ла все та же нестерпимая боль. Потом в сознание вошло: "Ну, когда ж кончится? Когда? Ну, когда?!" Боль стала утихающей, замирающей, словно уходила прочь, умирала... Руки стали свободными: значит, их выпустили, значит, их выпустила докторица; значит, все кончено, можно уходить. Но боль еще держала изнутри. Манька поднялась, опять упала, увидела потолок, докторицыны черные глаза.
- Молодец, малышка, молодец! - сказал ласковый и румяный доктор. - Прямо молодчина: такая малышка, а не кричала. Крепкая!
Гордость вспыхнула в Манькином сознании. Захотелось скорее вскочить, побежать в клуб, прямо к Хайлу, сказать ему: "Вот, самый главный доктор сказал про меня, что я крепкая! И ты надейся на меня, я не подгажу!.." Но Маньку подняли, отнесли в палату, в кровать.
Внутри болело, но не так уже сильно, можно было перенести. Манька лежала несколько времени с закрытыми глазами, а когда открыла, то увидела у кровати Ваську Сопатого.
- Ну, ты, этого, хм-м-ма... как? А? Маруськ? - спросил Васька.
- Уходи, уходи, - в ужасе зашептала Манька. - Уходи скорей, тебя еще за того... сволоча примут!
- Да нет, хым-м-м, - смутился Васька. - Вот хлеб я принес, - может, проголодалась, так ты, этого... ешь! - И он сунул ей прямо в лицо большую белую булку.
Прошло не больше двух дней и двух ночей с той минуты, когда Манька увидела в клубе Володьку-арестанта, а Маньке казалось, что она прожила целую большую и тяжелую жизнь, как будто схватила ее чья-то большая рука, безжалостно окунула в нудный и тошный водоворот, водоворот перекрутил ей голову, вырвал ее из привычной простой жизни, повертел, повертел во все стороны и выбросил - и прямо на крылечко покосившегося домика в рабочей слободке. Матери что-то нужно сказать: в первый раз в жизни Манька не ночевала дома, - в больнице заставили силком отлежаться, хоть Манька чувствовала себя здоровой и рвалась домой в самый день операции. А вот что сказать матери, Манька и не знала. Сказать: "У подруги ночевала", - мать изобьет: зачем не предупредила? Летний вечер был тих и легок. Манька переминалась на крылечке с ноги на ногу, как вдруг дверь отворилась, и на пороге появилась мать с ведрами в руках.
- Пришла?! - спросила мать, поставила ведра и сложила руки на груди. - Пришла, стервочка? - это уже шепотом, чтоб соседи не слышали. - Пришла, поганка?! Пришла, лахудра?! Где ж это ты таскалась-то?! А? Ну, иди, иди в горницу-та!
Манька враз поняла, что мать знает - или подозревает. Но странно: обыкновенно, когда мать ругалась и дралась, Маньке становилось тошно, беспокойно в страшно. А теперь - ничего. Манька прошла в комнату; мать управилась с ведром и, войдя, засвирепела сразу:
- Ну, сволочища!! Ну, потаскушина!! Ты и рта не открывай теперя, лучше не говори ничего, не раздражай ты меня, все одно не поверю! Ты што же это матерь-то свою поганишь?! Ты думаешь, слушку нету?! Ты думаешь, все так обойдется?! Ну и сволочища! Ну и паскудина!
Мать шагнула, протянула руку и рывком сдернула с Манькиной головы красный платок.
- Аааа, стерва!
"Не дамся бить, - упрямо встало в Манькиной голове. - Вот не дамся и не дамся".
- Отдай платок! - Манька протянула руку. - Отдай, мать, платок, я тебе говорю!
- Мне и слушать-то тебя не желательно, - зашипела в ответ мать и крючками пальцев вцепилась в Манькины волосы, словно не мать, а ведьма какая - седая, страшная, чужая. Манька рванулась, отскочила в угол.
- Отдай платок, говорю! Не то плохо будет!
- Ты не даесьси! Ты не даесьси! - закричала мать истошно. - Да што ж ето, люди добрые, она теперь не дается!! Матери родной - не дается?! Чему ж тебя теперя в сукомоле обучили?! - Мать рывком села на табуретку, хлопнула ладонями о колени. - Матери родной не даваться?! Ах ты лахудрина несчастная!.. - Мать вскочила, устремилась на Маньку. Манькины руки как-то сами собой выбросились вперед, мать наткнулась на них, отлетела к столу.
- Отдай платок, мать, не то в суд подам, - спокойно сказала Манька. - Я серьезно говорю - в суд подам.
- И ето на мать родную в су-уд?! Да, люди добрые, где ж ето теперь видано?! Шляется незнамо где, незнамо с кем, а потом в су-уд?! Ты зачем ето, стерва, в больнице была? - опять засвирепела мать. - Отвечай, сволочища! Всю рылу искровеню, отвечай!.. Узнаешь мой суд, га-а-адина!.. Видели тебя, с каким-никаким коблом в больницу пошла!
- Отдай платок!
И Манька вцепилась в материну руку. Мать дернулась, задела за ножку стола, покатилась на пол, заголосила:
- Спасите, люди до-о-обрые! Убивают! Убивают!!!
Маньке стало противно и не по себе; рванула дверь да так, без платка, простоволосая и вышла во двор. Синий воздух был свеж и отраден. Где-то в огородах лаяла собака, задорно и отрывисто. Манька постояла на крыльце, потом решительно пошла в клуб.
"Черт с ним, с платком, - неслись в голове мысли. - Возьму там у девчат! А только как вот в клуб показаться? Девчата небось проведали... Ну, да с девчатами-то ничего... Побузят, побузят - и кончат. А вот с Хайлом встретиться - стыдно. Он небось опять стал сердитый. Смотреть будет на меня, как... на такую... Ой, стыдно, стыдно; лучше совсем не ходить..."
Манька остановилась. Переулок был спокойный, голубой и ровный - такой же, как всегда. Кое-где загорелся уже в окнах желтый огонь; было, должно быть, около десяти. В это время в клубе перерыв занятий: значит, все в коридоре; значит, легче всего встретиться с Хайлом. Но тогда - куда же? Домой?
- А-а-а-а, вот ты где попалась! - странно ласковый и знакомый голос - прямо над ухом; и сзади две руки обхватили, не пускают. Володька! И дальше поет: - А я тебя, Марусенька, поджидал! В клубе - там, знаешь, неловко к подойти-то к тебе! Ну, пойдем, что ль, погуляем? Ночка темная, я боюся, д-правади меня, Маруся!!! - горячим таким шепотом у самого-самого уха. Манька отвела Володькины руки, повернулась, как-то сам собой поднялся кверху Манькин кулак - и с размаху в противную, наглую морду. И сейчас же, со стучащим сердцем - бежать... скорей, скорей, лишь бы не догнал!.. Сзади - ругатня на весь переулок: "Ну, погоди же ты у меня", - топот тяжелых сапог. "Догонит, догонит, еще только один переулочек, еще!.. Да нет, догоняет..." Сам собой вырвался крик: "Аааа!.." Манька бежала быстрей, нажимая из последних силенок... Еще дом, еще... И перед Манькой на повороте засияла ласковая красная звезда. Ноги одеревенели, но бежали, бежали, словно сами собой... Уже Володькино тяжелое дыхание почти над Манькиной головой.
Дверь распахнулась - словно ждали Маньку, - и Манька влетела в клуб, к Ваське Сопатому чуть не в объятия.
- О-о-о-о, - сказала Манька, прислонившись к стене, а Сопатый было:
- Ты чего, хм-м-ма, как с цепи?..
Но не договорил: в двери вырос Володька-арестант. Васька рванулся вперед и принял Володькин наскок.
- Ш-ш-што, с ума, што ли, сшел, чер-р-рт? - зарычал Володька. - Своих перестал пускать?!
- Своих пускаю, - ответил Васька, загородив собой дверь, - а тебе подождать придется.
- Э-э-это еще почему?
У двери стало несколько ребят - решительные, бледные, спокойные, словно из земли выросли; должно быть, ждали Володьку.
- До общественного суда, - ответил Васька. - Общественный суд над тобой будет.
- Пшел к чер-р-рту, какой там суд! - Володька двинулся вперед. Но ребята стали стеной, Васька сделал движение, - и Володька покатился по мостовой, матерщиня и чертыхаясь.
На Маньку наскочили девчата, завертели, закружили, потащили с собой по коридору. А по коридору шел навстречу грозный Хайло, и морщинка на лбу стояла, как штык. Морщинка качнулась, на Маньку глянули строгие, а вовсе не добрые глаза, и Хайло хотел пройти уже мимо, но было, должно быть, в Манькиных глазах что-то странное, потому что Хайло остановился, сказал:
- Ну, чего скисла?
Манька хотела ответить, что нет, не скисла, что она храбрая и крепкая, да язык не шевелился, и вдруг Манька поняла, что она и вправду скисла. На глазах выскочили слезы. Хайло, должно быть, их заметил, потому что ударил по плечу, сказал:
- Ну, чего ты?.. Пролетария маленькая? Ступай, дурашка, на политграмоту.
И пошел. А Манька вприскочку побежала по коридору, и горячая, славная такая волна пошла по спине и залила сердце. Это потому, должно быть, что из глаз Хайлы глянула на Маньку великая товарищеская любовь всего рабочего класса к маленькой, неразумной дочери.
Я показал Ваньке Петухову, и он говорит, что рассказ - правильный. А по-моему, это случай. Я вполне верю, что эти самые "аборты" не обходятся без того, чтобы девчину искалечить. Лучше пускай они рожают хороших и здоровых ребят.
Должна быть смена.
15 марта.
Я давно уже заметил, что Венька Палкин в школу не ходит. Я так думал, что это из-за капустников. Теперь мне кажется, что по другому поводу. Но вмешиваться я в это не стану. Мне кажется, что Никпетож прав и что следить за товарищами - не совсем благовидное занятие.
Так как я разошелся с Сильвой, то мне не с кем было дружить, и я все чаще бываю с Черной Зоей. Она мне призналась, что раньше меня ненавидела за всякие придирки. И что переменила ко мне чувства после спектакля, когда я очень ловко вышиб рапиру из рук Сережки Блинова.
Занятия мои идут нормально. Головные боли прекратились и ф-ф-п-п - тоже. Я каждое утро обтираюсь снегом.
21 марта.
Сегодня ко мне подходит Сильва и говорит:
- Костя Рябцев, я принуждена тебе сказать, что окончательно переменила мнение о тебе. Раньше я думала, что ты настоящий комсомолец и верен идеологии. А теперь я вижу, что ты просто притворялся и что настоящая твоя идеология далеко не соответствует комсомолу.
- Я никогда не притворялся, - отвечаю я. - И откуда ты знаешь мою настоящую идеологию?
- Тебе это прекрасно известно. Но и мне известно, что вы устраивали с Веней Палкиным.
- Прежде всего, я ничего не устраивал, а только ходил. А потом, значит, это ты писала анонимки?
- Ах ты дрянь ты эдакая, - говорит Сильва и смотрит мне прямо в глаза. - И ты мог это сказать? Хорош!
Повернулась - и уходит.
- Стой, Сильва, - говорю я. - Ты действительно думаешь, что у меня не комсомольская идеология?
- Я с тобой и разговаривать-то не хочу. - И ушла.
Мне было до крайности обидно, но я ничего не мог сделать, потому что отчасти она права. Хотя я н и к о г д а не притворялся.
Но все-таки я ей д о к а ж у.
23 марта.
Произошел большой и все-таки не совсем понятный скандал.
В школу явился служитель культа (поп) - отец Лины. Он вызвал Зин-Палну, и они долго объяснялись. Отец Лины, весь красный, что-то доказывал Зин-Палне, а она только разводила руками. Это было в шкрабьей комнате, поэтому никто ничего не слышал. Потом Зин-Пална, страшно взволнованная, ушла вместе с отцом Лины и вернулась только к концу уроков.
Сейчас же было созвано собрание шкрабов, а мы распущены по домам.
25 марта.
Мне очень тяжело будет написать это, но я все-таки напишу.
Сегодня, как только я пришел в школу, Зин-Пална вызвала меня к себе.
- Вы будете, Рябцев, со мной говорить вполне искренне? - спрашивает она.
- Буду, - сказал я и гляжу ей прямо в глаза. (Мне надоело врать.)
- Скажите, вы бывали на этих сборищах, которые устраивал Веня Палкин?
- Бывал.
- Вам приходило в голову, что вы этим не только срываете школьные занятия, но и подводите всю школу?
- Даю честное комсомольское слово, что не приходило.
- Что ж вы думали о связи школы с этими... явлениями?
- Я думал, что... раз это устраивается вне школы, то... одно к другому не имеет отношения.
- Ну, допустим так. А то, что случилось с Линой, вы знаете?
- Я видел, что она не ходит в школу и что это стоит в какой-то связи с... капустниками, но, даю честное слово, определенно не знаю.
- Лине придется уйти из школы, и она уезжает на Украину. Я думаю, вы сумеете так же молчать про наш разговор, как вы молчали про ваши капустники?
- Зинаида Павловна, я, конечно, буду молчать, - сказал я, и у меня в горле перехватило. - Только... Я думаю, что девчатам все уже известно гораздо лучше меня.
- Я с ними уже говорила. Ступайте.
- Погодите... Зинаида Павловна... еще один вопрос. Что... имеет отношение... то, что случилось с Линой, имеет отношение к... половому вопросу?
- Да. Имеет, - твердо сказала Зинаида Павловна. - Теперь идите.
Я ушел - только не в школу, а домой.
П о с л е з а п и с и 25 м а р т а в т е т р а д и в ы м а р а н о н е с к о л ь к о с т р а н и ц.
5 апреля.
Вчера я получил письмо от Лины:
"Костя Рябцев! Я тебя теперь не виню ни в чем и понимаю, что сама очень виновата. Костя Рябцев, когда ты получишь это письмо, то я буду так далеко от тебя, что мне не будет стыдно. Я теперь начинаю новую жизнь, а все то, старое, прошлое и мрачное, осталось позади и вычеркнуто из моей жизни навсегда.
Знай, что я сошлась с В. П. из-за тебя. Верней, со зла на тебя и с отчаяния, что ты со мной груб и что так глупо и пошло вышло наше самоубийство. Все это прошло, прошло, прошло, - и теперь мне так легко... Я советую тебе тоже бросить такую жизнь, потому что, кроме беспросветного мрака, ты ничего не получишь. А все прекрасное в жизни у тебя, как и у меня, еще впереди.
Тоже узнай, что письма писала всем родителям я. Я мучилась, я страдала и хотела все это прекратить, только не знала как. Вот и выдумала. Мне стало от этого еще тяжелей. И только теперь, вырвавшись из мрака на свободу и свет, я поняла, как была глупа.
Ты напрасно говорил с Сильвой о том, - помнишь, там, в костюмерной... Сильва не такая. Во время самых тяжелых моих переживаний она ухаживала за мной, как сестра, хотя раньше я была с ней груба.
Прощай, Костя Рябцев! Живи счастливо и помирись с Сильвой. А меня забудь - навсегда, навсегда... Лина".
Как все-таки скверно, когда не умеешь жить!
![[]](/img/o/ognew_n/text_0040/dnkory24.gif)
10 апреля.
Сегодня на улице встретил Веньку Палкина, в модном пальто и с папироской в зубах, с тросточкой.
- А, Костя, - говорит, - все еще маринуешься в коптильнике?
- Да, все еще учусь в школе.
- Охота тебе... Знаешь что? Приходи завтра ко мне на квартиру. Я там же живу. Будут девчата, - не ваши кислые школьные, а настоящие девочки, добрые. Вино новое выпустили. Приходи!
- Ну что ж? - сказал я. - Приду. А из наших кто-нибудь будет?
- Как же, будут! Все хорошие товарищи. Так придешь?
- Приду. До свидания.
12 апреля.
Дело было вот как.
Я, как всегда, пришел к Веньке в Ивановский парк часам к девяти. Там у него было в сборе народу человек двенадцать. Все сидели за столом, а родителей не было, - они всегда уходят, когда у Веньки капустники.
Теперь я все могу писать, и поэтому - что такое капустники? Капустники - это выпивка и гульба с девчатами, только не такая, как по улицам с ними гулять, а лапанье в обнимку, поцелуи. Посередине стола ставится кислая капуста с постным маслом, ее все очень любят. Потом все пьют самогон, пока не напиваются. Я, кроме лапанья, ничего не видел, а теперь я догадываюсь, что было и похуже.
Ну, так вот: я пришел, а они сидят, и в том числе из нашей школы человека три. Я даже имена их писать не буду. Все ребята, из девчат никого. Девчата были, только чужие и накрашенные.
Ну, так вот. Они все уже полупьяные, - как увидели меня, так и закричали:
- А, Костя пришел! Налейте ему со встречей! Дело будет!
- Да, будет хорошее дело, - сказал я, взял и разбил об пол стакан, который мне подали. - Дело будет хорошее потому, что я понял, какие дела бывают хорошие и какие плохие. Вы, мои дорогие товарищи по школе, сейчас уйдете отсюда вместе со мной и никогда больше сюда носу не покажете, потому что это гадость, что вы сейчас делаете и что делал раньше я. Только раньше я скажу пару слов остальным гражданам, которые здесь.
- Да ты что, с ума сошел? - закричал Венька Палкин.
- Нет, я с ума не сошел, наоборот, ум ко мне вернулся, - ответил я. - Ты сосчитал, Венька, сколько пакости принес этими своими капустниками? Ты сосчитал то, что девчине одной - ты знаешь, про кого я говорю, - искалечил жизнь? И нашу школу чуть было не сорвал, - ты это сосчитал? Нет, ты уж пей и развратничай со своими приятелями, а нашу школу в покое оставь!
- Сволочь ты несчастная! - закричал Венька и полез с кулаками.
Тогда я пустил в него бутылкой, и мы вместе с ребятами выскочили вон.
15 апреля.
Даже руки дрожат от усталости - до того приходится спешить с зачетами. Из-за всех зимних историй у меня запущены все предметы, а ведь лето на носу: если не сдать теперь, то и погулять летом как следует не удастся. Да еще говорят, что будет летняя школа. Я думал раньше, что эта летняя школа только для первой ступени, а для второй отменена, а теперь оказывается, что и нам ее нагрузили. Значит, опять начнутся экскурсии. Сережка Блинов говорит, что во время летней школы должно обнаружиться полное несоответствие шкрабов: еще зимой-то, по его мнению, шкрабы кое-как справлялись, а летом обязательно засыплются.
У меня новый товарищ - Юшка Громов. Он и раньше был в школе, и даже в нашей группе, но я с ним не очень водился. Он очень веселый парень и не любит задумываться над вопросами. Я ему кое-что раскрыл про себя, - например, рассказал про капустники, но он говорит, что все это - начхать на ветер, и надо как можно скорей забыть про все это дело.
17 апреля.
В школе началось очень странное явление. Вчера я проходил мимо математической и вдруг слышу страшный хохот... Я сейчас же вбежал туда и вижу: сидят друг против друга Нинка Фрадкина и Стаська Велепольская, обе из четвертой группы, и - хохочут. Мне самому смешно стало, и я их спрашиваю:
- Вы чего?
А сам хохочу. Они еще пуще, и вдруг я заметил, что у Стаськи в горле что-то булькает. Потом бульканье перешло в хрипенье, и мне стало жутко. Я скорей за дежурным шкрабом, - это был Алмакфиш, - мы с ним прибежали, а девчата так и закатываются рыданиями. Алмакфиш сказал, что это - истерика, я сбегал за водой и полотенцем, и обеих девчат уняли. Ребята меня спрашивали потом, не желаю ли я заняться их излечить, все равно как зимой Зою Травникову, но я ответил, что теперь это не мое дело и пусть теперешние учкомы следят.
А у меня и без того дела много. Еще месяц тому назад нашу школу губернское ОНО привлекло для борьбы с беспризорностью в специально-правовую охрану несовершеннолетних (СПОН); ввиду истории с Алешкой Чикиным, когда он украл шесть лимардов, а я потом видел его в разваленном подвале, школа выбрала для сношений со СПОНом меня. Вот теперь я и хожу в СПОН. Приходится иметь много дела с беспризорниками, и почти все без толку. Говорят, что после трех месяцев работы с ними взрослые попадают в нервные санатории. А по-моему, надо так: организовать отряды из таких же ребят, как я, вступать на каждом перекрестке с беспризорниками в драку, устраивать стенки, а после стенок раскуривать с ними цигарки и пить водку, - так они охотней вступят в знакомство, а там уж и грамота пойдет. Или рассказывать сказки, как Ванька Петухов. И тогда никаких нервных санаториев не нужно будет. Тут только одно возражение, что времени много пойдет и некогда будет нашим ребятам учиться. Я рассказал этот проект секретарю СПОНа, а она только смеется. Смеяться нечего, нужно было бы обсудить. Когда надо мной смеются, терпеть не могу. Во всяком случае, ихний способ тоже никуда не годится, и я, должно быть, в СПОНе работать больше не стану.
У Алешки Чикина задавил отца грузовик комхоза, и Зин-Пална взяла Алешку к себе на воспитание. Вся школа считает, что это она сделала очень хорошо, только Сережка Блинов утверждает, что это она из тщеславия.
20 апреля.
По поводу истерики девчат было собрание учкома, на которое меня позвали как свидетеля. Тут же были и "милиционеры". "Милиция" введена в школе уже с месяц - для того, чтобы снять с учкома административные обязанности. "Милиционеров" полагается двое, они бродят по всей школе - аккурат как французские полицейские в кино: вид, по крайней мере, такой же дурацкий. Я рассказал, как было дело, и ушел. Они, кажется, так ничего и не решили.
На текстильную фабрику, к ячейке которой мы приписаны, мы несколько раз ходили в экскурсию. В остальном ячейка и наша фракция комсомола почти никак не влияют на школьную жизнь, и это, по-моему, плохо.
22 апреля.
В аудитории произошла страшная драка, и Володьке Шмерцу разбили в кровь всю физику; Володьку так часто бьют, что мы его прозвали "Два Небитых"; и, конечно, "милиционеры" ничего не могли поделать с ребятами, так что пришлось звать дежурного шкраба.
На общем собрании разбирался новый проект самоуправления. По этому проекту предполагается, что учкомы будут избираться на три месяца, а не на месяц, как прежде, и это для того, чтобы учкомы больше могли войти в курс дела, а то - не успеет привыкнуть, и сейчас же сменяется. Сережка Блинов привел, что, во-первых, чем дольше учком, тем больше он заедается властью, а во-вторых - все равно: на сколько ни избирай учком, подчиненный шкрабам, хотя бы на год, все равно - толку не будет, потому что такой учком никогда не будет пользоваться никаким авторитетом. На это Зин-Пална сказала:
- Я вижу, что Блинов опять принимается за старое. Неужели он хочет, чтобы школа опять разделилась на две партии, и это перед самым окончанием занятий и в наиболее ответственный момент сдачи общих зачетов? Я думаю, что это просто на него действует весна.
Сережка ответил на это, что весна тут ни при чем и что он просто хотел выразить свое мнение. Но так как все страшно нервничали - разозлился и Сережка и повысил голос. На это внезапно Алмакфиш закричал, что Блинову давно место не в школе, а в вузе, и произошел скандал. Зин-Пална своей властью закрыла собрание.
Сережка обещал после этого в коридоре, что он всем шкрабам покажет, и покажет из принципа, что он - революционер прежде всего, потом - школьник и все остальное.
23 апреля.
Вышел "Икс" с такой статейкой:
РЕПКА
Посадила Зава репку, сорта "Самоуправление". Выросла большая-пребольшая. Ухватилась Зава за репку - тянет-потянет, вытянуть не может.
Позвала Зава на помощь Учкома. Учком за Заву, Зава за репку - тянут-потянут, вытянуть не могут.
Подумал Учком и позвал Хозкома. Хозком за Учкома, Учком за Заву, Зава за репку - тянут-потянут, вытянуть не могут.
Позвали Санкома. Санком за Хозкома, Хозком за Учкома, Учком за Заву, Зава за репку - тянут-потянут, вытянуть не могут.
Позвал Санком, Шкрабиловку. Шкрабиловка за Санкома, Санком за Хозкома, Хозком за Учкома, Учком за Заву, Зава за репку - тянут-потянут, вытянуть не могут.
Не выдержала Шкрабиловка, заорала благим матом:
- Ми-ли-ци-о-нер!
А Милиционер - тут как тут, исправный. Милиционер за Шкрабиловку, Шкрабиловка за Санкома, Санком за Хозкома, Хозком за Учкома, Учком за Заву, Зава за репку - тянут-потянут, вытянуть не могут.
Милиционер позвал на помощь Трехмесячный проект. Проект за Милиционера, Милиционер за Шкрабиловку, Шкрабиловка за Санком, Санком за Хозкома, Хозком за Учкома, Учком за Заву, Зава за репку - тянут-потянут, вытянуть не могут.
Стоят, обливаются потом, а репка все в земле торчит.
- Черт их знает, когда они вытащат репку? - спросил кто-то из зрителей.
По мнению "Икса" - н и к о г д а.
Сейчас же около стены, где висел "Икс", образовался митинг, Сережка Блинов держал горячую речь, и все согласились с ним, что, конечно, на кой такое самоуправление, которое ничего сделать не может. И что, в общем, лучше совсем отказаться от самоуправления. Но тут же постановили отложить дело до окончания зачетов, а пока - молчать.
Потом еще Сережка говорил, что так как наши шкрабы не соответствуют своему назначению, то их нужно сменить, и что только тогда школа вступит на революционный путь, будет всем нам легче жить и учиться. Многие с этим не согласны. Я, например, на опыте убедился, что Зин-Пална и Никпетож в п о л н е с о о т в е т с т в у ю т своему назначению. Конечно, против Елникитки и отчасти Алмакфиша я кое-что имею, но все же и они приносят иногда пользу. Но Сережка говорит, что если против всех предпринимать, так уж против всех.
![[]](/img/o/ognew_n/text_0040/dnkory25.gif)
После этого мы с Никпетожем долго ходили по гимнастической и рассуждали. Никпетож сам меня позвал. Между прочим, он меня спросил, почему я больше не дружу с Сильвой. Я объяснил ему, что это после истории с Линой. Сильва меня в чем-то подозревает, а я виноват только в том, что ходил на капустники. Потом, она говорит, что у меня не комсомольская идеология.
- Да, хорошая девочка - Сильфида Дубинина, - говорит Никпетож и вздохнул.
- Хорошая-то она хорошая, только злючка, - ответил я. - А по-вашему, в чем ее хорошесть?
- Она строго относится к себе и другим, но зато если уж привяжется, так вся без остатка... А как, по-вашему, Рябцев, счастливый я человек или нет? - ни с того ни с сего спросил Никпетож.
- Конечно, счастливый.
- Плохая же у вас наблюдательность, Рябцев.
- Да видите, Николай Петрович, - сказал я. - По-моему, тот человек несчастливый, который совершенно одинок и которому, чтобы забыть о своем одиночестве, приходится пускаться в общественную работу. Потом, тот несчастлив, которому посоветоваться не с кем.
- А вы счастливы, Рябцев?
- Меня не поймаешь на пушку, Николай Петрович, - ответил я.
Мы оба засмеялись - и разошлись.
А в чем же он может быть несчастливый, если все его любят, уважают и ценят? Один только Сережка Блинов против него. Ну да Сережка ведь против всех шкрабов.
26 апреля.
Я пришел в СПОН, когда там секретаря не было, и от нечего делать стал перелистывать бумаги на столе и вдруг вижу длинную бумагу, написанную неграмотным почерком, и тут же с нее копия на машинке. Я ее быстро прочел, она меня поразила, но посоветоваться было не с кем, и я решил ее списать. Конечно, я страшно торопился, потому что боялся, что войдет секретарь, но все-таки успел сунуть копию в карман.
Как вдруг вошла секретарь, и я едва успел сунуть бумагу обратно в папку, но папка осталась открытой. Секретарь на меня подозрительно посмотрела и спрашивает:
- Что это вы тут делали без меня?
- Ничего, вас дожидался.
- А папка почему раскрыта?
- Так, перелистывал.
- Я бы вас просила не лазать в папки с секретными делами.
- А чего же вы их по столу разбрасываете, если они секретные?
Секретарь страшно обиделась и говорит:
- Вы, товарищ Рябцев, проявляете себя на работе совсем не так, как надо. Да и вообще...
- Да и вообще, - ответил я, - мне здесь делать нечего. Вам говорят, что надо работать с беспризорными, а вы только смеетесь.
Нагрубил ей и ушел.
Дома я еще раз перечел эту копию. Самое удивительное для меня то, что взрослые мужчины тоже, оказывается, мучаются в половом отношении и что за э т о наказывают. Завтра же посоветуюсь с Никпетожем, а то очень мучительно читать такие бумаги и не знать, что в них правда, что нет, а в книгах ничего про это не написано.
28 апреля.
Сегодня были зачеты по математике и в четвертой группе. Стаська Велепольская засыпалась, вышла из лаборатории, остановилась и захохотала. А тут толпились другие девчата, которым сдавать. Сначала они Стаську унимали, поили водой, а потом и сами. Начался всеобщий хохот и рыдания. Стаська упала на пол и стала биться, за ней другие, и что дальше, то больше. Сбежались шкрабы. Когда девчат уняли, я слышал" как Зин-Пална сказала Алмакфишу:
- Массовая истерия, надо принять меры.
Продолжалась эта история чуть не четверть часа.
После этого я показал свистнутую в СПОНе копию Никпетожу и попросил его объяснить все в подробности. Никпетож очень смутился и сначала посоветовал уничтожить бумагу и заняться зачетами, но потом, когда я стал настаивать, объяснил, что все это - половая извращенность и что это бывает, но что с этим борется Советская власть: то есть организует физкультуру, лекции, поднимает просвещение народа и прочее. Все это меня не очень удовлетворило.
Это в первый раз я видел, что Никпетож смутился.
30 апреля.
После зачета по физике еще был случай массовой, общей истерики нескольких девчат - вчера. А сегодня в "Иксе" появилась такая заметка:
ИСТЕРИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ
Сообщаем читателям, что у нас в школе открылось новое учебное заведение: истерический институт. (Да не подумает читатель, что речь идет об историческом институте.) Окончившие его получают беспересадочный билет в кисейные барышни. Из наук проходятся: балы, танцы, флирт и истерики всевозможных сортов, начиная с мышиного писка и кончая громовым хохотом. В этом заведении наиболее успешно проходят курс следующие девчата: Н. Ф., С. В., Л. Д. и К. Р.
Со своей стороны "Икс" предлагает для облегчения работы названного института следующие мероприятия:
1) поставить в аудитории сорокаведерный бак с валерьянкой;
2) в гимнастической водрузить железного истукана с надписью: "Изваяние скорби", дабы все желающие могли, не отвлекая подруг от занятий, изливаться на груди у сего истукана. Железным истукан должен быть для того, чтобы слезы его не размыли.
"Икс" надеется, что эти мероприятия сильно урегулируют работу истерического института.
Около "Икса" было много хохота, девчата страшно взбеленились и сорвали "Икс" со стены перед самым носом у Зин-Палны, которая только что начала его читать. Зин-Пална топнула ногой и закричала:
- Кто осмелился нарушить свободу слова в школе, тот больше не будет иметь никакого дела со мной. Немедленно повесить газету обратно.
Девчата сейчас же притащили откуда-то кнопок и приклеили "Икс" обратно. А мы в углу хохотали так, что животам стало больно.
После этого я совершенно случайно узнал новость: недалеко от аудитории поднял скомканную записку и прочел. В записке рукой Зин-Палны была написана эта самая заметка про "истерический институт", а на оборотной стороне ее же рукой - в редакцию "Икса". Вот так штука! Значит, наша Зинаидища участвует в "Иксе"? И, значит, она знает, из кого состоит редакция! А я и до сих пор не знаю. По-моему, это даже свинство по отношению ко мне.
И вообще вышло как-то так, что у меня образовались дела, которые я знаю о д и н. И чем дальше, тем таких дел больше, а посоветоваться решительно не с кем: с Сильвой не разговариваю, от Сережки Блинова отдалился, Никпетож - взрослый и меня не поймет, а больше - с кем же?
Остались одни зачеты да вот этот дневник. И теперь этот дневник - словно близкий друг, с которым я говорю решительно все.
10 мая.
Ура! Большую часть зачетов сдал. Никпетож меня поздравлял и говорит, что я могу теперь себя считать членом четвертой группы. Большинство нашей группы тоже сдало все зачеты, в том числе Черная Зоя и Сильва. Юшка Громов задержался: обществоведение и математика у него с января еще застряли, но он говорит, что это - начхать на ветер и что ему все равно, где быть, - в третьей или четвертой группе: все равно он школу кончать не будет, а поступит в кавалерийское училище; ему нравится, что конармейцы ходят в красных штанах. А по-моему, это - буза, потому что все равно, в каких бы штанах ни ходить, хотя бы совсем без штанов, а в одних трусах.
Показал я Юшке бумагу из СПОНа, а он говорит, что ничего удивительного нет, и что все мужчины такими вещами занимаются, и что это начхать на ветер. Если бы он имел в своей жизни такое же отношение к половому вопросу, как я, то, конечно бы, он не так рассуждал.
15 мая.
Сегодня Зин-Пална объявила, что в летней школе будут участвовать только те из ребят, которые на лето останутся в городе, а если кому есть куда уезжать, то пусть уезжают. Затем она объяснила, что сама будет руководить летней школой и откажется от отпуска. Занятия будут состоять: 1) из обследования какой-нибудь деревни недалеко от города и взятия над ней шефства; 2) из участия в раскопках древностей вместе с сотрудниками музея краеведения; 3) экскурсий по естествоведению; 4) экскурсий по обществоведению, которые будут проводиться по разным музеям и старинным имениям. Шкрабы будут руководить - каждый по своей специальности.
Летняя школа начинается с 1 июня, когда окончательно выяснится вопрос об абитуриентах и переводах в следующие группы.
20 мая.
Я разбил себе в футбол все ботинки и, чтобы папаньку не вводить в расход, каждый вечер зашиваю их нитками и дратвой. Сапожник говорит, что все равно новые придется покупать. Из-за ботинок писать совсем некогда.
31 мая.
У Юшки Громова есть сестра Мария. Она уже взрослая, но все лезет к нам, мальчишкам. От нее воняет духами, как из бочки. Нос у нее совершенно белый. Юшка говорит, что это она пудрится, а на самом деле у нее нос синий. Я это проверю. Отец у них - кошачий живодер. Он где-то покупает кошек, потом сдирает с них шкуры и продает за белок. Мой папанька его тоже знает, только говорит, что кошка - мех непрактичный: лезет.
Эта Мария меня все жалеет, называет "сироткой" и поит чаем с вареньем, так что Юшка даже стал звать меня казанской сиротой. Мне немножко обидно, но словно как бы приятно.
Комсомол кончает на лето клубную работу; я хотя в клуб на фабрику ходил и редко, а все-таки - вроде как жаль чего-то. Кроме того, Сережка Блинов уезжает на лето в Тамбовскую губернию, а Черная Зоя к своим родным в Ленинград.
Мне иногда кажется, что я хожу один по совершенно голой земле и никого решительно кругом нету, и жалко очень себя.
![[]](/img/o/ognew_n/text_0040/dnkory30.gif)
![[]](/img/o/ognew_n/text_0040/dnkory31.gif)
ОБЩАЯ ТЕТРАДЬ
3 июня.
Сегодня Зин-Пална объясняла задания по летней школе, которые будут с ее стороны. Это прежде всего со всех точек зрения, или, как она говорит, путем комплекса, обследовать деревню Головкино, которая от города в пяти верстах. С крестьянами надо завязать связь, не задирать перед ними носов, что мы городские, исследовать их быт, попутно давать им разъяснения по всем интересующим их вопросам, измерить деревню вдоль и поперек и вообще служить соединительным звеном между городом и ими. Это - первое.
Второе - наблюсти и записать крестьянские песни, сказки, предания и поверья (попутно зарисовать крестьянские костюмы, но это уже скорей относится к быту); для примера, какой бывает народный эпос, Зин-Пална прочла нам отрывки из финской народной поэмы "Калевала". Это был такой собиратель народных преданий, Рунеберг, который пешком исходил всю Финляндию и насобирал разных сказок, а ихний поэт Ленрот составил из этого поэму. И все же это было не триста лет назад, как при Шекспире, а в прошлом столетии, - значит, лет сто, не больше. Может, про все эти штуки Рунебергу и нужно было знать, а нам вот зачем - не понимаю. Неужели кого-нибудь могут интересовать такие предрассудки, как лешие и черти? Я так думаю, что и сами крестьяне не очень-то верят во всю эту бузу. И потом, сравнить-то, пожалуй, не придется: например, у финнов были великаны. Втроем они объединились, чтобы добыть сокровище Сампо, и из-за этого сокровища вступали в бой с разной нечистой силой. Ну как их сравнишь с бабой-ягой, да еще верхом на помеле! Да и вообще, все наши ведьмы и черти - страшные, а вовсе не светлые личности. Потом, у финнов есть еще, что лягушек убивать нельзя, потому что они прежде были людьми, или пауку нужно приносить в жертву выпавшие у человека зубы. По-моему - народное невежество, и нечего все это записывать. Скорей нужно проводить электрификацию и кооперацию деревни, и будет социализм. Но Зин-Пална утверждает, что нужно все это записывать хотя бы потому, что все это скоро исчезнет при свете электричества, и тогда уж не докопаешься никаким манером. А по-моему, и докапываться-то никто не станет. Я все это высказал Зин-Палне, а она говорит, что у меня нет любви к родному слову - корню всякой культуры. После этого мне крыть было нечем и пришлось записывать и про Укко-громовика, и про Пейву-солнце, и про Тьеремса с молотом - поразителя всех волшебников (батюшки).
Кроме того, предстоит еще работа с музеем краеведения по части раскопки всяких курганов. Зин-Пална говорит, что в восьми с половиной верстах от города есть древнее городище, состоящее из нескольких курганов. Там музей краеведения думает, что есть похороненные воины, с оружием, лошадьми и женами. Так их надо раскопать и отправить в музей. Это задание - на ять, особенно насчет оружия. Выкопаем и устроим там же, на кургане, примерный бой. Но, в общем, я думаю, что даже за все лето всех заданий не выполнить, потому что задания-то будут и от других шкрабов.
Никпетож по болезни уехал на два месяца в отпуск. Перед отъездом он все ходил и разговаривал с Сильвой. Мне было страшно обидно, что не со мной.
Теперь окончательно поговорить не с кем.
4 июня
После собрания с Елникиткой насчет естествоведения произошел инцидент, который меня очень взволновал. Когда я выходил из лаборатории, то увидел, что Володька Шмерц стал шлепать по спине Сильву. Сильва сначала отбивалась, а я хотел равнодушно пройти мимо, как вдруг слышу, Сильва кричит очень серьезным голосом:
- Костя Рябцев, заступись за меня!
Я хотел уйти, но в это время Сильва отчаянно закричала:
- Владлен, заступись...
Володька Шмерц как закатится хохотом, так что даже драться перестал, и спрашивает:
- Что-что еще за Владлен такой?
Тут я обернулся, выдал ему красноармейский паек, так что он даже с ног полетел, но потом вскочил и бросился на меня. Я поднес ему еще взрыв ручной гранаты, он отскочил к двери, плюнул в моем направлении, показал кулак и ушел.
Тут Сильва говорит:
- Я перед тобой виновата, теперь я все знаю, прости!
Я ответил:
- Ты и раньше все знала, и нечего мне тебя прощать.
- Нет, нет, я только что узнала у Николая Петровича; давай опять дружить, как прежде.
- Прежней дружбы быть не может, - сухо ответил я и ушел. Кажется, она заплакала.
8 июня.
Вчера мы в первый раз ходили в Головкино. Крестьяне были на огородах. Они и вообще занимаются больше огородами. На мою долю выпало обследовать быт. Вот я подошел к одной крестьянке, которая сажала рассаду, и говорю:
- Тетенька, позвольте вам помочь!
- А ты кто такой?
- Нас из города экскурсия приехала.
- Ученики, што ли?
- Ученики!
- Тут летысь в Перхушково тоже ученики приезжали, энти какие-то землемерные. Так у тетки Арины сундучок утащили с бельем.
- Мы не жулики.
- А кто вас знает, какеи вы такеи. Ты бы шел, што ль, не мешал.
- А ты, тетка, в чертей веришь?
Тут она встала, очистила руки от земли да как заорет:
- Петра-а-а!.. Петра!
И тут из-за плетня вылезает мужичонка, и в руке у него вилы, и идет прямо к нам. А баба говорит:
- Вот тут какой-то, из учеников, к чаму-то про чертей завел...
![[]](/img/o/ognew_n/text_0040/dnkory32.gif)
Тут я расхрабрился и говорю:
- Да нет, совсем не про чертей, я могу вам про электрификацию рассказать и про радио, а потом помочь могу... в чем-нибудь.
- Ага, смычка, значит, - отвечает мужичонка. - Ну-к-што, это ничего, это мы не против, ежели к делу. Только ты, милок, приходил бы в воскресенье: у нас по воскресеньям народ слободней.
Так я с этого двора и пошел ни с чем. Иду задами, везде на огородах копаются бабы и ребятишки. Как вдруг на меня налетает лохматая собака и начинает мотаться около меня со страшным лаем. Я, как обыкновенно в таких случаях, сделал вид, будто хочу поднять с земли камень, но она не унялась, наоборот, за ней вылетело еще несколько штук, и все на меня. А я еще слыхал, что в случае - собака, нужно на нее помочиться, и она отстанет. А как их было много, я стал изо всей силы вертеться и мочиться во все стороны, стараясь попадать на собак.
- Ето што же теперича - смычка? - спрашивает голос сзади меня, и вижу - тот же мужичонка с вилами.
Он прогнал собак, а я пошел дальше. Но не успел пройти двух дворов, как собаки опять налетели, и одна из них цапнула меня за штанину. Тут я обозлился, вырвал из плетня кол и начал отбиваться. Слышу голос:
- Брось палку, брось, тебе говорят, - разорвут.
Я бросил кол, идет какой-то мужик, спрашивает:
- Тебе чего?
- Я вашу деревню обследовать пришел.
- Тут, на задах, неча обследовать, - отвечает мужик, - ходют, обследствуют... Ты чего плетень-то ломаешь, не ты городил - не тебе и ломать.
И вдруг из кустарника высовывается баба и кричит:
- Пошел, пошел, мазепа! Ходют тут, того гляди, как сундучок у тетки Арины, у перхушковской... Ванька!.. Ванька!.. - закричала она вдруг неистово. - Гусешат-то сосчитай, гусеша-ат...
Насилу я удрал из деревни на большую дорогу. У других ребят вышло тоже в этом роде, а двоих из наших ребят с рулеткой чуть было не поколотили за то, что они хотели произвести обмер.
10 июня.
Со мной опять, кажется, начинается то же, что было зимой, но уже не по моей вине. Кроме того, я отношусь теперь к этому сознательнее, чем зимой: ввиду, во-первых, случая с Линой, а во-вторых, потому что, судя по бумаге, свистнутой мною в СПОНе, за кое-какие вещи бывают наказания. Самое плохое то, что Никпетож уехал в отпуск. Юшке Громову в этих вопросах я верить не могу, больше мне посоветоваться не с кем, потому что я совершенно одинок. Дело вот в чем. Это уже продолжается несколько дней.
Юшкина сестра Мария затеяла ставить спектакль - "Предложение" Чехова, и в этом спектакле я должен играть роль жениха, а Мария - невесты. Пьеса эта несовременная и довольно бузоватая, про помещиков, но я согласился, потому что вообще хочу попробовать себя как артиста. По роли мне нужно поцеловаться с Марией. На репетиции я ее облапил и поцеловал, а она говорит:
- Фу, всю обслюнявил... Да ты разве не умеешь целоваться?
Тут было человек пять, они все захохотали, а Юшка Громов кричит:
- А-а-а!.. Покраснел, покраснел!..
Я обозлился и сказал, что в спектакле не буду участвовать и сейчас же ухожу домой. Тут все меня обступили, стали упрашивать, чтобы я остался, а Юшка отвел меня в угол и говорит:
- Ты что, маленький, что ли, сволочь эдакая? Или все больше в кулачок говоришь? Разве не видишь, что Мария к тебе лезет?
Я сразу и не понял, что он хотел сказать, но тут налетела Мария, пихнула Юшку так, что он отлетел, а сама шепчет:
- Чудак ты какой, Костя! Ведь это не беда, что ты не умеешь, я тебя научу. Хочешь, хочешь? Приходи вечером к нам в сад.
А у них есть маленький садик за домом. Я подумал и остался, - все равно время остается достаточно.
![[]](/img/o/ognew_n/text_0040/dnkory33.gif)
А вечером прихожу я к ним в сад. Мария уже там, и на ней платье прозрачное и короткая юбка. Она сейчас же прижалась ко мне и говорит:
- Ну, ты прежде всего не слюнявься, а сожми губы и прижмись губами к моей щеке.
Но я нарочно поцеловал ее не в щеку, а в нос; она шепчет: "Дурак, не сюда", - а я все-таки успел заметить, что у ней на носу образовалась промоина. Потом она стала учить меня целоваться в губы, но это было не очень приятно, потому что зубы у нее коричневые и от нее, кроме духов, несет табаком. И правда, она так и содит папироску за папироской. Потом она стала заводить меня в темный угол, посадила на какую-то скамейку, а сама села мне на колени. Но тут я почувствовал, что пахнет очень сильно какой-то псиной, и я говорю:
- Тьфу, куда это мы сели, здесь запах поганый?
А она меня облапила и шепчет прямо в ухо:
- Это ничего: здесь кошачьи шкурки отцовские развешаны, ты не обращай внимания.
А как тут не обращать внимания, когда словно в помойной яме сидишь или даже еще хуже! Я насилу ее спихнул и ушел, но она не обиделась.
Я с тех пор был у нее еще несколько раз. Все целовались, словно маленькие. Приятного мало.
Но все бы это ничего, если бы после каждого такого случая не было бы ф-ф-п-п! Этим я очень мучаюсь, и особенно когда вспоминаю про бумагу из СПОНа.
15 июня.
Алешка Чикин живет теперь у Зин-Палны и совершенно изменился. Конечно, пока он якшался с беспризорниками, он сильно отстал и ему придется оставаться на второй год в третьей группе, он худой, бледный и все молчит.
Зин-Пална выхлопотала его матери какое-то пособие из комхоза, старуха приходила благодарить и хотела кланяться Зин-Палне в ноги, чем Зин-Пална была страшно возмущена. С Алешкой я пытался несколько раз заговорить, но он больше бурчит себе под нос, чем говорит.
20 июня.
Третьего дня мы ездили в экскурсию с Елникиткой. В общем, экскурсия была по естественной, но вышло так, что пришлось коснуться и обществоведения, а по обществоведению Елникитка ничего не понимает, а из этого вышел инцидент.
Поехала нас почти вся третья группа (теперь четвертая) и еще кое-кто из второй. Тут по дороге были всякие любовные дела: например, Володька Шмерц всю дорогу простоял с Нинкой Фрадкиной на площадке вагона. Ребята нарочно ходили мимо, будто в уборную; как один выйдет - сейчас же другой. Володька, конечно, злился, да ему и поделом: шьется со всеми девчатами подряд и любезничает, словно Гарри Ллойд. Нинка на нас фыркала, а нам только этого и надо было. Потом Елникитка говорит, чтобы мы пели, потому что в экскурсиях всегда поют. Мы спросили, что петь, она говорит: "Слети к нам, тихий вечер..." Мы и затянули, да еще такую дурацкую песню. Пришел кондуктор, подозрительно посмотрел, да и говорит: "А я думал, что это тормоз лопнул". Вообще было весело ехать.
Потом, когда приехали в Солнечное, Елникитка сейчас же отправилась объяснять девчатам естественную историю, а ребята пошли играть в футбол. Так продолжалось до тех пор, пока ребята не поймали ужа. Все знают, что уж не кусается, но все-таки вышел инцидент. Притащили ужака Елникитке и спрашивают (для смеху):
- Елена Никитишна, это какая змея?
- А это, - говорит Елникитка, - это ужик, родственник африканского удава.
- А он кусается?
- Нет, его жало - безвредное.
Тогда Юшка Громов, у которого ужак был в руках, подходит к Елникитке и говорит:
- Елена Никитишна, подержите его в руках.
- Это зачем?
- А чтобы доказать, что он не кусается.
И сует ей ужака в руки, а ужак извивается, как на вилах. Елникитка как закричит, а за ней и все девчата.
