хочешь итти со мной на небо?

   Почесалъ Самекъ за ухомъ, не хотѣлось ему еще уходить со свѣта, подъ пятьдесятъ лѣтъ ему всего было, а главное, жаль было того медвѣдя съ бѣлой полоской на шеѣ, что въ Темныхъ Соснахъ засѣлъ, жаль было и свадьбы у Собчака, куда его звали,- да только нельзя же такому человѣку, какъ ангелъ, перечить. Чешетъ онъ за ухомъ, да говоритъ:

   - Эхъ, если бъ отпустилъ ты меня на малость, тутъ только на одного медвѣдя сходить... Свадьбу у Собчака бери ужъ, пусть ее,- коль нельзя иначе.

   Не сказалъ я ему, какой медвѣдь, или гдѣ онъ,- много ли ангелъ толку въ охотѣ знаетъ.

   А онъ отвѣтилъ:

   - Ну, будь по твоему. Оставайся еще и иди на этого медвѣдя.

   И поднялся на крыльяхъ и улетѣлъ сквозь крышу.

   И не успѣлъ я его спросить даже, какъ звать его - Серафимъ, или Херувимъ, или какъ, не успѣлъ поблагодарить его,- вылетѣлъ это онъ сквозь крышу, только въ глазахъ мелькнуло.

   Да, видно, Господь Богъ иначе разсудилъ,- не такъ, какъ онъ мнѣ говорилъ,- а то я и того медвѣдя убилъ, какъ только мнѣ отъ раны полегчало, и на свадьбѣ былъ, и до сегодня живу и, можетъ быть, жить буду и не годъ и не два.

   Такого дивнаго видѣн³я никогда ужъ больше не было Самку, хоть разъ ночью онъ повстрѣчался и съ Монахомъ у Хиньчова озера. Только этотъ призракъ ничего ему не сказалъ, а лишь, проходя мимо, пододвинулъ свѣтильникъ къ его лицу и пошелъ дальше.

   - Такъ бы и сказалъ ты, что онъ не идетъ, а плыветъ, хоть передвигаетъ ногами подъ своей рясой. Борода у него по поясъ, а глаза словно бѣльмами подернуты. Капюшонъ на немъ остроконечный,- чуть ступитъ, онъ на немъ болтается. Свѣтильникъ въ рукахъ несетъ красный, красивый такой. Видѣлъ я, какъ шелъ онъ внизъ, въ долину. Тамъ потомъ рѣка разлилась, трое людей и собака утонули.-

   Тамъ, въ разбойничьей избѣ, однажды отдыхали пять людей. Они украли подъ Гавраномъ двухъ воловъ и барана у крестьянъ. Былъ между ними Михаилъ Калинск³й съ Бѣлаго Дунайца, который даже въ костелъ въ Поронинѣ съ кривымъ ножомъ за пазухой ходилъ; былъ Климекъ Заруцк³й, парень съ гладкимъ и нѣжнымъ, почти женскимъ лицомъ, который по очереди соблазнилъ семь сестеръ Михлянокъ и тѣмъ прославился; кромѣ того, онъ былъ разбойнико³мъ. Былъ Ясекъ Валя, съ Валевой Горы, который умѣлъ прыгать черезъ заборъ такой же вышины, какъ онъ самъ, знаменитый танцоръ и воръ. Была тамъ Зоська Моцарная, вдова Кубы Питоня, былъ тамъ Яхимъ Топоръ изъ Грубаго, ея двоюродный дядя, восьмидесятилѣтн³й старикъ, еще крѣпк³й и смѣлый, съ которымъ никто не могъ сравняться въ умѣньи уводить воловъ. Звали его Нетопыремъ: онъ много ходилъ по ночамъ.

   Воловъ они привязали къ стѣнѣ, повязали имъ морды мѣшками, чтобъ они не мычали, потомъ развели огонь и зарѣзали барана, чтобы подкрѣпиться. Зоська стала жарить барана; Каминск³й не дождался, рѣзалъ ножомъ сырое мясо, посыпалъ его солью и клалъ въ ротъ. Чуть проглотитъ кусокъ, хлебнетъ водки изъ бутылки,- а хлебалъ онъ такъ, что еще не насытился, а ужъ полторы бутылки ушло. Это онъ "варилъ въ нутрѣ". А по немъ и видно не было, что онъ такой сильный и здоровый.

   Когда мясо обжарилось и всѣ наѣлись, они легли около костра, закурили трубки,- и Зоська, какъ всѣ. Мало, кто могъ выпускать, так³е клубы дыма какъ Зоська. Звѣзды уже начали показываться на небѣ и свѣтить сквозь щели въ крышѣ внутрь избы.

   Былъ теплый, ³юньск³й вечеръ, вѣтеръ налеталъ съ горъ, весело играя въ лѣсу, словно тѣшась своими крыльями и летомъ.

   Яхимъ Топоръ лежалъ близъ огня, онъ ужъ любилъ грѣться и въ теплыя ночи. Хранилъ онъ стародавн³й обычай - носилъ еще на шеѣ ожерелье изъ камешковъ и косточекъ, а на головѣ высокую баранью остроконечную шапку, окрученную шнурками, съ нанизаннмый на нихъ раковинами.

   Голова его была похожа на голову старой совы, глаза у него были огромные, выпуклые.

   Помнилъ онъ многое изъ далекихъ-далекихъ временъ, помнилъ еще лукъ на стѣнѣ, висѣвш³й въ избѣ въ его дѣтск³е годы; съ этимъ лукомъ предки его когда-то на охоту ходили. Умѣлъ онъ въ поздней своей старости на диво метать топоромъ такъ, что срубалъ вѣтви въ любомъ мѣстѣ. Одинъ лишь покойникъ Косля Горный могъ въ свое время равняться съ нимъ въ этомъ искусствѣ.

   Оставили ему родные послѣ смерти немного земли и скота, что пасся лѣтомъ въ Ваксмундскихъ горахъ, а зимой близъ Топоровыхъ озеръ,- онъ увеличилъ стадо, да глупо сдѣлалъ: когда дѣти подросли, все роздалъ имъ, а они, вмѣсто того, чтобы кормить его, какъ обѣщались, выгнали его изъ дому. Пришлось ему скитаться; онъ все больше разбойниковъ держался, и хоть старъ былъ и силы большой у него не было, а могъ взапуски съ молодыми ходить въ дальнюю дорогу, даже бѣгать, и былъ очень опытенъ въ кражахъ, привыкнувъ къ нимъ съ дѣтства за свою долгую жизнь.

   - Мнѣ и восемнадцати лѣтъ не было,- говаривалъ онъ,- какъ я съ разбойниками на грабежъ ходить сталъ, такъ ужъ меня природа моя къ тому тянула. Мнѣ дома не сидѣлось, когда я слышалъ, что кто-нибудь на разбой идетъ; такъ тянуло, что не приведи Господь. Былъ у Тонсеницовыхъ озеръ хозяинъ, Янъ Бирцожъ, онъ противъ Мацька Гусеницы въ Закопаномъ жилъ, съ нимъ я и пошелъ въ первый разъ. Онъ съ собой никогда ничего не бралъ, кромѣ суковатой палки, но когда, бывало, разозлится,- охъ! люди мои милые! - не мало дюжихъ нарней укладывалъ онъ этой палкой. Не было атамана лучше его!.. Съ нимъ я первый разъ на разбой ходилъ. Давно...

   Въ этотъ вечеръ Яхимъ Нетопырь былъ грустенъ.

   - Дѣти меня выгнали, шатаюсь я по ночамъ, Нетопыремъ меня зовутъ,- говорилъ онъ.- Были у меня четыре дочки и пять сыновъ, трое померли, шестеро остались; сыновья и одна дочка. Внуковъ, правнуковъ дюжинъ пять будетъ, а можетъ и больше. Да... Сначала кормили, жилъ ничего; какъ къ которому приду, у него и сижу. Что мнѣ въ голову ни придетъ, все мнѣ давали. Эхъ, не прошло и двухъ лѣтъ, все перемѣнилось. Выгнали. Я вотъ думалъ надъ молодостью ихъ: ничего изъ нихъ не выйдетъ, ни стрѣлять по звѣрю, ни воровать не идутъ, сидятъ на землѣ, за конями ходятъ, дрова рубятъ, сѣно косятъ. Ни за что путное не берутся. Думалъ: вѣдь долженъ быть хоть одинъ на свѣтѣ, что дѣлать что-нибудь будетъ. Эхъ, не приведи Господи! Всѣ на землѣ сѣли - хозяева. Въ дѣда пошли, по матери. Сѣютъ, боронятъ, нашутъ, а чтобы молодцами быть - не ихъ дѣло. Выгнали меня. Позоришь насъ,- говорятъ,- ты, старый воръ, разбойникъ! Эхъ! кабы я не кралъ, не было бы у васъ, у каждаго по коню, да по три коровы, сынки! Не мало сапогъ износилъ я ради вашего добра, да больше двадцати лѣтъ, коли посчитать, въ тюрьмѣ сидѣлъ. А мало ли на моей спинѣ палокъ побывало - въ Липтовѣ, на Оравѣ, въ Новомъ Торгѣ - больше тысячи! Не было бъ у васъ, на чемъ хозяйничать теперь, кабы не я! Эхъ! Коль случай подвернется, такъ я теперь у нихъ у самихъ бычковъ повыкраду!

   Берегитесь! Миська! Есть тамъ еще горѣлка?

   Подалъ ему Каминск³й бутылку; старикъ выпилъ.

   Плюнулъ, губы утеръ рукавомъ.

   - Хорошо! давай еще!

   Выпилъ еще.

   Отнялъ бутылку ото рта и заворчалъ: Берегитесь, берегитесь, сынки! Завтра поутру и мы тамъ можемъ быть. Ха!

   Опять отпилъ. Лицо его покраснѣло, огромные, выпуклые глаза около кривого носа словно разбухли отъ блеска, узк³я, продолговатыя, опущенныя въ углахъ губы начали дрожать.

   - Гей! Сынки! Хозяева! Тепло вамъ! Баба постель грѣетъ! Гей!

   Въ головѣ у него начало мутиться.

   - Эхъ! Не бывало на свѣтѣ другихъ такихъ молодцовъ, какъ Лущики Ярк³е... Зарево устроили разъ такое, что все небо горѣло... Эхъ!

   Лущики Ярк³е!.. Эхъ!.. Хоть одного бы изъ нихъ въ Грубое пустить, къ сынкамъ, къ хозяевамъ... Баба постель грѣетъ... Вотъ бы свѣтло было!..

   Вдругъ онъ вскочилъ.

   - Иду!

   - Куда? - спросили товарищи.

   - Въ Грубое!

   - Зачѣмъ?

   - У дѣтей ночевать. Будьте здоровы, люди мои.

   И прежде, чѣмъ тѣ успѣли оглянуться, онъ ушелъ. Захрустѣли вѣтки близъ взбы, зашелестѣла трава, и старикъ исчезъ въ лѣсу.

   Спитъ Каминск³й, спитъ Валя; глухая полночь. Зоська Моцарная (она около Заруцкаго лежала: ребра у него стальныя были) толкаетъ его и говоритъ: Климекъ! Смотри-ка! Зарево, или что на небѣ? Да вѣдь не свѣтаетъ еще!

   Смотритъ Климекъ, говоритъ: Зарево. Горитъ гдѣ-то.

   И заснулъ опять.

   А Зоська Моцарная видѣла сквозь щели въ крышѣ, какъ зарево росло и облило нсбо зловѣщимъ багрянцемъ, отъ котораго меркли звѣзды.

   - Лущиковъ Яркихъ поминалъ Нетопырь,- думала она,- и помянулъ. Гдѣ-то близко горитъ...

   На другой день, когда уже совсѣмъ свѣтало и Михалъ Каминск³й жаловался, что Нетопырь вчера всю горѣлку выпилъ, вдругъ онъ появился въ дверяхъ разбойничьей избы. Казалось, будто распрямились его согбенныя плечи; въ глазахъ его горѣлъ огонь.

   - Видѣли?! - спросилъ онъ, запыхавшись, но громкимъ голосомъ.

   - Здравствуй, крестный! А что намъ было видѣть?

   - Ночевалъ я съ дѣтьми! Видѣли?

   - Да какъ же намъ отсюда было видѣть?

   А у Зоськи сердце дрогнуло въ груди отъ мысли, которая у нея мелькнула.

   - Зарево? - спросила она.

   Старый Нетопырь торжественно кивнулъ головой и отвѣтилъ: Зарево!..

   А потомъ прибавилъ: Два хозяина, сынка, съ дымомъ ушли!..

   И тихо стало въ разбойничьей избѣ, даже Михалъ Каминск³й широко раскрылъ глаза, хоть онъ мало чему дивился.

   - Поджегъ?!

   - Ага! Зашелъ я къ Ендреку, стучу въ окно...- Кто? - я, отецъ! - иди къ чорту!- Иду къ Яську, они тамъ рядомъ.- Кто?

   - Я, отецъ.- Ну тебя къ черту, или къ Ендреку! - былъ я тамъ! - Ну, такъ убирайся къ чорту! - я ужъ дальше не пошелъ. Горѣлка мнѣ тоже голову туманила. Эхъ,- подумалъ я,- не пойду я по воду ни къ Стаську, ни къ Кубѣ, ни къ Яхимку, ни къ Маринѣ; я ужъ съ вами останусь. Постойте вы, хозяева!..

   А тутъ у меня въ глазахъ Лущики Ярк³е - Юзекъ покойникъ, котораго за среднее ребро въ Микулашѣ повѣсили, и Сташекъ покойникъ - такъ и пляшутъ. Эхъ! Провели вы меня, безмозглые сынки, вы, старш³е, когда я вамъ надѣлы оставлялъ! Взялъ я огниво, трутъ поджегъ. Загорѣлось въ одну минуту!

   Онъ повернулся отъ двери къ долинѣ и поднялъ руку.

   - Хозяева! Нищ³е! Выгнали вы меня,- позоришь-молъ насъ ты, старый воръ, разбойникъ! Сынки! Месть вамъ за то, что я мыкаться долженъ! Месть! Теперь будете отъ голоду дохнуть - хозяева, нищ³е! Погорѣльцы!

   И онъ трясъ сухой, костлявой рукой въ сторону деревни, а глаза у него страшно горѣли и дрожали его узк³я, продолговатыя губы.

   Тѣмъ временемъ Каминск³й натягивалъ струны на скрипку и бормоталъ:

   - Все хорошо, крестный, только вотъ зачѣмъ ты вчера всю горѣлку выпилъ?.. Ничего не осталось.

   Потомъ пришелъ конецъ и самой избѣ.

   Начали рубить лѣса подъ Кошистой горой, пастбища устраивать, избы строить.

   Опустѣла разбойничья изба, никто ея не чинилъ. Однажды осенью горный вѣтеръ сорвалъ и поломалъ крышу, стѣны послѣ этого стали чернѣть и гнить. Поросло все кругомъ всякой травой, и сквозь щели въ стѣнахъ начали пробиваться зеленые, угрюмые листья лопуха, потомъ внутри стала расти трава и голубые, сапфирные цвѣточки. Мохъ, грибочки отъ сырости поползли по стѣнамъ и осеребрили ихъ блѣдной зеленью. Расплодился около нихъ ржавый, грустный щавель и темная, сонная крапива. Низк³я стѣны стали исчезать лѣтомъ въ густой травѣ, а зимой подъ сугробами снѣга - и съ каждымъ годомъ все больше и больше. Горный вѣтеръ потомъ разрушилъ двѣ стѣны, южную и западную; двѣ друг³я рухнули черезъ нѣсколько лѣтъ подъ тяжестью снѣга. Лопухъ, трава, щавель, крапива, голубые и сапфирные цвѣточки, бѣлые горные ландыши покрыли весной кучу бревенъ. Земля стала втягивать въ себя гн³ющее дерево, и черезъ нѣсколько лѣтъ отъ разбойничьей избы не осталось и слѣда.

   Осталась только память о ней, вмѣстѣ съ именами Лущиковъ Яркихъ, Косли Горнаго, или Гонца, Зоськи Моцарной, охотника Самка Зрячаго, печальнаго Яся и Терезы Слодычковъ, да стараго Нетопыря изъ Грубаго, который отомстилъ недобрымъ сыновьямъ.

  

  

   Ясекъ славно на скрипкѣ игралъ, да и пѣсни складывалъ такъ, что днемъ съ огнемъ такого другого не сыскать. Объ его игрѣ и пѣсняхъ молва зашла далеко, знали его хорошо и въ Марушинѣ, и въ Кравшовѣ, и въ Дянишѣ, и въ Костелискахъ... Бабы вѣдь такъ и льнутъ къ людямъ, о которыхъ слава по м³ру ходитъ; не даромъ говорятъ про такихъ: глазкомъ подмигнетъ - съ ума сведетъ. Ну, и къ нему дѣвки льнули,- и изъ бабъ не одна на него всѣ глаза проглядѣла. Онъ и самъ отъ нихъ былъ не прочь, не дуракъ парень, да больше такъ все: съ глазъ долой, изъ сердца вонъ. Замужъ за него богатѣйш³я дѣвки хотѣли, а онъ и въ усъ себѣ не дулъ, хотя у самого ничего не было, развѣ то, что получитъ за свою игру на свадьбѣ, или въ корчмѣ, а то заработаетъ топоромъ, пилой или рубанкомъ,- на все былъ мастеръ. Ужъ такой у нихъ норовъ, у музыкантовъ. Что имъ не по нраву - даромъ давай, не возьмутъ: а ужъ если понравится что - душу отдадутъ, хоть чорту. И ничего съ ними не подѣлаешь, что съ твоимъ дурачкомъ.

   Немного Ясекъ небо коптилъ въ той деревнѣ, откуда былъ родомъ. Все шлялся, а особенно лѣтомъ, когда стада въ горы выгоняли, Вездѣ его знали,- придетъ, съиграеть, новымъ пѣснямъ научитъ. И куда онъ ни придетъ, всюду его и дѣвки, и бабы не то, что въ губы, а руки ему цѣлуютъ, на колѣни передъ нимъ падаютъ, какъ передъ иконой. Такое ужъ онъ счастье имѣлъ. Да только самъ онъ все больше смѣялся надъ ними, и, хоть случалось и ему самому бѣгать за ними, а никто все-таки не зналъ, что у него на сердцѣ.

   А когда онъ, бывало, останется одинъ, такъ что никто его не слышитъ, высоко ли въ горахъ, глубоко ли въ лѣсахъ,- сейчасъ вытащитъ скрипку изъ-за пазухи, заиграетъ, затянетъ пѣсню на особый ладъ, какъ въ Татрахъ поютъ, по деревнямъ... Такъ поется она:

  

   Я хожу, хожу по скаламъ,-

   Ужъ ты, скрипка, пой!-

   Внизъ гляжу со скалъ высокихъ,

   М³ръ весь подо мной...

  

   Внизъ гляжу со скалъ высокихъ,-

   Скрипка, пой звончѣй!-

   Изъ груди бы сердце вынулъ

   Угля горячѣй!..

  

   Изъ груди бы сердце вынулъ,-

   Ужъ ты, скрипка, пой!-

   Я бы сердце отдалъ милой,

   Только нѣтъ такой!..

 &