Григорьев Сергей Тимофеевич - Малахов курган

м "ура". Отголоском крик прокатился от корабля к кораблю по всей линии заграждения.

   Корнилов знаком руки остановил крики и в наступившей тишине закончил речь:

   - Мы оставляем корабль, уверенные, что вы исполните свой долг. Ваш капитан доложил мне, что все подготовлено к затоплению: надпилены, где надо, шпангоуты, надрублены под ватерлинией борта. Довольно трех человек. Я вызываю охотников.

   Из среды матросов выступили после короткой суматохи трое: комендор Погребов и матросы Стрёма и Михаил Могученко.

   - Хорошо! - Корнилов поднял голову кверху. - Прекрас-но, что на корабле не спустили стеньги... Семафор уцелел... Капитан, прикажите просемафорить кораблям: немедленно сво-зить на берег команды, рубить рангоут, выбить клинья, пробить борта. Пароходам, кроме "Громоносца", подойти к кораблям для снятия команд, гребным судам - также. Прощай, корабль! Прощайте, друзья!

   Корнилов снял фуражку. То же сделали все на мостике:

   Нахимов, Зарин, Могученко. Обнажили головы все офицеры на шканцах, сорвали шапки матросы. Все застыли в безмолвии. Корнилов с Нахимовым и Андреем Могученко покинули корабль.

  

  

  

  

   Затопление кораблей совершилось очень быстро. На снятие экипажа потребовалось не более получаса.

   В трюмах кораблей стучали топоры. Корпуса кораблей от-зывались на удары колокольным гулом. На палубах визжали пилы, и подпиленные мачты при остерегающем крике "По-лундра!" с грохотом падали, ломая борта. Еще до восхода солнца на месте, занятом "Сизополем", "Варной" и "Силистрией", плавали обломки рангоута. На них спасались кора-бельные крысы. Их оказалось множество. Перед подъемом фла-га за первыми тремя кораблями последовали "Уриил", "Селафаил" и "Флора".

   Один корабль "Три святителя" держался на воде, слегка покачиваясь на поднятой кораблями при погружении зыби. Против корабля на расстоянии кабельтова остановился пароход "Громоносец", шевеля красными лапками колес. Мачты корабля остались неснесенными. Стук топоров в трюме давно затих. Трое охотников, должно быть, ушли с последним бар-касом. У трапа дожидался капитана вельбот.

   Зарин стоял у трапа задумчивый, в недоумении, почему не погружается корабль. На руле в вельботе сидел мичман с озорными глазами - Нефедов-второй.

   - Мичман,- приказал Зарин,- спуститесь в трюм и по-смотрите, идет ли вода.

   Нефедов взбежал на трап, захватив в штурманской каюте забытый горящий фонарь, и спустился в трюм. На всех палубах из-под ног мичмана с писком шарахались крысы; до настоящего дин мичман на корабле не видал ни одной. По спине мичмана пробежал холодок, когда он спустился до нижней палубы. Фонарь едва рассеивал сырую мглу. Где-то журчала вода, но это совсем не походило на шум ее, если бы были выбиты задвижки подводных люков, не говоря уже о прорубленных бортах. Не понимая, в чем дело, мичман, охваченный диким испугом, бросился вверх по трапу. Фонарь у него погас. Нефедову казалось,- что вот-вот корабль сразу ухнет под воду...

   - Ну-с? В чем дело? - спросил мичмана Зарин, удивлен-ный его растерянным видом.

   Неожиданно для себя Нефедов ответил:

   - Все в порядке. Вода идет. Корабль погружается с диферентом на корму.

   - Ступайте в шлюпку.

   Капитан окинул последним взглядом корабль и медленно спустился по трапу в шлюпку, сел на кормовую банку рядом с рулевым. Вельбот отчалил.

   На "Громоносце" пробили склянки и раздалась команда:

   - На флаг!

   Зарин обернулся, чтобы еще раз взглянуть на свой корабль, и удивился: на бушприте "Трех святителей" развевался под-нятый чьей-то рукой гюйс.

   - Мичман, посмотрите: на корабле гюйс! Глазам не верю! Видите?

   Нефедов скомандовал: "Суши весла!" - и обернулся. Пе-рестав грести, матросы застыли с поднятыми над водой веслами.

   - Видите? - повторил Зарин.

   - Никак нет! - вспыхнув, ответил мичман.

   Зарин внимательно посмотрел на мичмана, перевел глаза на "Громоносец" и удивился вторично: на "Громоносце" подняли флаги, но под адмиральским клотиком не было флага Меншикова. А Зарин, да и все на "Трех святителях" думали, что светлейший прячется на "Громоносце".

   Зарин хотел вернуться на корабль, чтобы снять гюйс, но отказался от этой мысли. Корабль начал медленно погружаться. Да и "Громоносец" повертывался к "Трем святителям" кормой, и комендор на палубе парохода наводил на корабль бомбическую пушку, чтобы ускорить погружение последнего из обре-ченных кораблей.

   Выстрел грянул. Снаряд проломил борт. Внутри корабля бомба взорвалась. Пушкари снова накатили орудие. Прогремел второй выстрел, более удачный, пробив борт "Трех святителей". Корабль накренился и начал быстро погружаться. Зарин при-казал грести и на третий выстрел не обернулся. Матросы ударили веслами и мрачно смотрели назад.

   - Кончился! - сказал загребной на вельботе.

   Волна от тонущего корабля поддала вельбот, словно кто толкнул его в корму...

  

   Когда от "Трех святителей" отваливали последние баркасы с людьми, Погребов, Стрёма и Михаил Могученко спустились с топорами и фонарями в трюм. И, разойдясь по разным местам, принялись, по уговору, яростно стучать топорами. Они стучали без толку. Вместо того чтобы выбивать подрубленную обшивку, где ниже ватерлинии были надпилены шпангоуты, все трое рубили стойки переборок.

   Топоры затихли.

   Крики и стук шагов по верхней палубе прекратились. От-валили последние баркасы. Тихо переговариваясь, "охотники" выждали, пока отвалил вельбот капитана. Тогда, по условию, охотники выбили клинья кингстонов. Вода бросилась с шумом в трюм. Кончив работу, трое заговорщиков собрались на второй нижней палубе и погасили фонари.

   - Пора, братишки! - сказал Погребов.- "На фраг".

   Накануне Стрёма спускал гюйс и утаил его, вместо того чтобы сдать. Стрёма прокрался по верхней палубе к бушприту, поднял гюйс и сдернул петлю. Флаг распустился по ветру.

   - Гюйс поднят,- доложил Погребову Стрёма, вернувшись на вторую палубу.

   Погребов, раздувая горящий фитиль, ответил: - Пошлем светлейшему гостинец.

   Передав пальник Могученко, комендор склонился к при-целу. Все орудия на корабле были накануне заряжены.

   В это время "Громоносец" начал поворот и ушел из-под прицела. Погребов выругался.

   Беда, братишки! - успел он крикнуть, увидев сквозь орудийный люк, что на "Громоносце" ладят кормовое орудие.

   Выстрел прогремел. Снаряд пробил борт, прыгнул внутрь и забился, катаясь по палубе огромным черным шаром. Из трубки бомбы сыпались искры.

   - Бегите, друзья! - крикнул Погребов.

   Упав на пол, он схватил бомбу и навалился на нее грудью. Бомба взорвалась. Сбитые взрывом с ног, Могученко и Стрёма через мгновение очнулись. Едкий пороховой дым вытягивало через пробоину в борту. Исковерканное тело Погребова лежало ничком у левого борта батарейной палубы... Прощай, товарищ!

   Оба матроса быстро разделись, когда ударила вторая пушка, выкинулись с левого борта в море и поплыли прочь от корабля, торопясь, чтобы их не захватил водоворот.

  

  

  

  

   В домике Могученко на скате Малахова кургана в эту ночь, когда собирались топить корабли, никто не спал. Батенька после трех суток отсутствия из дому пришел угрюмый, раз-битый и на расспросы семейных только сердито огрызался... Веня умаялся за день и все приставал к большим: "Когда же пойдем? Опоздаем, ничего не увидим!"

   Анна уговаривала Веню прилечь рядом с батенькой, кото-рый лежал под пологом, кряхтел, вздыхал, бормотал что-то про себя, а то и вслух начинал бранить кого-то. В такие ми-нуты Веня боялся отца и наотрез отказался лечь рядом с ним.

   - Веня, заснешь сидя, а потом тебя не подымешь!

   Ни за какие деньги не усну,- уверял Веня и, конечно, уснул.

   Так с ним бывало только раз в году - в ночь на светлый праздник, когда он ждал и не мог дождаться, чтобы посмотреть, как люди со свечами обходят церкви, чадят плошками, как качаются всюду бумажные китайские фонари и гудят коло-кольни. И накануне 11 сентября Севастополь походил на един-ственную в году ночь, когда русские города оживлялись и весь народ высыпал на улицы.

   Веню разбудили угрозой, что уйдут на Городскую сторону без него. Пока Веня спал, приходил от Корнилова курьер и увез батеньку на корабль "Ростислав" - зачем, никто не знал. Вернулась с Сухарного завода из ночной смены Ольга. И Маринка пришла из парусной мастерской, куда ей велели прийти на работу ночью; этого еще не бывало никогда.

   - Милые мои, что у нас было-то! - говорила Ольга.- Проклятой-то анафема Меншиков велел Сухарный завод при-крыть, печки взорвать порохом... Квашни разбили, противни в бухте утопили...

   - А мы, милые,- перебивает Маринка,- из старых пару-сов чехлы для матрацев шили. Крестный Хонин велел отдать в госпиталь восемьсот новеньких коек. Он их для своих матроси-ков на корабль приготовил. Морской травой набивали - и то велел отдать, не пожалел. Раненые-то на голых каменных плитах валяются. Нашили мы матрацев, а что толку: в городе ни сена, ни соломы. Чистая беда!

   В дом возвратилась из госпиталя печальная Хоня с запла-канными глазами.

   - Девушка, да ты вся в крови! - всплеснула руками мать.

   Веня кинулся было к Хоне и отшатнулся:

   - Фу, как от тебя пахнет...

   - Отойди, Веня, замараешься! - говорит Хоня уста-ло.- Не знала, что в человеке столько крови есть!

   - А доктора режут? - спрашивает Веня.- Отрезают ноги, руки?

   - Отрезают, милый! - отвечает Хоня, снимая с себя за-маранную в крови одежду.

   - А если кого в голову - и голову отрезают? Хоня покачала головой:

   - Да как же, милый, человек может без головы быть? Подумай-ка!

   - Ну да. А батенька про Меншикова сказывал, что он голову потерял!..

   Анна и Маринка смеются. Не может удержать улыбки и Хоня. Только с лица Наташи не сходит печаль.

   - Вот ты какая! - с укором говорит Наташе брат.- У всех новости, а у тебя ничего нет. Коли Стрёма не пришел, у те-бя в голове пусто!

   - Верно, милый,- со вздохом соглашается Наташа. Веня уже забыл, что надо идти смотреть на затопление

   кораблей.

   Упав на стол головой, он засыпает. Хорошо быть солдатом! Пуля вжик! - в голову. Приходит доктор - раз! - голову на-прочь, и лети на небо... Вене сделалось жутко, хочет бежать от доктора, а ноги не сдвинуть с места.

   Что же это он, опять заснул? Пойдешь ты или нет?

   Веня встрепенулся:

   - Пойду, пойду. Ишь вы какие, без меня хотели уйти! Я и не думал спать!

  

  

  

  

   - Куда бежишь? Если ты убежишь, мы тебя не возь-мем! - грозит Вене маменька, запирая дом на замок.

   Веня прекрасно понимает, что если он убежит, то уж не взять его никак не смогут, но ему немножко страшно ночью при луне, и он примиренно советует матери:

   - А вы меня за обе руки возьмите. Да крепче держите, и я не убегу... Вот так!

   Ольга берет Веню за левую руку, мать - за правую. Дорога идет под гору... Молчаливые люди обгоняют семью Могученко. И внизу видно - от Пересыпи к мостику идет народ.

   - Да что вы так тихо идете! - Веня тянет мать и се-стру.- Я бы один так и полетел!

   Ольга и мать подхватывают Веню под мышки и бегут. И уж: Веня не достает земли, болтает в воздухе ногами и визжит от восторга. Добежали до мостика через Южную бухту. Поставила; Веню на ноги. Он кричит назад сестрам:

   - Чего вы отстали! Ноги, что ли, отнялись? Глядите, весь народ бежит!

   На мостике, однако, бежать нельзя - столько народу, и все на ту сторону. И на той стороне люди все идут в одном направлении - к Николаевской батарее.

   Мимо старого адмиралтейства и корабельных сараев в то-ропливом потоке людей Могученки идут, куда стремится весь севастопольский народ. Уже рассветает...

   Веня привык днем встречать на улицах больше всего солдат и моряков. А нынче ночью народ совсем другой. Кое-где в толпе на берегу Большой бухты мелькают офицерские фуражки. Куч-кой стоят, не мешаясь с толпой, чубатые донские казаки. И солдат порядочно, но больше всего простого народа: мастеровые доков, кузнецы, маляры, корабельные плотники, оружейники; дрягили адмиралтейских складов; портняжки армейских ц флотских швален; рыбаки; извозчики в шальварах и камзолах, шитых золотом; чабаны в кожаных куртках, с ножами на ременном кушаке; лавочники; слуги и конюхи офицеров; улич-ные разносчики. И, что совсем необычно, очень много женщин и толпе.

   В Севастополе из сорока двух тысяч жителей насчитывалось всего семь тысяч женщин. А здесь, в толпах народа по обеим сторонам Южной бухты, и на Павловском мыску, и у Нико-лаевской батареи, женщин было куда больше, чем мужчин. Наверное, сюда пришли, не глядя на ночь, все жены моряков, дочери, девушки, даже девчонки.

   Седые чопорные барыни, которым на улицах днем все ус-тупают дорогу, жмутся в толпе матросок.

   Яркими пятнами выделяются молодые крестьянки в рас-шитых золотом кисейных шарфах и пестрых шалях.

   Крутые скаты берега позволяют видеть всем, что делается мл рейде, но все-таки народ теснится к берегу, напирая на тех,

   кто заранее захватил места на камнях и каменных стенках набережных. Толпа теснила их, угрожая свалить в воду.

   Холодная, почти морозная ночь побудила сбитенщиков рань-ше времени, не по сезону, заправить свои самовары. Сбитен-щики расхаживали в толпе, покрикивая: "Сторонись, обва-рю!" - и помахивали связками баранок. У каждого сбитенщика половина пояса спереди деревянная, с гнездами для стаканов. Самовары парили и чадили угаром, а сбитенщики нахваливали свой напиток, громко распевая:

  

   Кипит кипяток,

   Припарит животок.

   Кто сбитень выпиват,

   Постоянно здрав быват.

  

   Народ томился жаждой - сбитенщики торговали хорошо.

   Могученки прибежали на берег в то самое время, когда между строем кораблей и пароходами показалась шлюпка адмиралов.

   По эскадре прокатилось "ура".

   Веня все отлично видел: мать посадила его на плечо. Обо всем, что видел, он докладывал матери и сестрам. На шлюпке идут к эскадре Корнилов и Нахимов, а батенька на корме за рулевого, вместо офицера, хозяина шлюпки. Вот шлюпка при-стала к кораблю. Музыка заиграла встречу. Сейчас Корнилов подаст сигнал: "Командую флотом!" И точно, на "Трех свя-тителях" начинает вскоре работать семафор. Что сигналит ко-рабль, Веня не успел разобрать и докладывает, что Корнилов приказал кораблям вынимать якоря, поставить верхние паруса и идти в море, следуя в кильватер за флагманским кораблем. Пароходам с тяжелой артиллерией - конвоировать корабли.

   Веня хорошо видит, что на всех кораблях, кроме "Трех святителей", спущены стеньги и убраны реи: корабли не могут поставить верхние паруса. Веня видит, что швартовы от кормы к носу связали корабли в одну цепь. Но он уже забыл, что бежал сюда смотреть на затопление эскадры. Ему хочется, чтобы флот вышел в море.

   На кораблях суматоха. Стучат топоры. Пароходы подошли к кораблям и снимают людей. На ближних кораблях рушатся мачты. Шлюпка адмиралов вернулась на "Ростислав" и оттуда идет без адмиралов к Графской пристани, и батенька опять в шлюпке - на руле...

   - Чего же ты, милый, все нахвастал? Ах, ты! - сердито укоряет Веню соседка.

   Вене стыдно. Дело идет вовсе не так, как бы ему хотелось. Он спрыгнул с плеча матери и, не успела она ахнуть, юркнул в толпу: ему надо найти на Графской пристани батеньку и от него узнать всю правду.

   Нагнувшись, он пробивает себе головой дорогу из толпы, его бьют, толкают. Толпа колышется, женщины плачут. Мужчины кому-то грозят и бранятся... С рейда прогремел пушечный выстрел, за ним второй и третий...

  

  

  

   Потопление кораблей уверило жителей города, что непри-ятель близко и его ждут на Северной стороне,- туда перегнали всех работников, чтобы ускорить постройку укреплений. На Городской и Корабельной сторонах крепостные работы оста-новились. Армия стояла на Куликовом поле биваком. Матросов с потопленных кораблей разверстывали побатальонно. Для по-полнения флотских батальонов сняли еще часть матросов с прочих кораблей. Число защитников Севастополя увеличилось примерно на двенадцать тысяч человек. Пароходы, вооружен-ные тяжелой артиллерией, Корнилов поставил на рейд так, чтобы они могли обстреливать высоты Северной стороны на тот случай, если бы неприятель овладел там укреплениями.

   Защиту Северной стороны Меншиков возложил на адмирала Корнилова, Южной - на адмирала Нахимова; адмиралы стали командующими на сухом пути по той простой причине, что в гарнизоне теперь преобладали моряки.

   Все эти меры действовали успокоительно на горожан. Состоятельные люди, готовые бежать из города, отложили это намерение, предполагая, что дорога на Бахчисарай уже занята неприятелем. То, что богатые остаются в городе, ободрило бедноту.

   Неожиданно для большинства севастопольцев случилось то, что предвидел один Нахимов. Светлейший призвал к себе Корнилова и объявил ему, что армия в ночь на пятницу, 12 сентября, выступит из Севастополя по дороге в Бахчисарай. - Я предпринимаю фланговый марш,- объявил светлей-ший.- Армия займет положение, угрожающее левому флангу и тылу неприятеля. Поставленный в два огня, он не решится напасть на Северную сторону. Ежели это, паче чаяния, и случится, армия ударит союзникам в тыл. Засим я считаю необ-ходимым обеспечить сообщение Севастополя с Россией. Он может предпринять наступление и на Симферополь и на Пе-рекоп и отрезать нам все средства снабжения. Князь называл неприятеля по-солдатски "он".

   - Ваша светлость! - воскликнул Корнилов.- Вы покида-ете Севастополь и флот на произвол судьбы!

   - В Севастополе есть гарнизон. Флот может действовать своей могущественной артиллерией. Наконец, наши "кирпич-ных дел мастера" тоже не дремали. Тотлебен нарыл немало канав и насыпал порядочные валики. Черт ногу сломает, не только англичане.

   - Севастополь располагает для защиты всего семнадцатью батальонами. Жалкое состояние укреплений подтверждают ва-ши собственные слова. Как же нам удержаться против ше-стидесятитысячной армии неприятеля?

   Меншиков посмотрел на Корнилова насмешливо:

   - Мне передавали ваш отзыв, что каждый из матросов стоит десятерых солдат.

   - Не отрицаю, что говорил это...

   - Ну, вот видите, адмирал: двенадцать тысяч матросов - это сто двадцать тысяч солдат... Не спорю, ваш отзыв - не пустая похвальба. Мои солдаты, вчерашние рекруты, не обу-чены и не обстреляны, но все же и они представляют некоторую силу. Мы, так сказать, будем вашим резервом,- улыбаясь, заключил Меншиков.

   Корнилов понял, что спорить бесполезно: светлейший не любил менять своих решений, хотя бы ему и представляли основательные возражения. И к тому же мысль князя, что надо обеспечить связь Севастополя с Россией, и адмиралу показалась резонной.

   На прощание Меншиков, видя, что у Корнилова потемнело лицо, сказал примирительно:

   - Война не знает решений непременных. Будем, Владимир Алексеевич, действовать сообразно с обстановкой - она меня-ется каждый час. Мы еще не знаем точно намерений наших врагов. В залог того, что я не "бросил" Севастополь, армий оставляет в городе все тяжести, взяв только необходимое. Обозы остаются. Я вернусь, когда это окажется нужным и полезным для нашего общего дела.

   За четыре дня, проведенных на биваке Куликова поля, армия Меншикова оправилась. Полки, потерявшие много лю-дей, были сведены в батальоны; воинские части вместо убитых командиров получили новых. Из нестройной толпы снова об-разовалось войско.

   Ночью авангард русской армии пошел с Куликова поля; армия направилась через Инкерманский мост к Мекензиевой горе. Противник был близко, на Бельбеке, в расстоянии всего одного часа ходьбы от Северного укрепления. Англичане и французы стояли открыто и жгли костры. На теснине Бахчи-сарайской дороги, идущей в горы оврагом, можно было ждать внезапных нападений. Поэтому русским солдатам запретили разводить огни, даже курить и приказали соблюдать на марше полную тишину.

   Движение армии не укрылось от городского населения. Город провел еще одну тревожную ночь. Думали, что войска идут на Северную сторону, чтобы нанести неприятелю удар в левый фланг, когда он пойдет на штурм Северных укреплений при поддержке флота с моря. К рассвету ждали канонады. Настало утро. Пушки на Северной стороне молчали.

   Ночью в Севастополь вернулся батальон Тарутинского пол-на с четырьмя орудиями, отрезанный от армии англича-нами.

   После этого связь между Севастополем и армией прервалась.

   Утром 13 сентября на Федюхиных высотах, к востоку от города, появились французы.

   Неприятель не решился атаковать Севастополь с Северной

   стороны и намеревался теперь напасть на город с юга.

   Появление неприятеля в виду города вызвало у защитников Севастополя большую тревогу. У Нахимова на Городской сто-роне было всего четыре тысячи человек. Нахимов не мог отстоять город с такими слабыми силами, если б неприятель не замедлил атакой. Поэтому Нахимов предполагал затопить суда сноси эскадры, присоединив их экипажи к гарнизону. Корни-лов, узнав о переходе неприятеля на Южную сторону, распорядился перевезти в город на пароходах с Северной стороны одиннадцать флотских батальонов - до шести тысяч человек.

   Вслед за тем Корнилов пригласил к себе на городскую квартиру Нахимова, полковника Тотлебена и генерала Моллера.

   Нам надо поделить наследство, оставленное князем Меншиковым,- сказал собравшимся Корнилов,- и так поделить, чтобы обеспечить единство командования. От этого зависит успех обороны, приказания должны исходить от одного лица. Большая часть гарнизона состоит из моряков - они подчиня-ются Павлу Степановичу и мне. Пехота подчинена вам, генерал. Командир саперов Поляков считает, что он подчинен непос-редственно его светлости, хотя было бы естественно ему слу-шаться полковника Тотлебена. Все это надлежит привести в ясную систему.

   Генерал Моллер, человек ветхий и тугой на ухо, слушал, наставив руку козырьком к левому уху, которым слышал лучше.

   Слушая, генерал кивал головой, как это бывает с глухими людьми, когда они хотят скрыть свой недостаток.

   - Я полагаю,- сказал Тотлебен,- что командование до-лжно принадлежать или вам, Владимир Алексеевич, или вам, Павел Степанович, то есть одному из старших адмиралов. Беды нет в том, что любому из вас придется командовать на сухом пути.

   Генерал слушал Тотлебена все так же, с козырьком около уха, и, весь устремясь к говорившему, продолжал кивать головой.

   Нахимов сидел по правую руку от генерала. Обратившись к Моллеру, Нахимов закричал ему в правое ухо:

   - Вам ясно-с? Командовать всеми силами в городе будет адмирал Корнилов. Он генерал-адъютант, начальник морского штаба. Ясно-с?

   Моллер отодвинулся от Нахимова и ответил обиженно:

   - Вы напрасно, адмирал, кричите мне в ухо: я все пре-красно слышу и понимаю. Как я могу командовать вашими моряками: у вас и словесность другая. Мой солдат отвечает: "Точно так, ваше превосходительство", а ваш матрос: "Есть, Павел Степанович". А мне, да, пожалуй, и князю, матрос вдруг ответит: "Нет!" Все дело в форме. Надо такую найти форму, чтобы и армейские чины отвечали Владимиру Алексеевичу: "Точно так, ваше превосходительство!" Для сего есть практикованная форма. Я отдам приказ в таком смысле: "Предлагаю всем господам начальникам войск исполнять все приказания господина генерал-адъютанта Корнилова, принявшего на себя обязанности начальника штаба всех войск, расположенных в городе Севастополе, как утвержденные распоряжения. Гене-рал-лейтенант Моллер"...

   Нахимов, восхищенный согласием Моллера, не очень громко сказал ему на ухо:

   - Ваше превосходительство, вы, ей-богу, едва ли не умнее его светлости! Право, так-с!

   - Видите? А вы мне в ухо кричите! - проворчал, не до-слышав, генерал.

  

  

  

  

   Веня возвращался, прикидывая на разные лады, как его встретят дома.

   Мать, увидев на голове его матросскую фуражку, а на плечах бушлата пристегнутые кое-как погоны с цифрой "36", наверное, всплеснет руками, обрадуется и даже спросить забудет, где он пропадал двое суток: прямо кинется целовать и обнимать. Ольга фыркнет: "Ишь ты, вырядился, последыш!" Маринка сдернет с него шапку и напялит на себя или еще какое-нибудь выкинет коленце. Хоня молча улыбнется. А На-таша заплачет от радости и закричит: "Глядите, милые мои! Да он, никак, в юнги записался! Ах, матросик мой миленький!"

   Ну, а если батенька дома? Батенька, слова не говоря, от-стегнет ремень. Лупцовки не миновать! Веня готов во всем сознаться, готов согласиться, что его давно пора выпороть: он столько набедокурил за прошлое время, так всем надоел... Л все-таки жесткий батенькин ремень - вещь довольно не-приятная; батенька к нему прибегает редко, но уж если "по-лирует", то "полирует" как следует.

   Семь бед - один ответ! Веня решается. Морской походкой, немного вразвалку, очень похоже на Стрёму расставляя ноги, ом направляется к родному дому.

   Малахова кургана не узнать. На флагштоке Белой башни пост флаг. Наизволок мимо Могученкова дома идет, извиваясь, небывалая новая дорога; по ней, вздымая пыль сапогами, в гору идут солдаты вольным шагом, с ружьями на плечо. За солдатами пара буйволов упрямо тянет в гору фуру. На ней ко-рабельная цистерна: большой клепаный железный ящик для поды. На камнях фура прыгает и ковыляет, и цистерна гремит и гудит колоколом от каждого толчка. А еще ниже, шагов сто не доходя до Могученкова дома, застряла, попав в выбоину колесом, пушка. Ее подвесили над осью колесного хода и тя-нут в гору "народом" матросы. Ими командует мичман с озор-ными глазами. Он весь в пыли, по его красному от натуги лицу струятся грязные потоки пота. Фуражка по-нахимовски сдви-нута на затылок. Влегши в первую лямку, мичман "закликает", и чем и состоит в эту минуту его команда:

   - Эй, дубинушка, ухнем! Раззеленая сама пойдет!

   Матросы, подхватив "Дубинушку" хором, пробуют рывком вынуть колесо из колдобины. Колесо почти выскочило из нее, но скатывается назад.

   Веня подошел и смотрит со стороны: вытащат пушку или нет.

   - Вздохнем, ребята! - командует мичман.

   Матросы стали, не бросая лямок, дышат тяжело, поруги-ваются потихоньку.

   - Эй, юнга! - зовет, увидев Веню, мичман.- Ты что без дела стоишь? Подсоби. Тебя нам только и не хватает.

   - Есть! - отвечает Веня и берется за канат. - Давай, братцы!

   Аль вы пушки не видали? В руки банника не брали? Эй, дубинушка, ухнем! Раззеленая сама пойдет!

   - Пошла, пошла! Сама идет! - кричат матросы, выдернув колесо из ямы.

   Веня упористо шагает со всеми в ногу и косится на свой дом. Пушка под веселую песню катится со звоном мимо ка-менного забора. Сейчас, наверное, кто-нибудь из сестер или мать выйдет на крылечко (уж очень весело поют) и увидит, что Веня не то чтобы где-нибудь баловать, а самым нужным делом занят. Но никто не выбежал на крылечко, не выглянул из окна. Веня видит впереди крутой, хотя и гладкий взлобок и не знает, что ему - катить ли пушку дальше, до самой верхушки кур-гана, или бросить и идти домой. Вдруг кто-то так хватил его по затылку, что шапка у юнги слетела с головы и покатилась в сторону. Кто-то дернул Веню и оторвал от каната. Он узнал Маринку.

   - Маменька глаза выплакала, а он... Иди домой!

   Пушка стала. Веня упирается. Маринка тащит его за руку

   к калитке.

   - Красотка! - кричит мичман.- Чем бы нам помочь, а вы у нас главного работника отнимаете!

   - А вы пойте веселее! - ответила Маринка на ходу.

   - Да мы уж все песни перепели. Запойте-ка вы нам, что ли...

   - От моей песни у вас пушка треснет! - увлекая Веню в дом, кричит Маринка.

   Матросы смеются.

   - Огонь девчонка! Чья это, не знаете, ребята?

   - Могученко, кума Павла Степановича, дочь,- отвечает мичману один из матросов.- И мальчишка тоже евонный.

   - Ну, ребята, берись!

   Пушка без песни со звоном покатилась в гору.

   - Вот тебе твое золото! - втолкнув Веню в комнату, крик-нула Маринка матери.- В воде не тонет и в огне не горит. Получай! Некогда мне с вами тут!

   Маринка убежала.

   Анна молча взглянула на сына заплаканными глазами и даже не улыбнулась, отвернулась к шестку и начала мыть горшки.

   Веня тихо отошел в уголок и сел напротив Наташи на скамейку под корабликом. Наташа, перебиравшая как пи в чем не бывало свои коклюшки, подняла голову, внимательно оглядела Веню и чуть-чуть улыбнулась.

  

  

  

   Защитники Севастополя очень мало знали о намерениях неприятеля. Меншиков пренебрегал разведкой, хотя в его рас-поряжении находилась кавалерия. Кое-какие сведения он по-лучал с фельдъегерями от царя из Петербурга. Николай Павлович писал Меншикову очень часто и много, сообщая и газетные заграничные новости и вести, полученные от русских послов за границей, а то и петербургские сплетни и слухи. Пока неприятель готовился к походу и был далеко, царские новости опережали события и предупреждали Меншикова о том, чего ему следует ждать. Из дунайской армии от князя Горчакова приходили полезные сведения, пока неприятель собирал силы и турецком порту.

   Когда неприятель после Альминского боя приблизился к Севастополю, сведения из Петербурга и с Дуная все еще по-лучались, но потеряли свое значение и смысл.

   Важно теперь было знать то, что замышляет неприятель для достижения своих целей в ближайший день, откуда он соби-рается нанести удар. А в Севастополе не знали не только о движении неприятеля, но и о том, куда пошел Меншиков, где он остановился и куда пойдет.

   - Не война, а какая-то игра в жмурки! - отозвался На-химов о движении воюющих армий.

   И в лагере неприятеля после Альминского боя долго бро-дили в тумане разных предположений.

   Главнокомандующий союзной армии французский маршал Сент-Арно, измученный тяжелой болезнью, ответил отказом на предложение лорда Раглана, командующего английскими си-лами: Раглан предложил, чего опасались и в Севастополе, немедля атаковать город с севера при поддержке флота. Сент-Арно возражал, что, по наблюдениям с моря, русские спешно усиливают укрепления Северной стороны. Командир парохо-да-разведчика "Роланд" сначала сообщил, что русский флот стоит на рейде, открыто готовясь выйти в море, а потом - что эскадра в ночь исчезла. Что будет, если русский флот ночью вышел в море? А может быть, русские загородили вход на рейд, потопив корабли? Тогда союзный флот не может вторгнуться в Большую бухту и помочь сухопутным силам при атаке Се-верной стороны. А что дальше? При удаче атаки армия союз-ников не может быстро развить успех: она очутится под об-стрелом могущественной артиллерии русских кораблей. Ши-рокая, местами до километра, Большая бухта ляжет перед армией неодолимой преградой. Одной бомбардировкой города с северных высот нельзя принудить русских сложить оружие. Куда ушла с Альмы русская армия, неизвестно. В решительную минуту штурма Северной стороны русская армия может вне-запно появиться и нанести удар с фланга или в тыл.

   Все это, вместе взятое, заставило маршала Арно сомневаться в успехе.

   Еще решительнее воспротивился штурму Северной стороны английский инженер Бэргойн. Он предрекал неудачу штурма. Русские будут, судя по Альме, сопротивляться отчаянно. Штурм в конце концов приводит после артиллерийской под-готовки и ружейной стрельбы к встрече грудь с грудью, а в штыковом бою русские солдаты непобедимы. Неудачный штурм повлечет огромные потери и определит провал всей экспедиции. "Вдобавок ко всему,- закончил Бэргойн,- зачем мы сюда при-везли огромный осадный парк - тяжелые орудия, туры, фашины, тысячи лопат, кирок, топоров,- не говоря уже о людях:

   артиллеристах, инженерах, саперах, минерах, гальванических командах? Мы станем посмешищем всей Европы".

   Английский главнокомандующий поневоле согласился с французами: перейти на Южную сторону и попытаться овла-деть Севастополем оттуда.

   В спорах и разговорах терялось время. Англичане согла-сились с решением Сент-Арно, но приготовления к переходу на Южную сторону вели вяло и медленно.

   Когда армия союзников двинулась к долине речки Черной, армия Меншикова уже покинула Севастополь. Ночью армии разошлись, и неприятель появился на высотах Южной стороны, в виду города.

   Меншиков, узнав о переходе неприятеля на Южную сто-рону, прислал Корнилову курьера. Светлейший сообщал, что армия возвращается в Севастополь, на Северную сторону, куда приказывал перевезти обозы.

   Восемнадцатого сентября и сам главнокомандующий при-был в Севастополь. Он избрал местом своего пребывания Се-верную сторону и поселился в небольшом казенном доме смот-рителя угольного склада над бухтой, близ батареи No 4.

  

  

  

  

   В сопровождении Корнилова и Тотлебена светлейший объе-хал оборонительные работы на Южной стороне. Можно было подумать, что, наоборот, Меншиков сопровождает Корнилова: везде на работах матросы и народ встречали адмирала криками "ура" и веселыми возгласами приветствий иногда шутками, а Меншикова как будто не замечали. Меншиков обиделся, и, въезжая на Третий бастион, он придержал коня, пропустив Корнилова вперед, а сам сделал такое лицо, как будто целиком поглощен объяснениями полковника Тотлебена. Князь то хму-рился, то насмешливо улыбался, пытаясь настроить себя на иронический лад. Слабые, пустые люди и неудачники часто прибегают к этому средству самозащиты. Меншиков слыл за злого, ядовитого насмешника; но сегодня остроты и каламбуры ему не давались: Тотлебен их просто не замечал. Инженер оживленно и с серьезной веселостью объяснял свою основную мысль.

   - Мне пришла в голову одна мысль,- говорил Тотлебен.- Неприятель дает нам несколько дней сроку, отчасти это бла-годаря фланговому маршу вашей светлости...

   Меншиков кисло улыбнулся, принимая слова Тотлебена за служебную лесть, обязательную для подчиненного.

   Тотлебен не обратил внимания на улыбку князя: ему и в голову не приходила лесть - настолько инженер-полковник был погружен в работу и восхищен видом кипящего людского муравейника.

   - Видите, ваша светлость, мы хорошо пользуемся отсроч-кой, подаренной нам, и я располагаю батареи так, чтобы за-ставить неприятеля сразу убедиться в невозможности штурма. Первая попытка штурма будет отбита, об этом позаботится Владимир Алексеевич. Мы принудим противника отказаться от прямой атаки и перейти к правильной осаде. Новый выигрыш времени! Еще подарок нам, и более значительный! Мы его не потеряем даром и воспользуемся им, чтобы усилить укрепле-ния, привести их в совершенный вид. Из сего следует и то, что места для батарей и бастионов надо выбирать так, чтобы они могли сопротивляться осаде, то есть обложению крепости, бом-бардировкам и повторным попыткам штурма. К счастью, ме-стность устроена выгодно для нас. Вы видите, что от города радиусами расходятся глубокие балки или овраги. Балки раз-делены продолговатыми высотами, мы видим нечто вроде хреб-тов. Дороги в Севастополь идут частью по балкам, частью по высотам. Это восхитительно! Балки мы обстреливаем продоль-ным огнем с кораблей и батарей, для сего назначенных. Против наступления по высотам усиливаются бастионы с тяжелыми орудиями. При общем штурме Севастополя атакующий должен наступать по нескольким промежуточным высотам...

   Тотлебен достал из полевой сумки небольшой, в четвер-тушку писчего листа кусок бумаги и протянул его Меншикову. На листке князь увидел набросок системы севастопольских укреплений, сделанный в очень упрощенном виде. Изрезанные берега бухт и берег моря изображались прямыми чертами, так же - балки и овраги, в натуре очень извилистые. Но в общем, набросок давал правильное понятие о местности вокруг Сева-стополя, что сразу оценил Меншиков. Возвращая листок Тотлебену, он сказал:

   - Вы очень прямолинейны, полковник! Тотлебен улыбнулся:

   - Дело объясняется просто. Когда я впервые размышлял над этим, у меня под рукой оказался только этот квадратик бумаги, а мне хотелось дать в наброске все главное.

   - Это вам удалось, полковник! - согласился Меншиков, а про себя подумал: "Квадрат Иванович".

   - Противнику удобнее всего вести атаку по трем главным направлениям,- продолжал Тотлебен.

   К Меншикову подъехал Корнилов, чего князь не заметил. Он с сочувственным, любезным вниманием слушал Тотлебена. Меншиков то угрюмо посматривал на вершины холмов, где маячили неподвижные конные фигуры неприятельских патру-лей, то взглядывал в светлое лицо Тотлебена и раздраженно думал:

   "Вот счастливец! Так и сияет. Можно позавидовать. Экая жизнерадостная натура. Todt - смерть. Leben - жизнь. "Жиз-ни тот один достоин, кто на смерть всегда готов!" - вспом-нились Меншикову слова песни.- Тотлебен - жизнь - смерть. Не выйдет ли из этого какого-нибудь каламбура?"

   Князь повеселел, но каламбура, как ни вертел он подхо-дящие слова, не получалось. Тотлебен продолжал говорить с железной убедительностью. Он высказывал мысли, для князя совсем новые, и они казались светлейшему дикими.

   - Оборона Севастополя даст движение инженерной мысли. Мы покажем миру новый тип укреплений. Городам, окружен-ным сплошными каменными стенами, рвами и валами, пришел конец. Будущее принадлежит крепостям из отдельных фортов, связанных взаимной поддержкой.

   Князь заскучал, слушая Тотлебена. Только умение владеть собой позволяло князю сдерживать соблазнительное желание разрешить скуку сладким зевком. Меншиков бродил взглядом вокруг, размышляя, чем бы прекратить пространные объясне-ния инженер-полковника. А Тотлебен все говорил, говорил, развивая план обороны. Князь, уставясь ему в лицо злобным взором, уже покорно ждал приступа нервной зевоты. В эту минуту казачий урядник из конвоя князя, видимо тоже соскучась, сладко и протяжно зевнул и в испуге закрыл рот рукой. Меншиков тоже зевнул и сконфузился...

   Возвращаясь с объезда укреплений, князь, не переставая, зевал. У него холодели руки и ноги. Еле живой он добрался до своего обиталища в домике над батареей No 4.

   Денщик разоблачил князя и стащил с него сапоги. Завер-нувшись в халат, Меншиков повалился на койку и приказал денщику позвать своего лейб-медика Таубе: зевота не прекра-щалась.

   Таубе вскоре явился, он жил неподалеку. Это был тучный, важный человек громоздкого сложения. По его бритому розо-вому лицу вечно бродила легкая улыбка. Войдя, он сел в кресло, пододвинул его к койке, достал из портсигара большую сигару и закурил ее от спички, выждав, пока сгорела вонючая сера.

   - Что с на