Лесков Николай Семенович - Оскорбленная Нетэта

y">   Деций же Мунд ничего об этом не знал и, конечно, не ожидал видеть Нетэту, но видел ее в очах своей души, которая была полна ею. Ибо с Децием с тех пор, как он имел успех в храме Изиды, действительно произошел большой и резкий перелом. Деций не ощущал страха смерти, но, рас­ставаясь с жизнью, стал понимать ей цену и назначение не в том, чем наполнял ее до сего времени, ища одной славы и удовольствий, которые мог приобретать при своем богат­стве и бессердечии. Он не сожалел, что жизнь его будет пре­рвана на костре, но сожалел, что не испытал в ней тех луч­ших удовольствий, которых нельзя купить золотом, а мож­но было получить только улучшением самого себя до той степени чистоты, чтобы привлекать к себе любовь другого существа. И, доходя до таких размышлений, он сейчас же вспоминал о Нетэте - и тогда сразу ощущал в себе два тече­ния разносторонних терзаний. С одной стороны, это было незнакомое ему до сей поры сожаление к женщине, для об­мана которой он сделал так много злых дел и явился винов­ником погибели многих людей и для ней самой тяжелого стыда и осмеяния; с другой же, ее детская доверчивость и чистота, благодаря которым и суеверию среды она сдела­лась жертвою его обмана, наводила Мунда на мысль о том, что нежный поэт Катулл понимал жизнь и что нет ничего смешного в его желании предпочесть тихую жизнь с доб­рою и целомудренною женщиною всем оргиям шумного Рима. И как скоро появлялась в нем эта мысль, так сейчас же в то время он вспоминал оскорбленную им Нетэту и на­чинал тосковать не так, как было ранее, когда он томился желанием победить ее целомудрие низким обманом, а те­перь он вспоминал стихи Катулла, которые читал на память нежной Лелии, и сам повторял их шепотом...

  

   Грех не велик, если ей на теле, и стройном и гибком,

   Дерзкой рукой изомнешь туники воздушные складки,

   Спутаешь волны кудрей и вмиг на чело молодое

   Тучку досады нагонишь с зарницами быстрыми гнева.

   Кто же не любит смотреть на то, как с досады мгновенной

   Слезы красавица льет?.. Но знай, что преступно и подло

   Вызвать из груди ее поток безутешных рыданий,

   Чтобы, беснуясь, она металась, кричала от горя,

   Чтобы ногтями своими себе же царапала щеки.

   Скиф необузданный тот - преступный и гнусный, безумный

   Изверг, кто милой своей такое нанес оскорбленье.

   Боги соступят с небес и тяжко его покарают.

  

   (Так настроенная, Нетэта становится свидетельницей дружеского заседания в доме Сатурнина, где он в обществе близ­ких обсуждает казнь преступнику и слышит советы гостей, беспощадных к несчастному.)

  

   Над Децием Мундом совершилась такая судьба, какую ему незадолго пред этим событием предсказывал расточи­тельный Персии, т[о] е[сть] Тиверий не захотел сам изречь приговора Мунду, а повелел отдать его во власть оскорблен­ного мужа обманутой Нетэты. И тогда польщенный этим Сатурнин нашел для себя достаточное утешение в такой милости кесаря и обнаружил большую заботливость, чтобы изобресть виновному казнь, достойную милостивого дове­рия императора.

   А как Сатурнин сам был человек очень тяжелого ума и не надеялся найти под своим косматым лбом пристойных необыкновенному случаю соображений, то, чтобы изречь Децию Мунду казнь, которая понравилась бы кесарю и представила приятное зрелище народу, а также была бы и достойна звания казнимого всадника и строго карала его безнравственное злодейство, - Сатурнин созвал к себе на совет всех своих друзей, на чей разум и познания он пола­гался.

   Об этом Сатурнин сообщил тестю своему Пакувию, теще и самой Нетэте, о которой он сожалел, и думал доста­вить ей утешение тем, что оскорбление ее будет наказано строго и оскорбитель поплатится за свое злое торжество же­стокою казнью.

   По зову Сатурнина, сделанному по всему Риму через разосланных невольников, вечером к нему собрались Горгоний-богач, Амфион, знаток светской жизни, Фуск, знат­ный мим, Лелий-поэт, Фурний-художник, Помпедий-сенатор, Булаций-философ и Мена-глашатай и другие, между которыми было немало людей, виденных нами в первый вечер у Фаволии.

   Все пришедшие к Сатурнину возлегли у столов и только что начали было ужин, как у дверей послышался стук и пришел никем не приглашенный сюда двусмысленный Зет. Он был, по обыкновению, весел и, шутя, стал извиняться слегка, что пришел запоздавши, а сам меж тем, отодвигая встретившего его Сатурнина, прошел впереди его в столо­вую и оставил за собою незапертые двери, к занавесе кото­рых вскоре подкралась и стала Нетэта.

   Ее привело сюда любопытство, так как после разговора с Полибией сердце ее было беспокойно и она страстно же­лала знать, какой конец придумают умные люди тому бес­совестному человеку, который положил начало ее ничем не облегчаемому стыду и страданию.

   Нетэта тихо стала у этой двери за густой занавесой, ко­торая ее скрывала и от которой она могла отступить во внутренние покои жилища; если бы кто-нибудь захотел по­дойти к этой завесе, то он бы не мог предупредить Нетэту так, чтобы она не могла скрыться. А потому она слушала сколько жадно, столько же и с уверенностью за свою безо­пасность.

   Но рассуждения шли очень продолжительно, и одно мнение, сказанное в одном роде, беспрестанно встре­чалось с другим, совершенно противоположным, а иногда все это пересыпалось шутками, которые обиженному серд­цу Нетэты были несносны, и она приходила в негодование от того, как люди могут впадать в такой тон, говоря об ос­корблении женщины и о вине человека, подлежащего за это тягостной каре. А присутствующие за столом Сатур­нина все ели и пили и говорили то так, то иначе, как будто всякий не хотел первый высказать ясно то, что он думал, и все тяготились скрытностью другого. И так тянулось долго, пока двусмысленный Зет поглядел вверх сквозь окно, от­крывавшее часть неба, и заметил, что времени уже ушло много и скоро горластый петух станет будить бедных людей на работу.

   При сем Зет окинул своими прищуренными глазами всех и сказал, что если бы кесарь так же неспешно решал все подлежащие ему дела, как решают это дело Сатурниновы гости, то в империи царил бы хаос, и тогда все стали чув­ствовать себя обязанными высказывать свои мнения как можно скорее.

   Первый изрек свое слово сенатор Помпедий. Речь его была такова, что не надо выдумывать ничего нового для Деция Мунда, а следует держаться того самого, как кесарь ве­лел поступить с виновными в обмане жрецами и наперсницей Идой, т[о] е[сть] повесить Деция на крест так же точно, как будут повешены его сообщники: Хрем, Кадем, и Фунданий, и Баллас-тайностроитель¹, и тщедушный Фуфиций, и Менократ, возжигатель курений, и прислужник Пеон, и сама трижды коварная наперсница Ида.

  

   ¹ Тайностроитель - лицо, руководящее совершением религиозных таинств.

  

   Но Амфион, знаток светской жизни, заметил, что такое решение едва ли будет угодно Тиверию, так как если бы он желал, чтобы Мунд умирал, вися на кресте, то он и не сде­лал бы для него исключения, в котором семья Сатурнина должна видеть себе образцовую милость, что потому для Деция Мунда надо придумать казнь в другом роде.

   - Казнь Деция Мунда, - сказал Амфион, - должна быть не крест, что было бы унизительно для него, как для римского всадника, но должно быть что-нибудь пожесточе креста, а что такое именно способно заменить в такой сте­пени крестную смерть, об этом, - сказал Амфион, - я бы спросил совета у Фуска, который родился в жестоком гер­манском народе и, наверно, видел у себя что-нибудь такое, чего ты не знаешь.

   Мим же Фуск отвечал, что он в самом деле знает такую казнь, которой казнят у диких германцев. Это делают так, что собьют ящик такой величины, чтобы можно было всу­нуть в него человека, согнув его вдвое, и высунуть наружу в прорезь его голову вместе с ногами и так оставить его уми­рать у всех на глазах голодною смертью. Но этот совет всем показался неудобным по его продолжительности. Художник Булаций заметил, что народу, вероятно, больше бы понравилось, если бы Деция Мунда засечь гибкими лозами у дверей храма Изиды и в это же самое время начать разруше­ние храма. Предложение художника нравилось более, чем предложение Фуска. На эти слова отозвался Делий-поэт и сказал, что засечь гибкими лозами хорошо, что, конечно, пока будут сечь, во все это время будут слышны свистящие взмахи лозы и, может быть, вырвутся и стоны, а этого не надо. И потому лучше просто Деция сжечь живого на кост­ре. Это тоже чужеземная казнь, какой еще не видали в Риме, и это непременно всем понравится.

   И за этим пошли собирать, кто из остальных к которому из этих трех мнений был склонен, и вышло всеобщее разно­мыслие, дошедшее до того, что, когда спросили красавца Руфила, что думает он, то Руфил отвечал:

   - Я не могу рассуждать о прекращении жизни, которая не нами дана человеку, и мне кажется, что честь супруги хозяина дома, благородной Нетэты, не поругана тем, что ее обманули бесчестно, а если она поругана, то ее нельзя вос­становить тем, что убьют человека.

   Ему закричали:

   -Ты слишком молод, Руфил, и это в тебе бродят пустые идеи. Это знакомство с Поливией, которая вхожа в дом Друза, где Грецина и Юлия привечают полоумных бродяг Палестины. Зло должно принять казнь, и вопрос только в том, что приличней или, лучше сказать, что будет угоднее кесарю: забить Мунда в ящик с головою, притянутой к пят­кам, или засечь его лозами у храма, где он совершил свое преступление, или сжечь его на костре.

   Руфил отвечал на это, что в таком разе его напрасно об этом и спрашивали, что, по его мнению, Деция Мунда надо бы было изгнать к кимврам¹ или к скифам - пусть бы там он обдумал свое преступление и исправил свое похотливое сердце, а если идет о том дело, чтобы его, уничтожить, то всего лучше представить выбор одного из трех предложен­ных средств...

  

   ¹ Кимвр - представитель германского, (по другим сведе­ниям) кельтского племени кимвров, вторгавшихся во II в. до н. э. в римские владения, но разбитых в 101 г.

  

   - Кесарю! - воскликнули все, кроме Амфиона и Руфи­ла, который ответил:

   - Нет, не ему, но той, которой всех больше коснулась обида. Я бы советовал предложить это все на решение са­мой Нетэты.

  

   Услыхав это, Нетэта вздрогнула и сделала движение, ко­торое заставило занавеску заколебаться, но этого, к счастью ее, никто не заметил, и она осталась по-прежнему на своем месте и на мгновение позабыла слушать, что говорили по ту сторону завешенной двери.

   Так поразили ее слова молодого Руфила, во многом со­гласные с тем, что сама она чувствовала и о чем думала пос­ле разговора с Поливией, и ей показалось, что здесь один только юный Руфил говорил лучше всех, так как все дело и вправду касалось ближе всех только самой Нетэты. Казнить или миловать могла бы она, но... если бы теперь ей предло­жить такое право, то... она бы присоединилась к мнению Руфила и... она не знает, что бы такое она решила.

   Во всяком случае... мысли ее находятся с мыслями Помпонии и Грецины, женщин из дома Друза, и ей нет никако­го дела, что те научились всему этому от каких-то бродяг; Нетэта не послушала Поливии - она не простила своего обидчика, но и не подаст голоса за то, чтобы отдать его па­лачу, чтобы его скорчили и забили в ящик, или чтобы его повесили на крест, или зажарили живого на костре.

   Нет, нет!.. Это не снимет позора с Нетэты и ее не уте­шит... Обида и гнев и даже снедающий стыд целомудренной Нетэты вдруг отступили от нее, и сердце ее сделалось дос­тупно состраданию к врагу, у которого был свой еще боль­ший враг - его животная натура, омрачавшая в нем все доб­рые чувства и разум.

   Если бы жизнь Деция Мунда была теперь в руке оскорб­ленной им Нетэты, она бы вывела его своею рукою за двери тюрьмы и сказала бы ему:

   - Иди... туда... далеко... и думай о том, что ты сделал, пока поймешь, как это дурно, и потом... будь другим чело­веком.

   Это казалось Нетэте самым лучшим и справедливым ре­шением, которому бы она была рада, хотя после такого ре­шения ей бы нельзя было оставаться в Риме. Было много позорных, но ее стали бы почитать самою позорною, и от нее отступились бы и отец, и мать, и сам муж - словом, все те, которые думали, что вместо бога Анубиса к ней снизой­дет не всадник, а повелитель полмира.

   И ей от этого было не страшно, но дело решалось без участия Нетэты, и когда голова ее освободилась от пробе­жавших в ней мыслей и внимание устремилось опять к тому, что говорили советники Сатурнина, она услыхала сладкую речь Амфиона, знатока светской жизни.

   Он говорил, что Руфил очень молод и что этою молодо­стью и близкой приязнью с Поливией, вхожей в дом Друза, где принимают нищих бродяг палестинских, в самом деле объясняется вся его ни к чему не пригодная мягкость. Но что и ящик, и лозы, и крест тоже жестоко, и трудно сказать, что бы из них было лучше другого, и однако цезаря, всеко­нечно, об этом спрашивать нечего. Цезарь недаром себя ус­транил от этого дела и предоставил всю власть оскорблен­ному мужу. А вот что пришло теперь в голову ему, знатоку светской жизни. Пусть Сатурнин предложит самому Децию Мунду на выбор все три рода казни: голод в скорченном ящике, сечение до смерти или пылающий костер - вот пусть это будет иметь интерес для всего народонаселения Рима, и кесаря тоже, наверно, займет, что изберет себе Деций? И что он для себя изберет, то пусть для него и устроит как можно торжественней новоизбранный распорядитель всех казней, брат Поливии, расточительный Фурний, про­евший четыре наследства.

   Во мнении всех это предложение Амфиона, знатока светской жизни, было всех совершеннее, так как оно дава­ло все, что нужно для наказания зла, для любящей зрели­ще толпы и для удовлетворения всех презирающего Тиверия.

   Нетэта дослушала эту речь до конца, и тихо отступила от занавески, и ушла в свою спальню, и стала в раздумье перед открытым окном, в которое лился воздух тихой ночи и с неба смотрели звезды... И как раз над нею стояло теперь то же созвездье Пса, которое она увидала там... когда на мгновенье прояснилось было ее сознание, чтобы опять снова померкнуть и опять еще раз пробудиться от "бессове­стных поцелуев", и опять помраченье, и лепет, и ее просьбы помедлить, и его заклятье не целовать так никого, или он закричит: "Это мой поцелуй!"

   Ей показалося страшно... Чего же? Все ведь это разру­шено: больше нечему верить. Тот, кто так бессо­вестно ее целовал, держа ее уши в своих нежных ладонях, был ведь не бог, не Анубис... простой смертный, кото­рого властен казнить Сатурнин - один, кто имеет право взять в ладони лицо Нетэты и целовать ее губы, и вот он идет к ней...

   Сатурнин в самом деле проводил своих гостей, вымыл руки и, одев ночную одежду, входил в спальню... Он сел и начал сообщать Нетэте, чего он будет просить у кесаря, и она слушала все это, что уже знала, и Сатурнин был рад спокойствию, которое в ней видел. Но когда он окончил о Деции Мунде, он сказал, что затем признает ее перед собой чистою и, как ни в чем не повинной, возвращает ей свое расположение.

   Но эти слова Сатурнина вместо того, чтобы принести Нетэте радость, поразили ее тревогою, под влиянием кото­рой она начала закрывать свои уши и, метаясь из стороны в сторону, уклонялась от объятий мужа, а напоследок впала в безумие и стала кричать:

   - Нет, я слышу голос, который мне запрещает быть твоею женою.

   И при, этом тело ее трепетало и корчилось и на бледных устах показалася пена.

   Сатурнин же, как не раз о нем сказано, был суеверен и понял это состояние жены за влияние напущенной на нее порчи, и вышел из спальни, заперев за собой двери, и по­слал двух рабов за старухой Исменой, которая умела отво­дить силу очарования. Посланные же рабы отыскали Исме­ну не скоро и привели ее только на рассвете. Сатурнин ос­мелел в присутствии Исмены и, открыв двери спальни, вошел туда вместе со старухой, которая брызгала перед со­бой с ногтя водою. Но приход их сюда был, однако, напра­сен, так как они не отыскали Нетэты ни в том углу, где она, скорчившись, билась, избегая супружеских ласк Сатурни­на, но и нигде ее не нашли, ни в спальне, ни в других поме­щениях дома, и это неожиданное исчезновение исполнило тревоги всех ее родных и дало новый и обильный материал для толков в Риме, которые немедленно же дошли и до слуха Тиверия.

   Поливия, передавая Нетэте о чувствах Деция Мунда, говорила неправду. Осуждённый на казнь всадник действи­тельно показывал себя римлянином и не обнаруживал страха, но он далек был и от того идиллического настроения, в каком представляла его Поливия и тем так взволновала подвижное сердце Нетэты, что та бежала из дома мужа и к одному проступку, в котором можно было не находить ее сознательной вины, прибавляла теперь другой, для которо­го уже не могло быть извинений.

   Деций же Мунд хотел увидеть Нетэту еще раз, прежде чем настанет час его казни, и испытывал нежность от ожи­дания возможности этого свидания, которое взялась устро­ить ему Поливия. Но в чувствах его не было той почтитель­ности и тех высоко поставляющих Нетэту размышлений, о которых ей говорила Поливия, а потому в словах Поливии было немало предательства, которое и повело к большим, даже для самой Поливии неожиданным, последствиям.

   Когда Поливия высказала Нетэте то, что выше изложе­но, и привела ее в колебание, в котором та не могла уже устоять против соблазна подойти к Децию Мунду и гово­рить с ним, - Поливия обняла стан Нетэты рукою и по­влекла ее с каменных ступеней на дорожку сада, в конце которой все в том же задумчивом положении сидел под ду­бом на дерновой скамье Деций Мунд, издали принятый Нетэтою за Пана.

   Нетэта хотя и ощущала большое смущение, но сопро­тивлялась Поливии слабо и как бы только для вида, а вслед затем и вовсе потеряла власть над своими поступками и подпала воле жестокого рока.

   Это случилось оттого, что едва обе женщины успели пройти половину расстояния, отделявшего дом от дерно­вой скамейки, как Поливия услыхала, будто ее позвал брат, и она, сказав об этом Нетэте, которая зова этого не слыхала, быстро отняла свою руку от ее стана и убежала назад к дому, откуда ей слышался голос брата, а Нетэта осталась на том месте, до которого была доведена, и в потерянности своей не знала, что сделать.

   Тогда из этого затруднения ее и вывел Деций Мунд, ко­торый как раз в эту минуту заметил Нетэту, покинутую ко­варной подругой, и, подбежав к ней и схватив ее за руки, стал быстро и нежно говорить из Овидия:

   - Когда раздается призыв приближающейся смерти - лебедь выплывает на чистую воду и начинает свою последнюю песнь, и скользит, удаляясь в чащу влажного трост­ника у мелей Менандра¹... И мне звучит труба смерти, и я имею блаженство видеть тебя и говорить с тобою, не смея надеяться на то, чтобы тронуть твое сердце моими слезами, но не избегай меня - я завтра умираю.

  

   ¹ Менандр (342 - 291 до н. э.) - комедиограф, утонувший во время купания в гавани о. Пирея.

  

   Она не знала, что ему отвечать, а он начал благословлять богов, которые позволяют ему еще раз видеть ее, и благода­рил ее за то, что она согласилась простить ему его дерзкое оскорбление, за которое он умереть должен завтра. И, не давая ей опомниться и сказать что-либо в ответ, Деций про­должал говорить, как актер:

   - О, если бы ты знала, как я теперь счастлив! Если бы ты знала, каким я блаженством считаю, что сгорю за мою лю­бовь, которая сжигала меня страшнее всякого другого огня.

   - Мне противны эти безбожные речи! - не удержав­шись, сказала Нетэта и хотела освободить свои руки, но Де­ций Мунд отвечал ей, что хорошо говорить тому, у кого под ногами земля, а не страстное пламя, на котором он весь и сгорел от нестерпимой любви, и когда она ему отвечала, что ей это не нужно знать и она не хочет об этом слушать, и опять вырвалась, он ее не пускал и продолжал говорить ей одурманивающие слова.

   - Что касается до моей завтрашней казни, то у меня есть к тебе просьба. Я ее не боюсь, и если бы ты захотела, чтобы я совсем не страдал, то стань так, чтобы я мог видеть тебя с моего костра, и при тебе я от этого не буду страдать, и не пожелаю сойти оттуда, все равно как если бы теперь меня провозгласили цезарем или дали на небе место между Кастором и Поллуксом², - я не принял бы ни трона, ни неба и не отошел бы на шаг от моей Нетэты.

  

   ² Кастор и Поллукс - в греко-римской мифологии герои-близнецы (Диоскуры), превращенные Зевсом за братскую любовь в созвездие Близнецов.

  

   Слово "моя" уязвило Нетэту, и она хотела его остано­вить, что-то ответить Децию или скорее бежать от него, но у ней уже не было для этого силы, и она его сожалела, а он это видел и продолжал говорить ей:

   - Не сожалей обо мне!.. Это меня обижает! Знай, что я умираю счастливым, и ты для меня дороже, чем жизнь и чем всякие боги... Не пугайся, дитя, - я в богов ведь не верю, и ноготь с мизинца Нетэты мне святей и дороже всего Олимпа. Что мне век целый было бы жить без тебя и то­миться!.. Неужели лучше тому, кто умрет за славу в сраже­нье, или утонет в соленой пучине, добывая торговлей богатство... Нет, кто знает толк в жизни, тот не скажет, что я безумен, а скажет: ему хорошо... отрадно ему умирать, его смерть отвечает цене им владевшего счастья... О, как я счас­тлив! Не хочу я быть цезарем, не хочу быть и Зевсом, только прости меня, Нетэта, ради Овидия, словом которого я мо­лился тебе, не смея надеяться тронуть твое сердце... а теперь повели, и я удалюся на мели Менандра.

   Но Нетэта не имела твердости, которая была потребна, чтобы отослать Деция к мелям Менандра. На нее опять на­шли чудные сны, и она слышала, как он говорил ей шепо­том о каком-то кимвре, который взошел на костер с женою и сказал ей: "Наша песня кончается, улетают часы нашей жизни!.. Постараемся улыбаться друг другу, встречая смерть".

   И Нетэте казалось, что она ничего не ответила, но она улыбнулась; и опять слушала, как повествует Овидий о со­жжении Тибулла¹, как к нему пришли с поцелуем Немезида и Делия, и Делия сказала ему: "В моей любви было твое счастье, и ты мог жить до той поры, пока я была твоим ог­нем".

  

   ¹ Тибулл (в первой публикации ошибочно Катулл) - римс­кий поэт Альбий Тибулл (ок. 50 - 19 до н. э.); Делия и Неме­зида - имена возлюбленных поэта.

  

   Нетэта спросила:

   - Что же сделала потом Делия? -Тибулл ее обнял, и она ушла...

   - Ушла? - вскричала Нетэта и не говорила более, уста ее закрылись и память померкла.

   Явь ей представилась только тогда, когда ее отлучила от Деция рука Поливии, а в это время был уже рассвет, и ей снова казалось, что вокруг нее все было будто нескромно, будто все позабыли стыдливость; будто Деций Мунд был то Анубис, то Пан, а она ему говорила: "Зачем ты спалил мою чистоту и все добро из души моей ты похитил?"

   И Поливия будто шутила над нею и уговаривала ее ско­рей встать и уходить отсюда, чтобы тут не застал ее день, а между тем солнце уже бросало свои лучи из-за горизонта, и лицо Нетэты горело, и она хотела остаться там, где сидела, на дерновой скамье, когда подошла к ней Поливия, и она говорила Поливии:

   - Я не знаю, зачем и куда мне идти!..

   - Неужто же ты хочешь, чтоб тебя здесь увидели? - спросила Поливия.

   А Нетэта ей отвечала:

   - Мне все равно!

   - Но для чего же ты будешь здесь оставаться?

   - Я хочу быть ближе к тому, для кого я была дороже всех радостей жизни.

   - Но ведь это будет твой явный позор!

   - Мне больше не страшен позор мой... Не хочу я носить личину...

   - А ты, значит, хочешь навести и на нас такое несчас­тье, какое навела на почтенного Хрема, и на бедную Иду, и на всех, кого ты изгубила, притворством своим закрывая свою развращенную душу?

   Услыхав эти слова от Поливии, Нетэта быстро встала, потянула на себя свое покрывало и сказала Поливии:

   - Замолчи и выведи меня за дверь!

   И, когда она шла за Поливией к выходу, она слышала из столовой голоса не разошедшихся еще друзей Фурния и различала среди их голос Лелия-поэта, который говорил с сожалением:

   - Бедняжка... хотела его исцелить, а теперь и сама исцеленья не хочет!

   А философ Булаций зевнул и отвечал ему:

   - Не все ли равно, что дает наслаждение? И сенатор Помпедий, смеяся, закончил:

   - Теперь век Юпитера, а он, сам-то святейший, тоже ведь большой греховодник!..

   И с этим все встали, и это испугало Нетэту, которая по­няла, что секрет ее всем известен, и она бросилась бежать в открытые ею двери.

  

   Когда Нетэта вышла из дома Фурния, она поняла все, что с нею случилось, и знала, что ей после этого некуда воз­вращаться и не для чего было жить...

   Она подошла к берегу Тибра, посмотрела вдаль, потом закрыла ладонью глаза и, пошатнувшись, упала... Плеск ве­сел плывшей близ берега лодки пробудил ее. Она встала с земли, оглянулась и, увидав яркое солнце, рванула свои во­лосы и бросилась от берега к тому скрытному месту, через которое вчера попала в пещеру...

   Здесь она и скрылась, вероятно не имея никакого даль­нейшего плана. Всего вероятнее, она прежде хотела утопить себя в водах Тибра и сначала не нашла в себе силы это ис­полнить, а потом не хотела, чтобы ее видели с лодки, и скрылась в пустое место, о котором могла вспомнить и ко­торое было к ней близко. Куда она выйдет отсюда? Это ее не занимало в то время, когда она прибежала в пещеру и по­шла все дальше и дальше узким подземным коридором, пока ей стали слышаться шум и голоса с противоположной стороны.

   Это ее опять испугало, и она стала и стояла впотьмах, держась руками за сырые стены и не двигаясь ни взад ни вперед.

   Состояние ее было, вероятно, близко к помешательству рассудка или даже могло быть названо таким вполне, но как бы там ни было, оно помогло Нетэте очень скоро и чрезвы­чайно трагически пересечь нить своей жизни.

   В то время как она, полумертвая от всех потрясений, ничего не знала и не хотела, до нее донесся запах гари, и ей вспомнилось, что теперь именно, может быть, казнят за нее жрецов и лампадчиц и всех, кто помогал Децию Мунду, и сожигают самого Деция Мунда, что ни во что ценил свою жизнь пред ценой ее ласки.

   И Нетэта почувствовала, что она никак не может перенесть это и остаться жить...

   Нетэта побежала вперед по тому ходу, по которому вышла неожиданно вчера вечером на верх колоннады, где приготовляли костер, и вдруг увидела яркий свет солнца и на земле несметную толпу людей и полукружием расположенные кресты, на которых были пригвождены все жрецы Изиды: престарелый Хрем и Кадем, Баллас, Фунданий и Фуфиций, и прислужник храма Пеон, и Менекрат, возжигатель курений, и старая Ида, а вокруг ее лампадчицы Ацема и Дамо...

   Они все терзались, но их стонов не было слышно за ре­вом толпы и треском костра, курево которого сокрывало то, что истребляло его пламя...

   И в это пламя стремительно кинулась Нетэта и сгорела в нем вместе с своим оскорбителем, Децием Мундом.

   Это видели все, и никто не мог ее вырвать и спасти, да и незачем было спасать ее, так как жизнь ее была сож­жена...

  

   1891