Славутинский Степан Тимофеевич - Мирская беда

он сам всячески старался подавить его в себе. Так было и теперь: чувство это опять пробудилось, и никогда, может быть, не сжимало оно так болезненно душу Михаила Силуяныча. Он сердито отказался от чаю, не велел подавать себе ужина и отпустил тотчас же всех, и голову, не сказав ему ни слова на прощанье. Затем он позвал к себе своего рассыльного.

   - Спиридонов! - сказал он ему. - Приготовь мне постель поскорее, а потом... нет! после постель, а теперь отпусти домой Терехина, да вели проводить его...

   - Слушаю-с,- отвечал сурово рассыльный.

   Спиридонов не замедлил исполнить это приказание, но как ни скоро он повернулся, а Михайло Силуяныч остался недоволен медленностью рассыльного.

   - Как ты долго! - заметил он брюзгливо.- Ну, что?.. как там?

   - Отпустил Терехина,- отвечал рассыльный.

   - Говорил он что-нибудь?..

   - Ничего не говорил...

   Худо спалось в эту ночь нашему администратору, дурные сны ему виделись.

   Проснулся он рано и тотчас же приказал запрягать лошадей. Вороненкова он и теперь принял нехорошо: ни одного почти словечка не промолвил с ним, никаких приказаний не отдал и только что беспрестанно спрашивал: "Готовы ли лошади?" - а наконец и в дорогу отправился, не напившись даже чаю.

   На дворе было уже светло, когда он выехал, и это сердило его тоже: почему-то неловко казалось ему ехать теперь на глазах байдаровцев; однако никто почти из них не попался ему на длинных улицах огромного селения: все жители Байдарова, бывшие на этих улицах, прятались по дворам при проезде окружного, он заметил это и еще более смутился.

   "Скотина Вороненков! - стал он думать о вчерашней истории.- Пожалуй, и сам виноват в ссоре с Терехиным, а меня вот ввел... Жаловаться будет старик, наверное будет... меня, конечно, ничего, ведь не съедят же за какую-нибудь оплеуху мужику.... А все как-то..."

  

  

   В доме Терехиных, кроме детей Ивана да работника, никто не спал в ожидании возвращения старика. Катерина сидела в уголку у печки и шептала про себя какие-то молитвы. Неподалеку от ней сидела Алена и, задумавшись, гладила русую головку старшего сына своего, который спал себе спокойно на голой лавке. Иван же беспрестанно выбегал на двор и на улицу послушать и посмотреть, не идет ли отец. Никому из них не шло в голову домашнее дело, и ни за какую работу не могли они взяться, а все как будто ждали чего-то особенного, небывалого и страшного. Но вот мимо окон послышались тяжелые, медленные шаги, брякнуло кольцо у калитки, и заскрипела она, отворившись.

   Иван опрометью бросился вон из горницы и на дворе еще встретил старика.

   Прокофий вошел тихо, бледный и тяжко дыша от усталости. Не взглянув ни на кого из домашних, он прямо прошел к столу в переднем углу и уселся у края стола. Но через минуту он - приподнялся, взглянул на образа, медленно перекрестился три раза и опять сел, закрыв глаза рукою.

   - Что ты, Прокофий Григорьич? что ты это, родимый?.. али неможется тебе?..- стала спрашивать Катерина, подойдя к нему.

   - Вот, Катерина,- сказал он вдруг, подняв голову и устремив на жену свою глаза, горевшие лихорадочным огнем,- вот на старости лет, на восьмом десятке, может на самом-то конце, привелось мне за правду мирскую...

   Он не мог договорить, и долгий стон закончил слова его.

   - Господи! - воскликнула Катерина.- Что ж такое приключилось?

   - Он ударил меня!- грозно молвил старик и встал с места и вытянул обе руки, как будто хотел схватиться с оскорбившим его человеком.- Слышите?., ударил!.. О, господи!., тяжко как!., когда за правду хочу я стоять!..

   - Кто ударил? кто? - вскричали Катерина и Иван.

   - Окружной!.. Вороненков-злодей поругался над моей старостью... Он это заставил!..

   Последние слова он насилу выговорил: так ослаб его голос от волнения; он замолчал, опустил голову на руку и задумался. И никто не нашел слов, чтобы продолжать разговор с стариком. Катерина, тяжело дыша, глотала слезы и всячески старалась удержаться от стонов и рыданий. Иван стоял подле отца ни жив ни мертв: его, как гром, поразило это известие. Алена ушла в другую горницу; грудь ее разрывалась от тоски, и она горько плакала. Так прошло немало времени. Наконец старик подошел к Катерине и сказал ей:

   - Спать тебе пора, Катерина, и всем пора!.. Не сокрушайся ты... Видно, так богу угодно... Ну, ступай же, Катерина, вот и я пойду... Помолюся пойду... авось-либо...

   Он ушел в свою маленькую каморку и заперся там. Целую ночь он не спал. Голова его горела, ему крепко неможилось: то жаром, то холодом всего его обдавало. И горькие мысли беспрестанно волновали его душу. Он не мог отогнать их, не мог успокоиться хоть на минуту. Принялся было он за любимое свое чтение, псалтырь, но должен был отложить святую книгу: мрачная дума, как бы насильственно врываясь в его разгоревшуюся голову, влекла его к иным, житейским предметам.

   Он стал вспоминать о всей своей жизни, о долгом труде, давшем ему довольство и покой, - все припомнил, и вдруг представилось ему, что он грешник великий, что трудился он для себя одного, позабывая сирого и нищего, не возлюбив их довольно по закону божию,- и правда его не вставала за правду мирскую, что за то бог и наказывал его смертью детей... И при таких мыслях унывала душа его, и он твердил покаянные псалмы и молитвы, которых много знал, по обычаю всех грамотных байдаровцев, обыкновенно под старость делающихся начетчиками.

   А там припоминались ему. Абрамка-племянник, старый хворый отец его и всякие неправды Вороненкова, и гнев волновал его...

   Долго шла эта ночь, и много надломила она силы крепкого старика.

   К утру сон посетил его ненадолго. То был тревожный сон. Снилась ему темная ночь; в тесном пространстве, ограниченном мглою, двигались и мешались в диком, непонятном смятении, и все как будто на одном месте, ряды особенных голов человеческих, а лиц не видал он; и над этою тесною массой голов вдруг вскидывалось множество рук, как будто то были утопленники, в последний раз всплывавшие наверх втягивавшей их в себя бездны... Это явление возмущало страшною тоской душу Прокофья. О, как жаль было ему и этих утопленников, и все эти головы! Все эти головы были родные ему!..

   Но вот сквозь густую мглу внезапно мелькнул яркий луч... И Прокофий начал всматриваться в ту сторону. Там, далеко-далеко, явились пред ним другие толпы людей, и видны были ему лица их в слабых очертаниях. Широко расстилались там тучные пажити, луга пространные и зеленые; многоводные реки их орошали, и над всем пространством светозарно сиял свет незаходимый...

   "О, свете тихий славы твоея, господи!" - с отрадою произнес старик несколько раз, и с этими словами проснулся.

   Но светлое видение не воскресило его телесных сил. С самого утра болезнь так одолела Прокофья, что он не мог уже встать с постели. Страшно перепугалась Катерина, видя его в таком положении. Он заметил это и стал утешать ее.

   - Ну, что ты это? словно впервой видишь больных-то? - говорил он ей.

   - Да и то - ты впервой так-то.

   - Ну, что ж!.. А ты без времени не тревожься. Ведь коли б конец мой пришел, я бы и сам чувствовал, а то нет, кажись... Вот погоди, Катерина, дела-то я еще не сделал... Живой об живом и думает,- примолвил он задумчиво.

   Чуть только день занялся, соседи и родные почти беспрестанно стали навещать дом Терехиных. Шепотом расспрашивали они Катерину, Алену и Ивана о том, что такое вышло у старика с окружным. Все происшествие было известно им в подробности, но все-таки хотелось им узнать еще подоскональнее. "Ведь жалеючи вас спрошаем-то",- говорили докучливые гости. Шепот в соседней горнице тревожил иной раз больного, и вспадало ему на мысль велеть, чтобы никого не пускали; однако он не сделал этого.

   Один раз, как не было посторонних, Иван сказал ему:

   - Батюшка, а лучше бы не пускать... Ты как скажешь? А то ведь оченно неспокойно тебе.

   - Нет,- отвечал Прокофий,- оставь,- они не помеха.

   "И то,- подумал он,- пускай их ходят: и надо им про все знать..."

   Весь этот день он был очень слаб, но духом спокоен.

   С домашними, даже с любимым своим внучком, он говорил мало. Думал все он, как бы поскорее оправиться, чтобы за дело приняться; мысль о деле никак не покидала его. А мысли о злобе Вороненкова и о вчерашнем оскорблении он отгонял от себя: на это он имел еще довольно душевной силы. Изредка вспоминал он об умерших детях и братьях, но и с этими грустными воспоминаниями он мог еще совладеть, прибегая тотчас же к молитве. Душа его отдыхала теперь.

   Перед вечером, когда все посторонние разошлись наконец, он позвал к себе Ивана и велел ему читать вслух псалтырь. Все его мысли направились на молитву и с особенною отрадой останавливались на следующих стихах которые заставлял он повторять себе по нескольку раз:

   "И изведет, яко свет, правду..." "Господь крепость людям своим даст..." "Кротции же наследят землю..."

   Стало смеркаться, и Прокофий впал как будто в дремоту. Заметив это, Иван и Катерина, тоже слушавшая чтение, вышли потихоньку. Но дремота старика была только на несколько минут. Вдруг обхватило его тоскливое чувство; какая-то неясная, но грозная мысль пронеслась в душе его: великий ужас напал на нее: то было предчувствие смерти. В тоске он стал метаться и кликать: "Подите вы все сюда!.. подите скорей!.."

   Когда взошли к нему Катерина, Иван, Алена и Гриша, старик велел подать побольше свету; зажгли две свечки, кроме лампады перед образами, но ему все было темно: глаза его беспрестанно застилались мраком.

   - Ох! тяжко, жутко мне что-то... страшно...- говорил он чуть слышным голосом.

   И, только положив руку на голову старшего внучка, которого подвела к нему Алена, он успокоился. Долго он молчал и не отвечал даже на робкие вопросы Гриши. Казалось, он опять несколько задремал. Так прошло часа два.

   Но вдруг он порывисто приподнялся и, быстро смотря на всех, сказал Катерине:

   - Катерина! помнишь, о чем я говорил тебе?.. Вот время пришло...

   Она не поняла этих слов и не знала, что отвечать.

   - Ты останься, а вы выдьте,- молвил он с некоторым нетерпением. Потом, как все вышли, он продолжал: - Час воли божьей!.. Катерина! я скоро умру, может ноне же...

   Она вся задрожала от ужаса и скорби.

   - Господь с тобою! - говорил он.- Воля божья великая, смерти не минуешь. Пошли за отцом Алексеем. Скорей, пока могу, пока память есть!.. Ох! коли б сподобил господь причаститься святых тайн!

   Рыдая в голос, Катерина выбежала, чтобы послать за священником, а старик закрыл глаза и опять заметался в томлении.

   Скоро пришел отец Алексей. Исповедуясь перед ним, Прокофий вспомнил все дела своей долговременной жизни, сознал прегрешения свои, раскаялся в них с сердечным сокрушением и всем врагам своим простил. Потом он причастился с чистой верою и любовью к богу, с твердой надеждою на великое милосердие его в будущей жизни. Умилительно совершился священный обряд. И после него стало легко на душе Прокофия.

   Когда священник ушел, старик позвал к себе одного Ивана и сказал ему:

   - Умираю, Ваня... послушай же меня перед концом моим. Слушал ты меня завсегда, а как меня схоронят-то, станешь ли помнить твердо, что скажу теперь?

   - Батюшка! не выду из воли твоей николи! - отвечал Иван, плача.

   - Буди же милость господня над тобою!.. Слушай, Ваня: дела не начинай с Вороненковым - тебе не под силу... Господь отплатит ему за все! Может, уж близко время, и не будет ходу таким-то злым неправдам. За меня не вступайся, Иван, а за мир вступиться - труд это великий; вот и мне пришелся он не под силу. О, господи! знать недостоин я был... Правду твою не скрыл в сердце моем, но поздно пришел в разум истины!..- Старик грустно задумался на минуту; потом опять начал говорить сыну: - Перепишися ты хоть в Суходол, в купцы; достаток у тебя будет немалый; там будет, кажись, повольготнее здешнего. Трудися честно и право, живи по закону, по-божьи, никого не обидь, помогай сиру и нищу. Детей возрасти в страхе божием, да отдай их в науку хорошую, учение - свет и добро, с учением будет способней. Да береги ты Гришу-то, ради господа! Ну, позови теперича всех.

   Благословивши семейных, он простился с ними и со всеми, кто тогда был из посторонних, снова набравшихся в дом Терехиных при известии, что старика причащали.

   Но все труднее и труднее становилось ему говорить; черты лица его сделались неподвижны и мертвенны; только в глазах, иногда быстро оглядывавших все, еще светился луч жизни, но и они стали потухать. Прерывистым голосом сказал он, чтобы перенесли его под образа, да велел Ивану опять читать псалтырь у его изголовья.

   Дрожа от великой скорби, Иван начал читать псалом за псалмом, и скоро посторонние присутствующие заметили, что старик как будто говорит что-то: то были отрывистые слова молитв.

   - Память отошла... кончается...- шептали промеж себя соседи.

   Между тем Катерина беспрестанно впадала в беспамятство. Горесть ее была неописанна. Соседи и родные решились насильно вывести ее в каморку Прокофьеву, чтобы она не помешала душе умирающего оставить тело. В горнице, где лежал умирающий, находились: Иван, все читавший псалтырь, Федот Суслов, горько плакавший в уголку, и еще человек шесть родных, которые хранили глубокое молчание, часто крестились и тяжело вздыхали, да иногда входила потихоньку Алена, которую влекла сюда какая-то необоримая сила; вместе с нею входил и Гриша, которого она не могла заставить оставаться с Катериною: так жалобно и убедительно просил он пустить его к дедушке.

   И вот Грише показалось, что дедушка зовет его.

   - Матушка! - шепнул он Алене.- Дедушка меня зовет.

   - Почудилось тебе,- отвечала она.

   Но в эту минуту глаза Прокофья широко раскрылись, ярко вспыхнули, быстро все оглядели - и он явственно для всех присутствующих произнес:

   - Гриша! Алена! - нате... возьмите...

   Гриша и Алена хотели было кинуться к нему, но несколько рук удержали их.

   - Что ты, Алена? опомнись, да перекрестись! не подходите ни за что! - заболтали шепотом соседи и родные, усердно крестясь.- Господи Христе! чтой-то такое он отдает? Чай, знаешь, что эвто худое дело!.. ох, родимые, худо!.. вот уж не чаяли, а старик-то, знать...

   - Нате, возьмите!..- повторил умирающий, и в этих словах слышалось что-то грозное.

   Алена мгновение колебалась, но, перекрестившись, она почти вырвалась от удерживавших ее людей и быстро подошла к Прокофью вместе с Гришею.

   - Батюшка! - тихо сказала она, наклонившись над ним.- Мы здесь! Батюшка! во имя божие благослови нас!

   - Господь над вами! - произнес он, для них только слышным голосом, и протянул руку свою, едва приподнимая ее, над их наклоненными головами. Иван тоже кинулся к нему, но в то же мгновение Прокофий испустил дух, и на устах его мелькнуло какое-то радостное чувство.

  

  

   Впервые - Современник, 1859, No 6, печатается по изд. Повести и рассказы С. Т. Славутинского. М., 1860.

  

   ¹ Кличка, данная по аналогии с шутом Балакиревым, излюбленным героем народных лубочных картин.

   ² Свековать - отжить, состариться.