Главная » Книги

Толстой Лев Николаевич - Отрочество, Страница 2

Толстой Лев Николаевич - Отрочество


1 2 3 4

Видите, мой милый, - сказала бабушка, обращаясь к папа, когда Гаша, продолжая ворчать, вышла из комнаты, - как со мной говорят в моем доме?
  - Позвольте, maman, я сам натру вам табак, - сказал папа, приведенный, по-видимому, в большое затруднение этим неожиданным обращением.
  - Нет уж, благодарю вас: она ведь оттого так и груба, что знает, никто, кроме нее, не умеет стереть табак, как я люблю. Вы знаете, мой милый, - продолжала бабушка после минутного молчания, - что ваши дети нынче чуть было дом не сожгли?
  Папа с почтительным любопытством смотрел на бабушку.
  - Да, они вот чем играют. Покажите им, - сказала она, обращаясь к Мими.
  Папа взял в руки дробь и не мог не улыбнуться.
  - Да это дробь, maman, - сказал он, - это совсем не опасно.
  - Очень вам благодарна, мой милый, что вы меня учите, только уж я стара слишком...
  - Нервы, нервы! - прошептал доктор.
  И папа тотчас обратился к нам:
  - Где вы это взяли? и как смеете шалить такими вещами?
  - Нечего их спрашивать, а надо спросить их дядьку. - сказала бабушка, особенно презрительно выговаривая слово "дядька", - что он смотрит?
  - Вольдемар сказал, что сам Карл Иваныч дал ему этот порох. - подхватила Мими.
  - Ну вот видите, какой он хороший, - продолжала бабушка, - и где он, этот дядька, как бишь его? пошлите его сюда.
  - Я его отпустил в гости, - сказал папа.
  - Это не резон; он всегда должен быть здесь. Дети не мои, а ваши, и я не имею права советовать вам, потому что вы умнее меня, - продолжала бабушка, - но кажется, пора бы для них нанять гувернера, а не дядьку, немецкого мужика. Да, глупого мужика, который их ничему научить не может, кроме дурным манерам и тирольским песням. Очень нужно, я вас спрашиваю, детям уметь петь тирольские песни. Впрочем, теперь некому об этом подумать, и вы можете делать, как хотите.
  Слово "теперь" значило: когда у них нет матери, и вызвало грустные воспоминания в сердце бабушки, - она опустила глаза на табакерку с портретом и задумалась.
  - Я давно уже думал об этом, - поспешил сказать папа, - и хотел посоветоваться с вами, maman: не пригласить ли нам St.-Jerome'a, который теперь по билетам дает им уроки?
  - И прекрасно сделаешь, мой друг, - сказала бабушка уже не тем недовольным голосом, которым говорила прежде, - St.-Jerome по крайней мере gouverneur*), который поймет, как нужно вести des enfants de bonne maison**), а не простой menin дядька, который годен только на то, чтобы водить их гулять.
  ---------
  *) гувернер (фр).
  **) детей из хорошей семьи (фр.).
  - Я завтра же поговорю с ним, - сказал папа. И действительно, через два дня после этого разговора Карл Иваныч уступил свое место молодому щеголю французу.
  
  Глава VIII. ИСТОРИЯ КАРЛА ИВАНЫЧА
  Поздно вечером накануне того дня, в который Карл Иваныч должен был навсегда уехать от нас, он стоял в своем ваточном халате и красной шапочке подле кровати и, нагнувшись над чемоданом, тщательно укладывал в него свои вещи.
  Обращение с нами Карла Иваныча в последнее время было как-то особенно сухо: он как будто избегал всяких с нами сношений. Вот и теперь, когда я вошел в комнату, он взглянул на меня исподлобья и снова принялся за дело. Я прилег на свою постель, но Карл Иваныч, прежде строго запрещавший делать это, ничего не сказал мне, и мысль, что он больше не будет ни бранить, ни останавливать нас, что ему нет теперь до нас никакого дела, живо припомнила мне предстоящую разлуку. Мне стало грустно, что он разлюбил нас, и хотелось выразить ему это чувство.
  - Позвольте, я помогу вам, Карл Иваныч, - сказал я, подходя к нему.
  Карл Иваныч взглянул на меня и снова отвернулся, но в беглом взгляде, который он бросил на меня, я прочел не равнодушие, которым объяснял его холодность, но искреннюю, сосредоточенную печаль.
  - Бог все видит и все знает, и на все его святая воля, - сказал он, выпрямляясь во весь рост и тяжело вздыхая. - Да, Николенька, - продолжал он, заметив выражение непритворного участия, с которым я смотрел на него, - моя судьба быть несчастливым с самого моего детства и по гробовую доску. Мне всегда платили злом за добро, которое я делал людям, и моя награда не здесь, а оттуда, - сказал он, указывая на небо. - Когда б вы знали мою историю и все, что я перенес в этой жизни!.. Я был сапожник, я был солдат, я был дезертир, я был фабрикант, я был учитель, и теперь я нуль! и мне, как сыну божию, некуда преклонить свою голову, - заключил он и, закрыв глаза, опустился в свое кресло.
  Заметив, что Карл Иваныч находился в том чувствительном расположении духа, в котором он, не обращая внимания на слушателей, высказывал для самого себя свои задушевные мысли, я, молча и не спуская глаз с его доброго лица, сел на кровать.
  - Вы не дитя, вы можете понимать. Я вам скажу свою историю и все, что я перенес в этой жизни. Когда-нибудь вы вспомните старого друга, который вас очень любил, дети!..
  Карл Иваныч облокотился рукою о столик, стоявший подле него, понюхал табаку и, закатив глаза к небу, тем особенным, мерным горловым голосом, которым он обыкновенно диктовал нам, начал так свое повествование:
  - Я был нешаслив ишо во чрева моей матрри. Das Ungluck verfolgte mich schon im Scosse meiner Mutter! - повторил он еще с большим чувством.
  Так как Карл Иваныч не один раз, в одинаковом порядке, одних и тех же выражениях и с постоянно неизменяемыми интонациями, рассказывал мне впоследствии свою историю, я надеюсь передать ее почти слово в слово; разумеется, исключая неправильности языка, о которой читатель может судить по первой фразе Была ли это действительно его история или произведение фантазии, родившееся во время его одинокой жизни в нашем доме, которому он и сам начал верить от частого повторения, или он только украсил фантастическими фактами действительные события своей жизни - не решил еще я до сих пор. С одной стороны, он с слишком живым чувством и методическою последовательностью, составляющими главные признаки правдоподобности, рассказывал свою историю, чтобы можно было не верить ей; с другой стороны, слишком много было поэтических красот в его истории; так что именно красоты эти вызывали сомнения.
  "В жилах моих течет благородная кровь графов фон Зомерблат! In meinen Adern fliest das edle Blut des Grafen von Sommerblat! Я родился шесть недель после сватьбы. Муж моей матери (я звал его папенька) был арендатор у графа Зомерблат. Он не мог позабыть стыда моей матери и не любил меня. У меня был маленький брат Johann и две сестры; но я был чужой в своем собственном семействе! Ich war ein Fremder in meiner eigenen Familie! Когда Johann делал глупости, папенька говорил: "С этим ребенком Карлом мне не будет минуты покоя!", меня бранили и наказывали. Когда сестры сердились между собой, папенька говорил: "Карл никогда не будет послушный мальчик!", меня бранили и наказывали. Одна моя добрая маменька любила и ласкала меня. Часто она говорила мне: "Карл подите сюда, в мою комнату", и она потихоньку целовала меня. "Бедный, бедный Карл! - сказала она, - никто тебя не любит, но я ни на кого тебя не променяю. Об одном тебя просит твоя маменька, - говорила она мне, - учись хорошенько и будь всегда честным человеком, бог не оставит тебя! Trachte nur ein ehrlicher Deutscher zu werden, - sagte sie, - und der liebe Gott wird dich nicht verlassen!*) И я старался. Когда мне минуло четырнадцать лет и я мог идти к причастию, моя маменька сказала моему папеньке "Карл стал большой мальчик, Густав; что мы будем с ним делать?" И папенька сказал: "Я не знаю" Тогда маменька сказала: "Отдадим его в город к господину Шульц, пускай он будет сапожник!", и папенька сказал: "Хорошо", und mein Vater sagte "gut". Шесть лет и семь месяцев я жил в городе у сапожного мастера, и хозяин любил меня. Он сказал: "Карл хороший работник, и скоро он будет моим Geselle"**), но... человек предполагает, а бог располагает... в 1796 году была назначена Konskription***), и все, кто мог служить, от восемнадцати до двадцать первого года, должны были собраться в город.
  --------
  *) Стремись только быть честным немцем, - говорила она, - и милосердный бог не оставит тебя! (нем.).
  **) подмастерьем (нем.).
  ***) рекрутский набор (нем.).
  Папенька и брат Johann приехали в город, и мы вместе пошли бросить Loos*), кому быть Soldat и кому не быть Soldat. Johann вытащил дурной нумеро - он должен быть Soldat, я вытащил хороший нумеро - я не должен быть Soldat. И папенька сказал: "У меня был один сын, и с тем я должен расстаться! Ich hatte einen einzigen Sohn und von diesem muss ich mih trennen!"
  --------
  *) жребий (нем.).
  Я взял его за руку и сказал: "Зачем вы сказали так, папенька? Пойдемте со мной, я вам скажу что-нибудь". И папенька пошел. Папенька пошел, и мы сели в трактир за маленький столик. "Дайте нам пару Bierkrug" *), - я сказал, и нам принесли. Мы выпили по стаканчик, и брат Johann тоже выпил.
  --------
  *) кружек пива (нем.).
  - Папенька! - я сказал, - не говорите так, что "у вас был один сын, и вы с тем должны расстаться", у меня сердце хочет выпрыгнуть, когда я этого слышу. Брат Johann не будет служить - я буду Soldat!.. Карл здесь никому не нужен, и Карл будет Soldat.
  - Вы честный человек, Карл Иваныч! - сказал мне папенька и поцеловал меня. - Du bist ein braver Bursche! - sagte mir mein Vater und kusste mich.
  И я был Soldat!"
  
  Глава IX. ПРОДОЛЖЕНИЕ ПРЕДЫДУЩЕЙ
  "Тогда было страшное время, Николенька, - продолжал Карл Иваныч, - тогда был Наполеон. Он хотел завоевать Германию, и мы защищали свое отечество до последней капли крови! und wir verteidigten unser Vaterland bis auf den letzten Tropfen Blut!
  Я был под Ульм, я был под Аустерлиц! я был под Ваграм! ich war bei Wagram!"
  - Неужели вы тоже воевали? - спросил я, с удивлением глядя на него. - Неужели вы тоже убивали людей?
  Карл Иваныч тотчас же успокоил меня на этот счет.
  "Один раз французский Grenadier*) отстал от своих и упал на дороге. Я прибежал с ружьем и хотел проколоть его, aber der Franzose warf sein Gewehr und rief pardon**), и я пустил его!
  --------
  *) гренадер (нем.).
  **) но француз бросил свое ружье и запросил пощады (нем.).
  Под Ваграм Наполеон загнал нас на остров и окружил так, что никуда не было спасенья. Трое суток у нас не было провианта, и мы стояли в воде по коленки. Злодей Наполеон не брал и не пускал нас! und der Bosewicht Napoleon wollte uns nicht gefangen nehmen und auch nicht freilassen!
  На четвертые сутки нас, слава богу, взяли в плен и отвели в крепость. На мне был синий панталон, мундир из хорошего сукна, пятнадцать талеров денег и серебряные часы - подарок моего папеньки. Французский Soldat все взял у меня. На мое счастье, у меня было три червонца, которые маменька зашила мне под фуфайку. Их никто не нашел!
  В крепости я не хотел долго оставаться и решился бежать. Один раз, в большой праздник, я сказал сержанту, который смотрел за нами: "Господин сержант, нынче большой праздник, я хочу вспомнить его. Принесите, пожалуйста, две бутылочки мадер, и мы вместе выпьем ее". И сержант сказал: "Хорошо". Когда сержант принес мадер и мы выпили по рюмочке, я взял его за руку и сказал: "Господин сержант, может быть, у вас есть отец и мать?.." Он сказал: "Есть, господин Мауер..." - "Мой отец и мать, - я сказал, - восемь лет не видали меня и не знают, жив ли я или кости мои давно лежат в сырой земле. О господин сержант! у меня есть два червонца, которые были под моей фуфайкой, возьмите их и пустите меня. Будьте моим благодетелем, и моя маменька всю жизнь будет молить за вас всемогущего бога".
  Сержант выпил рюмочку мадеры и сказал: "Господин Мауер, я очень люблю и жалею вас, но вы пленный, а я Soldat!" Я пожал его за руку и сказал: "Господин сержант!" Ich drukte ihm die Hand und sagte: "Herr Sergeant!"
  И сержант сказал: "Вы бедный человек, и я не возьму ваши деньги, но помогу вам. Когда я пойду спать, купите ведро водки солдатам, и они будут спать. Я не буду смотреть на вас".
  Он был добрый человек. Я купил ведро водки, и когда Soldat были пьяны, я надел сапоги, старый шинель и потихонько вышел за дверь. Я пошел на вал и хотел прыгнуть, но там была вода, и я не хотел спортить последнее платье: я пошел в ворота.
  Часовой ходил с ружьем auf und ab*) и смотрел на меня. "Qui vive?" - sagte er auf einmal**), и я молчал. "Qui vive?" - sagte er zum weiten Mal***), и я молчал, "Qui vive?" - sagte er zum dritten Mal****), и я бегал. Я пригнул в вода, влезал на другой сторона и пустил. Ich sprang in's Wasser, kletterte auf die andere Seite und machte mich aus dem Staube.
  --------
  *) взад и вперед {нем.).
  **) "Кто идет?" (фр.) - спросил он вдруг (нем.).
  ***) "Кто идет?" (фр.) - спросил он во второй раз (нем.).
  ****) "Кто идет?" (фр.) - спросил он в третий раз (нем.).
  Целую ночь я бежал по дороге, но когда рассвело, я боялся, чтобы меня не узнали, и спрятался в высокую рожь, там я стал на коленки, сложил руки, поблагодарил отца небесного за свое спасение и с покойным чувством заснул. Ich dankte dem allmachtigen Gott fur seine Barmherzigkeit und mit beruhigtem GefuhI schlief ich ein.
  Я проснулся вечером и пошел дальше. Вдруг большая немецкая фура в две вороные лошади догнала меня. В фуре сидел хорошо одетый человек, курил трубочку и смотрел на меня. Я пошел потихоньку, чтобы фура обогнала меня, но я шел потихоньку, и фура ехала потихоньку, и человек смотрел на меня; я шел поскорее, и фура ехала поскорее, и человек смотрел на меня. Я сел на дороге; человек остановил своих лошадей и смотрел на меня. "Молодой человек, - он сказал, - куда вы идете так поздно?" Я сказал: "Я иду в Франкфурт". - "Садитесь в мою фуру, место есть, и я довезу вас... Отчего у вас ничего нет с собой, борода ваша не брита и платье ваше в грязи?" - сказал он мне, когда я сел с ним. "Я бедный человек, - я сказал, - хочу наняться где-нибудь на фабрик; а платье мое в грязи оттого, что я упал на дороге". - "Вы говорите неправду, молодой человек, - сказал он, - по дороге теперь сухо".
  И я молчал.
  - Скажите мне всю правду, - сказал мне добрый человек, - кто вы и откуда идете? лицо ваше мне понравилось, и ежели вы честный человек, я помогу вам.
  И я все сказал ему. Он сказал: "Хорошо, молодой человек, поедемте на мою канатную фабрик. Я дам вам работу, платье, деньги, и вы будете жить у меня".
  И я сказал: "Хорошо".
  Мы приехали на канатную фабрику, и добрый человек сказал своей жене: "Вот молодой человек, который сражался за свое отечество и бежал из плена; у него нет ни дома, ни платья, ни хлеба. Он будет жить у меня. Дайте ему чистое белье и покормите его".
  Я полтора года жил на канатной фабрике, и мой хозяин так полюбил меня, что не хотел пустить. И мне было хорошо. Я был тогда красивый мужчина, я был молодой, высокий рост, голубые глаза, римский нос... и Madame L... (я не могу сказать ее имени), жена моего хозяина, была молоденькая, хорошенькая дама. И она полюбила меня.
  Когда она видела меня, она сказала: "Господин Мауер, как вас зовет ваша маменька?" Я сказал: "Karlchen" *).
  -------
  *) Карлуша (нем).
  И она сказала: "Karlchen! сядьте подле меня".
  Я сел подле ней, и она сказала: "Karlchen! поцелуйте меня".
  Я его поцеловал, и он сказал: "Karlchen! я так люблю вас, что не могу больше терпеть", - и он весь задрожал".
  Тут Карл Иваныч сделал продолжительную паузу и, закатив свои добрые голубые глаза, слегка покачивая головой, принялся улыбаться так, как улыбаются люди под влиянием приятных воспоминаний.
  "Да, - начал он опять, поправляясь в кресле и запахивая свой халат, - много я испытал и хорошего и дурного в своей жизни; но вот мой свидетель, - сказал он, указывая на шитый по канве образок спасителя, висевший над его кроватью, - никто не может сказать, чтоб Карл Иваныч был нечестный человек! Я не хотел черной неблагодарностью платить за добро, которое мне сделал господин L..., и решился бежать от него. Вечерком, когда все шли спать, я написал письмо своему хозяину и положил его на столе в своей комнате, взял свое платье, три талер денег и потихоньку вышел на улицу. Никто не видал меня, и я пошел по дороге".
  
   Глава X. ПРОДОЛЖЕНИЕ
  "Я девять лет не видал своей маменьки и не знал, жива ли она, или кости ее лежат уже в сырой земле. Я пошел в свое отечество. Когда я пришел в город, я спрашивал, где живет Густав Мауер, который был арендатором у графа Зомерблат? И мне сказали:
  "Граф Зомерблат умер, и Густав Мауер живет теперь в большой улице и держит лавку ликер". Я надел свой новый жилет, хороший сюртук - подарок фабриканта, хорошенько причесал волосы и пошел в ликерную лавку моего папеньки. Сестра Mariechen сидела в лавочке и спросила, что мне нужно? Я сказал: "Можно выпить рюмочку ликер?" - и она сказала: "Vater!"*) молодой человек просит рюмочку ликер". И папенька сказал: "Подай молодому человеку рюмочку ликер". Я сел подле столика, пил свою рюмочку ликер, курил трубочку и смотрел на папеньку, Mariechen и Johann, который тоже вошел в лавку. Между разговором папенька сказал мне: "Вы, верно, знаете, молодой человек, где стоит теперь наше арме". Я сказал: "Я сам иду из арме, и она стоит подле Wien**)". - "Наш сын, - сказал папенька, - был Soldat, и вот девять лет он не писал нам и мы не знаем, жив он или умер. Моя жена всегда плачет об нем..." Я курил свою трубочку и сказал: "Как звали вашего сына и где он служил? может быть, я знаю его..." - "Его звали Карл Мауер, и он служил в австрийских егерях", - сказал мой папенька. "Он высокий ростом и красивый мужчина, как вы", - сказала сестра Mariechen. Я сказал: "Я знаю вашего Karl". - "Amalia! - sagte auf einmal mein Vater***), - подите сюда, здесь есть молодой человек, он знает нашего Karl". И мое милы маменька выходит из задня дверью. Я сейчас узнал его. "Вы знаете наша Karl", - он сказал, посмотрил на мене, и, весь бледны. за...дро...жал!.. "Да, я видел его", - я сказал и не смел поднять глаза на нее; сердце у меня пригнуть хотело. "Karl мой жив! - сказала маменька. - Слава богу! Где он, мой милый Karl? Я бы умерла спокойно, ежели бы еще раз посмотреть на него, на моего любимого сына; но бог не хочет этого", - и он заплакал... Я не мог терпейть... "Маменька! - я сказал, - я ваш Карл!" И он упал мне на рука..."
  -----
  *)Отец (нем.).
  **) Вена.
  ***) Амалия! - сказал вдруг мой отец (нем.).
  Карл Иваныч закрыл глаза, и губы его задрожали. "Mutter! - sagte ich, - ich bin ihr Sohn, ich bin ihr Karl! und sie sturzte mir in die Arme", - повторил он, успокоившись немного и утирая крупные слезы, катившиеся по его щекам. "Но богу не угодно было, чтобы я кончил дни на своей родине. Мне суждено было несчастие! das Ungluk verfolgte mih uberall!..*) Я жил на своей родине только три месяца. В одно воскресенье я был в кофейном доме, купил кружку пива, курил свою трубочку и разговаривал с своими знакомыми про Politik, про императора Франц, про Napoleon, про войну, и каждый говорил свое мнение. Подле нас сидел незнакомый господин в сером Uberrock *2), пил кофе, курил трубочку и ничего не говорил с нами. Er rauchte sein Pfeifchen und schwieg still. Когда Nachtwachter *3) прокричал десять часов, я взял свою шляпу, заплатил деньги и пошел домой. В половине ночи кто-то застучал в двери. Я проснулся и сказал: "Кто там?" - "Macht auf!" *4). Я сказал: "Скажите, кто там, и я отворю". Ich sagte: "Sagt, wer ihr seid, und ich werde aufmachen". - "Macht auf im Namen des Gesetzes!" *5) - сказал за дверью. И я отворил. Два Soldat с ружьями стояли за дверью, и в комнату вошел незнакомый человек в сером Uberrock, который сидел подле нас в кофейном доме. Он был шпион! Er war ein Spion!.. "Пойдемте со мной!" - сказал шпион. "Хорошо", - я сказал... Я надел сапоги und Pantalon*6), надевал подтяжки и ходил по комнате. В сердце у меня кипело; я сказал: "Он подлец!" Когда я подошел к стенке, где висела моя шпага, я вдруг схватил ее и сказал: "Ты шпион; защищайся! Du bist ein Spion; verteidige dich!" Ich gab ein Hieb *7) направо, ein Hieb налево и один на галава. Шпион упал! Я схватил чемодан и деньги и прыгнул за окошко. Ich nahm meinen Mantelsack und Beutel und sprang zum Fenster hinaus. Ich кат nach Ems *8), там я познакомился с енерал Сазин. Он полюбил меня, достал у посланника паспорт и взял меня с собой в Россию учить детей. Когда енерал Сазин умер, ваша маменька позвала меня к себе. Она сказала: "Карл Иваныч! отдаю вам своих детей, любите их, и я никогда не оставлю вас, я успокою вашу старость". Теперь ее не стало, и все забыто. За свою двадцатилетнюю службу я должен теперь, на старости лет, идти на улицу искать свой черствый кусок хлеба... Бог сей видит и сей знает, и на сей его святое воля, только вас жалько мне, детьи!" - заключил Карл Иваныч, притягивая меня к себе за руку и целуя в голову.
  ------
  *1) несчастье повсюду меня преследовало!.. (нем.),
  *2) в сюртуке (нем.).
  *3) ночной сторож (нем).
  *4) Отворите! (нем)
  *5) Отворите именем закона! (нем.).
  *6) и панталоны (нем.).
  *7) Я нанес один удар (нем.)
  *8) Я пришел в Эмс (нем).
  
  
  Глава XI. ЕДИНИЦА
  По окончании годичного траура бабушка оправилась несколько от печали, поразившей ее, и стала изредка принимать гостей, в особенностей детей - наших сверстников и сверстниц.
  В день рождения Любочки, 13 декабря, еще перед обедом приехали к нам княгиня Корнакова с дочерьми, Валахина с Сонечкой, Иленька Грап и два меньших брата Ивиных.
  Уже звуки говора, смеху и беготни долетали к нам снизу, где собралось все это общество, но мы не могли присоединиться к нему прежде окончания утренних классов. На таблице, висевшей в классной, значилось: Lundi, de 2 а 3, Maitre d'Histoire et de Geographic*), и вот этого-то Maitre d'Histoire мы должны были дождаться, выслушать и проводить, прежде чем быть свободными. Было уже двадцать минут третьего, а учителя истории не было еще ни слышно, ни видно даже на улице, по которой он должен был прийти и на которую я смотрел с сильным желанием никогда не видать его.
  -----
  *)Понедельник, от 2 до 3 - учитель истории и географии (фр).
  - Кажется, Лебедев нынче не придет, - сказал Володя, отрываясь на минуту от книги Смарагдова, по которой он готовил урок.
  - Дай бог, дай бог... а то я ровно ничего не знаю. однако, кажется, вон он идет, - прибавил я печальным голосом.
  Володя встал и подошел к окну.
  - Нет, это не он, это какой-то барин, - сказал он. - Подождем еще до половины третьего, - прибавил он, потягиваясь и в то же время почесывая маковку, как он это обыкновенно делал, на минуту отдыхая от занятий. - Ежели не придет и в половине третьего, тогда можно будет сказать St.-Jerome'у, чтобы убрать тетради.
  - И охота ему хо-о-о-о-дить, - сказал я, тоже потягиваясь и потрясая над головой книгу Кайданова, которую держал в обеих руках.
  От нечего делать я раскрыл книгу на том месте, где был задан урок, и стал прочитывать его. Урок был большой и трудный, я ничего не знал и видел, что уже никак не успею хоть что-нибудь запомнить из него, тем более что находился в том раздраженном состоянии, в котором мысли отказываются остановиться на каком бы то ни было предмете.
  За прошедший урок истории, которая всегда казалась мне самым скучным, тяжелым предметом, Лебедев жаловался на меня St.-Jerome'y и в тетради баллов поставл мне два, что считалось очень дурным. St.-Jerome тогда еще сказал мне, что ежели в следующий урок я получу меньше трех, то буду строго наказан. Теперь-то предстоял этот следующий урок, и, признаюсь, я сильно трусил.
  Я так увлекся перечитыванием незнакомого мне урока, что послышавшийся в передней стук снимания калош внезапно поразил меня. Едва успел я оглядеться, как в дверях показалось рябое, отвратительное для меня лицо и слишком знакомая неуклюжая фигура учителя в синем застегнутом фраке с учеными пуговицами.
  Учитель медленно положил шапку на окно, тетради на стол, раздвинул обеими руками фалды своего фрака (как будто это было очень нужно) и, отдуваясь, сел на свое место.
  - Ну-с, господа, - сказал он, потирая одну о другую свои потные руки, - пройдемте-с сперва то, что было сказано в прошедший класс, а потом я постараюсь познакомить вас с дальнейшими событиями средних веков.
  Это значило: сказывайте уроки.
  В то время как Володя отвечал ему с свободой и уверенностью, свойственной тем, кто хорошо знает предмет, я без всякой цели вышел на лестницу, и так как вниз нельзя мне было идти, весьма естественно, что я незаметно для самого себя очутился на площадке. Но только что я хотел поместиться на обыкновенном посте своих наблюдений - за дверью, как вдруг Мими, всегда бывшая причиною моих несчастий, наткнулась на меня. "Вы здесь?" - сказала она, грозно посмотрев на меня, потом на дверь девичьей и потом опять на меня.
  Я чувствовал себя кругом виноватым - и за то, что был не в классе, и за то, что находился в таком неуказанном месте, поэтому молчал и, опустив голову, являл в своей особе самое трогательное выражение раскаяния.
  - Нет, это уж ни на что не похоже! - сказала Мими. - Что вы здесь делали? - Я помолчал. - Нет, это так не останется, - повторила она, постукивая щиколками пальцев о перила лестницы, - я все расскажу графине.
  Было уже без пяти минут три, когда я вернулся в класс. Учитель, как будто не замечая ни моего отсутствия, ни моего присутствия, объяснял Володе следующий урок. Когда он, окончив свои толкования, начал складывать тетради и Володя вышел в другую комнату, чтобы принести билетик, мне пришла отрадная мысль, что все кончено и про меня забудут.
  Но вдруг учитель с злодейской полуулыбкой обратился ко мне.
  - Надеюсь, вы выучили свой урок-с, - сказал он, потирая руки.
  - Выучил-с, - отвечал я.
  - Потрудитесь мне сказать что-нибудь о крестовом походе Людовика Святого, - сказал он, покачиваясь на стуле и задумчиво глядя себе под ноги. - Сначала вы мне скажете о причинах, побудивших ко, роля французского взять крест, - сказал он, поднимая брови и указывая пальцем на чернильницу, - потом объясните мне общие характеристические черты этого похода, - прибавил он, делая всей кистью движение такое, как будто хотел поймать что-нибудь, - и наконец влияние этого похода на европейские государства вообще, - сказал он, ударяя тетрадями по левой стороне стола, - и на французское королевство в особенности, - заключил он, ударяя по правой стороне стола и склоняя голову направо.
  Я проглотил несколько раз слюни, прокашлялся, склонил голову набок и молчал. Потом, взял перо, лежавшее на столе, начал обрывать его и все молчал.
  - Позвольте перышко, - сказал мне учитель, протягивая руку. - Оно пригодится. Ну-с.
  - Людо... кор... Лудовик Святой был... был... был... добрый и умный царь...
  - Кто-с?
  - Царь. Он вздумал пойти в Иерусалим и передал бразды правления своей матери.
  - Как ее звали-с?
  - Б...б...ланка
  - Как-с? буланка?
  Я усмехнулся как-то криво и неловко.
  - Ну-с, не знаете ли еще чего-нибудь? - сказал он с усмешкой.
  Мне нечего было терять, я прокашлялся и начал врать все, что только мне приходило в голову. Учитель молчал, сметая со стола пыль перышком, которое он У меня отнял, пристально смотрел мимо моего уха и приговаривал: "Хорошо-с, очень хорошо-с". Я чувствовал, что ничего не знаю, выражаюсь совсем не так, как следует, и мне страшно больно было видеть, что учитель не останавливает и не поправляет меня.
  - Зачем же он вздумал идти в Иерусалим? - сказал он, повторяя мои слова.
  - Затем... потому... оттого, затем что...
  Я решительно замялся, не сказал ни слова больше и чувствовал, что ежели этот злодей-учитель хоть год целый будет молчать и вопросительно смотреть на меня, я все-таки не в состоянии буду произнести более ни одного звука. Учитель минуты три смотрел на меня, потом вдруг проявил в своем лице выражение глубокой печали и чувствительным голосом сказал Володе, который в это время вошел в комнату.
  - Позвольте мне тетрадку: проставить баллы.
  Володя подал ему тетрадь и осторожно положил билетик подле нее.
  Учитель развернул тетрадь и, бережно обмакнув перо, красивым почерком написал Володе пять в графе успехов и поведения. Потом, остановив перо над графою, в которой означались мои баллы, он посмотрел на меня, стряхнул чернила и задумался.
  Вдруг рука его сделала чуть заметное движение, и в графе появилась красиво начерченная единица и точка; другое движение - и в графе поведения другая единица и точка.
  Бережно сложив тетрадь баллов, учитель встал и подошел к двери, как будто не замечая моего взгляда, в котором выражались отчаяние, мольба и упрек.
  - Михаил Ларионыч! - сказал я.
  - Нет, - отвечал он, понимая уже, что я хотел сказать ему, - так нельзя учиться. Я не хочу даром денег брать.
  Учитель надел калоши, камлотовую шинель, с большим тщанием повязался шарфом. Как будто можно было о чем-нибудь заботиться после того, что случилось со мной? Для него движение пера, а для меня величайшее несчастие.
  - Класс кончен? - спросил St.-Jerome, входя в комнату.
  - Да.
  - Учитель доволен вами?
  - Да, - сказал Володя
  - Сколько вы получили?
  - Пять.
  - A Nikolas?
  Я молчал.
  - Кажется, четыре, - сказал Володя. Он понимал, что меня нужно спасти хотя на нынешний день.
  Пускай накажут, только бы не нынче, когда у нас гости.
  - Voyons, messieurs! *) (St.-Jerome имел привычку ко всякому слову говорить: voyons) faites votre toillette et descendons **). ------
  *) Ну же, господа! (фр.)
  **) займитесь вашим туалетом и идемте вниз (фр.).
  
   Глава XII. КЛЮЧИК
  Едва успели мы, сойдя вниз, поздороваться со всеми гостями, как нас позвали к столу. Папа был очень весел (он был в выигрыше в это время), подарил Любочке дорогой серебряный сервиз и за обедом вспомнил, что у него во флигеле осталась еще бонбоньерка, приготовленная для именинницы.
  - Чем человека посылать, поди-ка лучше ты, Ко-ко, - сказал он мне. - Ключи лежат на большом столе в раковине, знаешь?.. Так возьми их и самым большим ключом отопри второй ящик направо. Там найдешь коробочку, конфеты в бумаге и принесешь все сюда.
  - А сигары принести тебе? - спросил я, зная, что он всегда после обеда посылал за ними.
  - Принеси, да смотри у меня - ничего не трогать! - сказал он мне вслед.
  Найдя ключи на указанном месте, я хотел уже отпирать ящик, как меня остановило желание узнать, какую вещь отпирал крошечный ключик, висевший на той же связке.
  На столе, между тысячью разнообразных вещей, стоял около перилец шитый портфель с висячим замочком, и мне захотелось попробовать, придется ли к нему маленький ключик. Испытание увенчалось полным успехом, портфель открылся, и я нашел в нем целую кучу бумаг. Чувство любопытства с таким убеждением советовало мне узнать, какие были эти бумаги, что я не успел прислушаться к голосу совести и принялся рассматривать то, что находилось в портфеле
  Детское чувство безусловного уважения ко всем старшим, и в особенности к папа, было так сильно во мне, что ум мой бессознательно отказывался выводить какие бы то ни было заключения из того, что я видел. Я чувствовал, что папа должен жить в сфере совершенно особенной, прекрасной, недоступной и не постижимой для меня, и что стараться проникать тайны его жизни было бы с моей стороны чем-то вроде святотатства.
  Поэтому открытия, почти нечаянно сделанные мною в портфеле папа, не оставили во мне никакого ясного понятия, исключая темного сознания, что я поступил нехорошо. Мне было стыдно и неловко.
  Под влиянием этого чувства я как можно скорее хотел закрыть портфель, но мне, видно, суждено было испытать всевозможные несчастия в этот достопамятный день: вложив ключик в замочную скважину, я повернул его не в ту сторону, воображая, что замок заперт, я вынул ключ, и - о ужас! - у меня в руках была только головка ключика. Тщетно я старался соединить ее с оставшейся в замке половиной и посредством какого-то волшебства высвободить ее оттуда; надо было наконец привыкнуть к ужасной мысли, что я совершил новое преступление, которое нынче же по возвращении папа в кабинет должно будет открыться.
  Жалоба Мими, единица и ключик! Хуже ничего не могло со мной случиться. Бабушка - за жалобу Мими, St.-Jerome - за единицу, папа - за ключик... и все это обрушится на меня не позже как нынче вечером.
  - Что со мной будет?! А-а-ах! что я наделал?! - говорил я вслух, прохаживаясь по мягкому ковру кабинета. - Э! - сказал я сам себе, доставая конфеты и сигары, - чему быть, тому не миновать... - и побежал в дом.
  Это фаталистическое изречение, в детстве подслушанное мною у Николая, во все трудные минуты моей жизни производило на меня благотворное, временно успокоивающее влияние. Входя в залу, я находился в несколько раздраженном и неестественном, но чрезвычайно веселом состоянии духа.
  
   Глава XIII. ИЗМЕННИЦА
  После обеда начались petits jeux*), и я принимал в них живейшее участие. Играя в "кошку-мышку", как-то неловко разбежавшись на гувернантку Корнаковых, которая играла с нами, я нечаянно наступил ей на платье и оборвал его. Заметив, что всем девочкам, и в особенности Сонечке, доставляло большое удовольствие видеть, как гувернантка с расстроенным лицом пошла в девичью зашивать свое платье, я решился доставить им это удовольствие еще раз. Вследствие такого любезного намерения, как только гувернантка вернулась в комнату, я принялся галопировать вокруг нее и продолжал эти эволюции до тех пор, пока не нашел удобной минуты снова зацепить каблуком за ее юбку и оборвать. Сонечка и княжны едва могли удержаться от смеха, что весьма приятно польстило моему самолюбию; но St.-Jerome, заметив, должно быть, мои проделки, подошел ко мне и, нахмурив брови (чего я терпеть не мог), сказал, что я, кажется, не к добру развеселился и что ежели я не буду скромнее, то, несмотря на праздник, он заставит меня раскаяться.
  -------
  *) Букв.: маленькие игры; в данном случае - комнатные игры (фр).
  Но я находился в раздраженном состоянии человека, проигравшего более того, что у него есть в кармане, который боится счесть свою запись и продолжает ставить отчаянные карты уже без надежды отыграться, а только для того, чтобы не давать самому себе времени опомниться. Я дерзко улыбнулся и ушел от него.
  После "кошки-мышки" кто-то затеял игру, которая называлась у нас, кажется, - Lange Nase*). Сущность игры состояла в том, что ставили два ряда стульев, один против другого, и дамы и кавалеры разделялись на две партии и по переменкам выбирали одна другую.
  -----
  *) Длинный нос (нем.).
  Младшая княжна каждый раз выбирала меньшого Ивина, Катенька выбирала или Володю, или Иленьку, а Сонечка каждый раз Сережу и нисколько не стыдилась, к моему крайнему удивлению, когда Сережа прямо шел и садился против нее. Она смеялась своим милым звонким смехом и делала ему головкой знак, что он угадал. Меня же никто не выбирал. К крайнему оскорблению моего самолюбия, я понимал, что я лишний, остающийся, что про меня всякий раз должны были говорить: "Кто еще остается?" - "Да Николенька; ну вот ты его и возьми". Поэтому, когда мне приходилось выходить, я прямо подходил или к сестре, или к одной из некрасивых княжон и, к несчастию, никогда не ошибался. Сонечка же, казалось, так была занята Сережей Ивиным, что я не существовал для нее вовсе. Не знаю, на каком основании называл я ее мысленно изменницею, так как она никогда не давала мне обещания выбирать меня, а не Сережу; но я твердо был убежден, что она самым гнусным образом поступила со мною.
  После игры я заметил, что изменница, которую я презирал, но с которой, однако, не мог спустить глаз, вместе с Сережей к Катенькой отошли в угол и о чем-то таинственно разговаривали. Подкравшись из-за фортепьян, чтобы открыть их секреты, я увидал следующее: Катенька держала за два конца батистовый платочек в виде ширм, заслоняя им головы Сережи и Сонечки. "Нет, проиграли, теперь расплачивайтесь!" - говорил Сережа. Сонечка, опустив руки, стояла перед ним точно виноватая и, краснея, говорила: "Нет, я не проиграла, не правда ли, mademoiselle Catherine"*) - "Я люблю правду, - отвечала Катенька, - проиграла пари, та chere"**).
  --------
  *) мадемуазель Катерина (фр).
  **) моя дорогая (фр.).
  Едва успела Катенька произнести эти слова, как Сережа нагнулся и поцеловал Сонечку. Так прямо и поцеловал в ее розовые губки. И Сонечка засмеялась, как будто это ничего, как будто это очень весело. Ужасно!!! О, коварная изменница!
  
   Глава XIV. ЗАТМЕНИЕ
  Я вдруг почувствовал презрение ко всему женскому полу вообще и к Сонечке в особенности; начал уверять себя, что ничего веселого нет в этих играх, что они приличны только девчонкам, и мне чрезвычайно захотелось буянить и сделать какую-нибудь такую молодецкую штуку, которая бы всех удивила. Случай не замедлил представиться.
  St.-Jerome, поговорив о чем-то с Мими, вышел из комнаты; звуки его шагов послышались сначала на лестнице, а потом над нами, по направлению классной. Мне пришла мысль, что Мими сказала ему, где она видела меня во время класса, и что он пошел посмотреть журнал. Я не предполагал в это время у St.-Jerome'a другой цели в жизни, как желания наказать меня. Я читал где-то, что дети от двенадцати до четырнадцати лет, то есть находящиеся в переходном возрасте отрочества, бывают особенно склонны к поджигательству и даже убийству. Вспоминая свое отрочество и особенно то состояние духа, в котором я находился в этот несчастный для меня день, я весьма ясно понимаю возможность самого ужасного преступления без цели, без желания вредить, но гак - из любопытства, из бессознательной потребности деятельности. Бывают минуты, когда будущее представляется человеку в столь мрачном свете, что он боится останавливать на нем свои умственные взоры, прекращает в себе совершенно деятельность ума и старается убедить себя, что будущего не будет и прошедшего не было. В такие минуты, когда мысль не обсуживает вперед каждого определения воли, а единственными пружинами жизни остаются плотские инстинкты, я понимаю, что ребенок, по неопытности, особенно склонный к такому состоянию, без малейшего колебания и страха, с улыбкой любопытства, раскладывает и раздувает огонь под собственным домом, в котором спят его братья, отец, мать, которых он нежно любит. Под влиянием этого же временного отсутствия мысли - рассеянности почти - крестьянский парень лет семнадцати, осматривая лезвие только что отточенного топора подле лавки, на которой лицом вниз спит его старик отец, вдруг размахивается топором и с тупым любопытством смотрит, как сочится под лавку кровь из разрубленной шеи, под влиянием этого же отсутствия мысли и инстинктивного любопытства человек находит какое-то наслаждение остановиться на самом краю обрыва и думать: а что, если туда броситься? или приставить ко лбу заряженный пистолет и думать: а что, ежели пожать гашетку? или смотреть на какое-нибудь очень важное лицо, к которому все общество чувствует подобострастное уважение, и думать: а что, ежели подойти к нему, взять его за нос и сказать: "А ну-ка, любезный, пойдем"?
  Под влиянием такого же внутреннего волнения и отсутствия размышления, когда St.-Jerome сошел вниз и сказал мне, что я не имею права здесь быть нынче за то, что так дурно вел себя и учился, чтобы я сейчас же шел на верх, я показал ему язык и сказал, что не пойду отсюда.
  В первую минуту St.-Jerome не мог слова произнести от удивления и злости.
  - G'est bien *), - сказал он, догоняя меня, - я уже несколько раз обещал вам наказание, от которого вас хотела избавить ваша бабушка; но теперь я вижу, что, кроме розог, вас ничем не заставишь повиноваться, и нынче вы их вполне заслужили.
  ------
  *) Хорошо (фр.).
  Он сказал это так громко, что все слышали его слова. Кровь с необыкновенной силой прилила к моему сердцу; я почувствовал, как крепко оно билось, как краска сходила с моего лица и как совершенно невольно затряслись мои губы. Я должен был быть страшен в эту минуту, потому что St.-Jerome, избегая моего взгляда, быстро подошел ко мне и схватил за руку; но только что я почувствовал прикосновение его руки, мне сделалось так дурно, что я, не помня себя от з

Другие авторы
  • Гнедич Петр Петрович
  • Глаголь Сергей
  • Славутинский Степан Тимофеевич
  • Богданов Александр Алексеевич
  • Врангель Александр Егорович
  • Новиков Андрей Никитич
  • Никольский Николай Миронович
  • Берг Николай Васильевич
  • Филимонов Владимир Сергеевич
  • Жаринцова Надежда Алексеевна
  • Другие произведения
  • Тихомиров Павел Васильевич - Библиография
  • Хирьяков Александр Модестович - Будильник
  • Одоевский Владимир Федорович - Дневник. Переписка. Материалы
  • Гримм Вильгельм Карл, Якоб - Русалка в пруду
  • Даль Владимир Иванович - Даль В. И.: Биобиблиографическая справка
  • Капнист Василий Васильевич - Милой Паше
  • Вересаев Викентий Викентьевич - В степи
  • Котляревский Иван Петрович - Малороссийская песня
  • Бестужев-Марлинский Александр Александрович - Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 года
  • Страхов Николай Николаевич - Нечто об авторитетах
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 371 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа