О.Генри - Постскриптумы

   Источник текста: О. Генри. Собрание сочинений в 5 т. Т. 5.: Под лежачий камень; Остатки; Постскриптумы: Сборники рассказов; Еще раз О. Генри: Рассказы. М.: Литература, Престиж книга; РИПОЛ классик, 2006 - 544 с. - с. 255-344.

   OCR: sad369 (19.11.2011)

  

   Солнце ярко светит, и птицы весело поют на ветвях. Во всей природе разлиты мир и гармония. У входа в небольшую пригородную гостиницу сидит приезжий и, тихо покуривая трубочку, ждет поезда.

   Но вот высокий мужчина в сапогах и в шляпе с широкими, опущенными вниз полями выходит из гостиницы с шестизарядным револьвером в руке и стреляет. Человек на скамье скатывается с громким воплем. Пуля оцарапала ему ухо. Он вскакивает на ноги в изумлении и ярости и орет:

   - Почему вы в меня стреляете?

   Высокий мужчина приближается с широкополой шляпой в руке, кланяется и говорит:

   - П'ошу п'ощения, сэ'. Я полковник Джей, сэ', и я понял, что вы оско'бляете меня, сэ', но вижу, что я ошибся. Очень 'ад, что не убил вас, сэ'.

   - Я оскорбляю вас - чем? - вырывается у приезжего. - Я не сказал ни единого слова.

   - Вы стучали по скамье, сэ', словно хотели сказать, что вы дятел, сэ', а я п'инадлежу к д'угой по'оде. Я вижу тепе'ь, что вы п'осто выколачивали пепел из вашей т'убки, сэ'. П'ошу вашего п'ощения, сэ', а также, чтобы вы вошли и де'нули со мною по стаканчику, сэ', дабы показать, что у вас нет никакого осадка на душе п'отив джентльмена, кото'ый п'инес вам свои извинения, сэ'.

  

   - Посмотрим, - сказал жизнерадостный импресарио, наклоняясь над географическим атласом. - Вот город, куда мы можем завернуть на обратном пути. Антананариво, столица Мадагаскара, имеет сто тысяч жителей.

   - Это звучит обещающе, - сказал Марк Твен, запуская руки в густые кудри. - Прочтите, что там есть еще по этому вопросу.

   - Жители Мадагаскара, - продолжал читать жизнерадостный импресарио, - отнюдь не дикари, и лишь немногие из племен могут быть названы варварскими. Среди мадагаскарцев много ораторов, и язык их полон фигурами, метафорами и притчами. Есть много данных, чтобы судить о высоте умственного развития населения Мадагаскара.

   - Звучит очень хорошо, - сказал юморист. - Читайте дальше.

   - Мадагаскар, - продолжал импресарио, - родина огромной птицы - эпиорнис, - кладущей яйца величиной в сто пятьдесят один с половиной на девяносто один с половиной дюймов, весом от десяти до двенадцати фунтов. Эти яйца...

   - Не стоит читать дальше, - сказал Марк Твен. - Мы не поедем на Мадагаскар.

  

   - Я впредь буду иметь дело только с опытными приказчиками, освоившимися со всеми особенностями ювелирной торговли, - сказал вчера хаустонский ювелир своему другу. - Видите ли, на Рождество мы обычно нуждаемся в помощи и часто берем на эти дни людей, которые являются прекрасными приказчиками, но не посвящены в тонкости именно ювелирного дела. И вот тот вон молодой человек чрезвычайно исполнителен и вежлив со всеми, но благодаря ему я только что потерял одного из лучших своих клиентов.

   - Каким образом? - спросил друг.

   - Господин, всегда покупающий у нас, зашел с женой неделю тому назад, дал ей выбрать великолепную брилльянтовую булавку, обещанную им в качестве рождественского подарка, и просил этого молодого человека отложить ее для него до сегодня.

   - Понимаю, - сказал друг, - он продал ее кому-то другому, к великому разочарованию вашего клиента.

   - Вы, по-видимому, недостаточно хорошо знаете психологию женатых людей, - сказал ювелир. - Этот идиот действительно сохранил отложенную булавку, и тому пришлось купить ее.

  

   Все газеты обошло одно утверждение, касающееся хорошо известного женского недостатка - любопытства. Оно гласит, что, если мужчина принесет домой номер газеты, из которого вырезан кусочек, жена его не успокоится до тех пор, пока не достанет другого экземпляра и не убедится, что именно было вырезано.

   Один из хаустонских жителей настолько заинтересовался этим утверждением, что решил проверить его на опыте. Как-то вечером на прошлой неделе он вырезал из утренней газеты объявление о новом средстве против катара - так, дюйма на два - и оставил искалеченный номер на столе, где жена не могла его не заметить.

   Он взял книгу и сделал вид, что поглощен ею, в то же время наблюдая за женой, просматривавшей газету. Когда той попалось место, откуда была вырезана заметка, она нахмурилась, и серьезное раздумье отразилось на ее лице.

   Однако она ни слова не сказала, и муж никак не мог решить наверняка, возбуждено в ней любопытство или нет.

   На следующий день, когда он вернулся к обеду, жена встретила его с пылающими глазами и зловещим дрожанием губ.

   - Жалкий, лживый негодяй! - вскричала она. - После стольких лет совместной жизни узнать, что ты низко обманывал меня, ведя двойную жизнь и навлекая позор и горе на твою ни в чем не повинную семью! Я всегда подозревала, что ты мерзавец и подлец, а теперь у меня в руках неоспоримое доказательство этого!

   - Что-что-что ты имеешь в виду, Мария? - вырвалось у него. - Я ничего не сделал!

   - Конечно, ты готов добавить и ложь к списку твоих пороков! Раз ты делаешь вид, что не понимаешь меня, - погляди на это!

   Она держала перед ним неповрежденный экземпляр вчерашней утренней газеты.

   - Ты рассчитывал скрыть от меня твои поступки, вырезав часть газеты, но я умнее, чем ты думал!

   - Но это всего лишь шутка, Мария. Я не думал, что ты отнесешься к этому серьезно.

   - Ты называешь это шуткой, бессовестный негодяй! - вскричала жена, развертывая перед ним газету.

   Муж взглянул - и прочел в смущении и ужасе. Вырезая объявление о катаре, он ни на минуту не подумал взглянуть, что стояло на оборотной стороне его, - и вот какая заметка должна была представиться глазам того, кто встретился с вырезкой, читая другую страницу листа:

   "Один из жителей города, видный делец, весьма весело проводил вчера время в одном из ресторанов, ужиная вместе с двумя хористками из гастролирующей в настоящее время у нас комической оперы. Излишне громкий разговор и битье посуды привлекли внимание посторонних, но все было улажено, благодаря видному положению, занимаемому упомянутым джентльменом".

  

   - Ты называешь это шуткой, старая ты гадина? - визжала возбужденная дама. - Я уезжаю к маме сегодня же вечером и намерена остаться там. Думал надуть меня, вырезав заметку, да? Ты низкая, транжирящая деньги змея! Я уже упаковала свои сундуки и еду сию же минуту домой... не подходи ко мне!

   - Мария! - пролепетал не находивший слов муж - Клянусь, что я...

   - Не прибавляйте кощунства к вашим преступлениям, сэр!

   Муж сделал три-четыре тщетных попытки заставить себя выслушать, а затем схватил шляпу и помчался в город. Через четверть часа он вернулся с двумя шелковыми платьями, четырьмя фунтами конфет, бухгалтером и тремя приказчиками, чтобы доказать, что в упомянутый вечер он был по горло занят у себя в магазине.

   Дело в конце концов было улажено к удовлетворению обеих сторон, но зато один из хаустонских жителей больше не испытывает любопытства по вопросу о женском любопытстве.

  

   На задах одной из крупнейших мануфактурных фабрик Хаустона кипит оживленная работа. Целый ряд рабочих хлопочет, подымая тяжести с помощью блоков и талей. Каким-то образом канат перетирается, и подъемный кран летит вниз. Толпа с быстротой молнии рассеивается, кто куда. Сильный, режущий уши грохот, туча пыли - и труп человека под тяжелыми лесами.

   Остальные окружают его и геркулесовыми усилиями стаскивают балки с исковерканного тела. Из грубых, но добрых грудей вырывается хриплый ропот жалости, и вопрос обегает все уста:

   - Кто скажет ей?

   В маленьком аккуратном домике близ железной дороги, который они стоя видят отсюда, ясноглазая, каштанововолосая молодая женщина работает напевая, и не знает, что смерть в мгновение ока вырвала ее мужа из числа живых.

   Работает, счастливо напевая, в то время как рука, которую она выбрала для защиты и поддержки в течение всей ее жизни, лежит неподвижная и быстро холодеет холодом могилы!

   Эти грубые люди, как дети, стараются уклониться от необходимости сообщить ей. Их страшит принести весть, которая сменит ее улыбку на горе и плач.

   - Иди ты, Майк, - говорят одновременно трое или четверо из них. - Ты, брат, ученее, чем кто-либо из нас, и будешь чувствовать себя, после того как скажешь ей, как ни в чем не бывало. Пошел, пошел - и будь поласковее с женкой бедного Тима, пока мы попробуем привести его труп в порядок!

   Майк - приятного вида мужчина, молодой и дюжий. Кинув последний взгляд на злополучного товарища, он медленно направляется вниз по улице к домику, где живет молодая жена - теперь, увы, вдова.

   Прибыв на место, он не колеблется. Сердце у него нежное, но закаленное. Он поднимает щеколду калитки и твердым шагом идет к двери. Прежде чем он успевает произнести хоть одно слово, что-то в его лице говорит ей всю правду.

   - Что это было? - спрашивает она. - Внезапный взрыв или укус змеи?

   - Подъемный кран сорвался, - говорит Майк.

   - В таком случае я проиграла пари, - говорит она. - Я не сомневалась, что это будет виски.

   Жизнь, господа, полна разочарований.

  

   Сильный запах лука и того сорта виски, который рекомендуется в рекламах "для технических целей", проникли сквозь замочную скважину, а немедленно за ними появился индивидуум, неся под мышкой внушительную рукопись, напоминавшую величиной скатанный кусок обоев. Индивидуум принадлежал к типу, определяемому нашими английскими кузенами как "представитель низших классов", а демагогической прессой как "кости и нервы страны"; местом же его вторжения была святая святых великого техасского еженедельника.

   Редактор сидел за письменным столом, вцепившись руками в свои скудные волосы и глядя с отчаянием на письмо, полученное от фирмы, у которой он брал в кредит бумагу.

   Индивидуум пододвинул стул к самому креслу редактора и положил тяжелую рукопись на стол - так что последний даже затрещал под ее весом.

   - Я работал над этим девятнадцать часов, - сказал он, - но наконец оно кончено.

   - Что это такое? - спросил редактор. - Травокосилка?

   - Это ответ, сэр, на послание президента: развенчание каждой и всех из его проклятых доктрин, полный и уничтожающий обзор каждого из утверждений и каждой из лживых и предательских теорий, им выдвинутых.

   - Приблизительно сколько... гм... сколько фунтов оно содержит, по-вашему? - спросил в раздумье редактор.

   - Пятьсот двадцать семь страниц, сэр, и...

   - Написано карандашом на одной стороне листа? - спросил редактор со странным блеском в глазах.

   - Да, и здесь затронуто...

   - Можете оставить рукопись, - сказал редактор, вставая со своего кресла. - Полагаю, что мы сумеем использовать ее надлежащим образом.

   Индивидуум отчаянным усилием перевел дух и удалился, чувствуя, что решительный удар уже нанесен - тем, наверху.

   Не прошло и десяти минут, как были приобретены шесть лучших резинок, и весь состав конторы приступил к работе над рукописью.

   Великий еженедельник вышел вовремя, но редактор задумчиво взглянул на непогашенный с прошлого месяца счет за бумагу и сказал:

   - Пока что хорошо. Но хотел бы я знать, на чем мы будем печатать следующий выпуск!

  

   Действующие лица: хаустонская супружеская чета. Место действия: будуар супруги.

  

   Он. А теперь, Виола, раз мы понимаем друг друга, не станем повторять этого еще раз. Забудем горькие слова, сказанные нами друг другу, и решим жить всегда в любви и в мире. (Берет ее за талию).

   Она. Ах, Чарлз, ты не представляешь, как я счастлива! Разумеется, мы никогда больше не будем ссориться. Жизнь слишком коротка для того, чтобы изводить ее на мелкие дрязги и стычки. Будем идти по светлому пути любви и никогда больше не сойдем с него. Ах, какое блаженство сознавать, что ты любишь меня и что ничто никогда не встанет между нами! Как будто вернулись прежние дни наших встреч у сиреневой изгороди, не правда ли? (Кладет голову ему на плечо).

   Он. Да, и я еще срывал тогда гроздья, и вплетал в твои волосы, и называл тебя царицей Титанией.

   Она. Ах, это было прелестно! Я помню. Царица Титания? Ах, это одна из шекспировских героинь, которая еще полюбила человека с ослиной головой.

   Он. Гм!

   Она. Не надо. Я не имела в виду тебя. Ах, Чарлз, прислушайся к этим рождественским колоколам! Что за веселый день это будет для нас! Ты уверен, что любишь меня так же, как любил раньше?

   Он. Больше! (Чмок!)

   Она. Мои губки сладки?

   Он. (Чмок! Чмок!)

   Она. Ты хочешь их съесть?

   Он. Все без остатка. Чья ты женушка?

   Она. Моего собственного маленького мальчика.

   Оба. (Чмок!)

   Он. Слушай, колокола зазвонили опять. Мы должны быть вдвойне счастливы, любовь моя, потому что мы переплыли бурные моря сомнения и гнева. Но теперь близок рассвет: розовая заря любви вернулась!

   Она. И вечно останется. Ах, Чарлз, ни словом, ни взглядом не причиним больше боли друг другу!

   Он. Никогда! И ты не будешь больше бранить меня?

   Она. Нет, любимый. Ты знаешь, я никогда не браню тебя, если ты не даешь мне повода.

   Он. Иногда ты злишься и говоришь неприятности без всякого повода.

   Она. Может быть, ты так думаешь, но это не так. (Отрывает голову от его плеча).

   Он. Я знаю, о чем я говорю. (Снимает руку с ее талии).

   Она. Ты приходишь домой раздраженным, потому что не умеешь вести свои дела как следует, и срываешь зло на мне.

   Он. Я устаю от тебя. Ты наступаешь сама себе на уши, потому что ты принадлежишь к такой уж бездумной широкоротой породе и не в силах не делать этого.

   Она. Ты старый беспардонный лгун из лгуньего рода, и не смей разговаривать так со мной, или я выцарапаю твои глаза!

   Он. Ты проклятая бешеная кошка! Жалею, что меня не убило молнией прежде, чем я встретил тебя.

   Она (хватая щетку). Бах! Бах! Тррах!

   Он (после того, как выбрался на тротуар). Интересно, прав ли полковник Ингерсоль, утверждая, что самоубийство не грех?

  

   Есть в Хаустоне человек, идущий в ногу с веком. Он читает газеты, много путешествовал и хорошо изучил человеческую натуру. У него естественный дар разоблачать мистификации и подлоги, и нужно быть поистине гениальным актером, чтобы ввести его в какое-либо заблуждение.

   Вчера ночью, когда он возвращался домой, темного вида личность с низко надвинутой на глаза шляпой шагнула из-за угла и сказала:

   - Слушайте, хозяин, вот шикарное брильянтовое кольцо, которое я нашел в канаве. Не хочу наделать себе хлопот с ним. Дайте мне доллар и держите его.

   Человек из Хаустона с улыбкой взглянул на сверкающий камень кольца, которое личность протягивала ему.

   - Очень хорошо придумано, паренек, - сказал он. - Но полиция наступает на самые пятки таким, как ты. Лучше выбирай покупателей на свои стекла с большей осторожностью. Спокойной ночи!

   Добравшись до дому, человек нашел свою жену в слезах.

   - О Джон! - сказала она. - Я отправилась за покупками нынче днем и потеряла свое кольцо с солитером! О, что мне теперь...

   Джон повернулся, не сказав ни слова, и помчался по улице - но темной личности уже нигде не было видно.

   Его жена часто размышляет на тему, отчего он никогда не бранит ее за потерю кольца.

  

   Человек из Хаустона решил несколько дней тому назад купить своей жене фортепьяно в качестве рождественского подарка. Надо при этом сказать, что между агентами по распространению фортепьяно больше соперничества, соревнования и обставливания друг друга, нежели между людьми всех остальных профессий. Страховое дело и разведение фруктовых садов - беззубые младенцы по сравнению с фортепьянной промышленностью. Человек из Хаустона - он видный адвокат - знал это и постарался посвятить в свои намерения самый ограниченный круг людей, опасаясь, что агенты станут досаждать ему. Он всего один раз справился в музыкальном магазине о ценах и т. п. и решил через неделю-другую сделать свой выбор.

   Выйдя из магазина, он по пути в свою контору завернул на почту.

   Придя в контору, он нашел трех агентов, примостившихся в ожидании его в кресле и на письменном столе.

   Один из них раскрыл рот первым и сказал:

   - Слышал, что вы хотите купить фортепьяно, сэр. "Стейнвей" славится своими нежностью звука, прочностью, изяществом отделки, тоном, работой, стилем, качеством и...

   - Чепуха! - сказал второй агент, проталкиваясь между ними и хватая адвоката за воротник. - Возьмите "Читтерлинг". Единственное фортепьяно в мире. Нежностью звука, прочностью, изяществом отделки, тоном, работой...

   - Виноват! - сказал третий агент. - Не могу стоять рядом и видеть, как человека обжуливают. Фортепьяно "Кроник и Барк" нежностью звука, прочностью, изяществом отделки...

   - Убирайтесь вон, все трое! - завопил адвокат. - Когда я хочу купить фортепьяно, я покупаю то, которое мне нравится. Вон из комнаты!

   Агенты удалились, и адвокат занялся выпиской из какого-то дела. В течение дня пятеро из его личных друзей заходили порекомендовать различные марки инструментов, и адвокат начал раздражаться.

   Он вышел, чтобы дернуть стаканчик Хозяин бара сказал ему:

   - Послушайте, мистер, мой братан работает на фортепьянной фабрике, и он сболтнул мне, что вы хотите купить одно из этих тамтамов. Братан говорит, что по нежности звука, прочности, изяществу от...

   - Черт побери вашего братана! - сказал адвокат.

   Он влез в вагон трамвая, направляясь домой, и там внутри уже было четверо агентов, поджидавших его. Он отпрянул назад прежде, чем они его заметили, и остался на площадке. В ту же минуту вагоновожатый наклонился к нему и шепнул:

   - Дружище, эпперсоновские фортепьяны, которые мой дядька распространяет в Южном Техасе, по нежности звука, прочности...

   - Остановите вагон! - рявкнул адвокат.

   Он слез и забился в темный подъезд, так что четверо агентов, также покинувших вагон, промчались, не заметив, мимо. Тогда он поднял с мостовой тяжелый булыжник, положил его в карман, задами пробрался к своему дому и, чувствуя себя в полной безопасности, направился к калитке.

   Священник его прихода был сегодня с визитом у его семьи. В ту минуту, когда адвокат достиг калитки, он выходил из нее. Адвокат был гордым отцом новехонького, всего двух недель от роду, ребенка, и священник, только что восхищавшийся адвокатским отпрыском, захотел поздравить его.

   - Дорогой брат мой! - сказал священник. - Ваш дом скоро будет наполнен радостной музыкой. Это будет великое прибавление к вашей жизни. И вот - во всем мире нет ничего, что по нежности звука...

   - Черт побери вас! И вы тоже будете бубнить мне про фортепьяно! - завопил адвокат, извлекая булыжник из кармана.

   Он швырнул камень и сбил высокую шляпу священника, так что она отлетела на другую сторону улицы, и пнул его в голень. Но священник верил в то, что церковь - Христов воин, и он двинул адвоката кулаком по носу, и они сцепились и покатились с тротуара на кучу сваленных кирпичей.

   Соседи услышали шум, прибежали с фонарями и ружьями, и в конце концов недоразумение разъяснилось.

   Адвокат был порядочно-таки избит, и пришлось послать за обслуживающим его семью врачом, чтобы малость починить его. Когда доктор наклонился к нему с липким пластырем в одной руке и свинцовой примочкой в другой, он сказал:

   - Через день-два вы сможете выходить, и тогда я хотел бы, чтобы вы завернули насчет покупки фортепьяно к моему брату. Те, представителем коих он является, считаются лучшими по нежности звука, прочности, изяществу отделки, качеству и стилю - во всем мире.

  

   Юный лейтенант Болдуин ворвался вне себя в комнату генерала и хрипло крикнул:

   - Ради бога, генерал! Скорей, скорей - и в путь! Орлиное Перо увез вашу дочь Инессу!

   Генерал Сплашер в ужасе вскочил на ноги.

   - Как, - вскричал он, - Орлиное Перо, вождь киомов самого мирного племени в округе?

   - Он самый.

   - Милосердное небо! Вы знаете, что представляет из себя это племя, когда его затронут?

   Лейтенант бросил на своего начальника понимающий взгляд.

   - Это самое мстительное, кровожадное и вероломное племя из всех индейцев Запада, когда оно воюет, - ответил он. - Но в течение многих месяцев они были мирны, как никто.

   - В путь, - сказал генерал. - Мы не можем терять ни минуты. Какие меры приняты?

   - Пятьдесят кавалеристов готовы броситься в погоню, а Билл Острый Нож, знаменитый следопыт, готов указывать путь.

   Десять минут спустя генерал и лейтенант, в сопровождении Билла Острого Ножа, помчались галопом во главе кавалерийского эскадрона.

   Билл Острый Нож с тренированным чутьем пограничной ищейки шел по следу лошади Орлиного Пера с безошибочной быстротой.

   - Помоги Бог, чтобы мы не опоздали, - сказал генерал, пришпоривая своего задыхающегося скакуна. - Из всех вождей племени судьба выбрала именно Орлиное Перо! Он всегда казался нашим другом!

   - Вперед! Вперед! - вопил лейтенант Болдуин. - Может быть, время еще не ушло!

   Милю за милей оставляли за собой преследователи, не останавливаясь ни есть, ни пить, почти до самого заката солнца.

   Билль Острый Нож показал на тоненькую струйку дыма вдали и сказал:

   - Вот их лагерь!

   Сердца всех людей готовы были выпрыгнуть от возбуждения по мере приближения к указанному месту.

   - Поспели ли мы вовремя? - был немой вопрос в каждой голове.

   Они вынеслись на открытый простор прерии и натянули поводья перед палаткой Орлиного Пера. Завеса у входа была опущена. Солдаты соскочили с коней наземь.

   - Если случится то, чего я боюсь, - хрипло прошептал генерал лейтенанту, - это будет означать войну с племенем киомов. О, почему он не выбрал кого-нибудь другого вместо моей дочери?

   В это мгновение завеса над входом приподнялась, и Инесса Сплашер, генеральская дочь, дева тридцати восьми весен, показалась, неся в руке окровавленный скальп Орлиного Пера.

   - Слишком поздно! - вскричал генерал, без чувств падая с лошади.

   - Я знал это, - сказал Билл Острый Нож, скрещивая на груди руки, со спокойной улыбкой. - Меня удивляет только, как он ухитрился добраться живым досюда.

  

   Когда пароход вошел в Аранзасскую бухту, пассажир - родом из Гальвестона - упал за борт. Ему был брошен спасательный круг, но он отпихнул его с презрением. Была поспешно спущена шлюпка, которая и настигла утопающего, когда он во второй раз всплыл на поверхность. Десятки рук протянулись к нему, но он отверг их помощь. Он выплюнул с добрую пинту соленой воды и прокричал:

   - Уходите и оставьте меня в покое! Я шагаю по дну. Ваша шлюпка сию минуту врежется в песок. Я достигну берега вброд и немедленно отправлюсь в парикмахерскую, чтобы из меня выбили пыль. Здесь немного мокро, но насморк меня не пугает!

   Тут он окончательно пошел ко дну, и шлюпка повернула обратно. Житель Гальвестона обнаружил до конца свое презрение ко всем другим портам, которые тоже имели дерзость считать себя глубоководными!

  

   Хаустон - то самое место, где живет некая молодая особа, забросанная по горло дарами богини Фортуны. Она прелестна с виду, блестяща, остра и обладает тем грациозным очарованием - не поддающимся описанию, но совершенно неотразимым, - которое обычно называют личным магнетизмом.

   Как ни одинока она в этом огромном мире и как ни преисполнена достоинств наружных и внутренних, однако она - не пустая, порхающая бабочка, и лесть бесчисленных вздыхателей не вскружила ей головы.

   У ней есть близкий друг - молодая девушка, простая с виду, но наделенная тонким практическим умом, к которой она обычно и прибегает, как к мудрой советчице и наставнице, когда дело касается запутанных жизненных проблем.

   Однажды она сказала Марианне - этой самой умной подруге:

   - Как бы мне хотелось узнать, кто из моих льстивых поклонников честен и правдив в своих комплиментах! Мужчины ужасные обманщики, и они все расточают мне такие безоговорочные похвалы и произносят такие сладкие речи, что я так и не знаю, кто из них говорит честно и искренно - и, вообще, говорит ли честно и искренно хоть один из них!

   - Я укажу тебе путь, - сказала Марианна. - В следующий раз, когда у тебя будут гости, продекламируй что-нибудь драматическое и потом скажи мне, как отзовется об этой попытке каждый из них.

   Юной леди очень понравилась эта идея, и в ближайшую пятницу, когда с полдюжины молодых людей собрались вечером в ее гостиной, она вызвалась что-нибудь продекламировать.

   У нее не было ни малейшего драматического дарования. Но она встала и дочитала до самого конца длинную поэму с массой жестов, вращанием глаз и прижиманием рук к сердцу. Она проделала это очень скверно, обнаружив полное незнание правил дикции и экспрессии. Позже ее подруга Марианна справилась у нее, как была встречена ее попытка.

   - Ах, - сказала та, - они все столпились вокруг меня и, казалось, были восхищены до последней степени. Том и Генри, и Джим, и Чарли - все были в восторге. Они сказали, что Мэри Андерсен не может и сравниться со мной. Они говорили, что никогда в жизни не слышали такой степени драматизма и чувства!

   - Все до одного хвалили тебя? - спросила Марианна.

   - За одним исключением. Мистер Джудсон откинулся в кресле и ни разу не аплодировал. Когда я кончила, он сказал мне, что боится, что мое драматическое дарование очень невелико.

   - Теперь, - спросила Марианна, - ты знаешь, кто из них правдив и искренен?

   - Еще бы! - сказала прекрасная девушка, и глаза ее блеснули энтузиазмом. - Испытание было как нельзя более удачным. Я ненавижу этого гадкого Джудсона и намерена немедленно начать готовиться к сцене!

  

   Он источал запах джина, и его бакенбарды походили на цилиндрики музыкального ящичка. Он вошел вчера в игрушечный магазин на главной улице города и с убитым видом прислонился к прилавку.

   - Что-нибудь прикажете? - холодно спросил владелец.

   Он вытер глаза красным платком далеко не первой свежести и сказал:

   - Ничего решительно, благодарю вас. Я просто зашел сюда пролить слезу. Я не люблю делать свидетелями моего горя случайных прохожих. У меня есть маленькая дочка, сэр, пяти лет от роду, с золотыми вьющимися волосиками. Ее зовут Лилиан. Она говорит мне нынче утром: "Папа, рождественский дед принесет мне на Рождество красный вагончик?". Это лишило меня последних сил, сэр, потому что, увы, я без работы и не имею ни гроша. Подумайте только, один красный вагончик сделает ее счастливой, а ведь есть дети, у которых сотни красных вагонов!

   - Прежде чем вы покинете магазин, - сказал владелец, - а вы это сделаете через какие-нибудь пятнадцать секунд, я считаю долгом довести до вашего сведения, что мой магазин имеет отделение на Трэйнс-стрит, в каковом отделении я вчера и находился. Вы вошли и сообщили то же самое о вашей маленькой девочке, которую вы назвали Дэйзи, и я дал вам вагон. По-видимому, вы плохо помните имя вашей маленькой девочки.

   Человек с достоинством выпрямился и направился к двери. Достигнув ее, он повернулся и сказал:

   - Ее имя Лилиан-Дэйзи, сэр, а в вагоне, который вы мне дали, одно колесо соскакивает и с ручки сцарапана краска. У меня есть друг, владелец бара на Виллоу-стрит, который хранит его для меня до Рождества, но мне будет стыдно за вас, сэр, когда Лилиан-Дэйзи увидит этот старый, исцарапанный, дребезжащий, из вторых рук, оставшийся с прошлого года вагон. Но, сэр, когда Лилиан-Дэйзи опустится вечером на колени перед своей маленькой кроваткой, я скажу ей, чтобы она помолилась за вас и попросила Небо смилостивиться над вами. Есть у вас под рукой карточка с названием и адресом фирмы, чтобы Лилиан-Дэйзи правильно указала ваше имя в своей молитве?

  

   Было далеко за полдень, и дневной штат уже разошелся по домам. Ночной редактор только что вошел, снял пиджак, жилетку, воротничок и галстук, закатал рукава сорочки, спустил с плеч подтяжки и приготовился засесть за работу.

   Кто-то робко постучался в дверь снаружи, и ночной редактор гаркнул:

   - Войдите!

   Красивая молодая леди с умоляющими голубыми глазами и прической Психеи вошла со скатанной в трубку рукописью в руке.

   Ночной редактор молча взял трубку и раскатал ее. Это была поэма, и он стал читать ее вполголоса, судорожно кривя челюсть, так как его органы речи были частично закупорены доброй четвертью плитки жевательного табаку.

   Поэма гласила:

  

   РЕКВИЕМ

  

   Рассвет в окна немую муть

   Проник, развеяв тьму,

   Где он лежит, закончив путь, Назначенный ему.

   О, сердце, рвись от тяжких мук,

   Рыдая и стеня:

   Мой alter ego, ментор, друг -

   Оторван от меня!

   Когда в восторге он творил

   В часы ночной тиши -

   Он слишком много в масло лил

   Огня своей души.

   И взрыв пришел. И яркий свет

   Погас: не вспыхнуть вновь.

   И не проснется мой поэт

   Принять мою любовь!

  

   - Когда это случилось? - спросил ночной редактор.

   - Я написала это вчера ночью, сэр, - сказала молодая леди. - Оно годится для печати?

   - Вчера ночью? Гм... Материал немного лежалый, но все равно, в другие газеты он не попал. Теперь, мисс, - продолжал ночной редактор, улыбаясь и выпячивая грудь, - я намерен дать вам урок, как надо писать для газеты. Мы воспользуемся вашей заметкой, но не в такой форме. Сядьте в это кресло, и я напишу ее заново, чтобы показать вам, в какую форму надо облекать факт для печати.

   Юная писательница уселась, а ночной редактор сдвинул брови и два-три раза перечел стихотворение, чтобы схватить главные черты. Он написал затем несколько строк на листе бумаги и сказал:

   - Вот, мисс, та форма, в какой ваша заметка появится в нашей газете:

   - Как видите, мисс, заметка содержит все существенное, и, однако...

   - Сэр! - воскликнула с негодованием юная леди. - Ничего этого абсолютно нет в стихотворении! Сюжет его вымышлен, и целью стихотворения является изобразить горе друга поэта по поводу его безвременной смерти.

   - Но, мисс, - сказал ночной редактор, - стихотворение ясно говорит о том, что в масло было подлито слишком много огня - или, вернее, в огонь слишком много масла - и что последовал взрыв, и что когда свет погас, джентльмен остался в положении, после которого он никогда уже больше не проснется.

   - Вы прямо ужасны! - сказала юная леди. - Отдайте мне мою рукопись. Я занесу ее, когда здесь будет редактор литературного отдела.

   - Очень жаль, - возразил ночной редактор, возвращая ей свернутую в трубку рукопись. - У нас мало происшествий сегодня, и ваша заметка была бы весьма кстати. Может быть, вам пришлось слышать о каких-нибудь несчастных случаях по соседству: рождениях, увозах, грабежах, разорванных помолвках?

   Но хлопнувшая дверь была единственным ответом юной поэтессы.

  

   - Что ты такой мрачный сегодня? - спросил один из жителей Хаустона, завернув в сочельник в контору своего приятеля.

   - Старая дурацкая штука с перепутанными письмами - и я боюсь теперь идти домой. Жена прислала мне час тому назад с посыльным записку, прося отправить ей десять долларов и подождать ее здесь в три часа, чтобы пойти вместе за покупками. В это же время я получил счет на десять долларов от торговца, которому я должен, с просьбой погасить его. Я нацарапал торговцу ответ: "Никак не могу выполнить просьбы. Десять долларов нужно для одной штучки, от которой не считаю возможным отказаться". Я сделал обычную ошибку: торговцу послал десять долларов, а жене - записку.

   - Разве ты не можешь пойти домой и объяснить жене ошибку?

   - Ты не знаешь моей жены. Я уже принял все меры, какие мог. Я застраховался на десять тысяч долларов от несчастного случая сроком на два часа и жду ее сюда в течение ближайших пятнадцати минут. Передай всем моим приятелям мой прощальный привет, и если, когда будешь спускаться вниз, встретишь даму на лестнице - держись ближе к стенке!

  

   Место действия: телеграфная контора в Хаустоне. Входит очаровательное манто из черного велюра, отделанное шнурками и выпушками, с воротником из тибетской козы, заключающее в себе не менее очаровательную юную леди.

   Юная леди. О, мне нужно немедленно послать телеграмму - будьте так добры, дайте мне, пожалуйста, бланков - штук шесть. (Пишет в течение 10 минут). Сколько это будет стоить? - пожалуйста!

   Телеграфист (Подсчитывает слова). Шестнадцать долларов девяносто пять центов, мэ'эм.

   Юная леди. Господи боже мой! У меня с собой только тридцать центов. (Подозрительно) Каким образом вы берете так много, когда почтой это стоит всего два цента?

   Телеграфист. Мы берем за то, что доставляем корреспонденцию быстрее, чем почта, мэ'эм. Вы можете послать телеграмму в десять слов всего за двадцать пять центов.

   Юная леди. Дайте мне еще один бланк, пожалуйста. Я думаю, одного хватит.

   Через пять минут напряженной работы она представляет следующее:

   "Кольцо ужасно красиво. Приходите ко мне, как только сумеете. Ваша Мэми".

   Телеграфист. Здесь одиннадцать слов. Это будет стоить тридцать центов.

   Юная леди. Ах, какая жалость! Я как раз хотела на эти пять центов купить жевательную резинку.

   Телеграфист. А вот посмотрим. Вы можете выбросить слово "ужасно" - и все будет в порядке.

   Юная леди. Но я не могу его выбросить! Вам следовало бы посмотреть на это кольцо. Я лучше дам вам тридцать центов.

   Телеграфист. Кому вы посылаете телеграмму?

   Юная леди. Вы, кажется, слишком любопытны, сэр!

   Телеграфист. Уверяю вас, мой вопрос не носит личного характера. Нам необходимы имя и адрес, чтобы знать, куда доставить телеграмму.

   Юная леди. Ах, да! Я не подумала об этом.

   Она надписывает имя и адрес, платит тридцать центов и уходит. Через двадцать минут она появляется снова, задыхаясь от быстрой ходьбы.

   - Ах, я совсем забыла... Вы уже отослали?

   Телеграфист. Да. Десять минут тому назад.

   Юная леди. Такая жалость! Я совсем не то хотела сказать. Вы не можете протелеграфировать, чтобы изменили?

   Телеграфист. Что-нибудь очень важное?

   Юная леди. Да, я хотела, чтобы вы подчеркнули слова: "ужасно красиво". Вы можете это сделать сейчас же?

   Телеграфист. Конечно. И у нас есть прелестные духи: фиалка. Не прикажете ли спрыснуть телеграмму?

   Юная леди. О да! Вы так любезны! Я непременно буду посылать все свои телеграммы через вашу контору - вы до такой степени обязательны! Всего хорошего.

  

   Фермер, живущий приблизительно в четырех милях от Хаустона, как-то на прошлой неделе заметил во дворе незнакомца, который вел себя не совсем обычным образом. На нем были парусиновые штаны, засунутые в сапоги, а нос у него был цвета прессованного кирпича. Он держал в руке заос