Никандров Николай Никандрович - Диктатор Петр

тно заулыбалась Ольга.

   - У нас, у нас! - закричали и запрыгали на стульях дети, сверкая острыми глазенками.

   Тетя Надя еще немного подумала и махнула рукой.

   - Ну, хорошо...- произнесла она растроганно.- Уговорили... Ну, спасибо вам... Всем спасибо... Да-а... Вот этого в Москве уже нет, такого гостеприимства... Там это уже вывелось... А жаль...

   - Только не в комнатах!..- неожиданно испортил красивую картину радушного гостеприимства Петр своим злым, раздражительным стоном.- Пусть ночуют в кухне!.. Только не на кроватях!.. Пусть спят на полу!.. Вы думаете, мало на них после дороги сыпнотифозных вшей!.. У нас денег нет лечиться!.. Пон-няли?

   Тетка переконфузилась, покраснела, внимательно посмотрела на свою грудь, бока, руки...

   - На нас-то насекомых нет,- произнесла она трудно, пробуя улыбнуться.

   - Знаем мы!..- отозвался Петр злобно.- На мне тоже не было, а вот лежу!..

   - Что ж,- сказала тетка растерянно и с попыткой все обратить в шутку.- Мы можем и в кухне, и на полу. Мы люди дорожные.

   - Чтобы я, да положила тетю Надю в кухне и на полу! - разъяренно вступилась за тетку Ольга.- Да ни за что! Да никогда! Тетя Надя такая хорошая, мы тетю Надю так любим, мы тете Наде так рады, мы тетю Надю насилу дождались, и вдруг положить ее в кухне, на полу! Ни за что! У тети Нади ничего не может быть, я тетю Надю не боюсь, я тетю Надю положу на свою постель, и если я заражусь, то это будет мое дело!..

   - Го-го-го!..- бессильно закрутил головой Петр на подушке и истерически провизжал через силу: - Опять!.. Опять понесла!.. Опять женский, слишком женский ум!.. Пойми же, наконец, что тут не ты одна!.. Тут семья!.. По-ня-ла?

    - Поняли, поняли, все поняли,- отвечала за Ольгу мать Петра, стараясь как-нибудь замять некрасивую историю.- И ты, пожалуйста, не кричи: здесь глухих нет! - прибавила она строго, на правах матери.

   - Я не то что кричать!..- пискливо угрожал Петр, как сильно пьяный, быстро ослабевая.- Я уже сам не знаю, что скоро буду делать с вами, раз сами вы ничего не понимаете!.. Как маленькие, как маленькие!..

   Бабушка, наблюдая за больным, сделала всем знак молчать и сама замолчала.

   И через минуту уже послышалось сонное сипение больного.

   В конце концов потихоньку от Петра порешили, что тетя Надя ляжет в первой комнате, на кровати Ольги, а Жан устроится на галерее, на сдвинутых вместе сундуках.

   - Тетя Надя хорошая, у тети Нади ничего не может быть,- еще много раз повторяла вполголоса Ольга, сильно взволнованная...

    

    

   Сидя в кресле и беседуя с Марфой Игнатьевной об общих московских друзьях и знакомых, тетя Надя вдруг испуганно содрогнулась.

   - Я замечаю,- заговорила она с чувством глубокой обиды,- я уже давно замечаю, что ты, Марфинька, совсем не слушаешь меня, а вместо этого как-то странно приглядываешься ко мне, к моей шее, вот к этому месту, пониже уха. Скажи, разве там что-нибудь ползет?

   И она повернулась тем местом шеи к своей собеседнице.

   - Нет, нет... Так... Ничего особенного там нет...- смутилась бабушка, а сама опять уставилась в подозрительное пятнышко.- Ты не должна на нас обижаться, Наденька, но мы тут в Крыму так напуганы сыпным тифом, что мне всякий раз, как я взгляну на тебя, кажется, что по твоей шее пониже уха ползет крупная вошь, а на самом деле там у тебя такая родинка.

   Дети обрадовались, засмеялись, вскочили и бросились смотреть на родинку.

   - Родинка, как вошь,- с удовольствием отмечали они.

   Москвичка тоже облегченно засмеялась и сделала попытку продолжать прерванную беседу. Но разговор уже не ладился, так как с этой минуты все занялись исключительно тем, что начали более откровенно приглядываться к телу и платью друг друга.

   - Стойте - стойте, сидите так, не шевелитесь!.. Ан нет, ошибся, ничего нет, значит, это мне показалось, думал: она!

   - А ну-ка, станьте к свету, что это у вас там черненькое такое?

   - Черненькое не страшно, желтенькое страшно.

   Вася был уверен, что он раньше Нюни что-нибудь на ком-нибудь поймает; Нюня была убеждена в обратном, то есть что она раньше. А дело от этого только выигрывало: оба они старались друг перед другом изо всех сил, присматривались к пятнышкам на теле, у себя и у других, прощупывали оборки и швы платьев, своих и чужих, и весело покрикивали при этом:

   - Ну, эй, вы, кто там есть, выходите!

   - Дети!..- с перекосившим его лицо ужасом возгласил вдруг Петр, приподнявшись на локте с постели: - Дети!.. Объявляю!.. Кто поймает на московских гостях вошь, тот получит пол-ложки сахару к чаю!.. По-ня-ли?

   - Дядя Петя, за каждую по пол-ложки?

   - За каждую!..

   - За живую?

   - За живую!..

   - Кто будет платить?

   - Я!..

   - А когда?

   - Когда поймаете!..

   Петр задыхался от волнения и дальше не мог говорить, а через минуту впал в обморочное состояние.

   Обещание премии удесятерило старание детей. Однако зрение их скоро притупилось и стало галлюцинировать.

   - Есть! - радостно и испуганно вскричала Нюня, замерев на месте, за спиной москвички.- Есть! Нашла! Вижу! Живая! Самая сыпнячая? Ишь, проклятая, сидит, глядит! Взять? Снять? Дать? Или сами возьмете?

   Все вскочили с мест и осторожно подошли к креслу приезжей. А приезжая сидела в том же положении, в каком ее застало оповещение Нюни: окаменевшая, с остановившимися глазами, скованная по рукам и ногам чувством ужаса.

   - Возьмите! - деревянным голосом произнесла гостья, боясь шевельнуться.- Снимите!

   - Где? Где? - щурили глаза и бабушка, и Ольга, и Вася, на всякий случай держась поодаль и вытягивая вперед одни головы.

   - Вон она, вон! - указывала Нюня счастливым лицом.- Ползет!!! - вдруг вскричала она диким голосом и затопала ногами на месте, как бы бессильная остановить уползающее насекомое.

   Все шарахнулись в стороны и тотчас же снова стали приближаться к креслу с дорогой гостьей.

   - Да ты сними ее,- мужественным голосом посоветовал Вася сестренке и побледнел от страха.

   - Да! - окрысилась Нюня злобно.- Как же! Сними-ка сам!

   - И сниму! - сказал Вася и почувствовал, как у него задрожали коленки и как все перед ним заволоклось туманом.- Мне это ничего не стоит.

   И одним махом, как проглатывают касторку, он двумя пальцами захватил с заледеневшего плеча москвички микроскопически малый предмет.

   - Руками! Он руками! - понеслись со всех сторон крики, как на пожаре, когда какой-нибудь смельчак бросается в самый огонь спасать ребенка.- Он с ума сошел! Она ведь заразная! Он хотя бы бумажкой!

   - Ниточка,- с улыбкой доктора, не боящегося смерти, произнес Вася, разглядывая на своей ладони, как на оперативном столике, страшную находку.- Такая ниточка, как вошь.

   И он с каждой минутой принимал все более неустрашимый вид. Плечи его и голова так и ломились назад от сознания собственной великой силы. А голос приобрел какой-то сладкий покровительственный тон.

   Старшие, разобрав, в чем дело, облегченно вздохнули, расправили спины, заняли свои места.

   - Тетя Надя хорошая, у тети Нади ничего не может быть,- опять затвердила Ольга.

   - Как вы меня напугали!..- замогильным голосом заговорила тетя Надя, все еще не двигая ни одним членом, как загипсованная.- Как вы меня напугали!.. Кажется, никогда в жизни я так ни от чего не пугалась, как сейчас!.. Как это вредно может отразиться на моем сердце!.. И сама я никогда не придала бы этому такого большого значения, если бы даже и нашла на себе насекомое, а это вы навели на меня такой страх, вы, вы!.. И чего я так испугалась?.. Уфф...

   - Это все противная Нюнька,- сказала Ольга и поискала глазами девочку.- Глупая ты!.. Зачем ты сочинила, что она ползет? Разве ниточка, ворсинка от материи, может ползти?

   - Я не сочинила,- протянула плаксиво в нос Нюня и опустила лицо, как наказанная.- Мне так показалось.

   - Это ей со страху,- снисходительно улыбнулся в ее сторону одним уголком рта Вася.

   - А Вася-то ваш какой молодец! - вспоминала москвичка.- Вася-то!

   Вася герой! Пусть теперь московская богачка попробует оставить его без подарка! Тогда она увидит, что он ей сделает!

   - Я ничего не боюсь,- возбужденно, как в чаду, не отдавая себе отчета в том, что говорит, рекомендовался Вася москвичке.- Я все могу! Я и тарантулов в руки беру и гадюк! Ночью один пойду на кладбище, опущусь в любой склеп и просплю до утра на гробу со свежим покойником!

   - Довольно хвастать! - прикрикнула на него мать и отстранила его рукой, как вещь, на задний план.- Расхвастался!

   - Я правду говорю! - оправдывался мальчик с горящими ушами.- Я могу это доказать!

   - Поймали? - очнувшись, застонал из своего угла расслабленным голосом Петр.- Убили?.. А руки потом хорошо вымыли?.. С мылом?.. А потом посмотрели, нет ли там еще?.. Может, там, у тетки на плече, их целое гнездо!.. Поняли?

   Английское королевское лицо тетки густо вспыхнуло.

   - Что он говорит! - не сразу нашлась она, что отвечать, и едва не заплакала.- Что он говорит, этот невозможный человек! - поднимала она и поднимала голос и сосредоточенно слушала себя.- У меня на плече целое гнездо насекомых! Вот что значит больной человек, вот что значит не сознает, что говорит! Да-а, теперь-то я вижу, как вам с ним должно быть тяжело, да-а...

   - Поймали, поймали, успокойся, не кричи,- говорили Петру мать и сестра.- Но только то была не вошь, а ниточка, Нюнька ошиблась.

   - Такая ниточка, как вошь,- прибавила Нюня, смакуя слово вошь.

   - Дети!..- в первый раз строго обратилась к детям москвичка.- Не повторяйте вы так часто это слово: вошь. Это нехорошее слово, некрасивое, неприличное, грязное! Когда мы росли, у нас в доме никогда не произносилось это слово. А у вас только и слышишь: вошь да вошь.

   - Как же ее тогда называть? - спросил Вася.- Ведь называть ее как-нибудь надо, раз она водится!

   - Называйте: насекомое.

   - Насекомая вошь,- тихонько заучивала Нюня, с прежним приятным чувством напирая на слово вошь.

   - Тет-тя Над-дя!..- беспокойно заметался в постели Петр, точно ему вдруг сделалось нехорошо.- Тет-тя Над-дя!..

   - Что тебе? Что, голубчик? - со всей любовью устремила к нему участливый взор москвичка.- Что, милый?

   - Не сиди в мягком кресле,- заныл Петр,- а то ты нам напустишь туда вшей!.. Пересядь сейчас на простой стул, пока я не забыл!.. Поняла?

   - Насекомых вшей,- поправила его Нюня, упиваясь непонятной сладостью грязного слова.

   Тетка так и запрокинула за спинку кресла голову, чтобы не задохнуться от обиды. Глаза ее, обращенные в потолок, вопили от незаслуженного оскорбления!

   - Поняла?..- истерически переспросил Петр.

   Ольга подошла к тетке, поцеловала ее в лоб и со слезами мольбы на глазах прошептала ей что-то на ухо.

   - Хорошо, хорошо, Петя,- превозмогая себя, сказала громко тетка, поднимаясь, как парализованная.- Вот, видишь, я пересаживаюсь на стул.

   - Вас-ся! - нараспев выдыхал из себя слова Петр.- Вынеси это кресло в садик!.. Пусть оно там после тетки проветривается!.. Понял?

   Вася вскочил, сделал ногами сложное антраша, дал щелчок Нюньке, запел, бесконечно довольный, что ему нашлось дело, и поволок кресло в сад. Он разговаривал с креслом клоунским языком и зачем-то, должно быть для прибавления себе работы, переворачивал его ножками, то вверх, то вниз, словно катая по полу шар.

   - Тет-тя Над-дя!..- уже не оставлял в покое москвичку Петр.- Смотри, не вешай своих платьев на наши вешалки!.. Тет-тя Над-дя!.. Не клади своих шляп рядом с нашими шляпами!.. Тет-тя Над-дя!.. Ты особенно много не ходи по квартире, а старайся придерживаться какого-нибудь одного места, чтобы нам потом после тебя легче было протирать керосином!.. Тет-тя Над-дя!!!

    

    

   Возвратился Жан, выбритый, припудренный, с напомаженным, лоснящимся боковым пробором на голове. Он весь нагружен был кульками с закусками, сладостями, вином...

   - Пьем в честь неожиданной встречи и радостного свидания родственников! - через минуту прокричал он первый тост.

   - Ну, дай бог, дай бог,- среди звона посуды раздались негромкие расчувствованные голоса женщин.

   Все, не исключая и детей, выпили первую рюмку залпом. Потом с особенным аппетитом, как некую редкую драгоценность, слили в рот еще одну темно-красную капельку, набежавшую со стенок рюмки на дно.

   Уже первая рюмка вина произвела на всех самое оживляющее действие. Она сразу смыла с души какую-то застарелую копоть. И всем стало ясно, что вино-то и было им нужнее всего. Нечаянно сделали важное открытие, что при такой жизни, чтобы не погибнуть, надо побольше пить вина.

   - Ради одного этого вина стоит переехать в Крым на постоянное жительство,- сказал Жан, по-мудрецки покачивая головой, когда, после выпитой рюмки портвейна, все стали высказываться по поводу замечательных качеств бывшего удельного вина.

   Потом пили одни старшие.

   - За скорейшее выздоровление дорогих сыпнотифозных больных: Петра и Кати!..

   - За здоровье дорогих хозяев дома!..

   - За благополучное окончание путешествия дорогих московских гостей!..

   - За то, чтобы жизнь в России наконец наладилась, все равно как; чтобы гражданская распря чем-нибудь закончилась, все равно чем; чтобы снова можно было почувствовать себя хотя немножечко человеком!..

   И после каждого нового выпитого стакана казалось, что эта возможность хорошей мирной жизни становится все ближе. И чтобы это приближение шло еще быстрее, старались пить как можно больше и тем как бы пробивать себе путь к желанному царству прекрасного.

   - Жан,- сказала Марфа Игнатьевна, захмелевшая после двух рюмок портвейна, сладкого, как варенье, и прилипающего к пальцам, как смола.- Жан, ты вот живешь в Москве, везде там бываешь и, наверное, занимаешься политикой в этих дурацких, как их там, профсоюзах или собесах, что ли. Скажи, неужели мы так и не дождемся никакой перемены?

   - Тетенька Марфинька, сестричка Оленька! - не слушая их, так же горячо обращался к ним Жан, пьяненько навалясь грудью на стол и щуря глаза.- Вы вот тут долго живете и всех знаете, познакомьте меня со здешними барышнями!

   - Ха-ха-ха! - раскатилась смехом москвичка с блистающими от выпитого вина глазами, болтавшая в это время о каких-то пустяках с детьми.- Ха-ха-ха! Ему завтра утром ехать, а он знакомиться с барышнями вздумал! Что же ты успеешь?

   - Все успею,- пролепетал Жан, непослушными глазами ища возле себя мать.- И что из того, что мне завтра утром ехать? Я могу и остаться, если понравится какая!

   - Ты-то можешь! - опять расхохоталась мать.

   - Разве Жан еще не женат? - строго спросила бабушка.

   - Какой там не женат! - махнула рукой москвичка и, отхлебнув из стакана вина, весело продолжала: - Не послушался меня, женился, и вышло, как я предсказывала: два раза был женат, и оба раза жены уходили от него!

   И она с любовью и гордостью матери посмотрела внимательным взглядом на всю его громадную, нескладную фигуру, скрюченно навалившуюся на стол.

   - Жан, сиди прямо.

   Жан выпрямился.

   - Жан убери руки со стола.

   Жан опустил под стол руки.

   - Жан, не нюхай.

   Жан оторвал от носа ладони.

   - Отчего же все-таки они ушли от него? - допытывалась бабушка, разглядывая Жана злыми глазами, как закоренелого преступника.

   - Оттого что глупые,- ухмыльнулся Жан в стол.- Но ничего. Вернутся.

   - Обе? - сострила мать и посмотрела, смеются ли.

   - А дети-то у него были? - сурово продолжала бабушка.

   - Были. По ребенку от каждой.

   И три женщины заговорили о несчастной судьбе детей разведенных супругов.

   Жан, как всегда, не мог усидеть на месте, вздрагивал, озирался, менял на стуле позы, поправлял на голове пробор, нюхал руки, потом порывисто встал, взял фуражку и, сильно опьяневший, раскорячась, как на качающемся корабле, поплыл к выходу.

   - Так поздно? - спросила мать.- А розы зачем? - вскричала она, заметив, как он украдкой достал из-под своей фуражки букет великолепных свежих роз и захватил их с собой.

   - Так,- намекающе подмигнул он одним глазом сразу всей столовой и вышел.

   - О-о! - хвастливо запела мать.- Уже-е! Уже познакомился! Уже купил розы! Уже назначил свидание! Не успели приехать! Каков? И он у меня везде так! И он у меня всегда такой! Ему и жениться не надо! Я ему и говорю: "Жан, зачем тебе жениться?" Я ему и говорю...

   Она внезапно запнулась, смолкла, взгрустнула, как это часто бывает с людьми сильно опьяневшими, и медленно, в глубоком раздумье, потянула из стакана.

   - Разболталась я...- с укором себе, низким-низким контральто произнесла она.- И слишком много хохочу я сегодня... И говорю глупости... Как-то там Катя сейчас?.. Жива ли...

   Наступила пауза. Было слышно, как дышал в углу комнаты спящий Петр.

   - Оля,- распорядилась бабушка.- Принеси сюда большую лампу, а то что мы сидим при коптилке? Сегодня праздник: тетя Надя приехала.

   Зажгли большую лампу, которую не зажигали больше года. Закрыли ставни. И сделалось еще уютнее, еще милее.

   - Я согласна сегодня всю ночь не спать,- сказала Ольга,- лишь бы с тетей Надей разговаривать!

   Тетя Надя молча потянулась к ней, и обе женщины крепко обнялись и поцеловались. Когда они разнялись, на глазах у них блестели слезы.

   - Молока в чай гостям не наливать!..- проснулся и издали уставился пылающими глазами на тетку Петр.- Молоко берется только для больных!.. Так что стесняться тут нечего!.. Если вам стыдно об этом им сказать, то вот я им это говорю, мне не стыдно!.. Поняли?

   - Понять-то мы, Петя, поняли,- отвечала бабушка, перемигиваясь с москвичкой.- Только у нас тут нет никаких гостей, а все свои: наша семья да тетя Надя с Жаном из Москвы.

   - А Раиса Ильинишна?..- пропыхтел больной трудно.

   - Тут никакой Раисы Ильинишны нет,- продолжала перемигиваться с приезжей бабушка.- Разве ты не видишь? Это не Раиса Ильинишна, это наша тетя Надя, московская.

   - Ага...- протянул Петр, успокаиваясь, и, с видом хорошо выполненного дела, повернулся на другой бок.- А то я вижу, как будто Раиса Ильинишна... И молошник наш возле нее стоит...

   - Вот видишь,- тихонько обратилась к тетке Ольга.- Он проспал несколько минут и уже забыл, что ты у нас, принял тебя за чужую.

   - А кто такая Раиса Ильинишна? - поинтересовалась москвичка.

   - А это тут есть одна убогая женщина, старушка-горбунья,- рассказала Ольга.- Ей восемьдесят лет, а она все еще продолжает давать уроки музыки, конечно, за гроши и, конечно, голодает отчаянно. Петя не любит ее за неискренность, за то, что она всегда приходит к нам с предлогами. Говорила бы прямо, что пришла выпить чаю. А она, еще не переступив порога дома, еще в дверях, еще в шляпке и даже ни с кем не поздоровавшись, уже кричит предлог, с которым пришла. То выдумает, что ей надо навести у нас какую-нибудь справку, как будто у нас справочная контора. То якобы сообщить, что где сегодня дешево продается из продовольствия. То еще что-нибудь.

   - А мне таких людей жаль,- сказала бабушка.- У нас хотя кипятку каждый день вволю, а у них и угля на самовар нет!

   - Мама, мне тоже жаль! - вскричала Ольга с сочувствием.- Но зачем она врет!

   - Молошник...- пробормотал уже во сне Петр твердо.- Наш молошник...

    

    

   Когда гору закусок, принесенных Жаном, общими силами переносили с подоконника на стол и перекладывали из бумажек на тарелки, у Петриченковых, взрослых и детей, ныли все внутренности от желания есть!

   И уже тогда в их мозгу беспокойно копошилась одна большая, важная, практическая мысль. Как поступят московские гости с остатками закусок, если за сегодняшний вечер не удастся съесть всего: возьмут ли остатки с собой или оставят им? Вопрос имел громадное значение! Если москвичи мечтают забрать остатки продуктов с собой, тогда необходимо напрячь все силы, чтобы в этот же вечер покончить со всем, что есть на столе. Если же гости окажутся порядочными людьми и не погонятся, как нищие, за остатками, тогда сегодня надо стараться истреблять провизии как можно меньше, чтобы потом самим, без гостей, все это съесть спокойно, со вкусом, без той чисто желудочной гонки, которая без сомнения сейчас между ними начнется. В тех же хозяйственных целях было бы полезно незаметно отсунуть что-нибудь из закусок в сторону и припрятать...

   Детей, кроме того, не переставал мучить страх перед возможностью вмешательства в этот семейный пир Петра. Что стоит этому человеку взять и скомандовать с постели: "Эй вы, женские умы! Вам говорю! Вас учу! Сейчас же все продукты, купленные Жаном, в том числе и пирожные, убрать со стола и спрятать на запас в кладовую! А на сегодняшний вечер выдам всем, и москвичам, строго порционно: по восьмой фунта хлеба, по пол-ложки сахару и по одной, с мизинец величиной, копченой рыбке - барабульке!.."

   - Помните!..- словно даже во сне учуяв детские мысли, детские страхи, вдруг страшно заволновался в бреду Петр.- Всегда помните!.. Каждую минуту помните!.. Теперь так трудно все достается!.. Теперь так случайно все достается, и деньги и продукты!.. Так что на каждую получку денег и на каждое попавшее в дом продовольствие надо смотреть как уже на последнее!.. Слышите: на пос-лед-нее!.. Поэтому, боже вас сохрани, съесть когда-нибудь что-нибудь беспорционно или сверхпорционно: этим вы укоротите жизнь всей нашей семье!.. Поняли?

   Дети переглянулись.

   - Это он во сне,- успокоительно произнес Вася, видя испуганное лицо сестры.

   Еще более равнодушно прослушали это бредовое предупреждение Петра Ольга и Марфа Игнатьевна. Теперь-то это к ним не относится. Теперь-то они не погибнут, не вымрут. Теперь-то они спасены. Доказательства этому вот, налицо: тетка, стол; стол, тетка...

   От вина, от стола, от москвички хозяева так обалдели, что не знали, на что больше смотреть, на добрую ли тетку, на ореховую ли халву...

   Даже бабушка, Марфа Игнатьевна, самая терпеливая в доме и не жадная, и та на этот раз изменила себе. Точно для совершения убийства, крепко захватив нож в одну руку, вилку в другую, только для себя, не заботясь сверх обыкновения о других, она некрасиво вылезла локтями на стол и, придвигая к себе овальное блюдо со свежим сочащимся окороком, весело и бойко, как когда была молодая, тараторила:

   - Люблю ветчину. Жаль только, нет горчицы. Но и без горчицы будет хорошо.

   - Пей, Марфинька, пей, чего же ты так мало пьешь,- наливала ей рюмку за рюмкой добрая гостья.- Бог знает, когда мы с тобой еще встретимся. Да и встретимся ли когда?

   Дети вели себя за столом идеально. И вместо былой разделявшей их вражды, теперь между ними был крепкий союз. "Вась, если мне будет чего-нибудь не достать рукой, тогда ты мне подашь. А если что-нибудь из вкусных вещей будет стоять далеко от тебя, тогда я к тебе пододвину".- "Ладно. Только ты, Нюнь, смотри, про ту банку с вареньем молчок. И завтра молчок, всегда молчок, всю жизнь молчок! Иначе ни тебе не жить, ни мне!" - "Хорошо. Если правильно поделишь. Но в той банке не варенье, а вовсе компот".- "Черт с ним, пусть будет компот".

   Дети первыми примостились к столу так прочно, словно готовились тут зимовать!

   Дети выбрали себе самые выгодные, самые выигрышные места, откуда и обозревать стол было лучше и достать рукой легче!

   Дети присосались к столу пустыми животами, как порожними насосами, и только ожидали разрешения, когда можно начать качать!

   - Смотрите мне, не срамите меня, первыми есть не начинайте, ждите, пока бабушка Надя что-нибудь в рот возьмет! - звучал в их ушах закон, предупреждение матери.

   И они ждали, терпели, молчали, несмотря на то, что это стоило им и сил и здоровья. Но зато что с ними было потом, когда бабушка Надя наконец взяла в выхоленную руку первый кусок и не торопясь положила его в деликатный рот!

   - Нюнь,- тихонько шипел под стол Вася.- Не зевай. Ты еще этого не пробовала.

   - Как? - удивилась Нюня.- Разве я этого не пробовала?

   - Конечно, не пробовала. Я все вижу, что ты ешь.

   - Вась! А отчего ты это кушанье пропустил?

   - А разве я его пропустил?

   - Конечно, пропустил. Я все вижу, что ты ешь.

   И дети, и взрослые ели нездорово, тревожно, спеша, часто даже не ощущая вкуса того, что ели, лишь бы съесть, словно дело происходило в станционном буфете после второго звонка и в ожидании третьего, когда и бежать в вагон к вещам было надо и денег, заплаченных в буфете, было жаль.

   - Не в то горло попало,- вдруг во всеуслышанье доложила Нюня, с грохотом попятилась от стола вместе со стулом далеко назад и, согнувшись над полом под прямым углом, побежала с переполненным ртом в кухню, к помойной лоханке..

   - В другой раз не будешь так торопиться,- бросил ей вслед Вася, довольно улыбаясь и поспешно жуя.

   - Ты больше меня съел! - каким-то чудом пробормотала Нюня с набитым ртом, полуобернув назад озлобленное лицо и не разгибая спины.

   Взрослые не отставали от детей. И насколько толсто намазывала себе хлеб сливочным маслом Марфа Игнатьевна, вообще любительница этого продукта, настолько же, никак не тоньше, тотчас же старалась намазать себе и Ольга, у которой желудок вовсе не переваривал жиров.

   - Масло хорошее Жану попалось,- проговорила она при этом для вида, чтобы подумали, что она не ест, а только пробует, как специалистка-хозяйка.

   - Да,- промычала ей бабушка, жуя.- Масло действительно...

   - Масло хорошо есть с редиской! - услыхав про масло, жадно кинулась к масленице и Нюня, чтобы те всего не съели.

   - Редиска? - передернулся, как ужаленный, Вася.- Нюнь, подтолкни-ка ко мне миску с редиской. А то другие уже ели, а я даже не пробовал.

   - Но у тебя во рту уже пирожное!

   - Какая разница? Давай редиску!

   И, что было удивительнее всего, гостья тоже ела хорошо, не хуже хозяев!

   - Не замечаете ли вы,- как бы в объяснение этого обстоятельства, говорила она, ловко сдирая вилкой шкурочку с маринованной скумбрии.- Не замечаете ли вы, что сейчас, по случаю голода, в России едят так много, как никогда? Каждый рассуждает, вероятно, так: "Бог его знает, что будет дальше, надо на всякий случай съесть, хотя и не хочется". И едят, что попало, где попало, когда попало. По крайней мере у нас так. А у вас как?

   - У нас? - переспросила Ольга и дала пройти по пищеводу недожеванному куску.- У нас, конечно, кто может, тот тоже ест теперь больше, чем всегда. Но мы едим не больше, а много меньше, чем ели прежде. А думаем-то об еде, конечно, больше, чем думали прежде. Прежде ели и почти не замечали этого; так сказать, делали это между прочим. А теперь, вот уже скоро два года, мы ни о чем другом не думаем, кроме как об еде. За два года ни одной минуты, свободной от этой мысли! За два года ни одной другой мысли!

   - Да...- помотала головой бабушка над тарелкой и вздохнула: - Наделали!

   Ели и тоном далеких поэтических припоминаний говорили, что почем стоило раньше и что почем стоит теперь.

   - Раньше возьмешь на рынок рубль и принесешь домой полную корзину.

   И следовало соблазнительное перечисление всего, что было за рубль в корзине.

   - Раньше оставишь в ресторане два рубля, а чего только не наешь и не напьешь там за эти два рубля!

   И следовало аппетитное описание всего, что елось и пилось в ресторане.

   - Раньше...

   - Раньше...

    

    

   - Спокойной ночи, тетя Надя! - подошел и поцеловался с москвичкой Вася, плохо видя от желания спать.

   - Спокойной ночи, тетя Надя! - встала и проделала то же самое Нюня, сонливо пошатываясь.

   - Да не тетя Надя, а бабушка Надя! - уже в который раз поправила детей Ольга.- Бабушка Надя!

   - Да...- едва дети ушли, меланхолично вздохнула москвичка и подперла руками красивую голову, склоненную над столом перед стаканом белого вина.- Вот уже и в бабушки попала!.. Боже мой, боже мой, как летит время!.. Неужели я такая старая?.. Даже страшно... А ведь я все еще чего-то жду... Оленька, Марфинька, дорогие мои, давайте выпьемте, чтобы нам не было так страшно...

   Она расчувствованно чокнулась с хозяйками, выпила, нахмурилась, трагически застонала, как будто приготавливаясь к трудной интимной исповеди, и, тоном глубокого удивления перед собственной жизнью, начала вспоминать вслух, давно ли было в ее жизни то, давно ли было это...

   Вино, ночь и воспоминания прошлого настраивали всех на чуточку грустный, задушевно-искренний тон. То и дело раздавались вздохи сочувствия к людям, о которых вспоминали...

   И сыпались, сыпались вопросы хозяев; и давались, давались ответы гостей... И так волнующе-хорошо было в моменты общего молчания вдруг, неизвестно почему, всем своим существом почувствовать глухую-глухую провинцию, глубокую-глубокую ночь...

   - Ну, а вообще-то как идет жизнь в Москве, хорошо или плохо? - после одной из таких пронизывающих пауз задала вопрос Ольга.- Может быть, от тебя, тетя Надя, мы услышим наконец об этом правду. А то один говорит, что в Москве замечательно хорошо, а другой, что очень плохо. И не поймешь, кто прав.

   - Правы и те и другие,- сказала тетя Надя.- Потому что сейчас такой век, когда каждый судит о Москве по себе: если ему удалось в Москве устроиться материально хорошо, значит, и Москва хороша; а если ему в Москве не повезло, значит, Москва никуда не годится.

   - Тет-тя Над-дя! - завозился и заохал в постели Петр, как бы спросонья: - Громче про Москву!.. Громче!.. Поняла?

   Ольга подмигнула москвичке, чтобы та не особенно обращала внимание на слова Петра.

   - Он все равно через минуту снова уснет,- шепнула она.

   - Ну, а тебе-то, Надя, как в Москве? Хорошо? - продолжала спрашивать бабушка пытливо.

   - Оч-чень! - воскликнула москвичка с придыханием и, заулыбавшись, на несколько мгновений зажмурила глаза.- Очень хорошо! - сладко содрогнулась она с закрытыми глазами.

   У хозяек, было видно, даже хмель прошел от такого ответа гостьи. Обе они пристально и изучающе уставились на нее. Тетка хвалит теперешнюю Москву! Что это? Не коммунистка ли она? И не наболтали ли они при ней чего-нибудь лишнего?

   - В Москве жизнь нисколько не похожа на вашу жизнь,- продолжала москвичка, раскрыв глаза.- Там отлично! Москва сыта, обута, одета. Москва работает, служит, спекулирует, учится! Москва приспособилась! Москва живет вовсю!

   Дверь в столовую распахнулась, и на пороге комнаты появилась сильно согнутая наперед фигура Жана, с налитыми от натуги глазами и с большим простым мешком на спине, набитым какими-то твердыми, угловатыми, тяжелыми вещами.

   - Вот он, представитель Москвы! - торжественно указала на сына захмелевшей рукой гостья и рассмеялась.

   Жан с грохотом свалил мешок в углу и вытирал со лба пот.

   - А ну-ка, покажи, что ты там такое принес? - спросила у него мать.- Хотя нет, не надо, это еще успеется, это скучная проза,- лениво потянулась она.- Ты лучше сперва нам расскажи, куда ты ходил с розами?

   - Так. Там. К одной,- пренебрежительно бросал короткие слова Жан с улыбкой мужчины, якобы старающегося скрыть от других, какой он сейчас имел великолепный успех в одном амурном дельце.

   - Кто же она такая? - впилась в него оживившимися глазами мать.- Интересная?

   - О-о!

   - Ну и что же?

   - Ну, и пристала: "люблю" и "люблю". Насилу отвязался.

   - Это от голода,- сказала Ольга, несколько испортив впечатление.

   - Нет! - почти яростно вступилась мать за сына, и в глазах ее мелькнул злой огонек.- Нет! В него все влюбляются, каждая, всегда! Жан! - обратилась она к сыну так же разгоряченно по-французски.- Только не нюхай пальцы! Пальцы сейчас убери от носа! Это так портит тебя, так портит!

   Жан спрятал руки под стол.

   - А может быть, она какая-нибудь такая? - спросила бабушка брезгливо и сплюнула в сторону.

   - Нет,- спокойно сказал Жан, навалившись грудью на стол и жмурясь, как кот.- Она очень порядочная. С золотым медальоном на шее.

   - Но ты наш адрес все-таки таким не давай,- предупредила бабушка.- Ну их совсем. С медальонами их.

   И, обратясь к матери Жана, она спросила недовольно:

   - Жан где-нибудь служит?

   - Да,- засмеялась мать и с удовольствием поглядела на сына.- Служит.

   - Где?

   - Где-то там, я даже не знаю где. Знаю только, что он там у них каким-то главным. Все остальные его подчиненные. Но он больше всего мне помогает, в моей работе.

   - А-а-а,- приятно поразилась Ольга и новыми глазами посмотрела на Жана.- Вот это хорошо! На сцене тебе помогает? В музыке? Он играет? Поет?

   - Да,- засмеялся Жан, уставив на Ольгу широко раскрытый рот и расправляя двумя ладонями пробор на голове.- В музыке помогаю,- прибавил он, встал, пошел в угол и приволок оттуда тяжелый мешок.

   - А ну-ка, посмотрим, что ты принес,- с интересом смотрела на мешок москвичка.

   С довольным лицом рыболова, вытряхивающего из невода одну рыбину крупнее другой, Жан извлекал из мешка и раскладывал по подоконникам, по стульям, по краям стола, по полу желтые медные примусы и серые оцинкованные машинки для котлет. Половина мешка было того, половина другого.

   - Вот какой музыкой мы занимаемся! - сказал Жан и, подбоченясь, с удовлетворенным видом стоял среди разложенных товаров, как царь среди своего царства.

   - А хорошие? - новым, деловым голосом спросила москвичка, окидывая вещи цепким взглядом.

   - Хорошие, старорежимные,- сказал сын, не отрывая лица от товара.

   - Сколько штук примусов? - встала и пошла переходить от вещи к вещи москвичка с наклоненным лицом.- Сколько штук мясорубок? Сколько исправных? - вертела она каждый винтик.- Сколько требующих небольшого ремонта?.. В одном месте выгодно одно купить, в другом другое,- говорила она между делом, ревностно пробуя каждую машинку и откладывая испробованные в сторону.- Подъезжая к вашему Крыму, мы из разговоров с пассажирами узнали, что у вас эти вещицы по три миллиона штука, а у нас по двадцать. Вот мы и решили захватить их для обратного пути, сколько наберем. Некоторые пассажиры еще в вагоне дали нам адрес одной лавчонки, куда они сегодня же явились с этими вещицами, и Жан купил их у них.

   - Ловко! - искренно вырвалось у Ольги.- Вот это работа!

   - Но мы, конечно, не только эту дребедень покупаем,- сказала тетка.- Это так, между делом. Только чтобы оправдать дорогу к Кате. Жаль, мы сюда приехали с пустыми руками: а у вас тут хорошо пошли бы фитили для ламп и охотничьи собаки.

   - Тетя, значит, вы по семнадцать миллионов на каждой машинке заработаете?

   - Пусть на разные накладные расходы ляжет по два миллиона на штуку,- высчитал Жан,- и тогда нам очистится пятнадцать миллионов от каждой. Сто штук свезем, полтора миллиарда заработаем.

   - Миллиарда!!! - схватились обе хозяйки за головы.

   - Значит... вы... вы... миллиардеры? - испуганно запинаясь, произнесла Ольга.

   - Раз полтора миллиарда, значит, миллиардеры,- безнадежно покачала ей головой Марфа Игнатьевна.

   - Тетя Надя,- просто, как ребенок, спросила Ольга.- Куда же вы столько денег деваете? Неужели все тратите?

   - Часть трачу, проживаю,- вольготно отвечала богачка.- Часть вкладываю в дело. Часть, в золотых монетах, прячу для будущего.

   - А Жан? - перевела Ольга наивно-удивленные глаза на Жана, который в это время сидел, без конца ел, без конца пил, молчал, беспокойно менял на столе позы...

   - Жан тоже часть своих барышей транжирит, часть дает на дело. Но больше, конечно, транжирит.

   "Лучше бы нам половину давал!" - явственно, как в книге, зажглись слова в пришибленных глазах обеих хозяек; зажглись и погасли.

   Примусы были подержанные, в копоти, и у тети Нади на носу