Волконская Зинаида Александровна - Сказание об Ольге

  

  

   Дача на Петергофской дороге: Проза русских писательниц первой половины XIX века / Сост., и примеч. В. В. Ученова.- М.: Современник, 1986.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Месяц освещал низкую хижину варяга-перевозчика и зыбкие волны озера.- Наступила пора долгих ночей; давно отлетели в теплые края перелетные птицы, давно вороны и галки слетались стадами из лесов под кровли сельских хижин; снег, окрепший от мороза, хрустел под стопами конских копыт, а легкие сани, едва чертя след, летали.

   Кончены работы; вот пора гаданья, игрищ и свадеб! Каждый день веселая толпа собиралась в просторнейшей хижине села. Там, на посиделках, молодцы затевали игры, молодицы пряли, пели, славили Вайзгантоса¹ бога дев, и Ладу², богиню свадеб. Старухи садились у очага; одни гадали, глядя на зажженную березовую лучину; другие, в кругу мужчин и женщин, у которых лица показывают внимание и веру, толковали сны, рассказывали про добрые и злые встречи, про оборотней и про юных рыбаков, пропавших в озеро и унесенных на дно водяным дедом. Девицы и парни, любовь на уме, собирали в деревянное блюдо ожерелья и кольца, вынимали под песни, и песни гласили им то свадьбу, то дальний путь, то богатство, то скорую смерть. Не раз и Ольга, задумавшись, опускала в то блюдо, со вздохом тяжелым, свое запястье или привеску с ожерелья, и не раз песня сулила ей жениха молодого и знатного. Тогда она шла поспешно домой, в свою бедную хижину, и там все дышало для нее надеждою и мечтами.

   Но проходило время, а не было слуху ни об Игоре, ни об Олеге. Старик не замечал грусти дочери. Она по-прежнему в точности исправляла все дела свои, говорила мало и скрывала тоску от его взоров. Но ее краски бежали с ланит, и слабый ее голос уже не пробуждал отголосков озера. Если, в угодность отцу, она затягивала иногда песнь об отъезде, то частое биение сердца захватывало ей дух, и звуки замирали на устах ее. Так водопад, тяжелый, кипучий, шумно валит на камень, заглушая песни рыбака на берегу соседнем.

  

  

   Снег блестит от солнца. Воздух ледян, воды недвижны, и казалось бы, что смерть все окутала в свой широкий белый саван, если б карканье ворон и крик галок не свидетельствовали еще о какой-то жизни.

   Но кто ж возмутил безмолвие леса? Отчего вдруг посыпался снег с этих ветвей согбенных? Отчего заяц бросился в глубокий ров? - В сию глушь проникла юная дева. С трудом идет она по глыбам снега, где тонет ее нога, пробирается между густых ветвей, которых еще не разнимала рука человеческая. Красноватый свет показался глазам ее. "Благословен Перун и Один!"³ - сказала она, испустив долгий вздох, дотоле сжатый в груди сомнением и страхом; ускорила шаг, легко перескочила через забор, сложенный из набросанных корней сосновых, и очутилась перед старцем, сидевшим у большого огня. Борода его висела ледяными клочьями, и глаза, блестящие, как у волка в темном лесу, уставились на деву.

   - Чего ты хочешь? Зачем пришла? - спросил он.

   - За советом, дедушка, - отвечала она и вынула из-под пестрого передника кусок холста, ей самою тканного.

   - Криве могучий!⁴ да виданное ли дело, чтобы девки одни-одинехоньки заходили в эту страшную пустошь? Кто ты такая?

   - Варяжка, дедушка. Зовут меня Ольгой, а прозвал так молодой князь-богатырь прошлого года на прощанье. Он обещал мне взять меня за себя, и я давно, давно жду его, но его нет как нет. За ним, знаешь, ездит много коней и прислуги. Теперь я пришла к тебе, добрый дедушка... у нас ведь молва слывет, будто что ты умеешь людей оборачивать в кого хочешь. Так дай мне крылышки: полетела б через степи, через леса, реки и города, везде-то бы искала следов моего суженого; прилетела бы в город большой, посмотрела бы на его башни и людей и узнала бы наверное его кровлю...- И тут Ольге казалось, что ее ноги в самом деле поднимались с земли, что она летит лётом по облакам и грудь ее расширилась, словно у птицы.

   - Что ты это вздумала, неразумная,- отвечал кудесник, качая головою.- Будешь птицей, разве не боишься, неравно стрела нагонит али другая птица, сильнее, заклюет до смерти...

   - Не боюсь,- отвечала Ольга, устремив на него глаза, в коих изображалась отважность.

   - Так слушай же, что расскажу тебе. Увидишь, как страшны оборотни,- продолжал старик.- Была одна девка, и ту девку полюбил один молодец из судовщиков. Вот она обмани его и отдайся другому. Брошенный жених пожалуйся кривичу-кудеснику. Уж дело было слажено, и молодых вела толпа провожатых в их новую избу, а кудесник прокрался в избу прежде их, да и сунул свой нож под овчину, что была постлана у порога. Вот молодые только ступят на железо, вдруг оборотились в двух волков, что ветром ошибенные, они кинулись на дружек. Поднялась суматоха; мужики, бабы, дети бегут прочь куда глаза глядят. Кудесник махнул рукою, слова промолвил, и все погнали назад в избу; как скоро переступили порог, и тоже так вся свадьба превратилась в волков. С тех пор, что ни вечер, они идут стадом к прежним избам своим, воют, воют, и страсть берет, кто ни послушает. А жаль их, ведь все друзья да братья; пытались отогнать их в лес. Да нет, и тут не унялись: как только вечер, стадо волков идет себе в село, обходит избы и воет. Делать нечего: выбились из сил люди, напущали на них псов голодных, и те псы всех их до одного перегрызли. Видишь теперь? Не боишься ли ты? Не страшно ль?

   - Нет,- отвечала девица,- та обманула жениха, а я ищу своего.

   - Так ты думаешь,- продолжал старик, и брови его опускались на сверкающие глаза,- думаешь выстоять все искусы? А ведь по многим придется пройти тебе, и от каких дрожал не один богатырь.

   - Не побоюсь ничего; только начинай скорее, дедушка,- отвечала девица.

   - Иди ж за мною,- сказал старик, взял пук сухой лучины, зажег и повел Ольгу в землянку, крытую сосновыми ветвями.

  

  

   При красноватом свете лучины Ольга молча глянула на разные вещи, висевшие по черным стенам мудреного жилища. Пучки сухой травы, вороньи гнезда, рога, когти, носы, крылья разных хищных птиц, лосиная шкура, гусиный остов, закривленный жезл, барабан, расписанный какими-то знаками, поражали попеременно ее взоры. Два волчонка играли на полу; но как увидели людей, заревели и бросились бежать. Длинный уж развивался в углу и качал головою над кувшином, полным молока, и он испугался и спрятался в постель кудесника.

   Между тем Вайделота⁵ вышел и скоро воротился, одетый в белую рубаху, держа в одной руке широкий нож, а в другой черную кошку, которая страшно билась и кричала. Из глаз ее, казалось, лились искры дождем, и когтями она как будто хотела рвать воздух вокруг себя. Ольге вздумалось, что сам Чернобог⁶ облекся в вид кошки, чтоб испугать ее; но, устыдясь минутной боязни, она победила сию мысль и стала смотреть на страшного старика.

   Он хранил молчание, и движения и взгляды его выражали досаду; воткнул в землю длинный шест, подле таза с водою, и привязал животное, обреченное в жертву Черному богу.

   - Поди сюда, смелая,- сказал он девице,- развяжи повязку головы твоей, распусти волосы, разними пояс, ступи на эту змеиную кожу: вот она - и иди по ней без страха.

   Ольга повиновалась и твердо пошла по змеиной коже.

   - Стой,- вдруг закричал кудесник,-страшен час нам, услышал Чернобог. Бог Черный! отец всякого зла! ты, что, молвят, живешь внутри земли, а по другим, в водяных омутах. Что на Западе ведан был чудом длинногривым и грозился пастью на небо, а на Востоке являлся исполином страшным, и сохла земля, где ты глядел на нее, и людям давал ты в уста свой сосец студный, и почахнут те люди! Води рукой моей, я обведу круг около девы, а ты сомкни его.

   Ольга, сложив руки у груди, следила глазом все движения чародея и только одного опасалась, что ее дело не удастся.

   - Вторь за мною, что говорить буду,- сказал старик.

   Девица повиновалась, и следующие слова огласили землянку:

   "Горе, кто не сдержит слова! Чернобог страшный! Ты все можешь, что захочешь, так приведи ж ко мне назад моего суженого-ряженого! А коль он да забыл свое слово, так не знал бы покоя под своей крышей, ни на водах, ни в степях, ни в лесах святых! Мучили б его домовые день и ночь! Не видал бы он хлеба-соли на столе своем, не видал бы огня в печи. А высох бы что нива, когда ведьма заплетет венок из соломы да заклянет его!"

   Ольга трепещет, нерешима, едва переводит дыхание, но вдруг вооружается всей силой воли и побеждает страх.

   - Бери теперь нож, - сказал кривич,-зарежь кошку, чтоб капала кровь в этот таз.

   Девица смело наносит смертельный удар: кровь течет, и кудесник, потрясая над тазом зажженной лучиной, говорит:

   - Видишь в воде круги этой крови, стань над тазом, чтоб твое лицо виднелось в тех кругах. Тут ты переменишься: глаза твои нальются кровью, пар начнет выходить изо рта и всю тебя обнимет; и тогда, если захочет черная сила, то покроешься перьем и улетишь коршуном.- Тут он замолчал; потом вскрикнул страшным голосом: - Нет, божусь, Криве! что-то не ладится! - кто-то мешает! Говори за мною, да смотри не робей... "Я вольна: улечу, куда вздумаю. Разбейтесь, цепи! сгинь и мать! сгинь и отец! сгинь кто держит!.."

   - Постой! постой,- прервала Ольга,-отец мой жив! Сохрани его Перун, и Один, и все белые боги! Знаешь варяга-перевозчика,- и дева бросилась вон из круга, оттолкнув кривича, хотевшего удержать ее. Колдун улыбнулся; ...закрывая рукою уста, как будто погружаясь в думу, важно возразил:

   - Полно ж думать о богатырских свадьбах, уйми свою гордость. Не перевозчице быть женою знатого князя.

   - А коль он обещался,- прервала Ольга твердым голосом,- так, видно, буду.

   - Ан слушай, девица, упрямая голова, что старый дуб твердый,- сказал кудесник,- коль хочешь только, чтоб тебе был верен твой надежа да воротился к тебе, так тут дело не до оборотов, не до летания птицею. Научу тебя другому; воротится твой суженый, коль он точно суженый.

   - Ах! вороти, дедушка! только у меня и думы: когда-то опять увижу его взоры соколиные? когда-то назову его супругом милым?

   - А сумеешь ли отыскать след его на земле в вашем селе?

   - Как не суметь, дедушка? Там, у ивы старой, над озером... тогда была пора долгих дней и ночей светлых; земля была сыра, помню, помню...

   - Возьми ж этот нож заговоренный, и как месяц потянет к Востоку, так ты иди с ножом под иву; ищи, вспомни, где стояли его ноги, снег разбросай и взрежь ту землю, ту самую, где помнится тебе, что его след остался; да приговаривай: воротись-де ко мне, суженый! И увидишь, очутится перед тобою. Тут ты закрой свои очи обеими руками и закричи: чур! Он пропадет, а ты скорым-скорехонько подбери ту землю и хорони у себя. Увидишь: семи дней не пройдет, твой суженый, что ласточка, прилетит к гнезду прошлогоднему, и забудет свет-волю, и так за тобою следом ходить и будет, что цыплята за маткой.

   Исполнившись надежды, Ольга наконец собирается домой: снова заплетает в косы свои волосы, надевает повязку, опоясывается поясом, засовывает за него чародейский нож и выходит из землянки, провожаемая кудесником.

   - Вот тропа, иди ею,- сказал он,- та дорога, которой ты пришла, длинна и опасна. Того и гляди, съедят волки: много их голодных таскается в том околотке. Иди ж себе с Бел-богом...⁷ Да зверь попадется, так сорви ветку с дерева, переломи надвое и говори: вот твоя дорога, а вот моя! - и убежит тотчас.

   Ольга благодарит, кланяется и удаляется.

   - Да выслушай еще, красавица,- закричал ей вслед кудесник,- пройдешь шагов десяток, неравно услышишь: смеются, грохочут, смотри не пужайся, а пуще того - не останавливайся. Ведь в этом лесу водятся лесные русалки, станут заманивать, ты смотри беги себе неоглядкой, не слушай их голоса льстивого.

   Ольга проворно идет тропою, указанною стариком, и без всякой дурной встречи достигает опушки леса. Но все, что она перетерпела противных чувств, утомили ее душу, замучили тело. Она останавливается, садится на ствол дерева, опрокинутого бурею. "Ворочу его,- говорит про себя,- ворочу, следом будет ходить за мною; не будет мне срама! Найду, найду следы его - там, над озером, там он долго стоял... Уж воротится он, уж будет мой!" Ее воображение разгорается, частые вздохи теснят грудь; она, зачерпнув снегу руками, прикладывает к горячему лбу, но снег тает, и лицо пылает по-прежнему. Члены ее тяготеют, глаза смыкаются; в уме образы слабеют, смешиваются, исчезают; она заснула; но вдруг голос Игорев взгремел в ее ухе: "Ольга, Ольга! помни свое имя, жди меня!"

   Она очнулась и быстро оглянулась во все стороны; встала и пустилась снова идти. А день гаснет. Все скорее идет дева; то поглядит на небо, то на длинные тени от елей по белой дороге, глядит во все глаза и взглядом и желаньем ловит, останавливает отлетающий свет.- Уж вот только белизна снега освещает предметы: куда поздно! Что подумает отец! Но чу! Кажется, шум; да, лай собачий. А там должно быть и село наше. Слава Бел-богу! вот оно, вот село. Еще скорее идет Ольга; она собрала все свои силы. Вот огни, что глаза волчьи, мелькают перед нею; шум все ближе, воздух как будто теплее; вот все живо около нее, она дома.- Но что же это за люди у ворот? и что за наречие у них такое, не чудское, не кривичское?

   - Кто вы, добрые люди? - спросила она трех молодцев, стоявших у пустых саней.

   - А тебе что за дело? - отвечал один.

   - Постой, не молодушка ли какая? - подхватил другой.- Голос-ат тоненький. Ну, так и есть.

   - Добро пожаловать, красавица! - закричали все.- Не пивца ли несет? Ан наливай скорее, да не пяться, побудь с нами.

   - Честные гости,- прервала Ольга, узнав варягов по выговору и одежде,- не из Киева ли вы?

   - Из Киева, голубушка. Видите, братцы, уж и девки-то чудские ведают про стольный Олегов город.

   - А что ведаете про Игоря? - спросила Ольга.

   - Про Игоря! - отвечал один. - Так и Игоря-то узнаешь? Так тебе его надобно?

   - Надобно! - прервала Ольга.- Кому ж, коль не мне? Где он? Неужели приехал? Укажите мне князя Игоря моего, укажите!

   - Князя Игоря? - сказал один варяг товарищу на ухо.- Это, верно, она! Девица, поди со мной,- продолжал он,- пойдем, все узнаешь.

   Ольга побежала вперед к отцовской избе и застала отца на пороге в беседе с чужеземцем.

   - Вот она,- вскричал отец.- Где ты пропадала? Здесь об тебе дело: вот и посланец от Олега могучего. Взойдем в избу, гость почтенный, сам скажи ей все наказанное нашим мудрым Олегом, наследником трех могучих богатырей, Рюрика, Синеуса и великого Трувора, моего брата названого.

   Тут посланный перешел порог и за ним старик с дочерью. Они оба сели в передний угол, а она стала перед ними.

   - Вот тебе дары от жениха, князя светлого Игоря Рюриковича. Он тебя выбрал в супруги из всех девиц. Да ниспошлют Перун, Волос⁸ и Лада все блага земные на ваш союз!

   Отец смотрел со слезами на дочь любимую.

   - Чуло ли твое сердце, дитя мое, эту новую судьбину? Как же шло это дело и как же я не знал?

   - А вот, слушай,- начала Ольга тихим голосом.- Помнишь, батюшка, как все наши варяги собрались переезжать на ту сторону, я стала в лодку: Игорь сошел ко мне, и мы поплыли. Он на меня глядит, после вымолвил нежное слово и позвал в Киев с собою. Мне стало совестно, и я отвечала ему, как водится, чинно, по твоему Казанью.

   - Постой,- прервал старик, обращаясь к посланному,- сядем у печи, там теплее; мне и весело и страшно.

   - Игорь Рюрикович,- продолжала девица, когда все уселись,- опять меня стал уговаривать и вымолвил слово о браке. Тут я припомнила ему, что он не властен, что он ходит по сю пору по Олеге и что он сам себе не боярин. Когда мы доплыли до берега, он уверял, что я одна ему по сердцу, что иной жены не хочет, и сказал на прощанье: "Дожидайся меня или моего посланного и назовись Ольгою по имени и в честь моего дяди родного, как водится на Славяни. Будешь в Киеве, тебе будет и честь, и слава, и богатство: я пришлю тебе выкуп".- Я ждала, молчала, много терпела, но не смела проговориться с тобою, батюшка, ждала, ждала и... дождалась. Вот тебе, отец родимый, прямую правду сказала.

   Ольга покраснела и передником заслонила глаза свои. Старик взял Ольгу за обе руки, подвел к посланному и, зарыдавши, сказал:

   - Вот вам дочь моя! Нежьте ее, мое дитя любезное. Отныне она невеста Игоря, сына Рюрикова. Через два дня поедем к нему в Киев!

   - А ты, батюшка? - спросила Ольга.

   - Я,- отвечал отец,- я провожу тебя к твоему князю-супругу, погляжу на светлый город, добытый нашими варягами, погляжу еще раз на воинов и на оружье, послушаю шуму городского, а там - увидим.

  

  

   На другой день во всех дворах узнали, что сын Рюрика выбрал себе невесту, и с той поры на посиделках слышались песни, где повторялись имена Игоря и Ольги.

  

  

   Утро забелелось; Ольга вскочила, посмотрела вокруг себя: все готово. Отец еще спит. Пойдем, сказала себе, проститься с ладьей. На чьи-то руки ее оставить?

   Лодочка ее стоит, полузанесениая снегом. Ольга подошла к ней и задумалась: "Прости! пришлось нам расставаться. Служила ты мне службу, спасибо! Уж красных ли дней я в тебе не нагляделась? Обильного ли лову не видала? Бывало, как весело меня носит по тихому озеру, словно мои девичьи мысли до встречи с Игорем! А в бурю! В тебе не страшен был ветер буйный. Бьет в лицо, рвет кудри, крушит одежу - мне любо. А нонче на других водах пришлось мне плавать. Те воды будут и чище и шире, но другая ладья понесет ли так шибко? И уж не править мне веслом! Будут возить перевозчики; буду сидеть сложа руки, глядеть на прислужников и сидеть рядом с моим князем. А руку-то на плечо его, и сердцу будет весело. А что коли буря зашумит и завоет ветер? Не вытерплю, возьмусь за весло, управлю ладьей,- и скажет мой свет: "Жена - да выручила!" Прости, ладья моя!"

   Ей стало на минуту тяжело; но она встрепенулась, как ласточка перед полетом, и прибежала к отцу.

   Уже все было готово к отъезду.

   Лошади запряжены; нетерпеливо бьют копытами и пылят снег. Сани покрыты ковром казарским. Ольге подают лисью желтую шубу. Ольгу покрывают длинною фатою. Отец и киевский посол сели с ней рядом, и варяги с криком бросаются на коней.

  

  

  

   Небо мрачно, и звезды едва сыплют искры с синего свода, но снег, верный товарищ людей северных, освещает однообразную дорогу. Вот холмы поднялись над небосклоном: они венчают широкую реку.

   - Вот Днепр! - вскричал один варяг.

   - Да это Днепр! Днепр! - отвечал другой, и то имя, громко переходящее из уст в уста, сильно отозвалось в душе юной невесты.

   - Слава Перуну! - сказал старому перевозчику конюх Олегов.- Мы приехали: вот Киев!

   - Слава Тору!⁹ - прошептал старик с тайным негодованием, которое испытывал всякий раз, как слышал варяга, призывающего богов славянских.- Слава всем азам Валгаллы!¹⁰ - повторил он, взглянув на дочь, как бы для того, чтобы отвратить от нее гнев родных и почти забытых богов заморских. Ольга, пробегавшая все пространство нетерпеливым глазом, первая увидела хижину над берегом. У ворот стоит мужчина. Кому быть ему, как не Игорю? Подъезжают: сердце бьется, но быстрый взгляд скользнул по незнакомому и теряется снова в пустой дали.

   Вот и Киев, мать русских городов, рисуется на небосклоне: рассеянные огни на противоположном берегу привлекают внимание невесты. Княжие хоромы над крутым берегом и ночью при звездах ясно отличаются от других своей белизною и теремом высоким. На них остановились взоры Ольгины.

   Сани спустились на лед замерзшей реки, быстро помчались и поднимаются на другой берег. Едут ухабами, сугробами по дороге, занесенной снегом, и въезжают наконец внутрь дубовой ограды. Главный провожатый закричал; голоса откликаются, и вмиг воины, рабы и жены теснятся на тереме и в окнах.

   Игорь спит. "Вставай, пробудися,- говорила мама новогородская, которая входила к нему, когда хотела.- Лети, мой ясный сокол, лети к своей голубушке. Уж она вон там. То ли дело девица с наших озер! Красавица!"

   Игорь встает, надевает шубу зеленую, подбитую казарским горностаем, и идет к Олегу, не смея прямо броситься к невесте. Она же ждет в сенях со всеми и в первый раз робеет. Шумная толпа около них теснится. Олег с Игорем выходят из покоев и идут навстречу к нареченной супруге.

   - Здравствуй под моей кровлей,- сказал государь славян.- Девицы, затяните песни и величайте князя Игоря с княгиней Ольгой! Не так ли ее зовут?

   - Да, так! В честь и славу твою,- отвечал Игорь.

   - А вы, жены,- прибавил Олег,- а вы учите ее делам хозяйским да готовьте богатые одежды, как следует супруге сына Рюрикова. Вы же, слуги догадливые, готовьте напитков пьяных: от них веселье в доме, что благодать в стране от реки широкой! Иди со мной, брат! - сказал он, ударив по плечу старого товарища Труворова.- Иди, побеседуем о прошлом, а дочку оставим с новыми подругами: молодежь к молодежи - стариковские толки не в лад с девичьими!

   Свадебные песни гремели вокруг невесты во все течение дней, предшествовавших свадьбе, и воинский двор Олегов словно превратился в лес, населенный птицами голосистыми, встречающими весну красную.

  

  

   Между тем жены Олеговы, повинуясь приказу мудрого супруга, готовят одежды юной Ольги. Окруженные рабынями всех возрастов, они беспрестанно смотрят за их работой. Одни, искусные в мастерстве красить полотна и шерстяные ткани, смешивают березовый лист с полевым дроком и выводят из этой смеси краску желтую, как янтарь венедски¹¹; а из корня диких пионов краску красную, не менее рябиновой кисти. Другие же нижут восточный жемчуг, бусы синие и вынизывают ожерелья.

   Славянские жены, не сводя глаз с разного шитья, привезенного из Скандинавии, хитрые перенимать всякое дело, выводят на тканях мудреные узоры. Все кипит делом в женском тереме, по улицам и на площадях киевских. Народ несется толпою к днепровским берегам. Во многих местах на реке прорублены проруби. Одни черпают чистую воду и наливают ее в котлы. Другие шестами беспрестанно мешают в них хмель и ячмень, и проворные парни поддерживают огонь, кипятящий густую брагу.

   - Живо, ребята! живо! - кричат белокурые варяги.- Подбавьте хмельку, не бойтесь! Уже варить пиво, так пьяное. Крепки у нас головы на шеломы тяжелые: не скоро разберет их, как славянские головы шапочные!

  

  

   В день, посвященный Ладу, богу согласия, поутру отворяются ворота дома княжеского и хор девиц ведет Ольгу в баню. Идущие впереди стараются удалить всякую зловещую встречу; потчуют ведьм и колдунов, выходящих нарочно к ним, медом и пряниками и приглашают их на вечерний пир, чтобы им не вздумалось навести на молодых порчи и напасти. Входят в баню. Там пол и лавки усыпаны сушеной мятой и душицей. Спутницы невесты разделились на две толпы. Одни беспрестанно поливают раскаленную каменку, от которой валит влажный пар; другие, окружив Ольгу, раздевают ее, берут пахучего болотного цвета, трут им тело невесты, поднимают на воздух молодые зеленые веники и сводят пар на ее гибкие члены.

   Замужние женщины, не смея войти в эту баню - убежище девиц, остаются у порога и оглашают горницу звонкой песнею.

  

  

   Настал день торжества. Жители Киева сбегаются на священный холм, глядящий на желтый Днепр. Там стоит огромное капище Перуна.

   Идет Олег с Игорем и с варягами. Идут и жены и девы.

   Четверо белых ягнят и бык уже пали под топором жрецов. Головы жертв привязаны к кумирам низших богов, обставленных кругом истукана бога молнии. Жены обступают невесту, разнимают по славянскому обычаю ее девичью повязку, расчесывают на две части ее длинные волосы и заплетают в две косы. Потом надевают на нее богато шитый повойник¹² и накрывают ее покрывалом; а Ольга преунывным напевом произносит слова, ею выученные.

   Тогда Игорь бросается в средину жен; те на минуту как будто не хотят отдать ему невесты, но скоро разбегаются, и он уводит свою добычу из капища. Легкие сани привозят их на двор княжеский; там зажженные пуки соломы запрещают въезд в ворота. Кони пугаются, пятятся, встают на дыбы; но Рюриков сын встает на ноги в санях, ударяет бичом коней - и они духом пронеслись через пламя.

   Молодых принимает старшая из жен Олеговых у порога, застланного овечьими кожами. "Войдите! - говорит она, высыпая на юную чету ячмень и просо.- Ступите на этот мех. Да наполнятся чадами ваши хоромы, да призрит на вас Волос, да будет обилие в полях и стадах ваших!" Тут она бросила за плечо сосуд, в котором были ячмень и просо, и глядевшие старики сказали, улыбаясь, друг другу: "Быть у них первенцу сыну. Вишь, посудина так в мелкие дребезги и рассыпалась!"

   Столы уставлены вкусными яствами и чашами, полными вина и пива, и княжеские палаты открыты для всех, кого вместить могут. Лавка молодых поставлена под кумирами богов домашних. Олег приближается к Ольге: "Отдаю тебе свет белый,- сказал он, приподняв покрывало концом копья.- Дай тебе Перун детей-сынов и были б они храбры на суше и на море!"

   Тогда все гости сели вокруг столов; со всех сторон слышен веселый крик, хохот, шум голосов возрастающий, когда новая полная чаща осушится за здравие Игоря и Ольги. Забыв наказ княжеский, гордые варяги обидными словами раздражают старцев киевских, которых речи и движения дотоле выражали радушное веселье. Жрецы, колдуны, колдуньи, всякий в свою очередь становится предметом дерзкой насмешки варягов. Первым подадут они чашу пива, и лишь только те протянут руку, варяги выплеснут ее в честь богов. Другим велят встать из-за стола, играть им на гуслях и волынке. Колдуний, страшных для славян, заставляют петь, плясать, водить хороводы. "Покажите-ка, бабы,- говорят они,- вашу силу черную. Вот вам костей, соли и ножей. Пропадите невидимками, оборотитесь в волков, сорок али в огненных змей летучих! Подымайтесь на воздух, рассыпайтесь искрами!"

   Недвижимые колдуньи вперяют в них глаза, в которых видны и досада и страх, и ворчат какие-то непонятные слова.

   Между тем раздраженные киевляне окружают князя и просят унять наглых воинов; но мудрый Олег, зная, что голос вождя не слышен среди беспорядка пиров, говорит им:

   - Эх, братцы! неужто вы не знаете, что собор воинов не девичья беседа. Пусть себе девки вниз глядят и поют, поджавши руки, а у волков и забава волчья, а у орлов и орлиная. Ведь у нас сказывается: "На свадьбе-де всякой будь гость, только порядок убирайся прочь!" Да и что скажут про Олега, что он под своей кровлей, да еще в день праздничный, закажет шум и веселье? Идите-ка лучше да пейте вдоволь, веселитесь сами и другим давайте!

   Наконец Олег кланяется гостям, подзывает чашника-славянина и велит всех выслать из застольной. Толпа уходит, и скоро семейство славянского князя остается одно в замке.

   Молчаливый город, дотоле как будто опустевший, вдруг оживился. Кучи мужчин, женщин, детей топчут глубокий снег: то сойдутся, то разойдутся, вызывают друг друга взапуски, катаются по льду, борются и забывают сон и прямую дорогу к избам. Те, которые вынесли память из пира, идут отдельно от других и рассуждают меж собою об угощении:

   - Нечего сказать, тороват хозяин наш, князь Олег: вдоволь накормил; много текло вина, пива и меда; ничего не пожалел на свадьбе молодого свет Игоря.

   - Еще бы поскупился для Рюрикова сына; разве не все его. Иные сказывают, ему бы шло быть нашим-то князем.

   - Может, и так, да нашей братьи что до того? Что Олег, что Игорь, что хозары, что угры - ведь всякому плати да служи: Олег тем берет, что на все горазд, куда хитер, в будущее глядит, что мы вперед на дорогу, да и силен: врагов всех под руку взял; захочет, говорят, гору сдвинет, и море ему не страшно, словно степное раздолье.

   - А и того не забыть, братцы, что никогда не называется князем мери, чуди альбо криви; а вот нашим зовется: славянский князь; а зачем бы то? Видно, затем, что нас над другими всеми жалует.

   - Оно вестимо так, что Олег и силен, и умен, и разумен, да только эти заморские великаны белоглазые куда тяжелы. Чернобог их попутай, злодеев! Ведь правда, ребята, слышали вы и видели, как над всеми издевались! Уж Борич ли, белокурый молодец? Али Чюрилин сын широкоплечий? Жених ли Владиславы-красавицы, соколиные очи? А им места-то не дали! Уж наругались ли над нашими жрецами, над ведьмами? Да постой, не сносить им голов. Ведьму обидеть не шутка: ее глаз, что жало.

   - И подлинно так: придет черный день тому, кто над ними подшучивал. Видели, как плясали колдуньи? У меня волос дыбом становится. Экая злость, подумаешь, в ноги прошла. А как запели? Словно вещие псы лаяли, беду накликивали. Два раза обводили круг около наглецов-злодеев, да как-то расходилось: видно, сила Олегова помешала. Он, молвят, сам колдун. Не быть проку в этой свадьбе.

   - А что нам за дело,- прервал старый мужик,- хоть у них весь огород полынью зарасти! Лишь бы нас оборонил от силы нечистой! Вот они ведьмы, вон спускаются и что-то толкуют. Давайте им дорогу.- Бел-бог вам в помощь, тетушки!

   - Спасибо, спасибо, мужички вежливые!

   Мужики стали раскланиваться, величать каждую по имени, а там разошлись в разные стороны, кто в свою дверь, кто в переулок.

  

  

  

  

   Сидит мудрый Олег на скамье дубовой у широких ворот палат своих, а возле него Ольга, покрытая алою фатою: он и она устремили быстрые взоры свои на послов варяжских. На траве перед ними разостланы золотые ткани и камки¹³ узорчатые; а сын Рюрика и молодые его товарищи теснятся вокруг амфор греческих, наполненных по края золотом и серебром. Любимые сподвижники вещего вождя, сложа руки, стоят за ним спокойно и слушают речи новоприезжих из Царьграда.

   - Порфироносец посылает тебе поклон,- сказал старый варяг,- слава тебе и нам! Слава булату заморскому! Посмотрел бы, вождь наш, премудрая голова, как царь полудня и вельможи его трепещут перед нами в золотых и в шелковых пеленах своих! Вот тебе от них и дары: тут и ткани, и металлы, и тьма всего дивного. Вот тебе и договор, красными рунами написанный: написан он не по-нашему, а по-славянски, для того что варяжский язык им, как храбрость, неизвестен, но все, что тут начертано, нам ясно и понятно. Подписали договор мы, норманны, и имена наши тут стоят в самом начале.

   - Хорошо, увидим. Ужо ты, Многоуст, мне прочтешь эти славянские каракули,- сказал Олег купцу, богато одетому в шитый восточный кафтан и имя свое получившему оттого, что говорил на разных языках.- А вы, братцы варяги, расскажите мне, что видели в Царьграде? Щит мой прикован ли еще к их воротам?

   - Щита твоего там нет: они его сняли с ворот, да гвозди твои у них остались: ты в сердце навсегда приковал им страх!

   - Неужели? - сказал Олег, в глазах коего засверкала радость.- Слышишь ли, Ольга? После нашей вьюги долго будут листья трястись на деревьях. Рулаф, ты поумнее других, скажи, что там внутри города, богато, велико?

   - Все огромно, князь! Как в пышной Упсале¹⁴. Правду сказать, у них еще больше всякого дива. Храм их главный сам как город иль как Одинов дворец. Везде пестрота, и золото, и серебро, а на стенах расписаны люди большого росту. Уж что эти греки из красок да из камня сотворяют - так и рассказать нельзя: и мужчин, и женщин, и коней! На площади, меж столбов, как народ золотой стоит: все живо, все блещет! Как соберутся там вельможи в шитых одеяниях, так распознать нельзя живых от каменных мужей. Даже в банях везде лица на вас глядят: точно дразнят живых людей.

   - Хорошо ли вас угостил царь греческий? - спросил Олег.

   - Что правда, то правда: на ложь язык не повернется. Царь оказал нам почесть великую.

   - Как же бы он смел нас не угостить? - прервал пылкий широкоплечий молодец.-Разве он не обещал тебе, нашему вождю сильному, все давать, чего мы ни потребуем? И хлеба, и вина, и всякого добра. Как говорят старики ваши: получил добровольно, наступи на горло. Ой, собраться бы нам с силою да идти на них! Уж повеселиться бы тебе, князь, внутри их стольного города! Что двор, то клад.

   - Ты, наш лоб железный,- закричали другие.- Пойдем на греков! С тобой мы рады и в море, и в землю, и в огонь. Хоть до самого Царьграда понесем ладьи на плечах. То ли будет дело? Не к воротам уж приколотим щит свой, а к груди самого царя!

   - Молчите, братцы,- сказал Олег,- неужели вы забыли, что между нами подписан договор?

   - А что нам до него? - возразила вся княжеская дружина.- Киноварь начертила, а кровь смоет.

   - Нет, дети,- отвечал Олег,- теперь очередь купеческая: пусть люди торговые пекутся на знойном солнце и таскаются по днепровским порогам! Пусть они достают для нас и для жен наших богатых платьев и нарядов! И тебе, Олинька, моя светлая радость, привезут сафьяну алого, голубого шелку да восточного жемчугу; а захотим драться,- так повоюем с соседями.

   - А где они, отец? - спросила Ольга.- Твои соседи - моря да звезды. Ты своим булатом отодвинул соседства до самого глухоморья морского, до синеты небесной.

   - Хорошо,- отвечал Олег,- но теперь пора нам с тобой попировать в теплоте в Киеве и пожить по-славянски. Не так ли, Многоуст?

   - Правда твоя,- сказал Мстислав, вертя нетерпеливо в руках своих хартию греческих условий.

   - Правда, правда,- повторила толпа киевских и новогородских купцов, жадно ожидавшая объявления договора, от которого зависела свободная торговля славян на южных морях.- Поживем по-славянски, князь! Да вот, что скажет нам грамота мудреная? Не прикажешь ли прочесть ее громко, чтоб все слышали?

   - После,- промолвил важно Олег, обратя все свое внимание на дерзкие слова, в то мгновение его поразившие.

   - Стар! Видно, что стар! - говорили меж собой задорные товарищи Игоря.- Совсем забыл отвагу северную. Хочет умереть дома на одре. Его дух засорился славянскою дрянью.

   - Поди, Игорь, поди, князь,- промолвил резко пылкий воин,- просись на греков! Мы все с тобой и за тебя.

   - Сам поди, Свенельд,- отвечал Игорь,- скажи сам: разве ты не видишь, как он косо взглянул на меня?

   Ольга, которая не теряла ни одного слова и страшилась гнева правителя родного, как грома самого, старалась всяким образом, и взором, и голосом, и душою, занять Олега и отвратить его внимание от дерзкого разговора; но брови вещего Олега были нахмурены, а слух направлен на роптавших, как глаз опытного стрельца, на цель устремленный.

   - Отец! - сказала Ольга. - Хотела бы еще послушать, как ты был на золотой, на греческой стране. Порадуй мой женский слух рассказом славы твоей. Подвиги твои всякий раз мне кажутся милее, как знакомый звук острого гудка или гуслей звонких.

   - Позови же гусляра моего,- отвечал Олег, смотря пристально на Ольгу сквозь туман внутреннего гнева,- заставь его спеть слово о войне с греками.

   - Вот он,- промолвила торопливо смущенная Ольга,- и гусли на нем! Пой, брат Вадим! Пой о походе нашего вещего.

   Певец, взяв в руки гусли, висевшие на плечах, громко заиграл и запел. Как молния на темном небе, глаза Олеговы долго сверкали то на Свенельда, то на Игоря, то на буйных его товарищей. Как устрашенный путник, измученный ненастьем, Ольга долго посматривала то на грозное чело Олегово, то на юношей безрассудных, то на супруга своего, и только тогда начала дышать свободно, когда выражение лица могучего стало становиться и тише и яснее.

  

   Велика звезда взошла напящая:

   Что копье, висит она на облаке;

   Что Перун, грозит она на недруга.

   Из-за холма, холма темносенного

   Не орел с орлятами выпархивал:

   Диво наше князь Олег Перунович

   Со дружиною своей заморскою.

   Едет князь по берегу днепровскому:

   Вслед за ним рать, как река булатная.

   По степям летит, как пыль железная;

   Занимает селы, словно злой пожар.

   Вот дремучий лес там, как стена стоит,-

   А бойцы вперед, как на широкой путь.

   Черный лес вздрогнул и про себя гудет:

   - Чрез меня не лес ли пробирается?

   - Лес, молчи, молчи,- завыла Днепр-река,-

   Мне и без тебя здесь тяжке стало течь.

   Уж не гоголей, не уток сизых,

   На струях несу я стаи ратников.

   Крылья их - пернаты калены стрелы,

   А плавила их ведь мечи острые.

   По порогам идут, бьют по омутам;

   Но добро! доплыть вам скоро до беды.-

   Тогда Днепр глубокой заревел, как зверь,

   А ладьи на волнах раскачалися.

   Вот торчит громада поперек реки:

   "Нет дороги боле!" Вещий князь в ответ:

   - Есть дорога, дети! Разом - на берег!

   Богатырски плечи понесут ладьи.

   Понесли за князем ладьи влажный:

   То в реку, то на берег взбираются;

   То по пояс в Днепр, то вверх на утес.

   А вот море, море, море синее!

   Они к западу вдоль берегов скользят.

   Вот и стольный град! град златокованый!

   На стенах торчат греки безумные.

   Что за пыль к Царьграду приближается!

   Что там веет, веет, разгоняет пыль?

   Что саней обозы в пору зимнюю,

   На ладьях там скачет рать полночная,

   Смерть кровавая там распотешилась:

   Люди сыплются со стен, как мерзлый снег,

   А за ними золото посыпалось.

   Уж под золотом ладьи качаются

   И опять плывут по морю синему.

   Бух! уж в Днепр противный они ринулись...

   Днепр молчит... и лес молчит... утихло все...

   А там в Киеве поднялося: ура!

   Слава вещему заморскому вождю!

  

   Не спуская глаз своих с гусляра, Олег глотал все слова его, как бы сладкий мед, и, упоенный похвальными, очаровательными звуками, позабыл минутное свое негодование. Мудрая Ольга, с улыбкой на устах, стесняла в душе своей волнующие чувства досады и печали, ибо песнь о славе варяжской, в которой имя супруга ее, сына Рюрикова, не могло быть помянуто, казалась для нее тяжка, как горькая укоризна. Между тем Игорь и друзья его, не внимая певцу, удалились и, растянувшись на густой траве, беседовали вместе о будущих своевольных решениях, о мнимых подвигах и добычах.

   Правитель встал, ударил гусляра по плечу, похвалил песнь и его и плавно удалился в свои палаты; за ним варяжские послы, славянин с договором в руках - и все купцы варяжские, киевские и новогородские. Ольга же осталась на скамье в задумчивости; долго глядела на равнодушного супруга и наконец, махнув рукой, пошла к своим сенным девушкам, которые на княжеском дворе заводили разные веселые игры. Они под однообразный припев то сплетали, то расплетали белые руки, словно косы волнистые.