Киплинг Джозеф Редьярд - Сказки и легенды

оит и поедает листья с высокого дерева. Это настоящая загадочная картинка, вроде той, которая называется: "Где кошка?"

  

  

  

  

  - Теперь ты красавец, - сказал эфиоп. - Ляг на землю; тебя всякий примет за кучу мелких камешков. Ляг на обнаженную скалу, ты будешь походить на ноздреватый туф. Если ты ляжешь на сук, покрытый листьями, всякий подумает, что ты свет, проходящий сквозь листву; на тропинке ты тоже не будешь виден. Думай об этом и мурлыкай.

  

  - Но если мои пятна так удобны, - заметил леопард, - почему ты сам не стал пятнистым?

  

  - О, негру приличнее быть черным, - ответил эфиоп. - Пойдем же и посмотрим, не сумеем ли мы справиться с мистрис Раз-Два-Три-Где-Завтрак?

  

  Они убежали и с тех пор, моя любимая, жили хорошо и счастливо. Вот и все.

  

  Ах, да; иногда ты услышишь, как взрослые говорят: может ли эфиоп переменить свою кожу или леопард сбросить с себя пятна? Я думаю, что вряд ли даже взрослые спрашивали бы такие глупости, если бы леопард и один эфиоп уже не сделали такой вещи. Правда? Но еще раз они не сделают ничего подобного; они и так вполне довольны.

  

  

  

  

  Много-много лет тому назад, моя любимая, у слона не было хобота - только черноватый толстый нос, величиной с сапог; правда, слон мог поворачивать его из стороны в сторону, но не поднимал им никаких вещей. В это же время жил на свете очень молодой слон, слон-дитя. Он был страшно любопытен, а потому вечно всем задавал различные вопросы. Жил он в Африке, и никто в этой обширной стране не мог насытить его любопытства. Однажды он спросил своего рослого дядю страуса, почему самые лучшие перья растут у него на хвосте, а страус вместо ответа ударил его своей сильной лапой. Свою высокую тетю жирафу слоненок спросил, откуда появились пятна на ее шкуре, и эта тетка слоненка лягнула его своим твердым-претвердым копытом. И все-таки молодой слон продолжал быть любопытным. Толстую гиппопотамиху он спросил, почему у нее такие красные глаза, она же ударила его своей толстой-претолстой ногой; тогда он спросил своего волосатого дядю бабуина, почему у дынь дынный вкус, и волосатый дядя бабуин шлепнул его своей волосатой-преволосатой лапой. А все-таки слоника переполняло ненасытное любопытство. Он расспрашивал обо всем, что видел, слышал, чуял, осязал или обонял, и все дяди и тети слона-ребенка только толкали да били его; тем не менее в нем так и кипело неутолимое любопытство.

  

  В одно прекрасное утро, во время приближения равноденствия, любопытный слон-дитя задал новый вопрос, которого раньше никогда не задавал. Он спросил: "Что подают крокодилу на обед?" И все сказали: "Тс!" - громким и опасливым шепотом, потом начали колотить его и долгое время все колотили да колотили.

  

  Наконец, когда наказание окончилось, слон-дитя увидел птицу колоколо; она сидела в середине тернового куста, который как бы говорил: "Погоди, погоди". И слоник сказал: "Мой отец бил меня; моя мать била меня; мои тетки и дяди меня колотили, и все за то, что я так ненасытно любопытен, а мне все-таки хочется знать, что крокодил ест за обедом?"

  

  Колоколо-птица печально вскрикнула и сказала:

  

  - Пойди к берегам большой серовато-зеленой тихой реки Лимпопо, окаймленной деревьями, от которых заболевают лихорадкой, и тогда узнаешь.

  

  На следующее же утро, когда от равноденствия не осталось и следа, любопытный слон-дитя, взяв сотню фунтов бананов (маленьких, коротких и желтых), тысячу фунтов стеблей сахарного тростника (длинных, лиловых), семнадцать дынь (зеленых, хрупких), сказал всем своим дорогим родственникам:

  

  - Прощайте, я иду к серо-зеленой болотистой реке Лимпопо, затененной деревьями, от которых веет лихорадкой, и увижу, чем обедает крокодил.

  

  Все родственники поколотили его просто так, на счастье, и колотили долго, хотя он очень вежливо просил их перестать.

  

  Наконец, слоненок ушел; ему было немного жарко, но он этому не удивлялся, ел дыни и бросал корки; ведь поднять-то их с земли он не мог.

  

  Шел он от города Грегема до Кимберлея, от Кимберлея до области Кама, от области же Кама направился на север и на запад и все время ел дыни; наконец, слон-дитя пришел к берегу большой серо-зеленой болотистой реки Лимпопо, затененной деревьями, от которых веет лихорадкой. Здесь все было так, как сказала птица колоколо.

  

  Теперь, моя любимая, ты должна узнать и понять, что до этой самой недели, до этого самого дня, часа, даже до последней минутки любопытный слоник-дитя никогда не видывал крокодила и даже не знал, каков он на вид. Оттого-то ему и было так любопытно взглянуть на это создание.

  

  Прежде всего он увидел двухцветного питона скал; эта огромная змея лежала, окружив своими кольцами камень.

  

  - Извините за беспокойство, - очень вежливо сказал слон-дитя, - но, пожалуйста, ответьте мне, не видели ли вы где-нибудь в окрестностях что-нибудь вроде крокодила?

  

  - Видел ли я крокодила? - ответил двухцветный питон скал голосом презрительным и злобным. - Ну, что ты еще спросишь?

  

  - Извините, - продолжал дитя-слон, - но не можете ли вы любезно сказать мне, что он кушает за обедом?

  

  Двухцветный питон скал быстро развернулся и ударил слоника своим чешуйчатым, похожим на бич хвостом.

  

  - Что за странность, - сказал слон-дитя, - мой отец и моя мать, мой дядя и тетя, уже не говоря о моей другой тете, гиппопотамихе, и моем другом дяде, бабуине, били меня и лягали за мое ненасытное любопытство, а теперь, кажется, опять начинается то же самое.

  

  Он очень вежливо простился с двухцветным питоном скал, помог ему обвить телом скалу и ушел; слонику стало жарко, но он не чувствовал усталости; ел дыни и бросал корки, так как не мог их поднимать с земли. И вот слон-дитя наступил на что-то, как ему показалось, на бревно, лежавшее на самом берегу большой серо-зеленой болотистой реки Лимпопо, обросшей деревьями, от которых веет лихорадкой.

  

  А это и был крокодил, моя любимая, и крокодил этот подмигнул одним глазком.

  

  - Извините меня, - очень вежливо сказал слон-дитя, - но не видали ли вы где-нибудь поблизости крокодила?

  

  Крокодил подмигнул другим глазом, приподняв из ила свой хвост; слон-дитя вежливо шагнул назад; ему не хотелось, чтобы его били.

  

  - Подойди-ка сюда, малыш, - сказал крокодил. - Почему ты это спрашиваешь?

  

  - Прошу извинения, - очень вежливо ответил слон-дитя, - но мой отец бил меня; моя мать меня била, словом, меня били все, не говоря уже о моем рослом дядюшке страусе и моей высокой тетушке жирафе, которые жестоко лягаются; не упоминая также о моей толстой тетке, гиппопотамихе, и моем волосатом дяде, бабуине, и включая двухцветного питона скал с его чешуйчатым, похожим на бич хвостом, который бьет больнее всех остальных; итак, если вам не очень этого хочется, прошу вас не стегать меня хвостом.

  

  - Поди сюда, малыш, - протянул крокодил, - дело в том, что я крокодил. - И чтобы доказать, что он говорит правду, крокодил заплакал крокодиловыми слезами.

  

  Слон-дитя перестал дышать от удивления; потом, задыхаясь, опустился на берегу на колени и сказал:

  

  - Именно вас я искал все эти долгие-долгие дни. Не согласитесь ли вы сказать, что вы кушаете за обедом?

  

  - Подойди поближе, малыш, - сказал крокодил. - И я шепну тебе это на ушко.

  

  Слон-дитя пододвинул свою голову к зубастой пасти крокодила, и крокодил схватил слоненка за его короткий нос, который до той самой недели, до того дня, часа и до той минуты был не больше сапога, хотя и гораздо полезнее всякой обуви.

  

  - Кажется, - сказал крокодил (он сказал это сквозь зубы), - кажется, сегодня я начну обед со слоненка.

  

  Услышав это, моя любимая, слоник почувствовал досаду и сказал в нос:

  

  - Пусти! Мне больно!

  

  

  Это слон-дитя; крокодил дергает его за нос. Слоник очень удивлен и поражен, и ему также очень больно, и он говорит в нос: "Пусти, мне больно!" Он изо всех сил старается выдернуть свой нос изо рта крокодила; крокодил же тащит слоника в другую сторону. Двухцветный питон скал плывет на помощь слоненку. Черные полосы и пятна - берега большой серо-зеленой тихой реки Лимпопо (мне не позволили раскрашивать картинки), и деревья с изогнутыми корнями и восемью листьями именно те деревья, от которых веет лихорадкой.

  

  Ниже этой картинки нарисованы тени африканских животных, идущих в африканский ноев ковчег. Здесь два льва, два страуса, два быка, два верблюда, две овцы и много пар других животных, которые живут среди скал. Все эти звери ничего не значат. Я нарисовал их, так как они мне показались хорошенькими; а если бы мне позволили их раскрасить, они стали бы прямо прелестны.

  

  

  

  

  В эту минуту двухцветный питон скал опустился с берега и сказал:

  

  - Мой юный друг, если ты сейчас же не потянешь свой нос изо всех сил, я полагаю, твой новый знакомый, покрытый патентованной кожей (он подразумевал "крокодил"), утащит тебя в глубину этого прозрачного потока раньше, чем ты успеешь проговорить: "Джек Робинзон".

  

  Именно таким образом всегда говорят двухцветные питоны скал.

  

  Слон-дитя послушался питона скал; он присел на задние ножки и стал дергать свой нос из пасти крокодила; он все дергал да дергал его, и нос слоненка начал вытягиваться. Крокодил же возился и бил по воде своим большим хвостом, так что она пенилась; в то же время он тащил слоника за нос.

  

  Нос слоненка продолжал вытягиваться; слоник расставил все свои четыре ножки и не переставал дергать свой нос из пасти крокодила, и его нос становился все длиннее и длиннее. Крокодил же водил по воде своим хвостом, как веслом, и все тянул да тянул слоника за нос; и каждый раз, как только он дернет за этот носик, тот сделается длиннее. Слонику было ужасно больно.

  

  Вдруг слон-дитя почувствовал, что его ноги скользят; он так и поехал на них по дну; наконец, говоря в нос, который теперь вытянулся почти на пять футов, слоненок выговорил: "С меня довольно!"

  

  Двухцветный питон скал спустился в воду, обвил задние ноги слоника как бы двумя петлями каната и сказал:

  

  - Неблагоразумный и неопытный путешественник, с этой минуты мы серьезно посвятим себя важному делу, постараемся тянуть твой нос изо всех сил, так как сдается мне, что этот самодвижущийся военный корабль с броней на верхней палубе (этими словами, моя любимая, он обозначал крокодила) будет мешать твоим дальнейшим движениям.

  

  Все двухцветные питоны скал всегда говорят в таких запутанных выражениях.

  

  Двухцветный питон тянул слоника; слон-дитя тянул свой нос; крокодил тоже тянул его; но слон-дитя и двухцветный питон скал тянули сильнее, чем крокодил, и тот, наконец, выпустил нос слона-ребенка, при этом вода так плеснула, что этот плеск можно было услышать по всей длине реки Лимпопо, вверх и вниз по течению.

  

  В то же время слон-дитя внезапно сел, вернее, шлепнулся в воду, но перед этим сказал питону: "Благодарю!" Затем он позаботился о своем бедном носе, за который его так долго дергали, завернул его в свежие банановые листья и опустил в воду большой серо-зеленой тихой реки Лимпопо.

  

  - Зачем ты это делаешь? - спросил его двухцветный питон скал.

  

  - Прошу прощения, - ответил слон-дитя, - но мой нос совсем потерял свою форму, и я жду, чтобы он сморщился и уменьшился.

  

  - Долго же тебе придется ждать, - сказал двухцветный питон скал. - А все-таки замечу, что многие не понимают своих выгод.

  

  Три дня слон-дитя сидел и ждал, чтобы его нос уменьшился. Но этот нос не делался короче; кроме того, ему приходилось жестоко косить глазами. Моя любимая, ты поймешь, что крокодил вытянул нос слоника в самый настоящий хобот, вроде тех, какие ты увидишь теперь у всех слонов.

  

  

  Здесь нарисован слон-дитя в ту минуту, когда он собирается нарвать своим прекрасным новым длинным хоботом бананов с вершины бананового дерева. Я не нахожу эту картинку хорошей, но не мог нарисовать ее лучше, потому что рисовать слонов и бананы очень-очень трудно. Позади слоненка ты видишь черноту, а по ней полосы; я хотел изобразить так топкую болотистую местность где-то в Африке. Большую часть своих лепешек слон-дитя делал из ила, который доставал именно из этих болот. Мне кажется, картинка станет гораздо красивее, если ты раскрасишь банановое дерево зеленой краской, а слоника - красной.

  

  

  

  

  На третий день прилетела муха цеце и укусила слоника в плечо. Слоник же, сам не понимая, что он делает, поднял свой хобот и его концом убил муху.

  

  - Выгода номер один, - сказал двухцветный питон скал. - Ты не мог бы этого сделать своим носом-коротышкой. Ну, теперь попробуй поесть.

  

  Еще не успев подумать, что он делает, слон-дитя протянул свой хобот, сорвал большой пучок травы, поколотил эти зеленые стебли о свои передние ноги, чтобы сбросить с них пыль, и, наконец, засунул их себе в рот.

  

  - Выгода номер два, - сказал двухцветный питон скал. - Ты не мог бы сделать этого своим носом-коротышкой. Как тебе кажется, не слишком ли печет солнце?

  

  - Да, - согласился слон-дитя и, еще не успев подумать, что он делает, зачерпнул из серо-зеленой болотистой реки Лимпопо ила и намазал им свою голову; из ила получилась прохладная илистая шляпа; вода с нее текла за ушами слона-ребенка.

  

  - Выгода номер три, - сказал двухцветный питон скал. - Ты не мог бы сделать этого своим прежним носом-коротышкой. Ну а что ты скажешь насчет колотушек, которыми тебя угощали? Опять начнется прежнее?

  

  - Прошу извинения, - сказал слон-дитя, - мне совсем не хочется этого.

  

  - Не приятно ли будет тебе поколотить кого-нибудь? - спросил слоника двухцветный питон скал.

  

  - Мне очень хотелось бы этого, - ответил слон-дитя.

  

  - Хорошо, - проговорил двухцветный питон скал, - ты увидишь, что твой новый нос окажется полезным, когда ты вздумаешь поколотить им кого-либо.

  

  - Благодарю, - сказал слон-дитя, - я это запомню, а теперь пойду домой, к моим дорогим родственникам, и посмотрю, что будет дальше.

  

  Слон-дитя действительно пошел к себе домой через Африку; он помахивал и крутил своим хоботом. Когда ему хотелось поесть плодов с деревьев, он доставал их с высоких ветвей; ему не приходилось, как прежде, ждать, чтобы плоды эти падали на землю. Когда ему хотелось травы, он рвал ее с земли и ему не нужно было опускаться на колени, как он делал это в прежнее время. Когда его кусали мухи, он срывал с дерева ветку и превращал ее в опахало; когда солнце жгло ему голову, он делал себе новую прохладную влажную шляпу из ила или глины. Когда ему делалось скучно, он пел, вернее, трубил через свой хобот, и эта песня звучала громче, тем музыка нескольких духовых оркестров. Он умышленно сделал крюк, чтобы повидаться с толстой гиппопотамихой (она не была в родстве с ним), и сильно отколотил ее хоботом, чтобы посмотреть, правду ли сказал двухцветный питон скал. Весь остаток времени он подбирал с земли дынные корки, которые побросал по дороге к Лимпопо. Он делал это потому, что был очень опрятным животным из рода толстокожих.

  

  В один темный вечер слон-дитя вернулся к своим дорогим родственникам, свернул свой хобот в кольцо и сказал:

  

  - Как вы поживаете?

  

  Все они были очень рады повидаться с ним и тотчас же сказали:

  

  - Подойди-ка поближе, мы отшлепаем тебя за твое неутолимое любопытство.

  

  - Ба, - сказал слон-дитя, - я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас умел драться; вот я умею колотить и сейчас научу вас этому.

  

  Тут он выпрямил свой хобот, ударил двоих из своих милых родственников, да так сильно, что они полетели кувырком.

  

  - Чудеса, - сказали они, - где ты выучился такой штуке? И скажи на милость, что ты сделал со своим носом?

  

  - Крокодил устроил мне новый нос, и это случилось на берегу большой серо-зеленой болотистой реки Лимпопо, - ответил слон-дитя. - Я его спросил, что у него бывает на обед, а он за это вытянул мой нос.

  

  - Какое безобразие! - заметил бабуин, волосатый дядя слоненка.

  

  - Некрасив-то он некрасив, - сказал слон-дитя, - но очень удобен, - и, говоря это, слоненок обхватил хоботом одну ногу своего волосатого дядюшки, поднял его и посадил в осиное гнездо.

  

  После этого дурной слоненок долго колотил всех своих дорогих родственников, колотил до тех пор, пока им не стало очень жарко. Они были донельзя удивлены. Слоненок подергал своего высокого дядю страуса за его хвостовые перья; поймал свою рослую тетушку жирафу за ее заднюю ногу и протащил ее через колючий терновый куст; когда его толстая тетка, гиппопотамиха, покушав, отдыхала в воде, он приставил свой хобот к самому ее уху, крикнул ей два-три слова, в то же время пустив несколько пузырьков через воду. Но ни в это время, ни позже, никогда никому не позволял обидеть птицу колоколо.

  

  Наконец, все милые родственники слоненка начали так волноваться, что один за другим побежали к берегам большой серо-зеленой болотистой реки Лимпопо, затененной деревьями, от которых веет лихорадкой; каждый из них хотел получить новый нос от крокодила. Когда они вернулись домой, они уже не колотили друг друга; дядюшки и тетушки не трогали также и слоненка. С этого дня, моя любимая, у всех слонов, которых ты увидишь, и у всех, которых не увидишь, есть предлинные хоботы, совершенно такие, какой появился у любопытного слоненка.

  

  

  

  

  Нашему старому кенгуру было вечно жарко; но в те времена, о которых я говорю, он был совсем другим зверьком и бегал на четырех коротеньких ногах. Шкурка у него была серая, пушистая, и он отличался гордым нравом. Странно, он больше всего гордился тем, что танцевал на горной площадке в центре Австралии. Вот однажды у него так закружилась голова, что он пошел к маленькому австралийскому богу Нка.

  

  Пришел он к Нка в шесть часов утра и сказал:

  

  - Пожалуйста, сделай так, чтобы к пяти часам пополудни я перестал походить на всех остальных животных.

  

  Нка сидел на песке, услышав же просьбу старого кенгуру, подскочил и крикнул:

  

  - Убирайся!

  

  

  Здесь нарисован старый кенгуру; ты видишь, что тогда он совсем не походил на своих теперешних родичей и бегал на четырех коротких ногах. Я сделал его серым, пушистым, и ты поймешь, что он очень горд, потому что на его голове венок из цветов. Он танцует на камнях в середине Австралии, в шесть часов утра, перед завтраком. Солнце только что встает, значит, дело происходит действительно в шесть часов. Существо с огромными ушами и открытым ртом - маленький божок Нка. Нка очень изумлен, потому что он никогда не видывал, чтобы какой-нибудь кенгуру танцевал таким образом. Маленький Нка только что сказал: "Убирайся!" - но кенгуру так занят своими танцами, что еще не понял его слов.

  

  У кенгуру нет настоящего имени. Прежде его звали "Топтун", но из гордости он отказался от этого имени.

  

  

  

  

  Кенгуру был весь серенький, пушистый и гордился тем, что танцевал на скале в середине Австралии. Он пошел к богу побольше, которого звали Нкинг.

  

  Он пришел к Нкингу в восемь часов после завтрака и сказал:

  

  - Пожалуйста, сделай меня непохожим на всех остальных зверей и, кроме того, устрой так, чтобы меня знали решительно все, и все это к пяти часам пополудни.

  

  Нкинг сидел в норке, и, услышав, что ему говорит кенгуру, он выскочил из нее и закричал:

  

  - Убирайся!

  

  Кенгуру был серенький, пушистый и у него была странная гордость: он гордился тем, что танцевал в центре Австралии. Подумав, он пошел к большому богу по имени Нконг.

  

  Пришел он к нему в девять часов, до обеда, и сказал:

  

  - Сделай так, чтобы я не походил на всех остальных зверей; сделай так, чтобы все обращали на меня внимание, чтобы за мной гонялись, и все это - к пяти часам пополудни.

  

  Нконг купался в соленой воде; услышав просьбу кенгуру, он сел в воде и закричал:

  

  - Хорошо, сделаю!

  

  Нконг позвал динго, желтого пса динго, зверя вечно голодного и пыльного. Динго спал на солнышке, но проснулся. Нконг показал ему кенгуру и сказал:

  

  - Динго, проснись, динго! Видишь господина, который танцует на песке? Он хочет прославиться, хочет также, чтобы за ним гонялись. Беги за ним, динго!

  

  Динго, желтый пес динго, вскочил и сказал:

  

  - Гонять этого зверька, не то кошку, не то кролика? Хорошо!

  

  И динго, желтый пес динго, вечно голодный и грязный, побежал. Он гнался за кенгуру, открыв пасть широко, как совок для каменного угля.

  

  А гордый кенгуру мчался на своих коротких четырех лапках и слегка подпрыгивал, как дикий кролик.

  

  Вот, моя любимая, и конец первой части рассказа о кенгуру.

  

  Кенгуру бежал через пустыню; бежал он через горы, бежал через солончаки, бежал через тростниковые заросли, бежал через рощи синих камедных деревьев, бежал через чащи араукарий, бежал так долго, что у него заболели передние ноги.

  

  Вот как!

  

  А динго, желтый пес динго, вечно голодный, преследовал его, раскрыв пасть широко, как мышеловку; он не догонял кенгуру, но и не отставал от него.

  

  Вот как!

  

  Кенгуру, старый кенгуру, все бежал. Бежал он через рощи деревьев, бежал по высокой траве, бежал по траве короткой, перебежал через тропики Рака и Козерога, бежал, пока наконец у него не заболели задние ноги.

  

  Вот как!

  

  И динго бежал, желтый пес динго; голод все больше и больше мучил его, и его пасть открылась широко, как конский хомут; он не догонял кенгуру, но и не отставал от него. Так прибежали они к реке Волгонг.

  

  Надо тебе сказать, что на этой реке не было моста, не было и парома, и кенгуру не мог перебраться на ее другой берег, поэтому он поднялся на свои задние лапы и стал прыгать.

  

  Прыгал он через камни, прыгал через кучи песка, прыгал по пустыням Средней Австралии. Прыгал, как прыгают кенгуру.

  

  Сперва он делал прыжки в один ярд; потом в три ярда; потом в пять ярдов; его ноги становились сильнее; его ноги становились длиннее. Он не мог отдохнуть и подкрепить свои силы, хотя ему нужно было поесть и полежать.

  

  А динго, желтый пес динго, по-прежнему гнался за ним. Динго страдал от голода и с удивлением спрашивал себя: "Какие земные или небесные силы заставляют прыгать старого кенгуру?"

  

  Ведь кенгуру прыгал, как кузнечик, как горошина в кастрюле, как новый резиновый мячик на полу детской.

  

  Вот как!

  

  Он прижал к груди свои передние ноги и прыгал на задних; он вытянул хвост для равновесия и все прыгал и скакал по долине реки Дарлинга.

  

  А динго, утомленный пес динго, бежал за ним. Ему больше прежнего хотелось есть, он был очень смущен, изумлен и все спрашивал себя, какие земные или небесные силы остановят старого кенгуру?

  

  Вот Нконг выглянул из соленой лужи и сказал: "Пять часов".

  

  

  Здесь нарисован старый кенгуру в пять часов пополудни, то есть в то время, когда у него, по обещанию большого бога Нконга, уже сделались длинными задние ноги. Посмотри на любимые часы большого бога Нконга. Видишь? Их стрелки показывают пять часов. Под часами - Нконг в соленой луже; видишь, он выставил наружу пальцы своих ног. Старый кенгуру только что выругал желтого пса динго. Желтый пес динго гнался за кенгуру по всей Австралии. Ты можешь видеть следы ног кенгуру; отпечатки эти уходят далеко через все обнаженные холмы. Я сделал черным желтого пса динго, потому что мне не позволено раскрашивать эти картинки красками из ящика; кроме того, желтый пес динго весь почернел от грязи и пыли; ведь он столько времени бежал по песку.

  

  Я не знаю, как называются цветы, которые растут около лужи Нконга. Две маленькие фигурки в пустыне - два других чародея, с которыми старый кенгуру разговаривал в это утро. На животике кенгуру ты видишь кармашек и на нем надпись. Ему необходим карман, так же как необходимы ноги.

  

  

  

  

  И динго сел на землю, бедный пес динго; по-прежнему голодный, весь покрытый пылью, сел он на солнце и, высунув язык, завыл.

  

  Сел и кенгуру, старый кенгуру, подставил свой хвост, как скамеечку, и сказал:

  

  - Как я рад, что "это" кончено.

  

  - Почему ты не поблагодаришь желтого пса динго? Почему ты не поблагодаришь его за все, что он для тебя сделал?

  

  Кенгуру же, утомленный старый кенгуру, сказал:

  

  - Он выгнал меня из дома, где я жил в детстве, он помешал мне есть в обычное время, он изменил мою фигуру, так что я никогда не сделаюсь прежним, и из-за него у меня болят ноги.

  

  Нконг ему ответил:

  

  - Если я не ошибаюсь, ты просил меня сделать тебя необыкновенным зверем, не похожим на всех остальных животных, а также, помнится, тебе хотелось, чтобы за тобой гонялись? И теперь пять часов.

  

  - Правда, - сказал кенгуру. - Но мне жаль, что я попросил тебя об этом... Я думал, что ты изменишь меня волшебством и заклинаниями, а ты просто подшутил надо мной.

  

  - Подшутил? - сказал Нконг, сидевший между синими камедными деревьями. - Только повтори это, и я призову динго, и он опять погонит тебя так, что ты останешься совсем без задних ног.

  

  - Нет, - сказал кенгуру, - я извиняюсь. Ноги, во всяком случае, годятся, и я прошу тебя оставить их в покое. Я только хотел объяснить твоей милости, что я с утра ничего не ел и у меня пусто в желудке.

  

  - Да, - сказал динго, желтый пес динго, - я чувствую совершенно то же самое. Мне удалось сделать его непохожим на всех животных. Но что дадут мне к моему чаю?

  

  Тогда Нконг, сидевший в соленой луже, сказал:

  

  - Приди и спроси меня об этом завтра, потому что теперь я собираюсь мыться.

  

  И два зверя, старый кенгуру и желтый пес динго, остались в центре Австралии и сказали друг другу:

  

  - Это твоя вина!

  

  

  

  

  Теперь, моя любимая, я расскажу тебе о том, что случилось в давно-давно прошедшие времена. Так вот, в эти далекие времена жил да был колючка-ежик, жил на берегах большой бурной реки Амазонки, где поедал улиток в раковинах, слизняков и тому подобные вещи. Он был очень дружен с тихоней-черепахой, которая тоже жила на берегу Амазонки, ела листики зеленого латука и другие растения. Ну, значит, все было в порядке, правда, моя любимая.

  

  Но в те же самые стародавние времена на берегах бурной реки Амазонки жил пятнистый ягуар и ел все, что только мог поймать. Когда ему не удавалось поймать оленя или обезьяну, он ел лягушек и жуков. Однажды ему не удалось проглотить ни одной лягушки, ни одного жука; опечаленный зверь пошел к своей матери-ягуарихе, и она научила его ловить ежей и черепах. Грациозно помахивая своим хвостом, она несколько раз повторила:

  

  - Сынок, когда ты увидишь ежа, брось его в воду; там он развернется; когда же ты поймаешь черепаху, выцарапай ее когтями из ее панциря.

  

  Совет был хорош, душечка моя.

  

  В одну прекрасную ночь пятнистый ягуар натолкнулся на берегу реки Амазонки на колючку-ежика и тихоню-черепаху; два друга сидели под стволом упавшего дерева. Бежать им было некуда; поэтому колючка-ежик свернулся в колючий шар: ведь на то он и был ежик. Тихоня же втянула свою голову и лапки под панцирь: ведь на то она и была черепаха. Значит, крошечка моя, они поступили умно. Правда?

  

  - Ну-с, прошу обратить на меня внимание, - сказал пятнистый ягуар, - дело серьезное; моя матушка сказала мне: "Если ты встретишь ежа, брось его в воду, тогда он развернется; если ты увидишь черепаху, выцарапай ее лапой из-под ее панциря". Теперь объясните - кто из вас еж и кто черепаха? Сам я решительно не могу понять этого.

  

  - А ты хорошо помнишь, что именно сказала тебе твоя матушка? - спросил колючка-ежик. - Хорошо ли ты помнишь ее слова? Не сказала ли она, что, вынув ежа из-под его оболочки, тебе следует бросить этого зверя на панцирь?

  

  - Ты вполне уверен, что тебе сказала твоя мама? - проговорила также тихоня-черепаха. - Ты вполне уверен в этом? Может быть, она велела тебе подбросить ежика лапой, а черепаху царапать до тех пор, пока она не развернется? Не это ли советовала тебе твоя мамаша?

  

  - Кажется, она говорила совсем другое, - протянул пятнистый ягуар, но он был сбит с толку. - Пожалуйста, повторите, что вы сказали, только хорошенько, чтоб я понял все.

  

  - Поцарапав воду лапой, ты должен распрямить когти ежом, - сказал колючка. - Запомни это; это очень важно.

  

  - Но, - прибавила черепаха, - когда ты схватишь когтями мясо, ты уронишь его в черепаху. Как ты этого не понимаешь!

  

  - Я ровно ничего не понимаю, - ответил пятнистый ягуар, - кроме того, я у вас не спрашивал совета. Я только хотел знать, кто из вас еж и кто черепаха?

  

  - Этому я учить тебя не стану, - сказал колючка. - Но если желаешь, выцарапай меня из моих щитов.

  

  - Ага, - сказал пятнистый ягуар, - теперь мне понятно; ты - черепаха. А ты думала, я этого не пойму? Ну-ка!..

  

  Пятнистый ягуар быстро протянул свою мягкую лапу, как раз в ту минуту, когда колючка свернулся в колючий шар. И конечно, иглы жестоко искололи лапу ягуара. Хуже того, пятнистый зверь катил колючку все дальше и дальше по лесу и, наконец, закатил ежика в такие темные кусты, где никак не мог найти его. Опечаленный ягуар взял в рот свою исколотую лапу, и уколы на ней заболели сильнее прежнего. Он сказал:

  

  - Теперь я понимаю; это была совсем не черепаха. Ну, - тут он почесал голову здоровой лапой, - как узнать, что другой зверек - черепаха?

  

  - Да, я черепаха, - проговорила тихоня. - Твоя матушка сказала совершенную правду. Она велела тебе выцарапать меня из-под моих щитов. Начинай же!

  

  - А минуту тому назад ты говорила совсем другое, - сказал пятнистый ягуар, высасывая из своей мясистой лапы засевшие в ней иголочки ежа. - Ты говорила, что мать учила меня чему-то другому.

  

  - Хорошо, предположим, ты сказал, что я сказала, будто она сказала что-то совсем другое, но какая же в этом разница? Ведь если она сказала то, что ты сказал, будто она сказала, выходит совершенно, что как будто я сказала то же самое, что она сказала. С другой стороны, если тебе кажется, будто она велела тебе развернуть меня ударом когтей, а не кинуть в реку вместе с моими щитами, я в этом случае не виновата. Ну, разве я виновата?

  

  - Да ведь ты же хотела, чтобы я выцарапал тебя из твоих щитов? - заметил пятнистый, точно раскрашенный, ягуар.

  

  - Подумай-ка хорошенько и ты поймешь, что я не говорила ничего подобного. Я сказала, что твоя мать советовала тебе выцарапать меня когтями из моего панциря, - сказала тихоня.

  

  - А что тогда будет? - спросил ее ягуар и осторожно понюхал воздух.

  

  - Не знаю; ведь меня до сих пор еще никогда не выцарапывали из-под моей покрышки; но, по правде скажу тебе вот что, если тебе хочется видеть, как я плаваю, брось меня в воду.

  

  - Я не верю тебе, - ответил пятнистый ягуар. - Вы оба говорили вздор, перепутали все, чему учила меня моя мама, и я совсем сбился с толку и, кажется, не знаю, стою ли я на голове или на моем раскрашенном хвосте. Вот теперь ты говоришь мне слова, которые я могу понять, но это не помогает, а только еще больше прежнего смущает меня. Я отлично помню, что моя мать учила одного из вас бросить в воду; ну, раз тебе, по-видимому, так хочется очутиться в реке, мне кажется, в глубине души ты не желаешь, чтобы я тебя бросил в волны. Итак, прыгай в воду Амазонки, да скорее.

  

  - Предупреждаю, твоя мамочка не останется этим довольна. Смотри же, скажи ей, что я тебя предупреждала, - проговорила тихоня.

  

  - Если ты скажешь еще слово о том, что говорила моя мать... - ответил ягуар, но не успел договорить, потому что тихоня спокойно нырнула в Амазонку, долго плыла под водой и вылезла на берег в том самом месте, где ее ждал колючка.

  

  - Мы едва не погибли, - сказал ежик. - Откровенно говоря, мне не нравится этот пятнистый ягуар. Что ты ему сказала о себе?

  

  - Я честно сказала ему, что я черепаха; но он не поверил, заставил меня броситься в воду, чтобы увидеть, кто я такая. Я оказалась черепахой, а он удивился. Теперь он побежал к своей мамаше рассказывать о случившемся. Слышишь его голос?

  

  Рев ягуара звучал среди деревьев и кустов на берегу реки Амазонки; наконец пришла ягуариха-мать.

  

  - Ах, сынок, сынок, - сказала она и несколько раз грациозно махнула своим хвостом. - Я вижу, что ты сделал что-то, чего тебе не следовало делать. Признавайся.

  

  - Я постарался выцарапать лапой зверька, который сказал, что он желает быть выцарапанным из своей скорлупы, и теперь в моей мясистой лапе занозы, - пожаловался пятнистый ягуар.

  

  - Ах, сынок, сынок, - повторила ягу