Киплинг Джозеф Редьярд - Сказки и легенды

етил красавицу султаншу Балкис; она была очень печальна, зная, что Сулейман огорчен. Балкис посмотрела на него и сказала:

  

  - О, господин мой и свет моих очей, поверни кольцо на своем пальце и покажи владычицам Египта, Месопотамии, Персии и Китая, что ты великий и страшный султан.

  

  Но Сулейман-Бен-Дауд, покачав головой, ответил:

  

  - О, моя госпожа и радость моей жизни, вспомни зверя, вышедшего из моря! Он пристыдил меня перед всеми животными за мое тщеславие и замою гордость. Теперь, если бы я возгордился перед султаншами Персии, Египта, Месопотамии и Китая только потому, что они мне надоедают, я, может быть, был бы посрамлен еще больше, чем в тот раз.

  

  А прекрасная Балкис спросила:

  

  - О, мой господин и сокровище души моей, как же ты поступишь?

  

  Сулейман-Бен-Дауд ответил:

  

  - О, моя госпожа и радость моего сердца, я подчинюсь своей судьбе, которую держат в руках девятьсот девяносто девять султанш, надоедающих мне своими беспрерывными ссорами.

  

  И султан пошел дальше, пробираясь между лилиями, мимозами, розами и тюльпанами, между имбирными кустами, распространяющими сильное благоухание, и, наконец, пришел к большому камфарному дереву, которое называлось камфарным деревом Сулеймана-Бен-Дауда. Балкис же спряталась среди высоких ирисов, пестрых бамбуков и красных лилий, окружавших камфарное дерево, чтобы остаться близ своего любимого супруга, султана Сулеймана.

  

  Вот под дерево прилетели две бабочки; они ссорились.

  

  Сулейман-Бен-Дауд услышал, что пестрый мотылек сказал своей спутнице:

  

  - Удивляюсь, как ты дерзка! Не смей таким образом говорить со мной! Разве ты не знаешь, что стоит мне топнуть ногой, и дворец султана Сулеймана с садом тотчас же с грохотом исчезнет?

  

  Услышав это, Сулейман-Бен-Дауд позабыл о своих девятистах девяносто девяти надоедливых женах и засмеялся, засмеялся так, что камфарное дерево затряслось. Его рассмешило хвастовство мотылька. Он поманил его пальцем, сказав:

  

  - Поди-ка сюда, ты, малыш!

  

  Мотылек страшно испугался, но подлетел к руке Сулеймана и вцепился лапками в его палец, обмахивая себя крылышками. Султан наклонил голову и тихо-тихо прошептал:

  

  - Маленький мотылек, ведь ты знаешь, что, как бы ты ни топал ножками, тебе не удастся согнуть и былинки. Что же заставило тебя сказать такую ложь своей жене? Потому что эта бабочка, без сомнения, твоя жена?

  

  Мотылек посмотрел на Сулеймана, увидел, что глаза мудрого султана мерцают, как звезды в морозную ночь, взял свое мужество в оба крылышка, наклонил маленькую голову и ответил:

  

  - О, султан, живи долго и счастливо! Эта бабочка действительно моя жена, а ты сам знаешь, что за существа эти жены.

  

  Султан Сулейман улыбнулся в бороду и ответил:

  

  - Да, я это знаю, мой маленький брат.

  

  - Так или иначе, приходится держать их в повиновении, - ответил мотылек, - а моя жена целое утро ссорится со мной. Я солгал ей, чтобы ее хоть как-нибудь угомонить.

  

  Сулейман-Бен-Дауд заметил:

  

  - Желаю тебе, чтобы она успокоилась. Вернись же к ней и дай мне послушать ваш разговор.

  

  Мотылек порхнул к своей жене, которая, сидя на листе дерева, вся трепетала, и сказал ей:

  

  - Он слышал тебя. Сам султан Сулейман-Бен-Дауд слышал, что ты говорила.

  

  - Слышал? - ответила бабочка. - Так что же? Я и говорила, чтобы он слышал. А что же он сказал? О, что сказал он?

  

  - Ну, - ответил мотылек, с важностью обмахивая себя крылышками, - говоря между нами, дорогая, я не могу порицать его, так как его дворец и сад, конечно, стоили дорого; да к тому же и апельсины начинают созревать... Он просил меня не топать ногой, и я обещал не делать этого.

  

  - Что за ужас! - сказала бабочка и притихла.

  

  Сулейман же засмеялся; он до слез хохотал над бессовестным маленьким негодным мотыльком.

  

  Балкис, красавица султанша, стояла за деревом, окруженная красными лилиями, и улыбалась про себя; она слышала все эти разговоры и шептала:

  

  - Если я задумала действительно умную вещь, мне удастся спасти моего повелителя от преследований несносных султанш.

  

  Она протянула палец и нежно-нежно шепнула бабочке-жене:

  

  - Маленькая женщина, лети сюда.

  

  Бабочка вспорхнула; ей было очень страшно, и она приникла к белому пальчику султанши.

  

  А Балкис наклонила свою очаровательную голову и тихо сказала:

  

  - Маленькая женщина, веришь ли ты тому, что только что сказал твой муж?

  

  Жена мотылька посмотрела на Балкис и увидела, что глаза красавицы султанши блестят, как глубокие пруды, в которых отражается звездный свет, собрала обоими крылышками всю свою храбрость и ответила:

  

  - О, султанша, будь вечно здорова и прекрасна! Ты ведь знаешь, что за существа мужья!

  

  А султанша Балкис, мудрая Балкис Савская, поднесла руку к своим губам, чтобы скрыть игравшую на них улыбку, и снова прошептала:

  

  - Да, сестричка, знаю; хорошо знаю.

  

  - Мужья сердятся, - сказала бабочка, быстро обмахиваясь крылышками, - сердятся из-за пустяков, и нам приходится угождать им, о, султанша. Они не думают и половины того, что говорят. Если моему мужу хочется воображать, будто я верю, что, топнув ногой, он может разрушить дворец султана Сулеймана, пусть; я притворюсь, что я верю. Завтра он забудет обо всем этом.

  

  - Маленькая сестричка, - сказала Балкис, - ты права, но когда в следующий раз он примется хвастать, поймай его на слове. Попроси его топнуть ногой и посмотри, что будет дальше. Ведь мы-то с тобой отлично знаем, каковы мужья. Ты его пристыдишь, пристыдишь сильно.

  

  Бабочка улетела к своему мужу, и через пять минут у них закипела новая ссора.

  

  - Помни, - сказал жене мотылек. - Помни, что случится, если я топну ногой!

  

  - Я не верю тебе! - ответила бабочка. - Пожалуйста, топни, я хочу посмотреть, что будет! Ну, топай же ногой!

  

  - Я обещал султану Сулейману не делать этого, - ответил мотылек, - и не желаю нарушать моего обещания.

  

  - Какой вздор. Если ты топнешь ногой, ничего не случится, - сказала бабочка-жена. - Топай сколько хочешь; ты не согнешь ни одной травинки. Ну-ка, попробуй! Топай, топай, топай!

  

  Сулейман-Бен-Дауд сидел под камфарным деревом, слышал разговор мотылька и его жены и смеялся так, как никогда еще не смеялся в жизни. Он забыл о своих султаншах; забыл о звере, который вышел из моря; он забыл о тщеславии и хвастовстве. Он хохотал просто потому, что ему было весело, а Балкис, стоявшая с другой стороны дерева, улыбалась, радуясь, что ее любимому мужу так весело.

  

  Вот разгоряченный и надутый мотылек порхнул в тень камфарного дерева и сказал Сулейману:

  

  - Она требует, чтобы я топнул ногой. Она хочет видеть, что случится, о, Сулейман-Бен-Дауд. Ты знаешь, что я не могу этого сделать; и теперь она уже никогда не поверит ни одному моему слову и до конца моих дней будет насмехаться надо мной!

  

  - Нет, маленький братик, - ответил Сулейман-Бен-Дауд, - твоя жена никогда больше не станет над тобой насмехаться. - И он повернул свое кольцо на пальце, повернул ради маленького мотылька, а совсем не для того, чтобы похвастаться своим могуществом. И что же? Из земли вышли четыре сильных джинна.

  

  - Рабы, - сказал им Сулейман-Бен-Дауд, - когда вот этот господин, сидящий на моем пальце (действительно, на его пальце по-прежнему сидел дерзкий мотылек), топнет своей левой передней ногой, вызовите раскаты грома и под этот шум унесите мой дворец с садом. Когда он снова топнет, осторожно принесите их назад.

  

  - Теперь, маленький брат, - сказал он мотыльку, - вернись к своей жене и топни ножкой, да посильнее!

  

  Мотылек полетел к своей жене, которая продолжала кричать:

  

  - Ну-ка, посмей топнуть! Топни ногой! Топни же, топни!

  

  Балкис увидела, как джинны наклонились к четырем углам сада, окружавшего дворец, весело захлопала в ладоши и прошептала:

  

  - Наконец-то Сулейман-Бен-Дауд сделает для мотылька то, что он давно должен был бы сделать для самого себя! О, сердитые султанши испугаются!

  

  И вот мотылек топнул ногой. Джинны подняли дворец и сад в воздух на тысячу миль. Раздался страшный раскат грома, и все окутал мрак, черный как чернила.

  

  

  Здесь нарисовано, как четверо джиннов с белыми крыльями, как у чаек, поднимают дворец султана Сулеймана в ту самую минуточку, когда мотылек топнул ногой. Дворец, все окружавшие его сады и все поднялось в одном куске, как доска, а на том месте, где они помещались, осталась огромная впадина, полная пыли и дыма. Если ты хорошенько посмотришь в угол, то около предмета, похожего на льва, разглядишь Сулеймана-Бен-Дауда с его волшебным жезлом, а около него двух бабочек. Вещь, похожая на льва, действительно лев, высеченный из камня; штука, похожая на молочный кувшин, на самом деле - храм, или дом, или еще что-нибудь в этом же роде. Сулейман-Бен-Дауд отошел в сторону, чтобы избавиться от пыли и дыма, когда джинны подняли дворец и все остальное. Как звали джиннов, я не знаю. Они были слугами волшебного кольца султана Сулеймана и менялись чуть не каждый день. Это были самые обыкновенные джинны, летавшие на крыльях чаек.

  

  Внизу нарисован добрый джинн по имени Акрег. Он по три раза в день кормил всех маленьких рыбок в море, и у него были крылья из чистой меди. Я нарисовал его, чтобы показать, каковы бывают добрые джинны. Он не поднимал на воздух дворца, так как в это время кормил рыбок в Аравийском море.

  

  

  

  

  Бабочка билась в темноте и кричала:

  

  - О, я буду добрая! Мне так жаль, что я глупо говорила! Только верни на место сад, мой дорогой, милый муж, и я никогда больше не буду с тобой спорить!

  

  Мотылек испугался не меньше своей жены, а Сулейман так хохотал, что прошло несколько минут, прежде чем он смог шепнуть мотыльку:

  

  - Топни снова, Маленький Братец. Верни мне обратно мой дворец, о, великий и сильный волшебник!

  

  - Да, да, верни ему его дворец! - прошептала бабочка-жена, по-прежнему бившаяся в темноте, как ее ночные сестры. - Верни ему дворец, и, пожалуйста, довольно этого ужасного колдовства!

  

  - Хорошо, дорогая, - ответил ей мотылек, стараясь придать своему голосу твердость. - Ты видишь, что вышло из-за твоих капризов? Конечно, мне все это безразлично; ведь я-то привык к подобным вещам, но из любви к тебе и к султану Сулейману я согласен привести все в порядок.

  

  Итак, он снова топнул ногой, и в то же мгновение джинны опустили дворец и сад, да так осторожно, что даже не колыхнули их. Солнце освещало темно-зеленые листья апельсиновых деревьев; фонтаны били среди розовых египетских лилий; птицы пели, а бабочка-жена лежала на боку под камфарным деревом, трепетала крылышками и, задыхаясь, говорила:

  

  - О, я буду послушна, я буду уступчива!..

  

  Султан же так смеялся, что не мог говорить. Он откинулся назад, изнемогая от смеха, несколько раз икнул, наконец, погрозил пальцем мотыльку, сказав:

  

  - О, великий волшебник, ну зачем ты вернул мне мой дворец, раз в то же самое время заставляешь меня умереть от смеха?

  

  Вдруг послышался страшный шум; все девятьсот девяносто девять султанш с криком и визгом выбежали из дворца и принялись звать своих детей. Они спускались по большим мраморным ступеням мимо фонтанов, потом выстроились по сто в ряд и остановились; умная Балкис подошла к ним и сказала:

  

  - Что с вами, о, султанши?

  

  Они стояли на мраморной лестнице по сто в ряд и ответили:

  

  - Ты спрашиваешь, что с нами случилось? Мы, по обыкновению, жили мирно в нашем дворце; вдруг он исчез, и мы остались посреди густой тьмы, что-то шумело, гремело, и в темноте мимо нас пролетали джинны и духи земли. Вот что нас взволновало, о, главная султанша, и мы очень напуганы этим; это был страшный испуг, и он не походил ни на что прежнее.

  

  Тогда Балкис, красавица султанша, любимая жена Сулеймана-Бен-Дауда, прежняя правительница Савская, пришедшая через золотоносные реки юга из пустыни Цинна к башням Зимоабве, Балкис, почти такая же мудрая, как мудрейший в мире султан Сулейман-Бен-Дауд, ответила:

  

  - Все это пустяки, о, султанши. Мотылек пожаловался на свою жену, которая с ним ссорилась, и наш повелитель Сулейман-Бен-Дауд пожелал преподать ей урок смирения и послушания, потому что то и другое считается добродетелью среди жен мотыльков.

  

  Ей ответила дочь фараона, султанша Египта, сказав:

  

  - Я не верю, чтобы можно было поднять наш дворец, как маленькую поросль, ради ничтожного насекомого. Нет, конечно, Сулейман-Бен-Дауд умер. Раздались страшные звуки и замелькали страшные картины, потому что земля загремела и свет померк от известия о его кончине.

  

  Балкис поманила рукой эту гордую султаншу, не глядя на нее, и сказала ей и всем остальным женам Сулеймана:

  

  - Пойдите и посмотрите.

  

  Они спустились с мраморной лестницы, по-прежнему, по сто в ряд, и увидели, что под камфарным деревом сидит премудрый султан Сулейман-Бен-Дауд, все еще не оправившийся от слабости после припадка смеха; что он покачивается взад и вперед и что на каждой его руке сидит по бабочке; султанши также услышали, как он говорил:

  

  - О, жена моего братика, летающего в воздухе, теперь после всего, что случилось, помни: во всем угождай своему мужу, чтобы он снова не вздумал топнуть ногой; он сказал, что привык к этому великому волшебству, и сам он великий волшебник, колдун, который может унести дворец Сулеймана-Бен-Дауда. Летите с миром, мои крошки! - Он поцеловал крылышки мотылька и бабочки, и они улетели.

  

  Тогда все султанши, кроме Балкис, прекрасной и великолепной Балкис, которая стояла в сторонке и улыбалась, пали ниц, сказав:

  

  - Если ради мотылька, недовольного своей женой, совершаются такие чудеса, что же будет с нами, рассердившими нашего султана своими вечными ссорами, криком и недовольством!

  

  Потом они поднялись, опустили на лица покрывала, прижали руки к губам и тихо, как мышки, на цыпочках двинулись к дворцу.

  

  А Балкис, прекрасная и восхитительная Балкис, прошла между красными лилиями в тень камфарного дерева, положила свою белую руку на плечо Сулеймана-Бен-Дауда и сказала:

  

  - О, мой господин и сокровище души моей! Радуйся, мы преподали великий и памятный урок султаншам Египта, Эфиопии, Абиссинии, Персии, Индии и Китая!

  

  Сулейман-Бен-Дауд, все еще следивший взглядом за мотыльком и бабочкой, игравшими в луче солнца, ответил:

  

  - О, моя госпожа и драгоценность моего счастья, когда же это случилось? Ведь с той минуты, как я пришел в сад, я шутил с мотыльком, - и он рассказал Балкис все как было.

  

  Балкис, нежная и прелестная Балкис, сказала:

  

  - О, мой повелитель и господин моей жизни, я пряталась за стволом камфарного дерева и все видела. Именно я посоветовала жене мотылька попросить его топнуть ногой, так как надеялась, что ради шутки мой повелитель сотворит великое волшебство, и что султанши испугаются. - После этого Балкис рассказала Сулейману, что ей сказали султанши, что они видели и что думали.

  

  Сулейман-Бен-Дауд поднялся со своего места и, протянув к ней руки, радостно сказал:

  

  - О, моя госпожа и сладость дней моих, знай, что, если бы я совершил волшебство, направленное против моих султанш, и действовал из тщеславия или гнева, как тогда, готовя пир для всех животных, я, вероятно, был бы посрамлен. Но ты своей мудростью заставила меня прибегнуть к волшебству ради шутки и на пользу маленькому мотыльку, и что же случилось? Мое волшебство избавило меня от досады на моих несносных жен. Поэтому скажи мне, о, госпожа и сердце моего сердца, что сделало тебя такой мудрой?

  

  Балкис, великая султанша, прекрасная собой и статная, заглянула в глаза Сулеймана-Бен-Дауда, немного наклонила головку набок, точь-в-точь как это сделала маленькая бабочка, и сказала:

  

  - Во-первых, о, мой повелитель, моя горячая любовь к тебе; во-вторых, о, мой господин, знание женского сердца.

  

  После этого они пошли во дворец и с тех пор жили счастливо.

  

  Но, скажи, моя милая деточка, разве не умно поступила султанша Балкис?