Тетмайер Казимеж - Ha горных уступах

чтобъ Маргарита до-утра не просыпалась... Еслибъ мнѣ лѣтъ двадцать скинуть...

   Ясекъ въ ту ночь мало спалъ. Заснулъ онъ, когда ужъ свѣтать начинало, и заснулъ крѣпко. И снится ему крестный ходъ - идетъ съ нимъ Марися Хохоловская, повернула къ нему лицо (онъ съ ней рядомъ стоитъ) и говоритъ:

   - Эхъ, Ясекъ, такая ужъ моя судьба проклятая!..

   И исчезла... а его что-то толкнуло, такъ что онъ словно въ пропасть полетѣлъ.

   Поутру идетъ онъ на мельницу за мукой; чѣмъ ближо подходитъ, тѣмъ жарче ему дѣлается. Марина стоитъ въ дверяхъ.

   - Да славится имя Господне,- говоритъ Ясекъ и приподнимаетъ шапку.

   - Во вѣки вѣковъ. Аминь,- отвѣчаетъ Марина.

   - Мука есть?

   - Есть.

   Сама отмѣрила ему, и то и дѣло, словно невзначай,- то локтемъ толкнстъ, то юбкой задѣнетъ. Боялся онъ много глядѣть на нее, а какъ только взглянетъ - и она на него въ упоръ смотритъ, а глаза у нея горятъ, какъ свѣчи у алтаря. Дрожь его пронилаетъ.

   - Эхъ! не тебѣ, дураку, чай пить,- Думаетъ онъ про себя.

   А когда онъ уже собирался уходить, Марина говоритъ ему:

   - Ясекъ, знаешь, я прогнала батрака, что за лошадьми ходилъ... Не пойдешь-ли ты къ намъ?

   - Я?

   - Ты.

   - Къ вамъ?

   - Ну, да.

   Смотритъ онъ на нее: она стоитъ передъ нимъ, какъ заря.

   - А развѣ вы захотите меня? Правда?

   - Да, конечно! Что жъ я съ тобой шутить буду...

   У Яська то свѣтлѣло, то темнѣло въ глазахъ.

   - Пойду.

   - Прощайся съ Гонсёркомъ. Перебирайся къ намъ.

   - Говорила ты войту? отцу?

   - Отецъ все сдѣлаетъ, коли я захочу.

   - Такъ когда?

   - Да хоть сегодня.

   Идетъ Ясекъ прошаться съ Гонсёркомъ, а Марина сидитъ на порогѣ - и поетъ:

  

   Отъ любви несчастной,

      отъ любви проклятой

   Изнываетъ сердце,

      какъ въ цѣпяхъ желѣзныхъ...

  

   Мчались за Яськомъ эти тоскливые, звонк³е звуки, разсыпались по м³ру, какъ листья березы, какъ блестящ³я осенн³я паутинки, и звенѣли у Яська надъ душой, оплетали ее, такъ что у него кровь отъ рукъ и отъ ногъ къ груди отливала.

   Такъ звенѣла, мчалась за нимъ Маринина пѣсня.

   - Съѣстъ она тебя!- говоритъ Яську старый Гонсёрекъ, отдавая ему плату за службу.

   - Ну, такъ пускай ѣстъ! Знаешь, какъ говорилъ Яносикъ, когда его пытали и хотѣли вѣшать: коли вы ужъ спекли меня, такъ и ѣшьте! - отвѣтилъ ему Ясекъ.

   И настало для него странное время.

   Марина, какъ царевна, ходитъ по хозяйству и на мельницѣ, а онъ при ней, какъ при царевнѣ. Никогда ни слова, ничего.

   Сохнетъ Ясекъ, ѣсть не можетъ, спать не можетъ, мучится...

   А у нея только все глаза горятъ, какъ пылающ³я звѣзды, да груди готовы рубашку изорвать подъ корсетомъ, да бедра волнуются, какъ волны на озерѣ. Ясекъ совсѣмъ власть надъ собой теряетъ,- доняло это его, какъ болѣзнь.

   И онъ такъ робѣлъ передъ Мариной, что не могъ себя заставить сдѣлать къ ней шага. Слова у него застрявали въ горлѣ и въ груди.

   И вотъ разъ, поутру, онъ подумалъ:- чего мнѣ горе мыкать! Брошу все и пойду къ чорту! - такъ и рѣшилъ.

   И случилось такъ, что къ Кружлямъ въ обѣдъ пришелъ ребенокъ, маленьк³й трехлѣтн³й мальчикъ, сродни войту.

   - Ты зачѣмъ пришелъ? - спрашиваетъ его старый Кружель.

   - За яблоками,- отвѣчаетъ ребенокъ.

   - А радъ меня видѣть?

   - Радъ.

   - А эту дѣвку любишь? - спрашиваетъ его войтъ, ноказывая пальцемъ на Марину.

   А мальчикъ говоритъ: - Не люблю.

   - Не любишь меня? - спрашиваетъ Марина.

   - Не люблю.

   - Ни-ни?... Вотъ ни столечко...

   - Не люблю.

   - Ни столечко? - и показываетъ кончикъ пальца и улыбается такъ, что мальчику показалось, будто фукс³и на окнѣ наклонили къ ней цвѣточки и слушаютъ.

   - Ни столечко?

   Мальчикъ подумалъ и отвѣтилъ: столечко...

   А у Марины глаза заблестѣли, словно тих³я закатныя звѣзды.

   И Ясекъ-музыкантъ остался ходить за лошадьми у войта.

   Случилось разъ, что мельникъ заболѣлъ и Ясекъ замѣнялъ его; что-то испортилось въ колесѣ: чинитъ онъ вмѣстѣ съ Мариной. Чувствуетъ Ясекъ на спинѣ своей ея высок³я груди, чувствуетъ ея горячее дыхан³е на шеѣ, чувствуетъ ее всю, когда она наклонилась надъ нимъ. Думаетъ: не выдержу! Будь, что будетъ! Обернусь схвачу ее, хоть разъ поцѣлую ее въ розовыя губы, хоть разъ къ себѣ прижму...

   Да храбрости не хватило. Такой ужъ онъ былъ: первую встрѣчную дѣвку обнималъ, не спросивши, а та, что нравилась ему, всю силу у него отнимала. И долго они такъ стояли; у него дрожали руки, когда онъ поправлялъ колесо, а ея слабо заплетенные волосы разсыпались вокругъ головы и щекотали ему шею. И сколько разъ онъ ни думалъ: будь, что будетъ! Обернусь! - каждый разъ у него въ груди не хватало воздуха, а въ сердцѣ храбрости.

   Починили мельницу. Казалось Яську, что Марина какъ то странно посмотрѣла на него, прежде чѣмъ уйти.

   - Эхъ, кабы ты была не такой! - думалъ онъ, кусая губы.- Не такой красивой, не такой гордой, не такой богатой!.. Эхъ, кабы ты была не такой.

   Эхъ! еслибъ она была не такой!.. Была бы даже такой же красивой, такой же гордой, да не такой богатой... Что она подумаетъ, прежде всего? Что ему эти пятьдесятъ десятинъ земди, пять десятинъ лѣса, да лошади, да коровы, да овцы, да мельница милѣй, чѣмъ она сама. И взглянетъ на него такъ, что онъ не вынесетъ этого...

   Правду говорилъ старый Шимекъ Тирала, что музыканты какой-то особенный народъ; есть среди нихъ и умные, да мало, за то ужъ, какъ попадется дуракъ, такъ хуже самого чорта. Вѣдь каждый, кто бы ни женился на Маринѣ, думалъ бы сначала о ея приданомъ, а потомъ ужъ о красотѣ,- и никто бы, и она сама, не дивился этому. Да Ясекъ былъ изъ тѣхъ, дураковъ.

   - Этакая дѣвка! - думаетъ онъ. - Вѣдь самъ панъ Юзефъ Тетмайеръ изъ людимирской усадьбы, тотъ, что стихи пишетъ, могъ бы взять ее въ жены, и ужъ вѣрно его отецъ, панъ Войцѣхъ, что правой рукой себя по волосамъ гладитъ, а лѣвую за поясъ кунтуша засовываетъ, ничего бы ему не сказалъ...

   Если бъ она была бѣдной... А такъ...

   Послушалъ бы кто-нибудь изъ мужиковъ, или бабъ, какъ онъ разсуждаетъ, навѣрное бы сказалъ: а вѣдь онъ глупъ, какъ козелъ!

   Вскорѣ потомъ случилось, что Андрей Кружель, двоюродный дядя Марины, выдавалъ дочку замужъ.

   Играетъ Ясекъ на свадьбѣ, съ нимъ еще скрипка, да басъ. Дѣвки, какъ серны, какъ цвѣты, да куда имъ съ Мариной равняться.

   Играетъ Ясекъ и ничего не видитъ, кромѣ нея.

   Пришелъ на эту свадьбу Мацекъ, сынъ прежняго войта въ Рогожникѣ. Онъ только что изъ военной службы вернулся, въ уланахъ служилъ; красная шапка у него на головѣ, синяя куртка, красивый парень, ловк³й, сильный и не бѣдный.

   Когда онъ засѣменилъ плясовую, казалось, будто онъ искры каблуками высѣкаетъ, хоть у него каблуковъ не было.

   Какъ обнялъ онъ Марину - эхъ! какъ понеслись они! Марина вся въ огнѣ, а онъ ее обнялъ, къ себѣ прижалъ, по воздуху несетъ. Въ огнѣ и Ясекъ.

   Позвали ѣсть.

   Была уже поздняя ночь. Вышелъ Ясекъ въ поле отдохнуть; онъ усталъ играть, да это еще ничего: сердце у ного разрывалось отъ грусти, отъ ревности, отъ боли, отъ гнѣва. Онъ игралъ, игралъ такъ, что со смычка волосы такъ и сыпались, а тотѣ прижималъ ее, а тотъ носилъ, а тотъ льнулъ къ ней грудью! Эхъ! тысяча чертей и одна вѣдьма!

   Идетъ онъ около маленькой избушки и слышитъ за стѣной шопотъ:

   - Ты должна! Говорилъ это мужчина. А другой голосъ тоже шопотомъ ему отвѣчалъ:

   - Не должна!

   Это былъ женск³й голосъ.

   - Должна!

   - Нѣтъ, не должна!

   - Нѣтъ, должна!

   Улыбнулся Ясекъ, отошелъ, походилъ съ полчаса по полю и вернулся на свадьбу. Смотритъ: ни Марины, ни Мацка нѣтъ. Его и въ жаръ и въ холодъ бросило. Выбѣжалъ онъ изъ сѣней, хвать камень изъ подъ ногъ, сжалъ его въ кулакѣ и вдругъ встрѣтилъ Марину. Узналъ ее,- свѣтъ изъ оконъ падалъ.

   - Гдѣ была!? - спрашиваетъ ее Ясекъ и заступаетъ ей дорогу.

   Вздрогнула Марина, остановилась, потомъ хотѣла идти дальше, но не отвѣтила.

   Но Ясекъ уже не уступалъ. Схватилъ ее за руку, сжалъ, уставился на нее.

   - Гдѣ была!? Говори!

   Рванулась Марина, сморщила брови, такъ что онѣ сошлись у нея на лбу, но потомъ оставила руку въ его рукѣ и ласково сказала ему.

   - Пусти меня, Ясекъ, что съ тобой? Что ты мнѣ дорогу загораживаешь, какъ разбойникъ, я вѣдь знаю, что ты любишь меня. Ну, такъ я тебѣ скажу, гдѣ была. Ходила домой, башмаки перемѣнить; новые ногу мнѣ жали.

   - А не была въ избѣ?

   - Въ какой избѣ?!

   - Да тамъ, у сада!

   - Въ дядиной?

   - Ну, да!

   - Нѣтъ!

   Сжала зубы, снова наморщила брови. Испугался Ясекъ, что можетъ разсердить ее. Пустилъ ея руку и не сказалъ ни слова. Вошли въ избу; она впереди, онъ за ней.

   Онъ уже сидѣлъ у стѣны, ужъ игралъ, когда снова увидѣлъ Марину въ толпѣ. Она была блѣдна и не танцовала.

   - Отчего не танцуешь? - спросилъ онъ, когда она оказалась близъ него.

   - Нога у меня болитъ. Наступили на нее.

   А Мацекъ бросилъ ему три монеты на скрипку, запѣлъ горскую пѣсенку и сталъ плясать съ молодой.

   Ясекъ играетъ такъ, что струны скрипятъ, тотъ поетъ, Марина не танцуетъ, стоитъ вся блѣдная у стѣны... Хочется Яську бросить скрипку о землю, вскочить, схватить Мацка за горло... А, можетъ быть, и не они тамъ были, мало ли дѣвокъ, мало ли парней разбѣжалось, когда стали ужинать... И звенитъ, и звучитъ у него въ ушахъ и въ сердцѣ ея голосъ: "вѣдь я знаю, что ты меня любишь... Была дома, башмаки перемѣняла... Ясекъ..."

  

  

   Не прошло и четырехъ недѣль, какъ объявлено было о днѣ свадьбы Мацка съ Мариной. Хотѣлъ Ясекъ бросить все, бѣжать ко всѣмъ чертямъ, но вотъ разъ Марина говоритъ ему:

   - Поиграй, Ясекъ, на моей свадьбѣ...

   И онъ остался.

   А Мацекъ приходилъ къ Кружлямъ каждый день, всегда веселый, всегда смѣется, всегда въ духѣ.

   Разъ, когда Марина за ужиномъ что-то дерзко отвѣтила отцу, онъ говоритъ ей:

   - Знаешь, Марина, ты помни: если бы ты мнѣ когда-нибудь такъ отвѣтила, я бы тебя такъ погладилъ, гдѣ надо, что ты бы три дня сѣсть не могла!

   Заблестѣли глаза у Марины; они простоквашу ѣли,- подняла она руку съ ложкой и говоритъ:

   - Эй! Какъ бы я тебя сейчасъ не смазала!

   Мацекъ сжалъ кулакъ и говоритъ:

   - Смажь!

   Посмотрѣли они другъ на друга минуту, Марина опустила голову и стала ѣсть. А старикъ Кружель, войтъ, говоритъ:

   - Такъ и надо, милый человѣкъ! Коли баба на тебя съ граблями, такъ ты на нее съ цѣпомъ; коли баба на тебя съ ножемъ, такъ ты на нее съ косой. Такъ и надо, милый человѣкъ.

   А у Яська сердце замирало. Ночью идетъ онъ по двору, а Марина сидитъ на пнѣ около хлѣва и плачетъ.

   - Чего ты плачешь, Марина? - спрашиваетъ онъ ее нѣжно и со страхомъ: онъ ее первый разъ въ слезахъ видѣлъ.

   - Бить онъ меня будетъ.

   - Кто?

   - Мацекъ.

   - Такъ не выходи за него.

   - Какъ же!.. Когда онъ хочетъ...

   - Да вѣдь ты можешь не захотѣть.

   - Не могу.

   - Любишь такъ?

   - Нѣтъ... Онъ словно околдовалъ меня.

   - Тебя?!

   - Да...

   Молчатъ.

   - Ты тогда была въ избѣ? на свадьбѣ?

   - Да...

   Ясекъ тяжело опустился рядомъ съ ней.

   - Я зналъ, я чуялъ, что это ты...

   Марина плачетъ.

   - Марина, слушай,- говоритъ Ясекъ черезъ минуту,- зачѣмъ ты меня нанимала?

   - Нравился ты мнѣ.

   - Я?!

   - Ты.

   - Зачѣмъ же ты говоришь мнѣ это теперь!? Господи Боже!

   - Нравился ты мнѣ... Слава о тебѣ по м³ру ходила. Говорили о тебѣ.

   - А теперь?

   - А теперь ничего... пропало...

   - Пропало?!

   - Навсегда.

   - Отчего? Отчего?

   - Теперь ты для меня все равно, что ничего.

   - Отчего? Я вѣдь у твоихъ ногъ лежалъ бы. Я вѣдь былъ бы тебѣ вѣренъ, какъ песъ! Я бы смотрѣлъ на тебя, какъ на звѣзду...

   - Это-то мнѣ въ тебѣ и не нравится... Мягокъ ты.

   - Тотъ лучше, что будетъ бить тебя?

   - Да, за то онъ не баба!

   Схватился Ясекъ за голову обѣими руками.

   - Марина, зачѣмъ ты это мнѣ сказала? Господи!

   И качаетъ несчастный головой, и отчаянная скорбь его охватила. А она ему повторяетъ:

   - Мягокъ ты былъ. Отчего ты не схватилъ меня, отчего ты не обнялъ меня? Теперь я словно заколдована...

   - Эхъ! Такъ вотъ какъ надо было!- говоритъ про себя Ясекъ.- Эхъ! такъ вотъ какъ надо было... А я не зналъ...

   И низко опустилъ голову.

   - Еслибъ ты меня еще тогда, когда я изъ избы шла, не отпустилъ... Когдабъ ты мнѣ не повѣрилъ, когдабъ ты меня къ стѣнѣ прижалъ, когдабъ ты меня бить сталъ!.. А ты меня сразу пустилъ, стоило мнѣ только слово сказать... "Эхъ! да что онъ за мужикъ такой", подумала я,- говоритъ Марина.

   - Тебя бить!? Да вѣдь ты знала, что я люблю тебя, какъ жизнь свою! Больше!..

   - Не знала а! Думала я такъ: нравиться я ему нравлюсь, да вѣдь еслибъ меня онъ любилъ, такъ взялся бы за меня! А я не такая, чтобы первой на шею къ кому-нибудь броситься.- И Марина надменно подняла свою гордую голову. А Ясекъ качался отъ боли:

   - Эхъ!.. такъ вотъ какъ надо было!.. А я не зналъ... А теперь что?..

   - Пропало!..

   Вдругъ Ясекъ вскочилъ: А если я убью его?!

   А Марина:- Такъ запрутъ тебя въ тюрьму, а если и не запрутъ, такъ я и такъ за тебя не пойду... Душа у тебя мягкая... дѣтская, но мужицкая.

   - А я на тебя, какъ на царевну, глядѣлъ...

   - А онъ со мной, какъ съ батрачкой обошелся, силой взялъ...

   Покачалъ Ясекъ головой.

   - Эхъ, Марина,- сказалъ онъ черозъ минуту,- силой и я многихъ дѣвокъ бралъ. Да только ты слишкомъ красива была и слишкомъ богата...

   - Какое-то странное сердце у тебя...

   - Странное... Что же теперь съ нами будетъ?

   - Ничего... Я уже потеряла охоту къ тебѣ... Мягокъ ты!..

   Ясекъ всталъ.

   - Прощай!

   - Нѣтъ, нѣтъ!.. Ты у меня на свадьбѣ играть будешь.

   - Ни за что!

   - Ясекъ! да вѣдь ты любишь меня. И будешь мнѣ играть! Не обижай меня!..

   И Ясекъ остался и игралъ.

   Игралъ три дня и три ночи, такую свадьбу справилъ старыя Кружель своей дочкѣ. Игралъ такъ, что у него струны не скрипѣли, а лопались, и новый смычекъ весь изорвался. Игралъ такъ, что кожа у него стала съ пальцевъ слѣзать, стерлись и пятки отъ притопыванья,- а съ волосъ потъ градомъ лилъ три дня и три ночи. Игралъ онъ такъ, что люди ему дивились, а самому ему казалось, что душа у него въ скрипку влѣзла, а онъ ее бьетъ, бьетъ, бьетъ, бьетъ смычкомъ и приговариваетъ: мягкая ты! мягкая! мягкая! дѣтская, а не мужицкая!..

   За три ночи и три дня Марининой свадьбы ничего онъ въ ротъ не бралъ, кромѣ вина и водки. Пилъ и игралъ.

   На разсвѣтѣ третьяго дня кончилась свадьба, и Ясекъ пересталъ играть.

   Ни съ кѣмъ онъ не попрощался, никого не хотѣлъ видѣть, оставилъ вещи и такъ, какъ былъ, со скрипкой подъ мышкой ушелъ изъ Рогожника.

   И встрѣтилъ стараго Гонсёрка; онъ ходилъ около своего забора и новыя жерди вставлялъ. Былъ и онъ на свадьбѣ, да недолго,- радъ онъ былъ, что Маргарита тамъ осталась и что онъ безъ нея отдохнетъ дома.

   Ясекъ слова не сказалъ, прошелъ бы мимо, да старый Гонсёрекъ положилъ ему руку на плечо.

   - Не поздороваешься даже со мной, старикомъ? Даже имени Господняго не прославишь? Куда идешь?

   - Куда глаза глядятъ.

   - Вотъ какъ? Такъ, прямо со свадьбы? А не говорилъ я тебѣ: берегись, а не то съѣстъ она тебя. Вотъ и съѣла.

   - Ну, оставайся съ Богомъ.

   - Добрый путь. Вотъ видишь, съѣла тебя эта дѣвка. Ну, а Мацекъ съ ней справится! Я къ нему хорошо присмотрѣлся. Молодецъ парень! Съ такой - ремень поясной нуженъ, а не струны и смычокъ! Мягокъ ты!

   - Оставайся съ Богомъ.

   - Господь съ тобой... Не тужи... Тебя, можетъ быть, Господь уберегъ; ты бы съ ней ни за грошъ пропалъ!

   Ясекъ ужъ шелъ по двору, а старый Гонсёрекъ бормоталъ:

   - Страшное дѣло, какъ человѣкъ поглупѣть можетъ изъ-за бабы. Вѣдь вотъ онъ, казался молодцомъпарнемъ, и дѣловой, и на всѣ руки масторъ,- на лѣсопилкѣ-ли, на мельницѣ-ль, за лошадьми-ль ходить... а ужъ играть какъ лихъ!.. И какъ же его извела... Любовь... Гмъ... Да что-жъ это?.. голова-ли, ноги-ли, или другое что... или все вмѣстѣ... А вотъ какъ дорвешъся, такъ и съѣсть готовъ... Гмъ... Эхъ, кабы мнѣ годовъ двадцать долой...

   А Ясекъ-музыкантъ шелъ лѣсами и горами къ Венгр³и и говорилъ себѣ:

   - Эхъ, глупый! Эхъ, глупый!.. Чего-жъ ты не обернулся тогда, на мельницѣ?! Мало-ли разъ могъ ты это сдѣлать?! Да вѣдь сама ждала, сама хотѣла... Эхъ, глупый! Эхъ, глупый!.. И какая душа во мнѣ?! Ей-ей, я и самъ диву даюсь! Чего не хочу, то само въ горло лѣзетъ, а что не мое, да могло бы быть моимъ, того я взять не умѣю... Сглазили меня, что-ли? Марыси Хохоловской взять я не могъ, измыкался я тамъ весь; а эту вотъ могъ - да прозѣвалъ... Эхъ!.. Ужъ не въ скрипкѣ-ли моой чары как³я?.. Ужъ не она-ль мнѣ душу такъ размягчила, что мнѣ дѣвка говоритъ: не мужицкая твоя душа, а дѣтская!.. Нѣтъ, нѣтъ мнѣ съ ней счастья! Эхъ! ужъ не въ ней ли чары как³я?.. Да вѣдь кабы не она, Марина бы меня къ лошадямъ не наняла... Говорили обо мнѣ... Вотъ что!..

   И такая его злость и боль на скрипку взяла, что онъ поднялъ руку, въ которой держалъ ее, и хотѣлъ ударить ею по сосновому стволу... да вдругъ вспомнилъ, что вѣдь это все, все, все, что осталось у него... Что у него ничего нѣтъ больше... Ничего,- только скрипка и слава, что о ней по м³ру ходитъ...

   И заигралъ онъ, только не на свой ладъ, не грустно, а рванулъ сразу смычкомъ по всѣмъ струнамъ, такъ что онѣ загремѣли всѣ сразу, и заигралъ чернодунайск³й маршъ.

   И, играя такъ, шелъ онъ къ Венгр³и, и больше никто изъ своихъ о немъ не слышалъ.

   Говорили одни, что онъ съ цыганскимъ таборомъ ушелъ, съ тѣмъ самымъ, куда его раньше звали, друг³е,- что утонулъ въ Вагѣ, третьи,- что спился и умеръ, что съ разбойниками сошелся гдѣ-то тамъ, въ Семиградскихъ горахъ. Никто не зналъ навѣрное.

   Осталась послѣ него лишь слава, да эта пѣсенка:

  

   Яничково слово

      никогда не сгинетъ,

   Какъ въ горахъ высокихъ,

      такъ и тутъ въ долинѣ.

  

  

   Пошелъ Андрей Поздуръ вечеромъ въ горы, какъ это часто бывало; любо ему было обходить по ночамъ свое хозяйство.

   Большое было у него хозяйство и въ деревнѣ, въ Тихомъ, и полей и лѣса вдоволь, были коровы и кони,- но не то его тѣшило: тѣшило его хозяйство тамъ, въ горахъ.

   И не тамъ, гдѣ паслось его овечье стадо, подъ Малымъ Лугомъ,- нѣтъ! а вотъ горы, боръ сосновый, вода да кустарники по скаламъ.

   Дивились ему люди и считали дурачкомъ, онъ мало думалъ о пашнѣ, о скотѣ, и все твердилъ: а что слышно тамъ въ Тиховерховьи, или въ Яворовой долинѣ...

   Идетъ Андрей, глядитъ на м³ръ Бож³й,- ночь свѣтлая, мѣсяцъ взошелъ надъ Кошистой горой, большой, круглый. Зас³ялъ онъ надъ лѣсомъ, надъ Желтогорьемъ и говоритъ Андрею:- Чего ты пришелъ сюда такъ рано, Андрей?..

   А онъ ему отвѣчаетъ:

   - Хозяинъ я въ горахъ...

   Идетъ онъ къ Завороту, къ Пятиозерью, и думаетъ про себя: Боже ты мой милостивый! Какъ имъ всѣмъ жилось тутъ, въ хозяйствѣ, безъ меня? Подъ Волошиномъ новыя сосны повыросли... Много ихъ. Никогда такъ не бывало...

   Любо ему тутъ хозяйничать. Весенн³й духъ идетъ отовсюду, искрится все, золотомъ солнцу улыбается...

   Прилегъ Андрей на минуту, вздремнулъ. И мерещится ему, что все вокругъ стоитъ въ зелени, какъ весной, когда на землю сходитъ радость.

   Проснулся... холодный предутренн³й вѣтерокъ... Просвѣтлѣла ночь, только въ Церковсякахъ подъ скалами черныя тѣни...

   Встаетъ Андрей, протеръ глаза снѣгомъ, сталъ подниматься вверхъ по кручѣ, остановился вверху.

   Почти свѣтало...

   Смотритъ... Скалы словно изъ тумана... Гдѣ-то тамъ у Ледовца бѣлѣетъ, розовѣетъ разсвѣтъ... Забрезжила полоска свѣта, словно щель въ соломенной шляпѣ... Смотритъ Андрей, а полоска движется, какъ облачко розовое, легонькое, тихонькое... И выплыло солнце, да такое, словно его гдѣ-то въ долинахъ роса окропила, мокрое, сырое, выплыло до половины изъ-за горъ и спрашиваетъ: А зачѣмъ ты сюда такъ рано пришелъ Андрей?

   А онъ ему отвѣчаетъ.

   - Хозяинъ я въ горахъ...

   А потомъ сталъ онъ спускаться къ Пятиозерью.

   Туда идти было лучше, чѣмъ къ Завороту, съ южной стороны снѣга ужъ стаяли, кой-гдѣ только трудно было пройти... И быстро сошелъ онъ къ озеру подъ Кругомъ... Ледъ еще не растаялъ...

   - Тутъ я ничего не подѣлаю,- думаетъ Андрей.- Пусть само справляется, коли таять не охота... Мнѣ что?... Эй!

   Смотритъ дальше... Эй! Да это Великое Озеро чернѣетъ между скалъ!..

   - Озеро!.. А озеро!.. кричитъ Андрей.- Вонъ ты гдѣ!..

   А оно ему шумитъ водами...

   - Эй, здорово, хозяинъ!.. Давненько тебя тутъ не было...

   - Ну, каково было спать подо льдомъ?- кричить Андрей.

   А озеро шумитъ ему:- Хорошо... А мнѣ снилось, что все скоро зелено будетъ...

   - И мнѣ тоже...- говоритъ Андрей.- Ну, а радо ты небо повидать?..

   - У! Да вѣдь оно мнѣ цвѣтка краше...

   Смотритъ Андрей: ужъ вездѣ свѣтло, все небо озарилось... Слушаетъ... Идетъ шумъ въ соснахъ, вѣтеръ потеплѣлъ...

   - Снѣга тронутся...- думаетъ онъ.

   А вѣтеръ шумитъ по скаламъ, да такъ, что у Андрея горло какъ-то сжалось и въ глазахъ слезы собрались...

   Протягиваетъ онъ руки къ Волошину и кричитъ:

   - Эхъ! Хозяйство ты мое милое... родное... неоцѣненное!..

   Смотритъ на Великое Озеро: за нимъ - другое... Диву дается... Оттаяло...

   А въ горахъ шумъ, грохотъ, громъ... Летятъ внизъ потоки съ Волошина, поютъ звонко, какъ колокольчики...

   - Воды у меня довольно...- говоритъ онъ..

   Подходитъ къ соснѣ, беретъ вѣтку въ руки, щупаетъ...

   Ничего, выросла... Далъ Богъ урожай, что и говорить... Вѣтеръ тутъ гуляетъ, овѣваетъ, опахиваетъ,- ну и растетъ все... Вотъ только бы снѣгъ прибрать въ долинахъ, съ весной все быстро пойдетъ. Въ горахъ ужъ мѣстами снѣга совсѣмъ нѣтъ, смѣются онѣ солнышку, словно только что родились...

   Куда ни взглянетъ Андрей: тутъ воды, тамъ горы, сверкаютъ озера, зеленѣетъ трава,- взоромъ охватить не можетъ онъ всего своего хозяйства.

   Все его тѣшитъ, все радуетъ.

   - Богатъ я,- говоритъ онъ.- Тутъ, въ Пятиозерьи, у меня лѣтось все хорошо сошло.

   Потомъ повернулъ Андрей къ Мѣдной Горѣ. Спугнулъ козъ.

   Весело ему было видѣть ихъ, да непр³ятно, что онѣ его боятся.

   - Чорта вы съѣли нынче! - говоритъ онъ.- Вѣдь не лиходѣй я вамъ; чего же вы боитесь?

   И грустно стало ему, что козы боятся его, хозяина.- Какъ зайцы въ капустѣ,- утѣшаетъ онъ себя.

   А надъ озерами занялся день и раззолотилъ вершины Липтовскихъ горъ.

   Свѣтъ залилъ долину, разсвѣло вокругъ, чудо,- радость!

   - Эхъ! и играютъ же воды солнышку. Тепло имъ, тѣшатся,- думаетъ Андрей.

   Чудо! радость!

   Повернулся онъ спиной къ Мѣдной Горѣ, смотритъ на снѣга; вода играетъ, переливается, сверкаетъ, какъ радуга, а вѣтеръ мчится по долинѣ, распласталъ крылья, плавитъ снѣга...

   А гдѣ они уже стаяли, тамъ трава растетъ, зеленѣетъ молоденькая, весенняя. А вода бѣжитъ по ней ручейками, словно стеклянная.

   Молодой духъ идетъ отъ долинъ, грудь распираетъ!

   Андрей такъ и остался въ своемъ хозяйствѣ.

   Поздно вечеромъ, когда полная луна взошла надъ скалами, она освѣтила ряды уже черныхъ скалъ, безъ снѣга... А потомъ стала медленно освѣщать утонувш³я въ темнотѣ страшныя и пустыя долины, застрявая то тутъ, то тамъ за скалами,- словно свѣтъ блуждалъ, потерявши дорогу...

   Воды шумѣли въ ночной тьмѣ, морозъ ужъ не сковывалъ ихъ ночью. Помертвѣвшая за зиму пустыня наполнилась живымъ теплымъ воздухомъ... Казалось, будто что-то растетъ въ горахъ, не было уже застывшаго спокойств³я зимы,- шла весна...

   Когда свѣтъ луны сталъ сплывать по бѣлымъ уступамъ Мѣдной Горы, онъ освѣтилъ вдругъ голову и плечи Андрея, которыя торчали въ обвалившихся снѣгахъ.

   Должно быть, сорвалась снѣжная лавина и на лету завалила его. Снѣгъ застрялъ въ скалахъ, гдѣ стоялъ Андрей, и не потащилъ его внизъ. Лавина засыпала его до плечъ, такъ что онъ стоялъ въ снѣгу, лицомъ къ долинамъ. Онъ терялъ сознан³е, но то и дѣло открывалъ глаза и смотрѣлъ на луну. Теплый вѣтеръ гналъ дождевыя облака... Гудѣли весенн³е потоки...

   Все онъ слышалъ. Не чувствовалъ боли, не чувствовалъ смерти, взглянулъ еще разъ вокругъ стеклянными глазами.

   - Эхъ! весна идетъ...- шепталъ онъ.- Все, все будетъ зелено...

  

  

   Было то въ полдень, позднимъ сентябремъ, когда Кристка повстрѣчалась съ Яськомъ.

   Солнце такъ и разлилось по полямъ, холодное и чистое, въ Татрахъ морозъ засѣлъ голубовато-бѣлымъ ледянымъ инеемъ, и горы рѣзко свѣтились, какъ костельныя стекла зимой. Надъ лѣсомъ стоитъ свѣтлая мгла и дрожитъ такъ, словно звенитъ...

   На поляхъ - овесъ, въ ряды сложенный, золотистый.

   Отъ молоденькихъ сосенъ кое-гдѣ падаютъ густыя, огромныя тѣни; отъ ольхъ и березъ тѣни легче, свѣтлѣе.

   Гдѣ заборъ идетъ, жерди свѣтятся на немъ, какъ полированная сталь; гдѣ ѣдетъ телѣга съ хлѣбомъ, словно плыветъ отъ собственой тѣни; гдѣ вода бѣжитъ ручейкомъ, тамъ живые амчазы.

   Тихо пролетаютъ птицы.

   По золотистымъ жнивьямъ пасется скоть, коровы волочатъ за собой свои тѣни, а то вдругъ остановятся въ солнцѣ и горятъ, словно мѣдныя. То корова замычитъ, то теленокъ, тутъ пастухъ запоетъ, тамъ пастушка, подъ лѣсомъ дѣти огонь разводятъ, дымъ идетъ прямо кверху, серобристо-лазурный, пламя лежитъ внизу яркой багряностью.

   Шумятъ потоки внизу, за лугами, однозвучно, вѣчно.

   Зеркальная тишина въ воздухѣ, и солнце рѣзко искрится на обледенѣлыхъ, замершихъ Татрахъ, свѣтлое, полное.

   Кристкѣ было тогда шестнадцать лѣтъ. Она пасла коровъ. Лежала она на дерновомъ холмикѣ въ полѣ, среди овсянаго жнивья, завернулась въ полосатый платокъ, красный съ желтымъ, держала кнутъ въ рукѣ и махала имъ надъ головой, лежа на спинѣ и спустивъ ноги, которыя высунулись изъ-подъ подвернувшейся юбки чуть не до колѣнъ.

   Странно было какъ-то у нея на сердцѣ, словно ее что-то за пазухой щекотало и грудь растирало. Трется она, трется спиной о дернъ, двигается, поправляется, не можетъ удобно улечься, словно ее что-то подпираетъ и двигаетъ ея плечи то вверхъ, то внизъ.

   И запѣла она во все горло. Вдругъ что-то загудѣло у нея надъ головой и послышался рѣзк³й мужской голосъ:

   - Чего ты такъ поешь, дѣвка?

   Кристка не отвѣтила, ей что-то словно глаза ослѣпило. Стоитъ надъ ней парень, да такой, будто съ самаго солнца сошелъ. Блеститъ у него бляха на груди, блеститъ застежка у пояса, блеститъ чупага въ рукѣ и кружки, придѣланные къ топорику, блеститъ бѣлая чуха {Бурка.} на плечахъ, блестятъ красные узоры на штанахъ, а изъ подъ черной шапки блеститъ румяное лицо, и глаза так³е голубые, какъ цвѣтки на росѣ.

   Заглядѣлась совсѣмъ Кристка; онъ это видитъ и улыбается:

   - Что ты такъ глядишь на меня, а?

   Кристка была бойкая дѣвка; встрепенулась она отъ этого ослѣпленья.

   - Испугалъ ты меня.

   А онъ улыбается:

   - Что же, уродъ я такой? - спрашиваетъ онъ.

   - Куда тамъ! Загудѣлъ ты у меня надъ головой, вотъ я и испугалась.

   Парень постоялъ минуту; Кристка, видно, ему понравилась. Она быстро глянула на него, прямо въ глаза.

   - Далеко идешь?

   - Куда иду, туда иду...- а потомъ прибавилъ:- къ Озерамъ... Тамъ у меня есть овцы.

   - А какое это перо у тебя? - говоритъ Кристка.

   - Орлиное. Хочешь его?

   - На что мнѣ? Куда я его приколю? Къ платку?

   - Сиди! отвѣчалъ парень и провелъ рукой по ея груди.

   - Ну-ну, тише!..

   Она оттолкнула его локтемъ, такъ что у него рука назадъ отлетѣла и дрожь прошла по тѣлу, а особенно по спинѣ.

   - Да ты Христова невѣста, что-ль?

   Онъ старался не показывать виду, но былъ смущенъ. Кристка почувствовала себя совсѣмъ смѣлой. Хотѣла сказать ему что-нибудь такое, чтобы осмѣять его, но, какъ взглянула на его румяное лицо подъ черной шляпой, на которой торчало длинное перо, переливавшее на вѣтру, такъ и не могла добыть изъ себя ни одного рѣзкаго слова. Онъ это замѣтилъ и снова улыбнулся:

   - Можно подумать, что ты злая!

   И сѣлъ съ ней рядомъ на холмикѣ.

   - У меня есть время,- сказалъ онъ.

   - Да вѣдь еще рано,- отвѣтила Кристка, чувствуя, что тѣло у нея словно млѣетъ.

   - Что это ты пѣла, когда я сюда шелъ?

   Кристка сама удивилась: она почувствовала вдругъ, что ей стыдно, а этого съ ней никогда еще не случалось.

   - Да вѣдь ты слышалъ.

   - Ну, такъ, какъ?

   - Забыла!

   - Какъ бы я тебѣ не напомнилъ!

   - А какъ? - Кристка вспыхнула и итвела голову въ сторону.

   - Да вотъ такъ! - и нарень схватилъ ее за полосатый платокъ и притянулъ къ себѣ.

   - Откуда ты? - спросила черезъ минуту Кристка.

   - Изъ Гроня.

   - А как³я овцы у тебя на Озерахъ?

   И недовѣр³е закралось въ ея горскую голову.

   - И, да я тебѣ только такъ сказалъ. Нѣтъ у меня тамъ никакихъ овецъ! - сказалъ Ясекъ.

   - А что?

   - Я только пройду тѣми краями, по Лиловымъ.

   - Куда?

   - Къ Тиховерховью. Повидаться тамъ кой съ кѣмъ надо.

   Глаза его хитро блеснули изъ-подъ рѣсницъ. Поглядѣла на него Кристка: два ножа за ноясомъ и пистолетъ.

   - Э! - подумала она.- Да это разбойникъ!..

   И сразу какое-то удивлен³е и какой-то восторгъ наполнили ей сердце.

   - А когда будешь возвращаться?

   - Да такъ черезъ недѣльку, иль дней черезъ пять. Тутъ будешь пасти?

   - Тутъ!

   - А какъ тебя зовутъ?

   - Кристка. А тебя?

   - Янъ. Поцѣлуешь?

   Кристка сильно покраснѣла и опустила голову на грудь, потомъ улыбнулась и взглянула исподлобья.

   - Поцѣлуешь?

   Она тихо шепнула: поцѣлую!

   И Ясекъ обнялъ ее и поцѣловалъ; сразу какая-то томность разлилась у нея по жиламъ.

   А когда онъ пошелъ отъ нея къ лѣсу, подъ гору, стройный, высок³й, въ бѣлой блестящей чухѣ, съ длиннымъ перомъ на шляпѣ, отливавшимъ на вѣтру, что-то захватило у нея въ груди и она бросила ему во весь голосъ:

  

   Жаль тебя мнѣ, жаль тебя мнѣ,

      милъ-сердечный другъ.

   Не забуду, не забуду

      никогда тебя.

  

   А онъ ей отвѣтилъ уже изъ лѣсу:

  

   Не плачь, красотка, хоть на разбой иду,

   &nbs