Лермонтов Михаил Юрьевич - Княгиня Лиговская

Михаил Лермонтов. Княгиня Лиговская

  

  

  

  

   РОМАН -------------------------------------

  OCR Pirat, июль 2004 г. -------------------------------------

   ГЛАВА I

  

  

  

  

   Поди! - поди! раздался крик!

   Пушкин.

  В 1833 году, декабря 21-го дня в 4 часа пополудни по Вознесенской улице, как обыкновенно, валила толпа народу, и между прочим шел один молодой чиновник; заметьте день и час, потому что в этот день и в этот час случилось событие, от которого тянется цепь различных приключений, постигших всех моих героев и героинь, историю которых я обещался передать потомству, если потомство станет читать романы, - итак, по Вознесенской шел один молодой чиновник, и шел он из департамента, утомленный однообразной работой, и мечтая о награде и вкусном обеде - ибо все чиновники мечтают! - на нем был картуз неопределенной формы и синяя ваточная шинель с старым бобровым воротником, черты лица его различить было трудно: причиною тому козырек, воротник, - и сумерки; - казалось, он не торопился домой, а наслаждался чистым воздухом морозного вечера, разливавшего сквозь зимнюю мглу розовые лучи свои по кровлям домов, - соблазнительным блистаньем магазинов и кондитерских; порою подняв глаза кверху с истинно-поэтическим

  110

  умиленьем, сталкивался он с какой-нибудь розовой шляпкой и смутившись извинялся; коварная розовая шляпка сердилась, - потом заглядывала ему под картуз и, пройдя несколько шагов, оборачивалась, как будто ожидая вторичного извинения; - напрасно! молодой чиновник был совершенно недогадлив!.. но еще чаще он останавливался, чтоб поглазеть сквозь цельные окна магазина или кондитерской, блистающей чудными огнями и великолепной позолотою. Долго, пристально, с завистью разглядывал различные предметы, - и, опомнившись, с глубоким вздохом и стоическою твердостью продолжал свой путь; - самые же ужасные мучители его были извозчики, - и он ненавидел извозчиков; "барин! куда изволите? - прикажите подавать? - подавать-с!" - это была пытка Тантала, и он в душе глубоко ненавидел извозчиков.

  Спустясь с Вознесенского моста и собираясь поворотить направо по канаве, вдруг слышит он крик: "берегись, поди!.." - прямо на него летел гнедой рысак; из-за кучера мелькал белый султан, и развевался воротник серой шинели. Едва он успел поднять глаза, уж одна оглобля была против его груди, и пар, вылетавший клубами из ноздрей бегуна, обдал ему лицо; машинально он ухватился руками за оглоблю и в тот же миг сильным порывом лошади был отброшен несколько шагов в сторону на тротуар,... раздалось кругом: "задавил, задавил", извозчики погнались за нарушителем порядка, - но белый султан только мелькнул у них перед глазами и был таков.

  Когда чиновник очнулся, боли он нигде не чувствовал, но колена у него тряслись еще от страха; он встал, облокотился на перилы канавы, стараясь прийти в себя; горькие думы овладели его сердцем, и с этой минуты перенес он всю ненависть, к какой его душа только была способна, с извозчиков на гнедых рысаков и белые султаны; -

  Между тем белый султан и гнедой рысак пронеслись вдоль по каналу, поворотили на Невский, с Невского на Караванную, оттуда на Симионовский мост, потом направо по Фонтанке, - и тут остановились у богатого подъезда, с навесом и стеклянными дверьми, с медной блестящею обделкой;

  - Ну, сударь, - сказал кучер, широкоплечий мужик с окладистой рыжей бородой, - Васька нынче показал себя! -

  111

  Надобно заметить, что у кучеров любимая их лошадь называется всегда Ваською, даже вопреки желанию господ, наделяющих ее громкими именами Ахила, Гектора... она всё-таки будет для кучера не Ахел и не Нектор, - а Васька.

  Офицер слез, потрепал дымящегося рысака по крутой шее, улыбнулся ему признательно и взошел на блестящую лестницу; - об раздавленном чиновнике не было и помину... Теперь, когда он снял шинель, закиданную снегом, и взошел в свой кабинет, мы свободно можем пойти за ним и описать его наружность - к несчастию вовсе не привлекательную, он был небольшого роста, широк в плечах, вообще нескладен; и казался сильного сложения, неспособного к чувствительности и раздражению; походка его была несколько осторожна для кавалериста, жесты его были отрывисты, хотя часто они выказывали лень и беззаботное равнодушие, которое теперь в моде и в духе века - если это не плеоназм. Но сквозь эту холодную кору прорывалась часто настоящая природа человека; видно было, что он следовал не всеобщей моде, а сжимал свои чувства и мысли из недоверчивости или из гордости. Звуки его голоса были то густы, то резки, смотря по влиянию текущей минуты; когда он хотел говорить приятно, то начинал запинаться, и вдруг оканчивал едкой шуткой, чтоб скрыть собственное смущение, - и в свете утверждали, что язык его зол и опасен... ибо свет не терпит в кругу своем ничего сильного, потрясающего, ничего, что бы могло обличить характер и волю: - свету нужны французские водевили и русская покорность чуждому мнению.

  Лицо его смуглое, неправильное, но полное выразительности, было бы любопытно для Лафатера и его последователей: они прочли бы на нем глубокие следы прошедшего и чудные обещания будущности... толпа же говорила, что в его улыбке, в его странно блестящих глазах есть что-то...

  В заключение портрета скажу, что он назывался Григорий Александрович Печорин, а между родными просто Жорж, на французский лад, и что притом ему было двадцать три года, - и что у родителей его было 3 тысячи душ в Саратовской, Воронежской и Калужской губернии, - последнее я прибавляю, чтоб немного скрасить его наружность, во мнении строгих читателей! - виноват, забыл включить, что Жорж был единственный

  112

  сын, не считая сестры, 16-тилетней девочки, которая была очень недурна собою и по словам маменьки (папеньки уж не было на свете) не нуждалась в приданом и могла занять высокую степень в обществе, с помощию божией и хорошенького личика и блестящего воспитания.

  Григорий Александрович, войдя в свой кабинет, повалился в широкие кресла; лакей взошел и доложил ему, что, дескать, барыня изволила уехать обедать в гости, а сестра изволила уж откушать... - "Я обедать не буду, был ответ: я завтракал!.." Потом взошел мальчик лет тринадцати в красной казачьей куртке, быстроглазый, беленький, и с виду большой плут, - и подал, не говоря ни слова, визитную карточку: Печорин небрежно положил ее на стол и спросил, кто принес:

  - Сюда нынче приезжали молодая барыня с мужем, - отвечал Федька, - и велели эту карточку подать Татьяне Петровне (так называлась мать Печорина)...

  - Что ж ты принес ее ко мне.

  - Да я думал, что это всё равно-с!..

  может быть, вам угодно прочесть.

  - То есть, тебе хочется узнать, что тут написано.

  - Да-с, - эти господа никогда еще у нас не были.

  - Я тебя слишком избаловал, - сказал Печорин строгим голосом... - набей мне трубку. -

  Но эта визитная карточка, видно, имела свойство возбуждать любопытство... Долго Жорж не решался переменить удобного положения на широких креслах и протянуть руку к столу... притом в комнате не было свеч - она озарялась красноватым пламенем камина, а велеть подать огню и расстроить очаровательный эффект каминного освещения ему также не хотелось. - Но любопытство превозмогло, - он встал, взял карточку и с каким-то непонятным волнением ожидания поднес ее к решетке камина;... на ней было напечатано готическими буквами: князь Степан Степаныч Лиговской, с княгиней. Он побледнел вздрогнул, глаза его сверкнули, и карточка полетела в камин. - Минуты три он ходил взад и вперед по комнате, делая разные странные движения рукою, разные восклицания, - то улыбаясь, то хмуря брови; наконец он остановился, схватил щипцы и бросился вытаскивать карточку из огня: - увы! одна ее половина

  113

  превратилась в прах, а другая свернулась, почернела, - и на ней едва только можно было разобрать Степан Степ... Печорин положил эти бренные остатки на стол, сел опять в свои креслы и закрыл лицо руками - и хотя я очень хорошо читаю побуждения души на физиономиях, но по этой именно причине не могу никак рассказать вам его мыслей. В таком положении сидел он четверть часа, и вдруг ему послышался шорох, подобный легким шагам, шуму платья, или движению листа бумаги... Хотя он не верил привидениям... но вздрогнул, быстро поднял голову - и увидел перед собою в сумраке что-то белое и, казалось, воздушное... с минуту он не знал, на что подумать, так далеко были его мысли... если не от мира, то по крайней мере от этой комнаты...

  - Кто это? - спросил он.

  - Я! - отвечал принужденный контральто - и раздался звонкий женский хохот. -

  - Варенька! - какая ты шалунья.

  - А ты спал!.. ужасно весело!..

  - Я бы желал спать. - Оно покойнее!..

  - Это стыд! - отчего нам на балах, в обществах так скушно!.. вы все ищете спокойствия... какие любезные молодые люди...

  - А позвольте спросить, - возразил Жорж зевая, - из каких благ мы обязаны забавлять вас...

  - Оттого, что мы дамы.

  - Поздравляю. Но ведь нам без вас не скушно...

  - Я почему знаю!.. .. и что мы станем говорить между собою;

  - Моды, новости... разве мало; поверяйте друг другу ваши тайны...

  - Какие тайны? - у меня нет тайн... все молодые люди так несносны...

  - Большая часть из них не привыкли к женскому обществу!

  - Пускай привыкают - они и этого не хотят попробовать!..

  Жорж важно встал и поклонился с насмешливой улыбкой:

  - Варвара Александровна, я замечаю, что вы идете большими шагами в храм просвещения.

  114

  Варенька покраснела и надула розовые губки... а брат ее преспокойно опять опустился в свои кресла. - Между тем подали свеч, и пока Варенька сердится и стучит пальчиком в окно, я опишу вам комнату, в которой мы находимся. - Она была вместе и кабинет и гостиная; и соединялась коридором с другой частью дома; светло-голубые французские обои покрывали ее стены... лоснящиеся дубовые двери с модными ручками и дубовые рамы окон показывали в хозяине человека порядочного. - Драпировка над окнами была в китайском вкусе, а вечером или когда солнце ударяло в стеклы, опускались пунцовые шторы, - противоположность резкая с цветом горницы, но показывающая какую-то любовь к странному, оригинальному. - Против окна стоял письменный стол, покрытый кипою картинок, бумаг, книг, разных видов чернильниц и модных мелочей, - по одну его сторону стоял высокий трельяж, увитый непроницаемою сеткой зеленого плюща, по другую кресла, на которых теперь сидел Жорж... - на полу под ним разостлан был широкий ковер, разрисованный пестрыми арабесками, - другой персидский ковер висел на стене, находящейся против окон, и на нем развешаны были пистолеты, два турецкие ружья, черкесские шашки и кинжалы, подарки сослуживцев, погулявших когда-то за Балканом... на мраморном камине стояли три алебастровые карикатурки Паганини, Иванова и Россини... остальные стены были голые, кругом и вдоль по ним стояли широкие диваны, обитые шерстяным штофом пунцового цвета; - одна единственная картина привлекала взоры, она висела над дверьми, ведущими в спальню; она изображала неизвестное мужское лицо, писанное неизвестным русским художником, человеком, не знавшим своего гения, и которому никто об нем не позаботился намекнуть. - Картина эта была фантазия, глубокая, мрачная. - Лицо это было написано прямо безо всякого искусственного наклонения или оборота, свет падал сверху, платье было набросано грубо, темно и безотчетливо, - казалось, вся мысль художника сосредоточилась в глазах и улыбке... Голова была больше натуральной величины, волосы гладко упадали по обеим сторонам лба, который кругло? и сильно выдавался и, казалось, имел в устройстве своем что-то необыкновенное; глаза, устремленные вперед, блистали тем страшным блеском,

  115

  которым иногда блещут живые глаза сквозь прорези черной маски; испытующий и укоризненный луч их, казалось, следовал за вами во все углы комнаты, и улыбка, растягивая узкие и сжатые губы, была более презрительная, чем насмешливая; всякий раз, когда Жорж смотрел на эту голову, он видел в ней новое выражение; - она сделалась его собеседником в минуты одиночества и мечтания - и он, как партизан Байрона, назвал ее портретом Лары. - Товарищи, которым он ее с восторгом показывал, называли ее порядочной картинкой. -

  Между тем, покуда я описывал кабинет, Варенька постепенно придвигалась к столу, потом подошла ближе к брату и села против него на стул; в ее голубых глазах незаметно было ни даже искры минутного гнева, но она не знала, чем возобновить разговор. Ей попалась под руки полусгоревшая визитная карточка.

  - Что это такое? - Степан Степ... А! это, верно, у нас нынче был князь Лиговской!.. как бы я желала видеть Верочку! замужем, - она была такая добрая... я вчера слышала, что они приехали из Москвы!..

  кто же сжег эту карточку... её бы надо подать маменьке!..

  - Кажется, я, - отвечал Жорж, - раскуривая трубку!..

  - Прекрасно! я бы желала, чтоб Верочка это узнала...

  - ей было бы очень приятно!.. . так-то, сударь, ваше сердце изменчиво!.. я ей скажу, скажу - непременно!.. впрочем, нет... теперь ей должно быть всё равно!.. она ведь замужем!..

  - Ты судишь очень здраво для твоих лет!.. - отвечал ей брат и зевнул, не зная, что прибавить...

  - Для моих лет! что я за ребенок! - маменька говорит, что девушка в 17 лет так же благоразумна, как мужчина в 25.

  - Ты очень хорошо делаешь, что слушаешься маменьки. -

  Эта фраза, по-видимому похожая на похвалу, показалась насмешкой; таким образом согласие опять расстроилось, и они замолчали... Мальчик взошел и принес записку: - приглашение на бал к барону Р***.-

  - Какая тоска! - воскликнул Жорж. - Надо ехать.

  - Там будет mademoiselle Negouroff!.. - возразила ироническим тоном Варенька! - Она еще вчера об тебе спрашивала! ... какие у нее глаза! - прелесть!..

  116

  - Как угль, в горниле раскаленный!..

  - Однако сознайся, что глаза чудесные!

  - Когда хвалят глаза, то это значит, что остальное никуда не годится.

  - Смейся!.. а сам неравнодушен...

  - Положим.

  - Я и это расскажу Верочке!..

  - Давно ли ты уверяла, что я для нее - всё равно!..

  - Поверьте, я лучше этого говорю по-русски - я не монастырка.

  - О! совсем нет! - очень далеко...

  Она покраснела и ушла...

  Но я вас должен предупредить, что это был на них черный день... они обыкновенно жили очень дружно, и особенно Жорж любил сестру самой нежною братскою любовью. -

  Последний намёк на mademoiselle Negouroff (так будем мы ее называть впоследствии) заставил Печорина задуматься; наконец неожиданная мысль прилетела к нему свыше, он придвинул чернильницу, вынул лист почтовой бумаги - и стал что-то писать; покуда он писал, самодовольная улыбка часто появлялась на лице его, глаза искрились - одним словом, ему было очень весело, как человеку, который выдумал что-нибудь необыкновенное. - Кончив писать, он положил бумагу в конверт и надписал: Милостивой гос. Елизавете Львовне Негуровой в собственные руки; - потом кликнул Федьку и велел ему отнесть на городскую почту - да чтоб никто из людей не видал - маленький Меркурий, гордясь великой доверенностию господина, стрелой помчался в лавочку; а Печорин велел закладывать сани и через полчаса уехал в театр; однако в этой поездке ему не удалось задавить ни одного чиновника.

   ГЛАВА II

  Давали Фенеллу (4-ое представление). В узкой лазейке, ведущей к кассе, толпилась непроходимая куча народу... Печорин, который не имел еще билета и был нетерпелив, адресовался к одному театральному служителю, продающему афиши. За 15 рублей достал он кресло во втором ряду с левой стороны - и

  117

  с краю: важное преимущество для тех, которые берегут свои ноги и ходят пить чай к Фениксу. - Когда Печорин вошел, увертюра еще не начиналась и в ложи не все еще съехались; - между прочим прямо над ним в бельэтаже была пустая ложа, возле пустой ложи сидели Негуровы, отец, мать и дочь; - дочка была бы недурна, если б бледность, худоба и старость, почти общий недостаток петербургских девушек, не затмевали блеска двух огромных глаз и не разрушивали гармонию между чертами довольно правильными и остроумным выражением. - Она поклонилась Печорину довольно ласково и просияла улыбкой.

  "Видно, еще письмо не дошло по адресу!" - подумал он и стал наводить лорнет на другие ложи; в них он узнал множество бальных знакомых, с которыми иногда кланялся, иногда нет; смотря по тому, замечали его или нет; он не оскорблялся равнодушием света к нему, потому что оценил свет в настоящую его цену; он знал, что заставить говорить об себе легко - но знал также, что свет два раза сряду не занимается одним и тем же лицом; ему нужны новые кумиры, новые моды, новые романы,... ветераны светской славы, как и все другие ветераны, самые жалкие созданья... в коротком обществе, где умный, разнообразный разговор заменяет танцы (рауты в сторону), где говорить можно обо всем, не боясь цензуры тетушек, не встречая чересчур строгих и неприступных дев, в таком кругу он мог бы блистать и даже нравиться, потому что ум и душа, показываясь наружу, придают чертам жизнь, игру и заставляют забыть их недостатки; но таких обществ у нас в России мало, в Петербурге еще меньше, вопреки тому, что его называют совершенно европейским городом и владыкой хорошего тона. - Замечу мимоходом, что хороший тон царствует только там, где вы не услышите ничего лишнего - но увы! друзья мои! зато как мало вы там и услышите.

  На балах Печорин с своею невыгодной наружностью терялся в толпе зрителей, был или печален - или слишком зол, потому что самолюбие его страдало. - Танцуя редко, он мог разговаривать только с теми дамами, которые сидели весь вечер у стенки - а с этими-то именно он никогда не знакомился... у него прежде было занятие - сатира, - стоя вне круга мазурки, он разбирал танцующих, - и его колкие замечания очень скоро расходились

  118

  по зале и потом по городу; - но раз как-то он подслушал в мазурке разговор одного длинного дипломата с какою-то княжною... Дипломат под своим именем так и печатал все его остроты, а княжна из одного приличия не хохотала во всё горло; - Печорин вспомнил, что когда он говорил то же самое и гораздо лучше одной из бальных нимф дня три тому назад - она только пожала плечами и не взяла на себя даже труд понять его; - с этой минуты он стал больше танцовать и реже говорить умно; - и даже ему показалось, что его начали принимать с большим удовольствием. - Одним словом, он начал постигать, что по коренным законам общества в танцующем кавалере ума не полагается! -

  Загремела увертюра; всё было полно, одна ложа рядом с ложей Негуровых оставалась пуста и часто привлекала любопытные взоры Печорина; это ему казалось странно - и он желал бы очень наконец увидать людей, которые пропустили увертюру Фенеллы; -

  Занавес взвился, - и в эту минуту застучали стулья в пустой ложе; Печорин поднял голову, - но мог видеть только пунцовый берет и круглую белую божественную ручку с божественным лорнетом, небрежно упавшую на малиновый бархат ложи; несколько раз он пробовал следить за движениями неизвестной, чтоб разглядеть хоть глаз, хоть щечку; напрасно, - раз он так закинул голову назад, что мог бы видеть лоб и глаза... но как на зло ему огромная двойная трубка закрыла всю верхнюю часть ее лица... - у него заболела шея, - он рассердился и дал себе слово не смотреть больше на эту проклятую ложу.. - первый акт кончился, Печорин встал и пошел с некоторыми из товарищей к Фениксу, стараясь даже нечаянно не взглянуть на ненавистную ложу. -

  Феникс ресторация весьма примечательная по своему топографическому положению в отношении к задним подъездам Александринского театра. Бывало, когда неуклюжие рыдваны, влекомые парою хромых кляч, теснились возле узких дверей театра, и юные нимфы, окутанные грубыми казенными платками, прыгали на скрыпучие подножки, толпа усастых волокит, вооруженных блестящими лорнетами и еще ярче блистающими взорами, толпились на крыльце твоем, о Феникс; - но скоро промчались эти

  119

  буйные дни: и там, где мелькали прежде черные и белые султаны, там ныне чинно прогуливаются треугольные шляпы без султанов; великий пример переворотов судьбы человеческой! -

  Печорин взошел к Фениксу с одним преображенским и другим конноартиллерийским офицером. - Он велел подать чаю и сел с ними подле стола; народу было много всякого: за тем же столом, где сидел Печорин, сидел также какой-то молодой человек во фраке, не совсем отлично одетый и куривший собственные пахитосы к великому соблазну трактирных служителей. - Этот молодой человек был высокого роста, блондин и удивительно хорош собою; большие томные голубые глаза, правильный нос, похожий на нос Аполлона Бельведерского, греческий овал лица и прелестные волосы, завитые природою, должны были обратить на него внимание каждого; одни губы его, слишком тонкие и бледные в сравнении с живостию красок, разлитых по щекам, мне бы не понравились; по медным пуговицам с гербами на его фраке можно было отгадать, что он чиновник как все молодые люди во фраках в Петербурге. - Он сидел задумавшись и, казалось, не слушал разговора офицеров, которые шутили, смеялись и рассказывали анекдоты, запивая дым трубки скверным чаем. - Между прочим стали говорить о лошадях: один артиллерийский поручик хвастался своим рысаком; начался спор; Печорин a propos рассказал, как он сегодня у Вознесенского моста задавил какого-то франта, и умчался от погони... Костюм франта в измятом картузе был описан, его несчастное положение на тротуаре также. Смеялись. - Когда Печорин кончил, молодой человек во фраке встал и, протянув руку, чтоб взять шляпу со стола, сдернул па пол поднос с чайником и чашками; движение было явно умышленное; все глаза на него обратились; но взгляд Печорина был дерзче и вопросительнее других; - кровь кинулась в лицо неизвестному господину; он стоял неподвижен и не извинялся - молчание продолжалось с минуту - сделался кружок, и все предугадывали историю. - Вдруг Печорин опять сел и громко кликнул служителя: что стоит посуда - ему сказали цену втрое дороже;

  - Этот чиновник так был неловок, что разбил ее, - продолжал Жорж холодно; - вот деньги - он бросил деньги на стол - и прибавил:

  120

  - Скажи ему, что теперь он может отсюда уйти свободно. -

  Служитель при всех доложил с почтением чиновнику, что он всё получил, - и просил на водку!.. но тот, ничего не отвечая, скрылся.. толпа хохотала ему вослед; - офицеры смеялись еще больше... и хвалили товарища, который так славно отделал противника, не запутавшись между тем в историю. - О! история у нас вещь ужасная; благородно или низко вы поступили, правы или нет, могли избежать или не могли, но ваше имя замешано в историю.. всё равно, вы теряете всё: расположение общества, карьер, уважение друзей... попасться в историю! ужаснее этого ничего не может быть, как бы эта история ни кончилась! Частная известность уж есть острый нож для общества, вы заставили об себе говорить два дня - страдайте ж двадцать лет за это. Суд общего мнения, везде ошибочный, происходит однако у нас совсем на других основаниях, чем в остальной Европе; в Англии, например, банкрутство - бесчестие неизгладимое, - достаточная причина для самоубийства. Развратная шалость в Германии - закрывает навсегда двери хорошего общества (о Франции я не говорю: в одном Париже больше разных общих мнений, чем в целом свете) - а у нас?... объявленный взяточник принимается везде очень хорошо: его оправдывают фразою: и! кто этого не делает!.. Трус обласкан везде - потому что он смирный малый, - а замешанный в историю! - о! ему нет пощады: маменьки говорят об нем: бог его знает, какой он человек, - и папеньки прибавляют: мерзавец! ...

  Офицеры без новой тревоги допили свой чай и пошли; Печорин вышел после всех; на крыльце кто-то его остановил за руку, примолвив: я имею с вами поговорить! - По трепету руки он отгадал, что это его давешний противник; нечего делать: не миновать истории.

  - Извольте говорить, - отвечал он небрежно: - только не здесь на морозе: -

  - Пойдемте в коридор театра! - возразил чиновник - они пошли молча.

  Второй акт уже начался: коридоры и широкие лестницы были пусты; на площадке одной уединенной лестницы, едва освещенной далекой лампой, они остановились, и Печорин, сложив

  121

  руки на груди, прислонясь к железным перилам и прищурив глаза, окинул взором противника с ног до головы и сказал:

  - Я вас слушаю!..

  - Милостивый государь, - голос чиновника дрожал от ярости, жилы на лбу его надулись, и губы побледнели: - милостивый государь!.. вы меня обидели! - вы меня оскорбили смертельно;

  - Это для меня не секрет, - отвечал Жорж, - и вы могли бы объясниться при всех: - я вам отвечал бы то же, что теперь отвечу... когда ж вам угодно стреляться? нынче? завтра?... я думаю, что угадал ваше намерение; по крайней мере разбитие чашек не было случайностью: вы хотели с чего-нибудь начать ... и начали - очень остроумно; - прибавил он, насмешливо поклонившись...

  - Милостивый государь! - отвечал он задыхаясь; - вы едва меня сегодня не задавили, да, меня - который перед вами... и этим хвастаетесь, вам весело? - а по какому праву? потому что у вас есть рысак, белый султан? золотые эполеты? - разве я не такой же дворянин, как вы? - я беден! - да, я беден! хожу пешком - конечно, после этого я не человек, не только дворянин! - А! вам это весело!.. вы думали, что я буду слушать смиренно дерзости - потому что у меня нет денег, которые бы я мог бросить на стол!.. нет! никогда! никогда, никогда я вам этого не прощу!..

  В эту минуту пламеневшее лицо его было прекрасно как буря; Печорин смотрел на него с холодным любопытством и наконец сказал:

  - Ваши рассуждения немножко длинны - назначьте час - и разойдемтесь: вы так кричите, что разбудите всех лакеев: -

  м точно, некоторые из них, спавшие на барских салопах в коридоре первого яруса, начали поднимать головы...

  - Какое дело мне до них ! - пускай весь мир меня слушает!..

  - Я не этого мнения... если угодно завтра в восемь часов утра я вас жду с секундантом.

  Печорин сказал свой адрес...

  - Драться! - я вас понимаю! - насмерть драться!.. .. и вы думаете, что я буду достаточно вознаграждён, когда всажу вам в сердце свинцовый шарик!.. прекрасное утешение!.. нет, я б желал, чтоб вы жили вечно, - и чтоб я мог вечно мстить вам. - Драться! нет!.. тут успех слишком неверен...

  122

  - В таком случае ступайте домой, выпейте стакан воды - и ложитесь спать, - возразил Печорин, пожав плечами - и хотел идти.

  - Нет, постойте, - сказал чиновник, придя несколько в себя: - и выслушайте меня!.. вы думаете, что я трус? как будто храбрость не может существовать без вывески шпор или эполетов?... Поверьте, что я меньше дорожу жизнью и будущностью, чем вы! - моя жизнь горька, - будущности - у меня нет... я беден, так беден, что хожу в стулья; я не могу раз в год бросить 5 рублей для своего удовольствия, я живу жалованьем, без друзей, без родных - у меня одна мать, старушка... я всё для нее: я ее провидение и подпора... она для меня: и друзья и семейство; с тех пор, как живу, я еще никого не любил кроме ее: - потеряв меня, сударь, она либо умрет от печали, либо умрет с голоду... - Он остановился, глаза его налились слезами и кровью... - м вы думали, что я с вами буду драться?...

  - Чего ж, наконец, вы от меня хотите? - сказал Печорин нетерпеливо.

  - Я хотел вас заставить раскаяться.

  - Вы, кажется, забыли, что не я начал ссору.

  - А разве задавить человека ничего - шутка - потеха!

  - Я вам обещаюсь высечь моего кучера...

  - О, вы меня выведете из терпения?...

  - Что ж? - мы тогда будем стреляться!..

  Чиновник не отвечал, он закрыл лицо руками, грудь его волновалась, в его отрывистых словах проглядывало отчаяние, казалось, он рыдал и наконец он воскликнул... "нет, не могу, не погублю ее!.. " - и убежал - Печорин с сожалением посмотрел ему вослед и пошел в кресла: второй акт Фенеллы уж подходил к концу... Артиллерист и преображенец, сидевшие с другого края, не заметили его отсутствия. -

   ГЛАВА III

  Почтенные читатели, вы все видели сто раз Фенеллу, вы все с громом вызывали Новицкую и Голланда, - и поэтому я перескочу через остальные 3 акта и подыму свой занавес в ту самую минуту, как опустился занавес Александринского театра,

  123

  замечу только, что Печорин мало занимался пьесою, был рассеян - и забыл даже об интересной ложе, на которую он дал себе слово не смотреть.

  Шумною и довольною толпою зрители спускались по извилистым лестницам к подъезду... внизу раздавался крик жандармов и лакеев: - дамы, закутавшись и прижавшись к стенам, и заслоняемые медвежьими шубами мужей и папенек от дерзких взоров молодежи, дрожали от холоду - и улыбались знакомым. Офицеры и штатские франты с лорнетами ходили взад и вперед, стучали одни саблями и шпорами, другие калошами. - Дамы высокого тона составляли особую группу на нижних ступенях парадной лестницы, смеялись, говорили громко и наводили золотые лорнетки на дам без тона, обыкновенных русских дворянок, - и одни другим тайно завидовали: необыкновенные красоте обыкновенных, обыкновенные увы! гордости и блеску необыкновенных; -

  У тех и у других были свои кавалеры; у первых почтительные и важные, у вторых услужливые и порой неловкие!.. в середине же теснился кружок людей не светских, не знакомых ни с теми, ни с другими, - кружок зрителей. Купцы и простой народ проходили другими дверями. - Это была миньятюрная картина всего петербургского общества.

  Печорин, закутанный в шинель и надвинув на глаза шляпу, старался продраться к дверям, он поровнялся с Лизаветою Николаевной Негуровой; на выразительную улыбку отвечал сухим поклоном, и хотел продолжать свой путь, но был задержан следующим вопросом: "Отчего вы так сериозны, Msr. George? - вы недовольны спектаклем?"

  - Напротив, я во всё горло вызывал Голланда!..

  - Не правда ли, что Новицкая очень мила!..

  - Ваша правда.

  - Вы от нее в восторге.

  - Я очень редко бываю в восторге.

  - Вы этим никого не ободряете! - сказала она с досадою и стараясь иронически улыбнуться!..

  - Я не знаю никого, кто бы нуждался в моем ободрении!..

  - отвечал Печорин небрежно!.. - м притом восторг есть что-то такое детское...

  124

  - Ваши мысли и слова удивительно подвержены перемене... давно ли...

  - Право...

  Печорин не слушал, его глаза старались проникнуть пеструю стену шуб, салопов, шляп... ему показалось, что там, за колонною, мелькнуло лицо ему знакомое, особенно знакомое... в эту минуту жандарм крикнул, и долговязый лакей повторил за ним: "карета князя Лиговскова!"...

  С отчаянными усилиями расталкивая толпу, Печорин бросился к дверям... перед ним человека за четыре мелькнул розовый салоп, шаркнули ботинки... лакей подсадил розовый салоп в блестящий купе, потом вскарабкалась в него медвежья шуба, - дверцы хлопнули, - на Морскую! пошел... - м нтересную карету заменила другая, может быть не менее интересная - только не для Печорина. Он стоял как вкопанный!.. мучительная мысль сверлила его мозг: эта ложа, на которую он дал себе слово не смотреть... Княгиня сидела в ней, ее розовая ручка покоилась на малиновом бархате, ее глаза, может быть, часто покоились на нем, - а он даже и не подумал обернуться, магнетическая сила взгляда любимой женщины не подействовала на его бычачьи нервы - о, бешенство! - он себе этого никогда не простит! Раздосадованный, он пошел по тротуару, отыскал свои сани, разбудил толчком кучера, который лежал свернувшись, покрытый медвежьею полостью, - и отправился домой. - А мы обратимся к Лизавете Николавне Негуровой и последуем за нею:

  Когда она села в карету, то отец ее начал длинную диссертацию насчет молодых людей нынешнего века: "Вот, например, Печорин, - говорил он, - нет того, чтоб искать во мне или в Катеньке (Катенька его жена, 55 лет) нет, и смотреть не хочет!.. как бывало в наше время; влюбится молодой человек, - старается угодить родителям, всей родне... а не то, чтоб всё по углам с дочкой перешептываться, да глазки делать... что это нынче, страм смотреть!.. и девушки не те стали!.. бывало, слово лишнее услышат - покраснеют... да и баста, - уж от них не добьешься ответа... а ты, матушка, 25 лет девка, так на шею и вешаешься... замуж захотелось!.. "

  Лизавета Николавна хотела отвечать, слезы навернулись у нее на глазах... - и она не могла произнесть ни слова; Катерина

  125

  Ивановна за нее заступилась!.. "Уж ты всегда на нее нападаешь... понапрасну!.. Что ж делать, когда молодые люди не женятся... надо самой не упускать случая?... Печорин жених богатый... хорошей фамилии - чем не муж? ведь не век же сидеть дома... слава богу - что мне ее наряды-то стоят... а ты свое: замуж хочешь, замуж хочешь?.. - да кабы замуж не выходили, так что бы было..." и проч...

  Эти разговоры повторялись в том или другом виде всякий раз, когда мать, отец и дочь оставались втроем... дочь молчала, а что происходило в ее сердце в эти минуты, один бог знает.

  Приехали домой. Катерина Ивановна с ворчливым супругом отправились в свою комнату - а дочка в свою. Родители ее принадлежали и к старому и к новому веку; прежние понятия, полузабытые, полустертые новыми впечатлениями жизни петербургской, влиянием общества, в котором Николай Петрович по чину своему должен был находиться, проявлялись только в минуты досады, или во время спора; они казались ему сильнейшими аргументами, ибо он помнил их грозное действие на собственный ум, во дни его молодости; Катерина Ивановна была дама не глупая, по словам чиновников, служивших в канцелярии ее мужа - женщина хитрая и лукавая, во мнении других старух; - добрая, доверчивая и слепая маменька для бальной молодежи... истинного ее характера я еще не разгадал; описывая, я только буду стараться соединить и выразить вместе все три вышесказанные мнения... и если выдет портрет похож, то обещаюсь идти пешком в Невский монастырь - слушать певчих!..

  Лизавета же Николавна... о! знак восклицания... погодите!.. теперь она взошла в свою спальну и кликнула горнишную, Марфушу... толстую, рябую девищу!.. дурной знак!.. я бы не желал, чтоб у моей жены или невесты была толстая и рябая горничная!.. терпеть не могу толстых и рябых горничных, с головой, вымазанной чухонским маслом или приглаженной квасом, от которого волосы слипаются и рыжеют, с руками шероховатыми как вчерашний решетный хлеб, с сонными глазами, с ногами, хлопающими в башмаках без ленточек, тяжелой походкой, и (что всего хуже) четвероугольной талией, облепленной пестрым домашним платьем, которое внизу у?же, чем

  126

  вверху... Такая горничная, сидя за работой в задней комнате порядочного дома, подобна крокодилу на дне светлого американского колодца... такая горничная, как сальное пятно, проглядывающее сквозь свежие узоры перекрашенного платья - приводит ум в печальное сомнение насчет домашнего образа жизни господ... о, любезные друзья, не дай бог вам влюбиться в девушку, у которой такая горнишная; если вы разделяете мое мнение - то очарование ваше погибло навеки.

  Лизавета Николавна велела горничной снять с себя чулки и башмаки и расшнуровать корсет, а сама, сев на постель, сбросила небрежно головной убор на туалет, черные ее волосы упали на плеча; - но я не продолжаю описания: никому не интересно любоваться поблекшими прелестями, худощавой, тонкой, жилистой шеею и сухими плечами, на которых обозначались красные рубцы от узкого платья, всякий, вероятно, на подобные вещи довольно насмотрелся. - Лизавета Николавна легла в постель, поставила возле себя на столик свечу и раскрыла какой-то французский роман - Марфуша вышла... тишина воцарилась в комнате... книга выпала из рук печальной девушки, она вздохнула и предалась размышлениям.

  Конечно, ни одна отцветшая красавица не поверяла мне дум и чувств, волновавших ее грудь после длинного бала или вечеринки, когда в одинокой своей комнате она припоминала всё свое прошедшее, пересчитывала все любовные объяснения, которые некогда выслушала с притворной холодностию, притворной улыбкой - или с истинным наслаждением, и которые не имели для нее других следствий, кроме лишних десяти строк в альбом или мстительной эпиграммы отвергнутого обожателя, брошенной мимоходом позади ее стула во время длинной мазурки, но я догадываюсь, что эти размышления должны быть тяжелы, несносны для самолюбия и сердца - если оное налицо имеется, ибо натуральная история нынче обогатилась новым классом очень милых и красивых существ - именно классом женщин - без сердца. Чтоб легче угадать, об чем Лизавета Николавна изволила думать, я принужден, к моему великому сожалению, рассказать вам некоторые частности ее жизни... тем более, что для объяснения следующих происшествий это необходимо. - Она родилась в Петербурге - и никогда не выезжала

  127

  из Петербурга - правда, один раз на два месяца в Ревель на воды... - но вы сами знаете, что Ревель не Россия, и потому направление ее петербургского воспитания не получило никакого изменения; у нас в России несколько вывелись из моды французские мадамы, а в Петербурге их вовсе не держат... Агличанку нанимать ее родители были не в силах... агличанки дороги - немку взять было также неловко: бог знает какая попадется: здесь так много всяких... Елизавета Николавна осталась вовсе без мадамы - по-французски она выучилась от маменьки.. а больше от гостей; потому что с самого детства она проводила дни свои в гостиной, сидя возле маменьки и слушая всякую всячину... Когда ей исполнилось 13 лет, взяли учителя по билетам: в год она кончила курс французского языка... и началось ее светское воспитание. В комнате ее стоял рояль, но никто не слыхал, чтоб она играла... танцовать она выучилась на детских балах... романы она начала читать как только перестала учить склады... и читала их удивительно скоро... между тем отец ее получил порядочное наследство, вслед за ним хорошее место - и стал жить открытее... 15 лет ее стали вывозить, выдавая за 17-летнюю, и до 25 лет условный этот возраст не изменялся... 17 лет точка замерзания: они растягиваются сколько угодно как резинные помочи. Лизавета Николавна была недурна, - и очень интересна: бледность и худоба интересны...

  потому что француженки бледны, а

  англичанки худощавы... надобно заметить, что прелесть бледности и худобы существуют только в дамском воображении, и что здешние мужчины только из угождения потакают их мнению, чтоб чем-нибудь отклонить упреки в невежливости и так называемой "казармности".

  При первом вступлении Лизаветы Николавны на паркет гостиных у нее нашлись поклонники... это всё были люди, всегда аплодирующие новому водевилю, скачущие слушать новую певицу, читающие только новые книги. - м х заменили другие: эти волочились за нею, чтоб возбудить ревность в остывающей любовнице, или чтоб кольнуть самолюбие жестокой красоты, - после этих явился третий род обожателей: люди, которые влюблялись от нечего делать, чтоб приятно провести вечер, ибо Лизавета Николавна приобрела навык светского разговора,

  128

  и была очень любезна, несколько насмешлива, несколько мечтательна... Некоторые из этих волокит влюбились не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось попробовать лестную роль непреклонной... и к тому же они все были прескушные: им отказали... один с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились... между тем время шло: она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на всех в лорнет, обращалась очень смело, не краснела от двусмысленной речи или взора - и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои силы в словесной перестрелке и посвящавшие ей первые свои опыты страстного красноречия - увы, на этих было еще меньше надежды - чем на всех прежних; она с досадою и вместе тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой насмешкой разливы красноречия - и вскоре они уверились, что она непобедимая и чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны... и наконец для Лизаветы Николавны наступил период самый мучительный и опасный сердцу отцветающей женщины...

  Она была в тех летах, когда еще волочиться за нею было не совестно, а влюбиться в нее стало трудно, в тех летах, когда какой-нибудь ветреный или беспечный франт не почитает уже за грех уверять шутя в глубокой страсти, чтобы после, так для смеху, скомпрометировать девушку в глазах подруг ее, думая этим придать