Вагнер Николай Петрович - Сказки Кота-Мурлыки

  

  

   Вагнер Н. П. Сказки Кота-Мурлыки / Сост., вступ. ст. и примеч. В. А. Широкова.- М.: Правда, 1991.

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Фея Фантаста (Вместо предисловия ко второму изданию)

   Нашим детям (Предисловие к третьему изданию)

   Макс и Волчок

   Любовь великая

   Кардыган

   Царевна Нанджана (Восточная сказка)

   Блинное царство (Масленичная сказка)

  

  

   Я помню ее с тех пор, как стал помнить себя, но кто может сказать: когда и где в первый раз явилась на свет она - фея Фантаста?

   Она везде и нигде! Она является из воды, из леса, из воздуха, из маленькой искорки, которая блеснет на мгновенье, в темных потьмах осеннего вечера, из большого пожара, от которого зарево высоко стоит в небесах; из холодной струйки, бойкого, студеного ключика, из бурной волны широкого могучего моря.

   Она является вдруг, незваная, негаданная, и исчезает, как тень. Она является, как вечерний туман над уснувшей рекой, и улетает при первом свете дневной работы.

   Она все увеличивает и все уменьшает, но у ней самой нет границ. В ней все, что когда-либо существовало, и все, что никогда не будет существовать. В ней целый, громадный, беспредельный мир, и весь этот мир обращается в ничто при первом слове, при первом движении холодного рассудка. Но без нее рассудок ничего не может создать, без нее мир пуст и холоден, без нее нет жизни и красоты, той жизни, неуловимой, неосязаемой, которая хранится только в ее дыхании. Поэт, художник, музыкант, ученый приходят к ней, к ее ключу живой воды, который живит и движет весь мир.

   В тихий, ясный, теплый вечер, когда вы лежите на лугу и кругом вас встают бесконечной сетью луговые травы и былинки - с головками, колосиками и шапками цветов, всмотритесь в их бесконечную игру, и вы почувствуете их жизнь и тайны. Они встают толпой фантастических образов, они уходят в беспредельную темнеющую даль тихого вечера,- и из этой туманной дали смотрят на вас, кивают вам своими головками, манят своими листочками; а вечерний туман, тихо крадучись, накрывает их своими неопределенными очерками. Всмотритесь - они растут в этом таинственном тумане. Это уже не травы, не цветы, нет, это странные деревья уродливых, невиданных форм. Они встают перед вами, как громадные великаны, и смотрят на вас таинственные, страшные, грозные, смотрят в вашу совесть, в вашу душу, как повелительные силы всей летней тихой ночи, всей величавой, могучей природы. Вы делаете легкое движение головой и... весь таинственный мир улетел, фея Фантаста унеслась, и вы снова среди тихого, ясного летнего вечера...

   В осенний день взгляните на бледное, зеленоватое небо. Кудрявые облака целой стаей несутся перед вами - словно бесконечные толпы немого народа. Вот один седой великан ползет выше, выше - в темную лазурь неба; его мантия раскинулась широко и тянется за ним; один клочок его оторвался, растаял, потонул в зеленоватом море. Вот целое воинство, словно волны морские, на которые упал ослепительно яркий луч солнца. Оно движется, плывет, вырастает перед вами в громадные массы; а там, словно стада серебристых барашков. Они тихо приближаются к вам, растут, как тени волшебного фонаря, темнеют, надвигаются. Нет, это не барашки, это темные великаны: вы видите их безобразные лица. Они смотрят на вас, плывут ближе, ближе... Легкое движение головы - и все исчезло, фея Фантаста унеслась. Перед вами только темные тучи и бледно-зеленоватое небо.

   В сумрачный день, когда волны моря разбиваются у ваших ног, присядьте на берегу на камень и вслушайтесь в музыку моря. Над вами несутся небесные волны - громады облаков, а у ног ваших встают одна за другой бесконечные горы с белоснежными вершинами. Вот вдали поднимается одна. Но что же в ней, в этой прихотливой, изменчивой волне, не образ ли, милый вам? Она встает, она закипает. Вот она взмахнула белоснежной рукой и исчезла. Вы это видели так ясно в тот момент, когда волна встала во всю вышину ее. Но вот встает другая - она летит прямо к вам: прозрачная, глубокая, она полна неги, бурной силы. Смотрите в ее глубину, смотрите в эту таинственную светло-зеленую, аквамариновую бездну! Что в ней мелькает? Целое воинство темных образов. Они быстро подплывают к вам ближе и ближе, они вертятся, прыгают, как языки пламени в адском огне. Они растут, - встают перед вами целой горой, закрывают свет... Жутко и холодно становится на сердце... Но миг, один миг - и с страшным шумом все обрушилось, все разбилось в пену, в брызги, у ваших ног... Фея Фантаста исчезла... Перед вами снова необозримое море и вечные волны.

   В светлое, ясное утро вы тихо плывете в лодке по спокойному морю. Так приветно опрокинулось над вами безоблачное, темно-синее небо. Теплый, ароматный воздух с такой лаской и негой вливается в вашу грудь, а вся даль тонет в серебристом тумане. Всмотритесь в темную глубь воды, туда, где в таинственной мгле чуть-чуть скользнул слабый солнечный луч. Какие странные, роскошные картины тихо плывут перед вами! Фантастические луга, с невиданными растениями,- луга, голубые, зеленые, красные. Среди чудовищных корней тихо движутся чудовищные цветы. Их лепестки шевелятся или стоят неподвижно. Вы останавливаете лодочника. Вы усиленно, с страстным любопытством, вглядываетесь в зеленые бездны. Вас поглотил таинственный мир - раздражающий своею таинственностью... Перед вами встают уже не растения, не луга, а целые рощи всевозможных гигантских деревьев. Вы видите, как среди них тускло сверкают какие-то чудные здания - прозрачные, фантастические. Это чертоги морской царицы. Вы чуть-чуть видите ее, окруженную, как туманом, целым роем таинственных красавиц... Картина становится яснее, яснее... Она выплывает из таинственной бездны к вам выше, выше...

   - Эччеленца! - кричит лодочник,- эччеленца! вы можете получить солнечный удар, вы упадете, перевернете лодку, и мы очутимся в гостях у морской царицы.

   Вы просыпаетесь, оглядываетесь. Фея Фантаста улетела... Над вами опрокинулось темно-синее небо, и чудная даль вся тонет в серебристом тумане.

   Темным вечером вы входите в дремучий лес. Вы делаете несколько шагов, и вас останавливает невольно смутное чувство чего-то пугающего. Вы говорите: "Пустяки, ребячество!" - и бодро идете вперед... С боков вместе с вами идут большие деревья. Они плывут незаметно в ночном сумраке... Вон впереди лежит что-то чудное, безобразное. Вы всматриваетесь - это какое-то чудовище, растрепанное, горбатое. Но оно не движется, и еще страшнее его мертвая неподвижность. Вы подходите ближе - мертвое чудовище просто связка хворосту. Но так странно разбросались сучья и этот пень, кривой, корявый, на котором лежит оно. Вы отступаете несколько шагов назад, и чудовище снова явилось... Вот его голова, вот его руки,- длинные руки. Они растянулись по земле, ползут к вам, хватают за ноги. С ужасом вы отскакиваете назад; а чудовище по-прежнему лежит неподвижно. Вы бодро и гордо проходите мимо него, вы с презрением толкаете его ногой и спускаетесь в ложбинку к болоту. Беловатый пар клубится над ним. Вы всматриваетесь в игру этого пара. Вон на окраине он поднялся выше и быстро проскользнул в лесную чащу, но, уходя, он оглянулся на вас, сверкнул глазами и исчез... Вы видели это так ясно, отчетливо, что не можете решить, действительно ли это был лесной царь - "в белой короне, с седой бородой", или просто туман над болотом. Вы долго пристально вглядываетесь в него - может быть, он снова промелькнет. Но клубы постепенно плывут, уходят... Лесной царь не является. Фея Фантаста улетела...

   Я помню, давным-давно, когда еще я был очень молодым котом и голова моя работала так энергично, как будто бы в ней был паровик в сто лошадиных сил, фея Фантаста часто являлась ко мне, являлась в бессонные ночи и летала со мной по всему миру. Я помню, раз, в темный зимний вечер, когда вьюга злилась и завывала в печных трубах,- я лежал на теплой лежанке. В комнату внесли самовар и поставили на пол. Пар от него валил густыми клубами и белел, освещенный сальным огарком. Он чадил и догорал. Пламя порывисто, ярко вспыхивало и снова затухало. Мне представились облака, быстро несшиеся над волнами темного, колыхавшегося моря. Я слышал шум этого моря, и тяжелое чувство сдавило мою грудь. Мне казалось, что все погибло в этом мраке, в этом море, в сильных волнах разрушения, и мы остались одни,- одни с феей Фантастой. Мы плавали по этим волнам громадного моря. Фея Фантаста скользила, неслась по ним на могучих крыльях творчества. Огонь вдохновенья гордо горел над ее прекрасной головой. Цветы поэзии дождем сыпались с ее колен, сыпались в холодное шумящее море и тонули в нем бесследно. Она вся была гений увлечения, и я плыл у ее ног,- плыл в маленькой уютной корзинке, которая была колыбелью. В корзинке, кроме меня, было еще двое детей, двое мальчиков, и в них было все, что осталось от всего человечества. В них был конец прошлого и начало новых, будущих великих сил.

   Один мальчик, сонный и вялый, спал безмятежно. Его не занимали ни цветы поэзии, ни движения холодного моря. Другой - сухощавый, с маленькой кудрявой головкой, был весь движение. В нем было столько энергии, столько дорогого, милого, что я ласкался к нему невольно и шептал ему мои лучшие, дорогие сказки...

   Кругом нас была ночь. Темные тучи бурно неслись по небу и отражались в волнующемся море.

   - Смотри,- сказала фея Фантаста, указывая рукою вдаль,- смотри,- там, там, на горизонте, где собрались темные образы, там будущий свет и жизнь!..

   Я зорко всматривался и ничего не видал. Но мой маленький мальчик уже увидал, различил и, может быть, больше, чем сама фея Фантаста.

   - Я вижу свет,- говорил он,- свет неясный... Заря это или зарево пожара? Но как хорош этот свет! О! как он дивно прекрасен!..

   И я сам увидал этот свет. Да! Он был дивно прекрасен. И я начал будить другого спящего мальчугана. Он проснулся, посмотрел, мигая сонными глазами, ничего не видя, посмотрел на свет, на море, на небо,- повернулся и снова свалился и заснул.

   - Оставь его,- сказала фея Фантаста.- Это - балласт!.. Но если бы не было этого тяжелого балласта, то не было бы и движения, и люди не могли бы отличить легкого от тяжелого, света от тьмы...

   - Как же,- сказал я,- там, там, на горизонте виден свет, и мы его ясно различаем?

   - Да! потому что он окружен тьмою. И здесь, где мы плывем, был для нас прежде свет и все уродливое казалось прекрасным.

   Я обернулся крутом, я долго всматривался в тьму и действительно увидал бледный, чуть брезжущий свет. Я взглянул в глубь моря и увидал, что оно все наполнено образами прошлого, неуклюжими, уродливыми, но милыми, дорогими сердцу, как все прошлое и родное.

   - Это все,- сказала фея Фантаста,- что совершило свой круг и отошло в глубину, в пучины морские. Но если бы не было балласта, то не было бы и источника, из которого возникает и вертится неизмеримый, бесконечный круг того, что идет постоянно вперед, не было бы и этого мальчика,- и она указала на хорошенькую головку.

   Мальчик слышал наш разговор, но его, очевидно, занимал и вдохновлял тот свет, который блестел впереди. Он так боялся, чтобы этот свет не закрыли темные, грозные тучи. В его глазах было столько блеска, столько веры в собственные силы и в силы всего человечества...

   "Обманется или нет?" - подумал я.

   Вдруг страшный удар. Я вздрогнул и привскочил в испуге. Фея Фантаста исчезла... Кругом меня темная комната. Я сидел на теплой лежанке. Самовар давно уже унесли, а на полу валялась пустая бутылка, которую я нечаянно столкнул лапой.

   Много, много лет прошло с тех пор. Я поседел. Фея Фантаста реже является ко мне. Но до сих пор жива и ярка в моей памяти картина молодого, юного, давно улетевшего сна.

   Много балласта лежит кругом меня, но я знаю, что без него не было бы движения, и много движения перегорает в огне пылких, чудно-прекрасных снов феи Фантасты.

   Они манят вдаль, к лучшему, святому, великому. Они дают свет и тепло нашей бедной жизни и, сгорая блестящими бенгальскими огнями, оставляют после себя не холодный пепел, а твердый, торный путь для развития мысли и чувства.

  

  

   Сыро, серо, холодно. Со всех сторон серые, зловещие тучи. Когда же настанет ясный день, когда проглянет свет сознания и взойдет теплое солнце мира и любви?

   Тучи бегут, бегут без ответа. Из них тихо, самоуверенно сеется мелкий дождь.

   Повсюду бесплодная земля, повсюду мертвые травы, погибшие в неравной борьбе за воздух, за свет... Мир вам! Труженики бесплодного времени!..

   Но мира нет на земле. Кипит ожесточенная битва, и тьма кругом, гнетущая, убийственная тьма! В ней человек не узнает человека и становится зверем... Когда же проглянет теплое солнце сознания, мира, любви?

   И под этим теплым светом вырастет новая волна, которая поднимется высоко над нашими могилами.

   Бедные!.. Вы, которых не согревает этот свет, вам, которым приходится на первых шагах вашей молодой, чуткой жизни пить ту горькую чашу озлобления, недовольства, которую пьем теперь мы - ваши отцы, вы будете свидетелями нашей звериной, бесчеловечной борьбы, борьбы Каина, убивающего своего брата Авеля.

   Но настанет иной день, проглянет иное солнце и очнется бедный, связанный "человек".

   И мы, мы из нашего темного настоящего, шлем теперь привет вам, будущим поколениям, тем, которые будут пожинать плоды наших семян, нашей борьбы, наших лишений, нашей тяжелой, безотрадной жизни.

   Наши силы, труды, все наше существо пойдет на ваше счастие, на постройку ваших жилищ и ваших семейных очагов.

   Не забудьте же помянуть нас добрым словом, помянуть с той высоты, на которую поднимет вас ваше время и с которой откроются перед вами иные, широкие горизонты, иная, лучшая жизнь, иное солнце сознания, мира и любви...

  

  

   Макс проснулся поздно на своей маленькой постельке. Солнце давно уже светило сквозь кисейные занавески. Уже два раза подходили и мамка, и дядька, и даже сама бабушка к постельке Макса, а он все спал. Он спал, потому что с вечера уснул поздно. С вечера он все пел песни и рассказывал сказки. Прыгал и хохотал. Насмешил и мамку, и бабушку, и дядьку.

   - Ничего не поделаешь с этим баловнем! - ворчала бабушка и все-таки смеялась. И нельзя было не смеяться, потому что Макс так уморительно передразнивал старого беззубого повара Демидыча и представлял, как он стряпает торт с таракашками.

   - Положу таракашку, сделаю кашку, положу изюминку, утешу бабушку беззубиньку, скажет: спасибо, Демидыч, больно мягко и сладко.

   И Макс хохотал, а за ним хохотала бабушка, а за ней и мамка, а за ней и дядька хохотал и приговаривал:

   - Ну, тебя! ложись, сударь. Сон прогуляешь, вдоль ночи попадешь. Нехорошо будет.

   И наконец Макс проснулся. И мамка, и дядька, и бабушка точно ожили. Как будто солнце открыло глаза и посмотрело на них. Но Макс встал не в духе. Он хмурился и молчал. Молча пил чай с густыми сливками и сладкими пирожками; молча ходил грустный по комнатам. И мамка, и дядька, и бабушка оставили его в покое. Они знали, что это - чудной ребенок. И если встал левой ножкой с постели, то лучше не трогать его, а то как раз расплачется и расхворается. И Макс действительно совсем готов был заплакать. На сердце у него, как говорил он, "было не тяжело, а легче!". Это сердце постоянно замирало. И тоска и хандра давили это маленькое сердце.

   Но в девичьей увидал Макс большого слепня, который жужжал на окне и стукался толстой головой о стекла.

   - А что, если посадить этого слепня к слепенькой бабушке в табакерку? - подумал Макс и улыбнулся.- Бабушка добренькая. Она так любит меня. Она еще вчера подарила мне такую славную книжку. Добрая бабушка! А я все-таки посажу тебе слепня в табакерку!..

   И Макс ловит слепня и, разумеется, тихонько от бабушки, садит его к ней в табакерку. И вертится он около бабушки, и ждет не дождется, когда она откроет табакерку. А бабушка все толкует с управляющим Карлом Ивановичем, все толкует о лесе. И только что она начала волноваться и доказывать Карлу Ивановичу, что лесу убыло, как в это самое время взяла она, вероятно от волнения; табакерку, понюхать табаку и открыла ее. И вдруг табакерка зажужжала, табак во все стороны, табакерка на пол, слепень летит, гудит, точно обрадовался, а Макс хохочет, хохочет и вместе с тем целует у бабушки руки.

   - Бабушка, ведь это я сделал, я... я слепня посадил!

   - Что будешь делать с озорником?!

   И никто в доме не знает, что с ним делать. Всем он надоел и всем он мил. Такой шаловливый, и такой добрый и занятный. Всем надосадит и всем угодит. Всех разжалобит и всех насмешит.

   Случилось раз зимой, что Макса не пустили гулять в сад.

   - Куда ты пойдешь,- говорила бабушка,- вьюга, холод.

   - Не ходи, батюшка,- уговаривала мамка,- не ходи, родной, простудишь грудку, головку,- видишь, ты какой хилый, тебя и в комнате-то надо в охлопочках держать.

   И Макс не пошел. Целый день он дулся, хандрил, а вечером вдруг развеселился.

   - Слушай, бабушка, я тебе сказку расскажу.

   - Ну! расскажи, расскажи, мой забавник.

   И Макс принялся рассказывать. А из девичьей тихонько уже выползли девушки и расположились слушать, какую будет барич сказку рассказывать.

   - Сеял мужик репку,- начал Макс...

   - Гречку, сударь, а не репку,- поправляет мамка.

   - А ты не перебивай, а то я не буду рассказывать,- обижается Макс.- Сеял мужик репку, садил ее в грядку. Которое семечко попало на камешек, его птички склевали, которое попало между грядок, его ветром сдуло, а одно семечко попало в теплый уголок, в котором было много навозу. "Вот как хорошо,- говорит семечко,- и тепло и мягко. Просто раздолье!" - "Погоди,- говорят ему другие семечки,- как бы с большого тепла не стало холодно". Но семечко их не слушало и выпустило корешок прямо в навоз. "Ну,- сказали другие семечки,- тише едешь, дальше будешь. Мы еще погодим".

   И они ждали несколько дней и потом начали расти. Их маленьким корешкам было очень трудно. Земля была жесткая, холодная. Но зато корешки их стали крепкие, длинные, а у семечка в навозе самый кончик корешка совсем сгнил.

   И вот пошел дождичек. Все корешки начали пить воду и, наконец, сказали: "Довольно; много нельзя пить!" - "Как нельзя, почему нельзя! - кричало семечко, которому было тепло в навозе. - Так хорошо пить. Вкусно!" - И оно пило, пило, так что весь корешок его налился водой.

   Потом начали все корешки раздуваться. Стебельки от них выпустили много новых листьев, и сами корешки стали репками.

   Долго ли, скоро ли, наконец, все репки выросли. И репка в навозе раньше всех. Она стала такой большой репкой, пухлой, да нежной, что на всех смотрела гордо и спесиво.

   - Вот видите ли,- говорила она,- как хорошо расти в навозе!

   - Погоди! - говорили другие репки,- осень придет, все разберет.

   И вот пришла осень, холодно, сыро. Пошли дожди и дожди: "Батюшки! кажется, я лопну! - говорит репка в навозе,- до того мне хорошо. Все-то я пью, да пью".- И она вся стала, как наливное яблоко.- "А нам и так хорошо! - сказали другие репки.- Мы к холоду привыкли. А пить мы теперь уж ни за что не станем".

   И вот пришли холода, морозы. Всем репкам ничего, хорошо. На холоде они повеселели. "Славный,- говорят,- холод! Здоровый холод!"

   Забрался мороз и в навоз. Как только обхватил он репку, что сидела в навозе, она вся съежилась.

   - Батюшки! - закричала она,- братцы, сестрицы, помогите. Я совсем озябла.

   А братцы и сестрицы все засмеялись.

   - Пар костей не ломит. Мороз не сушит,- сказали они.- Нам в земле тепло, а ты и в навозе озябла.

   - Соседка, родная голубушка! - просит репка,- посмотрите, пожалуйста, я, кажется, хвостик себе отморозила.

   - Он уж у тебя давно сгнил,- говорит соседка.- И давно стала ты пареной репкой.

   - Ух! Ах!.. брррр! смерть моя! - стонет пареная репка. А мороз все крепче и крепче жмет ее.

   Прошло несколько дней. Настала пора дергать репки. Пришел мужик, а с ним и ребятки пришли.

   Надергали репок. Все репки как репки: крепкие, желтые, здоровые. Вытащили и пареную репку.

   - Тятя! - закричал сын мужика.- Смотри, какая репка большущая!

   Мужичок посмотрел на репку и сказал:

   - Сущая дрянь. Это - пареная репка, дряблая, да водянистая; никуда не годна.

   И репку выбросили в помойную яму. Туда ей и дорога, а тебе, бабушка, вся сказка. Я - пареная репка, а кто будет навоз - об этом ты, бабушка, с мамкой подумайте. Авось, догадаетесь!

   И Макс захохотал и убежал.

   А ночами Макс часто не спал. Он все думал, отчего солнце не всегда греет так, как в далеких теплых странах. И как бы хорошо было, если бы постоянно было светло и тепло. Если бы был вечный день и вечное лето.- Если бы я мог,- думал Макс,- я всех бы сделал добрыми и красивыми. Все у меня были бы сыты, ели вкусно, одевались хорошо. Всем бы было тепло и светло.- И ему представлялось, как все люди, со всего земного шара, толпятся, волнуются как море. Он видел ясно, что все были довольны и веселы. Везде блестело золото и хрусталь. Везде были цветы. Все были в таких ярких одеждах, и на всем был чудный розовый отблеск. Этот розовый свет носился волнами, и самые люди были как море; они шли толпами, волновались, как море, а там, на дальнем горизонте, тонули в розовых волнах, как в летний вечер тонет даль в сумерках розовой зари.

   И лежал он не глядя ни на что и не закрывая глаз. Ничего не видя и не слыша, он был весь внутри своего мира, И под музыку розовых волн изнутри пел ему голос чудную песню:

  

   Свете тихий! Свете дивный!

   Все живет в твоих волнах,

   Мчатся звуки, льются звуки,

   Счастьем, миром и надеждой

   Вечной радостью звучат.

   Свете тихий! Свете дивный!

   Да исчезнет сумрак лжи,

   Тьма обманов, царство злобы;

   И воскресший, обновленный

   Мир, как агнец неповинный,

   Отдохнет в твоих волнах!

   Свете тихий! Свете дивный!..

  

   И песня лилась, звучала без конца. У Макса выступали слезы на глаза, сердце билось и замирало. И, наконец, весь измученный этим волнением, утомленный, он засыпал чутким, нервным сном, вздрагивая и тихо всхлипывая сквозь сон.

   И опять на другое утро и бабушка, и мамка, и дядька долго подходили на цыпочках и прислушивались, перешептываясь, как спит Макс, и смотрели на бледное, исхудалое личико его, на полуоткрытые глаза и разметавшиеся волосы. И опять Макс вставал поздно, и целый день хмурился и скучал.

   Раз, в одно жаркое лето, перед самыми Петровками, Макс несколько дней ходил сумрачный и задумчивый. И бабушка, и мамка, и дядька, никто ничем не мог развлечь его. Дядька сделал ему удивительный самострел, которым даже можно было убить галку. Макс посмотрел на самострел и пошел прочь. Нянька принесла ему целых шестеро маленьких котят, которых так любил Макс. Он погладил котят и снова ушел в свою думу. Бабушка тихонько от него выписала ему из города новых хороших книг. Макс посмотрел их и отложил в сторону.

   И вдруг Макс пропал. Пропал без следа в самые Петровки, когда и бабушка, и мамка, и дядька пришли от обедни и принялись разговляться. Искали Макса по саду, искали по всему дому. Макса не было. Стали искать по деревне, по всему околотку. Нет Макса. Старый дядька измучился, ездивши повсюду, отыскивая. Мамка все глаза выплакала. Бабушка слегла в постель. Она сулила пол имения тому, кто найдет Макса, но никто не мог его найти.

   Проходили дни за днями. Все в доме бродили как в чаду, толковали, спорили, бранились, хныкали, охали, ворожили, молились, ждали по целым дням, не спали по ночам. А о Максе все ни слуху ни духу. Сгиб и пропал, точно в воду канул...

  

   У бабушки, позади ее большого дома с колоннами, был большой лес. Этот лес шел далеко в горы, и никто в нем не жил, кроме птиц, лисиц, волков и всяких мелких зверей. Мамка Макса рассказывала, что в этом лесу также живут Леший и Русалки, но Макс этому не верил. Зато он верил другому. Он верил, что в этом лесу было счастье всех людей; что там, в этом лесу, где не было ни одного человека - был тот, у кого он выпросит, да, непременно выпросит - царство света.

   И он шел по этому лесу и тихо пел:

  

   Свете тихий! Свете дивный!..

  

   Он шел уже с полверсты, озираясь по сторонам и прислушиваясь ко всякому шороху.

   - Ну, а если вдруг выскочит волк и съест меня? - спрашивал он у себя. И у него замирало сердце, но он храбрился, молился и еще громче пел:

  

   Свете тихий! Свете дивный!..

  

   Он шел по тропинке, лес становился гуще, тропинка путалась в кустарнике и, наконец, совсем исчезла. Макс подумал, перекрестился и пошел дальше, обходя кусты и деревья и спотыкаясь о наваленный хворост и пни. Он шел с добрый час. Лес становился гуще и темнее.

   Вдруг что-то зашумело, затрещало в кустах. У Макса замерло сердце. Он хотел было закричать. Но тут он увидал, как из кустов вылетела какая-то пестрая птица с большим хвостом. Это была кукушка. Макс ободрился, даже улыбнулся и пошел дальше.

   - Не нужно бояться! - подумал он.

   Но только он подумал это, как из-за груды валежника поднялся огромный медведь. Он посмотрел на Макса и так страшно зарычал, что Макс закричал неистово и, не помня себя, бросился бежать куда глаза глядят.

   Он бежал долго, несколько раз падал, исцарапал в кровь и руки, и лицо, вскакивал и снова бежал. Наконец силы ему изменили. Он остановился бледный, полуживой, задыхающийся, и сел на пенек. Он долго слушал, присматривался, не гонится ли за ним медведь. Но в лесу было тихо. Никакого звука, ни шороха. Только высоко шумели все сильнее вершины сосен. Набегали тучки, порывистый ветер проносился по лесу.

   - Нет! - подумал Макс.- Не мне суждено свершить подвиг. Я хилый мальчик, трус.- И горько плача, он пошел домой. Но к дому не было дороги. Максу казалось, что он шел именно туда, где был дом бабушки, а на самом деле он шел совсем в другую сторону. Он шел целый час, думая, вот-вот покажется тропинка. Но тропинка не показывалась, как ни присматривался Макс. Везде кругом был дикий лес, и все сильнее и сильнее гудели его вершины.

   Макс пошел в другую сторону. Ему страшно было сознаться, что он заблудился. Несколько раз ему казалось, что он попал на то место, по которому прежде шел. Вот и пенек обгорелый. Вот и куст волчьих ягод. Но чем дальше шел Макс, тем больше попадалось ему кустов волчьих ягод и обгорелых пеньков. А в лесу стало совсем темно, и вдруг яркая молния осветила все деревья. Почти вслед за ней разразился страшный громовой удар и раскатился далеко по лесу, а дождь зашумел, полился ливнем.

   Макс шел, спотыкаясь. Ноги его дрожали, мысли путались. Он шел и всхлипывал, наконец, совсем выбился из сил. Весь мокрый от дождя, он упал на сырую землю и громко из последних сил закричал:

   - Бабушка! бабушка! - где ты?!

   - Это что за галка прилетела! - закричал над ним какой-то тонкий, но сильный голос.- Откуда бог послал!

   И с дерева, под которым лежал Макс, начал быстро и ловко спускаться другой мальчик. Он был одного роста с Максом, но совсем не походил на него. Загорелый, весь оборванный, с худыми, но сильными ручонками, с желтым, грязным лицом, с большими губами, приплюснутым носом, серыми глазами и большими нечесаными волосами, которые торчали ежом во все стороны.

   Макс приподнялся. "Это верно лесной дух",- подумал он и принялся еще сильнее плакать.

   А мальчик наклонился над ним и начал блеять по-козлиному, передразнивая Макса.

   - Мэ-э-э!..- кричал он,- вчерашний день потерял, сегодняшнего не видал. О-о-о-о! горе мое девичье!

   - Дух! добрый лесной дух! - вскричал Макс, став перед мальчиком на колени и складывая руки.- Выведи меня из этого леса, выведи меня к бабушке, и я обещаюсь никогда более не заходить сюда и не тревожить тебя.

   - Ха! ха! ха! - захохотал мальчик.- Я такой же лесной дух, как ты храбрый рыцарь. Вот уж больше года я живу в лесу, а никаких таких лесных духов и леших не видал, да и никогда не увижу. А какая же такая твоя бабушка?

   - Она там живет, в большом доме.- Макс назвал бабушку.

   - Фью! фью! фью! - засвистал мальчик.- Так вот какая барыня твоя бабушка. Ну, к ее деревне я близко-то и не подойду, да и тебе дороги не покажу, да и дорога туда не близкая. Ее староста за мной немало гонялся,- да еще с собаками. Так вот ты какая птица! бабушкин внучек! Ну, по твоим следам и меня найдут. Прощай: лихом не поминай!

   И он быстро пошел между кустами, стряхивая с них крупные дождевые капли и бодро шагая навстречу ветру, обдававшему его дождем.

   Макс бросился за ним. Он понял, что это не лесной дух, и ему опять стало страшно при мысли остаться одному в этом темном лесу.

   Мальчик остановился и обернулся. Он увидал, что Макс гонится за ним, и поднял большой сучок.

   - Только подойди, подойди! - закричал он.- Я тебя так отпотчую, что ты и своей бабушки не узнаешь!

   - Не оставляй меня одного! Ради бога не оставляй!- закричал отчаянным голосом Макс.- Я умру здесь с голоду. Меня съедят медведи или волки. Приведи меня к бабушке и она тебе за это дорого заплатит.

   Мальчик подумал и подошел к Максу.

   - Слушай, нюня! - сказал он,- к бабушке твоей я не пойду и тебя не поведу, а с собой, пожалуй, возьму. Как тебя зовут?

   - Максом.

   - Ха! ха! ха! Макс, Макс... Настоящий маканый Макс! - Ну! пойдем, Макс, Макс, ха! ха! ха!..

   - А тебя зовут хохоткой? - спросил обиженный Макс.

   - Меня? Нет, меня зовут зовуткой. А ты меня зови, как хочешь: Савкой, Сивкой, Буркой, Кауркой.

   - Я тебя буду звать Волчком,- взглянув на него, сказал Макс.

   - Ну, и на здоровье! А ты шагай, не отставай, а то опять один останешься.

   И Макс торопился изо всех сил, задыхаясь и спотыкаясь о пни.

   Они шли долго. Голодный, усталый, Маке несколько раз готов был упасть в обморок. Дождь перестал. Прояснило. Настал вечер. Наконец они вышли на большую поляну, которая была над крутым оврагом.

   - Ну! вот мы и пришли на теплое местечко,- сказал Волчок.- Коли здесь найдут, так в овраг скатимся.

   Макс совсем повалился на сырую траву. Он едва дышал.

   Волчок набрал хворосту, сложил костер и зажег его.

   Сырые сучки тихо разгорались. Они трещали и дымились, разбрасывая далеко искры. Из темного оврага веяло сырым холодом. Высоко сквозь вершины деревьев блестело потемневшее небо.

   А Волчок взлез на большую сосну, на которой были поставлены им силки. В силках билась запутавшаяся куропатка.

   - Ага! серая барыня, попалась! - закричал Волчок, и глаза его засветились в темноте, как у настоящего волчка. Он высвободил птицу из силков и, держа ее высоко в одной руке, довольный, спустился с дерева.

   - Ну! Маканый Макс,- сказал он, подойдя к костру, около которого лежал Макс,- видно о твоем счастье бабушка молится.- И он поднес к лицу Макса куропатку, которая сильно билась и трепетала, широко раскрыв рот.

   Макс быстро поднялся. Он посмотрел на куропатку. Даже при свете костра ее пестрые перья были красивы, а черные большие глаза смотрели так приветливо и жалобно.

   - Волчок,- спросил Макс,- неужели ты ее убьешь?!

   - Нет! Зачем убивать. Я только ее немножко кокну, а потом изжарим и съедим.

   - Волчок! Ведь она жить хочет. Сжалься над ней: пусти ее!

   - А я разве тоже не хочу жить? Видишь, какой сладкий. Ты, верно, у бабушки-то лепешек до тошноты наелся, а я со вчерашнего вечера еще ничего не ел.

   И он взмахнул куропаткой, чтобы ударить ее о камень. Но Макс быстро схватил его за руку.

   - Волчок! - умолял он.- Мы не умрем с голоду. Мы найдем кореньев, ягод... Мы найдем чего есть. Разве мы звери хищные, волки, что будем душить бедную лесную птицу. Ах, Волчок! Ты рассуди, подумай, если каждый человек, если все люди будут жить всегда как звери, бить, убивать все, что им под силу, бороться и давить всех слабых, тогда будет тяжело жить на свете.

   Волчок опустил руку. Макс невольно попал ему в больное место. Он быстро овладел рукой Волчка, в которой была куропатка. Но только что хотел разжать ее, как Волчок с силой оттолкнул его и с размаху ударил птицу головой о камень, а потом бросил ее на землю.

   Куропатка сделала несколько судорожных движений и умерла, вытянув шею и раскрыв рот, из которого потекла кровь.

   Макс отошел и лег на то место, на котором прежде лежал. Ему было тяжело и досадно. Ему хотелось уйти куда-нибудь дальше, но кругом был лес и темная ночь, которая казалась еще темнее от огня, около которого сидел Волчок и с аппетитом общипывал куропатку. Затем он вздернул ее на длинный железный прут, обсыпал ее солью, обложил салом и начал жарить ее над костром, как на вертеле.

   Через полчаса он снял ее с прута и, обжигая руки, оторвал крылышко.

   - Ммм!..- ворчал он, обгладывая его и облизываясь.- Просто сахарная.- И он оторвал другое крыло и часть грудины и поднес к Максу.- Ешь, гостем будешь.

   Макс посмотрел на дымившийся кусок. Он так хорошо пах, а Макс с утра ничего не ел. "Что же,- подумал он,- ведь уж теперь она изжарена". - И он с аппетитом съел поданный кусок... и даже попросил еще ножку.

   - Ну,- сказал Волчок, обглодав дочиста последнюю косточку,- теперь давай сыпуна делать. - И он свернулся подле костра, подложив руку под голову.- Соснем с часок, а там надо будет дровец в огонь подложить! - И он зевнул и захрапел.

   А Макс долго не мог заснуть. Он ворочался на жесткой земле и сырой траве. Ему чудился повсюду какой-то робкий шорох. "Не крадется ли к нам волк?" - думал он и всматривался во все кусты, сквозь которые чернела темная ночь...

   Только на рассвете задремал Макс и заснул как убитый... измученный и усталый. А над лесом вставало светлое утро. Верхушки деревьев заалели. В кустах громко запела малиновка.

  

   Более месяца прожил Макс с Волчком в лесу. Часто на него нападала неодолимая грусть и сильное желание увидать бабушку. Несколько раз он старался выспросить Волчка, как выйти из лесу, но тот всегда отвечал очень коротко и ясно:

   - Ступай прямо, потом поверни налево, заверни кругом и как раз придешь, куда следует... А я тебе вот что скажу раз навсегда: если ты вздумаешь бежать от меня, то я тебя брошу и тебя съедят волки.

   И Макс сильно этого боялся.

   Иногда Волчок оставлял его одного подле оврага, около большого дерева, на которое он выучил его влезать, и затем пропадал на день, далее на два. Он приносил с собою всегда хлеба, какой-нибудь провизии и разных вещей, которые были им необходимы. Эти дни для Макса были самые тяжелые, но и к этому страху он привык, как и ко всему в своей новой жизни - жизни лесного бродяги.

   Он полюбил лес. В нем было столько разных ягод и грибов, столько птиц, за которыми Макс вместе с Волчком наблюдали по целым часам.

   И чем дольше Макс жил в лесу, тем более он ему нравился. Хорош он был в светлое, раннее утро, когда все кусты и деревья, казалось, пробуждались от сна и расправляли свои листья, подставляя их под первые лучи солнца... Хорош он был и в тихий, ясный вечер, когда перекликались, как будто нехотя, лесные птицы, укладываясь спать, а соловей в кустах начинал втихомолку свои первые трели. Даже в сырую дождливую погоду этот лес был хорош, и Макс так покойно дремал на траве, под тихий, ровный шум мелкого дождя, возле тлевшего и дымившегося костра.

   И все, что думал и чувствовал Макс, все он передавал товарищу своей лесной жизни, на все он указывал Волчку, и сам Волчок мало-помалу начинал сознавать ту красоту, то влияние тихой, полной жизни природы, которого он прежде не чувствовал или чувствовал бессознательно.

   Нередко, в ясные вечера и душные июльские ночи, Макс много рассказывал Волчку про то, что он читал, рассказывал, как люди живут и в Африке, и в Америке, и даже на островах Тихого океана. И Волчок с жадностью слушал эти рассказы, но еще более он любил те сказки, которые иногда рассказывал ему Макс.

   Раз, после долгого, двухнедельного дождя настал ясный, теплый вечер, которому Макс был так рад, потому что в теплую погоду у него самого как будто тепло становилось на сердце и ясно в голове. Они сидели с Волчком на небольшой горке под большими старыми соснами.

   Макс рассказывал какую-то индийскую сказку. Волчок, подперши обеими руками голову и полулежа на траве, внимательно слушал его.

   Когда Макс кончил сказку, солнце давно уже закатилось. Тихие, теплые сумерки окружали все деревья.

   - Хороша сказка? - спросил Макс.

   - Дда! хороша,- ответил Волчок и начал набирать хворосту, чтобы развести костер.

   - А вот я тебе расскажу теперь свою сказку.

   И он зажег хворост серной спичкой и раздул огонь.- Теперь я тебе расскажу свою сказку,- повторил он и разлегся около костра.

   - Не больно далеко отсюда, а где, это тебе все равно, стоит небольшой город. В этом городе большое заведенье... Ну! И в этом заведенье много таких мальчиков, как вот мы с тобой. Только жить им хуже, чем нам с тобой, гораздо хуже. Ты слышишь или нет?

   - Слышу,- сказал Макс.

   - Заставят, например, тебя таскать воду наверх. Ну, и целый день ты носишь по два ведра, так что всю грудь разломит и плечи станут точно чугунные. А если отстанешь от других, так за это тебя вздуют. Как пробьет восемь часов и все покончат работы, то расходятся по домам. Устал ты так, что тебе божий свет не мил, все в тебе ноет. Битый ты и голодный, и за все за это дадут тебе пятак, да и то норовят вычесть из него три копейки штрафу... Ты слышишь или нет?

   - Слышу,- отозвался Макс.

   - И вот идешь ты с этим пятаком домой. А путь тебе не близок до твоей деревни. Идешь ты и думаешь: полно, не вернуться ли мне назад в город? Потому что... врут, брат, люди, когда говорят, что везде хорошо, а дома лучше. Дома, брат, хуже. Там тебя встретит перво-наперво дядя Андрей, мужчина здоровенный, кулаки-то у него будут с тебя ростом, или разве что немножечко побольше. Сам он красный, как кумач, а нос-то сизый, точно прачка подсинила его, да забыла прополоскать. И вот этот-то дядя родной зарычит на тебя, словно из пожарной трубы: "Что долго нейдешь, где таскаешься, лентяй, дармоед поганый! Опять, чай, грош принес!" - Ну, и счастье твое, коли принес пятак, а не то согнут тебя в бараний рог, закрутят тебе руки назад и начнут тебя по спинному хребту мазать жестким, что твой кирпич, кулаком... Ты этого не отведывал, нет?!

   - Не отведывал,- пробормотал Макс.

   - Ну, и хорошо!.. Как погладят тебя этак раза три, четыре, так ты и не знаешь, где ты, на земле или в небе, жив ты или мертв. Наконец, очнешься ты, встанешь, и только что вошел ты в избу,- накинется на тебя бабушка, старуха ехидная, и начнет она тебя приголубливать. Честит, честит она тебя на все корки, как у ней эта язык-то не вывернется. Доберешься ты, наконец, брат, до своей стельки, до соломенного тюфяка, что жестче этой травы, на которой мы теперь с тобою спим. Дадут тебе горшок прокислой, прогорклой каши, что свиньи не едят, и на том будь благодарен за все протори и убытки...

   Макс слушал его с откры