Карнаухова Ирина Валерьяновна - Повесть о дружных

n="justify">   - Нехорошо! - сказала доярка.- Ой, нехорошо, метель будет! А девочка одна в лесу. Ты, Миша, иди скажи на ферме, что я уехала; я, может, до метели девочку догоню. И сейчас обратно заверну.

   И Александра Степановна повалилась на дровни и погнала лошаденку.

   Миша предупредил на ферме доярок и не пошел домой.

   Тревожно поглядывая на окна, он помог женщинам раздать корм коровам, почистить стойла, надраил песком подойники. Александры Степановны все не было.

   Когда сорвалась пурга, у Миши все стало валиться из рук. Да и доярки работали через силу, вздыхали, прислушивались, то и дело подбегали к двери. И вот послышался скрип полозьев. Александра Степановна, вся залепленная снегом и похожая на снежную бабу, распахнула дверь и прислонилась к косяку.

   - Нету девочки,- сказала она хрипло,- нету. До Холмов доехала. Не приходила. Беда!

   - Беда! - откликнулся кто-то из женщин,- ой, беда!

   - Что делать?

   - Беги, Миша, в школу к заведующей и Лену Павловну предупреди. А вы, бабы, запрягайте Савраску да на конный двор. А я к Ивану Евдокимычу.

   И вот на колхозном дворе раздались тревожные, настойчивые удары в рельс.

   "Тревога! Тревога! Тревога! На помощь! На помощь!"

   Девочка заблудилась в лесу, и вот колхоз поднялся на помощь.

   Женщины, на ходу повязываясь платками, выскакивали из домов. Ребята хватались за лыжи.

   А от школы, борясь с налетающим ветром, спешила Леночка и Власьевна, за ними с трудом поспевала Марья Дмитриевна.

   Разговоров не было. Не было вздохов и суетни. Быстро, деловито запрягли всех лошадей, зажгли фонари, условились и двинулись по проселку в лес. Александра Степановна должна была еще раз доехать до самых Холмов, внимательно вглядываясь в обочины дороги. Леночка и Власьевна поехали с ней.

   Остальные соскочили у опушки леса, оставили у лошадей ребят, а сами с зажженными фонарями двинулись прямо по цельному снегу.

   В лес словно слетелись десятки светляков.

   Пурга улеглась.

   Люди аукались, кричали, наклонялись к каждому кустику, к каждому бугорку.

   Лена сидела в санях, осунувшаяся, бледная.

   "Не уберегла,- думала она,- не уберегла Чижика, сестренку мою, недосмотрела... Бедная, маленькая моя! Как ей страшно! Одна в пургу. А я-то, я-то сидела в это время в теплой комнате, не удержала, не защитила, не помогла..."

   Леночка до ломоты в глазах всматривалась в лес...

   Миша стоял у лошади. Он и сам не заметил, как кто-то сунул ему вожжи в руки, этим самым заставив его остаться на опушке. Невдалеке подпрыгивал на стынущих ногах Петька.

   Саша, привязав лошадь к сосенке, взбирался на высокую ель. Тяжелый полушубок и валенки мешали ему. Он с трудом подтягивался с ветки на ветку, устал, вспотел и скинул полушубок. Тот распластался на снегу, словно большая подбитая птица.

   - Сашка, ты ничего не видишь?

   - Ничего, бело всё.

   - Ты смотри получше, под деревьями смотри.

   - Смотрю-ю.

   По всему лесу раздавались крики, окликали Таню и друг друга. Звенели взятые с собой ботала - коровьи колокольца. Желтые блики от фонарей ложились на синий снег. Но луна и так заливала всё своим светом. И вот женщины стали возвращаться к лошадям.

   Угрюмые, они молча подходили к дровням, счищали с себя снег, выбивали валенки, присаживались отдохнуть и тихо советовались.

   - Здесь нету, хорошо прочесали.

   - Надо с того краю заехать.

   - К Лисьему распадку давайте, а оттуда опять поперек пройдем.

   - Ну как ей к Лисьему распадку попадать было? Она ведь проселком шла, где-то здесь должна быть.

   - А вдруг она короткой тропой пошагала?

   Эта догадка всполошила всех.

   - Батюшки! Да ведь там логово, там бирюки ходят!

   И женщины, забыв об усталости, снова зажгли фонари и, нахлестывая лошаденок, помчались к Лисьему распадку.

   Миша спрятался за сосну.

  

   "Чижик не могла пойти прямой тропой, она даже и поворот на нее не нашла бы... Она где-то здесь, у проселка...- думал Миша,- я должен, должен ее найти. Иначе как мне Лене Павловне в глаза посмотреть?"

   Миша туже затянул пояс. Любимая тетрадка хрустнула за пазухой.

   "Вот Андрей Николаевич, он бы так не оставил, он бы нашел, придумал бы что-нибудь".

   Миша стал прикреплять лыжи. Крепкие веревочки протянулись от лыж к поясу.

   "Плохо, что фонаря нет. Ну, ничего, коробок спичек на всякий случай в кармане".

   Трудно самому прокладывать лыжню в густом хвойном лесу. Некрепкий наст то и дело проламывается, словно хватает за ноги. Все время надо обходить деревья, кустарники, петлять, словно заяц по снегу, то и дело раздвигать ветви, уберегая глаза. Через каждые несколько шагов Миша останавливается, прикладывает руки ко рту и кричит:

   - Чижик, Чижик, ау-ау-ау! Таня-я-я!

   Лес молчит.

   Только вспугнутый беляк вдруг вырвался из куста и, испуганно прижав уши, бросился наутек, обгоняя задними лапами передние свои ноги.

   Изредка завозится на высокой сосне незябнущая птица клест. А вон валяется на снегу мертвая сизая ворона. Бедняга не выдержала бурана. Даже ворона... а как же бедный Чижик?

   - Таня! Таня! - кричит Миша, и голос у него дрожит и хрипит.

   И вдруг в лесу раздается детский крик, страшный крик, кончающийся всхлипыванием и визгом.

   Миша вздрагивает и останавливается... Чижик?!

   Но крик повторяется над самой его головой. Да это филин! Вон он сидит на нижней ветке сосны, нос у него крючком, голова как у кошки. Желтые немигающие глаза уставились на Мишу.

   - У, чудище! - Миша делает крепкий снежок и запускает в зловещую птицу. Филин лениво снимается с места, хлопая твердыми крыльями, перелетает на другую сосну и все так же не спускает желтых глаз с мальчика. Мише делается жутковато. Он убыстряет шаг. Кричит все громче, все чаще. И вдруг у него срывается голос. Изо рта вылетает только хриплый шепот.

   Луна куда-то исчезла, звезды побледнели. В лесу стало темнее, сумрачнее. Миша поднимает большую палку и начинает бить ею по звонкой сосне.

   Три тире, точка, две точки, три точки... тире... "Чижик! Чижик!" - стучит он настойчиво. Тишина. И вдруг откуда-то слева доносится - слабый ответный стук.

   "Три тире, точка, две точки, три точки... Ох, Чижик что-то путает... Но это ничего, ничего, пусть путает, лишь бы стучала...

   Миша бросается на стук, царапает себе лицо о еловые ветви, теряет шапку.

   - Стучи, стучи, Чижик, громче!

   Тук, тук, тук!

   Стук все ближе и ближе, а вот и полянка.

   Ровный, чистый снег покрывает ее нетронутым ковром, а на высокой сосне, прекратив работу, сидит красноголовый дятел и удивленно смотрит на непрошеного гостя.

   Много лет уже Мише так не хотелось плакать, как сейчас. Понурив голову, он медленно уходит с полянки, натыкается на пенек, чуть не сломав лыжу, и замирает...

   За пеньком лежит, свернувшись комочком и подогнув колени, Таня.

   Миша не может говорить, не может окликнуть девочку. Лыжи мешают ему встать на колени. Он сбрасывает их, сразу проваливается в снег и, весь холодея от ужаса, медленно-медленно наклоняется к девочке.

   "Замерзла?!"

   Но рука его натыкается на теплую щеку, и тогда у Миши вырывается хриплый, прерванный всхлипыванием, срывающийся шепот:

   - Жива! Жива! Жива!!

  

   Миша и Таня шагают по проселку. Миша крепко держит девочку за руку. Ему все кажется, что она может опять куда-то исчезнуть, и тогда придется заново начать поиски.

   Не очень-то ловко идти за руку с девочкой, а другой рукой придерживать на плече лыжи. Но зато утоптанная дорога так и бежит сама под валенки. Не то что там, в чаще.

   Где-то за лесом совсем спряталась в толстое одеяло облаков побледневшая луна. В лесу сумрак; серо.

   Миша тревожно поглядывает на Таню. Девочка идет как-то уж очень медленно, вяло переставляет ноги, не тараторит, не рассказывает, молчит.

   - Таня,- спрашивает Миша,- тебе было очень страшно?

   - Страшно,- вяло подтверждает девочка.

   - Но ведь ты знала, что мы тебя найдем?

   - Знала...

   Миша наклоняется к Тане:

   - Ты чего такая? Устала?

   - Устала,- говорит Таня, и вдруг из широко раскрытых глаз ее начинают катиться слезы.- Устала...- шепчет Таня,- устала... хочу домой... к Леночке хочу...

   - Сейчас, сейчас. Мы сейчас дойдем,- успокаивает девочку Миша, а сам с тревогой всматривается в ее лицо.

   Ну, ясно, совершенно ясно: Таня больна. Щеки и лоб ее залиты багровым, жарким румянцем, губы запеклись, рот полуоткрыт, а глаза тусклые-тусклые, а из-под закрывающихся век текут слезы. "Беда! - думает Миша,- ей не дойти. Что я буду делать? Хоть бы кто-нибудь проехал по дороге! Ну, ничего, в крайнем случае лыжи спрячу, а Таню понесу на руках".

   - Ну, еще немножко. Чижик, совсем немножко... Постоим, отдохнем, а потом пойдем дальше. Подожди, знаешь что? Я лыжи спрячу вот сюда. Ты запомнишь это дерево, Чижик? А завтра придем и заберем лыжи. Ты только не забудь, где они,- старается оживленно болтать Миша. Таня стоит безучастно. Миша прячет лыжи, надламывает веточку на елке для приметы, обнимает Таню за плечи.

   - Ты хорошенько опирайся на меня. Мы, знаешь, как будем: сто шагов пройдем и остановимся. Потом еще сто шагов пройдем...

   Миша не договаривает: у самой обочины дороги из кустов смотрят на него в упор два злых зеленых глаза. Волк!

   Миша вздрагивает. Он быстро сворачивает с Таней на середину дороги. Так лучше, так он не кинется внезапно. Они сейчас от голода совсем бесстрашные стали. Только бы Таня не заметила. Только бы не испугалась...

   И Миша опять начинает о чем-то оживленно болтать, развлекая Таню, а сам тревожно вглядывается в лес. Зеленые глаза потухли справа и вдруг зажглись впереди с левой стороны. "Кружит",- с тоской думает Миша. Мальчик старается говорить громко, топает ногами, хлопает будто замерзшими руками, но волк не боится и продолжает вести с ним страшную игру.

   Зеленые глаза вспыхивают то справа, то слева, спереди, сзади и каждый раз все ближе и ближе...

   И наконец зверь открыто выходит на дорогу. Это старый матерый бирюк, обезумевший от голода. Он уже понял, что ребята беззащитны. Он еще осторожно держится сзади, но вот-вот кинется. Теперь уже нечего скрывать от Тани.

   - Подожди минуточку,- говорит Миша спокойно,- встань вот тут, впереди меня.

   - Что такое? - спрашивает Таня плаксиво.

   - Ничего, тут маленький волчишка за нами увязался, я его сейчас припугну немножко.- Миша опасливо взглядывает на Таню.

   - Ну, пугай,- говорит Таня вяло.

   Миша быстро достает спички, поднимает еловую веточку. Спичка шипит и гаснет, а промерзшая веточка и не думает загораться. "Что бы, что бы такое зажечь?" - думает Миша и лихорадочно шарит по карманам. Нигде ничего. Только за поясом хрустит заветная тетрадь.

   "Нет, только этого не надо,- сам себя уговаривает Миша.- Мы лучше сейчас залезем на дерево, а утром за нами приедут".

   Волк подходит ближе. Уже виден его поджатый хвост, прижатые к затылку уши, все напряженное, худое, вытянутое тело.

   "Таня в шубейке, в валенках - не влезть ей на дерево".

   Миша вытаскивает из-за пазухи тетрадку. Морские узлы... Миша закрывает глаза и наугад вырывает несколько листков. Он комкает их круглым мячиком, поджигает и бросает на дорогу. Волк отпрыгивает в сторону и замирает, уставившись на огонь. Миша хватает Таню за руку и бежит, бежит, волоча за собой плачущую девочку.

   Но вот бумага догорела, и волк возобновляет преследование, и Миша снова бросает огненный мячик и снова бежит, обливаясь потом, почти неся на руках девочку.

   Бумага гаснет, и всё начинается сначала. Миша механически рвет и рвет заветную тетрадку, чиркает и чиркает спичками, подхватывает под руку ослабевшую девочку и бежит, бежит... Волк уже совсем близко, а у Миши в руках гаснет последняя спичка. Подхватив сухую палку, Миша прикрывает собой девочку. И вдруг он слышит звон бубенцов и кричит отчаянно в морозный воздух:

   - Сюда! На помощь! Скорей! Сюда!

   И чей-то голос отвечает:

   - Слы-шу!

   И бубенцы заливаются громче. А бирюк, остановившись, вдруг прядает в кусты. Из-за поворота дороги вылетают санки.

   Александра Степановна нахлестывает лошадь. Елена Павловна стоит, уцепившись за ее пояс. Власьевна на ходу выскакивает из саней и вовремя успевает подхватить зашатавшегося Мишу. Елена Павловна обнимает Таню, а из-за пояса у Миши падает твердый переплет тетрадки и, распластавшись, ложится на белый снег.

  

  

   Ночь. Лампочка потрескивает и чадит. Крохотные искорки отрываются от фитиля, потанцуют-потанцуют в стекле и затухнут. Верно, выгорел весь керосин.

   Леночка не замечает этого. Она до боли сжимает виски и думает все об одном: "Что делать? Что делать?"

   А с кровати доносится бормотанье. Который уже день Таня бредит, не переставая говорит, и всё про Нюру:

   - Потерпи немножко, я скоро приду... вот еще лесок... только там, кажется, волки... я сейчас...

   Нюра давно здорова, а вот Таня... Крупозное воспаление легких... и как помочь?

   Приезжал доктор из района, покачал головой.

   - Нужен сульфидин - единственное, что может снасти...

   Но сульфидина нет.

   Не помогают ни банки, ни лекарства, ни компрессы. Таня все так же мечется на кровати и дышит хрипло, со скрипом. И тоненький столбик ртути в градуснике все так же лезет вверх.

   В комнате Галины Владимировны горит свет, там тоже некрепок сон.

   В кухне на лавке прикорнул Миша.

   Милые, милые ребята! Они ни на минуту не оставляют домик, дежурят по очереди круглые сутки. Мали ли что может понадобиться Елене Павловне!

   Нюру так ту прямо силой нужно выгонять. Ей все кажется, что она виновата в тяжелой болезни Тани. Ведь это из-за нее Таня заблудилась в лесу.

   А на Маньку совсем смотреть страшно. Одни глаза остались от девочки. И не болтает, не верещит. Жестокий это урок для балаболки! Другой раз будет обдумывать свои слова!

   Леночкины мысли путаются, голова опускается все ниже и ниже. И вот она уже крепко спит, положив усталую голову на стол.

   Галина Владимировна тихо входит в комнату, набрасывает на Ленины плечи платок, подходит к Тане.

   Таня лежит плотно закрыв глаза, пунцово-красная, пышущая жаром и все бормочет, бормочет. Плохо, ох, плохо! Бедные девочки! На глазах у веселой хохотушки выступают слезы.

   Она берет пузырь для льда и выходит в кухню. Миша мгновенно просыпается.

   - Что-нибудь нужно? Как Чижик? Не лучше?

   - Всё так же. Принеси-ка, Миша, снегу.

   Миша выскакивает на улицу и возвращается с полным пузырем.

   И снова тянутся и тянутся часы, заполненные тревогой и страхом, сжимающим сердце.

   Наконец рассвет. Вдруг чьи-то быстрые шаги послышались на крылечке. Дверь распахнулась. Ни пороге - Власьевна, одетая по-дорожному. И в лице у нее что-то такое, что Миша сразу вскакивает и громким шепотом зовет:

   - Галина Владимировна! Галина Владимировна, пойдите сюда!

   - Что такое, Власьевна? Что-нибудь случилось?

   - Лекарство, лекарство, которое нужно... как его зовут?

   - Сульфидин!

   - Да, да, позвонили из района. Достали, сколько нужно. Сейчас еду на МТС, оттуда обещали дать грузовик. Я быстро обернусь, Елене Павловне скажите!

   И Власьевна исчезает.

   - Галина Владимировна,- спрашивает Миша взволнованно,- значит, теперь Чижик будет жить?

   - Будет, Мишенька, непременно будет! - говорит Галина Владимировна и кладет руку на плечо Миши.

  

   Таня, похудевшая, бледная, сидит на кровати. Ей еще трудно шевелиться, трудно держать книгу в руках, да и от чтения она быстро устает. Всего приятнее лежать спокойно и смотреть в окно.

   А окно оттаяло, и за ним бледно-голубое, словно выстиранное небо. Такое же слабенькое, как Таня, солнце заглядывает в комнату. Звенит и звенит капель: "Динь, динь, дон!" Какая-то пичужка робко чирикает подокном. Наверное, зяблик. С неба падают трубные звуки. Таня знает: это тянутся на север дикие лебеди-кликуны.

   С ближнего поля доносится настойчивый треск: это пришел трактор и пашет землю, хотя снег кое-где еще лежит грязно-белыми пластами.

   Весна!

   Леночка и Галина Владимировна в школе. Сейчас особенно много работы.

   А в кухне тихо возится Власьевна. Ох, эта Власьевна! Не дает она Тане покоя! Вот только что накормила кашей, а сейчас,- Таня вздыхает,- наверное, придет с молоком.

   И правда, Власьевна вносит огромную чашку молока и заранее грозно смотрит на Таню.

   - Пей! И чтобы до капельки!

   - Власьевна! - говорит Таня жалобно.- Я в этой чашке выкупаться могу!

   - Еще разговаривает! - сердито удивляется Власьевна.- Люди добрые! Она еще разговаривает! Посмотри, на кого ты похожа! Сердцу неприятно тебя разглядывать! А она, люди добрые, разговаривает!

   "Добрых людей" в домике нет, но Власьевна говорит так убедительно, что Таня, зажмурившись, залпом выпивает всю чашку.

   - Ну вот и хорошо! Вот и умница! За это ложечку меду дам.

   - Откуда мед?

   - Тетка Анисья прислала. Последнюю чашечку соскребла и прислала! Всё для тебя!

   Таня устало закрывает глаза и думает: "Правда, все для меня. Вчера Марушка носочки принесла. А Нюра - первые веточки вербы. На них почки набухли и вот-вот лопнут. А теперь Дуня теплый ярушник прислала".

   - Власьевна,- спрашивает Таня,- они все хорошие?

   - Хорошие! - говорит Власьевна.- У нас хороший народ! Это сейчас недостатки, горе у всех, а вот война кончится, они тогда себя окажут!

   - Власьевна,- просит Таня,- расскажи, как они себя окажут!

   Власьевна сама начинает увлекаться.

   - Перво-наперво,- говорит она и кладет вязанье на колени,- построим свою больницу, доктора хорошего возьмем, а этого вот твоего лекарства, как его зовут?

   - Сульфидин...

   - Вот-вот, так его сколько угодно будет. Кому понадобится - пожалуйста!

   - А еще?

   - А еще семилетку откроем, электричество пустим, сады разведем...

   - Как хорошо-то будет, Власьевна!

   - Ну, еще бы! А теперь спи!

   Власьевна укрывает Таню и уходит в кухню.

   Но спать приходится недолго.

   Уроки в школе кончились, и у Тани отбою нет от посетителей. Нюра забегает и деловито сообщает ей школьные новости:

   - У Мишки, Чижик, всё пятерки, пятерки; наверное, в отличники выйдет! А с Валей Веселовой беда! Сегодня опять двойку получила!

   - По арифметике?

   - По арифметике! - вздыхает Нюра.- Лена Павловна огорчается.

   - А Саша?

   - А Сашка говорит: "Обязательно буду писателем, очень толстую книгу напишу". Уж мы над ним смеялись-смеялись! Знаешь что, Чижик, выздоравливай поскорей! К Первому мая надо концерт сделать. Учительницы говорят,- и Берлин возьмут!

   - Ну?!

   Таня пугается: сколько она проболела! Совсем даже не знает, что на свете делается!

   - Ну, а как же?! Теперь каждый день про берлинское направление говорят, наши все слушают-слушают... Все про это разговаривают. Говорят, скоро победа будет.

   Только Нюра ушла, Манька всунула голову в дверь:

   - Нюра тута?

   - Нету, нету! - смеется Таня.- А что, боишься?

   - Да нет, не боюсь, а заскучала. Она меня теперь уже не воспитывает. Говорит: "Теперь сама стала сознательной". А вот юбку я все-таки о щеколду разодрала... И как это она за всё цепляется?

   Манька задумчиво разглядывает дыру.

   - Дай иголку, зашью скорей.

   Потом Миша притащил из лесу целую охапку еловых ветвей. В синей хвое уже появились новые, бледно-зеленые иголочки. В комнате сразу запахло весной и лесом.

   Дверь не закрывается ни на минуту. Уходит один - приходит другой. К вечеру возвращается Леночка и выгоняет всех.

   - Идите, идите, ребята! На Тане уже лица нет, устала.

   Леночка садится проверять тетради, а Таня думает обо всем, что она узнала за день.

   - Леночка, скоро наши Берлин возьмут?

   - Да, Чижик, скоро, только бои очень большие. Вот в семь часов побегу слушать радио.

   После работы заходят взрослые. Марушка прибежит, и тетя Дуня, и Марья Дмитриевна непременно зайдет хотя бы на пять минут.

   Ребят в дом Леночка больше не пускает, но в окне то и дело появляются головы. Расплющит посетитель о стекло нос в белую лепешку и приветливо машет Тане рукой...

   Потом Леночка Таню накормит, вымоет, закутает в одеяло, как маленькую, и Таня блаженно засыпает, думая сквозь дремоту:

   "Как хорошо выздоравливать, когда кругом родные!"

  

   Со дня на день все ждали окончания войны. Казалось, можно задохнуться от волнения.

   Наши уже бились на подступах к Берлину. И хотя враг сопротивлялся отчаянно, и жестокие битвы гремели в долинах и горах, на улицах городов и на берегах рек, но сквозь грохот орудий, гул самолетов, сквозь топот бесчисленных копыт все явственней слышалась поступь Победы...

   И всем казалось, что еще день, ну, два, ну, неделя - и встанет над землей это удивительное слово - "мир". И зацветут сады, и жизнь станет немыслимо прекрасной...

   Власьевна принесла из учительской стул, поставила его на крылечко и стала тщательно одевать Таню.

   Чего-чего только она на нее не накрутила: и Ленин платок, и свою шалюшку, и варежки. И когда Таня стала похожа на круглую Тоньку, Власьевна, как маленькую, взяла ее на руки, вынесла на крыльцо, усадила на стул и укутала ноги одеялом.

   - Сиди на солнышке и хорошенько дыши, прочищай грудь,- сказала она строго.

   Таня с любопытством смотрела по сторонам. Ей казалось, что всё она видит в первый раз: и буро-черные поля, на которых копошились люди, и зеленую кайму леса, где среди темной хвои бледно зеленели молоденькими листочками березки, и по-весеннему полноводную речушку.

   На фоне чистого-чистого неба избы казались сумрачными и темными, но весеннее солнце горело и перелива-: лось в протертых окнах.

   Где-то звенел неугомонный ручеек, по дороге скакал, опьяненный солнцем, весной и воздухом, неуклюжий длинноногий теленок; расставив уши лопухами и нелепо задрав хвост с кисточкой на конце.

   На школьном дворе было тихо: воскресенье. Но из деревни доносился неустанный шум работы, и среди него настойчиво раздавался какой-то новый, веселый звук: "стук-стук-стук" и "тук-тук-тук" - стучали десятки молотков.

   - Что это такое, Власьевна? Что это стучит?

   - А это ребята сегодня скворечни ладят. Постановили у каждого дома прибить - вот и стараются. Всё Лена Павловна удумала. Затейница!

   - А скворцы уже прилетели?

   - Сегодня или завтра прилетят. Вон уже разведчики шныряют. Гляди, гляди - высматривают, цел ли старый дом, да нет ли в нем кого чужого?

   И правда, веселая черно-зеленая птичка закружила перед домом, села на крышу крылечка, заглянула в старую скворечню. К ней подлетела вторая и залились, защелкали, засвистели о чем-то своем, скворчином.

   Власьевна ушла в дом прибираться, а Тане стало скучно.

   "Что ж это никто не идет из ребят, а Леночка даже в воскресенье не может дома посидеть!"

   И вдруг Таня увидела, что в деревне происходит что-то необычное. Вон две женщины побежали в правление. Быстро побежали, на ходу завязывая платки. Вон кузнец вышел из кузни. На свежем воздухе от его фартука, волос, могучих плеч поднялся легкий парок,- казалось, что человек дымится. Выскочила продавщица из сельпо и тоже заспешила в правление.

   Девушка в красном платье, верно Марушка, стоит на крыльце правления и, приложив руки ко рту, кричит что-то, но до Тани доносится только "А-а-а!"

   - Власьевна! - позвала Таня.- Иди сюда!

   - Что такое?

   Таня уже ничего не говорила, только показала вниз, на деревню.

   Там уже из каждой избы бежали к правлению колхоза люди, останавливались, размахивали руками, собирались кучками.

   - Таня, сиди тихонько! Я побегу узнаю. Неужели правда? Неужто уже?

   Власьевна накинула ватник и побежала вниз. Вот она встретила кого-то, кажется, Марью Дмитриевну, о чем-то поговорила, и вдруг Таня увидела, что две взрослые женщины, словно маленькие, обнялись крепко-накрепко посреди белого дня на деревенской улице.

   "Что же это такое? Что случилось?"

   А тут вдруг весь воздух затрепетал, зашумел, засвистал, запел...

   Сотни веселых птиц ринулись на деревню, на школьный двор, на опушку леса. Они дождем сыпались на деревья, на крыши, они щебетали, и пели, и купались в солнечных лучах. Скворцы прилетели - вестники победившей весны!

   И голоса их сливались со звоном ручейка и шелестом берез, и казалось,- сами солнечные лучи звенят, как туго натянутые струны.

   И, покрывая шум и стрекотанье, задыхающаяся Власьевна взбежала на крыльцо и молодым, срывающимся голосом крикнула Тане:

   - Наши вошли в Берлин! В Берлин, Чижик!

   Платок упал с ее головы, и серебряные волосы распушились над высоким лбом; и Власьевна, плача и смеясь, повторила слова приказа: "...водрузив над Берлином знамя победы".

  

   Настали какие-то странные, лихорадочные дни. Никто не мог работать. Леночка и Галина Владимировна то и дело убегали из дома. Непроверенные тетрадки часами лежали на столах. Власьевна всегда пропадала в деревне. Люди собирались кучками,- значит, говорили о Берлине. В кузне вдруг прекращался стук молота,- значит, там заговорили о Берлине. Марья Дмитриевна шла в деревню,- значит, хотела узнать новости.

   Дружные дежурили у радио и все время прибегали к Тане с донесениями.

   - Дерутся у каждого дома...

   - Горит рейхстаг...

   - Что такое рейхстаг?

   - Ну, не знаю, какой-то их главный дом.

   - Наши окружили центр Берлина...

   Враг сопротивлялся отчаянно, дрался за каждый дом, но все равно, все равно это была победа!

   Прошел день, и другой, и третий. Вот настала седьмая ночь. Люди старались быть вместе; ходили из дома в дом и толпились у правления.

   Двери у Тани не закрывались. И ребята, и женщины наполняли Леночкину комнату и всматривались в карту, и в Берлин вкололи самый большой, самый красивый флажок.

   Но фашисты еще не сдались.

   И, ожидая этого, люди снова бежали слушать радио, и снова возвращались к карте.

   Когда Таня, наконец, ложилась спать, деревня продолжала бурлить и волноваться.

   Таня просыпалась и видела, что Лена, не раздеваясь, прикорнула на кровати, что Миша спит, сидя у стола в кухне, что в комнате Галины Владимировны горит свет.

   А рано утром всех поднял на ноги зычный голос.

   Петр Тихонович проскакал по деревне. Он стоял на двуколке во весь свой могучий рост и, запрокинув меднобородую голову, кричал во всю силу: "Победа! Победа! Победа!"

   Так пролетел он по всем улицам Бекрят и повернул на дорогу к Холмам, словно сразу хотел сообщить всем деревням, всей стране, всему миру эту долгожданную весть!

   Люди выскакивали из домов и смотрели ему вслед, обнимались и плакали, смеялись и снова обнимались, и снова плакали...

   Леночка крепко обняла Таню.

   - Чижик! Мир, мир! Война кончилась, и папа цел, и Андрюша приедет! Мир, Чижик, мир!

   Галина Владимировна вбежала в комнату и подхватила Таню и заплясала с ней по комнате, наполняя высоким своим голосом весь маленький домик:

   - Мир, мир, мир! Конец войне! Никто не будет больше умирать на фронте! Жизнь-то какая пойдет! Какая работа!

   А потом сотни колхозников из Бекрят, из Запальты, из Холмов, из Осиновцев запрудили улицу перед правлением. Мише пришлось нарастить провод и вынести репродуктор на крыльцо. И люди замерли, не дыша, когда раздались слова, которых так ждали, которые так жаждали услышать все эти четыре трудных, бурных, героических года:

   "Наступил великий день победы над Германией...

   Великие жертвы, принесенные нами во имя свободы и независимости нашей Родины, неисчислимые лишения и страдания, пережитые нашим народом в ходе войны, напряженный труд в тылу и на фронте, отданный на алтарь Отечества,- не прошли даром и увенчались полной победой над врагом...

   С победой вас, мои дорогие соотечественники и соотечественницы!

   Слава нашему великому народу, народу-победителю!"

  

   Часы на Кремлевской башне пробили двенадцать, и звон их раздался в Москве, в Ленинграде, в селах Украины, в лесах Белоруссии, в горах Дагестана, в кишлаках Туркмении, от Черного моря до Белого, от Карпат до Камчатки.

   И по всей стране люди, подчиняясь веселому звону, поздравляли друг друга с Новым, 1949 годом!

   И Таня протянула свою рюмочку с наливкой к папиному бокалу, к Андрею, к Леночке, к тете Кате...

   Уже второй раз встречают они Новый год в своей прежней городской квартирке, и кот Марфут мурлычет под столом, и карточка мамочки улыбается со стены.

   Папа немножко прихрамывает, у Андрея болит раненая рука, но самое важное, что все вместе!

   Таня уже в восьмом классе, и, кроме папы, все перестали называть ее Чижиком.

   Леночка учится в педагогическом институте; Андрей скоро будет инженером, а тетя Катя не бросает завод.

   - Не хочу я, как сурок, сидеть в своей норе. Хочу работать на людях.

   А кто же еще, шестой, сидит за столом? Полосатая тельняшка обтягивает грудь, коротко острижены русые волосы над высоким лбом, и ярко надраена бляха на поясе... Конечно, это Миша.

   Он возвращается из отпуска в свое училище, и нет конца его рассказам о Бекрятах:

   - Вам бы не узнать деревню! Вместо нашей школы построили семилетку, и Власьевна добилась своего - навела паркет. В избах горит электричество. Сын Ивана Евдокимыча, теперешний председатель колхоза, только и думает, что бы еще построить. Задумал вместо нашей читальни клуб открыть.

   - Ну что ж,- говорит Андрей,- вот Леночка кончит институт, и поедем туда; я буду строить, а Лена - учить.

   - А я? - Таня по привычке надувает губы.

   - А ты кончишь ученье и тоже приедешь к нам. Я построю к этому времени чудесную больницу, и ты будешь в ней главным врачом.

   - И у тебя всегда будет много... этого... как его зовут... сульфидина,- смеется Миша.

   - Ну уж,- говорит Таня презрительно,- подумаешь, сульфидин! Я изобрету какое-нибудь лекарство, которое будет помогать от всех болезней.

   И Таня расспрашивает и расспрашивает Мишу о старых друзьях.

   - Саша так твердо и решил - быть писателем. Сейчас в район уехал, в десятилетку.

   - А Нюра?

   Миша оживляется:

   - Да ты же знаешь, она тебе пишет.

   - Пишет-то пишет, а интересно у тебя узнать.

   - Нюра говорит: "Буду, как Лена Павловна, ребят учить". И сейчас вот все каникулы в детском саду возилась... Она и впрямь похожа на Лену Павловну...- И Миша тихо кончает: - Красивая стала.

   - А Манька учится петь в музыкальной школе, мы от нее письма получаем.

   - А Петя на тракториста кончает, в МТС, а Алеша уехал учиться в художественный техникум.

   - А Паша? А Анка? А Зоя?

   - Хорошие были ребята,- говорит Андрей,- дружные.

   - Значит,- хорошие будут из них люди,- подтверждает тетя Катя.

   А Леночка, подперев подбородок, запевает любимую песню:

  

   Нас школьная семья навеки породнила,

   Мы школьные друзья, и в этом наша сила...

  

   Кто в дружбу верит горячо,

   Кто рядом чувствует плечо,

   Тот никогда не упадет,

   В любой беде не пропадет...-

  

   подхватывают Миша и Таня.

   А за окном шумит неугомонная, трудолюбивая, дружная страна!

  

   Источник текста: Каранухова И. В. Повесть о дружных, М. - Л., 1954;

   Scan, OCR, SpellCheck: Алексей Соколов, 2003.