Соловьев Всеволод Сергеевич - Волхвы

его лице, как в раскрытой книге, он мог читать всю его душу - ясно и безошибочно. Он видел, что ему удалось затронуть в этом изумительном человеке, исключительность которого он хорошо понял, именно все заветные струны, могущие звучать ему в ответ. Если приступая к своему рассказу, Калиостро еще сомневался, то теперь сомнений не было: всесильный русский вельможа прежде всего - мистик.

   Его можно было изумить опытом с Лоренцой, но ненадолго. Его можно было заинтересовать рассказом о таинственном происхождении Ашарата, но лишь на мгновение. А вот эти испытания в подземельях Египта подняли в нем целый новый мир мыслей и ощущений, встревожили до самой глубины его скучающую и томящуюся душу.

   "Легко вызвать могучий дух, но раз он вызван - нелегко с ним справиться и заставить его служить дерзновенному вызывателю!" - невольно мелькнуло в голове Калиостро...

   Он решил, однако, что справится с вызванным им могучим духом и заставит его служить себе.

   Что касается остальных слушателей - о них нечего было и задумываться. Граф Сомонов и его друг, тоже известный богач, Елагин, принадлежали "божественному" Калиостро телом и духом и готовы были за ним следовать не только в египетские подземелья, но даже хотя бы и в самую глубину ада.

   Хозяйка дома, графиня Екатерина Петровна, еще молодая и красивая обходительная женщина, была, очевидно, хорошо подготовлена мужем. В первые два-три дня по приезде Калиостро и Лоренцы она отнеслась к ним хотя и предупредительно, но сдержанно. Сильно заинтересованная мужем и склонная, подобно ему, к мистицизму, она, однако, по своему характеру, была несравненно осторожнее и хладнокровнее графа Александра Сергеевича.

   Она очень любила мужа, и любовь ее выражалась в том, что, во-первых, она невольно иногда ревновала его к дамам и девицам, которых он "магнетизировал", а, во-вторых, в том, что ей обидно было за то, что его увлечения и занятия всякою таинственностью возбуждают в обществе, а главное в интимном кругу императрицы, подшучивания над ним и легкие насмешки, вредят его репутации серьезного и умного человека, каким она его считала.

   Она боялась, что этот приезд таинственных иностранцев повредит мужу, будет причиной неприятностей, и, во всяком случае, породит новые анекдоты и насмешливые рассказы.

   Но не прошло и двух-трех дней, как она поддалась обаянию графа Феникса и невольно любовалась красотою, грацией и прелестной наивностью Лоренцы. Теперь, после произведенных опытов, после рассказов Калиостро, она уже ни над чем не задумывалась. Она была увлечена всецело, заинтересована до последней степени, вся наполнена тем жутким страхом таинственного и неизвестного, который бросает и в жар, и в холод, и притягивает к себе, и увлекает.

   Графиня Елена Зонненфельд? Как она относилась ко всему, что было вокруг нее?.. Она в эти последние дни жила совсем новой, непонятной жизнью. Она жила в каком-то особом мире, отуманенная, завороженная, не знавшая, где сон, где явь, где мечты, где действительность. На нее действовали два могучих влияния. Одно из них наполняло ее блаженным трепетом, другое подавляло и мучило. Она страдала глубоко, томилась, как никогда, но не могла отдать себе отчета в своем состоянии. Она только ждала, нетерпеливо, мучительно, а чего ждала - не знала. Теперь, в этот вечер, одно из действовавших на нее влияний как бы отошло, уступило место другому, и это другое наполняло ее всецело. Она была во власти египетского мага, так как другой маг, хотя и был здесь, почти рядом с нею, но зачем-то отступился от нее, покинул ее, отдал ее во власть враждебному влиянию. Зачем он сделал это? Или ему не под силу было бороться "с погибшим братом", или он не хотел бороться?!.

   Как бы то ни было, Захарьев-Овинов казался теперь самым ничтожным, невидным, почти лишним членом этого тесного собравшегося кружка. Его как бы не замечали. О нем как бы забыли. А главное - его не замечал, о нем забыл неестественно сам Калиостро. Да, Калиостро решительно о нем не думал, он гораздо более думал о его соседе, последнем "звене" этой составленной им цепи - о князе Щенятеве.

   Если князь Щенятев попал в цепь, значит, он нужен был для целей Калиостро. Но теперь, глядя на покрасневшее от волнения, комичное лицо этого длинного и тощего петиметра, трудно было решить вопрос: кто более владел им - граф Феникс или графиня Зонненфельд? Щенятев, очевидно, был сильно увлечен красавицей графиней. Впрочем, об этом уже более месяца говорили в петербургском обществе...

   А Лоренца? Как относилась она и к мужу, и к его рассказам, и ко всем? Решить это было нелегко. Ее хорошенькое, нервное лицо постоянно меняло выражение. Она казалась то задумчивой и серьезной, то как бы уходила в область таинственных грез и мечтаний, то внезапно оживлялась, улыбалась всем, всех ласкала этой милой, почти детской улыбкой. И встречаясь с ее лучистым, неведомо что скрывавшим взглядом, невольно все любовались ею - так она была мила, так к себе привлекала.

   Лоренца была, однако, единственным спокойным и хладнокровным членом этого кружка. Ее роль, очевидно, еще не началась. Она ничего не боялась, ни о чем не заботилась. Когда придет время - муж обратится к ней, и она вступит в его распоряжение, а пока она может наблюдать, разглядывать.

   Она знала, что все дело теперь в Потемкине, он и есть именно тот человек, о котором больше всего думает ее муж. Ведь для него главным образом они сюда и приехали. Она знала это и видела ясно, что все благополучно, что все идет как следует. Да разве Джузеппе (так она мысленно называла "божественного" Калиостро) - разве он может ошибиться? Положим, в настоящем случае она значит больше, чем Джузеппе: без ее помощи он не обойдется, он ей говорил об этом, да и она сама ведь очень хорошо все понимает... Русский всесильный вельможа должен быть прежде всего в ее власти. Он ее жертва.

   Она с внутренней улыбкой сказала себе: "Как легка, однако, была победа!" Нечего было даже так готовиться к этой победе, как она готовилась. Теперь вот она как бы забыта, теперь действует один Джузеппе. Он поглощает все внимание этого великана... на нее почти и не смотрят. Но это ничего, так должно быть, когда надо, Джузеппе отойдет, и великан поступит в ее распоряжение...

   И она лукавыми, светящимися глазами время от времени поглядывала на великана.

   А ведь он совсем не таков, каким она представляла его себе в то время, когда с Джузеппе в Курляндии готовилась к своим наступательным на него действиям! Да, впрочем, тогда она вовсе и не думала о нем как о человеке. Он был и для нее, и для Джузеппе только силой, которая нужна, которою следует овладеть. Теперь же вот он перед нею, живой человек - и ей придется иметь с ним дело не как с отвлеченной силой, а как с живым человеком. Когда она его в первый раз увидела, он произвел на нее тяжелое, почти отталкивающее впечатление. Он так был не похож ни на кого. Он был так тяжел, велик... Она не любит таких крупных, неповоротливых, важных людей!.. А вот теперь он ей нравится все больше и больше, и она уже не думает о том, красив он или нет, стар или молод. В нем есть что-то особенное, что ее невольно привлекает, в нем есть какая-то новая, неизвестная ей еще сила - и эта сила иная, чем сила ее Джузеппе...

   "Он вовсе не так страшен, как кажется сразу, - решает в своих мыслях Лоренца, - а все же он страшен, но это хорошо: для всех страшен, но не для меня!.."

   И она улыбается, заранее улыбается, заранее улыбается тем минутам, когда этот страшный великан, этот северный медведь превратится перед нею в послушного ягненка.

   Но вот она уже о нем забыла. Она глядит теперь с маленькой лукавой улыбкой на князя Щенятева и думает: "Вот если бы этого надо было приручить, если бы Джузеппе приказал ей овладеть этим человеком, ей очень было бы трудно исполнить такое приказание. Какой противный, какой смешной, а главное - как он влюблен в эту красавицу графиню!"

   Она переводила взгляд на Елену и любовалась ею. Она говорила себе, что никогда еще не встречала такой красавицы. Сколько раз Джузеппе твердил, что Лоренца очаровательна, что ни один из мужчин не устоит перед ее прелестью. Да так оно до сих пор и было. Но что же она, Лоренца, перед этой графиней!.. Боже, какая красота, какая особенная красота! Смешной и противный князь на длинных ногах и с маленьким носиком, конечно, должен быть влюблен в нее без памяти. Но как же Потемкин глядит и не видит такой изумительной красоты, как может он в присутствии графини ласково смотреть на нее, Лоренцу. А она, графиня-красавица, отчего она так несчастна? Лоренца чувствует, что графиня несчастна. Джузеппе... он уже овладел ею, она в его власти. А что, если сам Джузеппе увлечется ею?!..

   Но эта мысль мелькнула в ней и исчезла. Она уже глядела на Сомонова, на его жену, на Елагина, прозванного ею по первому впечатлению деревянной статуей и теперь всецело, без остатка, поглощенного "божественным" Калиостро. Затем она возвращалась опять к Потемкину, к Щенятеву, к Елене... Она не замечала только одного Захарьева-Овинова, как будто его и не было совсем в комнате, между ними...

   Его решительно никто не замечал, никто о нем не думал; но он о себе напомнил. Он снова первый прервал молчание, наступившее после рассказа Калиостро.

   - Граф Феникс, - сказал он, - какие великие мгновения вы пережили! Вы вышли победителем из всех испытаний, и эти испытания, когда вы прошли через них, должны были показаться вам легкими и ничтожными в сравнении с наградой, какую вы должны были получить как победитель природы... Но скажите, действительно ли великая Изида сняла перед вами свои непроницаемые покровы? Действительно ли она дозволила вам насладиться своей нетленной красотою?

   Слова эти были сказаны спокойным тоном и в них, по-видимому, не заключалось никакой насмешки, а лишь одно естественное любопытство заинтересованного слушателя. Захарьев-Овинов выразил лишь то, что Потемкин готов был сказать, что все остальные хотели сказать, но не осмеливались. Калиостро взглянул на человека, произнесшего эти слова, на человека, о котором он забыл, не думал и который как бы внезапно очутился перед ним. Калиостро содрогнулся: для других это были естественные слова, вызванные любопытством. Но он понял их действительный смысл. Он почувствовал в них насмешку и презрение. Слова эти были для него вызовом, вызовом смелого врага, являющегося внезапно, неведомо откуда и владеющего неведомо каким оружием. И он, призвав всю свою силу и смелость, ответил этому врагу с великолепным дерзновением:

   - Да, князь, великая Изида сдержала свое обещание. Я здесь не затем, чтобы хвастаться, чтобы играть перед вами роль. Я молчу лишь о том, о чем не имею права говорить, и все, что я вам рассказал, я рассказал лишь для того, чтобы вы знали, откуда мои знания, чтобы никто не мог почесть меня, как это уже не раз случалось в течение моей жизни, за человека, продавшего свою душу дьяволу. Положим, вы все далеки от нелепых суеверий, но все же мне необходимо, чтобы вы знали, откуда берется моя сила. Каждый из вас может, если захочет и если сумеет, получить ее. Человек способен владеть природой! В ваших словах, князь, я слышу недоверие ко мне - оно законно, я не могу претендовать на него...

   Он вдруг улыбнулся.

   - Я победил когда-то враждебные мне природные элементы, - продолжал он, - теперь я надеюсь победить вашу недоверчивость... Вы видите, как я самонадеян, я докажу вам, что мне подвластен не только видимый мир, но и частью невидимый!

   При этих словах внезапная краска вспыхнула на щеках Потемкина. Он сдвинул свои густые брови, и на лице его изобразилось негодование. Эти последние слова Калиостро его как бы сразу охладили.

   - Думайте о том, что говорите! - воскликнул он своим властным голосом. - Вам подвластен невидимый мир?.. Или докажите это, или... я, по крайней мере, не буду вас слушать!

   Калиостро быстро поднялся, нервным движением оттолкнул от себя кресло и подошел в упор к Потемкину.

   - Не я докажу вам истину моих слов - вам ее докажет ваш покойный отец... Я призову его к вам - и вы его увидите... Каждый увидит того из умерших, кого захочет видеть... Принимаете ли вы мое предложение? Желаете ли вы убедиться в том, что если невидимый мир и неподвластен мне, то, во всяком случае, слушается моего зова?. Или вы боитесь?.. Кто боится - пусть уйдет...

   Но никто не выказал страха. Все были как бы подавлены, как бы застыли на месте.

   Один Захарьев-Овинов молча и спокойно глядел в лицо Калиостро, да Потемкин повторял с негодованием, к которому все более и более начинало примешиваться изумление:

   - Скорей... скорей докажите! Такими вещами не шутят... такие шутки неуместны!..

  

  

   По распоряжению Калиостро занавеси на окнах были спущены, двери заперты на ключ, свечи потушены. Вся комната освещалась теперь одной только лампой, поставленной на камин и прикрытой абажуром. Таким образом, наступил полумрак, в котором, однако, можно было достаточно отчетливо различать все предметы.

   - Теперь нам необходимо образовать нашу цепь! - объявил Калиостро.

   Он пригласил всех разместиться вокруг стола и положить на этот стол руки. Прошло несколько минут в полной тишине, нервной, напряженной тишине, среди которой самым сильным звуком было биение человеческого сердца, смущенного, наполненного страхом и трепетом, сгоравшего от жадного, болезненного и мучительного ожидания.

   - Пусть каждый задумает и сильно пожелает видеть кого-либо из умерших, - сказал Калиостро, и его голос прозвучал как-то особенно страшно и повелительно в этой тишине.

   И опять ни звука. Все сидят неподвижно. Вдруг посреди стола раздался сухой, резкий стук, потом другой, третий. Не прошло и минуты, как уже по всей комнате раздавались эти странные стуки, то слабее, то сильнее. Они перебегали с места на место. Сейчас стучало в зеркале над камином; теперь стучит в книжном шкафу, в раме картины, в потолке, потом будто далеко где-то, глухо... И вот стуки бегут, бегут, они все ближе, все сильнее. В столе раздается такой удар, что женщины громко вскрикивают. По комнате без всякой видимой причины ходит все усиливающееся всеми ощущаемое дуновение...

   Вдруг дверцы книжного шкафа распахиваются сами собою, и одна из книг падает на пол.

   Графиня Сомонова перекрестилась и вопросительно, боязливо взглянула на мужа. Но он ее не видит, он восторженно глядит на шкаф, очевидно, ожидая, что именно там "должно начаться". Щенятев ощущает дрожь в спине и желание вырваться отсюда и уйти, но он знает, что это невозможно, и всеми силами старается подавить свой страх и ничем его не выказать. Елагин спокоен и сосредоточен, только руки его, лежащие на столе, нервно дрожат. Потемкин покраснел, даже в полумраке видно, как горит его взгляд. Он тяжело дышит, он весь внимание, ожидание, любопытство...

   "Неужели правда? неужели возможно?.. О, если бы увидеть!.." - думается ему.

   Захарьев-Овинов откинулся на спинку кресла, руки его небрежно лежат на столе. Лицо в окружающем полумраке кажется мертвенно бледным и мертвенно неподвижным. Глаза совсем почти закрыты.

   Что же он - спит, дремлет? Нет, его мысли ясны, и думается ему...

   "К чему допускать все это, к чему дозволять этому человеку играть другими, увлекать их, овладевать ими, ослаблять, извлекая из них более или менее значительную долю жизненной силы для произведения явлений, по меньшей мере бесполезных? Зачем дозволять им, темным, непосвященным, вступать в такие области, где необходимо быть и сильным, и зрячим. Ведь они слепцы, ведь каждый неверный шаг может привести их к погибели... Что для них поучительного, важного в том, что показал им этот человек, так красноречиво говоривший о своих приключениях в египетских подземельях?.. Зачем же мне продолжать эту игру и скрываться, отвращать от себя внимание, зачем дозволять этому несчастному, так бессовестно злоупотребляющему своими знаниями и примешивающему к ним бред собственной фантазии, с сознательною уже ложью тешиться над людьми и пользоваться ими для корыстных целей, для удовлетворения своего тщеславия, земных страстей своих? Ведь один миг, одно движение всепобеждающей, крепкой воли, один могучий символ - и этот клятвопреступник будет посрамлен и получит должное возмездие за свою дерзость!.. Но нет, не пришло еще время; ни для кого из находящихся здесь еще нет очевидной, неизбежной опасности, при которой дозволительно действовать, не беря на себя ответственности... Пусть же он тешится и пусть морочит жалких слепцов... да, жалкие!.. слепцы!.."

   Он поднял глаза и увидел поразительное в своей могучей, оригинальной красоте лицо Потемкина. И этот слепец, и этот жалок! А между тем его потянуло к этому жалкому слепцу и захотелось ему крикнуть:

   "Встань, уйди, тебе здесь не место! Не для тебя это праздное стучание в дверь подземелий человеческого духа. Ничего не найдешь ты в этих подземельях, ты в силах подняться выше, в область света. Воспрянь же, отряхни с себя земной прах... прозри, тоскующий брат!.."

   Но он ничего не сказал ему, не подал ему никакого знака. Он отвел от него взгляд свой и остановил его на Елене. Она вся трепетала. В широко раскрытых, горящих глазах ее виднелась мучительная, ненасытная жажда...

   Тень страдания пробежала по лицу Захарьева-Овинова. Сердце его сжалось тоскою и болью, и он отвел глаза свои от красавицы...

   Уйти, бежать отсюда, бежать от этого соблазна, от этих чар! Но ведь он знает, что это невозможно, знает, что бегство равно падению. Он знает, что близок час последней борьбы, и в этой борьбе он или падет, или вознесется к своей заветной цели. Для того ли была вся эта борьба двадцати лет, чтобы погибнуть? Нет, впереди победа! Победа и торжество для него. А для нее? Что будет с нею?.. И еще большей тоскою сжалось его сердце при этой мысли... Теперь он уже предчувствовал, что не поднять ему ее, не очистить... Он не знал, не искал, не ждал ее тогда, когда она встретилась на его дороге. Эта встреча была неизбежна - и там, и здесь... Пусть же действуют вечные, непреложные законы! А теперь, до поры до времени, он должен быть хладнокровным зрителем представления, даваемого "божественным" Калиостро.

   Он взглянул на чародея, но мельком, и тотчас же отвел от него взгляд свой: он не хотел до срока смущать его, мешать ему... Калиостро внимательно глядел на Лоренцу... Ее роль, очевидно, начиналась... Да, теперь действовала главным образом она, но ее действие было бессознательно. Она имела вид спящей и действительно спала крепким, чересчур крепким сном, отдалась чему-то, что жадно вытягивало из нее ее жизненную силу. Вся краска сбежала с ее нежных щек... Капли холодного пота выступили на лбу ее... Побледневшие губы были крепко сжаты...

   Странные стуки внезапно прекратились, и по комнатам то здесь, то там стали вспыхивать и быстро исчезать как бы слабые фосфорические огонечки. Потом от Лоренцы, с левой стороны, начало вытягиваться будто что-то беловатое, как бы дымок... Дымок этот струился, сгущался и образовывал в некотором расстоянии облако. Взгляды всех были обращены на это облако, прикованы к нему. Лоренца была забыта - никто не обращал внимание на то, откуда берет начало таинственное облако.

   Прошло несколько мгновений... Потемкин порывистым движением поднялся с места, роняя кресло, на котором сидел. Он был бледен, он невольно схватился за сердце... Он ясно разглядел в клубившемся перед ним облаке человеческое лицо - и это лицо было ему знакомо, он не мог не узнать в нем своего покойного отца... Да, это отец его!.. Сомнений не может быть: вот уже ясно, отчетливо обрисовалась вся его фигура, он видит его таким, каким видел в последний раз, незадолго перед его смертью...

   "Да нет же! Мертвые не встают из могил!.. Это обман воображения... вот стоит закрыть глаза, протереть их - и все исчезнет, потому что нет ничего... потому что это все только кажется..." И Потемкин закрывает глаза, протирает их, встряхивает своей львиной головою, отгоняя от себя бред, грезу, самообман. Вот он откроет сейчас глаза - и нет ничего! Он пришел в себя, он спокоен, он владеет собою... Он открывает глаза - а фигура отца перед ним, и уже теперь не может быть никакого самообмана... отец как живой... не призрак, не призрачное видение... живой человек!.. И отец глядит на него живыми глазами, с памятным ему, обычным выражением...

   - Да что же это наконец? - вне себя воскликнул Потемкин. - Это воистину дьявольское наваждение!

   Он широко перекрестился.

   - "Да воскреснет Бог и расточатся врази его"... - шептали его губы.

   Но отец не исчезал, отец подходил к нему, и теперь он заметил, что за отцом еще какая-то... женщина, довольно молодая и красивая женщина... а рядом девочка лет двенадцати, в белом платьице... потом еще какая-то мужская фигура...

   - Матушка! - вскрикнула графиня Елена, безумно кидаясь вперед, и появившаяся женщина приняла ее в свои объятия...

   Хозяйка дома громко, истерично рыдала: она узнала в девочке свою любимую сестру, смерть которой когда-то долго оплакивала...

   Высокий сухощавый старик, одетый по моде шестнадцатого столетия, подходил к Сомонову и Елагину, протягивая им руки. Но они невольным движением от него отстранялись...

   Князь Щенятев, весь дрожавший, с вытаращенными глазами и перепуганным, посиневшим лицом не выдержал и закричал:

   - Граф Феникс!.. Au nom du Ciel!.. Ради Бога... скажите им, чтобы они ушли... исчезли... Я никого не вызывал, я никого не хочу... я не могу! не могу!..

   Но граф Феникс не обратил на него никакого внимания. Он стоял в горделивой позе, с лицом спокойным, с блестевшими глазами.

   - Прошу всех успокоиться и вернуться на свои места! - повелительным голосом воскликнул он. - Недостаточно видеть - надо слышать... Если я вызвал тех, кого вы хотели видеть, то я разрешаю им и беседовать с вами...

   Он не заметил, что в это время Захарьев-Овинов приблизился к Лоренце и на мгновение простер над нею руку. Другой рукою он как бы начертал перед собою в воздухе какой-то знак... Беловатая струйка, клубившаяся влево от Лоренцы, внезапно прервалась...

   - Приказываю вам - говорите с нами! - торжественно возгласил Калиостро, обращаясь к появившимся фигурам.

   Ни одна из них не заговорила. Все они сразу как бы померкли и через несколько мгновений растаяли бесследно.

   Калиостро почти не верил глазам своим, в изумлении, почти в ужасе он кинулся к Лоренце... Как могла она очнуться, внезапно выйти из своего сна? Ведь это не могло случиться, это невозможно!.. Но она была неподвижна, все в том же бессознательном состоянии, все в том же глубоком, странном сне... А появившихся фигур нет. Они испарились... только кое-где раздаются слабые стуки.

   Чародей склонился над Лоренцой, взял ее за руки, дул ей в лицо. Она оставалась неподвижной...

   Никто не замечал этого. Графиня Сомонова продолжала рыдать, закрыв лицо руками. Елена без чувств лежала на полу. Сомонов и Елагин будто окаменели. Щенятев дрожавшими руками силился снять абажур с лампы, чтобы осветить комнату. Потемкин стоял, опустив голову на грудь и тяжело дыша.

   - На этот раз довольно! - раздался над Калиостро спокойный голос, и чья-то рука коснулась его плеча.

   Он быстро обернулся и увидал холодное и строгое лицо Захарьева-Овинова.

   Он ничего не мог ему ответить: он был всецело поглощен Лоренцой, он не понимал, что такое с нею...

   Захарьев-Овинов отошел, быстро наклонился над лежащей в обмороке Еленой. Она открыла глаза. Он ее поднял.

   - Графиня, пойдемте отсюда на воздух, - сказал он.

   Она пришла в себя, крепко оперлась на его руку. Запертая дверь как бы сама собою распахнулась перед ними, и они вышли.

  

  

   Все было тихо в доме графа Сомонова. Гости уехали. Огни погасли, все спали. Поздно поднявшаяся, уже на ущербе, луна заливала бледным светом дорожки сада, цветники и статуи. Одинокий запоздавший соловей робко щелкал и замирал в отцветших кустах сирени. Только он один нарушал пропитанную запахом цветов влажную тишину теплой летней ночи...

   Однако в двух окнах белого, облитого лунным блеском графского дома из-за спущенных занавесей пробивалась слабая полоска света. Это были окна спальни, устроенной для графа Феникса и прекрасной Лоренцы.

   Среди царственно пышной обстановки, в которой видна была вся заботливость хозяина о его таинственных гостях, на широкой золоченой кровати среди кружева подушек и мягких складок затканного розовыми букетами штофного покрывала лежала Лоренца. Она еще не раздевалась и была в том платье, в каком присутствовала на всех чудесах этого таинственного вечера. Только ее длинные, густые волосы распустились и беспорядочно падали вокруг нее, выделяясь черными шелковистыми волнами на светлом фоне кровати.

   Она лежала, очевидно, в глубоком изнеможении. Лицо ее было еще бледнее, чем во время вызывания умерших. Но теперь она не спала, глаза ее были широко раскрыты...

   Калиостро нервной походкой ходил взад и вперед по мягкому восточному ковру, застилавшему спальню. Наконец он остановился перед женою, склонился к ней и взял ее руку. Эта рука была холодна, как лед.

   Молодая женщина затрепетала всем телом.

   - Лоренца, - сказал он, - объясни мне, что с тобою? Я не могу прийти в себя... ведь до сих пор никогда не случалось ничего подобного!.. Постарайся сообразить, понять, что случилось с тобою?

   Она провела рукою по своему холодному лбу, будто собираясь с мыслями, но рука ее снова бессильно упала, губы едва слышно прошептали:

   - Мне так дурно, я так слаба... мне кажется, что я умираю! Я ничего не могу вспомнить и не знаю, о чем ты меня спрашиваешь, Джузеппе... знаю только, что было что-то, но что - не могу вспомнить... Джузеппе, дай мне сил!..

   Он положил ей руки на плечи и пристально стал глядеть ей в глаза своими горящими глазами.

   - Джузеппе, мне больно! Ты заставляешь страдать меня еще больше, - простонала Лоренца.

   Тогда он отвел от нее глаза, но руки его еще продолжали лежать на ее плечах. Затем он медленно приподнял их и положил ей на голову. Потом отошел на шаг и стал, не касаясь ее, проводить руками от ее головы и до самых ног. Он производил эти движения медленно, но безостановочно, минут десять.

   Мало-помалу легкая краска выступила на щеках Лоренцы. Она, видимо, оживлялась. Еще минут пять - и она поднялась с кровати. Ее утомления, дурноты, страдальческого выражения лица уже не было. Она снова превратилась в здоровую, крепкую, сиявшую красотою Лоренцу.

   - Теперь мне хорошо, Джузеппе, теперь из моей головы вышел этот странный, непонятный туман. Теперь я все поняла... начинаю вспоминать...

   - Так скажи же мне, наконец, что это было с тобою?! - воскликнул он.

   И она отвечала:

   - Сперва все шло, как и всегда; я испытывала те же самые известные тебе ощущения. Потом, как и всегда, на меня напало забытье и что было во время него, - я не знаю. Ты сам должен был хорошо знать, что было. Но вдруг, даже среди этого забытья, какой-то ужасный удар как бы разразился надо мною и потряс меня. О, Джузеппе! Если бы ты знал, как я страдала!.. И в ту же минуту я проснулась. Я была неподвижна, а между тем все чувствовала, все понимала, все слышала - и я поняла, что ты не один...

   - Как не один?!

   - Так, ты знаешь, что я в таких случаях чувствую твое влияние, твое присутствие около меня, надо мною, чувствую, что ты на меня действуешь, что я в твоей власти. Ведь ты знаешь, что, когда ты на меня действуешь, - у меня нет воли сделать что-либо такое, чего не ты желаешь. У меня нет ни желаний, ни мыслей, меня самой даже нет - я не существую. Я твоя собственность, и ты через меня делаешь все, что хочешь... А тут я почувствовала, что ты не один, что есть на меня какое-то новое, незнакомое мне влияние, а твоего влияния нет. Я уже не тебе подчинялась, не чувствовала тебя, не понимала - мною овладел кто-то другой.

   - Кто?

   - Ты знаешь кто.

   - Так ты уверена, что это он прервал твое забытье, твой сон?

   Она задумалась на мгновение и произнесла:

   - Да, я в этом уверена, и теперь я скажу тебе больше: этот человек гораздо сильнее тебя, Джузеппе! Он не только может овладеть мною в то время, как ты на меня действуешь, и уничтожить твое влияние, он может овладеть и тобою и сделать тебя таким же рабом своим, такою же своей вещью, какою ты меня делаешь...

   Калиостро горделиво поднял голову и усмехнулся.

   - Ты ошибаешься, Лоренца, на меня никто не может действовать.

   - Не говори так! - воскликнула Лоренца. - Уверяю тебя, что не я ошибаюсь, а ты ошибаешься, - и смотри, как бы нам не пришлось поплатиться за твою ошибку! Верь мне, я знаю, я чувствую, что этот человек страшно силен и что он враг нам. Берегись, Джузеппе, этого человека!

   Он опустил голову и заговорил:

   - Нет, ты находишься в заблуждении, я повторяю, он на меня действовать не может, но уже достаточно и того, что он на тебя подействовал, что он сумел, если это только не случайность какая-нибудь, непредвиденная мною, хоть на одно мгновение отстранить мое на тебя влияние, да чересчур достаточно и этого!.. Но кто же он? Кто он? Все это надо узнать, и я узнаю. Да, я о нем не забуду, теперь я все узнаю. Но пугаться ни мне, ни тебе не следует. Этого врага мы победим и уничтожим, даже если он и обладает достаточной силой. Во всяком случае, он не должен и не может мешать мне. Я все же доволен сегодняшним вечером и достиг всего. Потемкин в наших руках. Знаешь ли ты, что этот северный великан уже позвал меня к себе, так позвал, что этого никто не слышал? Мне назначено быть у него завтра. И еще два с ним свидания с глазу на глаз - и я достигну всего. Ты придешь мне на помощь - и он будет в наших руках... Тогда...

   - Что тогда? Джузеппе, милый Джузеппе, будь же откровенен со мною.

   Она обняла его своими нежными руками и заглядывала ему в глаза, и ласкала его жгучим сладострастным взглядом.

   - Будь же откровенен со мною - ведь ты знаешь, что я тебе послушна, зачем же такая обидная скрытность? Чего именно тебе нужно, чего ты хочешь достигнуть? Каковы твои цели? Скажи мне, ничего не скрывай от меня. Ты заставляешь меня действовать, даже приносить жертвы, так позволь же мне, по крайней мере, знать зачем все это?

   - Зачем? Затем, чтобы владеть вместе с тобою всем и всеми, чтобы стать выше всех вельмож, выше всех царей, победить мир не грубою силой, не оружием, а силой воли, знания и разума. Затем, чтобы не прозябать, не влачить жалкого существования подобно миллионам людей, а жить полной жизнью и взять от жизни все, что только она дать может... Власть, неограниченная власть над судьбою и над душою, пойми, над душою людей - разве может быть что-либо выше этого?

   - Да, но возможно ли это, Джузеппе? Ты можешь владеть моей душою... я слабая женщина, я тебе подчинилась... и люблю тебя... Но другие? Но все?

   Калиостро презрительно пожал плечами и хотел замолчать. Но он взглянул на нее - она была так мила, так соблазнительно мила!.. И он улыбнулся.

   - Ты ничего не понимаешь, быть может, когда-нибудь и поймешь, а теперь верь мне и будь мне послушна. Я знаю, что делаю. До сих пор были и удачи, и неудачи. Но теперь все ясно. Именно здесь должно начаться исполнение моих планов. Здешние люди хоть и кажутся холодными, но с ними легко справляться. Здешние люди дадут мне огромные средства, без которых нельзя действовать. Здесь, в этом холодном, богатом Петербурге я устрою центр, от которого во все страны мира разойдутся и разрастутся ветки египетского масонства. Отсюда я, великий Копт, буду управлять миром!

   Лоренца изобразила на своем прелестном лице наивное изумление.

   - Великий Копт! - растерянно прошептала она. - Это что же такое?

   - Это я объясню тебе завтра, когда вернусь от Потемкина, а теперь будем спать - очень поздно, и нам обоим необходим отдых.

   Он нежно обнял ее и подвел к кровати.

  

  

   На следующее утро, еще до свидания с Потемкиным, графу Фениксу-Калиостро пришлось увидеть результаты устроенного им таинственного вечера. Ему доложили о приезде князя Щенятева. Ученик египетских иерофантов усмехнулся и, многозначительно взглянув на Лоренцу, сказал ей, чтобы она не выходила и не мешала предстоящей беседе.

   Он принял гостя в своей приемной комнате. Эта приемная графа Феникса уже носила на себе особенный, производивший известное впечатление отпечаток. Среди роскоши, царившей здесь, в глаза бросались некоторые предметы, не имевшие ничего общего со всей обстановкой, а потому тем более обращавшие на себя внимание. По столам и этажеркам виднелись различные, довольно странного вида инструменты, говорившие, хотя и очень загадочно, о физике и химии. Два довольно объемистых ящика какой-то невиданной многоугольной формы заставляли задумываться о том, что бы такое могло в них заключаться. Несколько герметически закупоренных банок и склянок, выставленных на одном из окон, тоже возбуждали неразрешимые вопросы...

   Князь Щенятев, проведенный в эту комнату, имел достаточно времени заметить все эти таинственные предметы и заинтересоваться ими. Его легко и быстро воспламенявшееся любопытство было доведено до последней степени именно в то мгновение, когда вышел к нему Калиостро. Сразу и по привычке князь Щенятев даже хотел было попросить у хозяина некоторых разъяснений, однако он не сделал этого, и само его жадное любопытство уступило место новому чувству, приведшему его сюда, победившему в нем все и охватившему его всецело. При входе Калиостро он с каким-то робким благоговением пошел к нему навстречу и стал перед ним извиняться за то, что решился тревожить его так рано. Заикаясь, шепелявя и стесняясь, он объяснил ему, что дело первостепенной важности заставило его явиться.

   Калиостро радушно улыбнулся ему, крепко пожал его руки, усадил его в кресло и сам сел против него и, пронизав его своим огненным взглядом, сразу начал:

   - Мой дорогой князь, ваши извинения напрасны, вы неизбежно должны были явиться ко мне именно теперь. Я знал, что так будет и ждал вас. Этого мало; для того чтобы не было между нами никаких недоразумений, я вам скажу, зачем вы здесь, чего вы от меня хотите, какое именно у вас до меня дело...

   Щенятев поднял брови и взглянул с невольной недоверчивостью.

   - Вы не можете этого знать, граф, - произнес он, - потому что никто этого не знает, да и сам я все выяснил себе и решил к вам ехать только сегодня утром.

   - Если бы кто-нибудь знал, - ответил Калиостро, - или мог бы знать, тогда я бы не сказал вам ни слова... Да и к чему нам терять время в напрасных разговорах... Слушайте: вы здесь для того, чтобы просить меня посвятить вас в некоторые таинства природы... Вы хотите быть моим учеником...

   - Да, но это не все! - воскликнул Щенятев.

   Калиостро улыбнулся.

   - Как вы нетерпеливы, дайте мне договорить. Конечно, это не все. Вы страстно любите прекрасную молодую женщину, вы всеми мерами добиваетесь ее любви, но до сих пор напрасно. И вот вы желаете теперь, после встречи со мною, после тех доказательств моих знаний, какие я уже успел дать вам, вы желаете с помощью этих самых знаний, посредством которых человек управляет природою, достигнуть вашей цели...

   Князь Щенятев вскочил, и вся его длинная фигура изобразила изумление, смешанное с ужасом.

   А Калиостро, едва заметно и спокойно улыбаясь, глядел на него.

   - Особа, которую вы любите и которую хотите победить, - графиня Зонненфельд.

   Щенятев даже вскрикнул и схватился за голову. Он просто не верил ушам своим. Ему казалось, он был почти уверен в том, что никто не знает о его страсти. Об этой страсти говорил весь город, но он воображал, что это тайна.

   - Боже мой, да как же, как, каким путем вы можете знать все это? - захлебываясь, лепетал он.

   - Успокойтесь, мой друг! - важно и покровительственно сказал Калиостро, кладя ему руку на плечо и усаживая его в кресло. - Успокойтесь, я вчера вам показал очень мало, но даже из этого малого, что вы видели, вы должны были кое в чем убедиться. Чего же бы стоили знания и моя сила, если бы я не мог при первом взгляде на человека читать его мысли и чувства?!

   Щенятев мало-помалу начинал приходить в себя. Его изумление, недоумение, ужас уступали место восторгу.

   - Да, - воскликнул он, - вы великий чародей и великий волшебник! Я преклоняюсь перед вами... Я готов слепо идти за вами всюду. Я клянусь быть самым послушным и преданным учеником вашим...

   - Я готов вам верить и готов вас принять в ученики - недаром же я допустил вас в цепь. Или думаете вы, если бы я не захотел, вы были бы среди нас вчера?! Вы принадлежите к немногим, избранным мною здесь...

   Восторг Щенятева возрастал.

   - Так, значит, я недаром возлагаю на вас все надежды? Значит, вы мне поможете? Если бы вы знали, как невыносима мне стала жизнь в последнее время. Вы понимаете, я не мальчик, я уже пожил на свете, я встречал многих прекрасных женщин... я знаю, что такое любовь, но никогда я не мог себе представить, что способен на такую безумную страсть, какую теперь испытываю. Эта страсть жжет меня, как огонь. Она меня отравила... я не могу так жить... Обещаете ли вы мне, что поможете, что она будет любить меня? Для этого я готов всем - пожертвовать... требуйте чего угодно, я весь в вашем распоряжении!..

   - Прежде всего, - спокойно произнес Калиостро, - я потребую от вас некоторого умения владеть собою, некоторого терпения. Без умения владеть собою, без терпения ничего нельзя достигнуть. Страсть ваша велика, желание победить любимую женщину наполняет вас всецело... Это хорошо, это обещает успех, будьте только терпеливы и спокойны с виду, а главное - держите в тайне задуманное вами. Если вы исполните все это, я ручаюсь вам, что вы достигнете цели. Лицо Щенятева вспыхнуло и засияло.

   - О, как мне благодарить вас, великий человек! - воскликнул он, готовый кинуться к ногам Калиостро.

   Но тот величественным жестом руки остановил его.

   - Подумайте, - сказал он, - прежде всего подумайте хорошенько, действительно ли вы имеете ко мне полное и безграничное доверие?

   - Конечно, имею, зачем вы меня и спрашиваете об этом?

   - Так клянитесь мне смело и без рассуждений исполнять все, что я вам буду приказывать. Вспомните, ведь я сам проходил через ту же школу, я сам клялся в слепом повиновении моим учителям... Я исполнил мою клятву и никогда не раскаялся и не раскаюсь в этом.

   - Клянусь! - твердо и торжественно произнес Щенятев и по привычке невольным движением перекрестился.

   - Принимаю вашу клятву, - сказал Калиостро, - теперь же я должен проститься с вами, я очень занят. Сегодня вечером я у вас буду...

   Князь Щенятев, окрыленный надеждой, исполненный восторга, вышел. А Калиостро взял со стола маленький серебряный колокольчик и слабо позвонил.

   На этот тонкий, едва слышный звонок дверь скрипнула, и в приемной появилась Лоренца.

   - Ты уже один, он уехал? - говорила она, идя к мужу.

   Тот с веселым лицом принял ее в свои объятия.

   - Зачем же мне долго терять с ним время? О, моя Лоренца, как смешны люди, как слабы люди и как легко владеть ими!..

  

  

   Как смешны люди, как слабы люди и как легко владеть ими! - эти самые слова много раз в жизни повторял себе Потемкин, и, конечно, никогда не могло прийти ему в голову, что настанет час, когда их произнесет неведомый иностранец, применяя их к нему, Потемкину. А между тем, весело обнимая лукаво улыбавшуюся, хорошенькую Лоренцу, Калиостро подумал о "северном великане".

   - С одним кончил - пора к другому! - сказал он. - Что было сделано с одним в десять минут, с другим будет сделано в день, быть может, в два, но все же будет сделано...

   Калиостро поехал на верную победу. Несмотря, однако, на всю его уверенность, выдержку и самообладание, при первом взгляде на неприятельскую позицию и на силы противника, он невольно и неожиданно для самого себя смутился. На своем веку он навидался многого: блеск и мрак, нищета и богатства прошли перед ним, и он одинаково свободно и спокойно чувствовал себя как в бедной лачуге, так и в богатейших чертогах. Но никогда еще в жизни не видал он той баснословной, безумной роскоши, какая окружала Потемкина. Да и сам Потемкин среди обстановки, созданной им для себя, показался ему не тем, каким он узнал его. Только теперь, в этих чертогах, он действительно понял всю силу, все значение и смысл великого русского вельможи. Он уже хорошо был знаком с прошлым Потемкина, и его прошлое, вспоминавшееся ему теперь, заставило его отнестись к "светлейшему князю" иначе, чем он относился ко всем людям. Он не притворялся, не играл роли, когда почтительно склонился перед хозяином и выразил ему в отборных выражениях свое удовольствие быть у него принятым.

   Но прошли первые минуты свидания, и Калиостро уже владел собою и твердо шел к намеченной цели. Он начал говорить, и в своем разговоре выказал не только высокое красноречие, но и действительные познания, блеск ума, живость, находчивость, ясность и глубину мысли. Потемкин слушал его с возрастающим вниманием, слушал как самую интересную книгу, которую до сих пор никогда не приводилось ему читать. Новый мир, таинственный, мистический, полный самой оригинальной красоты, открывался перед ним; лучшие грезы его юности возвращались снова, но уже не в прежних неопределенных и неуловимых очертаниях, а в яркой, осязаемой одежде. Таинственный иностранец, показавший ему большие чудеса, открывший перед ним даже двери загробного мира, теперь говорил ему о такой власти, перед которою власть, им достигнутая, была жалким ничтожеством. Чародей убеждал его - пресыщенного, скучавшего, не находившего себе покоя, не видевшего перед собою цели, - что есть иная жизнь, исполненная еще никогда неизведанных им наслаждений.

   И он невольно верил чародею, не мог он не верить, после того что было, чего он был свидетелем. Да, он