Григорьев Сергей Тимофеевич - Малахов курган

gn="justify">   Из окна выглядывала и прислушивалась к разговору Наташа.

   - Стрёма! Ох! - закричала Маринка со смехом.- Он от-казался: "Умру, пить не буду. Разве что принесет мне на-питься, мол, Наталья свет Андреевна! Из ее белых рук только напьюсь!" Да как сунет банник в пушку. Пушка даже захри-пела! Сам черный весь! И видать, так ему пить хочется...

   Ольга и Маринка рассмеялись, подхватили ведра и побе-жали со двора.

   - Да что вы простоволосые бегаете? Повязались бы пла-точками, срам какой!..- кричала вслед девушкам мать.

  

  

  

  

   Во двор вбежали две соседки с ведрами и коромыслами. За ними еще две. Потом сразу три. Набрав воду, матроски одна за другой шли в гору вереницей, меняя ногу, чтобы ведра не расплескались на коромыслах. Кадка опустела.

   - Давай качать еще, сынок!..

   Анна с сыном принялись за работу и снова наполнили кадку водой. Анна насыпала опять в воду соли и размешала веселкой. У Вени ныли плечи, руки от веревки горели, на ладонях вскочили мозоли.

   - Умаялся, милый? Поди отдохни, погляди, чего Наташа делает. Только руки не мочи - больнее будет... Громыхает-то как - даже уши заложило. Дым-то свет белый застит! Солнца не видно! Где-то батенька наш? Где Павел Степанович род-ной?

   - Батенька при своем деле, Павел Степанович при своем. Мы с тобой еще пять кадушек накачаем.

   - Ох, утешенье ты мое! - обнимая и целуя Веню, говорила Анна.- Поди-ка Наташу утешь, небось слезами обливается... Воды на пять кадушек, пожалуй, в колодце и не хватит.

   Веня тихо приоткрыл дверь и крадучись вошел в комнату. Наташа сидела за рабочим столиком и щипала корпию. Белая пухлая горка заметно выросла. Пальцы девушки проворно ше-велились. По щекам Наташи скатывались крупные редкие слезинки.

   Веня кинулся к сестре:

   - Не плачь, Наталья. Чего ты, глупая? Стрёму жалко, а пойти к нему боишься? Идем. Я там был - ничуть не боялся. Только лихорадка. Да уж от перца прошла. Пойдем снесем Стрёме воды.

   - Ведра нет,- улыбнувшись, ответила Наташа.

   - А мы кувшин возьмем. Ему и довольно. Вставай, по-вязывайся, пойдем. Совсем не страшно. Только на всякий слу-чай ты проглоти три зернышка перцу.

   Веня нашел берестяную коробочку с перцем и совал ее в руки Наташе.

   - Только не жуй, а прямо глотай!

   Наташа, смеясь, достала из коробочки одно за другим три зерна и проглотила...

   Девушка повязалась белым платком, утерев уголками мок-рые глаза. Веня схватил с полки красный глиняный кувшин и зачерпнул им из кадушки воды.

   - Мы с Натальей пойдем Стрёму поить. Она одна боится.

   - Подите, родные. Поди, Наташенька! А чего ты в узле несешь?

   - Да, может, его ранило - взяла ветоши да корпии на перевязку...

   - Только бы не до смерти! Ступай, доченька моя милая, ступай!

   Веня потянул Наташу за руку. Анна осталась во дворе одна. Ей хотелось заплакать, но слез не было.

   Вскоре во двор вернулись матроски с пустыми ведрами и вычерпали кадку до дна.

   - Хвалят твою воду, Анна! - говорили соседки.- Там еще девушки с нижних колодцев стали воду носить. Да матросики говорят - не та вода...

   - Моя вода особенная! - улыбнулась Анна, указав на ме-шок с солью.- Из вас бы, девушки, кто остался, а то мне одной не накачать кадушку. Хоть ты, Маремьянушка, останься.

   - А что ж, и останусь,- согласилась соседка. Женщины ушли с полными ведрами. Анна опустила бадью

   в колодец, закинула веревку на плечо и потащила. Маремьяна выливала воду в кадку из бадьи.

   Пять раз еще наполнилась до краев кадушка водою, и ме-шок с солью опустел. Солнце уже склонилось к закату. Бадья в последний раз опустилась в колодец, сухо стукнулась о каменное дно и вернулась наполовину пустая.

  

  

  

  

   Веня с Наташей свернули с Саперной дороги по взрытому боку кургана. Через несколько шагов они увидели сквозь дым старого матроса. Он лежал, опираясь на левый локоть, в спо-койной и удобной позе, лицом к морю. Матрос, заметив Наташу с братом, вынул изо рта окованную медью трубочку и при-ветливо кивнул. Наташа остановилась в недоумении: странным и непонятным казался этот мирно отдыхающий человек в по-роховом дыму при гуле канонады.

   - Здравствуйте! - сказала Наташа смущенно.- Отды-хаете?

   - Здравствуй, красавица! Отдыхаю. Милому несешь воды напиться? - взглянув на кувшин, спросил матрос.

   - Да...

   - Ну, ступай, милая, ступай: там нынче, что в сенокос, горит народ...

   - А вы оттуда, дядюшка? - спросила Наташа, не отрывая глаз от важного и спокойного лица матроса.

   - Угу! - заложив трубку в угол рта, ответил матрос.

   Веня дернул Наташу за руку и указал на покойно вытя-нутую ногу матроса: около колена на земле виднелось черное пятно.

   - Вас ранило, дядюшка? Что же вы сами пошли? Вас снесли бы...

   - Всех, не перетаскаешь, носильщиков не хватит. Думал, дойду, да вот и свалился. Прямиком шел. Рана-то пустая - кость не тронуло,- да, видно, черепок от бомбы застрял, не дает идти...

   Наташа склонилась над матросом:

   - Испейте, дядюшка, воды...

   - А милого не обездолю? Признаться, внутри горит, как в топке пароходной.

   Матрос вытер седые усы рукавом и отпил из кувшина.

   - Хороша вода! - похвалил матрос.- Спасибо. Теперь ступайте, куда шли. Скажите - там-де под горкой боцман Ан-тонов со второй вахты лежит. Когда черед дойдет, пускай придут возьмут.

   - А может, дядюшка, мы вам поможем? - предложил Ве-ня.- Вон у Наташи в узелке все есть - тряпки, корпия.

   - Помочь? Что ж, и это можно,- согласился Антонов.

   - Только я ничего не умею! - горестно воскликнула Наташа.

   - Кто не учен, научится! А ученого учить - только по-ртить. Ну-ка, хлопчик, стягивай правый сапог. Тяни, не бойся. Только, гляди, ногу не оторви.

   Матрос сел на землю и, кривясь от боли, приподнял раненую ногу.

   Веня сдернул сапог, из него на сухую траву полилась кровь. Ничего, девушка, не бойся крови. Видишь, какая ловкая.

   Пачкая руки в крови, Наташа размотала мокрую портянку и хотела обмыть ногу из кувшина.

   - Мочить не надо: кровь пойдет сильнее. Завертывай шта-нину. Выше, выше... Вот так,- командовал матрос,- я тебя научу. Не впервой ранило. В лазаретах всего насмотрелся. Мне хоть бы в фельдшера идти... Эх, трубка погасла! Хлопчик, вот огниво. Выкресай огня.

   Веня был очень польщен. Пока он возился с огнивом, матрос инструктировал Наташу:

   - Я тебя и малой и большой хирургии научу. Не надо сразу бинтовать. Мы сначала кровь остановим. Нет у тебя каболки в узелке?.. Ручничок? Ничего, и ручничок пригодится. Ишь ты, какая чудная работа! Сама плела?.. Мастерица! Ну, перетяни ручником. Туже не можешь? Эй, хлопчик, гляди, вон палка лежит, давай ее сюда... Вставь накосо. Так. Крути...

   Веня закрутил перевязку палкой.

   - Теперь, дивчина, и ранку можно повязать. А может, лучше ногу напрочь отрезать, хлопчик? Ножик у тебя есть? - подмигивая Вене, спросил матрос.

   Веня нащупал в кармане складной матросский нож.

   - Нету у меня ножа! - ответил Веня в страхе, что матрос заставит отрезать ногу.

   - Эге! Дома нож забыл? Плохой из тебя выйдет матрос. Вынь нож из моего кармана.

   - Дяденька, не надо! - закричал Веня.- Не надо резать, она срастется!

   - Надеешься? Ну ладно. А нож все-таки достань.

   Веня сунул руку в карман матроса, достал нож и раскрыл. Юнга со страхом и любопытством ждал, что станет делать боцман. Охая и кряхтя, старик запустил острие ножа в зи-яющую рану и выковырнул из нее небольшой осколок чугуна.

   - Я и говорю: черепок. Теперь, красавица, накладывай повязку.

   Наташа положила на рану корпию и сделала повязку. У матроса на лице выступили капельки пота. Наташа отерла ли-цо матроса смоченной тряпкой и поцеловала старика в щеку.

   - Спасибо, красавица! Теперь идите, куда шли. Спасибо, дорогие мои!

   - Дядюшка, лучше мы вас доведем до нашего дома. Тут недалече. Там вы отдохнете.

   - А кто же твоего милого напоит? Как его звать-то?

   - Туда еще сестрицы воду носят. Стрёмой его звать.

   - А, Стрёма? Ну, Стрёме зачем вода?! Веди меня, пожалуй, до дома. Стрёма подождет, ему не к спеху! Юнга, помоги встать...

   С помощью Вени и Наташи матрос поднялся, встал, опи-раясь на левую ногу, и обнял Веню за шею.

   - Сапог возьми,- приказал Антонов,- вещь казенная. Наташа и Веня повели матроса под руки. То прыгая на одной ноге, то пробуя опереться на раненую, матрос шел, охая и бранясь. Они шли медленно, останавливались часто отдыхать. Старик держал голову Вени крепко зажатою под мышкой, словно клюшку. Юнга задыхался. Завидев каменную ограду дома, Веня взмолился:

   - Дяденька, пусти! Ты меня совсем задавил. Постой на одной ноге. А я домой сбегаю. Там кто есть - тебя и снесут.

   - Беги, юнга. Видишь, повязка ослабла, кровь опять пошла.

   Веня вырвался из-под руки матроса, побежал к дому, размахивая сапогом, и закричал, увидев Анну у колодца:

   - Маменька, к нам раненого ведут!

   - Батюшки мои! Кого? Мишу? Стрёму?

   - Да нет. Боцман Антонов. Поди Наташе помоги... Анна кинулась со двора.

   Вместо одного раненого она увидела двоих: Антонова с одной стороны вела Наташа, а с другой - молодой матрос, заменивший Веню. Правая рука у молодого матроса с засу-ченным по локоть рукавом рубашки висела плетью, и с ок-ровавленных пальцев, словно с весенней сосульки вода, капала алая кровь.

   Дойдя до дома, оба раненых, обессилев, сели рядом на ступеньку. Антонов потрогал молодого матроса за руку. Матрос дико вскрикнул.

   - Ключицу перебило. Руку отнимут. Вчистую, парень, вы-шел. Ну-ка, бабочки, займитесь с братишкой. Кровь надо ос-тановить. А потом мне ногу покрепче закрутите.

   - Веня, чего ты там стучишь? Поди подсоби! Из дома слышался стук молотка.

   - Сейчас, маменька,- отозвался Веня.

   Юнга выскочил из дому и перепрыгнул на землю через перила крыльца. В руках у Вени палка от ухвата с крас-ным флагом: Веня приколотил к палке Ольгин красный пла-ток.

   Юнга воткнул флажок в расщелину каменной изгороди. Красный флаг обозначал перевязочный пункт.

  

  

  

  

   К вечеру канонада стихла. Только изредка то там, то здесь тявкали пушки, словно перекликались. В слободке лаяли псы. До сумерек мимо дома Могученко тянулись, напоминая уста-лых странников, легкораненые. Тяжелораненых несли дру-гой дорогой в госпиталь. Увидев красный флаг, некоторые раненые заходили в дом. Около раненых хлопотала Анна со всеми тремя дочерьми. Они потратили на перевязки всю чистую ветошь и часть новых холстов. Командовал и учил, что делать, боцман Антонов. Корпия, нащипанная из казенной ветоши по заказу госпиталя, истощилась.

   После перевязки раненые благодарили хозяйку и девушек и уходили. Но в доме осталось несколько раненых - те, кто, обессилев, не мог стоять на ногах. Их накопилось, считая и боцмана Антонова, семь человек. Они лежали на голом полу, запятнанном кровью, смешанной с землею, нанесенной на са-погах. К полу липла нога. Девушки устали и, сидя на крылечке, думали каждая о своем. Ольга про себя бранила Тараса Мокроусенко: в такой день - и не показался. Сидит, должно быть, в своей хате под горою и в ус себе не дует. Маринка, улыбаясь и хмурясь, вспоминала, как мичман Нефедов, когда она пред-ложила ему напиться, выхватил у нее из рук ведро и вылил на пушку от рыла до хвоста, словно купая коня, и ласково похлопал разогретое орудие рукою по стволу. Все кругом на кургане было черно от копоти - люди, их одежда; станки пушек казались сделанными из мореного дуба. А тела брон-зовых орудий сверкали, чугунных - лоснились: копоть не при-ставала к накаленному металлу.

   Анна не знала, куда сбыть раненых, и сердилась на боцмана. Он сидел за столом, как будто забыв о своей раненой ноге, и не отказывался, когда хозяйка ему предлагала "выкушать еще одну чашку чаю". Он выпил уже шесть и, как сообразил Веня, рассчитывал выпить еще четыре: об этом можно было догадаться по тому, что, взяв из сахарницы кусок рафинада,

   Антонов аккуратно расколол кусок своим ножом на десять равных кубиков и с каждым кубиком выпивал одну чашку.

   "Ишь, расположился! - ворчала про себя Анна.- Все тело болит - а как лечь спать? В доме чуть не десяток чужих мужиков, и шагать приходится через ноги. Грязи натаскали! И колодец пустой, полы нечем помыть".

   Наташа, видя, что мать сердита, упрекала себя за то, что привела первого раненого в дом. Слова боцмана, что Стрёме воды не нужно, не выходили у Наташи из головы: наверное, старик видел Стрёму убитым! И Ольга с Маринкой видели на батарее Панфилова, Нефедова, брата Мишу, а о Стрёме ни слова; спросить же о нем Наташа не решалась - вдруг скажут: "Да, Стрёму убило"...

   Девушка залилась слезами, выбежала во двор и кинулась к колодцу. Рыдая, она склонилась над камнями. Веня после-довал за сестрицей, обнял ее и старался утешить.

   - Слезами колодец наливаешь? Давай-ка поглядим, сколь-ко ты накапала.

   Юнга осторожно опустил бадью, тормозя блок, чтобы, уда-рившись о каменное дно, бадья не разбилась. Бадья шлепнулась в воду.

   - Аи да Наташа! - похвалил сестру Веня.- Плачь еще. Веня вытащил бадью и хотел нести воду домой:

   - А то маменька все на полы поглядывает.

   - Веня, погоди,- остановила брата Наташа.- Поди сбегай на бастион - погляди, там Стрёма или нет, а воду я сама маменьке снесу.

   Поднялся месяц. Дым растворился в прохладе вечера. Мимо дома шли в гору проворным деловым шагом музыканты мор-ского оркестра.

   Месяц играл зайчиками на больших трубах. Веня согла-сился на просьбу Наташи и припустился за музыкантами. Вслед за оркестром к дому Могученко подъехала большая фура, запряженная двумя верблюдами.

   Погонщик верблюдов, фурштатский солдат, сказал что-то верблюдам. Они остановились. Из фуры вылез Мокроусенко и вошел в дом.

   Приоткрыв дверь, он громко возгласил:

   - А нет ли у вас, добрые люди, поклажи для чумакив?

   Увидев раненых на полу, шлюпочный мастер сконфузился и смолк.

   - Вот он! - радостно воскликнула Ольга.- Все меня задразнили: "А где же твой Тарас, куда спрятался?" - а он и явился, когда надо.

   - Здравствуй, любезный Тарас Григорьич. Вот уж кста-ти-то! Да как же догадался ты? - радовалась Анна.- Гляди, какая у нас беда...

   - Да как же мне не догадаться, любезнейшая Анна Сте-пановна! Целый день с фурштатами возил всякое на батареи: порох, бомбы, а потом еще приказали брусья возить. И все одна у меня думка - вам помочь, любезнейшая Анна Степановна. Оно, конечно, фура казенная, да один раз можно. Ох, велика гроза пришла, сколько хат пошарпала, а ваша хата чистенькая стоит! А все же... Завтра совсем будет погано!

   Мокроусенко взглянул на Ольгу. Она нахмурилась. Шлю-почный мастер задумался и вдруг, осененный догадкой, спох-ватился. Он ехал с фурой затем, чтобы вывезти из дома скарб Могученко в безопасное место. Теперь-то, думал он, напуганные бомбардировкой, Могученко, наверное, согласятся.

   - От дурень же я! Зараз, драгоценнейшая Анна Степа-новна, все буде.

   Мокроусенко позвал фурштатского солдата. С помощью женщин раненых вынесли из дома и поместили в фуру в два ряда. Оставался Антонов.

   - Несите и меня,- сказал боцман,- идти не можно - но-га отнялась, совсем не чую! Спасибо, милая хозяюшка, на всем. Будь я царь, всем бы дал по медали!

  

  

  

  

   Нахимов и Тотлебен во второй раз объезжали ночью линию севастопольских укреплений и смотрели, все ли делается, как приказано. Следовало привести все батареи и бастионы в по-лный порядок, чтобы с рассветом Севастополь так же грозно отвечал на покушения врага, как это было в первый день. На батареях расчищали амбразуры, обкладывая их щеки мешками с землей турами; подсыпали валы, выгребая землю и камни из заваленных осыпями рвов; вместо подбитых орудий подвозили новые, где нужно, заменяя легкие пушки тяжелыми дально-бойными, с кораблей; в местах, опасных от продольного огня, насыпались для защиты пушек траверсы - поперечные валы. Кроме саперов, матросов и солдат, на укреплениях работали арестанты и жители городских слободок. На Пятом бастионе и на Малаховом кургане играли оркестры, в других местах работающих веселили песенники. Работа спорилась.

   Почти круглый месяц светил с безоблачного неба. Не было нужды ни в кострах, ни в факелах для освещения работ. Дневной зной сменился бодрым ночным холодком. Горный ветерок унес в море пороховой дым, дышалось легко. Непри-ятель молчал, занятый, наверное, такими же работами. Только там и тут иной раз трещали ружейные выстрелы из секретов, высланных обеими воюющими сторонами в поле.

   Нахимов и Тотлебен ехали рядом шажком, огибая вершину Южной бухты по Пересыпи.

   - Вероятно, до них доносятся наша музыка и песни,- говорил Нахимов,- а оттуда ни музыки, ни песен. У меня на душе и радостно и печально. Тяжело, а сердце прыгает.

   Тотлебену показалось немного странно услышать от адми-рала, обычно сурового и отрывистого, такие признания. Ин-женер-полковник ответил Нахимову.

   - Им нечего радоваться - они получили хороший урок. А нам нет причин предаваться печали - сегодня мы победили и можем торжествовать!..

   - Вы очень высоко оцениваете Нынешний день, полковник!

   - Как же, адмирал! Судите сами. Мы можем подвести итоги. Начнем с их флота. Флот действовал очень осторожно, и все-таки его основательно потрепали. Они будут впредь еще осмотрительнее. С моря мы безопасны. На суше они не ре-шились идти на штурм. Они убедились в силе наших батарей. И, что важнее, и наши люди уверились в силе укреплений. Вчера, признаюсь, даже меня грызло сомнение. Теперь его больше нет. Матросы-артиллеристы показали себя великолепно. Дух наш превосходен. Да, мы победили сегодня! Это великая победа: они не решились и не решатся в ближайшее время на штурм. Мы им продиктовали решение - перейти к осаде. От-сюда задача: продержаться до той поры, пока армия усилится и окрепнет. Потери наши невелики.

   - Мы понесли сегодня потерю невознаградимую! Кто за-менит Корнилова?

   - Мы потеряли верного товарища и друга. Я разделяю ва-шу скорбь. Эта утрата велика. И у меня здесь болит! - ответил Тотлебен, приложив к груди руку, в которой держал поводья. Конь Тотлебена принял движение седока за приказание остановиться. И Нахимов остановил своего коня. Тотлебен об-нажил голову, и Нахимов тоже. Несколько минут они стояли молча, слушая голоса ночи.

   С Малахова кургана доносились звуки жизнерадостного вен-ского вальса.

   - "Я счастлив, что умираю за отечество",- тихо сказал Нахимов.- Это последние слова Владимира Алексеевича. Умереть за отечество - великое счастье... Все мы здесь ляжем. Покойный прав, но надо умереть с толком и вовремя. Каждый из нас должен извлечь из своей смерти наибольшую пользу...

   - О! - воскликнул пораженный мыслью собеседника Тотлебен.- Я вас понимаю вполне, милый друг!

   - Я целовал мертвого и плакал. Да, не стыжусь: плакал. Друг и товарищ - это одно-с, а Севастополь потерял незаме-нимого начальника - это иное дело-с!

   Тотлебен сделал движение рукой в сторону Нахимова, ко-торое должно было означать: "Вы, вы у нас остались". Вслух инженер-полковник сказал:

   - Вам нужно себя беречь, Павел Степанович...

   - Вздор-с! Что я?! А Корнилов был необходимым связу-ющим звеном между армией и флотом, между Севастополем и Петербургом, вот что поймите-с! Меншиков адмирал и ге-нерал-адъютант. И Корнилов адмирал и генерал-адъютант. Меншиков его еще мог терпеть, а я для него "боцман" и "матросский батька", не больше-с!

   - К вам перейдет командование по праву. Светлейший не посягнет на вашу власть... Это было бы верхом глупости.

   - В том-то и беда-с! Он мне не станет советовать и при-казывать, это хорошо-с, но и моего совета не послушает. А это худо-с! Между армией и флотом легла пропасть. Представьте себе, я был у него, чтобы доложить о нашем несчастье. До-кладываю, а он молчит и что-то нюхает из флакона. Так я и откланялся, удостоенный только легкой иронической улыб-ки. Я спросил Таубе: "Что это такое? Что он нюха-ет?" - "А! - ответил мне лейб-медик не без улыбки.- Это новое лекарство, полученное сегодня с фельдъегерем от госу-даря". Извольте-с видеть: золотой раствор, золото в трехмил-лионном разведении. Гомеопатическое лекарство. Очень помо-гает от уныния. Унылого меланхолика превращает в пылкого сангвиника: человек готов на самоубийство, а нанюхается - и пойдет плясать трепака-с!

   - У светлейшего скептический ум! Может ли он верить в такой вздор?!

   - Вздор? Конечно-с! Но эти люди иронического склада легко поддаются всяким вздорным влияниям. И не верит и сам знает, что вздор, а нанюхается - и пойдет куролесить.

   - Да, это самый слабый пункт нашей обороны,- согла-сился Тотлебен.

   - Слабый пункт выше и дальше: в Петербурге, в Зимнем дворце. Государь все еще пишет светлейшему: "Не унывай, Меншиков!"

   - Вероятно, он нюхает в Петербурге то же лекарство?

   - Возможно-с. И он подает оттуда, за две тысячи верст пути, советы. Шесть дней туда, шесть дней назад - две почти недели. Не есть ли это глупость - руководить так войной?..

   - Да-с,- протянул Тотлебен,- неумно!

   - Больше-с: подло! Вы считаете: мы сегодня победили. Согласен. Но "они" вдруг начнут куролесить и все испортят... "Они" могут погубить армию, флот, Севастополь - Россию...

   Тотлебен промолчал и тронул коня. Всадники поднялись на Малахов курган. Матросы встретили их криками, покрыв рас-катами "ура" медные голоса оркестра.

  

  

  

  

   Усталь сморила Анну; она повалилась на постель и уснула не раздеваясь. Хоня вернулась из госпиталя, и сестры упросили ее не ложиться спать, посторожить дом, пока они "сбегают на минутку" на курган - надо узнать, что сталось со Стрёмой, да и Веня пропал.

   На кургане работы уже кончались, когда туда пришли сестры. Матросы, арестанты и народ занимались уборкой му-сора, щебня, заравнивали ямы, вырытые снарядами, и утап-тывали землю. Около подметенных пушечных платформ ар-тиллеристы аккуратно укладывали в пирамиды ядра.

   То место, где упал раненый Корнилов, кто-то догадался отметить крестом, сложенным из мелких ядер. Тщательно вы-чищенную покатую площадку все обходили стороной. Ее успели посыпать песком. Кругом стоял народ. Люди тихо говорили, глядя на эту отметину, о разных случаях минувшего дня.

   Поодаль от этого места, у подножия башни, на скамейке лицом к месяцу сидел Нахимов. По бокам его сидели Истомин и Тотлебен. Они отдыхали, перекидываясь изредка словами.

   Музыка кончилась. Оркестранты построились по два в ряд. Капельмейстер скомандовал: "Шагом марш!" Музыканты, по-блескивая трубами при свете месяца, пошли с батареи. Арес-танты гасили в песке факелы, которыми светили музыкантам.

   - Стой! Кто идет? - раздался внезапно тревожный оклик сигнальщика.

   - Матрос! - ответил голос из-за вала.

   Народ кинулся к банкету, где стоял сигнальщик. На гребне вала появилось три человека, за ними четвертый, чем-то на-груженный.

   Из толпы послышались крики и смех. Народ двинулся к тому месту, где сидели на скамье адмиралы и инженер-по-лковник. Перед скамьей толпа остановилась.

   - Дайте факел! - крикнул кто-то.

   Два факела осветили странную картину. Перед Нахимовым стоял с закрученными назад руками и широко раскрытым ртом человек исполинского роста. Светлые глаза его светились гне-вом. Шею великана охватывала петлей веревка. Один конец слегка натянутой веревки держал Стрёма, другой конец - юн-га. За ними стоял Михаил Могученко со штуцером на правом плече и пестрым пледом под мышкой левой руки.

   - Что такое? - воскликнул изумленный Нахимов.- Снять петлю! Развязать руки!

   - Есть снять петлю! - ответил Стрёма.

   Веня чмокнул с сожалением, бросив свой конец веревки. Зато Михаил передал ему штуцер, а сам кинулся развязывать руки великана.

   Освобожденный великан сорвал с шеи петлю и, вынув изо рта свернутую в тугой комок тряпку, с отвращением швырнул ее на землю.

   - Стрёма, доложи! - приказал Нахимов.

   - Был в секрете с Михаилом Могученко и юнгой, охот-никами. Мы сговорились - братишкам живого англичанина по-казать. А то он нас целый день бьет, а какой он, мы еще не видали. Подползли. Стоит вот этот, зевает, на месяц погляды-вает - видно, ему скушно,- скоро ли рассвет будет. Штуцер под мышкой на весу держит. Как его взять? Сомнительно! Кругом тишина. У нас музыка. А он поглядел, поглядел, разо-стлал одеяло - вон оно у Миши под мышкой,- лег, отдохнуть вздумал. Мы тут его мигом и накрыли: пикнуть не успел! В рот кляп забили, руки скрутили. Я ему: "Гу! Гу!"(1) - идти надо, показываю ему в нашу сторону.

  

   (1) Искаженное английское слово to go (идти).

  

   А он лежит себе. Знает, рыжий кот, что скоро придут его проверять. Что делать? Нести? Тяжело. Наладил я ему петлю. Конец я захватил на случай. "Веня,- говорю,- бери". Потянул я. Он захрипел. Я ему:

   "Будьте ласковы, вставайте. Гу! Гу! Только у меня ни гугу". Ведь понял! Встал, пошел. Вот он - можете полюбоваться!..

   - И есть чем! - улыбаясь, заметил Нахимов.- До чего хорош!

   - Девушек-то вперед пропустите, братцы! - весело крик-нули из толпы.

   Поднялась возня. Женщин вытолкнули с веселым смехом в первый ряд.

   - Ах, батюшки, стыд какой! - закричала Маринка.- Му-жик, а в юбке!

   Великан тряхнул рыжими кудрями и улыбнулся, взглянув в лицо Маринки.

   Пестрая суконная сборчатая юбка едва достигала его колен, открывая голые волосатые икры. На ногах - клетчатые чулки и крепкие туфли из некрашеной кожи'. Вся нижняя часть одежды пленного резко отличалась от верхней: он был в ко-роткой куртке с узкими рукавами и большими пестрыми эпо-летами, вроде тех, что у русских барабанщиков. Под погон на правом плече подвернута широкая ременная перевязь для пат-ронной сумки. С левого плеча свисал широкий шарф.

   - Вы стрелок шотландской гвардии? - спросил Нахимов пленника по-английски.

   - Да, сэр! - с готовностью ответил пленник.

   - Какой части?

   - Дивизии герцога Кембриджского, бригады генерала Бентинка, стрелок шотландской гвардии Малькольм Дуглас, если вам угодно знать, сэр!

   - Очень хорошо, мистер Дуглас. Я адмирал Нахимов.

   Шотландец вытянулся и сказал:

   - Ваше имя, господин адмирал, с почетом упоминается в английских газетах.

   - Ну, это слишком лестно для меня... Вы лоулендер (1), насколько я вижу? - продолжал спрашивать Нахимов.

   - Корабельный плотник из Гринока, господин адмирал.

   - Почему вы воюете с нами? Вам ясны цели этой войны, мистер Дуглас?

   - Воюет Англия. Англичанам русский флот - бельмо на глазу.

   - Но ведь вы тоже англичанин...

   - Горный поток не признает родства с ведром воды, за-черпнутым из него!

  

   (1) Лоулендер - житель низменной части Шотландии.

  

   - Хорошо-с! Очень хорошо-с! - по-русски одобрил Нахи-мов и продолжал спрашивать по-английски: - Зачем же вы поступили в солдаты? Вас напоили в кабачке вербовщики?

   - Нет, господин адмирал, я хотел уехать из дому как можно дальше. Это мое личное дело.

   - Ну, что же, надеются у вас овладеть Севастополем и русским флотом?

   - Сегодня нам читали самый свежий номер "Таймса", полученный из Лондона. В нем напечатано, что мы уже взяли Севастополь две недели тому назад и что русский император бежал в степи, где-то между Москвой и Казанью.

   Шотландец сказал это без тени улыбки.

   - Что вы думаете об этом, мистер Дуглас? - спросил На-химов тоже серьезно.

   - Черт меня побери, клянусь святым Георгом - я-то в Севастополе! Меня привели сюда, как собаку, с веревкой на шее эти черти. Но, сказать по правде, я хотел бы быть подальше от вашего осиного гнезда.

   Обратясь к народу, Нахимов перевел на русский язык, что, по словам пленника, в Лондоне считают Севастополь уже взятым.

   В толпе засмеялись.

   Один из матросов крикнул:

   - Павел Степанович, скажите ему подходящее по-нашему!

   - Сказал бы, да он не поймет,- улыбаясь, ответил На-химов и, обратясь по-английски к пленнику, что-то ему сказал.

   Пленник усмехнулся.

   - Я сказал ему: "Мои матросы говорят, что они умрут все до одного, но не сдадут Севастополя!"

   Маринка хлопнула в ладоши и воскликнула:

   - Девушки! Привели человека, как теля на веревке, а он еще смеется... Посмотрела бы я, как бы ты полез с ружьем к нам на штурм! Я б тебе показала!

   Взгляд пленника встретился с горящим взглядом Маринки. Нахимов поднялся со скамьи.

   - Спасибо, молодцы, за службу! - обратился адмирал к Стрёме и Михаилу Могученко.

   Веня высунулся вперед.

   - И тебе, юнга, спасибо. Молодчина... Посмотрите, Маль-кольм Дуглас, на этого мальчика. Вы перед ним, как Голиаф перед Давидом. А он вас не боится! Я должен бы вас отправить в палатки для пленных,- сказал Нахимов,- но сегодня мы торжествуем. Ступайте, Дуглас, к своим и скажите им, что мы погибнем все до одного, но не отдадим Севастополя!.. Ступайте же, вы свободны... Пропустите его,- приказал Нахимов,- я его отпускаю: пусть он уверит своих, что в Севастополе от мала до велика - не только матросы и солдаты, но женщины и де-ти - готовы биться до последней капли крови...

   Народ молча расступился, открывая пленнику дорогу. Шот-ландец несколько мгновений простоял в нерешимости, потом повернулся и пошел к валу. Он с разбегу вскочил на насыпь, оглянулся, махнул рукой, спрыгнул в ров и пошел в сторону пятиглавой английской батареи.

   Погасили факелы. Народ расходился.

   Наташа кинулась на шею Стрёме, целовала его, плача и смеясь, бранила, что он не бережет себя. Маринка тормошила Веню. Хоня с улыбкой смотрела на братьев и сестер. К ней подошли Панфилов и Нефедов.

   - Слава богу, все живы! - сказала Хоня, глубоко вздохнув.

  

  

  

  

   Корнилова похоронили в городе на высокой горе, рядом с могилой адмирала Лазарева.

   Бомбардировка Севастополя, начатая 5 октября, продолжа-лась, постепенно утихая, целую неделю. Намерения неприятеля сделались ясными. На штурм французы и англичане не отва-жились и приступили к осаде. По ночам неприятельские войска занимались постройкой окопов на расстоянии четырехсот - пятисот метров от севастопольских укреплений; неприятель-ские стрелки занимали эти окопы и днем вели прицельную стрельбу по защитникам Севастополя. На этом расстоянии огонь из винтовок сделался опасным. На батареях и бастионах пришлось беречься не только от бомб и ядер, но и от штуцерных пуль. По мере приближения неприятеля возросла важность ружейного огня и с нашей стороны. Батареи и бастионы при-способили к ружейной обороне. Начали строить контрапро-ши - передовые окопы для прикрытия стрелков.

   Из первой линии своих окопов неприятель начал рыть зигзагами ходы в сторону крепости. Овладевая местностью, окружающей Севастополь, неприятель вместе с тем придвигал свои батареи ближе к городу. Враг сжимал Севастополь под-ковой осадных работ, продолжая обстрел города и укреплений. Огонь неприятельских орудий сосредоточился главным образом на Четвертом и Третьем бастионах. Поэтому можно было до-гадываться, что неприятель надеется в этом месте прорваться в город, приблизясь к нему закрытыми от прямых выстрелов ходами.

   Ночью требовалось неусыпное наблюдение за неприятелем, чтобы уберечься от внезапного нападения. С этой целью в поле высыпались в сторону неприятеля сильные секреты для на-блюдения за ним.

   Делались и вылазки из крепости более крупными отрядами: из десятков и сотен охотников.

   Отряды, пользуясь ночной тьмой и шумом осенней непо-годы, подкрадывались к неприятельским окопам, выбивали штыками работающих там саперов, засыпали рвы, уносили отбитое оружие и инструменты и возвращались обратно под защиту севастопольских батарей.

   По ночам севастопольцы исправляли повреждения, нане-сенные за день вражеским обстрелом.

  

  

  

  

   Осень тянулась долго и безнадежно. Солдаты и матросы очень страдали от холода и осенней слякоти. Шинели у солдат сопрели от грязи, сырости и пота и превратились в грязные лохмотья. Новых шинелей не было. Полушубков интенданты заготовили очень мало: их хватало только часовым и охотникам в передовых окопах. Чтобы люди могли в спокойные минуты отдохнуть на вахте, им выдали по распоряжению князя Меншикова на подстилку большие рогожные кули из-под овса. Кулей на всех не хватало. Их выдали примерно один куль на двоих. По привычке все делить поровну - и радости и невзго-ды, прибыли и убытки - солдаты распорядились очень остро-умно, разрезав кули по длине на две равные части: "одну половину тебе, другую половину мне". И так каждый из солдат получил половину рогожного куля. Надев свою половину на голову уголком, каждый солдат обрядился в род башлыка с коротким плащом.

   В начале ноября в лазаретах и госпиталях Крыма находи-лось уже около двадцати тысяч раненых и больных. Севасто-поль переполнился ранеными. Их пришлось отправлять за семьдесят верст, в Симферополь, где все общественные и ка-зенные здания и многие частные дома превратились в лазареты. Телеги, нагруженные больными и ранеными, по пути в Сим-ферополь вязли в грязи по ступицу; люди долгими часами оставались под проливным холодным дождем.

   В Симферополе раненые в окровавленной одежде часами, а то и целый день дожидались, когда их снимут с повозок. Наконец их снимали и укладывали на полу в домах, а то и на землю в сараях, на солому.

   Многие умирали еще в дороге, не дождавшись врачебной помощи.

   Винить в этом врачей не приходилось - их было очень мало в Крыму. На долю каждого из врачей приходилось в иные дни до тысячи больных и раненых. Даже в Морском госпитале на Корабельной стороне, хорошо устроенном и снабженном бла-годаря заботам Корнилова и Нахимова, было всего восемь врачей на полторы тысячи коек, сплошь заполненных больными и ранеными.

   Морской госпиталь находился под Малаховым курганом, близ Южной бухты. Уже в день первой бомбардировки крышу госпиталя пробило несколько снарядов. На госпитале подняли флаг, обозначающий, что здесь убежище раненых. После этого неприятель начал обстреливать Морской госпиталь постоянно. Снаряды пробивали потолки и разрывались внутри палат. По-этому пришлось покинуть это здание и перевести госпиталь в морские казармы, ближе к Павловскому мыску, куда снаряды долетали реже.

   Вести о тягостном положении раненых и больных в Крыму распространились по всей России. В офицерских письмах до-стигли они и Петербурга. Повсеместно начался сбор пожер-твований деньгами, одеждой, лекарствами, перевязочными ма-териалами, холстом, чаем, сахаром, вином. Но доставка со-бранного в Севастополь затруднялась плохим состоянием дорог, приведенных осенней непогодой в полную негодность.

  

  

  

  

   День Николы зимнего можно назвать годовым праздником Севастополя. Не потому, что в этот день царь именинник, а потому, что Никола-угодник считался покровителем всех мо-реплавателей.

   И в городских церквах, и на батареях, и на бастионах 6 декабря отслужили торжественные молебны с провозглаше-нием "многолетия" царю, его жене, наследнику, всему цар-ствующему дому, начальникам армии и флота и, наконец, "непобедимому российскому воинству".

   На молебствии в городском соборе присутствовал князь Меншиков, большинство генералов и высших чиновников го-рода, армии и флота.

   После "многолетия" в церквах прочитали приказ о том, что месяц службы в Севастополе считается за год. Объявленная царская милость вызвала скорее недоумение, чем радость. Л Нахимов, узнав о приказе, сказал Истомину:

   - Какое низкое коварство! Теперь в Севастополь поползет всякая вошь в погоне за чинами! А у нас тыловой дряни и без оного довольно-с!

   На Малаховом кургане место для молебна назначили позади полуразрушенной снарядами Белой башни. К молебну были вызваны только наряды от войсковых частей четвертого отде-ления обороны: всех матросов и солдат площадь кургана не могла вместить, да и не следовало подвергать напрасной опас-ности всех людей.

   Пальба, хотя и редкая (у англичан вышли снаряды), в это утро началась, как обычно, с рассветом.

   Веня с отцом собирался на молебен. Вене по случаю мороза пришлось скрыть свои погоны на бушлатике под старой не-форменной шубейкой, в которой он ходил прошлой зимой. К тому же шубейка была сшита на рост, и ее полы почти волочились по земле, хоть плачь! Наташа, жалея брата, пред-ложила Вене по случаю праздника спороть погоны с бушлатика и переставить на шубейку. Веня отверг предложение сестры с таким злобным негодованием, что Наташа испугалась и за-молчала. О том, чтобы к этой шубейке надеть матросскую шапку, и думать не приходилось - это значило бы осрамить весь 36-й экипаж.

   Веня старался примириться со своей горькой участью