Григорьев Сергей Тимофеевич - Малахов курган

ми приключилось? Мы больны? А три часа назад мы были совершенно здоровы и в прекрасном настроении. Что нас расстроило? - улыбаясь, спрашивал Таубе князя густым басом, редко бывающим у тучных людей.

   - Зеваю! - изнемогая, ответил князь.

   - Гм! Мы зеваем... Но мы приняли уже горизонтальное положение - это лучшее средство от зевоты: кровь распреде-ляется равномерно и приливает к мозгу. В нашем возрасте нельзя долго ездить в седле - это вызывает застой крови.

   Появление врача успокоило больного. Он перестал зевать и пожаловался:

   - В мое отсутствие они завладели всем!

   - Кто "они"? И чем "они" завладели?

   - Моряки... Корнилов и Нахимов с этим кротом Тотлебеном.

   - Это естественно: если мы оставили город, они им за-владели. В Севастополе живут два сорта людей: одни прика-зывают, другие исполняют приказания. "Они" приказывают? Их слушаются? Чего же нам еще желать? Нам это удобнее: "они" завладели, "они" и отвечают.

   Лейб-медик говорил, держа сигару в уголке рта. Сигара качалась в такт его словам. Таубе снисходительно улыбался.

   - Нам теперь лучше всего уснуть! - посоветовал врач. Меншиков согласился:

   - Да, я усну, любезный друг. Прошу вас: передайте мое приказание, чтобы на бульваре больше не играл морской ор-кестр. Пусть играет полковая музыка... что-нибудь бодрое, ве-селое... И пусть в концерте каждый вечер исполняют гимн "Боже, царя храни".

  

  

  

  

   Меншиков не ошибался: моряки овладели городом. Весь Севастополь пришел в кипучее движение. В городе шел "ав-рал". Привычку быстро и весело исполнять всякую работу моряки перенесли с кораблей на сушу. Валы укреплений с пушками у амбразур напоминали борт корабля. Дощатые плат-формы пушек и мортир походили на палубу. На бастионах заливались дудки боцманов и колокола отбивали склянки. Вы-копанные для укрытия землянки с узкими входами и маленькими оконцами, с веревочными "фалрепами" вместо перил на узких лесенках-трапах напоминали тесный, полутемный кубрик в жилой палубе. Цистерны с пресной водой, щипанные в землю несли ту же службу, что и на кораблях. Впрочем, на Малаховой кургане матросы нашли для цистерн и другое применение - хранить дежурный запас пушечных зарядов, пополняя его в случае нужды из пороховых погребов. Предосторожность не лишняя: во-первых, заряды всегда под рукой, а во-вторых взрыв таких маленьких погребков при попадании в них бомб грозил меньшими разрушениями. А главный пороховой погреб отнесли подальше и навалили на него по дубовому настилу земли побольше. Крюйт-камера на корабле - самое опасное место.

   Церемония подъема и спуска флага на укреплениях отпала - каждый из флотских экипажей получил знамя. Распорядок дня определенный на кораблях подъемом и спуском флага на бастионах несколько изменился вместе с переменой сроков вахт, но остался неприкосновенным обычай в пять часов дня прекращать всякие занятия и работы, чтобы возобновить их ночью. На кораблях с пятого часа до спуска флага полагались песни и пляски на баке. То же осталось и на бастионах и ба-тареях. Бульвар, где играла полковая музыка сделался боль-шим "баком" Севастополя и в часы перед закром солнца кишел народом. Вечера стояли солнечные, тихие и теплые. Музыка торжественно гремела.

   Три раза в вечер по приказанию Меншикова играли новый гимн "Боже, царя храни". Сочинитель гимна Львов восполь-зовался для мелодии гимна коленом одного старого военного марша, придав ему медленное движение. После фанфар Пре-ображенского марша, после веселого Mapшa конной гвардии гимн Львова своим замедленным темпом напоминал похорон-ный марш...

   Гуляющие в такт маршу замедляли шаги, стихал веселый говор, умолкал женский смех.

   В один из таких вечеров, последних вечеров золотой крым-ской осени, по бульвару, взявшись за руки, важно прогули-вались трое корабельных юнг: Олесь Мокроусенко - каютный юнга с "Громоносца", Трифон Могученко - машинный юнга с парохода "Владимир"; третий юнга, Вениамин Могученко если строго говорить, не был юнгой, а произвел себя в это звание самочинно, надев матросскую шапку и нашив себе погоны с номером "36". Веня назначил себя в 36-й Экипаж где числились, Михаил Могученко и Стрема. Стрёма-то и добыл Вене погоны... В списках экипажа юнга, правда, не числился, но уверил брата Трифона и Олеся, что "оформился по всем стать-ям" и будет на Малаховом кургане сигнальщиком. Для большей убедительности Веня прибавил, что батенька подарил ему свою заветную зрительную трубу.

   - Знаешь, Тришка, трубу-то раздвижную медную, снаружи вся сигнальными флажками расписана, в сундуке у батеньки спрятана лежала? Батенька мне говорит: "Возьми, Веня, трубу. Мне она ни к чему. А тебе, как сигнальщику, без трубы никак нельзя!"

   - Ой, хлопче, все ты брешешь! - усомнился Олесь.- И трубы, верно, никакой нет.

   - Нет, есть,- вступился за брата Тришка.- Есть у ба-теньки такая труба, вся в флажках. Ваше дело, каютных юнг, чай подавать, а сигнальщику без такой трубы нельзя - увидит в трубу на корабле флаг, а какой державы? Поглядит: англичанин, или турок, или кто.

   Олесь более не спорил: раз и в самом деле есть труба, украшенная сигнальными флажками, Веня мог считать себя принятым в общество юнг бесповоротно.

   - Эй, юнги! - позвал какой-то гардемарин (1) с верхней ал-леи и бульвара.

   - Есть! - первым отозвался Веня и кинулся на зов гар-демарина.

   - Ступайте сюда все трое...

   К гардемарину подбежали и Олесь с Тришкой. Все трое юнг сняли перед гардемарином шапки.

   - Накройсь! Юнги надели шапки.

   - Хотите, хлопцы, по гривеннику заработать?

   - Хотим, ваше благородие! - поспешил ответить за всех Веня.- Только как?

   - Молодец! Как тебя звать?.. Могученко? Михаила Могученко брат? Отлично. Держи деньги. Беги вон в тот ларек и купи три лимона. Лётом! И давай сюда!

   - Есть!

   Веня помчался к ларьку и через минуту вернулся с тремя лимонами.

   - Держите по лимону. Вот вам задача. Можете съесть по лимону?

  

   (1) Гардемарины - ученики старших классов морского кадетского корпуса.

  

   - Лимон больно кислый. Ты бы, ваше благородие, нам лучше винограду велел купить,- ответил Веня.- Я бы лучше яблочко съел!

   - За то и получите по гривеннику, что лимон кислый. А винограду я бы и сам три фунта даром съел,- ответил гардемарин.

   - Да что ж, что кислый. Если вам нравится, мы съедим. А на ваши деньги потом винограду купим - кислоту засладить,- рассудил Трифон Могученко.

   - Вот и ладно. Теперь слушайте и делайте, что скажу. Ступайте к павильону и как выкинут играть номер третий, в ту же минуту залезайте сзади на перила. Пока музыка играет номер третий, вы должны съесть на глазах у музыкантов по лимону. Понятно? Я буду смотреть. Съедите по лимону на глазах у музыкантов - получите по гривеннику. Не съеди-те - не получите.

   - Вперед бы получить, ваше благородие...

   - Вперед нельзя. Я знаю вашего брата: удерете...

   - Возможно,- согласился Веня.- Так что же, братцы, сделаем господину гардемарину удовольствие.

   - Пошел! - скомандовал гардемарин.- Сейчас номер тре-тий начнут.

   Юнги побежали к павильону и притаились позади него в кустах.

   Выставили напоказ публике "No 3". Капельмейстер посту-чал палочкой и поднял руки. Музыканты подняли трубы.

   Юнги залезли с трех сторон в павильон и, просунув головы между плечами музыкантов, принялись исполнять порученное им дело. Их в первое мгновение никто не заметил: капель-мейстер стоял к ним спиной. Оркестр громкозвучно начал играть "Боже, царя храни".

   Лимоны оказались очень кислыми, но Тришка и Олесь добросовестно грызли лимоны и торопились сократить непри-ятные минуты. Они глотали куски, мучительно кривясь лицом. Веня поднес лимон ко рту, но не раскусил и скривил кислую рожу, глядя прямо в лицо тромбонисту. У тромбониста свело губы, и он выдул из своей могучей трубы вместо басовой ноты нечто похожее на собачий вой.

   То же самое случилось с корнетистами - они напрасно старались, грозно вытаращив на мальчишек глаза, вывести сведенными губами звонкие рулады: получилось вместо торже-ственных звуков гимна какое-то куриное кудахтанье. Флейты завизжали поросятами. Фагот захрюкал, словно боров. Рожок

   пропел петухом. Изумленный капельмейстер повернулся к ор-кестру и взбесился.

   - Держи их, держи! - закричал он.- Жандарм! Головы юнг исчезли...

   Вместо "No 3" вышло нечто невероятное. Еще несколько тактов ухали октавами басы-геликоны и бухал турецкий ба-рабан: на них лимоны не оказали никакого действия.

   Музыка смешалась. Умолкли в смущении и басы-геликоны. Только барабанщик с испуганными глазами колотил по шкуре барабанной палкой и бил в тарелки, уставясь в нотную тетрадь, пока на него не прикрикнул капельмейстер.

   Публика сгрудилась около павильона. Слышались возму-щенные голоса и смех. Жандарм, подобрав саблю, побежал куда-то, вернулся и остановился у павильона, оторопело крутя черный ус...

   Растерянные музыканты объяснили капельмейстеру, что случилось.

   - Да где же они? Какие юнги? Кто их видел? - слыша-лись из публики голоса.

   - Да они тут, в кустах, наверное, спрятались! - догадался кто-то.

   Жандарм приосанился, твердой походкой направился в ку-сты и раздвинул ветки саблей.

   - Так точно! Здесь они, голубчики!

   Под кустом, сжавшись в тесный комок, сидели с испуган-ными, бледными лицами трое юнг. У младшего из юнг в руке был зажат нетронутый лимон.

   - Вылазьте! - приказал жандарм. Юнги вылезли из куста и отряхнулись...

  

  

  

  

   Сестры Могученко гуляли в этот вечер по нижней аллее бульвара. В те годы и в столицах и в провинциальных городах можно было встретить в местах общественных гуляний выве-ски: "Простолюдинам вход воспрещен". В Севастополе такого запрета не существовало, но сам собой сложился обычай, что по верхней аллее, где играла музыка, гуляли господа, а по нижней - простой народ: канцелярские служители с женами, штабные писари, мастеровые доков, матросы, девушки из го-родских слободок. Иногда с верхней аллеи снисходили до ни-жней армейские и флотские офицеры; никому не запрещалось

   и с нижней аллеи восходить на верхнюю, хотя там и дежурили для порядка жандармы. Но, в общем, обычный порядок со-блюдался - так и на корабле матросский бак и офицерский ют живут обособленной жизнью.

   Сестры Могученко появлялись на бульваре не часто, но их появление замечали.

   Завсегдатаи бульвара говорили:

   - А! Вот и трехцветный флаг явился!

   Наташа, Ольга и Маринка приходили на бульвар, повязан-ные платочками - белым, красным и синим,- и шествовали всегда в одном порядке: слева Наташа, справа Маринка, по-средине Ольга.

   На скате между аллеями стояли мичман с озорными гла-зами, Нефедов-второй, и какой-то гардемарин.

   - Смотри, Панфилов,- сказал мичман гардемарину,- это наша достопримечательность - трехцветный флаг. Сегодня флаг с траурной каймой...

   На левом фланге шеренги сестер Могученко выступала се-годня Хоня - в черном платочке. Ее не видали на бульваре с прошлого лета.

   - Пойдем познакомимся,- предложил гардемарин.- Эта в черном платочке прямо красавица. Какие тонкие черты лица!

   - Все четыре хороши. Это сестры. Мне больше нравится та, что в синем платочке,- задорная девчонка. Только сегодня она что-то печальна.

   - Пойдем развеселим...

   - Нельзя. Ты, прибыв из Кронштадта, еще не знаешь наших порядков. Видишь, за ними "в затылок" идут трое. Пожалуй, явится и четвертый... Конвой в полном составе!

   - Жаль. Впрочем, у меня на музыке дело. Я кое-что задумал....

   - Что еще?

   - А вот увидишь или, верней, услышишь. Прощай!

   За сестрами неотступно следовали в ряд: Ручкин, Стрёма и Мокроусенко, каждый за своею милой. Если говорить о Ручкине, то это вышло само собой, что он шел "в затылок" Хоне. Ему сегодня нравилась Маринка - смирная, тихая и печальная. Отчего печаль, Ручкин догадывался: Погребов не пришел. Куда он подевался? Чувствительное сердце Ручкина заходилось от жалости - ему хотелось утешить Маринку. Ручкин придумывал самые нежные и веселые слова, чтобы развеселить Маринку. Уж не рассказать ли им всем историю, что от царского лекаря Мандта прислан циркуляр: лечить все болезни рвотным орехом?! Уже Ручкин готов был перейти с левого фланга на правый, но подумал: а вдруг только начнешь рассказывать, а Погребов и явится! Нет, не надо! Хоня Ручкину нынче не нравится совсем, даже ни одного обидного слова ему не хочет сказать. Соперничать с Мокроусенко Ручкину и в голову не приходит. Ольга то и дело оглядывается через плечо и дарит шлюпочного мастера улыбкой: она только сегодня узнала, что Станюкович хотел повесить Мокроусенко за отпуск леса Тотлебену. Это льстит Ольге, она честолюбива. Мокро-усенко смотрит козырем: что и говорить, герой! О Наташе нечего и думать: у нее даже уши порозовели, когда Стрёма начал "в шаг" читать стихи, еще не слышанные никем:

  

   На берегу сидит девица,

   Она платок шелками шьет.

   Работа дивная, но шелку

   Ей на цветок недостает.

   На счастье, видит: парус вьется,

   Кораблик по морю бежит.

   Сердечко у красотки бьется -

   На палубе моряк стоит!

   "Моряк любезный, нет ли шелку

   Хотя немного для меня?"

   - "Ну, как не быть?

   Такой красотке,

   Ей услужить приятно мне.

   У нас есть шелк, есть белый, алый.

   Какой угодно для тебя?

   Но потрудись взойти но трапу

   И выбрать шелку для себя".

   Она взошла, надулся парус.

   Ей шкипер шелку не дает,

   Но про любовь в стране далекой

   Ей песню чудную поет.

   Под шум волны и песен звуки

   Она заснула крепким сном,

   Но, пробудившись, видит море,

   Все море синее кругом.

   "Моряк, пусти меня на берег,

   Мне душно от волны морской!"

   - "Проси что хочешь, но не это

   - Мы здесь останемся с тобой!.."

  

   "Откуда у Стрёмы что берется!" с завистью думает Ручкин. И Мокроусенко понравились стихи. Наташа вслух призна-лась Хоне:

   - Ах! Если бы я грамоте умела! Я бы списывала на бумагу песни и на сердце их носила. Что за кружево можно из слов сплести!..

   Маринка шла, поникнув головой.

   - Стрёма, чего это Погребова нет? - тихо спросил Ручкин у Стрёмы.

   - Погребова нет? Пропал Погребов. Мы все думали: куда он девался? А его по секрету с флотской командой в Николаев послали: порох и бомбы принимать...

   - Вон что! А скоро ль он вернется? - громко спрашивает Ручкин.

   - Когда вернется - как сказать? С транспортом и вернет-ся. Это ведь не морем, а сухопутьем. А скоро дожди пойдут. Дороги испортятся. Месяц пройдет, а то и больше. То ли дело море!..

   Разговор идет все время так, будто у сестер свой разговор, а у кавалеров - свой. Переговариваться прямо или разбиться на пары и затеять свой душевный разговор вдвоем днем на бульваре считается неприличным. Поэтому на слова Стрёмы отзывается Ольга:

   - Последние денечки, сестрицы, догуливаем: того гляди, дожди пойдут!

   В этих словах заключен вопрос, обращенный к Стрёме: "А может быть, Погребов до дождей успеет вернуться?" Стрёма отвечает:

   - Пожалуй, что раньше небесных дождей англичанин с французом начнут нас поливать чугунным дождем со свинцовым градом...

  

  

  

  

   На бульваре заиграла музыка, расстроилась внезапно и за-молкла. Сверху послышались крики. Поднялась суета. Народ и с нижней аллеи кинулся наверх. Побежали туда и сестры Могученко. Кавалеры напрасно пытались проложить им дорогу в середину толпы. Народ густо роился около музыки.

   В это время на опустевшей верхней аллее показался ад-мирал Нахимов в сопровождении своего флаг-офицера Жандра. Нахимов остановился против павильона и приказал Жандру:

   - Александр Павлович, узнайте, что там такое.

   - Есть!

   Жандр пробился в середину толпы. Узнавая нахимовского флаг-офицера, люди давали ему пройти. Через две-три минуты толпа раздалась надвое, и флаг-офицер вышел оттуда, подтал-кивая в спины трех юнг; за ними шли капельмейстер оркестра, мичман Нефедов-второй и гардемарин Панфилов. Жандарм в кивере и с саблей шел позади всех.

   Юнги озирались волчатами. Веня, увидев Панфилова, по-казал ему лимон, скорчил рожу и погрозился кулаком.

   Капельмейстер откозырял Нахимову и доложил ему о слу-чившемся.

   - Ба! Да все знакомые лица! - сказал Нахимов улыба-ясь.- Веня, Трифон, Олесь. Что это вы? Зачем ели лимоны?! Ели?

   - Ели, Павел Степанович! - в один голос ответили Триш-ка и Олесь.

   - А ты, что же, Веня, не ел?

   - Уж больно кислый! Да я подумал: сем-ка я снесу лимон батеньке, он любит с лимоном чай пить...

   В толпе засмеялись.

   - Нехорошо, брат! Вы, значит, сговорились все трое?

   - Сговорились,- ответил Веня.

   - А ты не съел? Ай-яй! - под общий смех укорял Веню Нахимов.- Всю музыку испортил. Кто вас научил?

   - Никто не научил, мы сами,- твердо ответил Веня.

   - Маэстро! - обратился Нахимов к дирижеру оркестра.- Продолжайте концерт...

   Капельмейстер откозырял и направился к павильону. Оркестр грянул, очень старательно повторяя неожиданно пре-рванный "No 3".

   - Жандарм! Доставь юнг ко мне в штаб. Я разберусь.

   - Слушаю, ваше превосходительство! - ответил Нахимову жандарм.- Однако они убегут с дороги...

   - Нет, не убегут. Вот этого мальца возьми за руку, держи покрепче. Товарищи его не бросят. Я скоро буду. Сдай их там Андрею Могученко.

   Нахимов двинулся из круга. Перед ним почтительно рас-ступились.

   Сумерки накрывали город. Толпа на бульваре быстро ре-дела. Музыка замолчала. Сестры Могучеыко пошли домой. Впе-реди Ольга с Мокроусенко, за ними Стрёма и Наташа.

   Ольга фыркала:

   - Это всё вы, Мокроусенки. Всё Олесь.

   - Так я же ничего не знаю. Чи Олесь, чи Веня. Два сапога пара.

   К Хоне подошел гардемарин Панфилов и предложил ее проводить. Теперь Маринка осталась одна. Она опустилась на край садовой скамейки. Ручкин направился к скамейке, где сидела девушка, но, увидев, что на другой конец скамьи уселся мичман с озорными глазами, Ручкин пошел прочь.

   - Стоит ли печалиться, портить красоту? - обращаясь к Маринке, произнес мичман.

   Маринка взглянула на Нефедова и спросила:

   - Вы которого экипажа, господин мичман?

   - Увы! Мой корабль покоится на дне морском. Я с "Трех святителей"...

   - Ах! Вы его знаете! Наверное знаете!

   - Кого, смею спросить?

   - Комендора Погребова.

   - Да, как же.

   - Знаете? Сударь, это верно, что Нахимов его отправил с командой за снарядами?

   - Нет, не слыхал. Если б отправили, мне было бы известно...

   - Я знала! Я знала! Он погиб! Я в этом виновата! Он мне сказал, что не снесет позора и погибнет вместе с кораблем. А я! А я! - заливаясь слезами, пролепетала Маринка.- Я над ним посмеялась, не поверила, думала - хвастает. Не отговорила, не утешила.

   Мичман задумался. Комендор Погребов не явился на пе-рекличку. Никто не знал, где он и что с ним. Его записали без нести пропавшим. Нефедов вспомнил трюм корабля, куда ему перед затоплением "Трех святителей" пришлось спуститься с фонарем... Мичману вспомнились крысы, одинокий на палубе капитан Зарин, жуткая тьма сырого трюма, журчание воды... Мороз пробежал по спине мичмана при этом воспоминании: словно в темном лесу один на дороге ночью, а из-за каждого куста смотрят, притаясь, разбойники. "Струсил!" - бранил се-бя, слушая рыдания Маринки, Нефедов. После ее слов он уверился в том, что комендор Погребов остался на корабле, чтобы вместе с ним погибнуть. Это он, наверное, и поднял на бушприте гюйс...

   Мичман тяжело вздохнул и неожиданно почуял в воздухе сладкий запах. Взглянув вверх, Нефедов увидел над головой на ветке акации кисть распустившихся белых цветов: это бывает иногда осенью с акацией, яблонями, черемухой, со всеми растениями, пышно цветущими весной. Осенью, в последние зо-лотые дни, на них появляются одинокие цветы. Мичман встал на скамью, сорвал кисть и положил ее на колени Маринке. Девушка рассеянно взглянула на цветы.

   - Пойду догоню наших,- сказала она, вставая.

   Мичман пошел с ней рядом и заговорил о Погребове. Он хвалил его: это был лихой комендор! А как его любили то-варищи матросы! А при Синопе! Он так часто палил, что у него раскалилась и чуть не лопнула пушка!

   Маринка перестала плакать, не гнала от себя и слушала Нефедова. Он нашел верный путь к сердцу девушки и хвалил, хвалил погибшего комендора.

  

  

  

  

   Тем временем жандарм привел троих юнг в штаб. Дорогою жандарм держал Веню за руку. Юнга и не пытался вырываться. Но, лишь подошли к крыльцу штабного дома, Веня ловко выдернул руку из жесткой лапы жандарма и взбежал на крыль-цо, опередив всех.

   Андрей Могученко дремал, сидя на клеенчатом диване в дежурной, дожидаясь адмиралов. На столе тихонько булькал приглушенный самовар. Веня с разбегу ткнулся в грудь отца и протянул ему лимон:

   - Батенька, я тебе лимон принес!

   - Спасибо, сынок! Вот уж спасибо! Да ты откуда?

   - С бульвара. Сейчас еще придут. Ты спрячь лимон.

   - Али ты его где слимонил? - пошутил старик, пряча в карман лимон.

   Веня не успел ответить: в дежурную вошли юнги и за ними жандарм.

   - По приказанию его превосходительства адмирала Нахи-мова, примай арестантов. Все трое налицо. Без расписки.

   - Арестантов? Тришка - ты? Олесь? А третий кто же?

   - А вот он, первый-то вбежал. Он и есть третий.

   - Что-то не пойму...

   - Его превосходительство сейчас придут и разберутся. Тог-да к поймешь. Бунтовщика вырастил! Имею честь просить прощения. Бывайте здоровеньки...

   Жандарм звякнул шпорами, повернулся и ушел.

   - Арестанты? А? - Могученко покачал головой.- Ну, са-дитесь, арестанты, ждите решения... Я пойду взгляну, не идет ли Павел Степанович.

   Старик ушел. Юнги сели на диван и шепотом переру-гивались.

   - Який же ты дурень, Веня,- говорил Олесь,- не съел лимона! Съел бы - "где улики?". Мы б сказали: "И не бачили лимонов нияких! А только корчили рожи от музыки!"

   - Карцера нам не миновать. Посадят в трюм на блокшив. Крысы, братцы, там с кошку!

   - Попадись мне теперь этот гардемарин! - ворчал Три-фон.- По гривеннику обещал, а сам убежал. Сдрейфил!

   - Мы бы его в трое рук отмолотили,- согласился Веия.- Только где его достанешь!

   Не успел Веня произнести эти слова, как в дежурную вошел гардемарин Панфилов:

   - Вот и они все трое! - воскликнул он.- Юнги! Что же вы расселись, не встаете, когда входит начальник?

   - Мы арестанты, а не юнги. А ты гардемарин еще, а не офицер! - угрюмо ответил Трифон.

   - Арестанты? Вот и я сяду рядом и тоже буду вроде. Юнги потеснились.

   Панфилов сел с краю на диван.

   - Обещал по гривеннику, а сам убежал! - упрекнул гар-демарина Веня.

   - Правильно! Между прочим, я затем сюда и явился,- согласился Панфилов, достал из кошелька два гривенника и отдал их Олесю и Трифону.

   - А мне? Это что же, братцы? - возмутился Веня.- По условию, всем по гривеннику.

   - А условие было - кто лимон съест. А ты не съел...

   - Я не съел? А где же он у меня? - Веня показал пустые руки и вывернул карманы брюк.- И за пазухой нет. Хочешь - обыщи...

   - Братишки, верно, что он съел лимон?

   - Верно, господин гардемарин! - подтвердил Три-фон.- Мы и моргнуть не успели, как он дорогой сразу проглотил.

   - Ну ладно, получай гривенник...

   Приняв гривенник, Веня похвалил гардемарина:

   - Видать, что ты будешь правильный мичман!

   - Идет! - возвестил Могученко.- Встаньте! Предупреждение было излишне: гардемарин и юнги проворно вскочили на ноги и вытянулись.

   Вошел Нахимов. Увидев гардемарина, он на ходу спросил: - Вы ко мне? Пожалуйте-с!

   Панфилов последовал за Нахимовым в зал присутствия.

   - Чему обязан вашим приходом, молодой человек? - спро-сил Нахимов, садясь к столу.

   - Честь имею, ваше превосходительство, явиться: гарде-марин Панфилов.

   - Лишнее-с. Я вас знаю.

   - Павел Степанович! Юнги ни в чем не виноваты - я их подговорил. Они не знали даже, что будут играть гимн. Я один виноват.

   - Что вы явились, делает вам честь. Но стыдно-с! Стыдно заниматься шалостями в такие дни-с! Вы через год будете мичманом, стыдно-с! Какой вы подаете пример мальчишкам? Какие из них выйдут моряки? Политика? Я понимаю, молодой человек, ваши побуждения. Но политика - не игра в бирюльки-с! Вспомните декабристов. Они не запятнали ни русского флага, ни чести моряка. Они клялись вести себя так и посту-пать во всем так, чтобы не заслужить ни малейшего укора. Политик, сударь, должен быть чист и прозрачен, как кристалл! Такие они и были-с! Будет время - Балтийский флот станет гордиться ими, а Черноморский завидовать, что не числил их в своих рядах. Я должен наказать вас. Не за то, что музыка играть перестала, это вздор. А за то, что вы вели себя не так, как подобает моряку... Покамест извольте идти на блокшив. Скажите коменданту: в трюм на хлеб, на воду на семь суток! О вашем поступке я доложу адмиралу Корнилову. Ступайте!

   - Об одном осмелюсь просить,- сказал Панфилов,- когда начнется бомбардировка, освободить меня, чтобы на бастионах я мог загладить свою вину.

   - Хорошо-с! Я не вызову конвоя - не стану срамить вас. Идите один.

   - Есть!

   Гардемарин четко повернулся и вышел. Нахимов позвонил. На звонок вошел Могученко.

   - Юнг отпустить! - приказал Нахимов.

   - Есть!

  

  

  

  

   Ночь на 28 сентября выдалась бурная. При шквалистом норд-осте по небу мчались, иногда совсем помрачая лунный свет, рваные облака и проливались над городом холодным секучим дождем. Ветер дул в сторону противника. В русских секретах, высланных с укреплений, сквозь вой ветра иногда слышался неясный шум.

   Кавалерийская разведка накануне дала знать, что в англо-французском лагере идет большое движение: на высоты вта-скивают пушки, подвозят туры и шанцевый инструмент. Оче-видно, неприятель предпринимал какие-то работы.

   На рассвете 28 сентября с телеграфа и с библиотечной вышки наблюдатели заметили в подзорные трубы ничтожную, с первого взгляда, новость: на сером скате ниже Рудольфовой горы, занятой французами, появилась желтая горизонтальная черта из свеженасыпанной земли - французы, пользуясь бур-ной ночью, заложили на скате траншею на расстоянии при-мерно четырехсот метров от Пятого бастиона. Новость сооб-щили первому Тотлебену. Он очень обрадовался и послал Меншикову, Корнилову и Нахимову приглашение прибыть в биб-лиотеку, обещая приятный сюрприз. Они немедленно явились и поднялись на крышу библиотеки. Тотлебен запоздал. Он взмылил своего Ворона в скачке по правому флангу укрепле-ний, где отдал распоряжения, сообразные со сделанным открытием.

   Три адмирала ждали его на вышке. Меншиков зябко ку-тался в плащ и смотрел не вдаль, на горы, занятые непри-ятелем, а на улицу, ожидая Тотлебена. Корнилов и Нахимов по очереди прикладывались к зрительной трубе, установленной на треножном штативе, и переговаривались между собой.

   - Ага! Вот и он! - воскликнул Меншиков.

   Тотлебен на взмыленном Вороне скакал в гору к библиотеке. Его обычная посадка, когда всадник и конь казались вылитыми сразу из чугуна в одной форме, изменилась: квадратная, груз-ная фигура инженер-полковника, порхая на скаку в седле, отделялась от коня. Тотлебен летел!..

   Он появился на вышке сияющий, возбужденный.

   - Поздравляю вас, ваша светлость! Поздравляю вас, го-спода!

   - Благодарю,- ответил Меншиков.- И вас, полковник, судя по тому, как вы сияете, тоже надо поздравить. Но с чем?

   - Ваша светлость, неприятель, вы это видите собственны-ми глазами, начал рыть траншеи. Штурма не будет. Они от-казались от штурма! Вспомните наш разговор: я утверждал - они перейдут к правильной осаде...

   Меншиков с сомнением усмехнулся:

   - Я хотел бы видеть это не собственными глазами, а нашими, полковник. Напротив, я уверен, что они начнут и кончат штурмом. Разумеется, штурм будет предварен артил-лерийской подготовкой. А посему,- Меншиков обратился к Корнилову,- я считаю необходимым усилить гарнизон Сева-стополя несколькими полками армейской пехоты.

   - Очень хорошо, ваша светлость! - с легким поклоном ответил обрадованный Корнилов.

  

  

  

  

   Англичане захватили Балаклаву и водворились в ней. Анг-лийский флот вошел в Балаклавскую бухту и приступил к выгрузке тяжелых пушек и прочего снаряжения. Французам в Камышовой бухте прежде всего пришлось заняться на пустом берегу постройкой бараков для материалов, свезенных с ко-раблей. Своему барачному поселку французы дали название "город Камыш".

   Маршал Сент-Арно, измученный болезнью, сдал командо-вание французской армией генералу Канроберу и отправился на корабле в Стамбул лечиться. В пути он умер. Командование французскими армиями перешло к человеку робкого, нереши-тельного склада. Лорд Раглан снова предложил штурмовать Севастополь, не откладывая. Канробер ответил отказом, опа-саясь удара во фланг и тыл со стороны армии Меншикова. Разведка, произведенная союзниками, говорила, что русские хотя и не успели закончить крепостные работы, но вооружили батареи тяжелой артиллерией, снятой с кораблей. Для успеш-ности штурма сначала было необходимо ослабить огонь русских батарей бомбардировкой - так полагал Канробер. Вняв этим доводам, и англичане отказались от попытки взять Севастополь одним ударом. Союзники решили приступить к правильной осаде и принялись устанавливать осадную артиллерию на вы-сотах, господствующих над Севастополем.

   Защитники Севастополя, поглощенные целиком постройкой укреплений, все-таки мешали осадным работам неприятеля не-большими вылазками пехоты с полевой артиллерией и обстре-лом из пушек высот, занимаемых союзниками. Вылазки и об-стрел не позволяли французам и англичанам строить батареи и ставить орудия на близком расстоянии от города.

   Меншиков бездействовал, хотя его армия получила под-крепления. Главнокомандующий продолжал считать свои силы недостаточными и непрерывно бомбардировал Петербург прось-бами о посылке еще нескольких дивизий. Солдаты строили для себя шалаши и рыли землянки на Северной стороне, в то время как на Южной стороне моряки, саперы и жители копали рвы, насыпали валы и устанавливали пушки.

   В начале октября Севастополь опоясался цепью батарей. Бастионы и батареи соединялись, где нужно, окопами, при-способленными для защиты от штурма ружейным огнем.

   Днем 4 октября на стороне неприятеля замечалось ожив-ленное движение. Рыбаки сообщали, что флот союзников го-товится выйти из своих убежищ. На следующий день следовало ожидать бомбардировки города с суши и моря. Если бы неприятелю удалось подавить огонь русской артиллерии, мог последовать штурм.

   - Завтра будет жаркий день,- говорил Корнилов своим сотрудникам.- Англичане употребят все средства, чтобы про-извести полный эффект. Боюсь, что у нас от непривычки будут большие потери. Впрочем, наши молодцы скоро устроятся. Без урока обойтись нельзя, а жаль: многие из нас завтра лягут!

   - Вам надо беречь себя, Владимир Алексеевич! - сказал один из окружающих.

   - Не время теперь думать о своей безопасности,- ответил Корнилов.- Если завтра меня где-нибудь не увидят, что обо мне подумают?!

   На рассвете 5 октября вахтенный начальник оборонительной казармы над Пятым бастионом увидел в подзорную трубу, что па валу французов копошатся люди, выбрасывая мешки с землей: неприятель открывал орудийные амбразуры.

   Вахтенный приказал барабанщику бить тревогу. Орудийная прислуга стала к орудиям.

   В семь часов утра с французской батареи грянули один за другим три выстрела из тяжелых мортир. Это было сигналом для начала общей канонады.

   Пятый бастион ответил на первый выстрел с французской батареи пальбой из всех пушек. Тревога прокатилась по всему фронту обороны, с правого фланга на левый. Вчера еще про-тивники не знали определенно мест огневых точек - первые залпы указали обеим сторонам эти места, цели определились. Началась артиллерийская дуэль.

   Солнце взошло в полном блеске на безоблачном небе, но уже через несколько минут после начала канонады затмилось от порохового дыма и казалось бледным месяцем. Сизая мгла скрыла окрестность. С русской стороны вскоре сделались невидимы за мглой порохового дыма даже вспышки неприятель-ских выстрелов. Пользуясь наводкой, сделанной при первых

   залпах, комендоры продолжали палить в неприятельскую мглу. Сказалась приобретенная на кораблях привычка "палить всем бортом" по близкой цели. В короткие минуты затишья с не-приятельской стороны слышался рокот барабанов. Могло слу-читься то, в чем Меншиков был уверен: за дымовой завесой французы и англичане ринутся в атаку. На этот случай около всех орудий на бастионах и батареях была припасена картечь. Стрелки со штуцерами сидели в траншеях наготове, чтобы встретить штурм ружейным огнем. Позади укреплений в городе и на Корабельной стороне стояли в ружье батальоны, готовые отразить атаку штыками.

  

  

  

  

   С рассвета Корнилов был на коне и объезжал линию ук-реплений, показываясь всюду. Ночью ему плохо спалось; снов ему никаких не снилось, но и во сне не покидали озабоченность и тревога. Он скакал с бастиона на бастион, охваченный го-рячим раздражением. На Театральной площади он увидел ба-тальон пехоты. Солдаты стояли в ружье во взводных колоннах плотной массой, открыто. Их пригнали сюда еще ночью. У солдат осунулись лица. Они смотрели угрюмо. Зачем-то солдат привели в полном снаряжении, как будто им предстоял длин-ный марш. Офицеры стояли, собравшись кучкой. Перед ба-тальоном одиноко шагал знакомый Корнилову полковник. Пройдя по фасу в один конец, полковник делал четкий поворот, словно молоденький юнкер, и, выбросив вытянутый носок левой ноги, размеренно шагал в другую сторону, по-видимому считая шаги. Казалось, он дает своим солдатам примерный урок мар-шировки.

   Корнилов подъехал к полковнику. Они поздоровались.

   - Почему вы стоите так открыто, полковник?

   - А как бы вы хотели, адмирал? Мы всегда строимся в колонны. Нас прислали сюда стоять - мы и стоим. Бомбы рвутся везде. У меня уже снесли троих.

   Корнилов, внимательно взглянув в лицо полковника, уви-дел, что и тот после бессонной ночи пребывает тоже в раз-дражении, готовом прорваться криком или вздорной выходкой.

   Из сизой мглы с воем прилетела, рассыпая искры, бомба, ударила в середину батальона и взорвалась со звуком: вамм!

   - Вот, извольте видеть! - повел рукою командир ба-тальона.

   Не оглядываясь, Корнилов крикнула

   - Полковник! Прикажите батальону снять ранцы! Рас-сыпьте батальон! Пусть люди лягут...

   Корнилов послал коня и поскакал к Пятому бастиону. Через пять минут конь примчал Корнилова на Пятый бастион, оку-танный пороховым дымом.

   За каменной стенкой старой оборонительной казармы над бастионом Корнилов заметил казака. Он, сидя на камне, держал на поводу двух коней: в одном из них Корнилов признал смирную лошадку Нахимова. Корнилов спешился и, отдав сво-его коня казаку, спросил:

   - Где адмирал?

   - Вин палить пийшов,- ответил казак, принимая повод. Корнилов обогнул казарму, на которой пушки молчали.

   Здесь было дымно до того, что трудно дышать. У Корнилова запершило в горле от едкой серы. Он закашлялся и остановился.

   На фасе бастиона, обращенном к Рудольфовой горе, из десяти орудий три молчали. Одно подбитое орудие откатили на середину бастиона. Оно стояло, повернутое, как пришлось - рылом в сторону, напоминая замученную работой лошадь, когда ее только что отпрягли и она стоит понуро, не в силах ни двигаться, ни есть траву... Вал бастиона местами осел и осы-пался, края амбразур обвалились, деревянные щиты, устроен-ные для защиты орудийной прислуги от ружейного огня и ос-колков бомб, превратились в торчащие щепы, и амбразуры оттого походили на оскаленные пасти чудовищных зверей.