Никандров Николай Никандрович - Диктатор Петр

появилось черное пятно сажи. Обе хозяйки это видели, но им было стыдно сказать гостье об этом. И что бы потом ни делала тетя Надя, что бы она ни говорила, обе хозяйки смотрели только на черное пятно на ее носу и думали только о нем. Вот тетя Надя уже размазала это пятно, сделала его больше и, наверно, еще размажет... И хозяйкам сделалось обидно за тетю Надю, за то, что у нее, такой элегантной, красивой, умной, талантливой, нос был испачкан сажей, и глубоко противной показалась им жизнь, средства для которой приходилось добывать такими способами.

   - Оля, что ты так смотришь на меня? - вздрогнула тетя Надя, почувствовав на своем профиле вдумчивый взгляд племянницы.

   - Так,- ответила племянница, глядя на пятно сажи на носу тетки.- Думаю.

   - И, конечно, обо мне? Правда?

   - Откровенно говоря, да.

   - Это интересно. Что же ты обо мне думаешь?

   - И думаю я вот что: как это могло случиться и как это понять, что наша тетя Надя, такая замечательная и такая известная оперная артистка, о которой когда-то даже было в газетах, вдруг теперь скупает у нас в провинции подержанные, испачканные говяжьей кровью мясорубки и старые, запаянные, в копоти, примусы.

   Москвичка рассмеялась, отвертывая передними зубами какой-то винтик на машинке.

   - А ваш Петя что делает? - спросила она и опять сунула в рот винтик.

   - Петя? - повела бровями Ольга.- Петя другое дело.

   - Нет, ты отвечай на мой вопрос: что делает ваш Петя, тоже талант и не такой, как я, а настоящий, большой, признанный!

   - Ну, он, конечно, торгует, на толчке старьем.

   - Он "конечно"? Ну, и я "конечно"! - победно рассмеялась москвичка.

   - Теперь трудное время,- примирительно вступила в разговор Марфа Игнатьевна, чтобы не дать разгореться спору.- Теперь не приходится много философствовать. Теперь лишь бы чем-нибудь заработать. А так-то оно конечно. Что там говорить.

   - Вот это верно! - воскликнула гостья бодро.- А вы тут сидите в Крыму и спите! Вот, чем философствовать, как говорит Марфинька, и спать, вступайте-ка лучше в нашу компанию по скупке у жителей Крыма мясорубок и примусов! Вы будете скупать на местах, а мы будем сбывать в Москве! Хотите?

   - Отчего же,- нерешительно, с ноющей болью в груди, улыбнулась неожиданному предложению Ольга.- Можно. Если сумеем.

   - А чего тут уметь? Жан, слышишь, какое предложение я делаю нашим?

   - Слышу, слышу,- отвечал над тарелкой Жан.- Конечно, пусть соглашаются. У них тут в Крыму работать можно. У крымских жителей еще вещички есть.

   - Значит, согласны? - перестала работать москвичка и села прямо напротив обеих хозяек, глядя на них в упор, как дух-искуситель.

   - А что ж,- принужденно улыбнулась Ольга.- Согласны.

   И вдруг она почувствовала такую щемящую тоску на сердце, точно прощалась с чем-то дорогим навсегда!

   - Я думаю,- вводя их в курс дела, между прочим сказала москвичка,- я думаю, что тут вам удастся много закупить этих машинок.

   - Тут-то много,- ответила вяло Ольга, как в тяжелом дурмане, и вздохнула.- Тут каждый свою продаст. Тут такой голод.

   - Вот и хорошо,- сказала тетя Надя.- И вы заработаете, к мы заработаем. Мы вам оборотные средства оставим.

   - Только с этим надо спешить, пока у крымских жителей дела не поправились,- не поворачивая к ним головы, произнес Жан, наливая в стакан портвейн.- А то тогда они вам ничего не продадут. Вон уже ходят слухи, будто американцы в Крым кукурузу везут...

    

    

   И потом, в другой комнате, лежа в постелях, раздетые, под одеялами, при потушенной лампе, долго еще продолжали три женщины переговариваться между собой из трех разных углов. Их самих не было видно, и узнавали они друг друга только по голосам.

   - Ай-яй-яй! - вдруг спохватилась в постели москвичка.- Я сегодня проговорила весь вечер, а вы только молчали и слушали! Я заболталась, а вы никто не остановили меня, и вышло, что я только о себе да о себе! Даже неловко! Извольте теперь вы рассказывать, как вы тут живете, а я буду слушать!

   - Мы-то расскажем,- протянула со вздохом в полной тьме из своего угла Ольга.- Только жизнь наша неинтересная. Я даже не знаю, о чем, собственно, тебе рассказывать.

   - Обо всем,- зазвучал в темноте в другом углу голос приезжей.- Я не понимаю, например, вот чего: если ты, Оля, служишь машинисткой в коммунхозе, где жалованья не платят, а Петя берет на комиссию для продажи на толчке чужие вещи и тоже почти ничего не зарабатывает, то чем же вы живете?

   - Случаем,- отвечал голос Ольги.- Мы живем, тетя Надя, только случаем. Нас всегда случай спасал. Сколько раз, бывало, казалось, что ниточка, на которой мы висим, вот-вот оборвется и мы полетим в пропасть, погибнем. А потом смотришь, какой-нибудь непредвиденный случай вывезет нас, и мы опять держимся до следующего кризиса. И твой приезд, тетя Надя, для нас такой же непредвиденный случай и, вероятно, самый счастливый из всех, благодаря тому делу с примусами и мясорубками, которое ты устроила для нас.

   - Дело с примусами и мясорубками - верное дело,- прозвучал убежденный голос москвички.

   - Мы, Наденька, не живем,- вставила свое замечание Марфа Игнатьевна.- Мы вымираем. На почве плохого питания мы все чем-нибудь неизлечимо больны. У Васи размягчение позвоночника, у Нюни какая-то атрофия в желудке, у Оли белокровие и все зубы вынимаются, а обо мне и говорить нечего: когда хожу, держусь за мебель, а из дома не выхожу, чтобы не умереть на улице. Доктор говорит, у нас у всех такое ничтожное содержание гемоглобина какого-то, или кровяных шариков, что ли, при котором прежде падали и умирали. Тот же доктор прописывает нам мышьяк и железо, но сам же говорит, что это ничего не поможет...

   - Какие ужасы распространяет ваш доктор! - задрожала москвичка.- Доктор не прав, и вы скоро поправитесь! Если на примусы и мясорубки цены московские и ваши скоро сравняются, тогда вы будете поставлять нам другие товары. Сейчас, например, нам есть расчет еще брать у вас: пилы, чернильные карандаши, горький перец...

   - Вот из-за такой жизни нам, Наденька, и важно толком от тебя узнать, можно ли в ближайшее время надеяться на какую-нибудь перемену? - неизменно сворачивала бабушка разговор в сторону политики.- Что у вас в Москве говорят об этом?

   - Я уже вам сказала,- отвечала москвичка,- что в Москве о политике не говорят. Москва живет деловой жизнью.

   - Очень жаль,- сказала бабушка.- А у нас, на юге, наоборот, политика стоит на первом плане. Ночью лежишь, не спишь, слышишь: булькает в животе, и думаешь, что это где-то вдали начинается канонада: французы и англичане к нам пробиваются. А потом видишь, что это в животе, и так сделается обидно, что все нас бросили!

   Москвичка рассмеялась.

   - У нас в Москве от этого излечились давно и уже никого не ждут,- сказала она.

   - Неужели не ждут? - упавшим голосом спросила бабушка.- Это будет ужасно, если никто не придет.

   - А кто же может прийти?

   - Все равно кто. Лишь бы пришли. И мы тут не теряем надежду, что вот-вот кто-нибудь придет.

   - Напрасно,- опять засмеялась москвичка.- В Москве когда-то тоже верили в это "вот-вот", назначали сроки, ждали, томились, мучились. А с тех пор, как окончательно уверились, что никто не придет, и зажили обыкновенной жизнью, всем сразу стало хорошо. Конечно, так будет и у вас. Бросьте эти ожидания, займитесь делом, и вы увидите, как вам будет хорошо.

   Обе хозяйки, было слышно, что-то промычали в темноте ей в ответ...

   Детям тоже долго не спалось.

   - Я-то твой шоколад не украду,- говорила в темноте со своей постели Нюня.- Лишь бы ты мой не украл!

   - Я тоже твой не украду,- обещал Вася.

   Минуты две длилась пауза.

   - Вася, ты спишь?

   И, не получив ответа, Нюня, босая, осторожно крадется в темноте к своему шоколаду и перепрятывает его на другое место.

   - Нюня, ты спишь? Отчего же ты вдруг перестала дышать? Ой, притворяешься...

   И Вася ощупью отправляется в такую же экскурсию. Вася хитрее Нюни, и, переложив свой шоколад на новое место, он долго еще путает следы, нарочно возясь и шурша в потемках в разных местах комнаты.

   Петр бредил:

   - Слышу, по запаху слышу, у вас в кухне опять молоко убежало!.. Самые сливки ушли!..

    

    

   Расставание с теткой было такое же трогательное, как и встреча. Уехала она ранним утром, в волнении едва выпив на скорую руку один стакан чаю.

   Жан, бегая за лошадьми, принес в распоряжение семьи еще целый каравай белого хлеба и еще фунт сливочного масла, хотя от вчерашнего дня оставалось и то и другое.

   Жан положил прекрасное начало дня, он как бы задал этому дню с утра правильный тон, и весь этот день обещал быть для семьи Петриченковых столь же хорошим, как и вчерашний. А завтрашний день, без сомнения, будет для них еще более лучшим, чем сегодняшний. Они будут удаляться и удаляться от прежних трудных дней...

   И, может быть, первый раз в жизни таким близким, родным и, главное, таким значительным показалось им утреннее чириканье слетевшихся в садик воробьев. Так, так, чирикайте, чирикайте! Хвалите, хвалите жизнь! Приветствуйте, приветствуйте первые лучи восходящего солнца. И нежное благоухание роз и холодноватый запах росы, неразрывно смешанный с травянистым запахом молодой зелени, все принималось сердцем глубоко и по-новому. И все представлялось новым, весь мир, вся жизнь на земле, как бы впервые начинающаяся этим прекрасным июньским бледно-розовым утром.

   Хозяева, всей семьей, только что проводили за калитку московских гостей и теперь возвращались обратно в дом. Они проходили садиком, под сплошным шатром темно-зеленых листьев винограда, трепещущие верхушки которого уже были охвачены сверкающим золотом солнца.

   Бабушка остановилась среди садика и, настороженно подняв указательный палец, прислушивалась.

   - Что-то больно рано летает сегодня аэроплан,- сказала она.- Еще никогда так рано не летали. Должно быть, кого-нибудь высматривают, боятся. Может быть, французы и англичане где-нибудь показались. Вот побегут!

   - Это, мама, не аэроплан,- заметила Ольга, тоже проходившая садиком.- Это автомобиль на нашей улице стоит и гудит.

   - А я думала, аэроплан. Жаль.

   И бабушка с видом неудачи тряхнула головой.

   Тут же вертелись, попадая всем под ноги, дети, они были вялые, заспанные, неумытые, казалось туго соображающие с утра.

   - Мама,- спросил Вася, протирая кулаками глаза и с интересом раздавливая на земле большим пальцем босой ноги какую-то цветную букашку.- Мама, а сколько они нам денег оставили на примусы и мясорубки?

   - О! - неприятно удивилась мать.- А вы уже пронюхали! Это не ваше дело! Да и вы все равно не знаете цену деньгам!

   - Ну, а все-таки? Порядочно оставили? Приблизительно сколько?

   - Я же говорю, Вася, что это не твое дело!

   - Уу! Значит, нельзя спросить?!

   - Нельзя!

   - Ага! - хвалилась Нюня, поддразнивая брата.- А я видела, сколько они оставили бабушке денег!

   - Сколько? - спросил Вася.- Много?

   И он пристал уже к ней, шагая туда же, куда и она.

   - Вот такую пачку,- показала руками Нюня.- Там их неделю считать надо.

   - Ого! Порядочно. А как же ты увидала?

   - Слышу, то громко говорят, а то вдруг тихонько заговорили: "А дети спят? а дети не увидят?" Ну, думаю, значит, что-то интересное будет. Вскочила, подкралась к дверям, не дышу, смотрю - и вижу: тетя Надя раскрыла тот узенький красный чемоданчик и давай отсчитывать бабушке деньги и давай отсчитывать!

   - Говоришь, большую пачку оставила она бабушке? - заулыбался Вася.

   - Здоровую! - ударила ладонь о ладонь Нюня.- Маленькую бы так не прятали!

   - А прятали?

   - Ого! Еще как! Бабушка носилась-носилась с деньгами по квартире, пока наконец куда-то не засунула их.

   - Долго, говоришь, носилась? - заспанно засмеялся Вася.- А где спрятала, значит, неизвестно? Ну все равно потом узнаем.

   Тотчас же после отъезда богатой тетки, войдя из садика в дом, все медленно пошли по квартире, из комнаты в комнату, с такими лицами, как будто не были здесь долгие годы. Останавливались среди комнат, стояли, смотрели вокруг, испытывали странное тонкое волнение и находили во всем какую-то глубокую перемену. Или чего-то недоставало, или что-то появилось лишнее... И все казалось маленьким, провинциальным, патриархальным, давно отжившим свой век. Мебель - жалкая, потолки низкие... Точно это был уже не тот реальный дом, в котором они жили сейчас, а лишь одно воспоминание о доме, в котором они когда-то родились и провели далекое-далекое детство. И жизнь с тех пор ушла вперед, а домик в три оконца на улицу остался прежним.

   За одни сутки семья Петриченковых почувствовала себя как бы выросшей из этого игрушечного домика!

   - Ну-с,- сказала бабушка, обращаясь к домашним таким тоном, как будто праздники прошли и начались будни.- Теперь глядите в оба! Теперь не зевайте! Теперь не ленитесь! Теперь давайте все будем искать, не оставили ли они нам после себя вшей! Люди с дороги!

   - А потом закусим,- солидным голосом прибавил Вася, глядя на неубранный после вчерашнего пиршества стол.

   И вся семья с мокрыми, накеросиненными тряпками в руках дружно взялась за работу. Распоряжалась бабушка, она двигалась впереди отряда; остальные за ней, как санитары за доктором.

   Вскоре в доме поплыл и через раскрытые окна выплывал на улицу едкий запах керосина.

   Люди, проходившие мимо, потягивали носами, морщились и потом у себя дома в качестве городской новости говорили:

   - У Петриченковых сегодня керосином клопов вымаривают.

   - Они на этом стуле сидели? - спрашивала бабушка, останавливаясь с отрядом перед стулом, как перед прокаженным.

   - Сидели! - старательно выкрикивали Вася и Нюня.

   - Вытирайте,- кивала бабушка головой на стул и уступала отряду дорогу.

   Шесть рук схватывали стул, шесть рук впивались в него со всех сторон, точно он мог уйти; держали его на весу, терли тряпками, переворачивали в воздухе.

   - Готово! Теперь, если какая и была, то ее уже нет!

   - А у этого подоконника они стояли?

   - Стояли! И у того стояли!

   - Давайте.

   И санитарный отряд зверски набрасывался на подоконники, точно брал их штурмом.

   - Этим коридором они, конечно, проходили?

   - Проходили! И туда проходили и обратно проходили! Сто раз проходили! Д-давай!

   За работой дети шутили, старшие весело разговаривали.

   - Про деньги, смотрите, ни слова никому!..- грубо заворчал на своем ложе Петр, наблюдая за работой.- Поняли?.. Никаким Раисам Ильинишнам!.. Поняли?

   - Да, поняли, поняли, Петя,- раздражалась мать.- Сказал раз, и довольно. А то как пойдет сто раз повторять!

   - Вам надо сто миллионов раз повторять! И все-таки вы проболтаетесь, кому-нибудь похвалитесь, что у нас два миллиарда, и нас обворуют, если не убьют!..

   - Авось не убьют,- сказала Ольга.

   - А ты больше болтай при детях,- сказала бабушка сыну.

   - Мы никому не скажем,- пообещал Вася и, наклонясь, прошептал Нюне:- Слыхала: два миллиарда!!!

   Петр напомнил о деньгах, данных теткой на дело, и мать заговорила с дочерью о деле.

   - Если взялись скупать мясорубки и примусы,- сказала она,- то надо делать это скорее, пока другие не додумались и не перехватили. Ведь теперь знаете как: чем сегодня придумал заниматься один, тем завтра занимаются все. Я начну мороженым заниматься, и все начнут вертеть мороженое. Я выйду на улицу с горячим кофеем, и все выйдут с горячим кофеем. Как обезьяны!

   - Вот я и говорю,- заметила Ольга.- Что было бы хорошо уже на обратном пути в Москву сдать тете Наде сотню машинок. И сотни две миллиончиков, по условию, положить себе в карман! - прибавила она бодро.

   - Только без меня ничего не начинать! - оживился в постели Петр.- А то вас легко надуть!.. И если нам повезет, то из первой же сотни барыша я выдам всем, и детям, миллиона по три карманных денег!.. Это за все наши прошлые страдания!.. Тогда покупай себе кто что хочет!.. Кто что хочет - хе-хе!.. Поняли?

   И старшие и дети, убавив темп работы, стали гадать и высказывать, кто что себе купит на те три миллиона...

   - Я себе рогалик сдобный к чаю куплю,- сказала после всех бабушка с отмякшим и улыбающимся лицом.

   - Это ты только так говоришь, мама,- не поверила ей Ольга.- А сама все на детей истратишь.

   - Нет, нет, теперь-то я куплю себе сдобный рогалик. Я об нем два года думаю.

   - Васька, Нюнька! - закричала на детей мать.- Не сметь от бабушки ничего принимать, когда мы получим по три миллиона! Слышите?

   Потом, еще не разбогатев, а только поверив, что разбогатеют, обе хозяйки стали мечтать вслух, кому и чем они помогут. Тому купят мешок картофеля, тому подводу дров, тому ботинки, Раисе Ильинишне фунт чаю и пять фунтов сахару... То-то люди будут рады!

   И Ольге уже хотелось поскорее окончить работу и побежать по квартирам наиболее несчастных и по секрету объявить им, чтобы они не падали духом, крепились, так как совсем на днях им предвидится облегчение, такие-то и такие-то продовольственные подарки.

   - Вот!..- плачуще застонал Петр, пристав на постели на локоть и устремив мученические глаза на стол.- Вот!.. Как ели вчера, так и оставили всю еду на столе!.. А вдруг - гости!..

   - С утра гости? - удивилась Ольга.

   - Да!.. Могут прийти и с утра!.. А ваша Раиса Ильинишна может явиться и ночью!..

   - Петя, погоди,- остановила его сестра.- Не раздражайся только. Выслушай сперва. Мы с мамой решили, по случаю генеральной уборки, сделать сегодня ранний обед, не настоящий обед, не кривись и не махай руками, а вроде обеда, словом, вместо обеда мы будем сегодня доедать вчерашние остатки. И чтобы на какие-нибудь два часа не убирать со стола, мы лучше вынесем весь стол, как он есть, со всей едой, в первую комнату. Там после окончания уборки мы и пообедаем. Туда-то гости никак не попадут, и угощать никого не придется, все достанется нам.

   - И когда унесем стол, нам удобнее будет тут керосином полы протереть,- прибавила бабушка.

   Петр махнул им рукой, чтобы делали, как говорили.

   - Нет, почему я должен обо всем думать!.. Почему непременно я должен был вам об этом сказать! В последний и уже окончательный раз говорю: если еще раз застану что-нибудь из съестного на столе на виду, то, ни слова не говоря, вместе со скатертью сдерну все на пол!.. Или возьму у печки полено и пущу отсюда поленом по всему, что будет на столе, и по посуде!.. Нет больше сил напоминать!..

   - Только попробуй поленом! - пригрозила сыну старушка.- Я тогда в ту же минуту из дома уйду!

   - Мама,- заплакала Ольга.- Петя уж угрожает нам поленом... Наш Петя, кажется, уже сходит с ума...

   Петр сразу сбавил тон:

   - А зачем же вы меня так раздражаете... Я больной человек, и вы не должны меня так раздражать...

   И, лежа с закрытыми глазами, он протяжно заныл, точно заплакал.

    

    

   Обеда в этот день не готовили, ничего из провизии не покупали, и получалась большая экономия. Это всех радовало, и об этом в доме много говорили.

   - Дела наши поправляются,- несколько раз слышали в течение дня бодрые слова из уст то одного, то другого. Покупали только молоко для больного Петра.

   - Стойте, стойте, остановитесь!..- когда выносили деньги молочнице за молоко, истерически закричал Петр, так что все домашние испугались и задрожали.- Дайте, я сперва сосчитаю, сколько вы ей даете!.. А то вы не умеете считать и можете передать лишнее!..

   - Оо-хх!..- страдальчески закатила глаза Ольга, поворачиваясь обратно.- З-замучил!..

   И она подала ему деньги.

   После трудной работы приведения всего дома в порядок было чрезвычайно приятно вымыть с мылом руки и наконец усесться за утренний чай.

   Все сидели в первой комнате. На столе шумел самовар. В доме пахло, как всегда после генеральной уборки, идеальной чистотой.

   - Сегодня у нас и утренний чай и обед совпали вместе, и получается большая экономия,- сказала Нюня, вкусно отхватывая острыми зубками край ломтя белого хлеба, намазанного сливочным маслом.

   - Довольно про экономию! - закричала на девочку мать и отхлебнула из чашечки чай.- Уже надоело! Целое утро только и слышишь, как все говорят про экономию! Как попугаи: "экономия" да "экономия"! А какая тут экономия, когда мы сейчас закусок на гораздо большую сумму съедим, чем если бы сварили обыкновенный обед! Вот если бы эти закуски спрятать да потом получать их порционно, как предлагал дядя Петя!

   - Нет, нет, не надо порционно! - запротестовал Вася и заторопился поскорее накладывать себе на тарелку.- Это давайте есть беспорционно, потому что оно нам даром досталось!

   - Хотя разочек в жизни поедим как следует!..- горячо поддержала брата Нюня, с ужасом глядя, сколько он себе накладывает.

   - А ветчина осталась? - рыскала бабушка по тарелкам и замасленным бумажкам.- Ни кусочка, ни кусочка!

   Сидели, ели и хвалили хороший характер тетки.

   - Другая бы с собой взяла, а она нам оставила,- говорила Ольга, выбирая на столе глазами.- И вот теперь, благодаря ей, мы сидим и едим. А наш сумасшедший Петька чуть на улицу ее не выгнал: туда не сядь, там не стой, здесь не ходи... Стал прямо ненормальный!

   - И другая бы обиделась, а она нет,- сказала бабушка, ковыряя вилкой в жестянке из-под консервов.

   - А когда они будут ехать обратно,- рассуждал Вася,- тогда опять всего накупят и нам опять на другой день много всего останется.

   - А когда бабушка Надя будет обратно? - спросила Нюня.

   - Хоть бы скорей! - сказал Вася.

   - Если ее дочь Катя жива и поправляется, тогда не скоро: погостит там у нее,- объяснила Ольга.- А если Катя, не дай бог, умерла, тогда-то скоро: дня через четыре будет обратно.

   - Наверное, уже умерла,- уверенно заметил Вася.

   - Тогда, значит, на той неделе надо тетю Надю ожидать здесь,- высчитала Нюня.

   - Вася,- сказала бабушка со стороны.- Ты жуй хорошенько, иначе не пойдет в пользу: как зайдет, так и выйдет цельным куском.

   - Он спешит,- проговорила Нюня, все время отставая от брата.

   - Ты сама спешишь! - огрызнулся Вася и весело прибавил: - Вот если бы дядя Петя увидел сейчас, как мы тут отхватываем!

   - Ты потише,- испуганно предупредила его Нюня.

   Она покосилась на дверь в столовую и окаменела, с длинной рыбиной, захваченной за середину ртом, точно кошка с хорошей добычей.

   - О-ди-ча-лые!!! - проскрипел в этот момент в дверях желчный стонущий вопль. - Жж-ре-те???

   Толкая впереди себя стул и навалясь обеими руками на его спинку, к ним в комнату неравномерными скачками паралитика въезжал Петр, худой, черный, в одном белье, босой, с безумно вытаращенными глазами. Подъехав к свободному месту у стола, он сперва нацелился, потом с грохотом повалился на стул и костлявой рукой загреб к себе прибор, тем самым как бы присоединяясь к общей семейной трапезе. Затем, прежде чем окружающие успели прийти в себя, он так же сгреб к себе большой кусок свежего хлеба, вывалял его в сливочном масле и с хищным выражением лица стал есть. Очевидно тотчас же почувствовав утомление, он положил голову одной щекой на стол, как на подушку, и продолжал жевать, издавая горлом однотонный певучий звук.

   За столом в это время стоял переполох. На него, со страшной быстротой поедающего хлеб с маслом, все кричали и махали руками, как кричат и машут на коршуна, поднимающего сo двора на воздух хорошего цыпленка: люди кричат, а коршун с цыпленком все выше...

   - Как он сумел встать! Как он дошел сюда! Вот сумасшедший! Конечно, он сумасшедший! Смотрите, смотрите на него! Он берет второй кусок хлеба, свежего хлеба! Доктор сказал, что хлеб для него, в особенности свежий, первая отрава!

   - Он все масло взял! - кричал Вася, когда Петр сгреб к себе всю тарелку с маслом и огородил ее, как забором, рукой.- Все масло! Ему же вредно!

   - Мама! - прорезал воздух истерический вопль Ольги.- Мама! Он губит себя! Он умрет! Наш Петя умрет!

   Она схватилась руками за лицо и заплакала.

   - Петя, Петичка,- встала и подошла к больному мать, ласково трогая его рукой за плечо: - Что ты делаешь! Опомнись! Ты же больной!

   - Больной?..- захрипел Петр, лежа одной щекой на столе и тяжело дыша.- А вы и рады, что я больной!.. Вы так вот уже сколько моих порций съели, пока я больной!.. Вы и это все хотели без меня съесть!.. И если бы вы хотя доедали остатки, а то вы, я слышу, уже и новые коробки консервов взламываете!.. Вы роскошествуете, а мне, думаете, приятно второй месяц голодному лежать!.. Довольно голодать!.. Все равно я уже почти что здоровый, кризис прошел...

   - Что ты, что ты, Петя, где ты там здоровый, тебе наедаться хлебом никак нельзя! - уговаривала его мать, подсев к нему.- Лучше мы твою порцию отложим, а ты съешь, когда выздоровеешь.

   - Да!.. "Отложим", "отложим"!.. Когда больше половины уже съели!..

   - Бабушка, он разобьет тарелку с маслом, он больной человек, возьмите у него масло, оно для него первый яд!

   - Оля,- обратилась к дочери бабушка, изнеможенная, еле стоящая на ногах.- Отложи сейчас Пете половину всего, что есть на столе. Ну, а ты, Петя, сейчас пойдешь с нами обратно в постель.

   - Клади больше!..- оскалился на сестру Петр, потом обессиленно закрыл глаза.

   - И так много кладу,- говорила Ольга, кладя.- Не будь таким жадным, Петя. И, пожалуйста, не думай, что мы в общем больше тебя едим. Наоборот. Ты, как больной, получаешь такие вещи, каких мы даже и в глаза не видим.

   - Ты по кварте молока каждый день получаешь,- ввязался в разговор Вася.- А мы даже и по капле его не имеем.

   - Свинья ты, свинья!..- плюнул в него Петр.- Погоди, вот хватит тебя сыпняк, тогда и ты будешь получать молоко...

   - Петя, не говори так! Петя! - строго прикрикнула на него мать.

   - Хочешь, свинья,- продолжал Петр, обращаясь к Васе,- хочешь, свинья, будем меняться: ты мне отдашь свое здоровье, а я тебе отдам мое молоко, но с сыпняком!..

   - Хочу! Давай! Давай сейчас!

   - Дурак ты, дурак... И больше ничего...

   - Оля,- говорила бабушка.- Поддерживай Петю с той стороны.

   Больного подняли со стула, повели в столовую, уложили в постель...

   В комнаты давно скребся из садика Пупс, должно быть учуявший, что сегодня в доме едят беспорционно. И теперь, когда суета улеглась, его впустили.

   Он вошел в комнату и от благодарности и застенчивости сейчас же стал извиваться всем своим небольшим лисьим телом и помахивать во все стороны хвостом и крутить головой.

   - На, Пупсик, ешь,- бросила ему бабушка под стол кусок.- Ты тоже, бедняга, голодаешь, еще больше, чем мы. У нас хотя каждый день чай бывает.

   И она бросила ему еще.

   - Много ему не давайте! - закричал Вася, жуя.- Околеет!

   - Ррр...- зарычал на него из-под стола Пупс, чтобы он замолчал.- Ррр...

    

    

   - Компресс!..- усталым вздохом произнес Петр, лежа на спине и неподвижными глазами глядя в одну точку.- Компресс... холодный... на голову...

   - Ооо!..- вытянулись лица у матери больного и у сестры.

   Все понимали, что это значит, если Петр просит на голову холодный компресс, и в доме сразу стало напряженно и тревожно, как в первые дни его болезни.

   - Что,- как ребенку, говорила больному мать, прижимая к его лбу смоченное водой, сложенное вчетверо полотенце.- Что, наелся тогда хлеба с маслом, не послушался! Говорили, не надо! Нет, как же: "мужской ум"! Не мог еще несколько дней подождать!

   Больной жалобно и покорно простонал в ответ, полусомкнув веки.

   - Вот! - с отчаяньем негромко проговорила Ольга, с жалостью глядя на брата.- Дождались! Не могли досмотреть! Только что начал поправляться!

   - А разве за ним усмотришь? - сказала бабушка.- Разве он нас послушается? Как мы можем справиться с ним, когда он сделался таким раздражительным, грубым, злым! С ним и со здоровым в последнее время было трудно!

   - Мама, а вдруг это у него какое-нибудь серьезное осложнение? Хорошо бы, на всякий случай, за доктором послать.

   - А где взять денег на доктора?

   - А из тех.

   - Опять из тех? И на молоко из тех, и на доктора из тех. Это, Оля, нехорошо. Те деньги не наши, чужие. Еще дело с примусами и мясорубками не начали, а деньги оттуда уже тратим.

   - Ничего, мама, ничего. Там много. Вернем. Отработаем. Два-три примуса пропустим через свои руки, вот доктор и оплачен. И потом, мама, человеческая жизнь дороже всяких денег. Тетя Надя нас за них не убьет, она поймет, она хорошая.

   - Ну, что ж. Пошли Васю.

   Пока Вася, напевая, присвистывая и отплясывая, бегал за доктором, с большими предосторожностями доставали из каких-то недр дома и опять запрятывали туда же деньги, отсчитав от них нужную на доктора сумму. Долго спорили, кто будет давать доктору деньги: мать или дочь.

   - Как-то стыдно совать ему в руку, как нищему,- говорила Ольга.

   - А ты думаешь, мне не стыдно? Мне тоже стыдно.

   Часа через три пришел доктор, седенький старичок, с круглой бородой, в синих очках, делающих его похожим на слепца.

   - А дети где-нибудь учатся? - спросил доктор, взглянув синими очками на стоявших у косяков двери, наподобие стражи, Васю и Нюню.

   Дети расхохотались над его очками и над его старостью и убежали.

   - Поставьте ему клизму,- сказал доктор, выслушав Петра.

   - Доктор,- мертвенным голосом с мертвенным лицом спросила шепотом Ольга.- Значит, ничего опасного нет?

   - Как знать,- беря с подоконника шляпу, отвечал доктор.- К больным сыпным тифом часто опасность приходит тогда, когда они меньше всего ее ожидают. Поэтому необходимо соблюдать во всем строжайшую осторожность. У него неважное сердце, а где тонко, там и рвется. Что он, болел ревматизмом, что ли?

   - Нет, доктор, он никогда не болел ревматизмом.

   - А дети где-нибудь учатся?

   И дети снова прыснули и снова разбежались.

   - Петриченкову Петру опять хуже,- говорили на улице люди.- К нему сегодня доктор приезжал. И где они на докторов деньги берут?

   - Опять клизма?! - плаксиво ныл Петр, с гримасой отвращения глядя, как вся семья возилась возле него над приготовлением клизмы.

   - А кто виноват? - нравоучительно говорила мать.- Кто виноват? Сам виноват! Надо было беречься. Оля, закрой там внизу краник, я наливаю.

   - Странно, что наш Петя никак не научился сам себе ставить клизму,- говорила Ольга, попадая наконечником.- Вечно у него половина воды вытечет мимо.

   - Потому что при прежней власти я прожил почти что сорок лет и даже не знал, что такое клизма,- слабым, как бы волочащимся по земле голосом жаловался Петр, лежа в постели, как пловец на воде, спиной вверх, с задранной головой.- А теперь то тому клизма, то другому клизма... Неужели эта власть никогда не переменится, так и останется?..

   - Ага! - злорадно подхватила сестра.- То-то! Уже и ты не веришь в близкую перемену! А нас с мамой всегда успокаиваешь: "Потерпите еще немного, вот-вот что-нибудь будет!" Вот тебе "вот-вот"! Мама, теперь понимаешь, это он нас всегда обманывал, говорил для успокоения только! Мама, подними выше кружку, а то вода совсем слабо идет. Выше, выше, еще! Нюня, не зевай по сторонам, хорошенько придерживай трубку, смотри, как она у тебя отвисает дугой! Вася, ты тоже не стой даром, встань на стул, помогай бабушке за водой в кружке смотреть, не ленись!

   - Ол-ля!..- трудно позвал больной.

   - Что, Петя? - наклонилась к нему сестра.- Разве очень горячая вода?

   - Не-ет... Не это... Помнишь, те лишние деньги, которые тогда по ошибке передал тебе в пекарне турок, когда сдачу давал?.. Так ты их ему не возвращай!.. Тут ничего нечестного нет!.. Поняла?

   - Когда вспомнил! И держит же он в голове разную ерунду!

   - Я спрашиваю: поняла???

   - Поняла, поняла, только не кричи, помолчи.

   - Ну, то-то!.. Смотрите же, не возвращайте ему денег, не раздражайте, не бесите меня!.. Для турка те деньги ничто, а для нас они очень много: дня на три оттяжка голодной смерти!.. Поняла?

   - Да, да, да! Поняла! Уфф...

   - А то вы как пойдете своим женским умом разбираться в этом, так, пожалуй, еще решите, что надо ему возвратить!.. Но ведь вас знаю, хорошо знаю!.. Вы такие щ-щедрые, вы какие б-богатые...

   Ночью Петру сделалось хуже. Он не спал, метался в жару, говорил бессвязности. И возле него дежурила до утра то мать, то сестра, то обе вместе, когда одной было страшно.

   - Мама!..- среди ночи позвал больной.

   - Тут не мама,- подчеркнуто-внятно сказала Ольга.- тут я, твоя сестра, Оля.

   - Ну, все равно: Оля, мама... Я вот что: смотрите, не потеряйте то письмо!.. Потому что прежде чем писать им ответ, я должен хорошенько понять, что они мне предлагают.. Нет ли тут какой-нибудь удочки...

   - Петя,- испуганно, точно ей было нечем дышать, спросила сестра.- Какое письмо?

   - Что-о?.. Вы уже забыли, какое письмо?.. Значит, вы не рады, что моим страданиям, может, скоро будет конец?.. Конечно, конечно, вам все равно!..

   - Петя, ты не волнуйся, не кричи, ты раньше объясни: какое письмо?

   - Какой ужас, какой ужас!.. Забыть про такое письмо!.. Да вы же сами вчера читали мне его вслух!.. Еще там извещали меня, что времена изменились к лучшему и что я могу ехать в Москву и снова заниматься литературой. Я говорил, что придет время, когда вспомнят!.. Я говорил, что сами позовут, что самим надоест из года в год одним животом жить!.. Я говорил!.. И - вот!.. А ну-ка прочти его еще раз...

   Сестра сидела в кресле и с беспомощным видом пожимала плечами.

   - Петя, это тебе просто приснилось. Никакого письма ниоткуда тебе не было.

   - Значит, потеряли??? Потеряли такое письмо!!! Ну, хорошо... Тогда вот что: я сейчас сам встану и перерою весь дом!.. И я его найду, я его найду!..

   Сестра, бледная, шатающаяся, встала с кресла.

   - Петя, теперь и я вспомнила, где оно,- сказала она, приостановившись среди столовой и больно прикусив зубами указательный палец.- Если только это - то самое письмо.

   - То самое, то самое,- оживился Петр,- другого не было.

   - Я сейчас принесу,- пошла сестра в комнату матери.- Мама,- заговорила она там, измученная бессонной ночью.- Петя собирается встать и перерыть весь дом. Он ищет какое-то несуществующее письмо. Дай мне конверт, я сделаю подобие того письма, и он, может быть, успокоится.

   - Вот видишь!..- обрадовался Петр, принимая от сестры письмо.- А ты говорила, что нет письма!.. Не сумасшедший же я и, кажется, еще сознаю, что говорю!..

   И, укараулив момент, когда сестра не смотрела на него, он мгновенно сунул письмо к себе под подушку, лег на нее и закрыл глаза, с блаженной улыбкой на всем лице.

   Сестра тоже несколько успокоилась и задремала вскоре.

   Она даже не слыхала, как, встав со своей постели, держась за мебель от слабости, к ним в комнату нагорбленно входила мать и долго смотрела на Петра: как бы не прозевала чего Ольга!

   - А где он?..- с удивлением всматривался в пустое пространство Петр.- Уже ушел?.. Он не сказал, когда зайдет завтра, в котором часу?..

   - Петя, кто - он?

   - Да этот, как его, представитель, представитель...

   - Какой еще представитель! Опять выдумываешь