Северин Н. - Авантюристы

   - Спит, голова болит, как всегда, когда нам охота повеселиться.

   Затем, нагнувшись к своей даме, он прошептал ей на ухо, должно быть, нечто очень забавное, потому что она громко расхохоталась.

   Начался ужин. Гости больше пили, чем ели, а так как и во время катания было немало опорожнено бутылок, у многих вскоре закружилась голова, и безобразный шум, поднятый заплетавшимися языками, грозил ежеминутно перейти границы приличия.

   По временам шум покрывали звуки оркестра. Не дождавшись десерта, великий князь велел подать трубки, и вскоре обширный покой, с высоким потолком, разрисованным итальянским художником, наполнился таким густым дымом, что в нем тонул запах цветов и меркнул блеск свечей. Сидевшие за столом с трудом различали друг друга, и, должно быть, это придало им смелости, потому что в различных концах стола начали раздаваться песни. Напевал что-то тонким фальцетом и хозяин, нагибаясь все ближе и ближе к своей соседке, а между теми немногими, что оставались трезвыми среди всеобщего веселья, завязывались вполголоса разговоры, не имевшие ничего общего с настроением большинства.

   С тревожным выражением на умном лице передавал пожилой вельможа своему соседу, такому же старику, как и он, про нерасположение к наследнику престола в войске и про меры, которые надлежало бы принять против неблагонамеренных сорванцов, разжигавших это нерасположение. А молодой офицер шепотом рассказывал своему товарищу о том, что произошло в Петербурге часа два тому назад, в то время, когда они беззаботно пировали с великим князем и его свитой в загородном домике.

   - Орловым и ребятам их это на руку.

   - Все они от радости с ума сошли. Завтра непременно Алешу проведаю.

   - А я так сегодня к нему заеду. Поди, чай, не спят.

   - Где спать!

   - А здесь никто еще про это не знает? - спросил первый офицер, с любопытством оглядываясь по сторонам.

   - Никто. Им было бы не до безобразий, если бы они знали. И она не знает...

   - Ну, завтра и до нее дойдет...

   И, как в сдержанной беседе стариков, так и в оживленном шепоте молодых офицеров все чаще и чаще повторялось слово "она", под которым подразумевалась всем им знакомая и всех так или иначе интересовавшая личность. И все с большим и большим отвращением взирали трезвые на распущенных пьяных.

   Голоса возвышались, позы становились бесстыднее, дамы позволяли себя обнимать и с посоловевшими глазами и бессмысленными улыбками слушали безобразные пошлости, расточаемые им кавалерами. Наконец великий князь заговорил о прусском короле.

   - Я горжусь дружбой Фридриха больше, чем званием наследника русского престола. И напишу ему это, чтобы он знал, что может на меня рассчитывать.

   Один из старых вельмож шумно поднялся с места и вышел из комнаты. Его примеру последовали другие. Стол опустел. Гости, один за другим, покидали его, и на подъезде все чаще и чаще стали раздаваться голоса лакеев, выкрикивавших кареты своих господ.

   Выехала наконец со двора и последняя карета. Ворота заперли. Великий князь, опираясь на свою подругу, прошел, пошатываясь в свою опочивальню, со стола все убрали, свечи погасили; измученная прислуга разошлась, и дворец погрузился в покой и тишину, в то время, когда утренняя заря уже начинала разливаться по небу, и на востоке заалела розоватая полоса, предвестница солнечного восхода.

   Из маленькой двери, скрытой в кустах, вышел юноша, закутанный в темный длинный плащ и в шляпе, надвинутой на лоб, и торопливо прошел через палисадник в густую липовую аллею, примыкавшую к парку. Тут он распахнул плащ, откинул шляпу на затылок и, полною грудью вдыхая в себя свежий, ароматный воздух, зашагал дальше твердой, уверенной походкой и не озираясь по сторонам. Здоровый румянец играл на его щеках, глаза весело сверкали, на губах блуждала жизнерадостная улыбка.

   Не доходя шагов пятидесяти до калитки, юноша стал прислушиваться и, услышав топот коней, отчетливо раздавшихся среди царившей кругом тишины, быстрее прежнего направился туда, откуда доносился этот топот. Вскоре до его ушей стали долетать голоса.

   - Ну, теперь скоро и выйдет, - произнес знакомый голос.

   - Дай-то Бог! Никогда не ждал я ее с таким нетерпением, как сегодня! - воскликнул другой.

   - Для чего ждете вы меня с таким нетерпением, Григорий Григорьевич? - с веселой усмешкой спросил молодой человек, выступая из-за деревьев перед двумя всадниками, поспешившими соскочить с коней при его появлении.

   - О, ваше высочество! У нас такие интересные новости! - воскликнул Орлов.

   - Какая была манифестация! Вы представить себе не можете! - подхватил с не меньшим оживлением его товарищ.

   - Значит, княгиня Екатерина Романовна была права? - меняясь в лице, спросила цесаревна.

   - О! Она вовсе не того ожидала! Такого счастья никто, никто не ожидал!..

   - Хорошо, хорошо. Вы мне все это расскажете, дорогой. Где моя лошадь? - слегка дрогнувшим голосом спросила цесаревна.

   Вслед за тем она, сбросив плащ, ловко прыгнула в седло и крупною рысью выехала в поле. Барский с Орловым последовали за нею.

   С полчаса скакали всадники молча, и только у реки цесаревна остановила свою лошадь.

   - Какая же была манифестация в театре? - спросила она с улыбкой.

   - Самая для нас выгодная, - начал было Орлов, но Барский не дал ему договорить.

   - Государыня представила маленького великого князя войску, и оно с неописуемым восторгом приветствовало его! - начал он объяснять прерывающимся от восторга голосом. - Императрица остановилась перед взводом, держа великого князя Павла Петровича за руку. Тут она толкнула его вперед и с восхищением смотрела, как старые воины, помогавшие ей вступить на родительский престол, старые усачи, поседевшие в боях за нее и за родину, кинулись целовать великого князя, брали его на руки, передавали друг другу и кричали ему "ура", как своему природному наследнику! Тут наших было много, и тоже подняли крик... Да, это была манифестация! Все это поняли! Все поняли, что государыня передает ему престол и просит своих верных слуг служить ему так, как они служили ей! У всех были на глазах слезы. А сама она навзрыд плакала... от умиления и восторга... Давно не была она так популярна, как в эту минуту! Она исполнила волю своего народа, слилась с ним душой!

   - Ура! - крикнул вне себя от восхищения Орлов.

   Цесаревна побледнела. Ее волнение было так сильно, что она не в силах была произнести ни слова. Но как выразителен был взгляд, который она останавливала то на одном, то на другом из вестовщиков!

   - Повторите мне еще раз то, что вы сейчас сказали, князь: я не могу себе еще вполне объяснить... не могу понять. Повторите мне это еще раз! - проговорила она дрогнувшим голосом.

   Барский поспешил исполнить ее желание. А она слушала его, пытаясь, может быть, вызвать в воображении сцену, которую ей описывали и которая должна была иметь огромное влияние на дальнейшую ее судьбу.

   - И вы думаете, что это впечатление не забудется? - спросила она после небольшого молчания, овладев собою, одни только глаза ее продолжали выдавать радость, наполнявшую ее душу.

   - О, ваше высочество! Вы бы этого, не спрашивали, если бы как мы, присутствовали при этой сцене! - воскликнул Барский. - Вы ни минуты не сомневались бы, что все, как один человек, поняли желание... что я говорю!.. приказ императрицы, и в сердце своем поклялись его исполнить! Восторг был всеобщий.

   - Ура! - снова закричал Орлов. - Вот увидите, что скоро во всей гвардии не останется ни одного человека, который не был бы с нами!

   Чтобы скрыть волнение, опять начинавшее овладевать ею, цесаревна подняла хлыст, и ее лошадь помчалась галопом. Только движением да свежим воздухом, который она прорезывала стрелою, могла Екатерина успокоить нервы. Когда, проскакав не останавливаясь верст шесть по дороге, залитой восходящим солнцем, она начала сдерживать коня и обернула свое раскрасневшееся лицо к спутникам, в ее глазах, кроме удовольствия дышать свежим воздухом среди душистых лугов и весело пробуждавшейся природы, ничего нельзя уже было прочесть. Это выражение было знакомо им: они видели эту жизнерадостную улыбку и раньше, во время ее любимых прогулок верхом в мужском седле и в мужском платье, вдали от стеснений придворного этикета, в обществе избранных друзей. Надо было обладать проницательностью князя Барского, чтобы подметить новое выражение в ее глазах и улыбке.

   - Отдохнем тут немного и поедем назад, - сказала цесаревна, опуская поводья и принимая на седле непринужденную позу. - Солнце уже высоко, дай Бог вернуться без неприятных встреч! Да и вам пора домой, князь. Вот вам письмо к графу де Бодуару, - продолжала она, расстегивая несколько пуговиц камзола, вынимая спрятанный на груди конверт и подавая его Барскому.

   Последний не мог удержаться от недоумевающего взгляда - конверт был запечатан. Это случилось в первый раз, с тех пор, как великая княгиня посылала письма за границу через него.

   - Ваше высочество, найдет, может быть, нелишним что-нибудь прибавить к этому письму после того, что произошло, - спросил он.

   - Уж вы от себя прибавите, князь. Я свидетельницей происшествия не была: вы лучше меня сумеете описать все это. Спрячьте это письмо и поезжайте себе с Богом, меня проводит Григорий Григорьевич. Что же касается до послания графа, то я прошу у вас позволения оставить его у себя. Оно очень интересно... это послание, - продолжала цесаревна с усмешкой. - Граф позволяет себе ставить нам условия; он по-видимому опасается, что услуга, которую мы у него просим, не будет нами впоследствии достаточно оценена? Но пусть он успокоится: мы в свое время сумеем вознаградить всех наших друзей по-царски. Что же касается до его намеков относительно наших счетов с Польшей, то не мешало бы ему напомнить слова императрицы Елизаветы Петровны, когда она была еще цесаревной и когда за содейство вступлению ее на родительский престол Франция истребовала от нее уступок для Швеции. Вы помните эти слова, князь?..

   И, не дожидаясь ответа, она произнесла, торжественно возвышая голос: "Лучше отказаться от престола, чем поступиться плодами победы моего незабвенного отца под Полтавой". Она на мгновение смолкла, а затем, встретив испуганный взгляд Барского, прибавила с усмешкой, кивая на письмо, которое князь в недоумении держал в руке: - К сожалению я не могу выражать такие мысли представителю иностранной державы; мне предлагают только денег взаймы, а не корону.

  

  

   Никогда еще Клотильда не посещала так часто своих родственников в Париже, как в это лето. Недели не проходило, чтобы Углов не проводил с нею нескольких часов. Но в первое время эти свидания происходили всегда при свидетелях, и он не мог предложить ей вопрос, не перестававший вертеться у него на уме с той минуты, как он увидел ее в Версале. Этот вопрос так мучил его, что ему казалось, что он успокоится тогда только, когда узнает, как попала Клотильда в маленький садик среди дворцовых строений? Он до сих пор никому не говорил об этой встрече, ему казалось, что это будет предательством пред Клотильдой; надо, чтобы она сама ему доверила тайну, которую ему нечаянно удалось отчасти раскрыть. А между тем время шло, и он все еще ничего не знал. Клотильда приезжала иногда на несколько дней, они виделись за столом, в присутствии супругов Потанто, а также в саду при доме, но ни тут, ни там нельзя было заводить речь о том, что мучило Владимира Борисовича: каждую минуту могли помешать.

   Наконец ожидаемый с таким нетерпением случай представился: Углова попросили проводить Клотильду в монастырь, в котором она воспитывалась.

   Они долго шли молча; Углов не знал, как приступить к мучившему его вопросу, а она, тоже чем-то озабоченная, шла, не поднимая на него взора. Наконец, когда они вошли в узкий и темный переулок, Владимир Борисович набрался смелости и со смущенной улыбкой сказал Клотильде, что видел ее три недели тому назад в Версале.

   - Где? - сорвалось у нее с языка, и, не дожидаясь ответа, она продолжала, - как вы туда попали? Я была уверена, что вы никогда не были в Версале. Дядя, не дальше как вчера, жалел, что до сих пор ему не удалось показать вам фонтаны...

   - Я ездил в Версаль по личному своему делу и попрошу вас сохранить это в тайне, - с усиливающимся смущением объяснил Углов.

   Девушка сделалась серьезна.

   - Раз вы имеете основание желать, чтобы этого не знали, мне нет надобности говорить про это, - промолвила она.

   - Я видел вас из окна: вы держали в руках, книгу и цветок, на вас было белое платье... вы долго смотрели на него, а я - на вас...

   - Я вероятно думала об уроке, который не успела приготовить и за который мне на другой день досталось от дяди, - заметила она с улыбкой.

   - Кто этот дядя, которого вы так боитесь? - продолжал спрашивать Углов.

   - Дядя, у которого я живу, брат моей матери, аббат Паулуччи...

   - Секретарь графа де Бодуара?

   - Да. А вы разве его знаете?

   - То есть я про него слышал, - поспешил Углов поправиться и неловко прибавил: - А вы все еще учитесь?

   - О, да!

   Они дошли молча до конца переулка.

   - Как я была здесь счастлива! - заметила Клотильда, указывая на дубовую, обитую железом дверь, черневшую в углублении между потемневшими от времени мраморными колоннами, которые украшали фасад старинного дома, пожертвованного церкви еще в царствование Генриха IV.

   Клотильда позвонила, раздались поспешные шаги привратницы, тяжелая дверь, беззвучно растворившись, чтобы ее пропустить, тотчас же снова затворилась, и Углов остался один на улице.

   На обратном пути прерванный разговор не возобновлялся. Клотильда казалась такой озабоченной, что он не смел заговаривать с нею.

   С каждым днем эта девушка интересовала его все больше и больше. Ни на одну из женщин, которых он знал, она не была похожа. Сдержанная и серьезная не по летам, она была чиста и наивна во многом, как ребенок, а вместе с тем, после каждого разговора с нею, ему приходилось дивиться ее познаниям. Никогда не испытывал он охоты учиться и не понимал, какое удовольствие находит Клотильда в изучении истории, геральдики, дипломатических отношений Франции с другими державами.

   - И чему вы учитесь? Вы ведь уже все знаете? - со смехом спрашивал он у нее, встречая ее в саду всегда с книгой в руках.

   - Вы шутите: разве можно все знать? - возражала она с живостью и с одушевлением принималась объяснять ему, как ей еще много надо прочитать, чтобы быть в состоянии судить о том, что происходит на свете.

   - Но для чего вам это знать? - удивлялся Углов. - У нас все женщины, да и большая часть мужчин живут, ничего такого не зная, и, право же, несчастными их нельзя назвать.

   - И у нас также, - сознавалась Клотильда, - но я должна знать больше других...

   Она умолкла, а Владимир Борисович не смел настаивать. Чем ближе сходился он с нею, чем больше узнавал ее, тем сильнее боялся возбудить ее недоверие, показаться ей нескромным.

   Новых знакомств ему не представлялось случая заводить. Супруги Потанто вели замкнутую жизнь. С тех пор как Углов поселился у них, всего только два раза были посетители. И какие странные! В первый раз, в конце июня, постучал в дверь какой-то должно быть, иностранец, судя по костюму и по выговору. Он спросил, дома ли Шарль Потанто, и, когда ему ответили, что хозяин в своей лавке и придет к обеду, попросил передать ему, что он зайдет еще раз поздно вечером. И действительно часу в одиннадцатом, когда уже все огни на улице были погашены, он явился и с час беседовал с хозяином дома, в кабинете. Служанке приказано было в обычное время лечь спать, и госпожа Потанто сама подавала гостю холодный ужин, заранее приготовленный.

   На другой день, за завтраком, Потанто заявил, что получил хорошие вести о брате.

   - Он здоров и отправился в Россию. Проведет там месяца два и приедет к нам, - весело продолжал он и, обратясь к Углову, прибавил: - Мишель просит вас потерпеть до его приезда: он про вас не забудет.

   Затем, не стесняясь присутствием жильца, Потанто стал распространяться о том, что происходит в России, о возрастающем нерасположении к наследнику престола, об усиливающейся с каждым днем партии цесаревны. При этом то муж, то жена исподтишка поглядывали на Углова, как бы для того, чтобы судить о впечатлении, которое их слова производят на него.

   Владимир Борисович очень скоро понял, к какому разряду общественных деятелей принадлежат ему новые друзья. Все они служили тайными политическими агентами, а так как и сам он случайно попал на эту службу, то понятно, что другое общество он не мог и иметь. И мало-помалу, по мере того как он знакомился с этими людьми, их жизнь и деятельность стали интересовать его. Чего только не знали эти люди, чего не должны были помнить и предвидеть! Недаром таких агентов, как например Мишель, ценили и берегли.

   Потанто с гордостью рассказывал, что много раз сам король удостаивал Мишеля конфиденциальной аудиенции, что при воцарении императрицы Елизаветы без Мишеля маркизу де Ла Шетарди ничего бы не сделать: он был слишком влюблен в цесаревну, чтобы сохранять необходимое присутствие духа в минуты опасности. Он терялся, когда видел ее на краю бездны, где ждала ее смерть или вечное заточение в монастыре, и ни на что не был способен, кроме как умереть за нее...

   - Умереть, эка штука! Да это всякий сумеет. И кому была бы от этого польза? Его врагам, никому больше! - восклицал в азарте книгопродавец. - Нет, надо так действовать, как Мишель: чтобы и отечеству была польза, и чтобы честные люди не были в проигрыше. А умереть всегда человек успеет. Настоящий политический агент о смерти никогда не думает, и смерть его боится, - прибавлял он с усмешкой. - Для этого надо иметь особенное призвание, как к отшельнической жизни, и существовать только для намеченной цели. Не раз нашему Мишелю случалось, покинув родину на полгода, возвращаться назад через несколько лет и тотчас по приезде снова отправляться в путь. Раз случилось так, что, приехав в Париж на неделю, он все время прожил в Версале и уехал обратно в Россию, не повидавшись с нами! Он был уже далеко, когда мы получили подарки, которые он привез для нас из Петербурга. Нарочно не доставил нам их раньше, чтобы мы не стали добиваться свиданья с ним. Даже Клотильды он в тот раз не видел, а он ведь любит ее, как родную дочь.

   - И она платит ему тем же, - заметила госпожа Потанто. - Один только Мишель и имеет на нее влияние.

   - Да, да. Не дальше, как на прошлой неделе, я говорил аббату: "Подождите приезда Мишеля, он уговорит ее".

   На этом обыкновенно обрывался разговор, но Углов уже давно понял, что из Клотильды хотят сделать тайного агента, и эта мысль приводила его в отчаяние. Как он сочувствовал ей в ее нежелании вступать на такое опасное и мудреное поприще!

   Как-то раз Клотильда с Угловым провели несколько часов в саду, и она созналась ему, что между прочим учится русскому языку.

   - До сих пор мне казалось, что ничего труднее этого нет на свете, но, с тех пор как вы здесь, мне гораздо легче запоминать русские слова. Я говорю себе: ведь выучились же вы по-французски...

   - Вы учитесь по-русски? - воскликнул Углов. - О, позвольте проэкзаменовать вас! Услышать родную речь из ваших уст, да это - такое счастье, о котором я и мечтать не смел!

   - У нас в семье не я одна занимаюсь русским языком. Дядя Мишель объясняется на нем очень изрядно... Мать моя тоже говорила по-русски, - печально прибавила она, и, как всегда при воспоминании о матери, ее лицо омрачилось.

   Углов поспешил переменить разговор. Он попросил девушку произносить русские слова, которые она знала, или, лучше сказать, воображала, что знала: выговаривала она их так неправильно, что ничего нельзя было понять. Он со смехом заметил ей это.

   - Так учите же меня! - сказала она. - Мне теперь опять хочется ехать в Россию. Если все русские похожи на вас, то мне там, я думаю, будет хорошо и я принесу пользу.

   Углов ухватился за сделанное ему предложение. Лучший предлог оставаться с Клотильдой наедине, слушать ее, любоваться ею нельзя было и придумать. Но его в еще больший восторг приводило то, что он не мог не видеть, что ему платят взаимностью. Со сверкающими от радости глазами заявила Клотильда, вернувшись из Версаля, что дядя-аббат очень был доволен, когда она ему сказала, что мосье Вальдемар занимается с нею по-русски.

   - Он каждый раз спрашивает про вас и несколько раз говорил мне, что вы - очень хороший молодой человек и что к вам можно питать полнейшее доверие.

   Углов ответил, что он очень рад этому. И он сказал правду: про аббата Паулуччи он боялся вспоминать, чтобы не нарушить настроения, в котором находился, в особенности с тех пор как к его личным счетам с этим человеком примешалось опасение, что тот воспользуется своею властью над племянницей, чтобы навсегда разлучить его с нею. Ему стоит только этого пожелать, и Клотильда перестанет приезжать в Париж, пока он здесь. Да и Потанто не посмеет ослушаться могущественного аббата и беспрекословно откажет ему, Углову, от дома по первому требованию брата своей жены. Ему нельзя было не видеть, каким авторитетом пользуется секретарь графа де Бодуара в семье своей сестры.

   Владимир Борисович так боялся встречи с этим человеком, что, когда аббат прислал сказать ему через Клотильду, чтобы он зашел к нему за запиской для получения назначенного ему жалованья, он поспешил ответить, что деньги ему не нужны и что он просит продержать их в конторе графа, пока они ему не понадобятся. И аббат не настаивал.

   От Годино тоже вестей не было; в секретных сношениях с Россией застой продолжался все лето. Ничего больше не слышно было и о Мишеле.

   В конце июля супругов Потанто опять посетила таинственная личность. Углов тотчас же, к величайшему своему изумлению, признал в ней то самое загадочное существо, которое видел у пастора Даниэля, сначала в одеянии женщины, а час спустя - в виде мужчины. На этот раз личность явилась нарядной дамой, в карете, с ливрейным лакеем, и не успели лошади остановиться у входной двери, как она растворила изнутри дверцу и выскочила из экипажа, не дожидаясь, чтобы откинули подножку.

   Углов смотрел на эту сцену из окна, и посетительница так заинтересовала его, что он перешел к другому окну, чтобы видеть, как она, подняв юбки одной рукой, другой стала высокой тростью стучать в дверь, в то время как лакей, прыгнув на запятки, приказывал карете отъехать.

   Не успел Владимир Борисович хорошенько разглядеть сильно раскрашенное худощавое и продолговатое лицо посетительницы, с длинным носом и большими черными, блестящими глазами, под модной шляпой, утопавшей в перьях, как ей отворили. Она порывистым и громким голосом спросила: "Дома Потанто?" - и стремительно ринулась в сени.

   А затем ее повелительный голос раздался в доме:

   - Сейчас же послать за ним!.. Пусть все бросит и бежит ко мне... не могу долго ждать!

   Прибежала хозяйка и стала что-то объяснять, но слова ее нельзя было разобрать.

   - Я заехала в Париж, чтобы видеть его... остановилась у приятельницы... через час уезжаю на почтовых до границы, а там...

   Что было сказано дальше, Углов расслышать не мог, так как хозяйка увела свою гостью в гостиную и затворила дверь.

   Владимир Борисович снова подошел к окну и увидел со всех ног бегущего из лавки Потанто без шляпы. Он придерживал обеими руками парик, чтобы дорогой не потерять его. Но, прежде чем войти в дом, он завернул на двор и, крикнув что-то следовавшей за ним прислуге, юркнул в подвал, где у него хранилось вино. Несколько минут спустя, торопливые шаги книгопродавца раздались по дому, и он вошел в гостиную, из которой немедленно вышла его жена, чтобы побежать в столовую, откуда стали доноситься звон посуды и беготня прислуги в кухню и обратно. Затем хозяйка прошла мимо полурастворенной двери, из которой выглядывал Углов, и, гремя ключами, вошла в кладовую, но через минуту вышла оттуда с банками в руках. Готовилось угощение на славу. Прислуги в гостиную не впустили; госпожа Потанто сама понесла туда тяжелый поднос, уставленный закусками, сластями и винами.

   Дверь за нею затворилась, и Углов начал с нетерпением ждать выхода посетительницы, чтобы поближе рассмотреть ее. Любопытство его было так возбуждено, что он для этого решился пройти в столовую, которую она не могла миновать, возвращаясь в прихожую.

   Добрый час пришлось Владимиру Борисовичу ждать тут. Наконец плотно притворенная дверь, за которой незнакомка совещалась с хозяевами, растворилась, и на ее пороге показалась странная гостья в сопровождении книгопродавца и его жены. Тут она остановилась и громким, неприятным голосом повторила, чтобы Клотильду непременно прислали к ней, как только она приедет в Париж.

   - Мне непременно надо видеть ее сегодня же.

   - Она должна была приехать к обеду; не понимаю, что могло задержать ее, - сказал Потанто.

   - Ночует она у вас?

   - Разумеется. Где же ей ночевать, если не у нас?

   На тонких, подкрашенных губах гостьи зазмеилась ехидная улыбка.

   - Девка на возрасте, за нею вам уж теперь не уследить.

   - Напрасно вы так думаете о нашей племяннице, кавалер, - вступился за Клотильду обиженным тоном дядя.

   - Ну, она столько же теперь ваша, сколько первого красивого молодца, который приглянется ей. Но не в этом дело; скажите ей чтобы она непременно сегодня же явилась ко мне, - прибавила гостья, входя в комнату.

   Тут ее взгляд упал на Углова, и она, как вкопанная остановилась.

   С минуту времени смотрела она на него, не отвечая на его поклон, но с наглою пытливостью разглядывая его с ног до головы, как редкого зверя, а затем обернулась к сопровождавшим ее хозяевам и, указывая на него пальцем, спросила:

   - Это - тот самый?

   - Тот самый, - ответил Потанто.

   - Гм! - буркнула гостья и, не давая никому опомниться, поспешно зашагала решительной походкой, неловко волоча юбки к выходу.

   Потанто проводил ее до кареты, а Углов ушел в свою комнату, откладывая до другого раза расспросы о загадочной личности, при втором свидании поразившей его своими странностями еще больше, чем при первом.

   Что ей нужно от Клотильды? И какое право она имеет так повелительно обращаться здесь со всеми? И почему не показала она вида, что узнала в нем своего соседа за ужином у пастора? У нее несомненно есть важные причины скрывать, что она этой весной была в Блуменесте?

   Потанто ушел в лавку, его жена заперлась в своей комнате, а Углов подошел к выходившему на улицу окну, чтобы раньше всех увидеть Клотильду. Прошло с час в напрасном ожидании, наконец, сегодня был положительно день сюрпризов, к подъезду подкатила карета, и из нее выпрыгнула возлюбленная Владимира Борисовича, в таком нарядном костюме, что он в первую минуту ее не узнал. Все кинулись к ней навстречу и закидали ее вопросами: откуда она? в чьем экипаже и почему приехала так поздно?

   - Мы ждали тебя к обеду, - заметил Потанто, с любопытством оглядывая ее с ног до головы.

   - Прошу извинить меня, но перед самым выездом из Версаля за мною приехала карета от Бланш: пришлось переодеться и ехать к ним на обед.

   Клотильда была чем-то взволнована и радостно возбуждена. Из полурастворенной двери, из которой Углов смотрел на нее, он видел, что она беспрестанно озирается на эту дверь - ожидая его появления, может быть? Никогда еще не казалась она ему такой прелестной и никогда еще не хотелось ему так страстно сказать ей это.

   - Ты обедала у Бланш? - спросила госпожа Потанто.

   - Да. Сегодня ее день рождения. Мы этот день всегда проводим вместе. Мосье Вальдемар дома?

   - Дома. А у нас новости...

   - Какие? - воскликнула девушка с испугом, снова взглядывая на дверь.

   Владимир Борисович понял, что она подумала про него, и его сердце забилось еще большею нежностью к ней.

   - Приезжал кавалер д'Эон...

   Девушка побледнела, глаза ее расширились, и она отступила назад.

   - Он был здесь? Зачем? Что ему надо? - с усилием проговорила она.

   - Он желает переговорить с тобою сегодня вечером и убедительно просит приехать к нему. У него до тебя очень важное дело, - начал было объяснять Потанто, но ему не дали договорить.

   - Зачем вы не сказали ему, что я у него не буду? - запальчиво крикнула Клотильда. - Вы ведь знаете, какое отвращение внушает мне это чудовище!

   - Мы не могли сказать ему это; вспомни, в каких он отношениях с Мишелем.

   - Все равно! меня и дядя Мишель не заставит знаться с ним, когда я этого не хочу, - все так же твердо объявила девушка.

   - Так ты, значит, не поедешь к нему?

   - Ни за что не поеду!

   - В таком случае я сам поеду к нему с извинениями. Скажу, что ты нездорова или не приехала в Париж, - нерешительно проговорил Потанто, посматривая то на жену, то на племянницу.

   - Скажите ему все, что угодно: мне все равно, лишь бы он знал, что я не хочу его видеть! - и, обернувшись к тетке, девушка опять спросила про Углова: - где же мосье Вальдемар? Уж не бежал ли он из дома от этого чудовища? На его месте я непременно убежала бы...

   - Он сейчас был тут...

   - Он, значит, видел его! Мосье Вальдемар, вы наше чудище видели? - с живостью обратилась Клотильда к Углову, который не выдержав вошел к комнату. - Мужчиной он был сегодня или женщиной? - спросила она у тетки, ответив с улыбкой на поклон Углова.

   - Женщиной...

   - Ну, значит, еще противнее! Хотя он и мужчиной ужасен! Не правда ли, мосье Вальдемар?

   - Вполне согласен с вами. Но кто эта личность?

   - Это - известнейший авантюрист нашего времени, кавалер д'Эон. Да неужто-ж вы никогда не слыхали о нем? Вся Европа знает его!

   - Он долго жил у вас в Петербурге, - вставил Потанто. - Правда, это было давно, когда вас еще на свете не было. Но то, что там теперь происходит, так похоже на то, что делалось тогда, что я постоянно впадаю в заблуждение, и мне кажется, что мы живем не в тысяча семьсот шестьдесят втором, а в сороковом году.

   - Ну, тебе только стоит подойти к зеркалу, чтобы убедиться, что ты - не тот, каким был тогда, - со смехом заметила ему жена. - Но быть не может, чтобы вам никогда не приходилось слышать про кавалера д'Эона, - обратилась она к Углову.

   - Я слышал это имя. Но и вы, и мадемуазель Клотильда говорите про эту личность, как про мужчину, тогда как я сейчас видел ее в женском платье, которое он, правда, носить не умеет, - сказал Углов, с улыбкой припоминая угловатые ухватки посетительницы и ее развязные движения.

   - Не правда ли? Не правда ли? - воскликнула Клотильда. - Она просто ужасна, и я боюсь ее! Ни одно существо в мире не возбуждало во мне такого отвращения! - прибавила он с гадливостью. - У меня дыхание спирает в груди в ее присутствии; когда же она дотрагивается до меня, то я ощущаю такое чувство, точно змея по мне ползет. Это и дядя Мишель знает, - прибавила она, - и он ни за что не заставил бы меня ехать к ней, да еще ночью!

   - Делать нечего, надо отправиться к ней с извинениями, - сказал Потанто со вздохом. - И в такую темень! Все из-за тебя, упрямица!

   - Поручите мне это, - предложил Углов. - Темноты я не боюсь, - прибавил он, с улыбкой поглядывая на Клотильду.

   - Ступайте! Ступайте! Когда вы вернетесь, я сообщу вам интересную новость, - заявила она. - Дядя, скажите ему скорее, где найти старую ведьму или старого лешего, а поблагодарить вы после успеете...

   - Благодарить меня не за что - мне ровно ничего не стоит прогуляться, хотя бы на край города, - ответил Углов. - Но прежде мне хотелось бы знать, что она именно такое - мужчина или женщина? Неловко как-то говорить с человеком, не зная этого.

   - Да говорят же вам, что это - ведьма, вампир, леший, черт, все что хотите, только не человек!

   - Полно дурачиться, Клотильда, да только сбиваешь мосье Вальдемара, - остановил племянницу Потанто и обратился к Владимиру Борисовичу: - вы видели ее у нас в женском платье, значит, должны говорить с нею, как с женщиной, и, чем вежливее, тем будет лучше.

   - А, чем меньше, тем еще будет лучше, - прибавила госпожа Потанто. - Передайте ей, что Клотильда прислала нам сказать, что раньше, как в конце будущей недели, в Париже не будет...

   - Она не поверит вам, но это все равно, - подхватила Клотильда. - Главное, не засиживайтесь у нее.

   Углов тотчас же вышел в прихожую и стал надевать шляпу и плащ. Тогда Клотильда, пригибаясь к нему так близко, что он почувствовал ее дыхание на своей щеке, промолвила:

   - Возвращайтесь скорее, мне так хочется скорее сказать вам, что я узнала про вас!

   Владимир Борисович так опешил от этих слов, что, если бы девушка не вытолкнула его из прихожей и не затворила за ним двери, он не в силах был бы сам уйти. В своем волнении он забыл напомнить, что ему не сказали, где найти загадочную личность, к которой он вызвался пойти, но на подъезде его догнал Потанто, чтобы сообщить, что кавалер д'Эон остановился у своей приятельницы графини де Бомон, в ее доме неподалеку от Сэн-Жерменского предместья. Еще раз поблагодарив за услугу, он посоветовал молодому человеку быть осторожным с людьми, которых он увидит у этой загадочной личности.

   - Таких страшных интриганов, как кавалер и его друзья, на всем земном шаре не найти. Я знаю, что осторожности и сдержанности вас учить нечего, но кавалер д'Эон так ловок и хитер, что немого может заставить заговорить, если ему это покажется нужным, - прибавил он.

   Минут через сорок Углов подходил к указанному дому маркизы де Бомон и позвонил у подъезда. Ему отворили не скоро, и он имел время прислушаться к странному шуму, лаю и визгу, раздававшимся, за дверью.

   Наконец вышел слуга в потертом синем с золотом кафтане и в грязном жабо и спросил весьма неприветливо, что ему надо.

   - Госпожа д'Эон здесь остановилась, мне надо видеть ее. Скажите, что я пришел от господина Потанто, книгопродавца, - ответил Углов.

   - Сейчас, войдите.

   Разогнав собак, выбежавших вместе с ним на подъезд, слуга ввел посетителя в обширную прихожую с изваяниями в нишах, с мраморным полом и двумя глубокими окнами, выходившими на обширный, запущенный двор. Тут, оставив его с челядью и собаками, он отправился докладывать о нем и так долго не возвращался, что Углов имел достаточно времени подробно осмотреть окружавшую его обстановку, равно как и людей, которые, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжали коротать время: кто за картами, кто подремывая на скамейках, обитых вылезшим бархатом, некогда пунцового цвета.

   У одного из окон сидел человек средних лет с длинными прямыми волосами, в темной одежде без украшений и с огромными очками на ястребином носу; он так внимательно читал книгу в кожаном переплете, что не поднял головы при появлении Углова. День клонился к вечеру, и сквозь запыленные стекла высокого окна с трудом пробивались лучи заходящего солнца. В растворенную настежь широкую дверь виднелась анфилада высоких зал, некогда, должно быть, великолепных, если судить по живописи потолков и стен да по остаткам позолоты и шелковой обивки на мебели. Теперь все это имело плачевный вид, а закутанные в грязные чехлы люстры, спускавшиеся с потолка, и высокие зеркала, отражавшие всю эту пыль и ветошь, усиливали неприятное впечатление. Собаки тут всюду бегали с громким лаем, на всех кидались, и Углову пришлось бы от них плохо, если бы на помощь к нему не пришла прислуга, специально для животных приставленная и состоявшая из мальчишек в особенной ливрее. Несмотря на обширность и высоту покоев, тут было душно и воняло до нестерпимости. К лаю собак примешивались пронзительный крик попугаев и визг обезьян, бегавших на свободе и беспрестанно вступавших в драку с собаками, несмотря на усилия мальчишек в синих с золотом отрепьях, кидавшихся разнимать их, когда той или другой стороне грозила опасность быть в кровь искусанными и исцарапанными. Кругом стояли такой гам, визг и крик, что ни шагов, ни голосов человеческих не было слышно, и Углов узнал о возвращении лакея, ходившего докладывать о нем, тогда только, когда тот очутился возле него и, возвышая голос, чтобы перекричать какаду, оравшего в клетке в соседнем зале, заявил ему, что кавалер приказал ввести его на свою половину.

   Проговорив это довольно нахально и надменно смерив посетителя с ног до головы, слуга повернулся к нему спиной и, растворив маленькую дверь в коридор, пошел, не останавливаясь и не оглядываясь на следовавшего за ним посетителя до тех пор, пока они не дошли до полуотворенной двери, из которой пробивался тусклый свет. Тут он остановился и, указывая на дверь, угрюмо проговорил:

   - Войдите, вас там проводят к кавалеру.

   Углов переступил порог низкой комнаты, загроможденной самыми разнообразными предметами: нераспакованными тюками всевозможных форм и величин, сплошь покрывавшими пол и мебель, так что негде было ни стать, ни сесть, и стал ждать, чтобы к нему вышли. Но никто не шел, и Владимир Борисович начинал уже терять терпение и подумывать о том: как бы ему отсюда выбраться...

   Вдруг из соседней комнаты донесся повелительный и визгливый голос, в котором он тотчас же узнал голос загадочного существа, известного под именем кавалера д'Эона:

   - Войдите сюда, в дверь, что напротив второго окна... она не заперта, толкните ее посильнее...

   Углов так и сделал и вошел в горницу больше первой. Она тоже была заставлена мебелью и сундуками, но тут было просторнее, стояло большое бюро, заваленное бумагами, а в глубине, за ширмой, виднелась кровать, на которой кто-то копошился.

   - Почему девочка не пришла, как я приказала? - продолжал тот же голос, теперь уже из-за ширмы.

   - Потанто поручил мне передать вам, сударыня, что его племянница не приехала из Версаля и раньше будущей недели в Париже не будет, - ответил Углов, не без труда преодолевая отвращение, которое внушало ему существо, лежавшее за ширмой, и стараясь говорить как можно вежливее.

   Раздался неприятный, пронзительный смех:

   - Ха-ха-ха-ха-ха-ха! Вот враки-то! Я сейчас только от них, часа не прошло. Мне только кровь бросили, и я едва успела лечь в постель. Часа не прошло, а от Потанто уже гонец с враками! Что же он сам не явился, старая обезьяна? Боялся видно, чтобы я не уличила его, старого полишинеля! Ха-ха-ха-ха-ха! Подите сюда! Что вы там стоите болваном? Мне надо поговорить с вами! - повелительно вскрикнула она, внезапно прекращая свой неестественный смех.

   Углов повиновался и сделал несколько шагов к ширме.

   - Ближе, ближе! Мне надо вас видеть! Я встать не могу, мне надо вылежаться, чтобы быть в состоянии завтра, чуть свет, выехать, - продолжала она, в то время как Углов прошел за ширму и остановился у подножия кровати, на которой волновалось тщедушное существо в пестрой, обшитой мехом, женской кофте и в мужском ночном колпаке.

   Даже не заговори она с ним первая и будь в комнате еще темнее, Владимир Борисович узнал бы ее по пронзительному, пытливому взгляду, который она устремила на него и от которого ему сделалось жутко.

   - Мамзель отказалась придти ко мне? - спросила она, не спуская с него взора.

   - Я имел честь доложить вам, по какой причине она не может исполнить ваше желание, - ответил Углов.

   - Ну, пусть будет так. Вас послали, вы должны говорить так, как вам приказали. Но я требую, чтобы вы и мое поручение исполнили в точности, слышите? - строго прибавила она. - Слушайте же, господин вестовщик. Вы скажете от моего имени Потанто, что он сам - дурак и что жена его - идиотка. Я это всегда подозревала, но сегодня окончательно убедилась в этом. Да. Я желала их племяннице счастья. Слушайте дальше, - отрывисто отчеканивая слова, повелительно продолжало странное существо. - Мне в настоящее время нужна именно такая девчонка, как она, смазливая, неглупая, которая знала бы английский язык, как свой собственный. Из нее под моим руководством вышел бы человек, настоящий, такой, как я. Но все эти Паулуччи - болваны, все без исключения! Не противоречьте мне, вы ничего не знаете и должны учиться у старших, если хотите быть на что-нибудь годны! - выкрикнула она визгливо, хотя Углов и в мыслях не имел спорить с нею, и думал только о том, чтобы скорее от нее уйти.- Все! Все! А секретарь де Бодуара глупее их всех, вместе взятых. Про Потанто я не говорю. Он звезд с неба не хватает, но он - брат Мишеля, а уж одно это много значит. Но эти Паулуччи! Черт бы их совсем забрал! Все кретины до единого! Про их пресловутую Леонору не слышали? Ну, так я скажу вам: в самый разгар нашей деятельности, когда при неудаче нам всем грозила смерть: маркизу, Дугласу, Караваку, Мишелю и первым делом, конечно мне... она вздумала влюбиться в безмозглого дурака, в любимца Бирона! Чуть-чуть не погубила она нас всех, эта дура Леонора! И дочь ее - в нее же... Из нее хотят дипломатического агента сделать... Да моя старая туфля больше способна на это, чем она... Зачем вы живете у Потанто? Неужели эти буржуа еще не надоели молодому человеку, у которого еще вся жизнь впереди? Надо пользоваться молодостью, чтобы приготовить себе положение под старость, прист