Кульчицкий Александр Яковлевич - Необыкновенный поединок - Книги

Говорилин

(А. Я. Кульчицкий)

Необыкновенный поединок

(Романтическая повесть)

Русские повести XIX века 40-50-х годов. Том второй

М., ГИХЛ, 1952

OCR Бычков М. Н.

Картель

...Моя сабля мой лучший заступник.

- Бросьте пустое хвастовство, князь Гремин; завтра так завтра. Выстрел самый остроумный ответ на дерзости.

- А пуля самая лучшая награда коварству. Завтра вы уверитесь, что я не из той ткани, из которой делаются свадебные подножки, - и не бубновый туз, чтоб в меня целить хладнокровно.

Марлинский.

В одном небывалом провинциальном городе... Я говорю небывалом, потому что, в противность мнения Гоголя, думаю, что сказать просто: "в одном провинциальном городе" будет действительно личность для всех провинциальных городов вообще. Я сам долгое время жил в одном из них и знаю это по опыту. Бывало, когда читаешь какой-нибудь рассказ или повесть насмешливого содержания и найдешь там выражение: "в одном провинциальном городе...", то сейчас приходит мысль: отчего же автор не сказал, в каком именно? Для чего он скрыл имя? Какая этому причина? Не ясно ли, что он тем самым хотел намекнуть именно на наш город, а в противном случае сказал бы просто: "в таком-то городе", то есть, примерно, - в Ананьеве, в Лохвице, в Кобыляках, - и уж тогда, кроме ананьевских или кобыляцких, никто ничего и не брал бы на свой счет... Не правда ли?

Итак, в одном небывалом провинциальном городе однажды поздним вечером молодой, очень молодой человек провожал каких-то двух дам и только что успел раскланяться с ними у калитки небольшого домика, как к нему подошел другой, несколько постарее, и, закинув назад голову, самым грозным тоном сказал:

- Милостивый государь! Я требую, чтоб вы навсегда прекратили знакомство с этими дамами.

Первый молодой человек немного отшатнулся.

- Милостивый государь! - отвечал он, смутившись. - Вы, верно, с ума сошли?

- Я не сошел с ума, милостивый государь, и еще раз повторяю: чтоб я вас больше не видал с ними!

- Но по какому праву говорите вы мне это?

- По такому, что я так хочу.

- А!.. Ну, так слушайте же. И я скажу вам: милостивый государь! я требую, чтоб вы перестали шататься за этими дамами и преследовать их, как тень.

- Ваше требование глупо.

- А ваше еще глупее.

- Я его никогда не исполню.

- И я также.

- Но я вас заставлю.

- И я вас заставлю.

- Чем вы меня заставите?

- А вы меня чем?

- Чем?.. А вот этим... - Молодой человек показал довольно толстую палку.

- Прекрасно! - отвечал другой, отступая несколько шагов. - У вас всегда такие благородные средства...

- Благородные? Вы хотите благородных? Так не угодно ли будет вам, милостивый государь, стреляться со мною?

- Стреляться? Вы думаете, я струшу? Извольте.

- Да и я не струшу! Но мы будем стреляться не шутя, стреляться на пистолетах. Понимаете?

- Понимаю.

- Да, чорт возьми, стреляться не на живот, а на смерть.

- Извольте, не на живот, а на смерть.

- Через платок!

- Извольте - через платок!

- Назначьте же время.

- Назначайте вы сами.

- Завтра, в шесть часов утра, в Малкиной роще.

- Извольте.

- Я пройду туда с пистолетами и приведу секунданта.

- Я приведу своего.

- Прощайте!

- Да еще, милостивый государь, - сказал второй молодой человек, возвращаясь: - прошу вас, чтоб все это осталось в тайне.

- Останется.

И враги разошлись по разным направлениям.

Любовь

Человек был создан из Добра и Любви; с ними все соединялось у него в первобытной его жизни. Кто был добр, тот любил; кто любил, тот был добр. И любовь роднила душу Человека с мертвою Природою. Философия не разогреет Веры, и не логикою убеждаются в ее святых истинах - но сердцем. Там, в сердце человеческом, воздвигнут алтарь святой Веры; рядом с ним поставлен алтарь Любви, и на обоих горит одинакая жертва вечной истине - пламень Надежды! Без этого пламени солнце наше давно погасло бы, и кометы праздновали бы только погребальную тризну на скелете земли, с ужасом спеша из мрачной пустоты, где тлеет труп ее, спеша - туда, выше, далее, где свет чище, ярче, более вечен...

Н. Полевой.

Читатель, верно, захочет знать, что это были за враги и из какого звания происходили? На это автор, - сколько он ни чувствует в себе готовности сделать всякое одолжение читателю, - принужден, однакож, отвечать с крайнею осторожностью. Вообще в последнее время распространился странный вкус у читателей: хотят непременно знать не только то, в какой земле или в каком царстве происходит действие предлагаемого романа, повести или рассказа, но еще и то, из какого звания или сословия действующие лица? Смею спросить: для чего это, к чему поведет, и не это ли бывает причиной тех личностей, о которых говорит Гоголь? В старину было не так: вы читаете роман и ни за какие блага в мире не догадаетесь, где происходит событие и кто такие его герои: немцы ли, французы, маркизы или сапожники. И это была прекрасная привычка! Оттого тогда никто не обижался никакими личностями, а между тем удовольствие чтения оставалось то же, если еще не было больше. На этом основании, как почитатель святой старины и человек, уважающий личности, я скажу только, что молодые люди, которых несколько крупноватый разговор приведен выше, имели достаточные причины быть врагами. Что же касается до звания или сословия, к которому они принадлежали, то история об этом умалчивает. Может быть, они были из числа тех юношей, которые, сидя на скамейках, упражняются в разных науках и художествах и зовутся студентами, семинаристами или гимназистами, а может быть, из числа других, именуемых просто учениками или подмастерьями, - решительно неизвестно. Известно только, что первого юношу, который был мал ростом, худ и бледен, звали Василием Андреичем Мошкиным, а другого, который тоже был худ, но зато высок и длинен и даже красен, - Гусаковским.

В наш век страсти развиваются рано: Мошкин и Гусаковский давно уже ненавидели друг друга, хотя им обоим в сложности не было еще и тридцати пяти лет. Это случилось вот каким образом: года через полтора по приезде Мошкина в небывалый город он получил от матери письмо, где между прочим та говорила:

"Да еще, Васенька, осведомилась я от приезжей к нам Акулины Петровны, жены нового стряпчего, что в том городе которая мне была старая приятельница и подруга, Анна Кондратьевна, и жили мы вместе девушками у генеральши Протопоповой, так она теперь в вашем городе живет и уже овдовела от мужа, Анна Кондратьевна Граева; так ты сходи к ней непременно и скажи, что ты сын мой, и у них есть свой дом, и живет, говорят, безбедно с дочерью, которая тебе без малого ровесницей должна быть и если в мать, так должна быть красавицей: так тебе такое приятное знакомство в пользу, мой друг, может пригодиться, и когда-нибудь пообедать случится или выпить чай, а она прекрасная была женщина, и пренебрегать, дружочек, не нужно, а я по моему недостатку не могу, ты сам знаешь..." и проч. и проч.

Прочитав это письмо, Мошкин почувствовал в себе необыкновенное и странное волнение. Больше всего поразили его слова: "живет с дочерью, которая должна быть тебе ровесницей и если в мать, так должна быть красавицей".

Для лучшего уразумения дела мы должны сказать, что наш юноша, при слабом и тщедушном сложении, имел довольно пылкое воображение. Голова его была разгорячена несколькими повестями и романами, и впереди уже рисовались те заманчивые картины, в которых мы видим свою собственную персону в каких-то привлекательных, величавых формах. Мошкин, как сам он говорил в своем "дневнике", который завел с тех пор, как ему исполнилось шестнадцать лет, давно уже чувствовал пустоту одинокого сердца и потому на приведенные нами строки из письма матери смотрел как на указание небес.

"Молода и хороша собою, и при этом, вероятно, ангел доброты. О, пойду, пойду!" - сказал он сам себе и в тот же день отыскал жилище вдовы Граевой, что в небывалом городе, по малочисленности его жителей, было и нетрудно.

Молодой человек, как можно было предчувствовать, возвратился домой совершенно влюбленным в дочь Граевой, хотя она была вовсе не красавица и он не успел сказать ей и десяти слов. Она только спросила его:

- Вы здесь... учитесь?

- Да-с, занимаюсь науками...

- Счастливец!.. А меня маменька взяла из пансиона... Я вам, маменька, никогда не прощу этого! Ах, маменька! Ах, пансион! Я бы век, век осталась там!

Мать улыбнулась, а Мошкин робко спросил:

- Отчего же?

- Отчего?.. Ах, там столько поэзии!..

- А вы любите поэзию?

- Люблю! Люблю! Обожаю!

И девица Граева сделала руками такой обворожительный жест, что Мошкин подумал: "Какая возвышенная душа!" и тут же решил - влюбиться в Сашеньку (мы забыли сказать, что дочь Граевой называлась Александрой).

Итак, молодой человек был уже влюблен. Здесь, может быть, спросят меня, отчего я называю Мошкина молодым человеком, когда по всему видно, что он еще просто-напросто мальчик. На это я отвечаю: милостивые государи! зачем нам непременно каждую вещь называть ее собственным именем? Этим можно оскорбить нравы и, пожалуй, еще задеть чью-нибудь такую честь, что после и рад не будешь! Мальчик! Слово "мальчик" у нас не почетное. Им иногда называют и слугу. Притом, видно, уже состояние это почему-нибудь нехорошо, что до сих пор, сколько мне известно, мальчиком никто и никогда добровольно не только не хотел быть или именоваться, но даже просто казаться. Посмотрите вы на Невском проспекте в хорошую погоду: сколько там прохаживается этих крошек, невинных малюток, детей мужеского пола от пяти до десяти лет; издали подумаешь - куклы, просто куклы; а подойдешь поближе - нет, не то! И в пальто, и в круглой шляпе, и руки держит в карманах, и зонтик висит на пуговке, и желтые перчатки, и походка этакая, и даже взор, взор... Совершенно большой! да еще какой большой! так что только почтительно юркнешь мимо его да улыбнешься с умилением... Отчего же это? Я вас спрашиваю, отчего? - Оттого, что, видно, в наше время мальчиком порядочному человеку быть совершенно неприлично.

Возвратимся же опять к рассказу.

Мошкин влюбился в Сашеньку Граеву и стал посещать их дом чаще и чаще. Анна Кондратьевна принимала его очень ласково. Она была добрая, простая женщина; жила скромно процентами капитала, оставленного мужем, и без памяти любила дочь свою, единственное, как говорила она, утешение и сокровище ее в жизни. Она предоставила ей полную свободу во всем и часто со слезами на глазах говорила: "О, я никогда ве буду раскаиваться в этом: я знаю Сашеньку! У ней такое доброе сердце!"

Мошкин от природы не был одарен смелым характером, но в присутствии той, которую "избрало сердце его", чувствовал себя совершенно потерянным. Сашенька Граева, несмотря на то, что она недавно вышла из пансиона, была гораздо бойчее его, и когда мать спросила ее - как ей нравится новый кавалер, она отвечала: "Он не противен: только застенчив, как наши первоклассные. Но я переделаю его по-своему! Вы мне позволите, маменька? О, я уж умею!... Спросите Лизаньку Маркову..."

Сашенька действительно была добрая девочка, но она не только любила пофантазировать и посвоевольничать, но часто и привести в действие свои фантазии. Переделку Мошкина она начала с того, что посвятила его во все таинства пансионской жизни. Как история Кайданова, она повествовала ему о всех достопамятных событиях, случившихся в этом заведении, и потом уже перешла к лицам и одеяниям. Таким образом, в короткое время Мошкин узнал, что у девиц того пансиона было три способа оказывать внимание учителям: обожать, любить и почитать; что из девяти учителей только три были обожаемы, четыре любимы, один почитаем, а один не подходил ни под какую категорию, и потому девицы прозвали его мосье так; что девицы страстно любили пансион, maman{Буквально: мать; maman звали начальниц пансионов или институтов (ред.).} и классных дам; что они отличались взаимною преданностью и дружбой, даже влюблялись одна в другую, клялись в вечном постоянстве и в доказательство налагали на себя пост, молчание и другие обеты; что одна девица ела целую неделю один хлеб и мел, другая хлеб и грифель, а третья целый месяц вместо подушки клала себе под голову кирпич, который тщательно прятала в печке; что две родные сестры до того влюбились друг в друга, что даже ревновали к кошке; что известная Машенька Моорт, которую они прозвали небесной, даже заболела чахоткой от того, что та, которую она обожала, изменила ей, и проч. и проч.

Мошкин слушал все это с почтительным вниманием, и когда неутомимая рассказчица остановилась, он сказал:

- Вы всё превозносите ваших подруг, а о себе ни слова. Вы скромничаете...

- О нет! Я не люблю скромности, - быстро отвечала Сашенька. - Я вам скажу просто: меня все любили: все, все, и классные дамы, и маленькие, и maman.

- Вы достойны любви всякого, но осмелюсь спросить, кто удостоился вашей? - сказал Василий Андреич и покраснел до ушей.

- О, это секрет! - отвечала Сашенька с плутовской улыбкой. - Впрочем, я в пансионе никого не обожала. Но я была храбрее всех, и меня прозвали intrépide. {Неустрашимая (ред.).} Я не боялась одна входить в пустую комнату и раз даже ночью прошла в класс... А раз... это было еще во втором классе, я наказала себя за одно преступление, которого вам не скажу: я целую минуту держала вот этот палец на свечке!

- Не может быть! - вскричал в испуге Василий Андреич и бросился смотреть палец.

- Не шутя. И maman потом узнала об этом. Ах, maman! Вот обожательная, вот душонская!

- Кто это maman? - спросил Мошкин, не понимая, к кому относились такие странные прилагательные.

- Вы не знаете? Наша содержательница. Я ее ужас, ужас как люблю! После Пушкина первую.

- Как после Пушкина? - спросил вновь озадаченный Мошкин.

- Ах, я вам не сказала, что я обожаю Пушкина! О, Пушкин!.. Я его люблю больше всего на свете, разумеется, после бога и маменьки.

- Да-с! Великий поэт...

- Пушкин прелесть! Душка, душка!.. Знаете, я поклялась в пансионе, когда увижу его, непременно поцеловать у него руку.

- А если не увидите?

- Нет, увижу.

- А если он умрет?

- Как вам не грешно!

- Что ж, ведь мы все можем умереть.

- Да уж он не умрет, пока я его не увижу.

- Вы в этом уверены?

- Совершенно.

- Почему же?

- Да уж я уверена, так уверена... я знаю... Вот вы увидите, посмотрите.

III

Сомнения, надежды и чудеса

Чудная Веринька! Скажи, кто ты: демон или ангел? Нет, ты неземная. Это я знаю лучше самой тебя.

Н. Полевой.

Сказали бы мне: будь поэтом - и через год я склонил бы свою увенчанную голову перед тою, которой обязан вдохновением. Разве не поэзия высокая любовь моя! Разве нет пылу в моей душе! Я бы разбил ее в искры, и звуки, и мысли - и свет ответил бы мне вздохами, и слезами, и рукоплесканиями.

Марлинский.

Ногу в землю, взор в небо - вот истинное твое положение, Человек!

Н. Полевой.

"Чудная девушка! - думал Мошкин, приходя домой. - В ней есть что-то такое... необыкновенное... идеальное... Она так мила; так невинна... Но любит ли она меня? Она сказала, что в пансионе никого не любила... значит, теперь любит... О боже! Если это меня!.. Она так страстно посмотрела... Но Пушкин?.. Она с таким жаром говорила о нем... Счастливец - поэт! Какой прекрасный жребий твой!.. Ах, зачем я не поэт?.. Зачем я лишен небесного дара?.. Тогда бы и я, подобно другому поэту, сказал:

Ах, точно ль никогда ей в персях безмятежных

Желанье тайное не волновало кровь?

Еще ль не сведала тоски, томлений нежных,

Еще ль не знает про любовь?

Сашенька! Ангел мой! Ужели, в самом деле, ты не знаешь про любовь?"

Молодые люди видались друг с другом чаще и чаще; Мошкин приносил Сашеньке разные романы и повести, сочинения Марлинского, Полевого, Кукольника и проч. Он был от них без ума. В особенности он любил Полевого и всегда удивлялся, как может ученый человек писать такие пламенные повести! Сашенька читала книги с быстротою непостижимой и, отдавая их Мошкину, всегда произносила приговор самый решительный.

- Эта повесть хороша, но в ней мало любви. А в этой конец такой прозаический: я не люблю счастливых концов! Вот - "Аммалат-бек", так чудо! Ах, "Аммалат-бек"! Ах, Марлинский! Знаете, если б не было Пушкина, я бы обожала Марлинского...

- А Кукольник? Что вы думаете о "Торквате Тассо"?

- Да, "Торквато" хорош, даже очень хорош; но "Аммалат-бек"...

- А как вам нравится "Живописец"?

- "Живописец" - прелесть! Но "Блаженство безумия" выше.

- Я боготворю Полевого: великий человек!

- Конечно, но он меньше поэт; Марлинский... ах, обожательный... Вот поэт, так поэт!..

- Но и Кукольник... читали вы "Джакобо Санназара"?

- Читала.

- Ну, что же?

- "Джакобо"... видите... он хорош; но зачем здесь выставлен такой маленький мальчик?.. Я не люблю, когда мальчики говорят о любви...

Такие странные ответы иногда смущали Василия Андреича: он не считал себя мальчиком, боже сохрани! но, помня свой небольшой рост и худенькую фигуру, страшно боялся, чтоб другие не приписали ему этого порока. Притом Сашенька говорила о любви с такою свободой, с таким знанием... Откуда ей почерпнуть это? Уж не влюблена ли она? Но в кого же? К ним, кроме этого смешного толстяка, какого-то заседателя по фамилии Папуша, который всему преглупо смеется, никто не ходит. Неужели же она избрала его предметом своего сердца? Неужели у ней такая черная, коварная душа? О, быть не может!

И Василий Андреич впадал в крайнее сомнение; ходил задумчивым, мрачным, тосковал и даже плакал. "Сашенька! - говорил он сам с собою. - Сашенька! Скажи мне - кто ты? Прелестный ли, светлый ангел, сошедший на землю для утешения нас, смертных жильцов ее, или ты... не смею произнесть... О, если это правда... тогда... тогда..."

И Мошкин умолкал. Черные думы гнели, подавляли его. Но вдруг, о радость! Сашенька, по случаю какого-то незначительного разговора о людях, одаренных особенною тучностию тела, вскрикнула с свойственным ей жаром:

- Ах, я ненавижу толстяков, ненавижу! Для меня толстый человек противен, гадок!

Мать заметила с улыбкой, что и толстые люди бывают иногда очень хорошими людьми, добрыми и честными.

- Ах, не говорите, маменька! Толстый человек для меня хуже злого; грешно любить злых людей, и я их не люблю; но злой человек может раскаяться, а толстый... Ну, сами посудите, может ли толстый человек иметь поэзию? Может ли он быть поэтом? Не правда ли?

Слушая эти слова, Мошкин трепетал от радости. В них он видел оправдание своих надежд. Если Сашенька не терпит толстяков, то, естественно, ей должны нравиться люди худые и тощие; а Мошкин не только был худ, но еще и бледен.

"Идеальная душа! - думал Мошкин в умилении. - Ей нравятся люди возвышенные, поэты! О, чтоб заслужить ее любовь, я сам сделаюсь поэтом... Да, сделаюсь! Докажу миру, что любовь всемогуща, что она творит необыкновенные чудеса!

Василий Андреич прибежал домой и в тот же вечер написал стихотворение, которое мы осмеливаемся представить вниманию благосклонного читателя. Конечно, стихотворение это слабо, но оно может выдержать снисходительную критику и, как первое произведение, даже достойно быть напечатанным где-нибудь в журнале.

Вот оно:

К ***

К тебе опять душа моя стремится,

Прекрасный друг, любви моей звезда!

Опять мне жизнь мечтою райской снится,

И будто скорби я не ведал никогда...

Забыто все: и слезы и терзанья,

Твоей души нескромный след;

Люблю тебя, милейшее созданье, -

Ты так мила, упреков больше нет!

Первые стихи так хороши, что даже напоминают стихи нашего драматурга Н. А. Полевого в посвящении его "Уголино".

С этого незабвенного дня жизнь Мошкина действительно начала ему "сниться райскою мечтою". Как ни был он скромен, а нашел-таки случай прочитать Сашеньке "первые плоды своей музы". Сашенька нашла стихи недурными, оставила их у себя, и, когда Мошкин ушел домой, она сказала матери:

- Видите, мамаша, я сказала, что переделаю его по-своему. Поемотрите, он уж пишет стихи, и стихи, право, недурные. Послушайте.

- Ну, уж ты у меня такая ученая! - отвечала Анна Кондратьевна, нежно целуя дочь. - Верю, верю; бог с ними!

- Только я не понимаю, - продолжала Сашенька: - что значит этот стих:

Твоей души нескромный след?

Разве душа ходит? Вот странно, как будто душа имеет ноги? Маменька, не правда ли, странно, у души есть ноги?

Между тем как Сашенька Граева рассуждала, имеет ли душа ноги, душа ее обожателя парила в поднебесном пространстве, как бы доказывая тем, что у нее, кроме ног, бывают еще и крылья... Молодой человек решительно, что называется, спятил с ума... Он целые ночи просиживал напролет, бредил стихами, поэмами, трагедиями; придумывал планы повестей, драматических фантазий, интермедий, начинал все это разом и останавливался на первом стихе, немилосердно грыз перо, писал и перемарывал, рисовал разные странные арабески, замки, цветы и жертвенники, потом ударял себя кулаком по лбу и вскрикивал: "Сашенька! Ангел мой! Жизнь моя! Неужели я не поэт? Неужели вдохновение разлюбило меня?.. Да, да! Я слишком люблю тебя, слишком... Для такой любви нет выражения на языке земном... О!!!..."

И над этим "О!" юный поэт засыпал с пером в руке. Однажды Мошкин возвратился домой в полном упоении любви: Сашенька сказала ему, что у него в глазах есть что-то поэтическое. Василий Андреич схватил дневник и излил в него пылающую душу таким образом:

"Зачем у меня нет огненного, жгучего, могучего языка, чтоб выразить все, что теперь чувствую? Прекрасная, бесценная утешительница моей одинокой жизни! Зачем не позволено мне открыть тебе всю беспредельность любви моей? Зачем я должен таиться и изливать на бумаге то, что в тысячу раз пламеннее излил бы прямо в твою душу?"

Написав эти строки, Василий Андреич задумался. Вероятно, он размышлял о том, зачем он должен таиться? Но как в журнале его, который мы пересматривали весь от начала до конца, нигде этот вопрос не разрешен, то и мы не беремся решить его, может быть даже к крайнему сожалению недоумевающего читателя.

Потом Мошкин продолжал с красной строки: "О чудесная, божественная жилица райских селений - любовь! Когда, при каких обстоятельствах, в какие времена подлунного мира ты не была драгоценна юнеющему, цветущему человечеству? Кто, подобно мне, не забывал всех обязанностей, не уничтожал всех преград, чтоб только любить и наслаждаться? Но что значат мои слова!.. Панегирик тебе поет лучший всякая душа любящая и любимая!"

Прозорливый читатель, может быть, заметит, что это немножко темно и непонятно; но такова любовь молодых людей в небывалом городе. Блаженство любви ведь иногда так сходно с блаженством безумия, а блаженство безумия, сами вы знаете, удивительно приятная вещь на свете.

Любовь открывает великие истины

Любовь! Любовь! Души моей восторг!

В уме моем ты лучшая идея,

В познаниях - ты лучшее познанье,

В надеждах - нет надежды равной,

В мечтах моих - роскошнейшей мечты!

Н. Кукольник.

Для двух душ, свидевшихся таким образом в области изгнания,- что такое время, что такое расстояние?

Н. Полевой.

Отдайте Вериньку кому угодно, забросьте ее за моря, за непроходимые леса и горы, позвольте мне ползти на коленках по всему свету искать ее... и проч.

Он же.

Предаваясь таким восторгам, Мошкин мало-помалу оставлял обыкновенные занятия и на любовь свою стал смотреть как на какой-то возвышенный и великий подвиг, к которому призвала его сама судьба.

В короткое время из обыкновенного человека он увидел в себе вдруг поэта и даже философа. Многие важные вопросы разрешились для него сами собою: например, жизнь дана людям для наслаждения; ум человеческий - ничто; познания - жалкий сор; вдохновение - все; поэзия есть светильник неба, и проч. и проч.

Василий Андреич много сочинял, и так как рифма не всегда слушалась его, то он стал употреблять белые стихи и даже прозу. В прозе он написал большую повесть, где герой, уланский корнет, вообразив, что его милая изменила ему, вынимает кинжал и закалывается; но милая в сущности оставалась верною. Это был только обман. Узнав о смерти корнета, она прибежала в его квартиру и сама в ту же минуту умерла у ног возлюбленного.

Повесть была написана чрезвычайно чувствительно. Мошкин предложил прочитать ее громко. Сашенька обрадовалась этому предложению, позвала трех подруг, и когда все уселись по местам, Мошкин начал чтение. Голос его дрожал... Сначала все шло как должно; но под конец пансионерки стали плакать навзрыд; Анна Кондратьевна тоже плакала; прослезился и автор, а Сашенька, не дождавшись конца, убежала в свою комнату и с громким воплем бросилась на постель. Вошедший в эту минуту ничего не знавший Максим Пантелеич Папуша, видя, что гостиная освещена необыкновенно и весь дом в отчаянии, так перетрухнул, что остановился на месте как прикованный.

- Помилуйте, матушка, можно ли так пугать добрых людей, - сказал он Граевой, когда узнал, в чем дело: - положим, детки ваши тешатся, ну, а вы-то чего разрюмились?

- У меня такая натура, - отвечала, утирая глаза, Анна Кондратьевна: - когда другие плачут, я не могу удержаться.

Мошкин грозно посмотрел на Папушу.

"Грубая тварь! - подумал он сам про себя. - Я б тебя выбросил в окошко, не будь это в такую торжественную, святую минуту!"

Василий Андреич совершенно забыл, что Папуша был вдвое выше его и вдесятеро объемистее...

Итак, повесть Мошкина имела необыкновенный успех; но мог ли он остановиться на этом? Нет, самоупоение было слишком велико, и молодой поэт в туже ночь начал другую повесть...

Героем ее был уже художник, и для него в отдаленной перспективе готовился не кинжал, а яд... Велико и неистощимо разнообразие таланта!

С окончанием второй повести Василий Андреич стал помышлять о славе: ему только и недоставало славы, чтоб быть счастливейшим из всех смертных, как говорил он в своем журнале.

В самом деле, чего ему было желать "в столь сладкой доле?" Он любил Сашеньку идеально, возвышенно, бескорыстно. Для него не нужно даже было обладание ею: на что? "Пусть возьмут ее у меня люди, - говорил он, - и отнесут на край света: если я буду знать, что в мире есть хоть одна великая душа, понимающая и любящая мою душу, я буду счастлив до гроба! Для души нет пространства".

Мошкин так был уверен, что Сашенька "понимала и любила его душу", что ему и в голову не входило потребовать доказательств... Какие доказательства сильнее слез; а кто их пролил более?

Так проходили дни и месяцы. Мошкин блаженствовал, - как вдруг... "черная тень налетела на солнце его жизни, и горизонт омрачился..."

Таинственный незнакомец

Везде есть змей коварного сомненья,

Но змей любви безмерно ядовит.

Н. Кукольник.

Горацио

Кто б ни был ты, пришлец ночей,

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ты, приходящий к нам, - тебя я заклинаю - говори!

Марцелло

Он оскорбился!

Бернардо

Он уходит, посмотри!

Н. Полевой.

Эта черная тень, действительно, была неприятное явление в жизни нашего поэта. Мы должны сказать, что небольшой домик Граевой стоял на уединенной улице, которая вела прямо в поле и к кладбищу и потому называлась Кладбищенской. Старуха Граева, похоронившая несколько лет назад мужа, любила навещать его могилу, и как кладбище было недалеко, то эти прогулки, особенно летом, делались часто. Разумеется, Сашенька была всегда с матерью, а в последнее время к ним присоединился Мошкин. Он любил, как выражался он, посреди природы и царства смерти сливать свою душу с грустною гармониею ее. Прогулки кончались часу в девятом или десятом вечера, а если была луна, то и позже. В этом, как видите, нет ничего необыкновенного, и Мошкин, идя рука об руку с Сашенькой, спокойно предавался "райским мечтам"... Как вдруг с некоторого времени он стал замечать, что их преследует какая-то тень... Это смутило Мошкина, - не то чтоб он был трус и боялся привидений, - тень, очевидно, была живое существо, - но он, как уверял сам себя, опасался за Сашеньку. "У ней такие слабые нервы, может бог знает что вообразить и перепугаться насмерть"; поэтому наш поэт, замечая тень, обыкновенно всегда старался не допустить Сашеньку оглядываться, и всякий раз, когда та поворачивала голову, он или заслонял собою открывшееся пространство, или чем-нибудь отвлекал внимание Сашеньки в другую сторону. Тень, однакож, продолжала свои преследования и с каждым днем становилась ближе и ближе; потом она стала проходить мимо, потом являться навстречу, со стороны, с боков, словом, делала престранные эволюции, и всегда в сумрачную или ночную пору. Мошкин мог только разглядеть, что то был мужчина, завернутый в коротенький плащ. Незнакомец являлся и исчезал беспрестанно и, повидимому, не обращал ни на что ни малейшего внимания. Это успокоило Василья Андреича. "Вероятно, какой-нибудь чудак, - подумал он. - Сашенька его и не замечает". Но каково было удивление Мошкина, когда Сашенька самым спокойным тоном вдруг спросила его:

- Вы не знаете, кто этот молодой человек?

Он потерялся.

- Какой молодой человек? - отвечал он, притворяясь, будто не понимает, о ком идет речь.

- Вот этот, что сейчас прошел мимо нас.

- Почему же вы знаете, что он молодой?

- Да это видно.

- Вы успели его рассмотреть?

- Кажется, пора: он уж раз сорок прошел мимо нас. А вы думали, что это старик? Вот смешно. Маменька! Слышите - Василий Андреич думал, что наш ночной сторож старик. Ха, ха, ха!

- Отчего вы называете его ночным сторожем?

- Оттого, что он вечно сторожит нас по ночам.

Василий Андреич чувствовал себя несколько одураченным.

Он увидел, что прозорливые глаза Сашеньки заметили незнакомца прежде его и она успела уж дать ему название. Это его огорчило.

- Кажется, этот ночной сторож вас сильно занимает? - сказал он с некоторой иронией.

- Да, мне бы очень хотелось узнать, кто это такой.

- Вы скоро будете иметь это удовольствие.

- Разве вы его доставите?

- Извините, я не берусь. Но таинственная особа, вероятно, не замедлит явиться вам при свете дня...

- Вы, кажется, сердитесь?

- На кого? Нимало.

Разговор прекратился. Мошкин пришел домой недовольный. Опять мучительные сомнения стали закрадываться в его душу, и он увидел, что с ними не так-то легко управляться, как с безотчетным восторгом. Он сам не знал, что должно думать о Сашеньке, но она уж представлялась ему не таким небесным созданием, как прежде... Ему сильно не нравилось, что она с таким любопытством расспрашивала о незнакомце, который, может быть, не больше как какой-нибудь бродяга. Также ему не нравилось, что Сашенька во все свои разговоры с ним любит вмешивать мать, и проч.

Притом какое-то темное сознание говорило ему, что девушка эта имеет над ним перевес, и Мошкин негодовал при мысли, что он может сделаться игрушкою ее прихотей. Самолюбие его страдало, и он решился быть осторожнее.

На другой день все это, однакож, рассеялось. Мошкину сделалось даже совестно, что он из пустяков готов был подозревать Сашеньку в чем-то нехорошем. "Она такое невинное, прелестное создание, - думал он: - ее все занимает. Притом же не сама ли она, смеясь, называла этого господина ночным сторожем... А я... о я, преступник! я осмелился допустить такую черную мысль... Прости мне, прекрасный друг мой!.. Прости, бесценное, очаровательное создание!.."

И он побежал к Граевым. Там его приняли попрежнему. Сашенька была даже ласковей и нежней обыкновенного; Мошкин торжествовал.

Но на прогулках незнакомец опять стал являться, и уж не в такую позднюю пору. Уже можно было, кроме костюма, разглядеть отчасти и его лицо. Мошкину показалось, что черты этого лица как будто не совсем ему незнакомы: он несколько раз хотел было подойти к незнакомцу и взглянуть поближе, даже спросить, кто он такой: но у того, кроме какого-то грозно-задумчивого выражения в поступи и осанке, была еще в руках довольно толстая суковатая палка, и Мошкин видел себя в необходимости отложить благие намерения на другой раз.

Она спасена

Он был бравый молодец:

В белых перьях, статный воин,

Первый Дании боец.

Н. Полевой.

Так проходили дни. Однажды Граевы возвращались с кладбища довольно рано. Василий Андреич чувствовал себя особенно расположенным к сердечным излияниям и несколько раз заводил с Сашенькой разговор, но Сашенька была как-то странно рассеянна и отвечала нехотя. По дороге от кладбища, несколько в стороне, лежала небольшая роща. Она оканчивалась поляной, на которой стояла какая-то избушка, обнесенная с трех сторон плетнем. Наши знакомцы всегда проходили мимо этого места, и ни у кого не было желания посетить рощу, вероятно потому, что она была запущена и в ней никто никогда не гулял. Вдруг Сашеньке вообразилось, что там должно быть множество прекрасных цветов.

- Маменька, я на минутку сбегаю в рощу, только нарву букет. А вы подождите меня здесь.

- Возьми же с собой Василья Андреича, - сказала мать.

- Нет, мне никого не нужно.

И с этим словом Сашенька побежала по поляне.

Мошкин в бешенстве кусал губы, но чрез минуту крикнул:

- Берегитесь, Александра Ивановна! Там есть собаки.

Едва Мошкин произнес эти слова, как в самом деле из-за плетня выбежала огромная крестьянская собака и с громким лаем бросилась вслед за бегущей в лес девушкой. Граева и Мошкин крикнули от ужаса. Подать скорую помощь было невозможно, и Сашенька находилась в большой опасности. Удвоив бег, она подняла страшный крик и ежеминутно готова была упасть. Собака настигала ее: вдруг из рощи показался длинный мужчина, в сером истертом плаще, с суковатою палкой в руках. Он геройски бросился на собаку и стал ее потчевать ударами с быстротою и ловкостью, обнаруживавшими в нем знатока и мастера дела. Разъяренное животное подняло страшный вопль и, казалось, готовилось не уступать даром победы; но выбежавшие из избы люди прекратили этот странный поединок.

Читатель, конечно, угадал, что спаситель Сашеньки был не кто другой, как старый наш ночной незнакомец. Он решился, наконец, выйти из мрака неизвестности и, надо сказать правду, выбрал для этого самую приличную минуту. Его поступок произвел удивительное впечатление не на одну Сашеньку! Мошкин стоял как пораженный громом: в незнакомце он узнал своего товарища, а отныне и соперника - Гусаковского. Это возмутило всю его душу! Недаром он давно питал к нему необъяснимую ненависть!..

Между тем как Анна Кондратьевна осыпала дочь свою нежными упреками и поправляла на ней пришедшие в беспорядок платье и косынку, Сашенька беспрестанно твердила:

- Ах, боже мой! Где же он? Где мой избавитель? Я не успела его поблагодарить...

- Успокойтесь! Он нашел себе приличную награду, - отвечал с иронией Мошкин: - в руках его осталась ваша перчатка.

Действительно, когда мужики с криком и бранью отбили у Гусаковского несчастное животное, Гусаковский поднял желтую перчатку, потерянную Сашенькой, и, завернувшись в плащ, один конец которого остался в зубах собаки, медленно скрылся в лесу.

Слышала ли Сашенька замечание, сделанное Мошкиным, или нет, только она ничего не отвечала на его слова, и все трое несколько минут шли молча.

- Куда же он скрылся? Отчего он не подошел к нам? - начала опять Сашенька, оглядываясь на все стороны.

- О ком ты говоришь, душечка? - спросила мать.

- Ах, маменька, о ком! О том молодом человеке, который сейчас спас меня от такой опасности.

- Зачем же ему подходить к нам? Ведь он с нами незнаком.

- Мы должны быть ему благодарны, и после такого благородного поступка...

Мошкин не выдержал.

- Да, такого героического, - заметил он с злой усмешкой.

- Конечно, героического, - отвечала с настойчивостью Сашенька: - по крайней мере не все на него решатся.

- Без сомнения, особливо те, кто не упражнялся по ночам в битвах с собаками...

- Вам, кажется, досадно, что я осталась жива, потому что без этого великодушного человека, которого вы, не знаю за что, готовы оклеветать...

- Ошибаетесь, - прервал Василий Андреич, вспыхнув:- я первый признаю за Гуса