Главная » Книги

Лермонтов Михаил Юрьевич - Княгиня Лиговская, Страница 3

Лермонтов Михаил Юрьевич - Княгиня Лиговская


1 2 3 4

justify">  - Она уморила двух мужей, - продолжал Печорин, - теперь за третьим, который верно ее переживет.
  - Ого! - сказал рыжий господин и продолжал уписывать соус, унизанный трюфелями. -
  Таким образом разговор прекратился, но дипломат взял на себя труд возобновить его.
  - Если вы любите искусства, - сказал он, обращаясь к княгине, - то я могу вам сказать весьма приятную новость, картина Брюлова: "Последний день Помпеи" едет в Петербург. Про нее кричала вся м талия, французы ее разбранили. Теперь любопытно знать, куда склонится русская публика, на сторону истинного вкуса или на сторону моды.
  Княгиня ничего не отвечала, она была в рассеянности - глаза ее бродили без цели вдоль по стенам комнаты, и слово "картина" только заставило их остановиться на изображении какой-то испанской сцены, висевшем противу нее. Это была
  149
  старинная картина, довольно посредственная, но получившая ценность оттого, что краски ее полиняли и лак растрескался. На ней были изображены три фигуры: старый и седой мужчина, сидя на бархатных креслах, обнимал одною рукою молодую женщину, в другой держал он бокал с вином, он приближал свои румяные губы к нежной щеке этой женщины и проливал вино ей на платье. Она, как бы нехотя повинуясь его грубым ласкам, перегнувшись через ручку кресел и облокотясь на его плечо, отворачивалась в сторону, прижимая палец к устам и устремив глаза на полуотворенную дверь, из-за которой во мраке сверкали два яркие глаза и кинжал.
  Княгиня несколько минут со вниманием смотрела на эту картину и наконец попросила дипломата объяснить ее содержание.
  Дипломат вынул из-за галстуха лорнет, прищурился, наводил его в разных направлениях на темный холст и заключил тем, что это должна быть копия с Рембранта или Мюрилла.
  - Впрочем, - прибавил он, - хозяин ее должен лучше знать, что она изображает.
  - Я не хочу вторично затруднять Григория Александровича разрешениями вопросов, - сказала Вера Дмитриевна и опять устремила глаза на картину.
  - Сюжет ее очень прост, - сказал Печорин, не дожидаясь, чтобы его просили, - здесь изображена женщина, которая оставила и обманула любовника для того, чтобы удобнее обманывать богатого и глупого старика. В эту минуту она, кажется, что-то у него выпрашивает и удерживает бешенство любовника ложными обещаниями. Когда она выманит искусственным поцелуем всё, что ей хочется, она сама откроет дверь и будет хладнокровною свидетельницею убийства.
  - Ах, это ужасно, - воскликнула княгиня.
  - Может быть я ошибаюсь, дав такой смысл этому изображению, - продолжал Печорин, - мое истолкование совершенно произвольное.
  - Неужели вы думаете, что подобное коварство может существовать в сердце женщины?
  - Княгиня, - отвечал Печорин сухо, - я прежде имел глупость думать, что можно понимать женское сердце. Последние
  150
  случаи моей жизни меня убедили в противном, и поэтому я не могу решительно ответить на ваш вопрос.
  Княгиня покраснела, дипломат обратил на нее испытующий взор и стал что-то чертить вилкою на дне своей тарелки. Дама в малиновом берете была как на иголках, слыша такие ужасы, и старалась отодвинуть свой стул от Печорина, а рыжий господин с крестами значительно улыбнулся и проглотил три трюфели разом.
  Остальное время обеда дипломат и Печорин молчали, княгиня завела разговор с старушкою, добродетель горячо об чем-то спорила с своей соседкой с правой стороны, рыжий господин ел. -
  За десертом, когда подали шампанское, Печорин, подняв бокал, оборотился к княгине.
  - Так как я не имел счастия быть на вашей свадьбе, то позвольте поздравить вас теперь.
  Она посмотрела на него с удивлением и ничего не отвечала. Тайное страдание изображалось на ее лице столь изменчивом, - рука ее, державшая стакан с водою, дрожала... Печорин всё это видел, и нечто похожее на раскаяние закралось в грудь его: за что он ее мучил? - с какою целью? - какую пользу могло ему принесть это мелочное мщение?... - он себе в этом не мог дать подробного отчета; -
  Вскоре стулья зашумели; встали изо стола и пошли в приемные комнаты... Лакеи на серебряных подносах стали разносить кофе... некоторые мужчины, не игравшие в вист - и в их числе князь Степан Степ. пошли в кабинет Печорина курить трубки, а княгиня под предлогом, что у нее развились локоны, удалилась в комнату Вариньки.
  Она притворила за собою двери, бросилась в широкие кресла; неизъяснимое чувство стеснило ее грудь, слезы набежали на ресницы, стали капать чаще и чаще на ее разгоревшиеся ланиты, и она плакала, горько плакала, покуда ей не пришло в мысль, что с красными глазами неловко будет показаться в гостиную. Тогда она встала, подошла к зеркалу, осушила глаза, натерла виски одеколоном и духами, которые в цветных и граненых скляночках стояли на туалете. По временам она еще всхлипывала, и грудь ее подымалась высоко, но это были последние волны, забытые на гладком море пролетевшим ураганом.
  151
  Об чем же она плакала? спрашиваете вы, и я вас спрошу, об чем женщины не плачут: слезы их оружие нападательное и оборонительное. Досада, радость, бессильная ненависть, бессильная любовь, имеют у них одно выражение. Вера Дмитриевна сама не могла дать отчета, какое из этих чувств было главною причиною ее слез. Слова Печорина глубоко ее оскорбили, но странно, она его за это не возненавидела. Может быть, если бы в его упреке проглядывало сожаление о минувшем, желание ей снова нравиться, она бы сумела отвечать ему колкой насмешкой и равнодушием, но, казалось, в нем было оскорблено одно самолюбие, а не сердце, самая слабая часть мужчины, подобная пятке Ахиллеса, и по этой причине оно в этом сражении оставалось вне ее выстрелов. Казалось, Печорин гордо вызывал на бой ее ненависть, чтобы увериться, так же ли она будет недолговременна, как любовь ее - и он достиг своей цели. Ее чувства взволновались, ее мысли смутились, первое впечатление было сильное, а от первого впечатления зависело всё остальное: он это знал, и знал также, что самая ненависть ближе к любви, нежели равнодушие.
  Княгиня уже собиралась возвратиться в гостиную, как вдруг дверь легонько скрыпнула, и взошла Варинька.
  - Я тебя искала, chere amie, - воскликнула она, - ты, кажется, нездорова...
  Вера Дмитриевна томно ей улыбнулась и сказала:
  - У меня болит голова, там так жарко...
  - Я за столом часто на тебя взглядывала, - продолжала Варинька, - ты всё время молчала, мне досадно было, что я не села возле тебя, тогда может быть тебе не было [бы] так скучно.
  - Мне вовсе не было скучно, - отвечала княгиня, горько улыбнувшись, - Григорий Александрович был очень любезен.
  - Послушай, мой ангел, я не хочу, чтоб ты называла брата Григорий Александрович: Григорий Александрович - это так важно: точно вы будто вчерась токмо познакомились. Отчего не называть его просто Жорж, как прежде, он такой добрый.
  - О, я этого последнего достоинства в нем ныне не заметила, он мне ныне наговорил таких вещей, которые б другая ему никогда не простила.
  152
  Вера Дмитриевна почувствовала, что проговорилась, но успокоилась тем, что Варинька ветреная девочка, не обратит внимания на ее последние слова или скоро позабудет их. Вера Дмитриевна, к несчастию ее, была одна из тех женщин, которые обыкновенно осторожнее и скромнее других, но в минуты страсти проговариваются.
  Поправя свои локоны перед зеркалом, она взяла под руку Вариньку, и обе возвратились в гостиную, а мы пойдем в кабинет Печорина, где собралось несколько молодых людей, и где князь Степан Степанович с цыгаркою в зубах тщетно старался вмешиваться в их разговор. Он не знал ни одной петербургской актрисы, не знал ключа ни одной городской интриги, и как приезжий из другого города, не мог рассказать ни одной интересной новости. Женившись на молодой женщине, он старался казаться молодым на зло подставным зубам и некоторым морщинам. В продолжение всей своей молодости этот человек не пристрастился ни к чему, ни к женщинам, ни к вину, ни к картам, ни к почестям, и со всем тем, в угодность товарищей и друзей напивался очень часто, влюблялся раза три из угождения в женщин, которые хотели ему нравиться, проиграл однажды 30 т., когда была мода проигрываться, убил свое здоровье на службе потому, что начальникам это было приятно. Будучи эгоист в высшей степени, он однако слыл всегда добрым малым, готовым на всякие услуги, женился же он, потому что всем родным этого хотелось. Теперь он сидел против камина, куря сигару и допивая кофе и внимательно слушая разговор двух молодых людей, стоявших против него. Один из них был артиллерийский офицер Браницкий, другой статский. Этот последний был одно из характеристических лиц петербургского общества.
  Он был порядочного роста, и так худ, что английского покроя фрак висел на плечах его как на вешалке. Жесткий атласный галстух подпирал его угловатый подбородок. Рот его, лишенный губ, походил на отверстие, прорезанное перочинным ножичком в картонной маске, щеки его впалые и смугловатые местами были испещрены мелкими ямочками, следами разрушительной оспы. Нос его был прямой, одинаковой толщины во всей своей длине, а нижняя оконечность как бы отрублена, глаза серые и маленькие имели дерзкое выражение, брови
  153
  были густы, лоб узок и высок, волосы черны и острижены под гребенку, из-за галстуха его выглядывала борода a la St.-Simonienne.
  Он был со всеми знаком, служил где-то, ездил по поручениям, возвращаясь получал чины, бывал всегда в среднем обществе и говорил про связи свои с знатью, волочился за богатыми невестами, подавал множество проектов, продавал разные акции, предлагал всем подписки на разные книги, знаком был со всеми литераторами и журналистами, приписывал себе многие безымянные статьи в журналах, издал брошюру, которую никто не читал, был, по его словам, завален кучею дел и целое утро проводил на Невском проспекте. Чтоб докончить портрет, скажу, что фамилия его была малороссийская, хотя вместо Горшенко - он называл себя Горшенков. -
  - Что вы ко мне никогда не заедете, - говорил ему Браницкий.
  - Поверите ли, я так занят, - отвечал Горшенко, - вот завтра сам должен докладывать министру; потом надобно ехать в комитет, работы тьма, не знаешь как отделаться, еще надобно писать статью в журнал, потом надобно обедать у князя N, всякий день где-нибудь на бале, вот хоть, нынче у графини Ф. Так и быть уж пожертвую этой зимой, а летом опять запрусь в свои кабинет, окружу себя бумагами, и буду ездить только к старым приятелям.
  Браницкий улыбнулся и, насвистывая арию из Фенеллы, удалился.
  Князь, который был мысленно занят своим делом, подумал, что ему не худо будет познакомиться с человеком, который всех знает и докладывает сам министру. Он завел с ним разговор о политике, о службе, потом о своем деле, которое состояло в тяжбе с казною о 20 т. десятинах лесу. Наконец князь спросил у Горшенки, не знает ли он одного чиновника Красинского, у которого в столе разбираются его дела. -
  - Да-да, - отвечал Горшенко, - знаю, видал, но он ничего не может сделать, адресуйтесь к людям, которые более имеют весу, я знаю эти дела, мне часто их навязывали, но я всегда отказывался.
  154
  Такой ответ поставил в тупик князя Степана Степановича. Ему казалось, что перед ним в лице Горшенки стоит весь комитет министров.
  - Да, - сказал он, - ныне эти вещи стали ужасно затруднительны.
  Печорин, слышавший разговор и узнав от князя, в каком департаменте его дело, обещался отыскать Красинского и привезти его к князю.
  Степан Степанович в восторге от его любезности пожал ему руку и пригласил его заезжать к себе всякий раз, когда ему нечего будет делать.

   ГЛАВА VII
  На другой день Печорин был на службе, провел ночь в дежурной комнате и сменился в 12 часов утра. Покуда он переоделся, прошел еще час. Когда он приехал в департамент, где служил чиновник Красинский, то ему сказали, что этот чиновник куда-то ушел; Печорину дали его адрес, и он отправился к Обухову мосту. Остановясь у ворот одного огромного дома, он вызвал дворника и спросил, здесь ли живет чиновник Красинский.
  - Пожалуйте в 49 нумер, - был ответ. -
  - А где вход? -
  - Со двора-с.
  49 нумер, и вход со двора! этих ужасных слов не может понять человек, который не провел по крайней мере половины жизни в отъискивании разных чиновников, 49 нумер есть число мрачное и таинственное, подобное числу 666 в Апокалипсисе. Вы пробираетесь сначала через узкий и угловатый двор, по глубокому снегу, или по жидкой грязи; высокие пирамиды дров грозят ежеминутно подавить вас своим падением, тяжелый запах, едкий, отвратительный, отравляет ваше дыхание, собаки ворчат при вашем появлении, бледные лица, хранящие на себе ужасные следы нищеты или распутства, выглядывают сквозь узкие окна нижнего этажа. Наконец, после многих расспросов, вы находите желанную дверь, темную и узкую как дверь в чистилище; поскользнувшись на пороге, вы летите две ступени вниз
  155
  и попадаете ногами в лужу, образовавшуюся на каменном помосте, потом неверною рукой ощупываете лестницу и начинаете взбираться наверх. Взойдя на первый этаж и остановившись на четвероугольной площадке, вы увидите несколько дверей кругом себя, но увы, ни на одной нет нумера; начинаете стучать или звонить, и обыкновенно выходит кухарка с сальной свечей, а из-за нее раздается брань, или плач детей.
  - Кого вам угодно?
  - 49 нумер.
  - Здесь эдаких нет-с.
  - Кто ж здесь живет?
  Ответ бывает обыкновенно или какое-нибудь варварское имя или: "какое вам дело, ступайте выше". Дверь захлопывается. Во всех других дверях та же сцена повторяется в разных видах, чем выше вы взбираетесь, тем хуже. Софист наблюдатель мог бы заключить из этого, что человек, приближаясь к небу, уподобляется растению, которое на вершинах гор теряет цвет и силу. Помучившись около часу, вы наконец находите желанный 49 нумер или другой столько же таинственный, и то если дворник не был пьян и понял ваш вопрос, если не два чиновника с одинаковым именем в этом доме, если вы не попали на другую лестницу, и т. д. Печорин претерпел все эти мучения и наконец, вскарабкавшись на 4-й этаж, постучал в дверь. Вышла кухарка, он сделал обычный вопрос, ему отвечали: "здесь". Он взошел, снял шинель в кухне и хотел идти далее, как вдруг кухарка остановила его, сказав, что господин Красинский не воротился еще из департамента. "Я подожду", отвечал он, и взошел. Кухарка следовала за ним и разглядывала его с видом удивления. Белый султан и красивый кавалерийский мундир были повидимому явление необыкновенное на четвертом этаже. При входе Печорина в гостиную, если можно так назвать четыреугольную комнату, украшенную единственным столом, покрытым клеенкою, перед которым стоял старый диван и три стула, низенькая и опрятная старушка встала с своего места и повторила вопрос кухарки.
  - Я ищу господина Красинского, может быть я ошибся...
  - Это мой сын, - отвечала старушка, - он скоро будет.
  - Если вы мне позволите подождать, - продолжал Печорин.
  156
  - Сделайте одолжение, - прервала его старушка, и торопливо придвинула стул.
  Печорин сел. Окинув взором комнату и всё в ней находящееся, ему стало как-то неловко; если б судьба неожиданно бросила его во дворец персидского шаха, он бы скорей нашелся, нежели теперь.
  Старушке с первого взгляда можно было дать лет 60, хотя она в самом деле была моложе, но ранние печали сгорбили ее стан, иссушили кожу, которая сделалась похожа цветом на старый пергамент. Синеватые жилы рисовались по ее прозрачным рукам, лицо ее было сморщено, в одних ее маленьких глазах, казалось, сосредоточились все ее жизненные силы, в них светила необыкновенная доброжелательность и невозмутимое спокойствие. Печорин, не зная, как начать разговор, стал перелистывать книгу, лежавшую на столе, он думал вовсе не о книге, но странное заглавие привлекло его внимание: "Легчайший, способ быть всегда богатым и счастливым" сочинение Н. П. Москва, в тип. И. Глазунова, цена 25 копеек. Улыбка появилась на лице Печорина, эта книжка, как пустой лотерейный билет, была резкое изображение мечтаний, обманутых, надежд несбыточных, тщетных усилий представить себе в лучшем виде печальную существенность. Старушка заметила его улыбку и сказала:
  - Я просила сына моего, прочитав объявление в газетах, чтоб он мне достал эту книжку, да в ней ничего нет.
  - Я думаю, - возразил Печорин, - что никакая книга но может выучить быть счастливым. О если б счастие было наука! дело другое!
  - Разумеется, - возразила старуха, - утопающий за щепку хватается, мы не всегда были в таком положении, как теперь. Муж мой был польский дворянин, служил в русской службе, вследствие долгой тяжбы он потерял большую часть своего имения, а остатки разграблены были в последнюю войну, однако же я надеюсь, скоро всё поправится. Мой сын, - продолжала она с некоторой гордостью, - имеет теперь очень хорошее место и хорошее жалованье.
  После минутного молчанья она спросила:
  - Вы, конечно, к моему сыну по какому-нибудь делу. Может быть вам скучно будет дожидаться, так не угодно ли сказать мне, я ему передам.
  157
  - Мне препоручил, - отвечал Печорин, - князь Лиговской попросить вашего сына, чтобы он сделал одолжение заехал к нему, у князя есть тяжба, которая теперь должна рассматриваться в столе у г. Красинского. Я вас попрошу передать ему адрес князя. Вы меня очень одолжите, если уговорите вашего сына к нему заехать хоть завтра вечером, я там буду.
  Написав адрес, Печорин раскланялся и подошел к двери. В эту минуту дверь отворилась, и он вдруг столкнулся с человеком высокого роста; они взглянули друг на друга, глаза их встретились, и каждый сделал шаг назад. Враждебные чувства изобразились на обоих лицах, удивление сковало их уста, наконец Печорин, чтобы выйти из этого странного положения, сказал почти шопотом:
  - Милостивый государь, вспомните, что я не знал, что вы г. Красинский, иначе бы я не имел счастия встретиться с вами здесь. Ваша матушка объяснит вам причину моего посещения.
  Они разошлись - не поклонившись. Печорин уехал. Эта случайная игра судьбы сильно его потревожила, потому что он в Красинском узнал того самого чиновника, которого несколько дней назад едва не задавил и с которым имел в театре историю.
  Между тем Красинский, не менее пораженный этою встречей, сел противу своей матери на кресла, опустил голову на руку и глубоко задумался. Когда мать передала ему препоручения Печорина, стараясь объяснить, как выгодно было бы взяться за дело князя, и стала удивляться тому, что Печорин не объяснился сам, тогда Красинский вдруг вскочил с своего места, светлая мысль озарила лицо его, и воскликнул, ударив рукою по столу: - Да, я пойду к этому князю! - Потом он стал ходить по комнате мерными шагами, делая иногда бессвязные восклицания. Старушка, повидимому привыкшая к таким странным выходкам, смотрела на него без удивления. Наконец он опять сел, вздохнул и посмотрел на мать с таким видом, чтоб только начать разговор; она его угадала.
  - Ну что, Станислав, - сказала она, - скоро ль тебе выйдет награждение, у нас денег осталось мало.
  - Не знаю, - отвечал он отрывисто.
  - Ты верно не сумел угодить начальнику отделения, - продолжала она, - ну что за беда, что он твоими руками жар загребает;
  158
  придет и твое время, а покаместь, если не будешь искать в людях, и бог тебя не взыщет.
  Горькое чувство изобразилось на прекрасном лице Станислава - он отвечал глухим голосом:
  - Матушка, вы хотите, чтобы я пожертвовал для вас даже характером, пожалуй, после всех жертв, которые я принес вам, - это будет капля воды в море.
  Она подняла к нему глаза полные слез, и молчание снова воцарилось. Станислав стал перелистывать книгу и вдруг сказал, не отрывая глаз от параграфа, где безымянный сочинитель доказывал, что дружба есть ключ истинного счастия:
  - Знаете ли, матушка, кто этот офицер, который был сегодни у нас?
  - Не знаю, а что?
  - Мой смертельный враг, - отвечал он.
  Лицо старушки побледнело сколько могло побледнеть, она всплеснула руками и воскликнула:
  - Боже мой, чего же он от тебя хочет.
  - Вероятно он мне не желает зла, но зато я имею сильную причину его ненавидеть. Разве когда он сидел здесь против вас, блистая золотыми эполетами, поглаживая белый султан, разве вы не чувствовали, не догадались с первого взгляда, что я должен непременно его ненавидеть. О поверьте, мы еще не раз с ним встретимся на дороге жизни и встретимся не так холодно, как ныне. Да я пойду к этому князю, - какое-то тайное предчувствие шепчет мне, чтобы я повиновался указаниям судьбы.
  Напрасны были все старания испуганной матери узнать причину такой глубокой ненависти, Станислав не хотел рассказывать, как будто боялся, что причина ей покажется слишком ничтожна. Как все люди страстные и упорные, увлекаемые одной постоянной мыслию, он больше всех препятствий старался избегать убеждений рассудка, могущих отвлечь его от предположенной цели.
  На другой день он оделся как можно лучше, целое утро он прилежно, может быть в первый раз от роду, рассматривал с ног до головы департаментских франтиков, чтоб выучиться повязывать галстух и запомнить, сколько пуговиц у жилета
  159
  надобно застегнуть; и пожертвовал четвертак Фаге, который бессовестно взбил его мягкие и волнистые кудри в жесткий и неуклюжий хохол; - когда пробило 7 часов вечера, Красинский отправился на Морскую, полный смутных надежд и опасений!..

   ГЛАВА VIII
  У князя Лиговского были гости кое-кто из родных, когда Красинский взошел в лакейскую...
  - Князь принимает, - спросил он, нерешительно взглядывая то на того, то на другого лакея.
  - Мы не здешние, - отвечал один из них, даже не приподнявшись с барской шубы...
  - Нельзя ли, любезный, вызвать швейцара?...
  - Он верно сейчас сам выйдет, - был ответ... - а нам нельзя!..
  Наконец явился швейцар...
  - Князь Лиговской дома?
  - Пожалуйте-с.
  - Доложи, что пришел Красинский... он меня знает! -
  Швейцар отправился в гостиную и, подойдя к князю Степан Степанычу, сказал ему тихо...
  - Господин Красинский... приехал-с - он говорит, что вы изволите его знать!
  - Какой Красинский? - что ты врешь? - воскликнул князь, важно прищурясь...
  Печорин, прислушавшись в чем дело, поспешил на помощь сконфуженному швейцару...
  - Это тот самый чиновник, - сказал он, - у которого ваше дело... я к нему нынче заезжал!..
  - А! - очень обязан, - отвечал Степан Степ...
  Он пошел в кабинет и велел просить туда чиновника. -
  Мы не будем слушать их скучных толков о запутанном деле, а останемся в гостиной; - две старушки, какой-то камергер и молодой человек обыкновенной наружности играли в вист; княгиня Вера и другая молодая дама сидели на канапе возле камина, - слушая Печорина, который, придвинув свои кресла к камину, где сверкали остатки каменных угольев, рассказывал
  160
  им одно из своих похождений во время Польской кампании. Когда Степан Степаныч ушел, он занял праздное место, чтоб находиться ближе к княгине. -
  - Итак вам велели отправиться со взводом... в эту деревню, - сказала молодая дама, которую Вера называла кузиною, продолжая прерванный разговор...
  - И я, как разумеется, отправился, хотя ночь была темная и дождливая... - сказал Печорин, - мне велено было отобрать у пана оружие, если найдется... а его самого отправить в главную квартиру... я только что был произведен в корнеты, и это была первая моя откомандировка. К рассвету мы увидали перед собою деревню с каменным господским домом, у околицы мои гусары поймали мужика и притащили ко мне. Показания его об имени пана и о числе жителей были согласны с моею инструкциею.
  - А есть ли у вашего пана жена или дочери? - спросил я.
  - Есть, пане капитане.
  - А как их зовут, графиню, жену вашего Острожского?
  - Графиня Рожа.
  "Должно быть красавица", - подумал я наморщась.
  - Ну а дочки ее такие же рожи, как их маменька?
  - Нет, пане капитане, старшая называется Амалия и меньшая Эвелина.
  "Это еще ничего не доказывает", - подумал я. Гр. рожа меня мучила, я продолжал расспросы:
  - А что сама гр. Рожа старуха?
  - Ни, пане, ей всего 33 года.
  - Какое несчастье!
  Мы въехали в деревню и скоро остановились у ворот замка. Я велел людям слезть и в сопровождении унтер-офицера вошел в дом. Всё было пусто. Пройдя несколько комнат, я был встречен самим графом, дрожащим и бледным как полотно. Я объявил ему мое поручение, разумеется он уверял, что у него нет оружий, отдал мне ключи от всех своих кладовых и между прочим предложил завтракать. После второй рюмки хереса граф стал просить позволения представить мне свою супругу и дочерей.
  - Помилуйте, - отвечал я, - что за церемония - я признаться боялся, чтобы эта Рожа не испортила моего аппетита, но граф
  161
  настаивал и, повидимому, сильно надеялся на могущественное влияние своей Рожи. Я еще отнекивался, как вдруг дверь отворилась, и взошла женщина высокая, стройная, в черном платьи. Вообразите себе польку и красавицу польку, в ту минуту, как она хочет обворожить русского офицера. Это была сама графиня Розалия или Роза, по простонародному Рожа. -
  Эта случайная игра слов показалась очень забавна двум дамам. Они смеялись.
  - Я предчувствую, вы влюбились в эту Рожу, - воскликнула наконец молодая дама, которую княгиня Вера называла кузиной.
  - Это бы случилось, - отвечал Печорин, - если б я уже не любил другую.
  - Ого! постоянство, - сказала молодая дама. - Знаете, что этой добродетелью не хвастаются?
  - Во мне это не добродетель, а хроническая болезнь.
  - Вы однако же вылечились?
  - По крайней мере лечусь, - отвечал Печорин.
  Княгиня на него быстро взглянула, на лице ее изобразилось что-то похожее на удивление и радость. Потом вдруг она сделалась печальна. Этот быстрый переход чувств не ускользнул от внимания Печорина, он переменил разговор, анекдот остался неконченным и скоро был забыт среди веселой и непринужденной беседы; наконец подали чай, и взошел князь, а за ним Красинский, князь отрекомендовал его жене и просил садиться. Взоры маленького кружка обратились на него, и молчание воцарилось. Если б князь был петербургский житель, он бы задал ему завтрак в 500 р. Если имел в нем нужду, даже пригласил бы его к себе на бал или на шумный раут потолкаться между разного рода гостями, но ни за что в мире не ввел бы в свою гостиную запросто человека постороннего и никаким образом не принадлежавшего к высшему кругу; но князь воспитывался в Москве, а Москва такая гостеприимная старушка. Княгиня из вежливости обратилась к Красинскому с некоторыми вопросами, он отвечал просто и коротко.
  - Мы очень благодарны, - сказала она наконец, - г. Печорину за то, что он доставил нам случай с вами познакомиться.
  При этих словах Печорин и Красинский невольно взглянули друг на друга, и последний отвечал скоро:
  162
  - Я еще более вас должен быть благодарен г. Печорину за эту неоцененную услугу.
  По губам Печорина пробежала улыбка, которая могла бы выразиться следующей фразой: - "Ого, наш чиновник пускается в комплименты"; - понял ли Красинский эту улыбку или же сам испугался своей смелости - потому что, вероятно, это был его первый комплимент, сказанный женщине, так высоко поставленной над ним обществом, - не знаю - но он покраснел и продолжал неуверенным голосом:
  - Поверьте, княгиня, что я никогда не забуду приятных минут, которые позволили вы мне провесть в вашем обществе: прошу вас не сумневаться: я исполню всё, что будет зависеть от меня... и к тому же ваше дело только запутано, - но совершенно правое.
  - Скажите, - спросила его княгиня с тем участием, которое так похоже на обыкновенную вежливость, когда не знают что сказать незнакомому человеку: - скажите: вы, я думаю, ужасно замучены делами... я воображаю эту скуку: с утра до вечера писать и прочитывать длинные и бессвязные бумаги... это нестерпимо: - поверите ли, что мой муж каждый день в продолжение года толкует и объясняет мне наше дело - а я до сих пор ничего еще не понимаю.
  "Какой любезный и занимательный супруг", - подумал Печорин ...
  - Да и зачем вам, княгиня! - сказал Красинский... - ваш удел забавы, роскошь - а наш труд и заботы: оно так и следует: если б не мы, кто бы стал трудиться.
  Наконец и этот разговор истощился: Красинский встал, раскланялся... Когда он ушел, то кузина княгини заметила, что он вовсе не так неловок, как бы можно ожидать от чиновника, и что он говорит вовсе не дурно. - Княгиня прибавила: "et savez-vous, ma chere, qu'il est tres bien!.. " - Печорин при этих словах стал превозносить до невозможности его ловкость и красоту: он уверял, что никогда не видывал таких темноголубых глаз ни у одного чиновника на свете, и уверял, что Красинский, судя по его глубоким замечаниям, непременно будет великим государственным человеком, если не останется вечно титюлярным советником... "я непременно узнаю, - прибавил
  163
  он очень серьезно, - есть ли у него университетский аттестат!.."
  Ему удалось рассмешить двух дам и обратить разговор на другие предметы; несмотря на то, выражение княгини глубоко врезалось в его памяти: оно показалось ему упреком, хотя случайным, но тем не менее язвительным. - Он прежде сам восхищался благородной красотою лица Красинского, но когда женщина, увлекавшая все его думы и надежды, обратила особенное внимание на эту красоту... он понял, что она невольно сделала сравнение для него убийственное, и ему почти показалось, что он вторично потерял ее навеки. м с этой минуты в свою очередь возненавидел Красинского. Грустно, а надо признаться, что самая чистейшая любовь наполовину перемешана с самолюбием.
  Увлекаясь сам наружной красотою и обладая умом резким и проницательным, Печорин умел смотреть на себя с беспристрастием и, как обыкновенно люди с пылким воображением, переувеличивал свои недостатки: - убедясь по собственному опыту, как трудно влюбиться в одни душевные качества, он сделался недоверчив и приучился объяснять внимание или ласки женщин - расчетом или случайностию; то, что казалось бы другому доказательством нежнейшей любви, - пренебрегал он часто как приметы обманчивые, слова, сказанные без намерения, взгляды, улыбки, брошенные на ветер, первому, кто захочет их поймать; другой бы упал духом и уступил соперникам поле сражения... но трудность борьбы увлекает упорный характер, и Печорин дал себе честное слово остаться победителем: следуя системе своей и вооружась несносным наружным хладнокровием и терпением, он мог бы разрушить лукавые увертки самой искусной кокетки... Он знал аксиому, что поздно или рано слабые характеры покоряются сильным и непреклонным, следуя какому-то закону природы, доселе необъясненному; можно было наверное сказать, что он достигнет своей цели... если страсть, всемогущая страсть не разрушит как буря одним порывом высокие подмостки его рассудка и старание... но это если, это ужасное если, почти похоже на если Архимеда, который обещался приподнять земной шар, если ему дадут точку упора. -
  Толпа разных мыслей осаждала ум Печорина, так что под конец вечера он сделался рассеян и молчалив; князь Степан
  164
  Степаныч рассказывал длинную историю, почерпнутую из семейных преданий; дамы украдкою зевали.
  - Отчего вы сделались так печальны? - спросила наконец у Печорина кузина Веры Дмитревны. -
  - Причину даже совестно объявить, - отвечал Печорин...
  - Однако ж!..
  - Зависть! -
  - Кому ж вы завидуете?.. например...
  - Не мне ли? - сказал князь, тонко улыбаясь и не воображая важности этого вопроса: Печорину тотчас пришло в мысль, что княгиня рассказала мужу прежнюю их любовь, покаялась в ней, как в детском заблуждении; если так, то всё было кончено между ними, и Печорин неприметно мог сделаться предметом насмешки для супругов, или жертвою коварного заговора; я удивляюсь, как это подозрение не потревожило его прежде, но уверяю вас, что оно пришло ему в голову именно теперь; он обещал себе постараться узнать, исповедывалась ли Вера своему мужу, и между тем отвечал:
  - Нет, князь; не вам, хотя бы я мог, и всякий должен вам завидовать... но признаюсь, я бы желал иметь счастливый дар этого Красинского - нравиться всем с первого взгляда...
  - Поверьте, - отвечала княгиня, - кто скоро нравится, об том скоро и забывают.
  - Боже мой! что на свете не забывается?.. и если считать ни во что минутный успех - то где же счастие?.. Добиваешься прочной любви, прочной славы, прочного богатства... глядишь... смерть, болезнь, пожар, потоп, война, мир, соперник, перемена общего мнения - и все труды пропали!.. а забвенье? - забвенье равно неумолимо к минутам и столетиям. - Если б меня спросили, чего я хочу: минуту полного блаженства или годы двусмысленного счастия... я бы скорей решился сосредоточить все свои чувства и страсти на одно божественное мгновенье и потом страдать сколько угодно, чем мало-по-малу растягивать их и размещать по нумерам в промежутках скуки или печали. -
  - Я во всем с вами согласна, кроме того, что всё на свете забывается - есть вещи, которых забыть невозможно... особенно горести... - сказала княгиня.
  165
  Ее милое лицо приняло какой-то полухолодный, полугрустный вид, и что-то похожее на слезу пробежало блистая вдоль по длинным ее ресницам, как капля дождя, забытая бурей на листке березы, трепеща перекатывается по его краям, покуда новый порыв ветра не умчит ее - бог знает куда.
  Печорин с удивлением взглянул на нее... увы! но он не мог ничем объяснить этот странный припадок грусти! он так давно разлучен был с нею: и с тех пор он не знал ни одной подробности ее жизни... даже очень вероятно, что чувства Веры в эту минуту относились вовсе не к нему? - мало ли могло быть у нее обожателей после его отъезда в армию; может быть и ей изменил который-нибудь из них, - как знать!..
  Кто объяснит, кто растолкует
  Очей двусмысленный язык...
  Когда он встал, чтоб уезжать, княгиня его спросила, будет ли он послезавтра на бале у баронессы Р., ее родственницы... "Мне досадно, что баронесса так убедительно нас звала, - прибавила она; - я почти вовсе не знаю здешнего круга, - и уверена, что мне там будет скушно... "
  Печорин отвечал, что он еще не зван...
  - Теперь я понимаю, - подумал он, садясь в сани, - ей хочется иметь на этом бале знакомого кавалера...
  - Дай бог, чтоб меня не звали: там, верно, будет Лиза Негурова... Ах! боже мой, да, кажется, они с Верой давнишние знакомые... О! но если она осмелится... - Тут сани его остановились, и мысли также. - Взойдя к себе в кабинет, он нашел на столе пригласительный билет от баронессы...

   ГЛАВА IX
  Баронесса Р** была русская, но замужем за курляндским бароном, который каким-то образом сделался ужасно богат, она жила на Мильонной в самом центре высшего круга. С 11 часа вечера кареты, одна за одной, стали подъезжать к ярко освещенному ее подъезду: по обеим сторонам крыльца теснились на тротуаре прохожие, остановленные любопытством и опасностию быть раздавленными. В числе их был Красинский: прижавшись к стене, он с завистью смотрел на разных господ со
  166
  звездами и крестами, которых длинные лакеи осторожно вытаскивали из кареты, на молодых людей, небрежно выскакивавших из саней на гранитные ступени, и множество мыслей теснилось в голове его. "Чем я хуже их? - думал он; - эти лица, бледные, истощенные, искривленные мелкими страстями, ужели нравятся женщинам, которые имеют право и возможность выбирать? Деньги, деньги и одни деньги, на что им красота, ум и сердце. О, я буду богат непременно, во что бы то ни стало, и тогда заставлю это общество отдать мне должную справедливость".
  Бедный, невинный чиновник! он не знал, что для этого общества, кроме кучи золота, нужно имя, украшенное историческими воспоминаниями (какие бы они ни были), имя, столько уже знакомое лакейским, чтоб швейцар его не исковеркал, и чтобы в случае, когда его произнесут, какая-нибудь важная дама, законодательница и судия гостиных, спросила бы - который это? - не родня ли он князю В. или графу К. м так, Красинский стоял у подъезда, закутанный в шинель. Вот подъехала карета; из нее вышла дама: при блеске фонарей брильянты ярко сверкали между ее локонами, за нею из кареты вылез мужчина в медвежьей шубе. Это были князь Лиговской с княгиней, Красинский поспешно высунулся из толпы зевак, снял шляпу и почтительно поклонился, как знакомым, но увы, его не заметили или не узнали, что еще вероятнее. м в самом деле, женщине, видевшей его один только раз и готовой предстать на грозный суд лучшего общества, и пожилому мужу, следующему на бал за хорошенькою женою, право, не до толпы любопытных зевак, мерзнущих у подъезда, но Красинский приписал гордости и умышленному небрежению вещь чрезвычайно простую и случайную, и с этой минуты тайная неприязнь к княгине зародилась в его подозрительном сердце. - "Хорошо, - подумал он, удаляясь, - будет и на нашей улице праздник"; жалкая поговорка мелочной ненависти.
  Между тем в зале уже гремела музыка, и бал начинал оживляться; тут было всё, что есть лучшего в Петербурге, два посланника, с их заморскою свитою, составленною из людей, говорящих очень хорошо по-французски (что впрочем вовсе неудивительно) и поэтому возбуждавших глубокое участие в наших
  167
  красавицах, несколько генералов и государственных людей, - один английский лорд, путешествующий из экономии и поэтому не почитающий за нужное ни говорить, ни смотреть, зато его супруга, благородная леди, принадлежавшая к классу bluestockings и некогда грозная гонительница Байрона, говорила за четверых и смотрела в четыре глаза, если считать стеклы двойного лорнета, в которых было не менее выразительности, чем в ее собственных глазах; тут было пять или шесть наших доморощенных дипломатов, путешествовавших на свой счет не далее Ревеля и утверждавших резко, что Россия государство совершенно европейское, и что они знают ее вдоль и поперек, потому что бывали несколько раз в Царском Селе и даже в Парголове. Они гордо посматривали из-за накрахмаленных галстухов на военную молодежь, повидимому так беспечно и необдуманно преданную удовольствию: они были уверены, что эти люди, затянутые в вышитый золотом мундир, неспособны ни к чему, кроме машинальных занятий службы. Тут могли бы вы также встретить несколько молодых и розовых юношей, военных с тупеями, штатских, причесанных a la russe, скромных подобно наперсникам классической трагедии, недавно представленных высшему обществу каким-нибудь знатным родственником: не успев познакомиться с большею частию дам и страшась, приглашая незнакомую на кадриль или мазурку, встретить один из тех ледяных ужасных взглядов, от которых переворачивается сердце как у больного при виде черной микстуры, - они робкою толпою зрителей окружали блестящие кадрили и ели мороженое, ужасно ели мороженое. м сключительно танцующие кавалеры могли разделиться на два разряда; одни добросовестно не жалели ни ног, ни языка, танцовали без устали, садились на край стула, обратившись лицом к своей даме, улыбались и кидали значительные взгляды при каждом слове, - короче, исполняли свою обязанность как нельзя лучше; - другие, люди средних лет, чиновные, заслуженные ветераны общества, с важною осанкой и гордым выражением лица, скользили небрежно по паркету, как бы из милости или снисхождения к хозяйке; и говорили только с дамою своего vis-a-vis, когда встречались с нею, делая фигуру.
  Но зато дамы... о! дамы были истинным украшением этого
  168
  бала, как и всех возможных балов!.. сколько блестящих глаз и бриллиантов, сколько розовых уст и розовых лент... чудеса природы и чудеса модной лавки... волшебные маленькие ножки и чудно узкие башмаки, беломраморные плечи и лучшие французские белилы, звучные фразы, заимствованные из модного романа, бриллианты, взятые на прокат из лавки... - я не знаю, но в моих понятиях женщина на бале составляет с своим нарядом нечто целое, нераздельное, особенное; женщина на бале совсем не то, что женщина в своем кабинете, судить о душе и уме

Другие авторы
  • Стечкин Сергей Яковлевич
  • Дитерихс Леонид Константинович
  • Боровиковский Александр Львович
  • Чеботаревская Анастасия Николаевна
  • Сала Джордж Огастес Генри
  • Сумароков Александр Петрович
  • Курицын Валентин Владимирович
  • Елпатьевский Сергей Яковлевич
  • Гаршин Всеволод Михайлович
  • Краснов Платон Николаевич
  • Другие произведения
  • Бунин Иван Алексеевич - В саду
  • Толстой Алексей Константинович - Детские и юношеские стихотворения
  • Д-Аннунцио Габриеле - Г. Д'_Аннунцио: биографическая справка
  • Лесков Николай Семенович - Аннинский Л.А. Несломленный
  • Маяковский Владимир Владимирович - Статьи и заметки (1918-1930)
  • Фет Афанасий Афанасьевич - Сон
  • Скиталец - Скиталец: биобиблиографическая справка
  • Куприн Александр Иванович - Инна
  • Кокорев Иван Тимофеевич - Письма
  • Рунеберг Йохан Людвиг - Идиллия ("Когда наступает Иванова ночь...")
  • Категория: Книги | Добавил: Armush (21.11.2012)
    Просмотров: 322 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа