Никандров Николай Никандрович - Диктатор Петр

...

   - Да этот, пожилой, в рыжих вихрах и золотых очках, с блестящими глазами, который только что на этом стуле сидел и два часа со мной беседовал, даже у меня голова разболелась...

   - Опять!..- вырвалось отчаянье из груди сестры.- Петя, ты болен, это тебе все кажется, и ты, конечно, рассердишься, если я тебе скажу, что на самом деле здесь никого, кроме меня и мамы, не было...

   - Помнишь?..- радостно подмигнул глазами больной.- Помнишь, какой мы тут с ним разговорец вели?.. Два часа спорил!.. Он свое, а я свое... В конце он спрашивает: "Что же вы в таком случае имеете в виду делать, когда выздоровеете?" Я отвечаю: "В ассенизаторский обоз поступить, на ассенизаторской бочке ездить". Он растерялся, не знал, как это понять, и посмотрел на тебя. А ты сказала: "Брат это может сделать, у него это не пустые слова, как бывает у других, он упрямый!" Тут я опять ввернул свое слово: "Моя мечта, говорю, умереть на той бочке!" Он улыбнулся прежней смущенной улыбкой и сказал, блестя нестерпимо на меня глазами: "Но вы же писатель, талантливый писатель..." - "Был писателем",- поправил я его. "Был писателем".- "Ну, да",- сказал он, вот я и приехал сделать вам некоторые предложения, правда, в известных пределах и с известными, так сказать"... Я тогда повторил: "Моя мечта, говорю, умереть на той бочке, но могу, говорю, и писателем, если будет очень нужно!" Он засмеялся. А ты сказала: "Вы не смейтесь, брат у меня такой". Ловко поговорили! В котором часу он обещал еще прийти? А?

   - Петя,- задрожала, как в лихорадке, сестра, и голос у нее тоже задрожал.- Петя, ты не сердись на меня, но ей-богу же, верь мне, что к тебе никто не приходил!

   - Оля!..- застонал больной и сделал тщетную попытку приподняться.- Оля!.. Это же наконец глупо: все от меня скрывать!.. Я знаю, вы слушаете доктора и оберегаете мой покой, но так вы еще больше раздражаете меня, когда начинаете скрывать от меня самое главное!.. Человек вот на этом стуле почти что два часа сидел, обо всем со мной говорил, сперва как с больным, а потом видит, что я совсем здоровый, как со здоровым... "Вы, говорит, думаете, мы сами не сознаем? Мы, говорит, сами все сознаем". Так в котором часу он обещал еще прийти?.. Я спрашиваю тебя: в котором часу?.. Ты слышишь?.. Ол-ля!..

   Ольга набрала полную грудь воздуху, высоко подняла плечи, отвернула в сторону от брата лицо и, дрожа от готовых прорваться рыданий, с трудом процедила, по одному слову, стуча зубами:

   - Сказал... что после обеда зайдет... часа в четыре.

    

    

   Только что отпили утренний чай.

   Бабушка стряпала обед, и было слышно, как гремела она в кухне посудой, как плескала выливаемой прямо во двор грязной водой... Ольга убирала комнаты, искала, нет ли в постелях насекомых, поглядывала за больным... Петр мучился, спал и не спал, и из его угла время от времени неслись громкие вздохи, стоны, жалобы... Вася и Нюня, по обыкновению, по каким-то своим делам, вихрем проносились по дому, по садику, по улице, и их звонкие голоса, похожие на скользящий в небе свист стрижей, то и дело пронизывали неподвижный утренний воздух...

   - Бабуля,- вдруг прибежала с улицы Нюня, запыхавшаяся, с раскрасневшимися щеками.- Там какая-то барышня дядю Жана спрашивает.

   - Дядю Жана? - нахмурилась бабушка и пошла из кухни через садик к калитке.- Чего же ты не сказала ей, что его у нас нет?

   - Я сказала! - бойко щебетала Нюня.- А она говорит: "Врешь, паршивка!" И хотела ворваться во двор. Хорошо, что я успела захлопнуть калитку. А намазанная! А кривляка!

   - А одета она как? Ничего?

   - Одета-то ничего. С золотым медальоном на голой груди.

   - С золотым медальоном? - вспомнила бабушка.

   - Вам чего? - громко спросила она на улицу, стоя у запертой калитки.

   - Откройте-ка,- послышался оттуда женский голос.

   - А вам зачем? Вам сказали, что того мужчины у нас уже нет, он уехал.

   - Тогда пустите посмотреть. Может, он прячется.

   - Мы никого не прячем, и я не могу вам открыть.

   - А-а! - бешено заколотилась в калитку женщина руками, ногами, задом.- Значит, вы его прячете! Скрываете! Ну, хорошо! Прячьте, прячьте, только от меня он нигде не спрячется! Скажите ему, что я его везде найду! Я не девочка, которой можно наобещать, а потом убежать!

   Пупс с отчаянным лаем бросался на калитку: разбежится и бросится, разбежится и бросится...

   Бабушка с удрученным лицом, возвратившись из садика в дом, прошла прежде всего в столовую, постояла там, внимательно посмотрела на больного Петра, потом направилась в другую комнату, чтобы под свежим впечатлением сейчас же рассказать дочери о возмутительной проделке Жана. Но не успела она переступить порога той комнаты, как оттуда навстречу ей раздался страшный, пронзивший всю квартиру панический визг, словно человек, запустив руку к себе в карман за носовым платком, неожиданно нащупал там живую змею.

   - Мама,- жалобно говорила Ольга, входя в столовую и неся в обеих руках, как несут ордена за гробом покойника, громадную белую подушку.- Я тоже заболею сыпным тифом, я сейчас на своей подушке, на которой тогда спала тетя Надя, большую вошь нашла. На середине подушки, на самой середине! Вот,- указывала она на подушку подбородком.- Я смотрю, а она сидит!

   - Ты смотришь, а она сидит? - задыхающимся голосом растерянно переспросила мать, и кожа на ее лице задергалась.

   - Я говорил!..- обличительно и с отчаяньем застонал Петр.- Я говорил!..

   - Как же ты ее нашла? - задала Ольге бабушка обязательный в таких случаях бессмысленный вопрос.

   - Я смотрю, а она сидит,- бессмысленно, как глупенькая, повторяла Ольга, сев на стул и осторожно положив себе на колени громадную подушку с маленьким насекомым.- И если бы хотя ползла, а то сидит! - произнесла она с тоской.- Это тоже первое доказательство, что она зараженная! Значит, я уже умру...

   И она заплакала.

   - Вошь, вошь, вошь не упустите!!! - странно заметался в постели Петр.- Слушайте!..- из последних сил произнес он, корчась и как бы выдыхая из себя каждое слово.- Мама, Оля!.. Это еще ничего, что вошь!.. А может, она здоровая!.. Сейчас же запишите, какое сегодня число, и будем ждать двухнедельного срока!.. Если через две недели Оля не заболеет, значит, эта вошь здоровая!.. Поняли?

   Потом стали решать, как поступить со страшной находкой, делали разные предложения...

   - Сжечь! Сжечь на огне! - Раздались в конце совещания твердые голоса.- Где спички? Давайте спички!

   - Я ее сама, я сама! - вырывала у матери спички Ольга, со мстительно-искаженным лицом, и перестала плакать.

   Она чиркнула по коробке спичкой, поднесла спичку к подушке и стала припекать огнем спинку насекомого. Под огнем послышался тоненький треск, и возле запахло паленым. Насекомое, точно пузырек с жидкостью, сперва закипело внутри, высоко поднявшись на ножках и побелев, потом лопнуло, повернулось набок и обратилось в пепел. А Ольга жгла и жгла над ним спички.

   - Довольно,- сказала мать тоном окончания операции.- А то ты наволоку сожжешь. У нас и так наволок хороших почти не осталось.

   - Что мне теперь наволока? - ответила с тоской Ольга, бросая на пол последнюю спичку.- Мне теперь ничего не жаль!

   Прах сожженного насекомого стряхнули с подушки на пол и с брезгливо-напряженными лицами яростно топтали его ногами то мать, то дочь, то обе вместе.

   - Хорошенько ее!..- поощрял их с постели Петр с мучительно-блестящими глазами.- Хорошенько!..

   - Теперь больше не будешь губить людей! - злобно улыбаясь и дико глядя на пол, говорила Ольга.- Теперь больше никого не заразишь!

   И в течение этого дня бесконечное число раз вспоминали про найденное насекомое. Даже ухудшение в болезни Петра как-то само собой отодвинулось на второй план. Все в доме было полно страхом за Ольгу.

   - Вась-кааа!..- кричала на всю улицу и сигнализировала рукой вдаль Нюня.- Бе-жи ско-рей до-моой!.. Маму вошь у-ку-си-лаа!..

    

    

   - Ждать две недели до заболевания,- дежуря в кресле возле Петра, потерянно причитала Ольга.- Потом две-три недели болеть до кризиса, потом месяц после кризиса, разве я это вынесу?.. Нет, я знаю, я чувствую, что я уже умру... Деточки вы мои дорогие!..- вспомнив о детях, заплакала она.- И останетесь вы без меня, без матери, маленькими сиротками!.. И будете вы стучаться в чужие двери, в чужие окна и просить: "Мама дай! Папа дай!.." И будут люди выпускать на вас Пупсов, чтобы вы не мешали им чай пить...

   Петр приподнял с подушки лицо, прислушался к ее голосу, искоса уставился на ее вздрагивающую в кресле голову, потом отвернулся к стене и, подавляя в себе слезы, уткнулся в подушку лицом. Руки его конвульсивно прижимались к груди, ноги переплетались одна за другую, и из-под них с грохотом выскользнула на пол бутылка с горячей водой.

   Нервы у всех в доме были напряжены до крайности, и на грохот упавшей бутылки к Петру мгновенно прибежали с двух сторон и мать и сестра. И у обоих на бледных вытянутых лицах была ясно написана одна и та же, полная ужаса, мысль: не грохнулся ли это на пол замертво Петя, их Петя, единственное и последнее, чем они еще живут и ради чего еще живут. Ведь несчастия падают на их головы одно за другим и, вероятно, будут продолжать падать без конца. Они обреченные!

   - Что такое!.. Что с вами!..- раздражительным окриком-стоном встретил Петр их беззаветно-преданные лица.- Что за паника такая!.. Какого черта!.. Упала на пол из-под одеяла бутылка, а у вас от страха глаза вылезли на лоб!.. Что за истерика такая женская?.. Сколько раз вас просил не волновать меня зря!.. За что вы мучите меня!.. За что вы убиваете меня!..- ругательски кричал он на мать и сестру, на своих кровных, единственных, которыми он жил и ради которых так мученически жил, а сам в то же время незаметно вытирал рукой то с одной своей щеки, то с другой слезы.- Слезы твои, Оля, женские, зачем?.. Вой твой женский, зачем?.. Причитания женские, зачем?.. Ты уже хоронишь себя!.. А может, та вошь была не сыпнотифозная!.. И вот я должен объяснить вам про вшей... объяснить, объявить...- спутался он, выбившись из сил и то закрывая, то открывая глаза.- Дом в опасности!.. Война семьи со смертью продолжается!.. И каждый из нас должен знать в этой войне свое место!.. И всех, всех зовите сюда, всю нашу семью!..

   Блуждающими глазами он обвел мать, сестру, искал детей.

   - Надо позвать Васю и Нюню,- сказала бабушка,- а то будет кричать, почему не позвали, и докричится до сердечного припадка.

   - Петичка, и детей тоже? - в смертельной тоске, не своим голосом,- вкрадчиво спросила сестра, сжимая рукой горло, чтобы не разрыдаться.- Мама, мамочка! - холодея от ужаса, вскричала она.- Смотри: с ним что-то делается!

   - Иди за детьми! - твердо сказала ей мать, стояла, как вкопанная, и по-иному, чем всегда, смотрела на Петра.

   Казалось, в мире не существовало той силы, которая могла бы сейчас оторвать ее от него!

   Через минуту в столовую вбежали Вася и Нюня. Они стояли рядом, как школьники, вызванные учителем, и так энергично дышали после уличной беготни, что плечи их все время то поднимались, то опускались.

   - Ну, Петя, мы все собрались,- осторожно проговорила бабушка, видя нетерпеливые движения Петра.- И дети тоже.

   - А-аа...- пробормотал он, как немой, и шумно и глубоко вздохнул, широко раскрыв рот и призакрыв глаза.

   И наступила пауза.

   - Петя,- дрожащим вздохом позвала его мать, точно прислушиваясь к собственному голосу, в котором уже не хватало какой-то струны.

   Петр молчал.

   - Петя, мы ждем,- сказала, вернее, не сказала, а только подумала сказать мать, не дыша.

   Петр не отзывался, неподвижно лежал на боку, как был, с закоченело-раскрытым ртом.

   - Спит? - не веря своему вопросу, произнесла мать и перевела расширенные глаза на дочь.

   И в глазах дочери она прочла разрастающийся ужас!

   Одним прыжком, звериным прыжком матери, спасающей своих детенышей, старушка очутилась у изголовья Петра и судорожно-цепко держала оба его плеча в своих руках.

   - Петя! - напрасно будила она его, напрасно тормошила за оба плеча и заглядывала в полураскрытые, уже безучастные ко всем и всему глаза.- Наш Петичка! - вдруг взвился и сорвался на полуслове ее горестный вопль.

   Она упала своим лицом на леденеющее лицо сына, точно он и она были одно; точно если он уходил без нее, то не весь уходил; и если она оставалась жить без него, то не вся оставалась...

   Ольга, не сделав ни одного движения, не издав ни одного звука, мягко грохнулась на то самое место, где стояла. Так рушится карточный домик-башня, если из самого ее фундамента вынуть одну карту.

   Дети, худые, смуглые, на тоненьких ножках, точно на обглоданных косточках, в слишком коротеньких платьицах, с маленькими голодными искорками на месте глаз, как-то небывало легко и невесомо, точно отбившиеся от стаи две пугливые рыбки, оба разом метнулись вперед и, сомкнувшись головами, наклонились к самому лицу дяди Пети, чтобы узнать, в чем дело...

   За окном ярко сияло солнце; в садике неистово заливался Пупс; и из-за калитки чужой голос громко спрашивал:

   - Примусы и машинки для котлет здесь берут?

    

   1923