Эрастов Г. - Отступление

1123; ѣхали въ Харбинъ - эту скороспѣлую столицу и Вавилонъ Маньчжур³и, изобиловавш³й всевозможными развлечен³ями и кокотками. Менѣе счастливые просто "удирали" подъ какимъ-либо благовиднымъ предлогомъ въ Телинъ, этотъ первый этапъ тыла арм³и.

   Послѣ юга и жизни на позиц³яхъ, этотъ маленьк³й, бѣдный и грязный китайск³й городокъ производилъ впечатлѣн³е почти мирнаго времени.

   Здѣсь значительно рѣже попадались начальствующ³я лица, почти отсутствовали офицеры генеральнаго штаба, франтоватые штабные адьютанты и проч³е представители армейской "аристократ³и". Вмѣсто боевой тревоги и напряженнаго ожидан³я, здѣсь во всемъ сказывались произволъ и безпечность. Отъ станц³и до самыхъ городскихъ воротъ тянулись разнокалиберные кабаки подъ громкимъ именемъ "ресторановъ". На убогомъ китайскомъ базарѣ можно было встрѣтить сестеръ милосерд³я, за которыми слѣдовали санитары съ корзинками въ рукахъ. Повсюду лѣниво бродили солдаты, полуоборванные, одичавш³е, одѣтые не по формѣ и безъ оруж³я. Они сильно напоминали выпущенныхъ изъ тюрьмы арестантовъ... "Русская слобода", гдѣ сосредоточивались, по обыкновен³ю, кабаки и публичные дома, кишѣла пестрой толпой. Тутъ было множество офицеровъ всѣхъ родовъ оруж³я, толкавшихся, повидимому, безъ всякаго дѣла. Между ними часто попадались знакомыя лица, которыхъ я встрѣчалъ подъ Вафангоо, въ Ляоянѣ или на позиц³яхъ... Очень мног³е изъ нихъ были легко ранены или просто контужены въ прежнихъ боихъ и находились въ такъ называемомъ "пер³одѣ выздоровлен³я", которое оказывалось часто весьма растяжимымъ понят³емъ. У большинства давно закрылись раны и были позабыты контуз³и, но имъ удавалось "выздоравливать" недѣлями, а иногда и мѣсяцами, и они, пользуясь этой возможностью, не теряли даромъ времени, переходили изъ-подъ одной вывѣски подъ другую, пропивали всѣ наличныя деньги, брали авансы, должали и нерѣдко, въ видѣ финала, попадали на лазаретную койку, но уже не отъ непр³ятельскихъ пуль и снарядовъ, а отъ безшабашнаго пьянства, доходившаго до бѣлой горячки. Разрушительной дѣятельности кабаковъ усердно помогали явные и тайные притоны, "китайск³е" публичные дома, содержимые, обыкновенно, либо бывшимъ солдатомъ изъ нестроевыхъ, либо предпр³имчивымъ грекомъ или армяниномъ. Сотни полуголодныхъ, заморенныхъ лишен³ями боевой жизни пропивали здѣсь послѣдн³й грошъ, оставляли остатки силъ и здоровья и уходили отсюда зараженные страшнымъ недугомъ, такъ какъ во многихъ притонахъ гнѣздилась повальная сифилитическая жаба...

   Примѣру офицеровъ слѣдовали и солдаты.

   Они всевозможными способами уклонялись отъ возвращен³я въ строй, чему не мало содѣйствовали приходивш³я съ юга вѣсти о постоянныхъ поражен³яхъ и отступлен³яхъ.

   Выбитые изъ строго опредѣленной колеи боевой жизни и службы, они скоро забывали о суровой воинской дисциплинѣ и долгѣ, утрачивали человѣческ³й обликъ и постепенно превращались въ буйныхъ праздношатаевъ и мародеровъ. Все, что было худшаго въ огромной и разнородной семьѣ дѣйствующей арм³и, всѣ отбросы ея, незамѣтные въ одиночку, замаскированные внѣшней выправкой, какъ среди офицеровъ, такъ и между нижними чинами,- все это устремлялось сюда, въ тылъ арм³и, и давало полную свободу разгулявшимся иистинктамъ. Здѣсь наглядно сказывалось нравственное разложен³е, начавшееся въ безпрерывно отступавшей арм³и. Это разложен³е росло съ каждымъ днемъ и принимало угрожающ³е размѣры. Оно дошло до того, что неподалеку отъ городскихъ стѣнъ, въ чащѣ огромнаго гаоляннаго поля, образовалось нѣчто вродѣ Запорожской Сѣчи, куда укрывались распущенныя банды бродячихъ солдатъ, гдѣ происходило безграничное пьянство, и понадобился суровый приказъ командующаго арм³ей и содѣйств³е вооруженной силы, чтобы разогнать это гнѣздо мародеровъ и водворить по частямъ нѣсколько десятковъ уже негодныхъ къ строю людей.

   Бродя по улицамъ и приглядываясь къ лицамъ, я надѣялся встрѣтить Тиму Сафонова, который тотчасъ-же послѣ отступлен³я изъ-подъ Ляояна занялъ у капитана Заленскаго деньги и исчезъ изъ полка.

   Былъ уже вечеръ, когда начавш³й накрапывать дождикъ загналъ меня въ полуевропейское - полукитайское здан³е, надъ которымъ красовалась огромная вывѣска: "Трокадеро испанско-американск³й ресторанъ съ билл³ардомъ и номерами Натан³эля Сморгунеса".

   Кабакъ ничѣмъ не отличался отъ подобныхъ же заведен³й Ляояна, но поразилъ меня сюрпризомъ въ видѣ огромной гектографированной афиши слѣдующаго содержан³я:

  

   Прибывшая въ Маньчжур³ю русская драматическая труппа г-жи Сигулиной, съ цѣлью удовлетворить художественныя потребности доблестныхъ героевъ войны, даетъ сегодня въ "Трокадеро" первый спектакль подъ управлен³емъ г-жи Сигулиной.

  

  

   Рядомъ съ буфетомъ, въ небольшомъ, грязномъ залѣ, были устроены подмостки, добрую часть которыхъ занимала неуклюжая суфлерская будка. На синей китайской крашенинѣ, замѣнявшей занавѣсъ, была грубо намалевана желтою краскою лира на двухъ скрещенныхъ шпагахъ. Передъ сценой стоялъ рядъ разнокалиберныхъ стульевъ и табуретокъ, затѣмъ шли сколоченныя изъ узкихъ досокъ скамейки. За этимъ "партеромъ" были разставлены, покрытые грязными скатертями, столики. У входа въ залъ помѣстился черномазый субъектъ съ билетами, но послѣ какого-то "недоразумѣн³я" съ дюжимъ казачьимъ подъесауломъ "касса" куда-то исчезла и уже больше не появлялась

   Офицеры, промокш³е, забрызганные грязью, скоро переполнили "Трокадеро". Они толпились у буфета, пили водку, закусывали, занимали столики въ зрительномъ залѣ и галдѣли. Говорили о выдающихся проигрышахъ, о шуллерѣ-маркитантѣ, разбирали по всѣмъ статьямъ какую-то "Мальвину", ругали подлеца-маркера и изрѣдка упоминали Ляоянъ и наименован³я полковъ... Если бы не безобразныя "устрашающ³я" папахи и пестрота одежды, можно было бы подумать, что дѣло происходитъ въ захолустномъ русскомъ городкѣ во время маневровъ.

   За столиками началась "предварительная" попойка; добрая половина публики была уже навеселѣ, и всѣ съ нетерпѣн³емъ ждали начала.

   Два артиллериста, засѣвш³е въ первомъ ряду, захватили съ собою бутылку водки, жареную курицу и, въ ожидан³и спектакля, выпивали и раздирали на части курятину. На краю этого ряда, съ трудомъ сохраняя равновѣс³е, покачивался пѣхотный подпоручикъ съ порыжѣвшей отъ времени огромной коробкой карамели. Онъ постоянно ронялъ съ головы намокшую, взлохмаченную папаху и бросалъ негодующ³е взгляды на хохотавшихъ надъ нимъ офицеровъ.

   За синей холстиной раздался оглушительный звонокъ, и залъ загудѣлъ.

   - Смир-рна-а! - скомандовалъ кто-то, вскочивъ на скамью.- Вниман³е! Сейчасъ начнется художественное удовлетворен³е доблестныхъ героевъ!

   Занавѣсъ криво поползъ вверхъ. На сценѣ, изображавшей жалкое подоб³е сада, уставленнаго табуретками, смазливая горничная трепетала въ мощныхъ объят³яхъ парня въ пиджакѣ.

   - Братцы мои! - закричалъ, какъ ошпаренный, желѣзнодороживкъ изъ переднихъ рядовъ.- Да вѣдь это Санька! Машинистъ изъ Мукдена!

   - Здорово! - подхватили въ публикѣ. - Не робей, Санька! Потомъ выпьемъ!

   - Машинистъ! Валяй полнымъ ходомъ!

   - Поддай пару, механикъ! Поднажми, какъ слѣдуетъ!

   "Санька" ухмыльнулся въ публику и, видимо, исполнилъ ея желан³е, такъ какъ "горничная" отчаянво взвизгнула.

   Поручикъ, сидѣвш³й на краю перваго ряда, всталъ, балансируя, на стулъ, обервулся къ зрителямъ и, проговоривъ: "господа! Я... протестую!" снова грузно опустился. Въ это время на сценѣ появилась г-жа Сигулина - полнотѣлая, густо напудрепная женщина въ черномъ шелковомъ платьѣ съ красной шалью.

   - Ну, и Матрена! - рявкнулъ кто-то басомъ.

   Сигулина закатила глаза, прижала руки къ сердцу и начала трескуч³й монологъ. Когда она достаточно увлеклась, изъ публики опять раздался чей-то глубоко убѣжденный голосъ:

   - Господа! Ей-Богу, это жена пристава изъ Хабаровска! Она сбѣжала еще въ прошломъ году съ поручикомъ Терещенкой!

   Публика приняла это заявлен³е съ одобрительнымъ гуломъ.

   Къ концу монолога "героини", несчастной жены "вѣроломнаго мужа", горничная, по неизвѣстнымъ причинамъ, упала въ обморокъ и заколотила ногами по полу, обнаруживъ обтявутыя черными чулками икры. Зрители заржали отъ удовольств³я и застучали шашками.

   - Браво! Бисъ!

   Пьяный поручикъ изъ перваго ряда снова появился на стулѣ. Онъ замахалъ папахой, и когда зрительный залъ нѣсколько притихъ,- провозгласилъ съ мрачнымъ видомъ:

   - Господа и товарищи! Я протестую! Позвольте вамъ заявить: это моя невѣста!

   Залъ заревѣлъ. "Героиня" кричала что-то со сцены, грозила кулакомъ, упоминала о "комендантѣ", но на нее не обращали вниман³я. Кто-то запустилъ на сцену бутылкой, а за ней полетѣлъ уже табуретъ. Онъ съ грохотомъ опрокинулъ суфлерскую будку, и передъ зрителями предстала разъяренная физ³оном³я плѣшиваго господина въ форменной тужуркѣ.

   Занавѣсъ опустился, и "первое представлен³е" окончилось раньше времени.

   Въ залѣ замелькали женск³я лица съ подведенными глазами, и начался широк³й, необузданный разгулъ.

   За однимъ изъ столиковъ я неожиданно увидѣлъ Сафонова въ обществѣ толстаго, плѣшиваго пѣхотнаго капитана. При моемъ появлен³и, на блѣдномъ, осунувшемся лицѣ Тимы мелькнулъ испугь, но тотчасъ же оно снова приняло мрачное выражен³е. Онъ протянулъ мнѣ влажную, разслабленную руку и ѣдко усмѣхнулся.

   - И ты здѣсь? Всѣ дороги ведутъ въ Римъ! Вотъ познакомьтесь. Капитанъ... капитанъ... чортъ его знаетъ, забылъ!..

   Капитанъ съ чувствомъ пожалъ мою руку и устремилъ на меня пристальный, пьяный взглядъ.

   - А что, меня ищутъ въ полку? Дубенко рветъ и мечетъ? - насмѣшливо спросилъ Тима. Онъ старался казаться безпечнымъ и веселымъ, но его улыбка отъ этого превращалась въ страдальческую гримасу, и во взглядѣ отчетливѣе проглядывала тоска.- Ну, да ладно! Ну ихъ къ чорту, и Дубенку, и всѣхъ! Вотъ какъ спущу всѣ деньги, тогда и вернусь, а теперь - хоть часъ, да мой! Давай пить! Капитанъ, дѣйствуйте!

   - Хе-хе! Это я могу! - ухмыльнулся капитанъ и сталъ наливать водку.- Знаете, подъ холоднаго поросенка съ хрѣномъ можно невредно выпить, хе-хе! Вы, поди, давненько не ѣдали поросятинки! Знаю я, какъ тамъ, на позиц³яхъ!...

   Капитанъ оказался крайне разговорчивымъ человѣкомъ. Онъ пилъ и ѣлъ, и не переставалъ говорить, адресуясь теперь уже исключительно ко мнѣ.

   - Здравствуйте! - говорилъ онъ, чокаясь рюмкой.- Знаете, это мое выражен³е! Самое настоящее русское! Напримѣръ, говорятъ еще - "здоровье преосвященнаго" или, напримѣръ, "поѣхали"! А я предпочитаго - "здравтвуйте!"... Вотъ, знаете, еще хорошо подъ тертую рѣдьку съ прованскимъ масломъ выпить! Удивительная зауска! Знаете, какъ-то заѣхалъ ко мнѣ на бивакъ геералъ Шалѣевъ... Я вѣдь командиръ обознаго батал³она! Да! Ну, я это сейчасъ соорудилъ завтракъ,- запасы у меня всегда имѣются,- водченки, знаете... словомъ, какъ слѣдуетъ! Генералъ удостоилъ дерябнуть рюмку, консервами закусилъ, а я это рѣдькой... Онъ возьми да и спроси, чѣмъ это я закусываю? Собственнаго, говорю, издѣл³я, ваше превосходительство! А ну, дайте, говоритъ, попробовать! Вотъ тутъ-то и пошла потѣха! Тяпнетъ это онъ рюмашку, закуситъ, покрутитъ головой, да еще! Хе-хе-хе!.. Просто смотрѣть на него одно удовольств³е было! Повѣрите? Пр³ѣхалъ-то онъ верхомъ, а отъ меня въ моей двуколкѣ его отвезли! Да-съ! Такъ вотъ вамъ и тертая рѣдька! Я даже по этому поводу еще кое-как³я надежды имѣю на эту рѣдьку относительно генерала! Да вы не смѣйтесь! Въ нашемъ дѣлѣ, знаете, разное бываетъ! Вы, конечно, молодежь, все въ герои, значитъ, мѣтите, въ огонь лѣзете и все такое! А я, батенька мой, насчетъ старости подумываю! Да-съ! Если теперь не обезпечить себя, какъ слѣдуетъ, такъ потомъ-то ужъ взятки гладки! Ищи вѣтра въ полѣ! Здравствуйте! Да-съ! Умѣючи, все возможно! Въ карты я не играю, вотъ только выпить - это такъ! А я все равно, что командиръ отдѣльной части, содержан³е получаю, да потомъ на разныхъ остаткахъ да урѣзкахъ, понимаете... рублей до пятисотъ въ мѣсяцъ подкопить можно! Мнѣ бы, знаете... - Капитанъ близко нагнулся ко мнѣ и дружелюбно похлопалъ меня по колѣнкѣ.- Мнѣ бы еще два-три мѣсяца этой самой войны, а потомъ - заболѣлъ, и дѣло съ концомъ! Наплевать мнѣ на всю эту войну! Ей-Богу Знаете, вы заворачивайте ко мнѣ какъ-нибудь! Я васъ батенька мой, такъ накормлю и напою, не хуже того генерала! Здравствуйте!

   Онъ окончательно размякъ, самодовольно улыбался и казалось, говорилъ всѣмъ: "вотъ, молъ, я каковъ не промахъ"!

   Тима становился все болѣе мрачнымъ и пилъ, почти не закусывая.

   Разгулъ разростался. Въ одномъ углу два перепившихся офицера выхватили шашки и, размахивая клинками, готовы были броситься другъ на друга. Ихъ стали разнимать сосѣди по столикамъ, и завязалась настоящая свалка.

   - Возьмите обратно ваши слова! - хрипѣлъ пьяный поручикъ, становясь въ боевую позу около визжавшей смазливой дѣвицы, изображавшей на сценѣ горничную,- я не позволю оскорблять! Это моя невѣста! Какъ вы смѣете звать ее въ номеръ?!

   - Фендрикъ! Смирна! - вопилъ черезъ толпу, грозя кулакомъ, какой-то полковникъ.

   - А я вамъ говорю, что она стерва! - гремѣлъ басъ.

   Неподалеку отъ насъ пьяненьк³й, плюгавеньк³й интендантск³й чиновникъ, растроганный до слезъ собственными словами, разсказывалъ двумъ желѣзнодорожникамъ:

   - Какъ увидалъ я эти снаряды, такъ меня какъ будто свыше осѣнило: спасать! Надо спасать! Тутъ, около станц³и дрезину нашелъ! Собралъ пятерыхъ солдатъ; поставили мы дрезину на рельсы и покатили прямо подъ японск³я шрапнели! Подъѣхали къ семафору и давай перетаскивать! А шрапнель надъ головой такъ и зудитъ, такъ и зудитъ! Молитву про себя все время творилъ! Нагрузили мы дрезину, да и давай уходить! Этакимъ-то образомъ три раза вылазки дѣлали, снарядовъ около сотни вывезли! И вѣдь подъ огнемъ!.. Потомъ ужъ солдаты не выдержали, разбѣжались. Одного въ плечи ранило, а меня - сподобилъ Богъ доброе дѣло сдѣлать и сохранилъ!

   - А что же со снарядами-то? Куда же ихъ дѣвали? - спросилъ одинъ изъ агентовъ.

   - Не знаю, не знаю!.. Сдалъ ихъ артиллер³йскому поручику, только и всего!

   - Вамъ должны орденъ дать! - увѣренно рѣшилъ ругой агентъ:- "Георг³я" должны дать!

   - Богъ съ нимъ! Я вѣдь не требую! Я душевно награжденъ и счастливъ! Я не требую!

   - Нѣтъ, позвольте! Извините! Это геройск³й поступокъ! Такъ нельзя! - настаивалъ агентъ.

   Все галдѣло и шумѣло вокругъ оглушительно, и надъ головами, въ удушливомъ воздухѣ, пропитанномъ запахомъ спирта, жаренаго мяса и человѣческаго пота, плавали цѣлыя облака табачнаго дыма. Вонюч³я керосиновыя лампы бросали желтый свѣгь на оживленныя смѣхомъ или отупѣвш³я отъ хмѣля потныя лица, и бывали минуты, когда всѣ эти люди казались восковыми куклами, заведенными невидимой пружиной. Въ ихъ голосѣ и смѣхѣ порою тревожно и печально звенѣла туго натянутая струна, и тогда казалось, что перестанетъ пружина дѣйствовать, лопнетъ натянутая струна,- и всѣ эти движущ³еся, кричащ³е и смѣющ³еся люди застынутъ съ отвратительными гримасами на безжизненныхъ лицахъ.

   Снова поднялся син³й занавѣсъ, и на полутемной сценѣ появились рыжая женщина съ гитарой и оборванный скрипачъ-подростокъ. Они переглянулись, женщина взяла нѣсколько аккордовъ, и понеслись знакомые разухабистые звуки:

  

   Мнѣ велѣла матушка въ Маньчжур³и жить!

   Русскихъ офицеровъ пьяныхъ веселить!

   Трала-ла! Трала-ла-трала ла-ла-ла-а!

  

   - Цыганскую! "Перстенекъ!" - кричали изъ публики.

   Безобразно фальшивя и коверкая русск³я слова, рыжая пѣвица затянула дребезжащимъ, пропитымъ голосомъ:

  

   "Мой костеръ въ туманѣ свѣтитъ,

   Гаснутъ звѣзды на-а лету!"

  

   Въ залѣ съ десятокъ голосовъ стали подтягивать. Какъ ни пошлы были слова, какъ ни жалко было само пѣн³е, напоминавшее жалобное, слезливое вытье, но пѣсня внесла что-то новое въ нестройный хоръ разгула.

   Сафоновъ, давно переставш³й слушать болтовню обознаго капитана, продолжалъ пить; лицо его стало болѣзненно-блѣднымъ, уголки рта опустились, но въ отуманенномъ взглядѣ свѣтилась какая-то упорная, напряженная мысль. Онъ все время молчалъ и не отвѣчалъ на мои вопросы или не слыхалъ ихъ. Когда раздалась пѣсня, обозный капитанъ, пошатываясь, побрелъ къ буфету, а Сафоновъ пересѣлъ на его мѣсто, выпилъ подрядъ двѣ рюмки водки, оглянулся какъ-то пугливо и вдругъ, наклонившись къ моему уху, проговорилъ сдавленнымъ, испуганнымъ голосомъ:

   - Слушай... я не пьянъ... но я, кажется, схожу съ ума... я все его вижу... понимаешь? Все онъ стоитъ передъ глазами...

   - Кто? Кто стоитъ?

   - Онъ! Понимаешь? Тотъ... старикъ!.. Сколько я ни пью! И всѣ эти дни! Не могу напиться!.. Это ужасно! Страшно становится! Ночью иной разъ прислушиваюсь и вдругъ ясно слышу: "шангау капитана"! Понимаешь ты это? Мѣста себѣ найти не могу... Я ужъ боюсь теперь одинъ оставаться, самъ себѣ не вѣрю!.. Это такая пытка! Если меня убьютъ, я радъ буду! Слышишь? Радъ буду! Какъ встрѣчу на улицѣ какого-нибудь стараго китайца, такъ и вздрогну весь, словно кто въ грудь ударитъ! Не могу я больше! Сколько ни пью, не беретъ меня! Не могу!..

   Онъ безпомощно ударилъ кулакомъ по столику и поникъ, обезсиленный.

   - Сто-ой! Довольно! - раздались голоса изъ компан³и, засѣдавшей за большимъ столомъ.- Господа! Смирно! Вниман³е! Сашка пѣть будетъ!

   "Сашка", въ которомъ я узналъ поручика, проигравшаго въ вагонѣ тысячу рублей, поднялся изъ-за стола и, сдвинувъ на затылокъ смятую фуражку, направился къ сценѣ. На истомленномъ, полупьяномъ лицѣ возбужденно свѣтились и, казалось, горѣли неподдѣльнымъ вдохновен³емъ больш³е, черные глаза.

   Однимъ прыжкомъ онъ очутился на подмосткахъ, выхватилъ изъ рукъ пѣвицы гитару, тряхнулъ головой, рванулъ раза два струны и запѣлъ. Его голосъ былъ красивъ и пѣвучъ, звенящ³е звуки неслись широко и свободно, то замирая печально, то разливаясь въ удаломъ порывѣ, и этимъ переходамъ вторило молодое, выразительное лицо пѣвца.

  

   "Погибъ я, мальчишечка!

   Погибъ я навсегда... Эхъ!

   Годы за годами проходятъ безъ слѣда!..

  

   Залъ притихъ и слушалъ...

   Когда поручикъ кончилъ, загремѣли оглушительные апплодисменты.

   Онъ кивнулъ головой, осушилъ поданный кѣмъ-то бокалъ и снова прикоснулся къ струнамъ. Его лицо стало вдругъ серъезнымъ и вдумчивымъ, и тихо, вкрадчиво полились слегка дрожащ³е звуки: "Ночи безумныя... ночи безсонныя!.."

   Я случайно взглянулъ на Сафонова: слегка наклонившись впередъ, съ прижатыми къ груди руками, онъ сидѣлъ безъ движен³я, какъ въ гипнозѣ; широко раскрытые, ничего не видящ³е глаза были устремлены въ одну точку, и въ нихъ застыло выражен³е страдан³я нужаса.

   А пѣсня лилась и лилась, и чудилось, что надъ головами рѣялъ невидимый призракъ чего-то недосягаемо-прекраснаго и въ то же время безгранично-печальнаго...

   Разгулъ затихъ, притаился, какъ бы спугнутый новымъ, могучимъ настроен³емъ...

   Съ разныхъ концовъ зала, сперва робко и едва уловимо, затѣмъ громче и сильнѣе, стали раздаваться новые голоса, вступая въ общую гармон³ю, сливаясь въ одинъ стройный и мощный аккордъ.

   А когда изъ дальняго угла донеслось заглушенное рыдан³е опьянѣвшаго офицера, весь этотъ хоръ казался тяжелымъ музыкальнымъ стономъ, какой-то панихидой, которую десятки случайно собравшихся людей пѣли по чемъ-то для всѣхъ ихъ безвозвратно погибшемъ.

  

   Осень выдалась солнечная, золотистая, съ холодными утренниками.

   Глубокое затишье, вродѣ раздумья, господствовало въ арм³и. Она отдыхала послѣ недавней сильной грозы, чинилась и собиралась съ силами.

   Огромные биваки, сосредоточенные вокругъ Мукдена и раскиданные далеко на сѣверо-востокъ и на западъ, утратили свой воинственный видъ и казались таборами утомленныхъ долгимъ переходомъ кочевниковъ.

   Затихли пьяныя орг³и, исчезло куда-то веселье, страсти угомонились, и многотысячная армейская семья, казалось, вступила въ зрѣлый возрастъ послѣ долгаго пер³ода легкомысленныхъ увлечен³й. Радужныя иллюз³и уже не носились въ воздухѣ опьяняющей эпидем³ей,- ихъ смѣнило трезвое сознан³е суровой дѣйствительности.

   Въ баракахъ и фанзахъ, въ палаткахъ солдатъ и офицеровъ шли тих³е разговоры, и тамъ незримо бродила тревожная мысль. Сильно измѣнилось и отношен³е къ непр³ятелю. Среди солдатъ уже не говорили о "макакахъ" или "япошкахъ"... Въ отчетливомъ "японецъ" и ласкательномъ "япоша" чувствовалось уважен³е и даже нѣкоторая симпат³я ко врагу. Особенно это сказывалось на передовыхъ постахъ. Тамъ обѣ стороны иногда сходились на очень близкое разстоян³е, обмѣвивались привѣтств³ями и даже пили другъ за друга. Попавш³й въ плѣнъ полковой врачъ былъ обласканъ непр³ятелемъ, который снабдилъ его лошадью, всѣмъ необходимымъ и заботливо проводилъ къ русскимъ аванпостамъ.

   Ляоянское побоище, которымъ разразился тяжелый пер³одъ напряженнаго ожидан³я и множества отдѣльныхъ сражен³й и стычекъ, произвело потрясающее впечатлѣн³е и словно отрезвило всю арм³ю. Только немног³е неисправимые "патр³оты", преимущественно изъ штабной "аристократ³и", да нѣкоторые пѣхотные командиры, представители "добраго стараго времени", съ какимъ-то упрямствомъ продолжали утверждать, что "настоящая война еще не начивалась", и съ высокомѣрнымъ презрѣн³емъ относились ко врагу.

   - Помилуйте,- говорили они: - вѣдь у насъ до сихъ поръ еще не было настоящей арм³и! Вотъ подойдутъ изъ Росс³и новые корпуса, тогда-то и начнется настоящее дѣло!

   Не мало надеждъ возлагалось и на балт³йскую эскадру. О ней ходили самые фантастическ³е слухи, и постепенно, окруженная ореоломъ таинственности, она превратилась въ "летучаго голландца".

   Ретивые, заносчивые генералы нѣсколько присмирѣли, но и въ этомъ смирен³и было что-то упрямое и саркастическое. "Хорошо, хорошо! - казалось, говорили они,- намъ предлагаютъ уважать врага, смириться! Хорошо! Мы помолчимъ! А ну-ка посмотримъ, какъ-то вы дальше управитесь". Мног³е стали необыкновенно равнодушны, и на ихъ величаво-спокойныхъ физ³оном³яхъ какъ будто было написано: "мнѣ наплевать! Не хотите - не надо! Мое дѣло сторона! Какъ прикажутъ, такъ и будетъ, а я не отвѣчаю! Мы люди маленьк³е. Глядя на нихъ, казалось, что въ "избранное" общество холоднознатянутыхъ аристократовъ забрался какой-то плебей и позволилъ себѣ сказать или сдѣлать оскорбительную для присутствующихъ безтактность.

   Иное настроен³е чувствовалось въ сѣрой семьѣ армейской "демократ³и", среди строевыхъ офицеровъ и соддатъ. Она какъ будто понесла тяжелую потерю, видѣла предъ собой дорогого покойника и въ глубокомъ размышлен³и стояла на рубежѣ недавняго прошлаго и смутно выступающаго будущаго. Это было какое-то томительное самосозерцан³е, прислушиван³е къ самимъ себѣ, въ которомъ, однако, мерещилась зарождавшаяся новая жизнь.

   Порою изъ далекой Росс³и, словно глух³е раскаты грома, приходили тревожныя вѣсти; онѣ шопотомъ передавались изъ устъ въ уста и какъ будто забывались, но въ дѣйствительности продолжали жить и бродили въ тревожно-настроенныхъ умахъ.

   Разговоры объ освобожден³и Портъ-Артура велись всѣ рѣже и рѣже, и призракъ злосчастной осажденной крѣпости постепенно блѣднѣлъ и стушевывался. Ко всевозможнымъ слухамъ относились теперь почти равнодушно, перестали увлекаться героями, сомнѣвались въ очевидной истинѣ, и во всемъ, на каждомъ шагу сказывалось вызванное горькимъ опытомъ недовѣр³е. Казалось, что послѣ разгульной и угарной масленицы настали печальные дни великаго поста, и люди стали относиться сурово и строго къ самимъ себѣ и другимъ.

   Рѣзко измѣнилась и главная квартира въ Мукденѣ.

   Еще такъ недавно эта резиденц³я намѣстника являлась полной противоположностью оживленному, охваченному боевой тревогой, кипучему Ляояну. На всемъ здѣсь лежалъ отпечатокъ неотразимаго, бездушнаго формализма, все здѣсь было размѣрено и распланировано, сама жизнь шла по правильно проложеннымъ колеямъ, напоминая передвижен³е фигуръ по шахматной доскѣ. Оффиц³ально натянутыя физ³оном³и цѣлой арм³и "состоящихъ при штабѣ", пугливые взгляды, сдержанныя рѣчи; строгое соблюден³е формы до мельчайшихъ пустяковъ; полосатые барьеры и рогатки, безчисленное множество часовыхъ, гауптвахтъ, карауловъ; пропуски, пароли и надписи: "входъ постороннимъ запрещается", встрѣчавш³яся чуть-ли не на каждомъ шагу,- все говорило о пребыван³и здѣсь облеченнаго огромною властью лица, которому воздавались почти царск³я почести. Иногда передъ голубымъ домикомъ, окруженнымъ зеленью, цвѣтами и... цѣпью часовыхъ, появлялась плотная и коренастая фигура, въ черной тужуркѣ съ адмиральскими погонами, съ бородатымъ лицомъ кавказскаго типа. Фигура эта прогуливалась взадъ и впередъ быстрыми, энергичными шагами и посматривала узенькими, проницательными и немного насмѣшливыми глазками. Чистота и порядокъ окружали голубой домикъ, и только "избранные" могли безнаказанно приближаться къ этому "храму" главной квартиры. Ко всякой новой личности здѣсь относились съ нескрываемой подозрительностью и часто оскорбительнымъ высокомѣр³емъ, въ особенности къ прибывающимъ съ юга, изъ квартиры командующаго арм³ей. "Югъ", вообще, не пользовался симпат³ями обитателей резиденц³и. Тамъ, на югѣ, казалось, было огромное поле, гдѣ работали маленьк³е, безотвѣтные людишки, а здѣсь - здѣсь жили сами господа, на которыхъ эти жалк³е людишки работали.

   - А! Вы съ юга! Такъ, такъ! А вы, собственно, зачѣмъ изволили къ намъ пожаловать? - говорили болѣе или менѣе привиллегированнымъ пришельцамъ. - Ну, что у васъ тамъ? Что вашъ Куропаткинъ подѣлываетъ? Все еще думаетъ, все еще не рѣшается?

   Съ простыми смертными говорили проще и выразительнѣе:

   - Ваши бумаги? Покажите удостовѣрен³е, свидѣтельство... Да, все это прекрасно, но это ничего не значитъ! И вы потрудитесь сегодня же убраться отсюда!.. Почему? А потому, что эта бумажка выдана вамъ изъ главной квартиры командующаго арм³ей и для насъ она ровно ничего не значитъ. Она дѣйствительна только въ предѣлахъ дѣйствующей арм³и! Да-съ! Здѣсь штабъ намѣстника, и командующ³й намъ не указъ!

   На каждомъ шагу здѣсь проявлялось непримиримо-враждебное, почти ненавистное отношен³е къ "югу" и главной квартирѣ командующаго арм³ей,- антагонизмъ, хорошо извѣстный каждому солдату, имѣвш³й печальныя, трагическ³я послѣдств³я...

   И вдругъ все это исчезло и перемѣнилось до неузнаваемости. Произошло это такъ быстро и неожиданно, какъ происходитъ передъ зрителемъ такъ называемая "чистая перемѣна" декорац³й на сценѣ.

   Многочисленныя сѣрыя толпы хмурыхъ, заморенныхъ и неряшливыхъ солдатъ, со своими шинелями, мѣшками и палатками, отдающими потомъ и кислятиной, запрудили всю огромную площадь главной квартиры и расположились шумнымъ таборомъ со всѣхъ сторонъ.

   Вороха соломы, лошадиный пометъ, всякая рвань и отбросы усѣяли посыпанныя желтымъ песочкомъ дорожки. Затрещали изящныя выкрашенныя изгороди, уходивш³я на костры; зазвенѣли стекла въ великолѣпной конюшнѣ, гдѣ недавно откармливались породистые скакуны. Тамъ, гдѣ прежде звучали изысканно-сдержанныя рѣчи, нерѣдко пересыпаемыя росс³йско-французскими фразами гвардейско-штабнаго остроум³я,- теперь висѣла въ воздухѣ грубая солдатская брань, и раздавались угрюмые и озабоченные голоса офицеровъ, немногимъ отличавшихся отъ солдатъ своимъ внѣшнимъ образомъ.

   Могучая, властная волна суровой, неприкрашенной дѣйствительности ворвалась въ крошечный оазисъ какой-то игрушечной жизни, затопила его и разлилась широко вокругъ. Этотъ живой сѣрый потокъ протянулся на сѣверъ, разлился пятномъ у "старыхъ императорскихъ могилъ" подъ Фушуномъ, отсюда, вдоль рѣки Хун-хэ, загнулся на востокъ, къ крошечному Фушуну и уперся концомъ въ высоты, прикрывавш³я дорогу къ Ляояну и занятыя непр³ятелемъ.

   N-ск³й полкъ, временно попавш³й въ составъ восточнаго отряда, стоялъ бивакомъ въ живописной долинѣ въ нѣсколькихъ верстахъ отъ опустѣвшаго городка Фушуна и песчаныхъ береговъ рѣки Хун-хэ.

   Отрѣзанный дальнимъ разстоян³емъ отъ желѣзной дороги и главной квартиры, закинутый въ глушь, на самый край лѣваго фланга, отрядъ велъ сѣренькую, томительно-однообразную и довольно суровую жизнь.

   Офицеры давно успѣли надоѣсть другъ другу и жили замкнуто, проводя большую часть времени въ лежачемъ положен³и. Командиръ полка показывался рѣдко и былъ поглощенъ составлен³емъ объемистыхъ донесен³й и служебной канцелярщиной. Капитанъ Заленск³й осунулся и какъ бы постарѣлъ. Онъ все чаще и чаще брался за перо и бумагу и писалъ письма, послѣ отправлен³я которыхъ долгое время бывалъ задумчивъ и молчаливъ. Кранцъ пересталъ добродушно улыбаться и краснѣть, и жестъ, которымъ онъ безпрерывно поправлялъ очки, былъ серьезно сухъ и дѣловитъ.

   Въ Дубенкѣ не произошло особенныхъ перемѣнъ. По-прежнему онъ былъ грубъ со своими солдатами, все такъ же заботился о своемъ желудкѣ, умудрялся запасаться всевозможной жизностью и придумывалъ новыя прозвища и клички всякимъ дневальнымъ, дежурнымъ и вѣстовымъ. Когда запасы продуктовъ, по его мнѣн³ю, оскудѣвали, онъ снаряжалъ, тайкомъ отъ полкового командира и товарищей, цѣлыя экспедиц³и въ окрестныя деревушки, устраивалъ настоящ³я облавы на изрѣдка заглядывавшихъ въ эту глушь бродячихъ маркитантовъ, и тогда солдаты его батальона отбывали своеобразную продовольственную повинность. Заленск³й пробовалъ нѣсколько разъ протестовать, но потомъ махнулъ рукой...

   Иногда, по вечерамъ, Дубенко затѣвалъ карточную игру, но и она перестала интересовать офицеровъ, и корыстные аппетиты подполковника оставались, въ большинствѣ случаевъ, неудовлетворенными. Когда его особенно одолѣвала скука, онъ напяливалъ на носъ очки въ оловянной оправѣ, доставалъ красную тетрадь и занимался кропан³емъ порнографическихъ стишковъ, которые потомъ, въ видѣ особаго расположен³я, и прочитывалъ кому-либо изъ молодежи, забредавшей къ нему съ сосѣдняго сапернаго бивака. Но, видимо, и Дубенко поддался вл³ян³ю времени и всего пережитаго. Онъ сталъ болѣе жаденъ и скупъ, часто безъ причины нервничалъ и придирался. Однажды онъ вообразилъ, что у него украли рубль, и приказалъ фельдфебелямъ произвести строжайш³й обыскъ во всемъ батальонѣ. Солдаты заворчали и грубо проявили свое неудовольств³е, позволивъ себѣ нѣсколько оскорбительныхъ замѣчан³й по адресу Дубенки, о чемъ послѣднему доложилъ присосавш³йся къ нему прапорщикъ запаса изъ "акцизныхъ". Дубенко затѣялъ цѣлое слѣдств³е. Въ результатѣ - пропавш³й рубль оказался у самого же подполковника, одному ефрейтору разбили въ кровь лицо, и шестеро рядовыхъ на полсутокъ были выстроены "подъ ранецъ".

   Прапорщикъ, котораго солдаты открыто презирали и звали "сиволдаемъ", сумѣлъ завоевать симпат³ю и полное довѣр³е Дубенки, исполняя всѣ его капризы и причуды, и извлекалъ всевозможную пользу изъ своего положен³я наперсиика, собутыльника и полушута, полулакея.

   Отецъ Лаврент³й уже не приходилъ такъ часто въ умилен³е, какъ прежде. Онъ сколотилъ нѣкоторую сумму денегъ изъ собственныхъ сбережен³й и солдатскихъ добровольныхъ пятаковъ и "обзавелся божьимъ хозяйствомъ", какъ онъ говорилъ самъ. Хозяйство это заключалось въ китайской крытой фудутункѣ, которую отецъ Лаврент³й послѣ многихъ хлопотъ превратилъ въ крошечный подвижный алтарь, передъ которымъ по воскресеньямъ онъ отправлялъ сокращенную, "походную" службу, привлекавшую не мало солдатъ съ сосѣднихъ биваковъ. Онъ какъ будто сталъ избѣгать офицерскаго общества и цѣлыми часами просиживалъ среди солдатъ, гдѣ онъ чувствовалъ себя болѣе своимъ человѣкомъ.

   Сафоновъ, возвратившись изъ тыла арм³и, послѣ долгаго объяснен³я съ Дубенкой и полковымъ командиромъ, отправился въ охотничью команду и рѣдко появлялся на бивакѣ. Онъ сильно похудѣлъ, что-то острое появилось въ его взглядѣ, и во всѣхъ движен³яхъ его сквозила тревожная торопливость. Онъ пр³ѣзжалъ на нѣсколько часовъ, запасался табакомъ и сахаромъ и снова исчезалъ надолго.

   Въ верстѣ отъ N-цевъ, въ деревушкѣ, находился штабъ отряда, который, въ отлич³е отъ бивачной скуки и однообраз³я, называли "городомъ". Но и здѣсь царила суровая простота походной жизни. Изрѣдка "молодымъ" солдатамъ устраивали ученье и заставляли ихъ ходить въ аттаку на сопки, съ громкимъ "ура", и тогда собиралась толпа любоаытныхъ поселянъ, которыхъ это зрѣлище, видимо, сильно забавляло. Болѣе дѣятельны были саперныя части, которыя неутомимо строили укрѣплен³я, рыли блиндажи и прокладывали дороги на высотахъ для передвижен³я артиллер³и.

   Въ просторной фанзѣ, занимаемой начальникомъ артиллер³и отряда, ежедневно собирались обѣдать нѣсколько артиллеристовъ и ординарцевъ. Въ числѣ послѣднихъ выдѣлялся и внѣшностью, и характеромъ маленьк³й и хруык³й, съ блѣднымъ, изнѣженнымъ лицомъ, корнетъ Комаровъ, котораго всѣ офицеры и начальство съ перваго же дня его появлен³я прозвали "Комарикомъ".

   Онъ ни съ какой стороны не подходилъ подъ понят³е боевого офицера и числился ординарцемъ только для прилич³я.

   - Ну скажи самъ, по совѣсти, ну какой ты офицеръ? - говорили ему обыкновенно товарищи, любивш³е надъ нимъ подтрунивать.- Ты, Комарикъ, прежде всего посмотри самъ на себя. Лицо у тебя, какъ у барышни, даже немного аристократическое! Ростомъ - съ кадета! Ноги у тебя птичьи, какъ у цыпленка! Голосъ - настоящей институтки. Однимъ словомъ, что называется, "пусти - повалюся!" Только небо коптишь да воздухъ зря портишь!

   Комарикъ стоически выдерживалъ подобныя полушутливыя нападки и только меланхолически покуривалъ трубку, которая такъ же мало вязалась со всѣмъ его внѣшнимъ обликомъ, какъ и военная форма. Онъ разговаривалъ мало и оживлялся только тогда, когда рѣчь касалась театра, женщинъ или литературы, съ которой Комарикъ, повидимому, былъ знакомъ довольно основательно. Онъ, при всей его меланхоличности, являлся, однако, единственнымъ "увеселяющимъ элементомъ" среди товарищей.

   Изрѣдка, когда скука одолѣвала особенно сильно, они приставали къ нему съ просьбой "свозить въ Аркад³ю". Просьба поддерживалась добытой невѣдомыми путями бутылкой хорошаго вина, до котораго Комарикъ былъ большой охотникъ и зналъ толкъ по части всевозможныхъ винъ.

   Осушивъ стаканъ-другой, онъ снисходительно улыбался и переходилъ на "эстраду", которую изображалъ запыленный канъ.

   Онъ превращался въ превосходнаго имитатора, изображалъ всевозможныхъ балеринъ, шансонеточныхъ пѣвцовъ, удачно копируя ихъ отличительныя черты и манеры держаться на сценѣ; превращался въ престидижитатора, показывалъ остроумные фокусы, пѣлъ романсы слабымъ, но музыкальнымъ голосомъ на довольно чистомъ французскомъ языкѣ; пародировалъ акробатовъ, атлетовъ, разсказывалъ всевозможные анекдоты. Лучшимъ "номеромъ" считались его импровизированныя "аристократическ³я сцены" - мѣтк³е, ядовитые шаржи изъ великосвѣтскаго быта, очевидно, хорошо извѣстнаго Комарову.

   И все это выходило у него всегда удачно, интересно, безъ обычной въ такихъ случаяхъ пошлости, обнаруживая большую наблюдательность, а нерѣдко и искорку таланта.

   Комарикомъ восхищались, его поили виномъ, апплодировали ему, даже цѣловали, а затѣмъ наступало охлажден³е, а вмѣстѣ съ нимъ начиналось подтруниван³е и шутки, порою слишкомъ грубыя и злыя.

   Но Комарикъ не обижался. Онъ не то примирялся со своимъ "комаринымъ положен³емъ", не то питалъ скрытое презрѣн³е и считалъ себя выше другихъ. Въ немъ было не мало любопытныхъ чертъ, быть можетъ, даже загадочности, но этимъ никто не интересовался, и вспомнили о его "чудачествѣ" тогда, когда было уже поздно...

   Въ одно солнечное, но холодное утро весь штабъ пришелъ въ необычайное волнен³е. Получился приказъ о наступлен³и.

   - Дождались, наконецъ! - говорили офицеры.- Въ первый разъ сподобились!

   Днемъ были на всѣхъ бивакахъ выстроены части, и самый приказъ былъ прочитанъ передъ фронтомъ.

   - Странно! - ворчалъ начальникъ штаба послѣ объѣзда биваковъ:- никакого энтуз³азма! Даже когда ихъ съ наступлен³емъ поздравили, "ура" не кричали! Странно!

   Результатомъ этого наблюден³я начальника штаба явился приказъ, чтобы въ этотъ день во всѣхъ частяхъ, имѣющихъ оркестры, играла музыка. Приказъ былъ исполненъ, и музыка гремѣла въ разныхъ концахъ, къ великому изумлен³ю китайцевъ, но особеннаго энтуз³азма въ войскахъ она не пробудила.

   Находились даже скептики.

   - Дорога ложка къ обѣду! - говорили они.- Вовремя надумали наступлен³е! Нечего сказать! Да и самый приказъ-то сильно омахиваетъ на передовую статью изъ "Московскихъ Вѣдомостей!" Ну что это такое: "насталъ часъ ударить на врага"?! Къ чему вся эта тарабарщина и высок³й штиль? Еще полгода тому назадъ - туда-сюда, а теперь, братъ, солдата этимъ штилемъ не проймешь! Не вѣритъ!

   Вечеромъ начальникъ артиллер³и и офицеры обсуждали диспозиц³ю наступлен³я, разсматривали карты, посылали приказан³я батарейнымъ и полковымъ командирамъ.

   - Завтра выступаемъ, госаода! Вмѣстѣ со всѣмъ штабомъ! - говорилъ начальникъ, подвижной, дѣятельный полковникъ Меркъ, пользовавш³йся всеобщей любовью. Всѣ были заняты, каждому находилось дѣло, и только Комарикъ сидѣлъ на канѣ, поджавъ ноги, и задумчиво посасывалъ трубку. Послѣ ужина, за которымъ оживленно говорили о предстоящемъ походѣ и пили "за наступлен³е", когда вѣстовые убрали со стола,- Комарикъ засѣлъ писать письмо.

   - Господа! А вѣдь Комарикъ духовное завѣщан³е пишетъ! Послѣднюю волю свою излагаетъ! - началъ кто-то изъ лежавшихъ на канѣ офицеровъ.

   - Брось, Комарикъ! Вѣдь тебя никогда не убьютъ!

   Комарикъ поднялъ голову, взглянулъ на говорившаго и спокойно отвѣтилъ:

   - Убьютъ или не убьютъ, этого никто знать не можетъ!

   - Батюшки, драму-то какую, драму на себя напустилъ! Да кто тебя убивать станетъ? Въ строй ты не попадешь! Въ огонь тебя тоже не пошлютъ! Развѣ по комариной глупости самъ къ япошамъ залѣзешь? Такъ и то тебѣ ничего не сдѣлаютъ, а посмотрятъ на твои комариныя ноги и отпустятъ тебя съ миромъ на всѣ четыре стороны!

   - Ну-ну, господа! - довольно вамъ надъ нашимъ Комарикомъ трунить,- вмѣшался примирительно Меркъ:- никто не знаетъ, что кого изъ насъ ждетъ!

   Ночью Комарикъ долго ворочался подъ шинелью, нѣсколько разъ вставалъ и закуривалъ трубку, которая свѣтилась во тьмѣ и слабо озаряла носъ, щеки и широко раскрытые, свѣтлые глаза корнета. Рано утромъ войска снялись съ биваковъ, переправились черезъ Хун-хэ, разбились на нѣсколько колоннъ и двинулись на югъ по разнымъ дорогамъ.

   Походъ былъ трудный, благодаря гористой, постепенно поднимавшейся мѣстности.

   Уже на второй день похода, къ вечеру, порядокъ двигавшихся частей разстроился. По обыкновен³ю, первыми сбились съ пути и застряли, Богъ вѣсть гдѣ, обозы; куда-то забрался въ сторону артиллер³йск³й паркъ, котораго такъ и не нашли...

   На трет³й день отрядъ перебрался черезъ огромный перевалъ и долженъ былъ остановиться: на предстоявшемъ второмъ перевалѣ саперы еще не справились съ прокладкой дороги, которая вилась на значительной высотѣ по краямъ пропастей и обрывовъ.

   Во время этого вынужден