Неизвестные Авторы - Русские повести 15-18 веков

господарем сына Влада Цепеша - Влада Монаха, который княжил до 1506 или 1508 г. Дальнейшее сообщение повести о том, что Влад Монах женился на вдове убитого Стефаном III Басараба, - вряд ли достоверно. По-видимому, автор смешал Влада Монаха с Раду Красивым, которого Стефан III разбил в 1472 г., а его жену посадил на валашский престол вместе с Басарабом.

   ...преписах аз грешных Ефросин. - Ефросиний - иеромонах Кирилло-Белозерского монастыря, известный своими "Ефросиновскими сборниками".

  

  

   Основные эпизоды "Повести о Петре, царевиче ордынском", в которых в хронологической последовательности рассказывается о жизни главного героя ее, складываются в законченную художественную биографию выходца на Русь, ордынского царевича, племянника хана Берке. А затем повествование переходит в семейную хронику рода Петрова - его детей и внуков. И все это дается на фоне татаро-монгольского ига и крупных и мелких феодальных распрей русских князей. Относительно краткая повесть вмещает в себя рассказ о событиях, растянувшихся на протяжении целого столетия. Но истинный смысл ее выходит далеко за грани биографии ордынского царевича и семейной хроники его потомков. История этого произведения в известной мере раскрывает его идеи и тенденции.

   В русских землях, граничивших с Золотой Ордой, очевидно в XV веке сложилась легенда об ордынце - основателе монастыря или церкви. Были особые исторические причины, вызвавшие ее появление.

   В XIV-XV веках, в связи с увеличением династических линий, междоусобной борьбой и падением Золотой Орды, лишенные уделов члены знатных татаро-монгольских родов стали переходить к московским князьям на службу со своими семьями, свитой и выводимыми ими из Орды татарами. Московские князья из политических видов "честили" и содержали этих ордынских выходцев, раздавая им города в удел или в кормленье. На ордынских "царевичей" московские князья нередко опирались в своей борьбе с удельными княжествами и татарами. Обживаясь на русских землях, "царевичи" крестились, и их потомки уже в качестве русских бояр и князей продолжали служить при московском дворе. Память о родоначальниках этих обрусевших фамилий нередко окружалась благочестивыми легендами, которые в глазах древнерусского общества должны были возместить их нехристианское происхождение. Переход "царевичей" на службу к московским князьям истолковывался в этих легендах как следствие воли провидения; сами же "царевичи" оказывались избранниками божьими. Это избранничество обычно внешне иллюстрировалось наличием монастыря или церкви, основание которых приписывалось выходцу из Орды.

   Легенда об ордынце - основателе монастыря или церкви, очевидно, пользовалась весьма широким распространением. Во всяком случае, мы встречаемся с рядом ее позднейших обработок. Наиболее близким к начальному виду легенды нам представляется московское легендарно-политическое сказание об ордынском князе Чете. Род бояр Годуновых считал своим предком легендарного ордынского выходца князя Чета и щедро одарял основанный им, по преданию, Ипатьевский (у Костромы) монастырь. Соответствующее сказание подробно рассказывает о переезде князя Чета на Русь.

   В 1330 году знатный татарский вельможа, князь Чет, с детьми и многими мурзами бежал из Золотой Орды, потрясаемой междоусобицами. Плывя вверх по Волге, он заболел, остановился у места слияния Волги и Костромы и раскинул на берегу свои шатры. Здесь он увидел чудесное явление иконы с изображением богородицы, апостола Филиппа и мученика Ипатия. Изумленный видением, Чет крестился, выздоровел и на месте видения построил церковь во имя Троицы с приделами Ипатию и апостолу Филиппу. Возникший у церкви монастырь получил название Ипатьевского. {"Русский временник", 1790, стр. 168; Mих. Диев. Историческое описание костромского Ипатьевского монастыря, М., 1858, стр. 5-6,75-77; П. Ипатьевский монастырь. - "Отечественные записки", 1820, No 1, май, стр. 2-4, 29; А. Козловский. Взгляд на историю Костромы, М., 1840, стр. 30; Амвросий Орнатский. История российской иерархии, ч. II, М, 1810 сто. 632-634.}

   Отсутствие родовитости бояр Годуновых и происходящих от них дворянских фамилий (Сабуровых, Шейных, Вельяминовых) возмещалось в сказании богоизбранничеством легендарного родоначальника этих фамилий - князя Чета.

   Вариацией легенды об ордынце - основателе монастыря или церкви, является и малоизвестное в нашей науке великоустюжское сказание об ясащике Буге. Это сказание обычно включается в житие Прокопия Устюжского, но оно известно и поздней устюжской летописи. Фабула этого произведения связана с XIII веком, и оно сильно насыщено воспоминаниями исторического и политического характера о народных восстаниях против татар при Александре Невском.

   В Устюге жил татарский ясащик Буга; он "взял у некоего крестьянина дщерь девицу насилием за ясак". Но вот от Александра Невского приходит грамота, "что татар бити"; девушка предупредила об этом Бугу, который умолил устюжан не убивать его, а крестить. Затем он "с девицею же венчася, и наречено быть имя ему Иван". Дальше следует рассказ об основании церкви: "Се же бысть чюдо дивно. Сей Буга-Иван, сед на конь, поеде с соколом на Устицы; и бысть во утрии день красен, и одержим бысть сном, и взыде на гору, и слез с коня и привяза за древо; а сокол посади на луку у седла, а сам ляже на землю и усну. И явися ему во сне Иван Предтеча, глаголя: "На сем месте постави церковь мою во имя мое". И востав от сна своего и потом постави на том месте, еже есть на Соколе горе, церковь Рожества Ивана Предтечи".

   В этом сказании очень ясно очерчиваются три основных звена сюжета об ордынце - основателе монастыря: отказ знатного ордынца от своей родины, чудесное видение ему святого, основание церкви. При этом и самая обстановка чудесного видения ордынцу описана здесь уже в твердо определившихся формах: Буга охотится с соколом; засыпает во время охоты; во сне видит святого, приказывающего ему построить церковь, и пр.

   Наличие легенды об ордынце - основателе монастыря или церкви в ряде литературных обработок древней Руси дает основание предполагать, что и в "Повести о Петре, царевиче ордынском" рассказ о Петре также восходит к этой легенде. Действительно, в этой части "Повести" - в рассказе о Петре - точно повторяется сюжетная схема народной легенды об ордынце в том виде, в каком она обнаруживается, например, в сказании о Буге.

   Ордынский царевич, племянник хана Берке, был увлечен проповедью ростовского епископа Кирилла, приехавшего в Орду. Под влиянием Кирилла юный племянник хана решает бежать на Русь. По прибытии в Ростов ордынский царевич был очарован великолепием церковного богослужения. Он увидел "церковь, украшенну златом и жемчюгом и драгым камением, акы невесту украшену. В ней же пения доброгласная!.." Эти впечатления побуждают царевича креститься. Он получает христианское имя - Петр. Петр ведет христианский образ жизни, но "и царския своея не преставая утехи: бе выездя, при езере Ростовстем птицами ловя". Однажды во время соколиной охоты он уснул на берегу озера. Тогда явились ему сначала во сне, а после пробуждения и наяву апостолы Петр и Павел. Они "вдаста ему два мешца и глаголаста: "Возьми сия мешца, в едином ти злато, а в другом сребро". Затем апостолы повелевают Петру на месте его сна построить церковь. Эпизод об основании церкви изложен пространно и красочно. Петр по требованию ростовского князя выкладывает границы отведенной под церковный двор земли монетами, чередуя девять серебряных и десятую золотую. Это монеты из мешков, врученных ему апостолами. В мешках же деньги не убывали. Князь щедро наделил построенную церковь землями, выдав на них грамоты. Он так сильно привязался к Петру, что побратался с ним в церкви. Петр дожил до глубокой старости и был похоронен в построенной им церкви; "и от того дне уставися монастырь сей", то есть Петровский.

   За этим красочным рассказом легко ощущается сюжет легенды об ордынце - основателе монастыря или церкви.

   Оформление биографии Петра, первоначально, очевидно, в форме устной легенды, было первым и главным этапом в создании "Повести о Петре, царевиче ордынском". Когда она была записана и в каком виде - для решения этого вопроса у нас нет данных. Можно только предполагать, что в церковных летописных записях Петровского монастыря она появилась не раньше начала XV века, так как сама легенда об ордынце - основателе монастыря или церкви только к этому времени могла приобрести свой вполне определившийся вид. Если это предположение верно, то тогда можно более отчетливо представить дальнейший путь подготовки "Повести". К записанной уже легенде о Петре стали постепенно добавляться записи о наиболее замечательных фактах жизни его детей, а затем - внуков и правнуков. Дети ростовского князя, современного Петру, помня побратимство его со своим отцом, звали его дядею. Но их дети уже по-иному взглянули на дело: "Дед бо наш много у него сребра взя и братася с ним в церкви, - говорили они о Петре, - а род татарскый, кость не наша. Что се есть нам за племя. Сребра нам не остави ни сей, ни родители наши". И стали отнимать "лузи и украйны земли" у сына Петрова, который ходил в Орду жаловаться и получил "грамоту с златою печатию" на свои земли. Также и у внука Петрова, Юрия, правнуки старого князя стали отнимать право ловить рыбу в озере, доказывая, что вода ему не принадлежит, хотя он и имеет грамоты на землю. По вызову Юрия приезжает ордынский посол и предлагает ростовским князьям снять свою воду с земли потомков Петра; когда же они отказываются выполнить это, он замечает: "Аще не можете сняти воду с земля, то почто своею именуете", и грамотой подтверждает права внуков Петра на землю и воду. Наконец, и из жизни правнука Петра, Игната, повесть передает весьма красочный эпизод. Войска Ахмыла (1322), разорив Ярославль, направились к Ростову; в ужасе перед ними побежали ростовские князья и епископ Прохор. "Игнат же извлек меч и угна владыку и рече ему: Аще не идеши со мною противу Ахмыла, то сам посеку тя. Наше есть племя и сродичи. И послуша его владыка". Взяв "тешь царскую, кречеты, шубы и питие", Игнат в сопровождении епископа и всего клироса с крестом и хоругвью встретил Ахмыла "и сказася ему древняго брата царева племя", предотвратив этим разгром Ростова.

   Можно думать, что первоначальные летописного характера заметки о жизни Петра и его потомков выглядели как разрозненные, но идущие в хронологическом порядке, краткие и сухие записи. Они не были еще объединены единой идеей и ясной тенденцией, не были выражены в рамках определенного стиля. Условия для создания "Повести о Петре, царевиче ордынском" наступили несколько позже образования кратких записей о Петре и его потомках. Возникновение "Повести" нельзя отнести ко времени более раннему, чем конец XV века. Только учитывая конкретную историческую и политическую обстановку Ростовского княжества этого позднего в его самостоятельной жизни времени, можно понять истинный смысл "Повести о Петре, царевиче ордынском" - ее стремление обосновать неоспоримость прав потомства Петрова и Петровского монастыря на земли и воды, приобретенные когда-то Петром.

   К концу XV века Ростов Великий потерял не только всякую политическую самостоятельность, но постепенно и всю свою территорию, перешедшую во владение московских князей. Наконец, происходит событие, которое должно было взволновать всех местных патриотов: в 1474 году великий князь Иван III покупает Борисоглебскую сторону Ростова, еще называвшуюся вотчиною ростовских князей. Москва теперь становится полновластным хозяином ростовских земель. Монастыри, и в частности Петровский, владевший большими землями, имели все основания для тревоги. Приемы управления московских наместников хорошо были известны в Ростове и нашли свое образное выражение в ряде литературных памятников. Так, например, в житии Сергия, отец которого, ростовский боярин, вынужден был в свое время покинуть Ростов, дается следующая картина первых лет подчинения Ростова Ивану Калите: "Увы, увы и тогда граду Ростову, паче же и князем их, яко отъяся от них власть, и княжение, и имение, и честь, и слава, и вся прочая и потягну к Москве". О наместнике же Москвы Василии Кочеве житие замечает: "Егда внидоста в град Ростов, тогда возложиста велику нужю на град, да и на вся живущая в нем, и гонение много умножися и не мало от ростовец москвичей имения своея с нужею отдаваху, а сами противу того раны на телеси своем со укоризною взи-мающе... И самого того епарха градского... стремглавы обесиша... и бысть страх велик на всех слышащих и видящих сия, не токмо во граде Ростове, но и во всех пределах его" ("Житие преподобного и богоносного отца нашего Сергия Чудотворца и похвальное ему слово, написанные учеником его Епифанием Премудрым в XV веке". - "Памятники древней письменности", СПб., 1885, стр. 33-34). Подобную же характеристику порядков, вводимых Москвой в присоединяемых областях, дает и известная местная летописная запись (ростовская или ярославская), тоже конца XV века, об открытии мощей ярославских князей Федора и его сыновей ("Летописный обзор достопамятных событий Ростовской области". - "Ярославские епархиальные ведомости", 1868, No 9).

   В этой атмосфере местной трагедии, болезненно переживаемой отдельными княжествами в период образования единого национального Русского государства, в стенах Петровского монастыря и была обработана легенда об ордынце - основателе монастыря или церкви, применительно к патрону Петровского монастыря - Петру, царевичу ордынскому. Это одно из запоздалых выражений протеста против политики объединения всех северо-восточных русских княжеств вокруг Москвы. Политический консерватизм автора, болезненно переживающего потерю местных привилегий, не позволил ему оценить эту политику в более широких перспективах. Наоборот, автор стремится всячески защитить местные привилегии, в частности - привилегии Петровского монастыря. Он приводит юридические основания владения Петровским монастырем земельными и водными угодьями. Это -выдача грамоты князем Борисом Васильевичем на угодья, отходившие к монастырю.

   Но в представлении автора не менее существенное значение имеет апелляция к легенде, поэтому с такой тщательностью он разукрашивает сюжет легенды об ордынце - основателе монастыря или церкви и историческими фактами из жизни Ростова Великого конца XIII-XIV века и литературными мотивами. Так, например, изображение явления ордынскому царевичу во сне апостолов он пополняет мотивом передачи царевичу мешков с чудесными неубывающими золотыми и серебряными монетами как символ того, что основание монастыря совершается по воле провидения. Самое же приобретение земель и вод для монастыря он изображает в художественно завершенном эпизоде выкладывания покупаемой для храма земли золотыми и серебряными монетами.

   Трудно определить, из какого источника автор повести заимствует мотив выкладывания повеохности покупаемой земли золотыми и серебряными монетами. Можно только сказать, что этот мотив хорошо известен буддийским легендам и что он проник в барельефы башен Будда-Гайя и Бхаохут. Бхархутская ступа - буддийский алтарь, построенный во II веке до нашей эры, украшен рельефными изображениями разных легендарных сюжетов. Изображения сопровождаются надписями. В одной из таких надписей речь идет о покупке земли с религиозной целью. В надписи читается: "[Сад] Анатхапиндико дарит Жеты, выкладыванием десяти миллионов купивший (его)". "Слова эти, - говорит И. П. Минаев, - поясняют легенду, рассказанную в чуллавагге и изображенную на барельефе: Анатхапиндико, один из верующих богачей, купил для Буддхы у Жеты сад; купил это место за дорогую цену, деньгами уложив всю почву. На это обстоятельство и намекают слова надписи: "выкладыванием десяти миллионов (то есть монет)". В тексте чуллавагги, где рассказывается самая легенда, встречается подобное же выражение, то есть говорится следующее: "Анатхапиндика домохозяин на телегах золото приказал свезти, Жеты сад десяти миллионов выкладыванием приказал выложить". В более позднем тексте при изложении той же легенды стоят слова: "выкладыванием десяти миллионов... купив"". {И. П. Минаев. Буддизм. Исследования и материалы, СПб., 1887.} "Повесть о Петре, царевиче ордынском" сложилась в княжестве, имевшем свои прочные культурные и литературные традиции, что не прошло бесследно для ее содержания и стиля. Ее автор обнаружил значительную осведомленность в истории своего Княжества, в местных преданиях и в письменности своего времени. Очевидно и то, что он обладал незаурядным литературным талантом, благодаря которому он смог создать произведение, оригинальное по своим литературным особенностям в кругу жанров, определившихся к концу XV века.

   Действие повести развертывается на определенном историческом фоне. В ней мы находим изображение ряда исторических событий и лиц или же глухие упоминания о них. Изображение исторического фона - взаимоотношений Ростова с Золотой Ордой - не противоречит тому, что мы знаем по историческим документам о подобных же взаимоотношениях с Ордой других русских княжеств.

   Исторические события, указываемые в повести, или подтверждаются документами, или же являются весьма правдоподобным дополнением к тому, что мы знаем по истории Ростовского княжества. Таким, например, является эпизод с ханским послом Ахмылом. Ахмыл пришел на Русь в 1322 году вместе с Иваном Даниловичем Калитой, который в то время находился в бооьбе с тверским князем из-за великокняжеского достоинства. Известное по летописи взятие Ярославля Ахмылом - это не что иное, как карательная экспедиция в интересах Ивана Даниловича Калиты. Повесть о Петре, царевиче ордынском, сохранила ценное историческое указание на то, что такая же карательная экспедиция была направлена и против Ростова. Не состоялась она будто бы вследствие находчивости внука Петра, Игната.

   Время жизни и деятельности исторических лиц, упоминаемых в повести, известно по бесспорным документам; и указания документов не противоречат хронологии повести. На этой хронологической канве, имеющей реальную историческую основу, вышит весь повествовательный узор жизни и деятельности лиц, по историческим документам неизвестных: Петра, царевича ордынского, его сына Лазаря, внука Юрия и правнука Игната. Но учитывая, что повесть, написанная гораздо позже того времени, к которому относятся изображаемые в ней события, нигде (за единичным исключением - время правления хана Берке) не допускает хронологических несообразностей, следует предположить реальную основу и там, где она говорит о Петре и его потомстве. Иначе трудно представить себе, чтобы в такую сложную мозаику дат, имен и событий, нигде не нарушая хронологии, была позже вправлена легендарная семейная хроника Петра, царевича ордынского.

   Легендарный сюжет в руках автора повести наполнился живым содержанием, получил историческую и бытовую окраску. Автор сумел, соблюдая историческую перспективу, показать всю сложность взаимоотношений русских с татарами, в XIII и XIV веках глубоко пустившими корни в Ростовском княжестве и не возбуждавшими симпатий. Ростовский князь сперва не дает земли Петру, а потом соглашается продать ее за непомерно высокую цену; и епископ услужливо благословляет эту сделку, говоря царевичу: "Чадо Петре, господь рече своими усты: всякому просящему дай, и ты убо не пощади родителей имения; пишется бо: чванец масла не умалися, горсть муки не оскуде... дай же князю волю, яко же хощет". Еще ярче обнаруживаются эти взаимоотношения в более поздних событиях. Внуки старого ростовского князя раздраженно заявляют о Петре и его потомстве: "а род татарскый, кость не наша. Что ее есть нам за племя". Ахмыл же говорит Игнату: "Благословен же и ты, Игнате, иже упасе люди своя и соблюде град сей. Царева кость, наше племя; еже ти зде будет обида, да не ленися ити до нас". Весьма показателен для характеристики русских и татар и эпизод с грамотами. Князь предлагает Петру грамоты на земли, Петр возражает: "Аз, княже, от отца и от матери не знаю землею владети, и грамоты сия чему суть". Тогда князь снисходительно замечает: "Аз тебе все уряжу, Петре. А грамоты суть на се: да не отимают тех земель мои дети и внуци у твоих детей и внуков по нас". Это - образно выраженное представление автора повести о большей государственности русских по сравнению с ордынцами. И все это дается на фоне более широких и важных политических и культурных взаимоотношений Ростовского княжества и Орды: поездок епископа в Орду, проповеди христианства в Орде, получения прав на передачу "оброков годовниих в дом святыя богородицы" и приездов ханских послов для разбора тяжб, одной из сторон в которых являются сами князья ростовские.

   Не менее подробно и ярко характеризуется и внутренняя жизнь Ростова. Здесь говорится об архитектурных богатствах древнего Ростова: его церкви украшены "златом и жемчюгом и драгым камением"; "владыка Игнатий и нача (церковь) крыти оловом и дно мостити мрамором". Как о признаке высшей культуры упоминается о пении в соборной церкви на русском и греческом языках. Живо рисуются картины построения "обыденной" церкви, раздачи богатой милостыни и кормления нищих. Говорится о получившем в XV веке широкое распространение обычае братания в церкви, о соколиной охоте, о ссорах из-за рыбной ловли на озере Неро и т. д. Одним словом, на основании личных наблюдений и преданий автор повести дает широкую картину быта древнего Ростова XIV-XV веков.

   Хорошо знает автор и письменность. Он сравнивает царевича Петра то с Мельхиседеком, то с Евстафием Плакидой; и эти сравнения, как и лирические отступления автора, сделаны твердой рукой писателя, хорошо владеющего риторическим житийным стилем, но не злоупотребляющего им. Легко и свободно, но и очень умеренно, пользуется он цитатами из книг священного писания.

  

   "Повесть о Петре, царевиче ордынском" печатается по списку начала XVI века Гос. Публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина, Софийск. No 1364, лл. 333-343 об., публикуемому впервые.

  

   Стр. 98. ...царя Берки. - Берке - хан Золотой Орды (1257-1266). Захватил власть после смерти своего брата Бату (Батыя), убив его сына Сартака. Основал город Сарай-Берке (теперь на его месте город Ленинск), который предполагал сделать своей столицей, перенеся ее из Старого Сарая, основанного Бату в низовьях Волги. С именем Берке связано проведение поголовной переписи на Руси, от которой было освобождено только духовенство. Перепись и сбор дани, проводимые ханскими баскаками, многие русские города не раз встречали массовыми восстаниями. Русские князья должны были теперь чаще совершать унизительные поездки в Орду на поклон хану и преподносить ему подарки. Из политических соображений Берке принял мусульманскую веру, однако в своей столице позволял русским свободно совершать православные богослужения.

   Ростов - один из древнейших русских городов. В XI веке - политический центр Северо-Восточной Руси, столица Ростово-Суздальского княжества, с 1207 г. - главный город Ростовского удельного княжества. В 1474 г. присоединен к Москве. Ныне районный центр Ярославской области.

   ...епископу ростовскому Кирилу... - Имеется в виду Кирилл II (ум. в 1262 г.), епископ ростовский (1231-1261). О его поездках в Орду летопись не упоминает.

   ...слышав от него о святем Леонтии... - Леонтий - епископ ростовский (ум. в 70-х гг. XI в.). До возведения на епископскую кафедру (не позже 1051 г.) - инок Киево-Печерского монастыря? Был ли он "греческия земля родом", точно не установлено. Летопись упоминает о нем как о распространителе христианства в Ростове. В 1164 г. церковь причислила Леонтия к лику "святых", открыв его "мощи", которые вначале были установлены в ростовском храме Ивана Богослова, а в 1213 г. перенесены во вновь отстроенный Успенский собор. Описания "жития" Леонтия сохранились во многих списках.

   Стр. 98. ...князи ярославстии... - В середине XIII в. в Ярославле княжил сын смоленского князя Мстислава Давыдовича - Федор (ум. в 1299 г.), женившийся на дочери умершего в 1249 г. ярославского князя Василия Всеволодовича. После смерти Федора ярославским князем стал его сын Давид (ум. в 1311 г.).

   ...в дом святыя богородица - в Успенский собор.

   Стр. 99. Мелхиседек, или Мельхиседек - апокрифический персонаж. В одном из апокрифов рассказывается, как Мельхиседек посоветовал своему отцу, палестинскому царю-язычнику Мелхилу, приносить жертвы не идолам, а небесному богу. Разгневанный царь решил убить сына. Тогда Мельхиседек убежал на гору Фавор и пробыл там долго. Бог повелел Аврааму идти к Мельхиседеку и получить от него благословение и причастие, как от иерея.

   ...по мале времени царю Берке умерши. Орде мятущеся и искания отроку не бе, крести сего отрока святый владыка... - Хан Берке умер в 1266 г. во время похода на Кавказ. Его место занял брат Менгу-Тимур, который за время своего владычества в Золотой Орде (1266-1280) занят был войною с монгольской династией Хулагидов за обладание Азербайджаном. Крещение ордынского царевича повесть приписывает епископу Кириллу. Однако последнего в то время уже не было в живых: он умер четырьмя годами раньше хана Берке.

   Игнатий - епископ ростовский (1262-1288). Как сообщает летопись, Игнатий в 1280 г. покрыл оловом и вымостил красным мрамором Успенский собор в Ростове; несколько раз ездил в Орду по делам церкви.

   ...при езере ростовстем... - Ростов расположен на берегу озера Неро.

   ...древний Евстафий Плакыда... - Евстафий Плакида - римский вельможа и полководец. Согласно легенде, Плакида еще в язычестве отличался добрыми делами. Однажды на охоте он увидел оленя с крестом между рогами и услышал голос, повелевший ему креститься. Став христианином, Плакида впал в немилость двора и вынужден был скитаться, терпеливо перенося всевозможные несчастия. Спустя много лет император Траян с почестями вернул его в Рим. После смерти Траяна император Адриан предал Плакиду за христианство мученической смерти (ок. 118 г.). Церковь причислила Евстафия Плакиду к "лику святых".

   Стр. 100. Призва князя... - Во время епископства Игнатия в Ростове княжили: Борис Василькович (ум. в 1277 г.), а затем сын его Константин Борисович (ум. в 1309 г.). По-видимому, повесть имеет в виду последнего, называя его в дальнейшем "старым князем".

   Стр. 103. И от того дне уставися монастырь сей. - Петровский монастырь в Ростове был создан значительно раньше. По свидетельству Лаврентьевской летописи (записи под 1214 и 1216 гг.), он существовал уже в XII веке.

   Стр. 103. Внуци же стараго князя... - По-видимому, речь идет о внуках князя Константина Борисовича - Константине Васильевиче и Федоре Васильевиче, которые поделили между собою Ростовское княжество.

   Стр. 104. Прииде Ахмыл на Русскую землю... - Ахмыл - посол золо-тоордынского хана Узбека. Летописи сообщают, что он пришел на Русь в 1322 г. вместе с возвращающимся из Золотой Орды московским князем Иваном Даниловичем Калитой и в том же году разорил Ярославль.

   Прохор - епископ ростовский (1311-1328), до этого архимандрит спасский в Ярославле.

  

  

   Во второй половине XV века в московской литературе получила широкое распространение тенденция к переосмыслению местных литературных и народно-поэтических произведений в общерусском направлении. Одним из интереснейших фактов этого рода является создание около 1456 года московским книжником на основе местных смоленских преданий "Повести о Меркурии Смоленском".

   Задолго до этого времени о Меркурии, спасшем Смоленск от Батыя, сложилась местная смоленская народная легенда. Долгие годы она существовала в устной традиции. События, о которых в ней шла речь, как и личность самого Меркурия, не известны ни по летописи, ни по другим историческим источникам. Умолчание летописи о нападении Батыя на Смоленск и народную легенду о чудесном подвиге Меркурия, будто бы отразившего такое нападение, можно понять только как согласное свидетельство о том, что Смоленск уцелел от татаро-монгольского разорения в первой половине XIII века. И действительно, известия о подчинении Смоленска татаро-монголам относятся только к третьей четверти XIII века. Таким образом, народная легенда о Меркурии Смоленском сложилась, очевидно, в объяснение того факта, что Смоленск уцелел в годину общего бедствия Русской земли.

   Народная легенда о Меркурии Смоленском возникла на основе древнейших полуисторических преданий о борьбе древней Руси с восточными народами - касогами, печенегами и др. И летописи и народный эпос сохранили сказания и былины, по своему содержанию, отдельным подробностям и последовательности рассказа напоминающие повествование о Меркурии. Таковы сказание о переяславском богатыре Демьяне Куденевиче и былина о Сухмане Домантьевиче. Демьян Куденевич (Никоновская летопись, 1148) защищает Переяславль от нападения Глеба Юрьевича с половцами. Он так же благочестив, беззаветно храбр, с таким же глубоким ощущением воинского долга, как и Меркурий. Самая обстановка борьбы в летописном рассказе сильно напоминает "Повесть о Меркурии": враги подходят к городу внезапно, на ранней заре; Демьян Куденевич выезжает в бой или со слугою, или один; он разбивает врагов, которые, "страхом одержими, бежаха спешно каждо во свояси", а сам Демьян умирает от ран, вернувшись в город. Типичные черты подобных сказаний сохранила и былина о Сухмане Домантьевиче, обставив их новыми эпическими подробностями.

   Этот старый эпический сюжет и нашел новое применение в годы татарского нашествия, изменившись соответственно обстоятельствам события и местным смоленским условиям. На старую эпическую основу легли прежде всего черты христианской легенды и жития. Сохранение Смоленска на фоне общерусского бедствия было истолковано как проявление сверхъестественной помощи, а поэтические средства для ее изображения были взяты из переводных агиографических произведений из жития Меркурия Кесарийского, легенды об убийстве императора Юлиана Отступника и из сказания о Дионисии Ареопагите. А. Кадлубовский предполагал даже, что и самое сказание о Меркурии Смоленском явилось в итоге приурочения к русской почве рассказов о Меркурии Кесарийском ("Очерки по истории древнерусской литературы житий святых". Варшава, 1902, стр. 74). Если и не принимать этого вывода полностью, то все же некоторые детали русской легенды о Меркурии близко соприкасаются со сказанием о Меркурии Кесарийском: Меркурий защищает Смоленск также по приказанию богоматери, явившись "на ее зов; он завещает хранить его оружие над своим гробом и т. д.

   Мотив усеченной головы не был особенно популярен на Руси. Проникновение его в Смоленскую землю можно объяснить влиянием западноевропейских рассказов о мученике, несущем свою голову в руке. Это представление на Западе было широко распространено в легендах и изображениях и относилось к Дионисию и ряду других святых. В местах соприкосновения русского населения с Западом, в частности в Смоленском княжестве, мотив этот легко мог устным путем перейти на Русь.

   Уже в устную легенду проникли местные смоленские подробности: Меркурий молится у креста в окрестностях Смоленска, сражается с татаро-монголами у Долгого моста и умирает у Мо-логинских ворот.

   В XV веке легенда об избавлении Смоленска от Батыя с образом Меркурия как защитника Смоленской земли, постепенно обрастая церковными мотивами, окончательно сложилась. Во второй половине этого века она получила литературную обработку в виде повести в том составе, в каком мы ее теперь знаем. В ней рассказывается о нападении войск Батыя на Смоленск и о защите города воином Меркурием, который, разбив врагов и исполнив этим подвигом свое назначение в мире, гибнет от руки "прекрасного воина" (ангела), отсекающего ему голову.

   Можно в известной мере воссоздать обстановку, при которой легенда о Меркурии получила литературное оформление. Икона богоматери Одигитрии смоленской, одно из "чудес" которой излагается в повести о Меркурии, в конце XIV или в самом начале XV века была вывезена из Смоленска в Москву и до 1456 года стояла на великокняжеском дворе у церкви Благовещения. В 1456 году из Смоленска в Москву прибыл епископ Мисаил со многими смоленскими жителями просить великого князя, чтобы тот разрешил взять икону в Смоленск. Великий князь после совета с митрополитом и боярами решил исполнить просьбу смолян. По этому случаю он устраивает торжество. Митрополит Иона и "весь священный собор" приходят в церковь Благовещения и совершают пред иконой молебен и литургию. Здесь же присутствует великий князь, великая княгиня и дети их: Иван, Юрий, Борис; младшего сына Андрея принесли на руках. После пышно обставленного богослужения, взяв икону, московское и смоленское духовенство, великий князь, бояре и войска, собранные тогда в Москве, пошли в торжественном шествии и проводили икону до церкви Благовещения на Дорогомилове.

   Очевидно, в этой атмосфере исключительного внимания к иконе, уносимой в зарубежный тогда Смоленск, московским книжником и было дано литературное оформление ее главному "чуду". Такому предположению не противоречит и язык повести, в котором совсем нет элементов белорусской речи. Меркурий приобретает в этой книжной повести облик национального русского героя, а легендарный рассказ о поражении татар под Смоленском - значение общерусского события.

   Автор повести сохранил сюжет легенды, видимо несколько расширив его как за счет тех житийных произведений, воздействие которых сказалось еще на устной легенде о Меркурии, так и за счет других книжных источников. Изложению своему он придал ту цветистую риторическую пышность, которая стала входить в обиход русской житийной литературы второй половины XV века. Но, наряду с этим, возросшее национальное самосознание превратило под его пером заимствованный из апокрифического видения апостола Павла плач земли "за умножение грехов человеческих" в плач Русской земли по поводу нашествия татаро-монголов ("чаде мои, чаде мои... вижю вас от пазухи моея отторгаемы и в поганския рукы немилостиво впадша... аз бедная вдова бех, что первое сетую, мужа ли или любимых моих чад, вдовство же менит запустение монастырей и святых церквей и градов многых..."); биографическая же заметка о происхождении Меркурия "от римских пазух", из княжеского рода, оказалась одним из ранних проявлений популярности в Москве XV века идеи преемственности царской власти и святыни от Рима и Византии.

   Народная легенда о Меркурии Смоленском продолжала жить в устной традиции и после создания литературной повести о нем. В XVII веке она вторично была литературно оформлена, на этот раз в более кратком изложении и ближе к своему первоначальному виду.

   "Повесть о Меркурии Смоленском" печатается по списку XVII века Гос. Исторического музея, Синодальная библиотека, No 908, лл. 218 об.- 223, опубликованному ранее Л. Т. Белецким в "Сборнике Отделения русского языка и словесности Российской Академии наук", т. ХС1Х, No 8, П., 1922, стр. 55-57.

   Стр. 106. ...прихождаше ко кресту господню молитися за мир, зовомый Петровского ста. - В древнем Смоленске, как и в Новгороде, купцы объединялись в свои организации, так называемые сотни. Каждая из таких сотен имела своего патронального святого, во имя которого строилась церковь. С XII в. в Смоленске известна церковь Петра и Павла, возведенная в торгово-ремесленном посаде города на правом берегу Днепра - в Заднепровье. По-видимому, она являлась приходской церковью Петровской купеческой сотни. Возможно, что народная легенда связала моления Меркурия с Крестовоздвиженским, или Крестным, монастырем, расположенным также по правую сторону Днепра, на Покровской горе, и существующим с XII в.

   ...царь Батый пленил Рускую землю... - Батый (Бату) - монгольский завоеватель, внук Чингис-хана, основатель и хан Золотой Орды. В 1237- 1238 гг. Батый совершил поход на Северо-Восточную Русь, в результате которого разорил Рязанское княжество, овладел Москвою, Суздалем, Тверью, Владимиром и другими городами. Весною 1238 г. татарские войска двинулись к Новгороду, но, не дойдя до него менее двухсот верст, повернули обратно из-за весенней распутицы и растущего сопротивления. На пути в Орду они опустошили часть Смоленского и Черниговского княжеств. По-видимому, в это время какой-либо из отрядов Батыя подходил и к Смоленску, но не решился осадить этот хорошо укрепленный и окруженный лесами и болотами город.

   ...в соборной церкви пречистых Богородицы... - Успенский собор в Смоленске был заложен в 1101 г. Владимиром Мономахом, который перенес сюда из Киева икону богородицы Одигитрии (путеводительницы), писанную, по преданию, евангелистом Лукою. Известная под названием Смоленской, эта икона в 1398 г. была перенесена в Москву, а в 1456 г. торжественно возвращена в Смоленск. Успенский собор, в котором, как сообщает дальше повесть, находился гроб с телом Меркурия, был взорван в 1611 г. защитниками Смоленска во время осады города войсками польского короля Сигизмунда III.

   Стр. 106. ...за Непр рекою в Печерстем монастыри... - Возможно, речь идет о монастыре, который, по преданию, когда-то существовал в восьми верстах от Смоленска, в местечке, известном в XIX в. под названием Печора.

   Стр. 107. И пришед во Угры, и тамо злочестивый Стефаном царем убиен бысть. - Осенью 1239 г. Батый вновь двинулся на Русь, но теперь в южные и юго-западные земли. В 1240 г. он овладел Переяславлем, Черниговом, Киевом и опустошил Владимиро-Волынское и Галицкое княжества. В 1241 г. Батый вторгся в Венгрию. Убийство Батыя венгерским королем Стефаном - легендарный вымысел. Во время татарского нашествия венгерским королем был Бела IV (1235-1270), шестидесятитысячному войску которого Батый нанес решительное поражение, разорил страну и в 1242 г. возвратился в Орду.

   И дошед врат Мологинских... - Речь, по-видимому, идет о Молоховских воротах, из которых шла дорога в Молоховскую волость и далее на Мстиславль. По преданию, за этими воротами был воздвигнут столп в память победы Меркурия.

  

  

   Характерные особенности древней русской повести конца XV-начала XVI века ярче всего обнаруживаются в "Повести о Петре и Февронии". Среди повестей этого времени она наиболее интересна по своим идейно-художественным особенностям. В ней уже в довольно отчетливой форме наблюдаются признаки повести как определенного литературного вида на данном этапе его развития.

   Идейно-художественные особенности "Повести о Петре и Февронии", сложной по своему замыслу, отражают мировоззрение, круг понятий, идеалы красоты и морали русского писателя того времени, когда параллельно с образованием централизованного Русского государства шло формирование русской народности и создание общности русской культуры. Только учитывая эту сложность русской исторической действительности второй половины XV века (и несколько раньше), можно понять "Повесть о Петре и Февронии", понять идейно-эстетические позиции ее автора. То, что автор повести, не москвич, а житель одного из периферийных культурных и политических центров, вернее всего - Мурома, и горячий патриот своего края, освещая местную тему, в своих общественно-политических представлениях объективно отразил новый политический порядок,-в этом для "го времени не было ничего необычного. Это была определенная закономерность в развитии русской общественной жизни, культуры и литературы того времени.

   Действительно, автор "Повести о Петре и Февронии", рассказывая о прошлом своего Муромского княжества, говорил о его "золотом веке", сохраненном и разукрашенном в народной легенде; об его "идеальных правителях"; о их человеческих взаимоотношениях; о любви героини и героя, возраставшей и просветлявшейся с годами. Не забыл он рассказать и о борьбе -социальных сил их времени.

   Однако его рассказ своим внутренним смыслом обращен не к прошлому, а к настоящему. Прошлое не противопоставляется в нем настоящему, не является скрытым отрицанием его. Автор повести был человеком, остро чувствовавшим перемены в исторических судьбах Руси, и на его изображение Муромского княжества периода феодальной раздробленности легли черты, совершенно не характерные для этого периода. Он переносит в прошлое свойственные московским идеологам времени централизованного Русского государства на грани XV-XVI веков представления о князе, княжеской власти, взаимоотношениях князя и бояр и пр. Для автора повести Петр и Феврония - это истинные "самодержцы", самое нарушение "волеизъявлений" которых неизбежно порождает общенародные бедствия; они борются с боярами, стремящимися к власти, и побеждают их, и проч.

   Оценка прошлого в свете понятий, складывавшихся на новом этапе исторической жизни древней Руси, сама по себе свидетельствует о прогрессивных началах повести, раскрывает ее истинный идейный смысл. Она рисует социальный облик автора; говорит о том, что он в русской жизни того времени принадлежал к числу тех, "которые прежде всего желали, чтобы был положен конец бесконечным войнам, чтобы прекращены были раздоры феодалов..." {К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 443.} Но крайне важно отметить, что оценка прошлого в свете новых общественных понятий и представлений - это не случайность, не обмолвка, а определенное художественное средство в руках автора, которым он пользовался в какой-то мере сознательно, которое предусматривалось самой идеей повести. Счастливая случайность, вследствие которой история создания "Повести о Петре и Февронии" легко и вполне достоверно раскрывается до мелочей, облегчает решение этого вопроса. Как известно, в "Повести о Петре и Февронии" объединены два народно-поэтических сюжета - сюжет песни или сказания об огненном летающем змее и сказки о мудрой деве. Широкое распространение произведений на эти сюжеты в русском фольклоре дает возможность восстановить их в общих чертах примерно в том виде, в каком они могли быть известны автору "Повести о Петре и Февронии", и сравнить затем с самой повестью. Сравнение это весьма наглядно показывает, как смело и искусно воспользовался автор повести своими фольклорными источниками для художественного выражения идей, волновавших прогрессивные слои феодального русского общества второй половины - конца XV века.

   Перед автором "Повести" как перед художником неизбежно вставала задача художественного обобщения общественных явлений прошлого, периода феодальной раздробленности Руси, сказки о мудрой деве, - сказки, которая легла в основу второй части повести. Мудрость сказочной девы проверяется не только решением невыполнимых заданий (как это обычно делается в сказке), но и тем, сможет ли она "уврачевати" князя. Врачевание князя кладет начало романтическому содержанию "Повести", ее любовной интриге. Народная сказка превращается во второй части повести в трогательный рассказ о любви князя и дочери бортника, любви, вследствие общественного неравенства героев полной превратностей, но в конце концов побеждающей все препятствия.

   Герой и героиня, как они зарисованы в эпизодах встречи в селе Ласково, очень близко стоят к образам сказки о мудрой деве. Но есть одна любопытная деталь повествования, которая вновь раскрывает отношение автора к своему главному герою. По сказке герой - обычно недалекий парень, купец, боярин и пр. - в первой же встрече с героиней оказывается посрамленным ее мудростью: он не может понять ее иносказательных речей. В повести этот эпизод изложен иначе: не Петр, а один из его отроков встречается с Февронией и оказывается посрамленным ее мудростью. Будущего самодержца, князя Петра, автор оберегает от унижения.

   Особенно замечательно претворен в повести сказочный эпизод изгнания мудрой девы из дома ее знатного мужа. В сказке мудрую деву всегда изгоняет сам муж, убедившись в том, что она своим умственным превосходством лишает его авторитета среди окружающих. Князь Петр и в этом случае освобожден от такой неблаговидной роли, и весь эпизод дается в ином, в социальном плане. Героиня повести вынуждена оставить княжеский дом вследствие мятежа бояр. Весьма характерны черты быта и элементы реалистичности в описании этого мятежа. Боярский мятеж изображен автором как постепенно нарастающее недовольство Февронией, которая сделалась княгиней "не отечества ради ея". Сперва говорится о неприязни боярских жен к княгине незнатного происхождения. Затем кто-то из бояр подсматривает, что княгиня, выходя из-за стола, сметает в руку крошки, и доносит об этом князю как о позорном поступке. Некоторое же время спустя "приидоша к нему с яростию боляре его" и требуют удаления Февронии. Наконец, "они же неистовии, наполнившеся безстудия, умыслиша, да учредят пир. И сотвориша. И, егда же быша весели, начаша простирати безстудныя свои гласы, аки пси лающе..." Сперва бояре хотят изгнать только Февронию, но затем соглашаются отпустить вместе с нею и Петра, так как "кииждо бо от боляр в уме своем держаше, яко сам хощет самодержец быти", и дают князю и княгине "суды на реце" для отъезда. Таким образом, в повести уже говорится об изгнании не только княгини, но и князя. Причины их изгнания политические - недовольство бояр княжением Петра и Февронии, их честолюбивые намерения занять место князя. Сказка творчески переработана. Ничего нет сказочного и в возвращении героев. Причины их возвращения тоже политические. Настигшие Петра? и Февронию через день пути посланники бояр умоляют князя и княгиню возвратиться на княжение, так как "мнози бо вельможа во граде погибоша от меча. Кииждо их хотя державствовати, сами ся изгубиша". Политическая позиция автора вполне ясна: он сторонник князя и противник бояр.

   И в этой части повести автор опирается на фольклорную традицию. Ее значение особенно сказывается на создании образа княгини Февронии. Это поэтический образ крестьянской девушки, простотой и непосредственностью, сказочной "мудростью" побеждающей князя. Это образ любящей и преданной жены, умно, внешне незаметно, но постоянно благотворно влияющей на управление княжеством. Демократизм народной сказки, всегда противопоставляющей мудрую, но бедную крестьянскую девушку ее знатному мужу, сохранен и в повести. Автор удачно воспользовался тем социальным конфликтом, на котором