Степняк-Кравчинский Сергей Михайлович - Домик на Волге

y">  Катя с удивлением смотрела на него. Вся его психика была для нее тарабарская грамота. А чего она не понимала, то на нее не действовало. Она решила, что гостю ее нездоровится, и что самое лучшее для него - лечь пораньше спать. Она встала, собираясь уходить. Но на лице Владимира появилось выражение такого искреннего, детского огорчения, что она села снова. Чтобы развлечь его, она начала рассказывать какие-то пустяки. Он слушал, надувшись.

  Из них двоих она походила теперь больше на твердого, спокойного мужчину, а он - на нервную впечатлительную женщину.

  На другой день - это было к концу недели - Катя собиралась идти после обеда в деревню и пригласила своего гостя проводить ее. После первого преувеличенного страха за его безопасность у нее наступил теперь период преувеличенной уверенности.

  Владимир, понимавший лучше ее опасность, отказался. Но, когда она ушла, ему сделалось так тоскливо, гак жалко, что он не пошел с ней, так страшно захотелось догнать ее, что он изумился и встревожился.

  "Неужели же это?.." - мелькнуло у него в голове.

  Он не решался самому себе высказать ясно внезапную догадку. "Да нет, вздор! - подумал он, тряхнув головою. - Просто прижился, привык. Больно уж я тут засиделся!"

  Он решился уехать на другой день.

  Вечеров, против обыкновения, он пошел в дом к хозяйке, чтобы провести с ней вечер и распрощаться.

  Но он ушел, ничего не сказавши. Катя была так мила а хозяйка так радушна, что он решил отложить отъезд на один день.

  "Оно даже безопаснее, - оправдывался он перед самим собою. - Послезавтра воскресенье, а по праздникам всегда следят слабее".

  Но он долго не мог заснугь в эту ночь и встал поздно.

  V

  Он застал хозяек в столовой и по лицам их тотчас же заметил, что они о чем-то оживленно спорили. На столе лежало открытое письмо, написанное крупным и четким мужским почерком.

  - Вот от Павла Александровича письмо пришло, - начала Прозорова. - Будет к обеду. Он у нас все праздники проводит, - пояснила она.

  Владимир полюбопытствовал, кто этот Павел Александрович, которого он не имел чести знать.

  - Крутиков, коллежский советник, - отвечала старуха. - Он чиновник особых поручений при губернаторе. Отличный молодой человек, и на виду. Лучшей партии для моей Кати я и не желаю...

  Владимир сделал удивленное лицо.

  - Он мой жених, - проговорила Катя потупившись.

  У Владимира резнуло ножом по сердцу. Лицо его вытянулось. У Кати есть жених, и притом чиновник!

  Он этого никак не ожидал.

  Прозорова продолжала между тем перечислять достоинства жениха, и это дало Владимиру время оправиться. "Мне-то что?" - сказал он сам себе, пожав плечом.

  - Вам, вероятно, понадобится флигель, - проговорил он угрюмо, когда Прозорова сделала перерыв. - Я еще вчера собирался сказать вам, что думаю уехать.

  Так позвольте поблагодарить за ваше гостеприимство.

  - Совсем вам незачем уезжать, - перебила его Катя, объяснившая его решение по-своему. - Вы можете вполне довериться Павлу Александровичу, хоть он и чиновник. Мне хочется, чтоб вы с ним познакомились. Он хороший...

  - Не сомневаюсь, раз он ваш жених, - сказал Владимир, смотря ей в лицо. - Но, право же, мне нужно ехать, и я вас очень прошу...

  - Пустяки. Вы остаетесь. Я вас прошу, - уговаривала его Катя. - Я обижусь, если вы уедете.

  - Конечно, оставайтесь, Владимир Петрович, - сказала Прозорова. - Как же так сразу взять и уехать? Да и лошади у нас не кованы. А Павел Александрович нам как родной. Он любил Ваню, хотя, конечно, не одобряет его за мечтания...

  - Вовсе не не одобряет, - вспыхнула Катя. - Мне это лучше знать. Я с ним переговорю. Предоставьте это уж мне.

  Она сильно волновалась, хотя старалась казаться спокойной. Почему-то она чувствовала себя виноватой, что не предупредила Владимира заранее о Павле Александровиче, хотя она сделала это без всякого умысла.

  Как-то не подумала. Да и какой Владимиру мог быть в том интерес, выходит ли она замуж и за кого.

  Проводив его во флигель, она была с ним особенно ласкова и все старалась наверстать потерянное и дать ему понятие о прекрасных взглядах и качествах Павла Александровича. Но это ей не удавалось.

  "Помпадур по последней моде! - решил он про себя. - И за такого-то человека выходит такая девушка!"

  Он слушал ее сдержанно, так сказать, нейтрально, как предписывала вежливость. Что-то говорило ему, что встреча с этим прилизанным бюрократом, каким он мысленно представлял его себе, не кончится добром.

  Но уклониться от нее теперь было бы малодушием.

  Ровно в двенадцать часов к крыльцу подкатил экипаж. Владимир слышал звук колес из своего флигеля Но он увидел Крутикова, только когда его позвали к столу. Это был молодой человек лет тридцати, брюнет, одетый хорошо, но без претензии, и вовсе не прилизанный. Густые, черные как смоль волосы были острижены щеткой. Тяжелый подбородок был гладко выбрит и отливался синевою. Крупные черты лица были правильны и внушительны, но когда он улыбался, то нос его как-то приплющивался, что придавало его лицу плоское вульгарное выражение. Впрочем, он знал за собой этот недостаток и улыбался редко. Катя представила их друг другу.

  Перед приездом жениха Катя хотела сказать ему, кто такой их гость. Но, оставшись с ним наедине, она ничего ему не сказала и отрекомендовала Владимира просто как друга Вани.

  Крутиков окинул его быстрым взглядом. Владимир имел довольно приличный вид: на другой же день после своего водворения он через приказчика Прозоровой купил себе из города немного белья и некоторые другие необходимые вещи. Но во всем его обличье было что-то, сразу заставившее Крутикова причислить его к той категории людей, которых он особенно ненавидел и к которым принадлежал его будущий свояк.

  "Одного поля ягода! - решил он про себя.-Как только он сюда попал?"

  - В Петербурге изволите проживать? - любезно осведомился он.

  - Как придется, - уклончиво отвечал Владимир. - Больше в Петербурге; бываю, впрочем, и в других городах.

  - Так, так. По службе, значит, ездить изволите?

  - Конечно, по службе. А то с чего бы мыкаться? - отвечал Владимир с едва заметной иронией. - Нельзя человеку без службы по нонешним временам.

  Крутиков хотел было спросить гостя, где он служит, но удержался. У Владимира был такой явно не служилый вид, что Крутикову стало очевидно, что он либо врет, либо смеется.

  - Давно изволили пожаловать в наши палестины ? - любезно спросил он, чтобы переменить разговор.

  - С неделю, - отвечал Владимир.

  - Прекрасное время выбрать изволили. Теперь у нас на Волге благодать. Вы пароходом изволили приехать, осмелюсь спросить?

  - Нет, я изволил ехать по железной дороге,- с усмешкой отвечал Владимир.

  Его раздражал этот неформальный допрос, но вместе ему забавно было представить себе, какую рожу скорчил бы этот самодовольный помпадур, если б узнал, каким образом он "изволил" сюда пропутешествовать. Пока он, очевидно, ничего не знал, и Владимир был очень благодарен за это Кате.

  Крутикова покоробило от шутливого тона гостя, который он считал дерзостью. Он устремил на Владимира пронизывающий, сыщнический взгляд.

  У него уже несколько времени мелькала в голове догадка, ставшая понемногу уверенностью, что этот жиденький молодой человек не кто иной, как бежавший с дороги политический, которого так усердно разыскивали в городе. Время его появления и приметы, все подходило. Но как он сюда попал? Как Катя ему ничего не сказала? Неужели она в заговоре против него с этим молодцом? Или сама ничего не знает?

  Он решил продолжать свой легонький допросец. Но Катя позвала всех к столу. Она была все время как на иголках и воспользовалась первым предлогом, чтобы прервать разговор, грозивший сделаться опасным.

  Крутиков повел свою невесту к столу и сел с ней рядом. Владимир поместился насупротив, с матерью. За столом Крутиков разговаривал почти один, рассказывая про службу, про губернатора, причем явно хвастался своею близостью к нему. Старуха Прозорова совсем таяла, слушая эти рассказы.

  Но вдруг Крутиков с самым невинным видом спросил ее:

  - А слышали ли вы, матушка, новость: у нас политический от жандармов убежал, выскочивши из вагона?

  - Как же, слышала. Катя мне что-то рассказывала, - сказала старуха совершенно просто.

  Крутиков пересолил. Он задал свой вопрос так небрежно, что он только усыпил Прозорову, а не встревожил.

  - Как, и вы уже слышали? - обратился он к Кате с наивным видом.

  - Да, слышала, - хмуро отвечала Катя, вставая изза стола. - Идемте пить кофе в гостиную. Здесь душно.

  Терпеть не могу, когда за столом... спорят, - прибавила она, хотя никто в этот раз не спорил.

  Крутиков посмотрел на нее сбоку. "Он все знает и в заговоре против меня", - стало для него несомненно.

  Он опешил и замолчал.В гостиной он сидел угрюмый; потом подошел к своей невесте и отвел ее в сторону. Они о чем-то оживленно стали разговаривать.

  "Мирятся!" - решил про себя Владимир.

  Отпив свою чашку, он ушел к себе.

  Оставаться долее в этом доме ему было невыносимо, отвратительно. Нужно уйти, бежать сейчас, сию минуту. Ему неприятно было уйти точно тайком от Кати. Но она поймет. Он ей оставит письмо.

  Тотчас же он стал писать. Письмо ему не понравилось. Он его сжег. Потом написал другое и тоже сжег и кончил тем, что оставил три строчки:

  "Благодарю горячо за все, что вы для меня сделали, и прошу извинить, что вынужден покинуть ваш кров, не простившись с вами".

  Он подписал: "Ваш Владимир Волгин", - и вложил эту записку в ту самую книгу на этажерке, которая так помогла их сближению, и поставил ее на полку.

  "Если она обо мне вспомнит, то догадается, где искать", - подумал он. Затем он вышел в сад, а оттуда через калитку на тропинку, которая вела к реке. Никто его не заметил. Спустившись вниз по знакомой тропинке, он увидел пристань и ту самую лодку, в которой он совершил свое достопамятное путешествие.

  Как недавно все это было, а сколько за это время он передумал и перечувствовал!

  Задумчиво он пошел по дороге, вниз по реке. Все, что произошло за эту неделю, было для него прошлым, как он думал, невозможным прошлым, которое уже окрашивалось нежными цветами убегающего воспоминания.

  На завороте дороги он остановился и повернулся назад, чтобы взглянуть в последнчй раз на домик, где жила девушка, которая - теперь он готов был в этом сознаться - заполонила было его сердце и воображение. Он мысленно прощался с ней навсегда, как вдруг его окликнул знакомый мужской голос.

  Перед ним стоял Крутиков под руку с Катей.

  Они вышли гулять на Волгу и теперь возвращались домой.

  - Вот и вы тоже гулять вышли, - проговорил Крутиков, улыбаясь своей плоской улыбкой. Он был теперь гораздо любезнее, чем за обедом, в угоду Кате, с которой у него, очевидно, произошло чистосердечное объяснение.

  - Да, я вышел погулять... - вынужден был сказать Владимир.

  Он посмотрел на Катю.

  - В такую прекрасную погоду кто же может усидеть дома? - сказала она.

  Тонкая улыбка чуть-чуть змеилась на ее губах. Но ее глаза и все милое, живое лицо, казалось, искрились и трепетали от внутреннего смеха.

  Она тотчас догадалась о цели Владимировой прогулки, и эта нечаянная поимка беглеца смешила ее ужасно.

  - Ну что ж, хотите продолжать прогулку один и бросить нас на произвол судьбы? - сказала Катя шутливым, ему одному понятным тоном.

  - Нет, благодарю, уж я погуляю в другой раз, - отвечал Владимир, улыбаясь ей в ответ. - А теперь я лучше провожу вас.

  VI

  Они пошли обратно. В почтительном расстоянии от них следовал рассыльный с черным кожаным портфелем. Он только что прибыл из города с экстренными бумагами от губернатора.

  - Вот, батюшка, - весело сказал Крутиков, указывая головой в сторону своего сателлита. - Не легкое наше дело. И в этом мирном убежище, посвященном музам и купидону, - неуклюже шутил он, - дела носятся за нами в образе вот этого Гермеса.

  Они вошли в гостиную. Старухи там не было, она еще не спустилась из спальни, куда уходила соснуть часок после обеда.

  Крутиков ушел тоже наверх, в свою комнату, разобраться с бумагами. Катя осталась с Владимиром наедине.

  - Ну что, очень вы огорчены тем, что мы помешали вашему бегству? - со смехом спросила она.

  - Огорчен, но не очень, - отвечал Владимир. - Я все равно уйду сегодня ночью и теперь имею возможность лично попрощаться с вами, Катерина Васильевна.

  - И вовсе вам нет надобности так спешить убежать отсюда. Вы безопаснее теперь здесь, чем когда-либо.

  Я все рассказала Павлу Александровичу, и можете быть уверены, что ваш секрет в хороших руках.

  - Вполне верю и благодарю его за великодушие, - холодно сказал Владимир. - Но все-таки позвольте с вами распрощаться.

  Катя пожала плечами и надулась.

  - Знаете, что я вам скажу? - проговорила она после небольшой паузы. - Это нехорошо.

  - Что нехорошо? Что я не хочу на всю жизнь остаться вашим нахлебником? - капризно сказал Владимир.

  - Нет, не то... - прервала Катя. - Нехорошо, что вы так нетерпеливы. Я ведь знаю...

  Ее прервал Крутиков, вошедший в эту минуту в гостиную. Обыкновенно невозмутимое, самодовольное лицо выражало тревогу и какое-то унылое недоумение.

  В руках он держал открытое письмо.

  - Что такое? Что случилось? - вскричала Катя.

  - Да вот известие пришло насчет Вани, - неохотно сказал Крутиков.

  - Что же, говорите скорей. Не томите! - умоляла его Катя.

  - Беда стряслась, - сказал Крутиков, - хотя, конечно, это нужно было рано или поздно предвидеть, потому что все эти, как там... мечтания до добра не доводят. - Он кинул искоса взгляд на Владимира. - Одним словом, Ваня арестован.

  Слова эти были как удар грома.

  Катя вскрикнула и бросилась не к жениху, а к Владимиру, Инстинкт подсказал ей, что он ближе ей в этом горе. Она опустилась на стул с ним рядом и, припав к спинке, истерически зарыдала.

  Владимир наклонился над ней.

  - Успокойтесь, - говорил он. - Может быть, все кончится пустяками. Не всякий арест означает гибель.

  Нужно узнать подробности... Будьте любезны, позвольте взглянуть на письмо, - обратился он деловым тоном к Крутикову, который, нахмурившись, смотрел на эту сцену.

  - Нет, я лучше сам прочту, - сказал он. - Это всего несколько строк.

  - "Полученотакжеизвестие. - началон, - что один из дворян нашей губернии, Иван Прозоров, брат вашей невесты, арестован в Петербурге. Это обстоятельство,ввидувашегоотношенияксемье арестованного, не может не огорчить вас. Но никтонеможетбытьответственным..." - Крутиков пробежалглазаминесколькострок. - Этокделу не относится, - пробормотал он. - "Виновником ареста игибелимолодогоПрозорова,какимногих других, называют некоего Муринова, недостойного сынаизвестногосенатора,бывшегокогда-тоначальникомнашейгубернии.Ктобымогпод мать..."

  - Дальше не интересно, - сказал Крутиков, кладя письмо в карман.

  - Ну что? - спросила Катя, поднимая на Владимира взгляд, полный тоски и ожидания, каким смотрят на доктора у постели умирающего.

  Владимир был бледен как смерть.

  Муринов - это был он.

  - Нет надежды? Ваня погиб? Мы никогда его больше не увидим? - вскричала Катя, хватая его за руку.

  В это время в соседней комнате раздался шум и что-то грузно грохнулось на пол.

  Старуха Прозорова, выспавшись, шла к гостям и сквозь открытую дверь услышала слова дочери.

  Старуху унесли в постель. Катя с няней хлопотали около нее.

  Крутикову нужно было уехать в тот же день. Губернатор требовал его по экстренному делу. Катя вышла на секунду от больной и тотчас же ушла, так что Владимиру одному пришлось провожать ее жениха.

  На прощанье Крутиков крепко пожимал ему руку, улыбался своей плоской улыбкой и с особенным чувством говорил:

  - До свиданья! Надеюсь увидеться с вами при более благоприятных обстоятельствах.

  Но когда через минуту Владимир повернул к нему голову, то поймал взгляд, полный такой ненависти, который сказал ему все. Владимир уже задавал самому себе небезынтересный для него вопрос: донесет на него этот только что оперяющийся помпадур или нет. "Донесет", - решил он в эту минуту. Приятная встреча, о которой тот говорил, значила встречу в тюрьме, у следственного стола! Удовольствие такого свидания было бы не совсем обоюдным, и Владимир решил помешать ему. Он уйдет в эту же ночь. Но прежде ему необходимо во что бы то ни стало повидаться с Катей.

  Он должен сказать ей, кто он, и разъяснить ей правду.

  Они никогда больше не встретятся. Но она может какнибудь узнать, кто он. Да и все равно, если даже че узнает, он не допустит, чтоб она думала о Владимире Муринове как о виновнике гибели ее брата, быть может предателе...

  Во всю дорогу до станции Крутиков был мрачен и зол. Он гнал кучера, бранил его и даже толкнул кулаком в спину. Его "народолюбие" относилось только к массам. С единичными представителями народа он не считал нужным церемониться. На душе у него скребли кошки. Он задавал себе тот же вопрос, что и Владимир, хотя с другой стороны.

  "Донести или не донести?"

  Ему, как приличному молодому человеку, было противно выступать в роли доносчика, да еще на гостя в доме, который он наполовину считал своим. Но дело шло о Кате, о счастье всей его жизни. Долго ли сбить с толку и погубить такую великодушную, экзальтированную девушку, как она? Мало ли было примеров?

  Между нею и этим оборванцем уже установилась тесная связь, которая его и мучила и пугала. Она была с ним в заговоре против него, своего жениха. Правда, она потом призналась ему в этом сама, но теперь он вспомнил, что она сделала это только после того, когда убедилась, что он и без нее все уже знает. И потом эта последняя сцена... У него все закипало внутри, когда он вспоминал о ней... Чем это может кончиться? Положим, этот Владимир, или как его там, скоро уедет.

  А если не уедет сам, то его ничего не стоит спугнуть.

  Но что помешает ему вернуться опять через месяц, другой? Не вернее ли устранить его совсем? Не обязан ли он побороть свою щепетильность во имя долга службы, во имя любви к Кате?

  Но что скажет на это сама Катя? Как посмотрит на него за такой поступок?

  Он ничего не мог решить, и это еще больше его злило и раздражало. Так он доехал до города. Так провел он весь вечер дома и так, ничего не решивши, входил он на другой день в кабинет губернатора.

  В домике на Волге между тем царили скорбь и уныние. Прозорова не оставляла постели, и Катя проводила все время с матерью. Весь вечер в субботу Владимир просидел внизу, в столовой, в надежде увидеть ее хоть на минуту. Но она не показывалась. Может быть, она нарочно избегала его.

  Он пошел к себе во флигель. Передать ей письмо и уйти, не видавшись? Нет. Этих вещей нельзя сделать письменно. Он решил остаться. Его давешние опасения казались ему теперь напрасными. "Не донесет,- решал он, - потому что он знает, что не видать ему Кати как своих ушей, если он вздумает донести".

  Все воскресенье он провел в мучительном ожидании. Катя не показывалась. После обеда он увидел ее мельком, когда она спустилась на минуту в кухню сделать кое-какие распоряжения. Она издали кивнула ему головой и ушла снова наверх. Так он с ней и не обменялся словом.

  Время между тем шло, и с каждым часом волнение его усиливалось. К прежним мучениям присоединилось теперь новое. Его ответ на вопрос о том, "донесет" или "не донесет", принял теперь третью и окончательную форму: "Донесет и сделает это так, чтобы Катя ничего не подозревала".

  Он был как на угольях. До позднего часа он ждал, прислушиваясь к малейшему шороху. Наконец он решился написать ей записку, в которой просил свидания.

  Няня спускалась по витой лестнице с графином воды.

  - Что, как барыня? - спросил Владимир.

  - Слава богу, кажись, лучше. Теперь уснули.

  - Так вот, когда пойдете назад, передайте это барышне.

  Он подал ей маленькую записку, сложенную вчетверо. Старуха посмотрела ему в лицо и неодобрительно покачала головой, однако записку взяла.

  Владимир писал Кате: "Мне нужно что-то сказать вам. Ради бога, спуститесь ко мне. Я вас не задержу.

  Дело идет о моей жизни, которую вы спасли".

  Переменив воду, старуха снова поднялась наверх, и через минуту Владимир услышал по лестнице Катины шаги.

  VII

  Она вошла к нему добрая, ласковая и дружески пожала ему руку.

  - Здравствуйте, - сказала она. - Мы с вами так давно не видались. Ну, что вы мне хотели сказать? Говорите. И отчего вы мне не дали знать раньше, что вам так нужно меня видеть? Я бы раньше пришла.

  - Я думал, я боялся, что вам это будет неприятно, - сказал Владимир. - Мне казалось, что вы меня избегаете...

  - Мне избегать вас? - удивилась Катя. - С чего же? Вы мне ничего худого не сделали.

  - Не сделал, клянусь вам, и не сделаю, - горячо проговорил Владимир, - но меня обвиняют перед вами, будто я уже сделал...

  - Вас? Не понимаю. Кто же вас в чем обвиняет? - спросила Катя.

  - Вы помните письмо, что читалось вчера?

  - Ну, так что ж?

  - Помните там имя Муринова?

  На лице Кати появилась неприятная гримаса.

  - Того, кто Ваню подвел или выдал там, что ли? - спросила она.

  - Тот, кого подлым образом в этом обвиняют, перед вами! - воскликнул Владимир. - Муринов - это я.

  - Вы? - вскричала Катя, невольно смеривая его каким-то особым взглядом.

  - Да, я! - повторил Владимир. - И мне слишком тяжело было уйти, не смывши с себя обвинения в том, будто я был причиной поразившего вас несчастия.

  Я привлек вашего брата в наши ряды, это правда, и горжусь этим. Но в гибели его нет моей вины, ни вольной, ни невольной.

  Он прямо и доверчиво смотрел ей в лицо и ожидал ответа. Но она медлила. Нахмурив от напряжения мысли брови, она думала.

  - Разве, привлекши его, вы тем самым не приготовили ему гибели? - сказала она, поднимая на него твердый взгляд.

  Он не смутился от этого взгляда, и огонь сверкнул в глубине его серых глаз.

  - Мы все на гибель идем, Катя... Катерина Васильевна, - поправился он, - и идем с открытыми глазами.

  Он, я, все... И в этом наша сила. В этом обаяние и величие нашего призвания, в этом залог нашего торжества, - продолжал он с растущим одушевлением.

  Катя слушала. Чем-то горячим, родным повеяло на нее от этих слов. Она вспоминала о своих христианских мучениях.

  - Я понимаю вас, - прошептала она, - и... не сержусь на вас. Да только разве от этого легче? Все-таки Вани у нас больше нет. Я думала, после того что вы нам сказали, что он воскрес для нас. А вместо того...

  Она безнадежно опустила голову. На глазах ее блистали слезы.

  - Полноте! - сказал Владимир, подходя к ней ближе, - Зачем отчаиваться? Это я вас расстроил. Простите меня. Я говорил вообще, а не по отношению к брату.

  Арест не значит еще гибель. Я знаю отлично прошлое вашего брата. За ним ничего нет, решительно ничего нет, что грозило бы ему больше чем Сибирью. А из Сибири - ах, как это мне не пришло в голову сказать вам раньше! - из Сибири люди бегут! Да, бегут! - Он в волнении заходил по комнате.

  - Послушайте, Катя, что я вам скажу, - заговорил он, останавливаясь перед нею. - У меня есть друзья.

  Я сам кое-что могу. Так вот, даю вам клятву, что я ни перед чем не остановлюсь, что отныне я сделаю целью своей жизни возвратить вам вашего брата. Верите вы мне?

  - Верю, верю! - повторяла Катя, вся сияя от внезапно проснувшейся в ней надежды. - Какое это было бы счастье! О, как я вам безгранично благодарна!..

  - Не благодарите, нет! - говорил Владимир дрожащим от волнения голосом. - Вы не знаете, чем вы для меня стали! Чего бы я ни сделал, чтобы осушить одну вашу слезу, вызвать на ваших губах одну улыбку!

  Служить вам... Боже! это такое счастье...

  Он вдруг остановился. Признание это вырвалось у него само собой, и он опомнился, когда было уже поздно.

  Несколько минут оба молчали. Владимир дрожащей рукой провел себе по лбу.

  - Простите, - заговорил он, - что я сказал это вам, невесте другого. Ну, да все равно. Мы, вероятно, никогда больше не увидимся. Но знайте, что чувства более чистого и высокого вы не внушили ни одному человеку. А теперь - прощайте.

  Он крепко стиснул протянутую ему руку и вышел.

  Катя осталась одна. Она была удивлена, поражена.

  Ничего подобного она не ожидала. Сердце ее молчало.

  Но на душе ее было светло, как в праздник. Когда она поднималась наверх, ее поступь была легка, точно она шла не по земле, а плыла по воздуху, и лицо ее сияло, когда она входила в спальню матери. Есть что-то обаятельное, чарующее в внезапном откровении свежей, молодой души, и, не отвечая на признание, сердце Кати волновалось и ликовало.

  Больная крепко спала. Единственная свеча тускло освещала комнату. У изголовья сидела няня с чулком в руках. Она устремила на девушку пытливый старческий взгляд, в котором был и вопрос и тревога.

  Катя, ничего не говоря, подошла и поцеловала ее прямо в старые губы.

  - Ох ты, пташечка моя родная,- сказала старуха, гладя морщинистой рукой ее русую головку. - То-то, вижу я, пташечка моя больно часто повадилась во флигелек летать. Ну что ж? На все божья воля. Суженого, видно, конем не объедешь.

  - Нет, няня,- сказала Катя, кладя ей голову на плечо. - Нет, не то. Он не суженый мне, няня.

  Грохот остановившегося у подъезда экипажа заставил ее вскочить и быстро подойти к окошку. Что бы это могло быть? У крыльца стояли две телеги. В них сидели люди с фонарями, которые быстро соскакивали на землю и оцепляли дом. Боже! Это были жандармы!

  - Няня! - вскричала Катя, бледная как смерть, бросаясь к старухе. - По его душу пришли. Беги к нему, спрячь, спаси! Скорей, скорей, милая! Я задержу их в доме.

  Старуха, забыв года, стремглав сбежала вниз. Катя едва поспевала за ней.

  В прихожей раздался резкий, повелительный звонок.

  Катя бросилась к двери и торопливо отперла, чтоб прекратить шум.

  Вошел молодой жандармский офицер в сопровождении прокурора в штатском платье.

  - Тише. В доме больная,- встретила их Катя.

  - Извините, сударыня, что обеспокоили,- сказал прокурор, вежливо раскланиваясь. - Долг службы.

  Он был знаком с Крутиковым, и к тому же у него были специальные инструкции от губернатора, который приказал по возможности щадить будущих родственников своего любимца.

  - Что вам угодно? - спросила Катя.

  - По полученным нами сведениям, в вашем доме скрывается бежавший государственный преступник.

  - Вы говорите о нашем госте Владимире Петровиче Волгине? Мне ничего не известно о его преступности, - сказала Катя.

  - Не сомневаюсь в том, сударыня, - поспешил сказать прокурор, хотя в душе он не сомневался в совершенно противном. - Мы решительно ничего не имеем против вашего семейства. Но нам приказано арестовать господина, именующего себя Волгиным.

  - Но его нет в этом доме, - твердо сказала Катя

  - Нет? Куда же он мог деваться? - спросил прокурор с усмешкой.

  - Он внезапно ушел, - сказала Катя.

  - Когда же, позвольте полюбопытствовать?

  - Вчера после обеда, - отвечала Катя, вспомнив попытку Владимира бежать из их дома.

  "Ах, зачем мы тогда его встретили!" - мелькнуло у нее в голове позднее раскаяние.

  - Так-таки и ушел, не сказавшись? - иронически спрашивал прокурор.

  - Так-таки не сказавшись, - подтвердила Катя.

  - Странные повелись теперь гости у людей! - не мог удержаться прокурор от язвительного замечания. - Мне очень жаль, - прибавил он, принимая снова серьезный тон, - но я должен произвести обыск.

  - Есть у вас предписание? - спросила Катя.

  - Это совершенно излишнее, - строго сказал прокурор. Он хотел прибавить в виде предупреждения что-то еще более строгое и внушительное, но раздумал. - Впрочем, - проговорил он, обращаясь к своему товарищу, - Иван Иванович, не захватили ли вы с собой бумагу?

  Жандар?лский офицер вынул из бокового кармана сложенный вчетверо большой лист и подал его Кате.

  Та развернула и принялась читать, или, вернее, держала его перед глазами, потому что от волнения она не могла разобрать ни одного слова.

  Прокурору наскучило ждать.

  - Извините, - заметил он язвительно, - почерк у нашего писаря, по-видимому, не очень разборчив, а нам некогда ждать. Так уж вы позвольте мне покамест пройтись по комнатам.

  Катя повела его по дому.

  Во флигеле тем временем происходила сцена иного рода.

  Заслышав подъехавший экипаж, Владимир тоже бросился к окну и при свете фонарей узнал жандармов.

  - Донес-таки, мерзавец! - выругался он.

  Первой его мыслью было броситься в сад, а оттуда перескочить в лес и скрыться. Но в окно он увидел, как двое жандармов бегом обходили уже дом. Отступление было отрезано. Он был окружен, как затравленный зверь.

  "Пробьюсь", - решил он и бросился к двери, чтобы схватить на дворе топор, лом, дубину - какое попадется орудие. Но на пороге он столкнулся и чуть не сбил с ног няню, которая, запыхавшись, бежала к нему.

  - Батюшка, барышня велела тебе кланяться и приказали сказать, что по твою, барин, душу пришли.

  - Знаю, знаю. Ну?

  - Велели мне барышня спрятать куда ни есть твою милость. Так пойдем, коли изволишь, я тебя запру в кладовую.

  - Спасибо, бабушка, - сказал Владимир, - да только полезут они искать меня и в кладовую.

  - Ну, так в чулан.

  - Полезут и в чулан.

  - Ну, так на сеновал. В сено.

  - Полезет и туда и все сено перетрусят и палашами перетыкают.

  Старуха безнадежно развела руками.

  - Господи, владыко! Этакие изверги! Палашами.

  Как есть тебя откроют. Куда же велишь мне тебя прятать, батюшка? Ты не наперсток: в карман тебя не положишь.

  - Да почитай что некуда, бабушка, - сказал Владимир. - А впрочем, что у вас тут наверху? - спросил он, указывая рукою.

  На дощатом потолке в углу над постелью виднелась поперечная щель трапа с маленьким ввинченным кольцом, служившим ручкою.

  - Там, батюшка, чердак, бочонки с сушеными яблоками держим.

  - Ну, так я спрячусь туда.

  Он поставил на кушетку столик, на столик он поставил стул и, отворив трап, быстро скользнул в его черную пасть.

  Наклонив голову вниз, он сказал старухе, чтоб она поставила стул и стол на прежнее место и привела в порядок постель, чтоб не видно было, что на ней чтонибудь стояло. Потом он обвел глазами всю комнату и увидел в углу свою шляпу.

  - Дай-ко ее сюда, бабушка, - сказал он. - Хорошо, что заметил.

  Старуха надела шляпу на ручку половой щетки и подала ему ее наверх.

  Владимир юркнул наверх и осторожно опустил за собою трап. Он все предусмотрел, но забыл главное: он не отвинтил колечка, служившего трапу ручкою, что сделало бы трап неузнаваемым.

  Няня в точности исполнила наставления молодого барина. Она отнесла стул в переднюю комнату и поставила на место стол. Когда она подошла, чтобы поправить постель, ее осенила счастливая мысль.

  - Сем-ко я лягу сама, точно я живу здесь. Авось они, слодеи, не пойдут искать нашего молодого сокола у древней старухи.

  Она проворно разулась, сняла верхнее платье, потушила свечку, легла под одеяло и стала ждать непрошеных гостей.

  Ей пришлось ждать довольно долго. Прокурор внимательно осматривал все углы и закоулки в доме. Катя пыталась не допустить его в спальню матери, но он настоял, пригрозив, что вынужден будет войти насильно.

  Он обещал, однако, не беспокоить больную и вошел в комнату один, оставив жандарма за дверью.

  - Катя, это ты? - спросила сквозь сон мать.

  - Да, мама это я. Спите! - сказала девушка.

  - Что это я как будто звонок внизу слышала? - продолжала больная.

  - Ничего. Это лекарство принесли. Спите, мама! - уговаривала ее Катя.

  Прокурор между тем осматривал комнату. В ней не было ничего подозрительного. Он заглянул в шкаф, но ничего, кроме женских юбок и платья, там не увидел.

  Он внимательно осмотрел кровать, на которой под тонким ватным одеялом лежала больная. Нагнувшись, он отдернул кисею и посмотрел под кровать, но и там он не увидел преступника. В углу стоял большой старинный сундук. Знаком он приказал его открыть Но и там преступника не оказалось.

  Он молча вышел и спустился вниз. Катя шла за ним.

  - Теперь пойдемте во флигель, - сказал он жандармскому офицеру. - Прикажите принести фонарь.

  Явился унтер-офицер с фонарем, и они отправились втроем через темный двор.

  Катя пошла за ними.

  Она знала, что Владимир должен быть там, потому что ему негде было спрятаться: все было так внимательно обыскано. Она предвидела нечто ужасное. Но не идти не могла: оставаться и ждать было еще ужаснее.

  Жандарм растолкал няню, которая притворялась спящей, а может быть, и взаправду заснула.

  - Что такое, что нужно? - бормотала она.

  - Вставай, одевайся.

  Старуха повиновалась.

  Флигель был осмотрен. Преступника там не было.

  Прокурор начинал терять терпение. Он обменялся несколькими словами со своим товарищем.

  - Нужно допросить эту старую каргу, - сказал он.

  - Слушай, - обратился он к старухе. - Смотри мне прямо в глаза.

  - Чего смотреть, и так вижу! - огрызнулась няня.

  - Не разговаривать! - крикнул прокурор. - Отвечай: где тот молодой барин, что к вам сюда пришел в прошлый понедельник?

  - Мне почем знать барские дела? Мое дело подначальное. Пришел и ушел, стало быть, коли нету.

  - Слушай, хоть ты и старуха... - грозно начал прокурор.

  Жандармский офицер тронул его в эту дшнуту за плечо и указал глазами на кольцо, висевшее на потолке.

  Катя посмотрела туда же, и холодный пот выступил у нее на лбу.

  "Он там, наверное", - подумала она.

  - Ах, да, это правда! - весело сказал прокурор.

  Затем, обращаясь к Кате, он прибавил: - Позвольте, пожалуйста, лестницу. Там я видел у вас в чулане.

  - Сделайте одолжение, - отвечала Катя, ни жива ни мертва.

  Офицер с солдатом вышли и вернулись через минуту с маленькой комнатной лестницей и приставили ее к стене.

  Жандармский офицер, которому принадлежала честь открытия трапа, полез по ней с фонарем в руке.

  Лестница была несколько коротка, а он был мал ростом. Желая подняться выше, он ступил ногою на верхнюю полку этажерки, которая висела на стене тут же слева. Но гвозди не выдержали, и этажерка, книги, жандарм и лестница - все полетело на пол.

  Жандарм чуть не упал на спину прокурору, который нагнулся, чтобы поднять с земли сложенный вдвое листок почтовой бумаги, вывалившийся из одной из книг при падении.

  То было прощальное письмо, которое Владимир оставил Кате накануне, собираясь уходить, и потом забыл уничтожить.

  Прокурор прочел его и от досады помянул черта.

  Добыча ускользнула от него перед самым носом.

  - Что такое? - спросил его достойный товарищ.

  - А вот читайте.

  Жандарм взял записку.

  Сомневаться было невозможно. Внизу стояло число и подпись: Владимир Волгин. На заголовке: Екатерине Васильевне Прозоровой. Происхождение записки было ясно, и оно подтвердило вполне показания, случайно вырвавшиеся у Кати.

  - Вам, вероятно, приятно будет, - ехидничал прокурор, обращаясь к Кате, - узнать о признательных чувствах к вам вашего протеже.

  Он подал ей записку.

  Катя прочла, ничего не понимая. Одно она чувствовала, что произошел какой-то кризис и что дела Владимира каким-то чудом поправляются.

  - Вы мне позвольте этот документик обратно, - сказал прокурор. - Мы должны приобщить его к делу. Я думаю, - обратился он к жандарму, - продолжать долее обыск и допрашивать остальную прислугу - бесполезно.

  Тот с ним согласился.

  Владимир был спасен.

  Тут же был составлен краткий протокол, что по показаниям хозяйки дома и няньки, крестьянки такой-то, и по найденной после записке оказалось, что неизвестного звания человек, проживавший под именем Владимира Волгина, скрылся неизвестно куда накануне обыска.

  Катя подписала, не читая. Она все еще не могла прийти в себя.

  Через несколько минут телеги застучали снова у подъезда. Жандармы уехали.

  VIII

  Когда звук их колес замолк вдали, няня приподняла ручкой метлы крышку трапа и крикнула Владимиру:

  - Выходи, барин, уехали!

  В отверстии показалось улыбающееся лицо молодого человека. Сверху ему все было слышно. Повиснув на кольцах, он соскочил вниз.

  - Ну, счастлив твой бог, барин! - сказала няня. - Ты, видно, в сорочке родился.

  - В сорочке, бабушка! - согласился Владимир, продолжая улыбаться. - А где же твоя барышня?

  Кати не было в комнате.

  - К себе ушла, - отвечала няня. - Велела тебе дожидаться.

  Через четверть часа вошла Катя. Она была одета по-дорожному, в шляпке, синем суконном платье и коротенькой безрукавке. В руках у нее было легкое мужское пальто, мужская дорожная фуражка и маленький ручной чемодан.

  - Вам нельзя здесь оставаться ни минуты более, - сказала она. - Но я думаю, вам лучше немного переменить вид, чтоб вас нельзя было узнать по костюму.

  Я принесла вам братнино пальто и фуражку. Вы с ним почти одного роста. Да вот возьмите чемоданчик: это придаст вам более дорожный вид.

  - Это хорошо, спасибо. Я ухожу сию минуту.

  - Нет, вам нельзя идти пешком. Из города пароход уходит рано утром, а теперь уж час ночи. - Она посмотрела на маленькие серебряные часы, висевшие у нее на поясе. - Вы туда не доберетесь вовремя. Идите за мной.

  - Прощай, няня! - обратилась она к старухе. - Присмотри за мамой. Если спросят меня, скажи, что я поехала за доктором.

  - Прощай, моя пташечка. Уж будь покойна. Догляжу. Прощай и ты, барин.

  - Прощай, бабушка, спасибо тебе! - сказал Владимир.

  Они вышли. Катя повела Владимира к сторожке, куда запиралась на ночь лодка. Они спустили ее на воду. Катя взяла пару весел.

  - Нам нужно гнать что есть силы, чтобы попасть вовремя, - сказала она.

  Они направили лодку на середину реки и пустили ее стрелою вниз по течению. Ночь была ясная, безлунная. Тысячи звезд смотрели на них из темно-синей высоты. Далекие берега с деревнями, церквами, рощами медленно уплывали от них, погружаясь в туманную мглу. Мерно, в такт ударяя веслами, они неслись.

  Когда они прибыли к городку, где приставал пароход, было пять часов. Пароход отходил в шесть без четверти.

  Катя постучалась к знакомому рыбаку и сдала ему лодку, которую он должен был доставить обратно Они пошли по пустынным улицам к пристани, почти не разговаривая дорогою. Катя была утомлена и разбита долгой греблей и волнениями прошлой ночи Владимир был сдержан и молчалив. На душе у него залегла тяжесть, которую даже счастье снова возвращенной свободы не могло совершенно облегчить. Он не сомневался ни минуты, что Крутиков на него донес. И Катя будет его женою!

  Катя первая прервала молчание.

&