Эрастов Г. - Отступление

олосъ. Гольдинъ нагнулся и втащилъ на тормазъ сестру милосерд³я.

   - Что это вы? Что случилось?

   - Не могу одна въ пустомъ, темномъ вагонѣ... страшно! Этотъ мракъ... мерещатся разные ужасы... я и выпрыгнула! Мнѣ все кажется, что кто-то есть въ этомъ мракѣ! Кто-то смотритъ на меня большими-большими глазами, такими холодными и неподвижеыми!

   Она сжалась, пугливо подобрала подъ себя ноги и вдругъ расплакалась.

   - И чего вы плачете? Бросьте плакать! - нервно раздражаясь, говорилъ Гольдинъ. - Ну зачѣмъ пошли на это дѣло, если вы такая?.. И такъ всѣмъ тяжело!

   - Ахъ, Боже мой! Да не могу же я... поймите вы! У меня вся душа...

   - Ну, я знаю это! Знаю! У васъ очень добрая душа, мягкое, чувствительное сердце... Знаю... старая пѣсня! Ну, а здѣсь ничего этого не надо! Понимаете? Не надо! Поѣзжайте назадъ, въ Росс³ю, съ вашей доброй душой и мягкимъ сердцемъ! Тамъ можете и плакать, сколько угодно, и страдать! А здѣсь... здѣсь надо вотъ что! - Гольдинъ потрясъ кулакомъ.- Да! Понимаете? Ну, а если останетесь здѣсь, такъ потеряете все! И добрую душу, и мягкое, отзывчивое сердце, и все - все! Слышите? Потеряете безвозвратно! Навсегда! А вмѣсто этого - вами овладѣетъ злоба! Да! Злоба и ненависть! У-у, какая ненависть! Ваше сердце сдѣлается сухимъ и черствымъ, какъ солдатск³й сухарь! Да! И на вашей душѣ будетъ вотъ такая темная ночь, какъ эта!

   - У-ужасъ! Одинъ у-ужасъ! - жалобно протянула сестра, схватившись за голову и раскачиваясь, словно отъ сильной боли.- Эти жертвы... вѣдь они ни въ чемъ не виноваты! Эти страдан³я... за что? Сегодня прапорщикъ плакалъ у меня... онъ хотѣлъ жить! И все спрашивалъ меня, умолялъ сказать правду... а смерть уже была въ его глазахъ! Онъ все надѣялся, ждалъ... Смерть, смерть! Безобразная, отвратительная! Боже мой! Кому это надо? А тамъ... сестры, жены, матери... Тысячи, сотни тысячъ... Господи-Господи! Вѣдь есть же Богъ?

   - Что? Вы говорите, Богъ? - снова раздражаясь, переспросилъ Гольдинъ.

   - Ну-да! Да! Богъ! Любящ³й, Справедливый!.. Развѣ Его нѣтъ? Вы думаете, Его нѣтъ?

   Гольдинъ нервно и ѣдко усмѣхнулся.

   - Богъ!.. Ну-да! Слушайте, сестра, что я вамъ разскажу! Когда я жилъ студентомъ,я былъ бѣднякъ, часто голодалъ и не имѣлъ угла, да... и нужда заставила меня жить даромъ у одного сумасшедшаго старика-скульптора! Понимаете? Я позировалъ ему за это моимъ тощимъ тѣломъ! Онъ когда-то былъ бездарнымъ профессоромъ, а потомъ спился! И этотъ злой и дрянной старикъ не могъ простить людямъ своей бездарности! И знаете, что онъ дѣлалъ? Онъ вылѣпилъ себѣ великое множество статуэтокъ, человѣческихъ фигуръ, для которыхъ я позировалъ моимъ тѣломъ! Онъ создалъ себѣ цѣлый маленьк³й м³ръ! Да! И онъ лѣпилъ ихъ цѣлыми днями и лѣпилъ съ наслажден³емъ! У меня часто ныли мои кости, и болѣло все тѣло! И когда его одолѣвала злоба, тогда онъ напивался пьянъ и начиналъ разговаривать съ этими фигурками! Понимаете? Онѣ были для него живыя! Понимаете? И на нихъ этотъ сумасшедш³й старикъ вымещалъ тогда свою злобу! Онъ устраивалъ настоящ³й судъ и расправу: онъ бралъ старый ремень и начиналъ хлестать несчастныя фигурки! И каждый разъ мнѣ казалось, что онъ хлещетъ мое худое тѣло, и мнѣ было больно! Онъ издѣвался надъ ними всякими способами, плевалъ на нихъ, потомъ приходилъ въ настоящее бѣшенство: швырялъ ихъ объ землю, топталъ ногами обломки и бѣсновался до тѣхъ поръ, пока не сваливался съ ногъ, и тогда засыпалъ среди полнаго разгрома! Да! А потомъ онъ опять начиналъ лѣпить, и вся истор³я начиналась снова! Да! Я не вытерпѣлъ и сбѣжалъ отъ этого старика!.. Ну такъ вотъ и вашъ Богъ...

   Въ это время поѣздъ остановился. Къ тормазу подбѣжалъ поручикъ съ фонаремъ.

   - Возьмите фонарь, господа! Спрячьте его! Дуракъ механикъ не такъ идетъ! Я пойду самъ на паровозъ, а вы пожалуйста слѣдите, и когда надо остановить, помахайте фонаремъ! Я буду наблюдать!

   Поѣздъ снова тронулся и пошелъ нѣсколько скорѣе.

   Сестра притихла и какъ-будто дремала. Молчалъ и Гольдинъ.

   Вдругъ окружавш³й насъ мракъ какъ-будто сталъ оживать. Слѣва и справа послышалось шуршанье и смутные, едва уловимые голоса. Сперва - словно отдаленный шумъ моря, затѣмъ все ближе и явственнѣе, и, наконецъ, отчетливо раздался металлическ³й лязгъ и нестройный хоръ стоновъ, которые медленно плыли во тьмѣ намъ навстрѣчу.

   Въ одномъ мѣстѣ черныя тучи разорвались и образовали длинную, узкую зеленовато-синюю полосу полусвѣта, холоднаго и безжизненнаго, какъ взглядъ мертвеца, и тогда я увидѣлъ, что по обѣимъ сторонамъ пути медленно двигалась безконечная вереница сѣрыхъ человѣческихъ фигуръ, словно тѣни мертвецовъ, идущ³я въ Валгаллу, въ скандинавской сагѣ...

   Но тяжелый запахъ человѣческаго тѣла, пота и крови говорилъ о людяхъ.

   - Что это? Никакъ, вагоны идутъ?

   - Вагоны! - послышались истомленные, угрюмые голоса.

   - Дорогу взрывать... саперы...

   - А можа, за ранеными?

   - Дожидайся! Очень имъ надобно!

   Одни голоса уходили назадъ и замирали, на смѣну имъ приближались друг³е.

   - Куда вагоны-то идутъ? - спросилъ кто-то.- Есть тутъ люди?

   - Раненыхъ подбирать,- отвѣтилъ Гольдинъ.

   - Вишь ты! Когда надумали!

   - А гдѣ вы раньше-то были?

   - Что, выспались ...., ...., ...?!

   - Гляди, вагоны не растеряй³

   - Всѣхъ не подберешь! Вагоновъ не хватитъ!

   Голоса звучали глубокой укоризной; въ нихъ чуялось сдерживаемое негодован³е. Стоны приближались... Гольдинъ подалъ фонаремъ сигналъ; поѣздъ остановился.

   - Стой! Давай раненыхъ! Санитарный поѣздъ! - пронеслось среди солдатъ. Во тьмѣ поднялась суматоха. Со всѣхъ сторонъ неслись крики солдатъ, офицеровъ и жалобныя мольбы раненыхъ.

   - Братцы! Возьмите меня! Ради Христа возьмите!

   - Пятая рота! Стрѣлки! Подноси командира!

   - Ребята! Неси фельдфебеля!

   - Архиповъ гдѣ? Давай Архипова!

   - Братцы! Канаву гляди! Канаву!

   - Покойниковъ-то забирайте! Покойниковъ! Нести некому!

   - Давай фонарей!

   - Носилки! Скорѣй носилки!

   При трепетномъ и скудномъ свѣтѣ нѣсколькихъ фонарей стали поднимать на высокую насыпь и грузить въ вагоны раненыхъ.

   Не хватало свѣта и носилокъ, не было приспособлен³й, и раненые подвергались новымъ пыткамъ и мучен³ямъ, прежде чѣмъ попадали въ вагоны, и ихъ вопли и стоны покрывали голоса суетившихся людей.

   - Погодите! Стойте! - раздался хриплый, но властный голосъ. Изъ сѣрой толпы солдатъ вышелъ генералъ Г., командовавш³й въ бою лѣвымъ флангомъ и теперь отступавш³й вмѣстѣ съ своей частью. Его лобъ и подбородокъ были забинтованы; на плечи была накинута покрытая грязью солдатская шинель.

   - Берите только тяжело раненыхъ! Мы еще ничего... А впереди - сотнями! Много убитыхъ! Не забудьте полковника взять, версты двѣ отсюда. Ну, ребята, впередъ! Не унывай! Теперь недалеко!...

   Поѣздъ двинулся дальше. Впередъ были высланы два санитара съ факелами. Они стаскивали съ пути попадавш³еся трупы, аммуниц³ю, подбирали обезсиленныхъ раненыхъ. Почти на каждой верстѣ поѣздъ останавливался и забиралъ новый окровавленный и стонущ³й живой грузъ, и тогда снова сыпались упреки и брань обозленныхъ, голодныхъ и заморенныхъ солдатъ.

   Небольшой персоналъ экспедиц³и давно переутомился и дѣлалъ свое дѣло, напрягая послѣдн³я силы. Когда поѣздъ добрался до послѣдняго русскаго поста, ночь уже поблѣднѣла, и впереди обрисовались занятыя непр³ятелемъ высоты Вафангоо. Было холодно, и моросилъ мелк³й дождь.

   Изъ сторожки вышелъ солдатъ пограничной стражи.

   - Тамъ, за рельсами... съ версту, не болѣе... Тобольск³й полкъ. Одинъ онъ только и остался тутъ... послѣднимъ отошелъ, у нихъ много раненыхъ!..

   Часть персонала осталась у поѣзда, мы же съ Гольдинымъ и сестрой отправились искать тобольцевъ. Ноги глубоко вязли въ рыхлой и липкой землѣ, тѣло дрожало отъ холода и дождя; мы часто скользили и падали, подталкивали и тащили другъ друга, перебираясь черезъ канавы и остатки глинобитныхъ валовъ. Усталость притупила мысль; все происходившее казалось намъ сномъ, а мы сами - безвольными автоматами, которыми руководила какая-то неизвѣстная сила. Такъ прошли мы около версты, но этотъ путь показался намъ необычайно долгимъ. Намъ чудилось, что мы бредемъ по безграничной пустынѣ, въ которой царитъ вѣчный мракъ, а вмѣсто веба надъ зыбкой, всасывающей почвой виситъ холодная, влажная мгла, роняетъ пронизывающ³я насквозь слезы и тихо поетъ однообразную, безконечно печальную погребальную пѣсню. Въ одномъ мѣстѣ Гольдинъ упалъ, наткнувшись на сломанное колесо, фонарь погасъ, и мы пошли, ощупывая каждую пядь земли, протянувъ впередъ руки, какъ слѣпые. Свѣтло-сѣрое платье и бѣлый платокъ сестры казались призракомъ среди мрака. Вдругъ Гольдинъ остановился. Справа донесся протяжный стонъ.

   - Дайте спичекъ! Мои размокли! - обратился Гольдинъ ко мнѣ.- Бивакъ долженъ быть здѣсь...

   Засвѣтили фонарь и двинулись по направлен³ю стона. Скоро мы должны были снова остановиться. Казалось, что вся земля вокругъ насъ была вспахана чудовищнымъ плугомъ. Словно старыя могилы громаднаго кладбища, чернѣли лежавш³е среди болота люди. Мы нечаянно наступили на одпу изъ фигуръ, и она быстро приподвялась. Желтый свѣтъ фонаря упалъ на перепуганное, блѣдное, бородатое лицо, забрызганное грязью.

   - Кто тутъ?.. Господи! Что это, братцы мои?..- лепеталъ солдатъ, заслоняясь рукой отъ свѣта.

   - Ну-ну... свои! Раненые гдѣ? Намъ надо раненыхъ... докторъ гдѣ, вашъ докторъ? - тормошилъ Гольдинъ солдата. Тотъ долгое время тупо смотрѣлъ на насъ, очевидно, плохо соображая.

   - Раненыхъ... много! И убитыхъ много! - проговорилъ, наконецъ, солдатъ.

   - Доктора намъ надо вашего или санитара, кто тутъ есть?

   - Не могу знать... спать хочу,- пробормоталъ солдатъ и грузно опустился на землю.

   Мы стали перелѣзать черезъ спящихъ, заморенныхъ до безчувств³я людей, пытаясь разспросить о раненыхъ, разыскать доктора. Мног³е вскакивали на ноги и искали оруж³е, принимая насъ за японцевъ, и намъ приходилось ихъ успокаивать.

   Сестрѣ удалось упросить одного ефрейтора сходить за докторомъ и разбудить нѣсколько человѣкъ.

   Докторъ, маленьк³й, согбенный, судорожно кутался въ промокш³й дождевой плащъ, трясъ головою и скалилъ стучавш³е зубы.

   - Раненыхъ вамъ... раненыхъ? - бормоталъ онъ скороговоркой.- Вездѣ раненые... и здѣсь, и тамъ... берите... ищите... и на землѣ, и въ двуколкахъ... Я самъ не могу вамъ... не могу... ноги не стоятъ... я уйду, оставьте меня...

   - Дайте намъ хоть санитара, фельдшера,- надо же перенести... Гдѣ у васъ носилки?

   - Нѣтъ! Ничего у меня нѣтъ! Оставьте меня!- жалобно, чуть не плача, взвизгнулъ докторъ.- Оставьте меня! Я не могу! Я съ ума сойду отъ всего этого!

   Онъ круто повернулся и почти побѣжалъ, наступая на солдатъ, спотыкаясь и падая.

   - Что же теперь дѣлать? Всѣ заморены, докторъ этотъ, кажется, сумасшедш³й... Неужели оставить такъ? Вѣдь тутъ масса раненыхъ! Слышите? Стонутъ! - со слезами говорила сестра,- вонъ кто-то кричитъ... Господи, что же это?

   Мы стали пробираться дальше и скоро нашли лазаретную линейку, изъ которой несся сдавленный вопль. Гольдинъ отдернулъ намокшую холстину, поднялъ фонарь и невольно попятился... Широко раскорячивъ ноги, упираясь локтями въ стѣнки повозки, сидѣлъ, откинувшись назадъ, застывш³й трупъ солдата, дико пялилъ на насъ выпученные стекляные глаза и какъ-будто собирался плюнуть въ насъ кровавою пѣной, сочиншейся изо рта и стекавшей по бородѣ. А изъ-за него выглядывалъ придавленный мертвецомъ раненый съ залитымъ кровью лицомъ. Онъ былъ въ горячкѣ, бредилъ и стоналъ...

   - Скорѣе освободить! Этотъ мертвецъ его задушитъ!- заволновался Гольдинъ,- давайте его вытаскивать! Давайте! Скорѣй! Тотъ раненъ въ голову!

   Но мертвецъ не хотѣлъ поддаваться нашимъ усил³ямъ; давно застывшее тѣло упрямо торчало въ томъ же положен³и и только слегка покачивалось.

   Сестра слабо вскрикнула, опустилась на землю и расплакалась.

   - Не надо... не надо,- приговаривала она пугливо:- это ужасно... слышите? Не надо!..

   Вдругъ налетѣлъ вѣтеръ, рванудъ холстину линейки, хлестнулъ ею по лицу мертвеца и погасилъ фонарь. Дождь усилился и окуталъ насъ холодной, непроницаемой мглою.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   Тихо дремлетъ ³юльск³й полдень.

   Въ накаленномъ воздухѣ ни звука, ни движен³я, и вся окрестность какъ будто изнемогаетъ подъ жгучими чарами солнца. Расплавленнымъ золотомъ влилось оно въ яркую синеву безоблачнаго неба, уронило нѣсколько сверкающихъ блестокъ въ пересыхающ³й ручеекъ, яркими бликами подернуло скалистыя вершины и выступы горъ, а ущелья и лощины нарядило въ прозрачныя синевато-лиловыя тѣви.

   Нѣжно-зеленый гаолянъ, стройный и трепетный, обливается влагой, и томный, едва уловимый шопотъ тихимъ вздохомъ проносится надъ наливающимися колосьями.

   Небольшая роща маленькихъ японскихъ сосенъ съ причудливо изогнутыми вѣтвями, сбѣгая внизъ по склону горы, какъ будто остановилась на полдорогѣ и задумалась, опьяненная смолистымъ ароматомъ.

   Сонливая тишина царитъ въ покинутой жителями деревушкѣ Байсязай, пр³ютившейся между сопокъ. Убог³я глинобитныя фанзы запрятались въ яркую зелень огородовъ. Изъ-подъ широкихъ, сочныхъ листьевъ выглядываютъ и нѣжатся на солнопекѣ огромныя грушевидныя тыквы, продолговатыя дыни, длинные, изогнутые огурцы. Головки мака безпомощно наклонились къ землѣ, укрывшись бѣлыми и пунцовыми лепестками. Даже пугливая, безпокойная мимоза съ хрупкими блѣдно-розовыми цвѣтами застыла въ полуснѣ. Только одна остролистая кукуруза смѣло и гордо высилась надъ огородами и тянулась къ солнцу.

   Изрѣдка старый китаецъ, оставш³йся сторожить свои огороды, выходилъ изъ прохладнаго полумрака фанзы и садился на корточки подъ старымъ, развѣсистымъ вязомъ, который бросалъ на желтый песокъ синеватую узорчатую тѣнь. Набивъ трубку, китаецъ не торопясь, медлительно высѣкалъ огонь, закуривалъ и долго смотрѣлъ въ ту сторону,гдѣ сверкала на солнцѣ стальная щетина составленныхъ въ козла винтовокъ и пестрѣли по всему биваку сушивш³яся солдатск³я рубахи. Выколотивъ трубку о торчавш³й изъ земли обломокъ могильной плиты, китаецъ поднимался лѣниво, брелъ къ огороду, внимательно оглядывался, затѣмъ, оскаливъ зубы, щурился изъ-подъ ладони на солнце и снова уходилъ въ фанзу. Было тихо и на бивакѣ N-скихъ стрѣлковъ, попавшихъ въ сторожевое охранен³е отходившей къ Ляояну арм³и, послѣ занят³я японцами Гайджоо, Дашичао и Хайчена.

   Ни шумнаго говора, ни пѣсни, ни раскатистаго смѣха. Даже зычный голосъ ворчливаго фельдфебеля не гремѣлъ обычной бранью. Люди молча лежали въ слабой тѣни палатокъ, вяло копошились среди своего скуднаго походнаго хозяйства или безцѣльно бродили по опустѣвшей деревушкѣ.

   Въ офицерскихъ палаткахъ лѣниво плелись и скоро обрывались никому не интересные разговоры. Уходъ прежняго командира, получившаго подъ Вафангоо загпдочную рану со стороны своего же фронта, новый командующ³й полкомъ, болѣзнь объѣвшагося бараниной Дубенки, крупный проигрышъ Завадскаго и его смерть - всѣ эти темы были давно уже исчерпаны.

   Непр³ятель, стоявш³й недалеко, подъ Хайченомъ, не шевелился; а если иногда и появлялись его летуч³е отряды, то къ нимъ относились почти съ полнымъ равнодуш³емъ. Какая-то тупая скука, тоска какъ будто охватила полкъ и овладѣвала людьми все больше и больше, по мѣрѣ того какъ войска отходили къ сѣверу.

   Порою какой-нибудь поручикъ, съ едва замѣтными усиками на загорѣломъ и исхудаломъ лицѣ, забирался въ сосновую рощу, раскрывалъ растрепанную книжку "Солдатскаго Чтен³я", цѣлыми часами мечтательно слѣдилъ затѣмъ, какъ передвигались дрожащ³я тѣни въ синевѣ окрестныхъ горъ, и, пока шаловливый вѣтеръ переворачивалъ забытыя страницы,- Богъ вѣсть, куда уносился мечтою, подъ тих³й шелестъ кудрявыхъ и пахучихъ сосенъ.

   Казалось, что и солдаты, и офицеры, каждый про себя, думали какую-то крѣпкую, невеселую думу, и, незримо проникшая въ ихъ головы, дума эта сквозила въ медлительныхъ движен³яхъ, въ тягучей, лѣнивой рѣчи и въ хмурыхъ, сосредоточенныхъ взглядахъ.

   Одновременно съ овладѣвавшей людьми апат³ей сталъ проявляться и быстрый упадокъ дисциплины, сперва среди офицеровъ, а затѣмъ и среди нижнихъ чиновъ. Чуть не каждый день кто-либо изъ офицеровъ, свободныхъ отъ дежурства, подъ благовиднымъ предлогомъ отправлялся за восемнадцать верстъ на станц³ю Айсандзянъ, гдѣ имѣлось жалкое подоб³е буфета, содержимаго плутоватымъ грекомъ.

   Въ буфетѣ можно было достать прогорклые консервы американскаго производства и, если не находилось хлѣба, въ которомъ уже давно ощущалась самая крайняя нужда, зато всѣ полки и подоконники Айсандзянскаго кабака были сплошь заставлены всевозможными спиртуозами, начиная отъ шампанскаго и кончая китайскимъ ханшиномъ. Отощавш³е, лишенные питательной, здоровой пищи, живущ³е впроголодь офицеры удовлетворяли голодъ кислыми и солеными консервированными спец³ями и затѣмъ жадно набрасывались на напитки. Они легко и скоро хмѣлѣли и уже по инерц³и перебирались въ душную и грязную каморку буфетчика-грека, гдѣ отъ зари до зари шла самая отчаянная игра.

   Здѣсь не разбирали чины и зван³я: азартъ сравнивалъ всѣхъ.

   Прапорщикъ запаса, давно перезабывш³й воинск³й уставъ и мѣсяца три тому назадъ изображавш³й Демосѳена по гражданскимъ дѣламъ, спускалъ все свое скромное жалованье, нерѣдко забранное впередъ за два или три мѣсяца.

   Ротные и батальонные командиры играли крупнѣе. Они нѣсколько дольше удерживались съ личными средствами, и только подъ конецъ, когда азартъ окончательно убивалъ чувство совѣсти и долга, они ставили на карту кормовыя девьги довѣренныхъ имъ людей.

   Естественнымъ послѣдств³емъ проигрыша являлось безшабашное пьянство, притуплявшее острое чувство досады и, быть можетъ, раскаян³я.

   - Ладно! Чего тамъ! - утѣшали въ такихъ случаяхъ другъ друга промотавш³еся отцы-командиры,- солдатъ съ голоду не пропадетъ. На то существуютъ китайцы! Добудутъ жратва!

   И злополучные китайцы сплошъ и рядомъ являлись козломъ отпущен³я за командирск³е проигрыши. У нихъ отбирали жалк³е остатки чумидзы, рису или гаоляна, топтали и разоряли огороды, срывая и выкапывая еще недозрѣлые плоды и овощи, и нерѣдко, въ случаѣ сопротивлен³я, обозленные, полуголодные солдаты, не знавш³е, на комъ выместить безсильную злобу противъ отцовъ-командировъ,- били китайцевъ прикладами, пыряли штыками и разоряли, а подчасъ и жгли убог³я фанзы. Но самыми крупными игроками являлись обозные начальники и командиры продовольственныхъ транспортовъ; въ ихъ распоряжен³и имѣлись всегда значительныя суммы денегъ, а когда ихъ не хватало,- на сцену являлся смѣтливый поставщикъ изъ армянъ или грековъ и по сходной цѣнѣ пр³обрѣталъ якобы "испортивш³йся" пров³антъ, который затѣмъ за тройную цѣну продавался въ Ляоянѣ. Въ такихъ случаяхъ "мелкота" превращалась въ зрителей, а на зеленомъ полѣ появлялись крупныя суммы въ тысячи рублей, и, вмѣсто наличныхъ денегъ, вынимались изъ кармановъ полковыя продовольственныя ассигновки.

   И нерѣдко какая-либо шальная девятка или не вовремя вынырнувш³й тузъ обрекали на голодовку сотни и тысячи "сѣрой скотинки".

   Часто офицеры возвращались на бивакъ полупьяные, безъ пров³анта и безъ гроша денегъ. Мало-по-малу игра стала распространяться и среди нижнихъ чиновъ. Правда, здѣсь не мелькали сотни или крупныя ассигновки, но азартъ былъ такъ же великъ, если только не больше.

   Играли на кусокъ мыла, на лишнюю рубаху или пару портянокъ, на табачные корешки или куски сахару, ибо эти предметы представляли громадную цѣнность въ убогомъ обиходѣ солдатской жизни на передовыхъ позиц³яхъ, отдаленныхъ отъ центра.

   Порою на бивакъ попадалъ обрывокъ пожелтѣвшей, истрепанной газеты изъ Росс³и, и тогда люди съ удивлен³емъ узнавали о сотняхъ тысячъ и милл³онахъ рублей, жертвуемыхъ на нужды сражающихся. Они читали эти извѣст³я, повторяли длинныя суммы цыфръ и въ то же время думали о пустомъ желудкѣ, объ изорванныхъ сапогахъ и рубахахъ, о своемъ исхудаломъ, почернѣвшемъ, заѣденномъ вшами и заросшемъ коростою тѣлѣ.

   И мрачная тѣнь надвигалась на худыя, загорѣлыя лица солдатъ, и въ угрюмыхъ взглядахъ мелькалъ нехорош³й, злобный огонекъ. Старые, сѣдоусые командиры хмурились и ворчали, молодежь совершенно стушевалась и старалась не замѣчать участившихся нарушен³й воинскаго устава. Высш³е начальники, бригадный и дивиз³онный генералы, показывались рѣдко. Они сидѣли въ своихъ фанзахъ, окруженные непроницаемой таинственностью и полные невѣдѣн³я, ибо штабъ арм³и и ея главные руководители, очевидно, не считали ихъ достойными довѣр³я. Лишенные малѣйшей иниц³ативы, начальники являлись только единицами, исполнявшими заданный урокъ отъ точки до точки, и всякое проявлен³е творческой мысли, личной энерг³и ставилось въ вину, какъ превышен³е власти. Воинственный подъемъ, одушевлявш³й рвавшуюся въ бой молодежь, уступилъ мѣсто тоскливому равнодуш³ю и скрытому недовольству.

   - Чортъ знаетъ, что! - говорили нерѣдко офицеры, не стѣсняясь присутств³емъ солдатъ,- полтора мѣсяца толчемся на одномъ мѣстѣ! Отъ проклятыхъ "констервовъ" только одна рѣзь въ животѣ! Ни мыла, ни табаку! По четыре недѣли потѣешь въ одной рубахѣ! Хоть бы въ бой двивули! Вѣдь вонъ охотники говорятъ, что японцы у васъ подъ носомъ ежедневно обходятъ насъ съ восточной стороны! Къ Ляояну, видно, стягиваются... Почему бы намъ не задержать ихъ? И чего они только ждутъ, эти фазаны!

   Пытались узнавать у бригаднаго генерала о ближайшемъ будущемъ. Тотъ сперва высказывалъ как³я-то неясныя, смутныя соображен³я, но, въ концѣ концовъ, сознался, что и онъ ничего не знаетъ...

   Общее настроен³е становилось все болѣе и болѣе мрачнымъ и угнетеннымъ. Солдаты въ одиночку и группами бродили по окрестнымъ полямъ, ломали гаолянъ, отъ скуки рубили огромныя незрѣлыя тыквы, отбивали носы и руки расписнымъ богамъ въ деревенской кумирнѣ...

   Однажды изъ Ляояна прибыло нѣсколько штабныхъ офицеровъ во главѣ съ франтоватымъ, еще очень молодымъ генералъ-ма³оромъ, состоявшимъ при командующемъ арм³ею "для поручен³й". На нихъ была возложена мисс³я освидѣтельствован³я отряда въ санитарномъ и продовольственномъ отношен³яхъ.

   Командиръ полка попытался было обратить вниман³е генерала на жалкое состоян³е ввѣренныхъ ему людей, но генералъ его оборвалъ сухо и наставительно:

   - Я пр³ѣхалъ сюда не ради одного вашего полка, господинъ полковникъ, и о состоян³и и нуждахъ всего отряда мнѣ сообщитъ его непосредственный начальникъ!

   Послѣ продолжительнаго обѣда у отряднаго начальника, генералъ со своей свитой двинулся обратно къ Айсанлзяну, такъ и не взглянувъ на поджидавшихъ его солдатъ.

   Въ полуверстѣ отъ бивака кавалькада наткнулась на вылѣзавшаго изъ гаоляна бородатаго сибирскаго стрѣлка.

   - Стой, мерзавецъ! - остановилъ его генералъ, осаживая лощадь.- Ты что это, ослѣпъ, что ли? Не видишь, кто ѣдетъ?

   - Видѣть вижу! - неохотно и мрачно отвѣчалъ еще не совсѣмъ отрезвивш³йся стрѣлокъ.

   - Такъ почему-же ты, негодяй, не отдаешь чести господамъ офицерамъ и генералу? Негодяй! Сволочь проклятая! - вскипѣлъ генералъ и хлестнулъ солдата плеткой.

   Тотъ вдругъ потемнѣлъ лицомъ и закинулъ голову.

   - Чести? Своя то честь при мнѣ находится! А куда ты свою дѣвалъ? Грабители!

   Генералъ поблѣднѣлъ отъ бѣшенства и судорожно схватился за шашку. А солдатъ, казалось, разсвирѣпѣлъ отъ удара. Онъ трясся и кричалъ грубымъ, хриплымъ голосомъ:

   -. Дармоѣды! Грабители! На солдатскихъ сухаряхъ деньгу наживать! Вши заѣдаютъ! Животы подвело, а куда деньги дѣлись?.. Енаралъ! Насъ бьютъ, а вы за сопками проклаждаетссь! Небось, въ Ляваянѣ-то вашему брату...

   Въ это время въ воздухѣ сверкнулъ стальной клинокъ шашки, солдатъ охнулъ и грузно опустился на землю, схватившись за окровавленную голову.

   На зарѣ слѣдующаго дня его вывели на пятьдесятъ шаговъ "за линейку", завязали глаза старой портянкой и двумя десятками пуль превратили въ безжизненную, залитую кровью массу.

   Послѣ этого случая словно тяжелая, мрачная туча нависла надъ бивакомъ.

   Только подполковникъ Дубенко оставался по-прежнему жизнерадостнымъ и подвижнымъ.

   Здѣсь, въ затерявшейся среди сопокъ деревушкѣ, вдали отъ начальства, онъ далъ полную свободу своимъ привычкамъ и вкусамъ и, повидимому, вообразилъ себя не на передовыхъ постахъ ар³ергарда, а гдѣ-либо на мирномъ хуторѣ, подъ небомъ привольной Украйны.

   Его форменная одежда была сдана деньщику, и самъ полковникъ разгуливалъ по биваку въ бѣлыхъ панталонахъ необъятной ширины и въ цвѣтной сорочкѣ. Съ утра до вечера онъ не переставалъ заботиться обѣ утолен³и своего чудовищнаго аппетита, и его крикливый и тонк³й, женственный голосъ одинъ нарушалъ угрюмую тишину бивака.

   - Дуралеевъ! Позвать ко мнѣ Дуралеева! - кричалъ онъ, появляясь на вышкѣ и безуспѣшно подтягивая падающ³я панталоны. Почти каждый день онъ придумывалъ своимъ солдатамъ новыя клички и прозвища, часто цинично грубыя и оскорбительныя, которыя, однако, должны были запоминаться солдатами, подъ страхомъ "гонки", а иногда и выстаиван³я подъ ружьемъ...

   - Дуралеевъ! - передавалось по всему батальону, и солдатъ, вспомнивъ о новомъ "крещен³и", со всѣхъ ногъ бросался къ командиру.

   - Ты гдѣ, сукивъ сынъ, пропадаешь? Сто разъ тебя звать? Чесноку досталъ?

   - Никакъ нѣтъ, вашскорол³е!

   - Такъ я и зналъ! Какъ же я шашлыкъ ѣсть буду? Ты о чемъ думалъ, подлецъ этакой?

   - Всю роту перешарилъ, вашскорол³е... нигдѣ нѣту.

   - Вотъ болванъ! А въ первую роту не ходилъ? А у завѣдующаго хозяйствомъ? Дрыхать только умѣешь, а командиръ хоть съ голоду помирай, сволочь этакая! Чтобъ мнѣ къ уж³гну былъ чеснокъ! Понялъ? А то не въ очередь въ караулъ пойдешь! Пришли ко мнѣ Безголоваго!

   Безголовому поручалось "во что бы то ни стало" достать курицу; затѣмъ вызывался Свинорыловъ и получалъ "разноску" за тощ³й видъ барашковъ...

   Однажды Тима Сафоновъ, послѣ подобной сцены, закончившейся здоровымъ тумакомъ, не выдержалъ.

   - Слушайте, полковникъ, вы, чортъ знаетъ, что дѣлаете! Ну зачѣмъ вы оскорбляете солдатъ? Мало того, что вы никому не даете ни отдыху, ни сроку, такъ вы еще издѣваетесь надъ ними... Вѣдь всѣмъ вашимъ Свинорыловымъ и Дуралеевымъ въ другихъ батальонахъ проходу не даютъ. Вѣдь надъ ними смѣются!

   Дубенко наклонилъ на бокъ голову, прищурился и засвисталъ.

   - Ого-го-го! Фендрикъ мнѣ нотац³ю читатъ вздумалъ!

   - Я вамъ, полковникъ, не нотац³ю читаю, а говорю то, что во мнѣ накипѣло, какъ въ человѣкѣ. Солдатъ такой же человѣкъ, какъ и мы съ вами. И у него есть и самолюб³е, и сознан³е своего достоинства.

   Дубенко откинулся назадъ, ухватился за отвисш³й животъ и весь затрясся отъ смѣха.

   - Самолюб³е... у солдата! Ха-ха-ха! Вотъ уморилъ... Ахъ ты, шутъ этак³й! Самолюб³е... ха-ха-ха...

   Сафоновъ вспыхнулъ и всталъ съ гаоляна, на которомъ лежалъ.

   - Сволочь, родненьк³й, да еще какая! Ты протруби двадцать шесть лѣтъ, какъ я, тогда и узнаешь. Съ нимъ, батенька мой, надо вотъ! Въ кулакѣ держать! Глупъ ты еще, родненьк³й, глупъ и молодъ!

   - Полковникъ! Я въ вашихъ аттестатахъ не нуждаюсь! А что касается "сволочи", такъ... я хоть и фендрикъ, но... въ послѣднемъ бою вы многимъ обязаны этой "сволочи"!

   Дубенко поблѣднѣлъ, и его маленьк³е, заплывш³е глазки засвѣтились злобой. Онъ судорожно сталъ подергивать панталоны и, брызгая слюной, прошипѣлъ:

   - Какъ-съ? Что-съ? Я имъ обязанъ? Чѣмъ же это я обязанъ, интересно бы знать?

   - Чѣмъ? - Сафоновъ, колеблясь, запнулся, но потомъ рѣшительно махнулъ рукой.- Да всѣмъ, коли на то пошло! Когда насъ изъ резерва потребовали въ цѣпь, васъ нигдѣ найти не могли. Люди подъ перекрестный огонь попали, а васъ въ оврагѣ подъ сопкой нашли, съ пустой бутылкой. За это человѣкъ двадцать жизнью заплатили, а васъ эта "сволочь" своей грудью отстояла! Такъ ужъ лучше о "сволочи" и не заикаться!

   - Молчать! Щенокъ! Мальчишка!! Р-рапортъ цодамъ!..- захрипѣлъ Дубенко, тряся кулаками.

   - Подавайте! Я все равно умирать сюда пришелъ!

   Сафоновъ вышелъ за околицу деревушки и побрелъ по узкой тропинкѣ, исчезавшей въ высокомъ гаолянѣ. Съ нѣкоторыхъ поръ въ немъ стала сказываться потребность уединен³я. Забравшись куда-нибудь подальше отъ бивака, онъ ложился и весь отдавался воспоминан³ямъ и думамъ.

   Передъ нимъ проходили боевые эпизоды, походныя сцены, и вмѣстѣ съ ними являлись мысли, новыя и тревожныя, возникали вопросы - странные, какъ ему казалось, часто мучительные вопросы, на которые онъ не находилъ отвѣта. Онъ не пускался въ откровенныя бесѣды съ товарищами, и иногда ему чудилось, что мног³е изъ нихъ носятъ въ себѣ так³я же мысли и сомнѣн³я и ревниво скрываютъ ихъ другъ отъ друга, стараясь казаться спокойными и равнодушными. Онъ замѣтилъ, что и однообразныя, на первый взглядъ, солдатск³я лица измѣнились за это время. Что-то новое сквозило въ глазахъ безотвѣтнаго сѣраго стада, послѣ послѣднихъ боевъ и безпрерывнаго отступлен³я. Ему казалось, что всѣ эти люди, собранные съ разныхъ концовъ, обезличенные и подогнанные подъ одну мѣрку, превращенные въ какую-то безсмысленную, автоматическую массу, вдругъ получили какое-то откровен³е, узнали нѣчто новое, поняли что-то такое, чего не понимали прежде, и глубоко задумались надъ этимъ откровен³емъ.

   Онъ сошелъ съ тропинки и прилетъ на прогалинѣ, зеленѣвшей длинною, узкою лентою. Съ обѣихъ сторонъ тихо шелестѣлъ вѣчно трепещущ³й, высок³й и стройный гаолянъ и нашептывалъ думы. Вверху, въ дѣвственной лазури, застыло, розоватое по краямъ, бѣлое облачко. Въ концѣ прогалины нѣжно синѣли далек³я горы.

   Сафоновъ вспомнилъ, какъ много лѣтъ тому назадъ онъ забирался въ густую рожь, гдѣ синѣли васильки, и упивался чтен³емъ большой книги. Въ ней описывалась война и подвиги ея героевъ. Какъ волновалась тогда его грудь, как³я чувства пробуждались въ душѣ! Мертвыя буквы оживали! Онъ воплощался въ каждаго изъ героевъ, онъ спасалъ жизнь командировъ, заслоняя ихъ своей грудью, совершалъ чудеса храбрости, съ крикомъ "братцы, за мной!" бросался впередъ, навстрѣчу смерти; ему рукоплескали враги, онъ умиралъ смертью героя, со свѣтлой улыбкой, подъ сѣнью склонившихся надъ нимъ знаменъ. И война казалась ему гранд³озной героической эпопеей, чѣмъ-то торжественно-величавымъ и прекраснымъ, какъ чудная картина, какъ дивная музыка.

   Давно это было; житейск³е будни покрыли сѣрымъ налетомъ свѣтлую, героическую грезу юности; но когда загорѣлась война, ея призывъ нашелъ въ его душѣ горяч³й откликъ, и забытая греза воскресла въ памяти.

   Поздно вечеромъ вернулся Сафоновъ на бивакъ и заглянулъ въ палатку капитана Заленскаго, гдѣ собралось нѣсколько человѣкъ, по случаю прибыт³я новаго офицера. Капитанъ разсказывалъ гостю о Завадскомъ.

   - Да-да! Ни за грошъ пропалъ бѣдняга!.. Это скоро послѣ Дашичао было... Донесли однажды бригадному, что деревня Ходягоу японцами занята! Тотъ, какъ водится, не повѣрилъ... "Врутъ, говоритъ, ваши охотники! У нихъ, говоритъ, очень пылкая фантаз³я!" Кое-какъ, однако, убѣдили генерала! Приказали послать офицера съ полуротой, провѣрить донесен³е! Покойникъ Завадск³й присталъ къ полковому: "пустите меня", да и кончено! Ну, назначили его. Пошелъ! Добрался гаоляномъ до самой деревни, разсыпалъ полуроту, зашелъ съ двухъ сторонъ и шарахнулъ по деревнѣ залпомъ. Японцы, какъ тараканы, повысыпали изъ фанзъ. Обѣдали они, оказывается. Онъ второй залпъ! Тѣхъ цѣлая рота была. Растерялись, почти безъ выстрѣла стали уходить. Думали, - батальонъ нагрянулъ. Ну а потомъ, очевидно, опомнились, давай залпами отвѣчать. Завадск³й - пачками... Форменный бой завязался! Нашимъ ничего, за фанзами укрывались, а тѣ на виду... Затѣмъ перебѣжку сдѣлалъ и бросился "на ура". Одного убитымъ потерялъ, четверо раненыхъ... А у тѣхъ десятка два на мѣстѣ осталось. Возвращается, доноситъ: "деревня Судятунъ, занятая ротою японцевъ, очищена отъ непр³ятеля"... Словомъ, какъ слѣдуетъ... Да-съ! Что бы вы думали? Требуетъ начальство полкового: "кого вы послали? Что натворили?" Тотъ даже растерялся... "Помилуйте, мнѣ отъ дивиз³оннаго нагоняй. Превышен³е власти. Ему приказали "провѣрить", а онъ въ бой ввязался. Если каждый офицеръ станетъ разсуждать и самовольно ввязываться"... и пошла писать губерн³я! Ну, полковой - къ полковнику Дубенкѣ, тотъ на меня взъѣлся, словомъ, вмѣсто добраго дѣла скандалъ вышелъ. Завадск³й выговоръ получилъ и запилъ. Боялся я за него... какъ бы не натворилъ чего... "Дураки, ид³оты, служить нельзя больше",- кричалъ все, подвыпвиши.- "Если бы не вы, пане капитане, и не ваши сѣдые усы, я бы не спустилъ этимъ буквоѣдамъ"...

   - Да... Раньше все въ охотничью команду просился и много бы онъ пользы принесъ, ну, а послѣ этого казуса - махнулъ рукой и больше на водку налегъ. Какъ-то является ко мнѣ поздно вечеромъ, выпивши и весь въ болотѣ... Тогда дождь былъ... "А японцы, говоритъ, опять въ Судятунѣ устроились - самъ видѣлъ. Надъ нами издѣваются." Ничего я ему не отвѣтилъ, но, зная, что покойникъ никогда зря не говорилъ, сообщилъ полковому, полковой бригадному. Генералъ нахмурился... "Опять,- говоритъ,- это Завадск³й. Ему ничего нельзя поручать!" А при штабѣ въ это время болтался прикомандированнымъ князекъ одинъ, бывш³й кавалергардъ.- "Разрѣшите мнѣ". Разрѣшили. Тотъ взялъ казаковъ и полетѣлъ "провѣрять"... Покружилъ около деревни, послѣ обѣда вернулся. "Ничего подобнаго. Я и китайцевъ допрашивалъ: верстъ на тридцать ни одного японца." Посмѣялись еще надъ покойникомъ,- отъ водки, дескать, ему японцы мерещатся.- Дубенко, какъ водится, не стерпѣлъ и пересплетничалъ Завадскому. Тотъ только плюнулъ. А потомъ взялъ лошадь и уѣхалъ. Къ ночи не вернулся. Утромъ охотниковъ послали, привели китайца; тотъ и разсказалъ, что видѣлъ. Японцы давно замѣтили его и послали въ гаолянъ обходомъ. Дали по лошади залпъ, его въ ногу ранили. Окружили бѣднягу, хотѣли живымъ взять; а онъ револьверъ выхватилъ, одного убилъ, двоихъ ранилъ, всѣ заряды выпустилъ... Ну, набросились на него, а онъ шашкой... Тѣ обозлились, прикололи штыкомъ... Въ деревню принесли, говорятъ, еще живъ былъ...

   Капитанъ умолкъ. Молчали и офицеры.

   Вдругъ у входа въ палатку раздалось всхлипыван³е. Всѣ повернули головы. Изъ полумрака выглядывало блѣдное лицо отца Лаврент³я.

   - Еще въ тотъ день...- говорилъ онъ прерывающимся голосомъ:- какъ сейчасъ помню... Я за почтой въ штабъ ходилъ, письмо покойнику привезъ... "Смотри,- говоритъ,- батя, что мнѣ жена прислала"... А тамъ фотограф³я, въ письмѣ-то, младенецъ изображенъ въ пеленочкахъ... "Это, говоритъ, мнѣ Богъ наслѣдника далъ. Похожъ, говоритъ, на меня, какъ вылитый". А тамъ только кругленькое да бѣленькое, одни глазенки чернѣютъ... Похожъ, говорю, совсѣмъ похожъ! Отецъ, извѣстное дѣло... Господь первенца далъ... сердце его радуется, ему и кажется... Обхватилъ онъ меня за плечи, самъ смѣется: "хорош³й ты, говоритъ, человѣкъ, батя. Не забуду я этого"... Не могу...

   Отецъ Лаврент³й всхлипнулъ и сталъ полой сѣрой, холщевой рясы утирать заплаканное лицо.

   Заленск³й помоталъ головой, быстро налилъ себѣ водки и залпомъ выпилъ ее.

   - Гдѣ капитанъ? Капитанъ Заленск³й здѣсь? - послышался безпокойный фальцетъ Дубенки, и въ то же время въ палатку ввалилась его грузная фигура въ какомъ-то балахонѣ - не то халатѣ, не то подрясникѣ, съ фуражкой на затылкѣ.

   - Ну и оказ³я! Видно, попрутъ насъ скоро отсюда! Завтра къ намъ пр³ѣзжаетъ командующ³й арм³ей... сейчасъ командиръ сообщилъ. Поэтому прошу господъ офицеровъ... Ахъ, вотъ и самъ полковникъ!

   У входа въ палатку появился сухощавый брюнетъ съ типичнымъ кавказскимъ лицомъ.

   - Здравствуйте, господа! Пожалуйста не вставайте! Да, завтра командующ³й будетъ объѣзжать наши позиц³и, а послѣ объѣзда ваша рота, капитанъ, немедленно выступаетъ въ сторожевку, на смѣну енисейцамъ... Это верстахъ въ двѣнадцати къ востоку отъ деревушки...

   - Ну что-жъ, пойдемъ! А какъ быть съ горячей пищей? - спросилъ Заленск³й.

   - Приму всѣ мѣры, чтобы къ вамъ посылалась, хотя къ вечеру, походная кухня, но за успѣхъ не поручусь. Это будетъ зависѣть отъ распредѣлен³я остальныхъ частей... Если насъ опять раскидаютъ на двадцать пять верстъ, придется вамъ на сухаряхъ да консервахъ посидѣть!

   - Жаль будетъ,- грустно проговорилъ Заленск³й.- Люди у меня и безъ того сильно заморены. Желудкомъ болѣютъ мног³е...

   - Знаю! Хорошо это знаю! Что же дѣлать, капитанъ? Всѣхъ насъ порядкомъ подтянуло. Вотъ только за исключен³емъ, кажется, полковника,- съ легкой усмѣшкой указалъ командиръ на Дубенку. Тотъ склонилъ на бокъ голову и подобострастно залебезилъ, подтягивая вмѣстѣ съ хламидой и неисправимыя свои панталоны.

   - Хе-хе-хе! Что вы, ваше с³ятельство! Отъ меня, можно сказать, одно воспоминан³е сохранилось... хе-хе-хе!

   - Но, кажется, довольно-таки тяжеловѣсное. Кстати, полковникъ, я вѣдь уже просилъ васъ оставить въ покоѣ "с³ятельство". Я старый кавказск³й солдатъ, и мы съ вами не на балу въ собран³и.

   - Виноватъ, господинъ полковникъ,- сконфуженно пробормоталъ Дубенко и затѣмъ съ необычайно дѣловымъ видомъ обратился къ Заленскому:

   - Ахъ ты, Господи, Боже мой! Чуть не забылъ! Капитанъ, родной мой, ужъ вы пожалуйста, тово... въ виду прибыт³я командующаго... постарайтесь свою роту, тово... придать приличный видъ! Этожъ не рота, а...а какая-то босая команда! Оборванцы, лапотники! Весь батальонъ мой конфузитъ...

   - Позвольте, подполковникъ,- нѣсколько сухо остановилъ командиръ начавшаго кипятиться Дубенку,- я попрошу капитана Заленскаго, какъ и остальныхъ ротныхъ командировъ, особенныхъ приготовлен³й не дѣлать и маскарадовъ не устраивать. Мы на передовой позиц³и, а не на инспекторскомъ смотру. Пусть командующ³й увидитъ нашъ полкъ въ его настоящемъ видѣ,- какъ вы выразились,- босяками и оборванцами. Боевая репутац³я полка отъ этого не пострадаетъ, а можетъ быть, для солдатика и польза какая выйдетъ. А вотъ у васъ, въ третьей ротѣ, этотъ новый прапорщикъ второй день мертвецки напивается, такъ ужъ вы, подполковникъ, завтра его приберите куда-нибудь...

   - Слушаю-съ! Всенепремѣнно! Въ землю прямо закопаю!

   - Что, старый хрѣнъ? Съѣлъ арбуза? - съ добродушнымъ смѣхомъ замѣтилъ Заленск³й Дубенкѣ послѣ ухода командира.- Это тебѣ не прежн³й командиръ! Этимъ у него не возьмешь.

   -