Гусев-Оренбургский Сергей Иванович - В приходе

  

  

  

  

   Село Воскресенское разбросалось по сторонамъ извилистыхъ поворотовъ неглубокой и тихой рѣки. Въ центрѣ его стояла красивая каменная церковь, издалека видная со степныхъ дорогъ; вокругъ церкви, образуя площадь, расположились лучш³я постройки: правленье съ зеленой крышей и пожарною каланчею, школа, д³аконск³й флигелекъ съ рѣзьбою по фронтону, похож³й на тюрьму домъ купца Климова, а рядомъ съ нимъ, противъ церкви, некрасивый, сѣрый старинный поповск³й домъ, гдѣ уже нѣсколько лѣтъ обитала чета духовныхъ - о. Викторинъ Голгофск³й съ матушкой. О. Викторинъ былъ человѣкъ уже пожилой и многосемейный. Въ молодые годы онъ долго служилъ по бѣднымъ приходамъ, видѣлъ не мало нужды, особенно - когда семья съ каждымъ годомъ разросталась и ему приходилось напрягать всю свою изобрѣтательность, чтобы всѣхъ обуть, одѣть, накормить, дочерямъ сдѣлать приданое, а сыновей воспитать приличнымъ образомъ. Въ то трудное время онъ много хлопоталъ о переводѣ на какой-нибудь богатый приходъ, но дѣло стояло за малымъ: богатые приходы не давались въ руки даромъ. И пока, наконецъ, о. Викторину удалось осуществить свою давнишнюю мечту, найти, если не богатый, то относительно обезпеченный и спокойный приходъ,- семья его успѣла вырости и наполовину разбрестись по свѣту: двухъ дочерей онъ отдалъ за священниковъ, два сына кончали курсъ въ семинар³и, а трет³й, неудачный, выгнанный еще изъ перваго класса на шалости и пристраст³е къ пѣнному, гдѣ-то пропадалъ, не то въ фельдшерахъ, не то на желѣзной дорогѣ, нигдѣ подолгу не уживаясь и рѣдко подавая о себѣ вѣсть. О. Викторинъ давно махнулъ на него рукой. Теперь въ Воскресенскомъ о. Викторинъ проживалъ какъ бы на почетномъ покоѣ. Жизнь его проходила тихо и сонно, день за днемъ, въ мирномъ благодуш³и и этого ряда однообразно-текущихъ дней, казалось, ничто не могло нарушить. Но вѣян³я времени проникли и подъ его тих³й кровъ.

   Въ одно чудное осеннее утро о. Викторинъ проснулся съ смутнымъ и непр³ятнымъ сознан³емъ, что ему предстоитъ въ этотъ день неотложное дѣло: ѣхать въ Курычанку собирать на сѣмена. Сколько разъ онъ откладывалъ, сколько разъ изобрѣталъ предлоги, но наконецъ принужденъ былъ дать попадьѣ слово, что сегодня непремѣнно поѣдетъ.

   Онъ потянулся и мягко позвалъ:

   - Попадьюша-а!

   Въ сосѣдней комнатѣ заскрипѣли половицы, будто тамъ передвинулось что-то большое и тяжелое. Въ спальню заглянуло лунообразное женское лицо, строгое, съ крупными чертами, съ легкимъ пушкомъ черныхъ волосъ надъ верхней губой.

   -Ну? что еще? - проговорила попадья.

   - Ужъ, полно, ѣхать ли мнѣ сегодня? та-акъ не хочется...

   - Лежи, лежи, лежебокъ! Долежишься, что ѣсть будетъ нечего!

   - Хлопотъ-то стоитъ ли? Всегда съ этой Курычанки шести пудовъ не вывезешь...

   - А шесть пудовъ не хлѣбъ?

   - Хлѣбъ-то оно... конечно... Всегда съ мусоромъ!

   - Птица съѣстъ.

   - Шутка ли... десять верстъ... да взадъ десять! лѣсомъ... плохая дорога-то...

   - Нечего, нечего! Вставай... чай готовъ. Да и поѣзжай! Время-то, самъ знаешь, какое: осень! Сборы да недоимки... Порастрясетъ мужикъ пшеницу по базарамъ,- и собирай потомъ съ голаго-то мѣста!

   Половицы опять заходили съ жалобнымъ скрипомъ. Попадья съ шумомъ перетирала посуду и говорила, раздражаясь отъ собственныхъ словъ:

   - Шесть пудовъ! А ты знаешь, чего по нонѣшнимъ цѣнамъ шесть пудовъ стоютъ? По семь гривенъ пшеничка-то... плохинька! Четыре цѣлковыхъ! Шесть пудовъ... бросить ихъ по твоему? Чивый какой! Тамъ шесть, да здѣсь шесть, а глядишь - амбарчикъ-то и полонъ!

   О. Викторинъ сладко потягивался на перинѣ,- слушая попадью и въ душѣ удивляясь ея практической мудрости. Потомъ онъ сталъ лѣниво обуваться и, нашаривъ подрясникъ, не торопясь залѣзъ въ него. Онъ казался совершенно круглымъ, отъ соединен³я приземистаго роста съ обил³емъ мягкихъ туковъ, раздававшихъ его въ ширь. Голова его была кудрява, а лицо такъ густо заросло жесткимъ волосомъ, что ротъ совершенно скрывался въ ихъ заросли, мясистый носъ съ синими жилками казался островкомъ, а лѣнивые, вѣчно прищуренные глаза точно затерялись между чернымъ лѣсомъ начинавшейся около нихъ бороды и кудрями волосъ, закрывавшихъ лобъ. Кое-гдѣ у него уже пробивалась сѣдина. Шумно умывшись, о. Викторинъ долго молился передъ иконой, день и ночь освѣщенной краснымъ свѣтомъ лампады, широко крестился, часто кланялся въ землю, при чемъ, когда губы его шептали привычную молитву, лицо было серьезно и точно слегка испугано.

   - А отъ Валерки все такъ писемъ нѣтъ и нѣтъ!- сказалъ онъ, выходя въ столовую и замѣтивъ на столѣ номеръ "Свѣта".

   Онъ сѣлъ поближе къ раскрытому окну въ своемъ буромъ, распахнутомъ подрясникѣ, изъ-подъ котораго виднѣлась длинная бѣлая рубаха и, мѣшая ложечкой чай, смотрѣлъ еще сонными глазами на площадь, гдѣ у церковной ограды бродили гуси и бѣгалъ на приколѣ пестрый теленокъ.

   - Почему молчитъ Валерка? Безпокоитъ меня это обстоятельство! Второй мѣсяцъ ни строчки! Крѣпко я не надѣюсь на него! Крутой мальчикъ, Богъ вѣсть въ кого характеромъ! Дѣти, дѣти... сколько съ вами заботъ!

   - Вотъ Никаша исправный! - сказала попадья, шумно втягивая съ блюдечка чай:- письма отъ него всегда так³я пр³ятныя. Начнетъ такъ почтительно: "дорог³е папаша и мамаша" и всегда прибавитъ что-нибудь такое въ концѣ... "Миръ вамъ о Господѣ" или "о Христѣ радуйтесь"...

   - По-апостольски...

   - Благонравный мальчикъ... богомольный! Ужъ вотъ этотъ, можно сказать, въ меня!

   - Избави Богъ! - разсмѣялся батюшка.

   - Это что значитъ?!

   - Вѣдь ты у меня, попадьюша... сорокаведерная!

   - Ну, я не въ томъ, что значитъ... тѣлесное... Хотя вреда и въ этомъ нѣтъ! Здоровье - даръ Бож³й... А душа у него моя...

   - Сельскохозяйственная?

   - Не мели! Ужъ какъ хочешь,- природа всегда скажется... По хозяйству онъ внимательный... И въ письмахъ всегда справляется: когда Буренка отелилась и какимъ теленочкомъ... и все... обо всемъ пиши ему! А главное... богомолецъ! Ужъ этотъ будетъ за насъ молитвенникъ!

   Попадья лѣниво махнула рукой на курицу, взлетѣвшую на подоконникъ.

   - Кышь, подлая!

   Курица съ кудахтаньемъ отлетѣла на площадь и съ негодован³емъ озиралась на окно.

   - Совсѣмъ испортилась хохлушка,- вздохнула попадья,- не несется, побродяжка стала. Все къ дьяконову пѣтуху льнетъ... И чего нашла хорошаго! Обдергай... весь въ дьякона!

   О. Викторинъ развернулъ газету.

   - Финлянд³я-то!- бормоталъ, читая:- ну и наро-одецъ... яко филистимляне!

   - Бунтуютъ, что ли? - спросила попадья.

   - Пассивное сопротивлен³е...

   - Ну, я тамъ этихъ словъ не понимаю... Начитался...

   - Къ ²²²вец³и хотятъ, должно быть, ну вотъ и колобродятъ...

   - Каки новости пропечатали, батюшка? - спросилъ за окномъ голосъ.

   Въ окнѣ появилось лицо мужика, напоминавшее физ³оном³ю пряничной куклы, такъ оно было бѣло, румяно, по-дѣтски добродушно, будто съ подведенными густою краской бровями, раскрашенными щеками и наскоро, кое-какъ, приклеенной бородкой, какъ ленъ бѣлой.

   - Нѣтъ ли на счетъ насъ, мужиковъ, какихъ-нибудь манихвестовъ?

   - Нѣтъ, Софроновичъ,- сказалъ батюшка, здороваясь:- ничего нѣтъ! А ты зачѣмъ здѣсь?

   Мужикъ поджалъ губы, сощурилъ глаза и покрутилъ головой съ веселымъ видомъ.

   - По дѣламъ... по разнымъ такимъ... къ земскому... Судъ у меня!

   - Съ кѣмъ это?

   - Все съ Флегонтомъ вожусь! Слыхалъ, мотри, какъ онъ у меня избу оттягалъ? По м³ру пустилъ, жерехъ ненасытный, угаръ ему съ чадомъ!

   Веселая улыбка не сходила съ кукольнаго лица Софроныча, словно онъ разсказывалъ забавный анекдотъ.

   - Ты вѣдь его знаешь, Флегонта-то? То-то! Что говорить... Кто его не знать! Мальчикъ-недоносокъ: семи годовъ девяти пудовъ...

   - Ты все съ прибаутками! - сказала попадья.

   - Прибаутки, братъ, въ жизни не помогаютъ,- солидно вставилъ батюшка.

   Софронычъ совсѣмъ осклабился.

   - А какъ безъ прибаутокъ то, матушка-кормилица? Безъ прибаутки скушно! Мужичье житье,- сконвѣшно нытье, а что съ того толку? Плачь не плачь, въ соху впрягайся: отъ слезъ хлѣбъ не выроститъ! Въ прибауткѣ-то я и самому земскому правду скажу! Прямото правду скажешь,- она глаза рѣжетъ,- а въ прибауткѣ, какъ каша съ масломъ: ндравлится! Я и земскому говорю: сильный сильнаго въ горку тянетъ, ваше благород³е, а бѣдный тонетъ, никому раздѣваться не хочется; съ берега кричатъ - за бороду держись! Теперича Флегонтъ мою избу проглотилъ, не подавился,- а защиты нѣтъ! Земск³й-то мнѣ:- законъ! - законъ, говорю, ваше благород³е, веревка: однимъ концомъ изъ ямы вытащилъ, на другомъ повѣсилъ...

   - Ну, ужъ это... вольномысл³е! Земск³й что же?

   - Головой крутитъ:- я, говоритъ, тебя за так³я рѣчи въ тюрьму! - что жъ, говорю, отъ тюрьмы, да отъ сумы не отрекайся! Сума-то ужъ и то за плечами, хоть и не съ калачами; легонька, прости ей Богъ,- плечикъ нашихъ хрестьянскихъ не оттягиваетъ... а въ тюрьмѣ, стало-быть, тоже не все воры живутъ, коли отрекаться не велѣно... Господь-Батюшка тоже въ темницѣ сидѣлъ, и по честнымъ ланитамъ Его нещадно били... Ну, земск³й-то крутитъ такъ головой, крутитъ... супится... а ничего! Потому... прибаутка!

   Софронычъ ткнулъ пальцемъ по направлен³ю къ газетѣ:

   - Такъ, говоришь, нѣтъ распоряжен³евъ?

   - Нѣтъ, нѣтъ, Софронычъ.

   - А ждутъ мужики... ждутъ! Податься некуда! Эхъ, угаръ съ чадомъ! Тебя вотъ, батюшка, до себя ожидаютъ старики... давно ожидаютъ!.. хотятъ совѣтъ держать!

   - О чемъ?

   - Заглоталъ Флегонтъ Курычанку-то... какъ сомъ! Завладалъ нами! Таки слухи ходятъ... таки слухи... страсть!

   - Сегодня ѣду къ вамъ по сбору, Софронычъ.

   - Поѣзжай, поѣзжай... ждутъ! Къ вечерку-то и я вернусь... А пока что, прощай, батюшка. Я только затѣмъ и забѣжалъ,- позвать тебя. Матушка-кормилица, прощай!

   Мужикъ скрылся.

   - Как³е тамъ совѣты? - заговорила попадья:- ты, въ самомъ дѣлѣ, не сунься тамъ... съ мужиками-то... Съ Флегонтомъ-то разссоришься, да еще и до генерала дойдетъ!

   - Малютка я что ли?

   - Мнѣ и то вотъ все сны снятся... Хожу будто по какимъ-то полямъ и спотыкаюсь... А по полямъ-то все будто амбары. И всѣ съ хлѣбомъ. И вотъ будто куда ни погляжу... все амбары.

   - Батюшка! - спросилъ изъ кухни работникъ:- пологъ возьмешь, аль мѣшки положить?

   - Зачѣмъ пологъ... много ли наберешь! Положь три мѣшка.

   Когда на просторномъ, чисто выметенномъ дворѣ о. Викторинъ усаживался въ плетушку,- матушка, стоя на крыльцѣ, говорила ему:

   - Смотри же, отецъ, съ совѣтами-то не больно тамъ распространяйся! Долго-ли до грѣха...

   - Знаю, знаю.

   - То-то. Да у черничекъ-то тоже не засиживайся. Все-то помѣстье тридцать дворовъ,- а всегда до поздней ночи валандаешься... Ну, ступай съ Христомъ! Дай Богъ побольше набрать!

   О. Викторинъ тронулъ возжами и, выѣхавъ за ворота, направился по дорогѣ къ турникетовскому лѣсу.

  

  

   Лѣсъ уже пожелтѣлъ подъ дыхан³емъ осени.

   Сухой листъ трепеталь на вѣткахъ и,опадая, крутился въ воздухѣ, устилая колею пестрымъ ковромъ, настолько мягкимъ, что тарантасъ катился почти безшумно. Чѣмъ глубже въ лѣсъ,- тишина становилась торжественнѣе, краски разнообразнѣе. Казалось, лѣсъ, умирая, задумался и смотрѣлъ въ блѣдное небо безнадежнымъ взоромъ, прислушиваясь, какъ соки деревьевъ текутъ все медленнѣе, какъ умираютъ листья и вянетъ трава. Тишину оттѣнялъ временами трескъ сухой вѣтки подъ ногами пугливаго звѣрька, шумный полетъ вальдшнепа или безпокойный и сердитый крикъ вороны. О. Викторинъ, покачиваясь въ тарантасѣ, мечтательно смотрѣлъ, какъ чередовались на деревьяхъ багровые зеленые, желтые, красные цвѣта и размышлялъ, что владѣльцу этихъ обширныхъ лѣсовъ не надо ходить по приходу, собирать пшеницу и щупать куръ... Получилъ себѣ денежки за дѣлянки да за аренду и полеживай! О. Викторину почему-то представлялся генералъ Турникетовъ возлежащимъ на такой же постели, какая и у него, о. Викторина, но непремѣнно въ красной фескѣ и съ длинной трубкой въ зубахъ.

   "Поди кальянъ куритъ! - думалъ онъ:- ему что... наша!"

   Ему вспомнилось, какъ однажды, въ первый годъ его служен³я на Воскресенскомъ приходѣ, генералъ пр³ѣзжалъ въ свое имѣн³е, и о. Викторинъ распорядился встрѣтить его колокольнымъ звономъ,- а потомъ объ этомъ узналъ владыка и сдѣлалъ строгое внушен³е. О. Викторинъ до сихъ поръ недоумѣвалъ, откуда узналъ владыка! Должно быть самъ же генералъ и разсказалъ владыкѣ... "Чать поди бываютъ другъ у друга, чаи распиваютъ,- вотъ какъ мы съ урядникомъ"...

   Онъ вздохнулъ:

   "Ему же слава - слава, а ему же честь, честь"...

   Колся бѣжала зигзагами и поворотами.

   За однимъ изъ поворотовъ открылась широкая поляна, озаренная мягкими лучами осенняго солнца. По ея желтѣющимъ жнивьямъ уже здѣсь и тамъ пролегли черныя полосы и квадраты осенней пашни. У самой опушки, составляя неправильную улицу, разбросалось десятка три избушекъ.

   При въѣздѣ въ деревню стояла кузница, сколоченная изъ почернѣвшихъ отъ дыма и времени досокъ, вокругъ которой валялись старыя колеса, бороны, сошники. Около кузницы толпилось человѣкъ шесть мужиковъ. Они сильно шумѣли. Проѣзжая мимо нихъ, о. Викторинъ придержалъ лошадь.

   Внутри кузницы, въ горнѣ, еще тлѣли угли, бросая багровый свѣтъ на наковальню, на кучи угля и обрѣзковъ желѣза по угламъ. Въ дверяхъ стоялъ плечистый мужикъ съ мускулистыми руками и, слегка опираясь на увѣсистый молотъ, говорилъ убѣдительно и взволнованно:

   - Робята! Есть у васъ крестъ на шеѣ? Пошто травите, какъ звѣря!

   Кузнецъ былъ лохматъ и черенъ. Его лицо, добродушное отъ природы, борода, настолько длинная, что онъ пряталъ ее за грудь кожанаго фартука, и самый этотъ фартукъ, и рубаха, и шапка взлохмаченныхъ, будто поднятыхъ вѣтромъ волосъ,- все такъ прокоптѣло за долг³е годы въ дымѣ горна среди упорнаго труда и самъ онъ такъ весь былъ взволнованъ въ этотъ моментъ, что напоминалъ человѣка, только что кончившаго гдѣ-то борьбу съ гигантскимъ пожаромъ и теперь, задыхаясь, стоявшаго тутъ передъ толпой, чтобы разсказать о томъ, какъ онъ своими сильными руками разбрасывалъ горящ³я бревна и метался въ тучахъ дыма, ища выхода...

   - Что у васъ тутъ, брат³е, за шумъ? - спросилъ о. Викторинъ: - аль наслѣдство дѣлите? На полъ-лѣса гомонъ...

   Мужики разступились и поснимали шапки.

   Къ тарантасу метнулся человѣкъ, напоминавш³й городского подрядчика, небольшой, очень подвижной. Одѣтъ былъ онъ въ пиджакъ, высок³е сапоги, на жилетѣ его болталась толстая стальная цѣпочка, изъ-подъ козырька фуражки взглянули на батюшку острые, бѣгающ³е глаза; истощенное лицо, съ жидкими, безпокойно вздрагивающими усами и подстриженной черной бородкой, искажалось судорогой гнѣвнаго возбужден³я.

   - Благословите, батюшка! - говорилъ онъ, наскоро принимая благословен³е: - а о томъ будьте свидѣтелемъ-съ! Извольте принять во вниман³е-съ...

   Онъ говорилъ дѣловитымъ и отрывистымъ тономъ.

   - Это вы насчетъ чего, Флегонтъ Кирилычъ?

   - Насчетъ, стало-быть, этого самаго... поведен³я-съ! Воровства допустить не могу, ежели на моихъ глазахъ... Хотя лѣсъ и не мой, но передъ его превосходительствомъ мы всѣ отвѣтчики... потому они наши благодѣтели! Можно сказать,- отцы-съ! Совѣсть не позволяетъ мнѣ быть укрывателемъ... не могу-съ! Законъ - великое дѣло!

   При словѣ "законъ" Флегонтъ Кирилычъ какъ-то поджался и вытянулся, словно всей своей фигурой желалъ изобразить что-то суровое и неумолимое.

   - Кириловичъ! - заговорилъ кузнецъ: - пущай батюшка разсудитъ... по духовному чтобы... Не дѣло ты затѣялъ! Оставь! Звѣрь ты что ли... братецъ мой... а? За что взъѣлся?

   - На судѣ узнаешь!

   - На Божьемъ, что-ли? - уныло усмѣхнулся кузнецъ:- такъ, мотри-ка, не на радость будетъ онъ тебѣ. Крови ты мужичьей попилъ достаточно! Не ей ли мотри-ка, крышу на своихъ хоромахъ разукрасилъ... ишь с³яетъ!

   Всѣ, даже Флегонтъ Кирилычъ и батюшка, невольно взглянули въ сторону шести-оконнаго, широкаго и неуклюжаго, будто распухшаго отъ водянки, дома, съ рѣзнымъ крыльцомъ будкой, зелеными ставнями и красной крышей. Флегонтъ Кирилычъ побагровѣлъ, лицо его съежилось, онъ сдернулъ фуражку, провелъ дрожащей рукой по волосамъ и опять обернулся къ батюшкѣ.

   - Будьте и объ этомъ свидѣтели-съ, ваше благословен³е! Так³я рѣчи... Какъ возможно! съ угрожен³емъ!

   У него губы тряслись и усы судорожно вздрагивали.

   - Ахъ ты... сволочь!! - обернулся онъ къ кузнецу:- какъ ты можешь... угрожать мнѣ!

   - Богомъ грожу-то! - сказалъ кузнецъ:- аль и Его не боишься? А сволочью ругаться не смѣй... Знаешь поговорку: сволочи-то не эти, а вашего отца дѣти!

   - Зосима! Придержи языкъ! - укоризненно сказалъ о. Викторинъ: - ну, можно-ли такъ отвѣчать почтеннымъ людямъ!

   - Да чѣмъ онъ такимъ почтенный? - насмѣшливо отвѣчалъ Зосима: - мошна у него толста да домъ на полдеревни? И впрямь... и впрямь онъ почтенный, коли и ты, отецъ, передъ нимъ шапку гнешь!

   - Духовнымъ-то не груби... смутьянъ!

   - Нынче и правды сказать нельзя,- обиждаются!

   - Правдолюбъ какой! - сказалъ батюшка.

   - Вотъ покажутъ тебѣ на судѣ правду! - шипѣлъ отъ гнѣва Флегонтъ Кирилычъ:- ужъ я, другъ, постараюсь! Не къ управляющему тебя отправлю,- а прямо въ волость,- къ земскому... Ужъ я научу тебя,- какъ воровскими дѣлами заниматься, да честныхъ людей порочить!

   - Это ты, что ли, честный-то?

   Подъ чернымъ слоемъ сажи на лицѣ Зосимы медленно разливалась краска.

   - Помолчи-ка ты, Кириловичъ! - сказалъ онъ, спокойно и внушительно: - и воромъ меня не называй! Не кралъ я... свое взялъ! Такъ и запомни!

   - За-апомню!

   - Души моей не тревожь! Я, братъ, терпѣливый... а только ты того... помолчи! Лучше будетъ... Не тебѣ мнѣ говорить, потому первый - ты есть подлецъ и мошенникъ!

   - Будьте свидѣтели! - взмахнулъ руками Флегоитъ Кирилычъ:- батюшка!

   - Зосима! Супротивникъ ты... можно ли такъ!

   - Да вѣдь онъ... воромъ! За что?!.

   - За дѣло!

   - Всѣ мужики въ этомъ дѣлѣ виноваты... Вотъ и староста... и понятые... всѣ тѣмъ грѣшны! Стало-быть всѣ - воры! За что же меня... Ахъ, вы... по-одлыя души!

   - Бери его!- хрипло заоралъ Флегонтъ Кирилычъ.

   - Нѣтъ, постой! - рѣшительно сказалъ Зосима:- ты меня въ яму загналъ, а теперь утопить хочешь? Погоди... Какъ же такъ? За что, звѣрь, кусаешься? Пускай батюшка разсудитъ...

   - Я не судья, Зосима! - торопливо подобралъ о. Викторинъ возжи: - я, братъ, по приходу... некогда мнѣ! А ты смирись!

   О. Викторинъ тронулъ лошадь.

   - Нѣтъ ужъ вы позвольте-съ, батюшка! - кинулся къ нему Флегонтъ Кирилычъ: - сдѣлайте уважен³е, останьтесь, чтобы все по формѣ было засвидѣтельствовано...

   - Да я вѣдь не причемъ тутъ, Кириловичъ!

   - Нѣтъ, ужъ уважьте... Мы въ минуту-съ!

   Онъ опять обернулся къ мужикамъ.

   - Вы чего? Потакать ему? Бери... я отвѣчаю!

   - Зосима! Сдайся добромъ! - сгрудились десятск³е:- не подводи насъ-то подъ грѣхъ!

   - Робята! - сказалъ рѣшительно Зосима: - не подходи! Не добро затѣяли ему, змѣю, угождать! На судѣ буду отвѣчать... пущай на судъ требуетъ... А въ руки не дамся!

   - Сопротивлен³е? Староста! - закричалъ Флегонтъ Кприлычъ.- Нацѣпи значокъ... чтобы по формѣ!

   - Кобылинъ! Чепляй!

   Староста, тучный и бѣлый мужикъ, съ круглымъ, глупымъ лицомъ, нацѣпилъ значокъ и сразу сталъ храбрымъ. Онъ началъ взмахивать руками и подступать къ Зосимѣ, впереди десятскихъ.

   - Ты воевать, воинъ? Ну, ну... попробуй-ка фордыбачить... при значкѣ-то!

   На лицѣ Зосимы проступило отчаянное выражен³е. Борода его вздулась и выползла изъ-за фартука, покрывъ всю грудь, на лбу вздулись син³я жилы, глаза стали остры и впились въ противниковъ, а сквозь приподнявш³яся отъ гнѣва губы блеснули, какъ у волка, бѣлые зубы.

   - Подступись только кто... убью! - взмахнулъ онъ молотомъ.

   Этотъ вызовъ раззадорилъ мужиковъ.

   Они двинулись къ Зосимѣ.

   Тотъ отступилъ въ кузницу, озираясь, будто ища выхода, но видя, что мужики готовы окружить его, съ размаху опустилъ молотъ въ толпу. Староста присѣлъ и жалобно заголосилъ, точно запѣлъ.

   О. Викторинъ зажмурилъ глаза и, преслѣдуемый крикомъ старосты, сталъ хлестать лошадь концами возжей, торопясь поскорѣе уѣхать отъ мѣста происшеств³я. "Уб³йство... въ свидѣтели попадешь,- сновали въ головѣ его мысли,- до владыки дойдетъ... по судамъ затаскаютъ"... Онъ проскакалъ черезъ всю деревню, согнувшись въ тарантасѣ, не отвѣчая на поклоны, чувствуя одышку и сердцеб³ен³е. У послѣдней избы онъ подвернулъ къ воротамъ и тутъ только обернулся.

   Вдали по улицѣ шли безпорядочной толпой десятск³е и присоединивш³еся къ нимъ любопытные. Среди нихъ, выше всѣхъ на голову, неестественно прямо шагалъ Зосима съ руками, скрученными за спину.

   - Убилъ! - вслухъ подумалъ о. Викторинъ.

   У воротъ стоялъ въ тепломъ тулупѣ старый Вуколъ, хозяинъ избы. Вуколъ былъ такъ старъ, что сѣдая борода его давно пожелтѣла, а тѣло согнулось, будто онъ все собирался сѣсть. Въ груди у него хрипѣло, какъ въ испортившейся машинѣ,- _:и вся рѣчь его походила на безпрерывный кашель...

   - Убилъ? - говорилъ онъ:- Боже... мой! Пропадаетъ... народъ... хрестьянск³й! Лю...тыя вре...мена пришли!

   Отъ толпы отдѣлился молодой парень и бѣгомъ направился къ батюшкѣ.

   - Убилъ? - спросилъ его о. Викторинъ.

   - По значку попалъ... Богъ миловалъ! - сказалъ весело парень.- Скрутитъ его теперь Флегонтъ... давно добирался... Пѣть будемъ, батюшка?

   - Зачѣмъ пѣть-то?

   - Я думалъ ты съ молебномъ...

   - По сбору, Степанъ... Пойдемъ-ка помоги мнѣ.

   - Можно! Я теперича присяжный... Какъ тебя мужики завидятъ, такъ и кричатъ мнѣ:- бѣги, пѣвч³й, съ батюшкой подъ окнами пѣть.- Откуда, батюшка, начнемъ?

   - Да вотъ съ Вукола.

   - Вуколъ! Сыпь-ка батюшкѣ пшеницы... пудовку для почину!

   Вуколъ поползъ въ калитку, а за нимъ батюшка и пѣвч³й съ мѣшкомъ. У Вукола дворъ заросъ бурьяномъ, въ которомъ валялись черныя отъ времени бороны зубьями кверху и разбитыя телѣги съ разсохшимися колесами почти безъ спицъ. Вуколовъ амбаръ скривился, какъ самъ Вуколъ, былъ весь источенъ червями. Изъ-подъ амбара глядѣла черная съ сѣдиной собака и скалила зубы, но отъ старости лаять не могла.

   - Слава Христу... Слава Христу! - кашлялъ Вуколъ, цѣпляясь трясущимися руками за притолки двери и влѣзая при помощи пѣвчаго въ амбаръ:- отвелъ Господь отъ Зо...симы... отвелъ! Вотъ я... въ молодыхъ го...дахъ... тоже... при помѣщикахъ... дѣвочку, слышь... дочку... молоденьку... Ну, съ ру...жьемъ я...

   - Ты чего это? - прервалъ его пѣвч³й: - пшеницы развѣ нѣтъ?...

   - Просца... просца...

   - Проса возьмешь, батюшка?

   Батюшка заглянулъ въ амбаръ.

   - Пшенички бы, Вуколъ.

   - Нѣту-ка... пшенички-то! По найму... сѣю-то!.. Не самъ! Одинъ я... Померли всѣ... одинъ живу... зажился вотъ... На сѣмена только... три пудовочки... Одну-то... Флегонту... слышь... долгъ! А двѣ-то...

   - Сыпь проса!

   Вуколъ зачерпнулъ ковшомъ проса, чуть покрывавшаго полъ сусѣка и, засыпая его въ разставленный пѣвчимъ мѣшокъ, половину упустилъ на полъ. Онъ сѣлъ на край сусѣка и сталъ собирать просо горсточками и сыпать въ сусѣкъ, хрипя и кашляя:

   - Бо...ж³й даръ... просцо-то!.. Маненько его... просца-то у меня... уродилъ Богъ.

   Когда они уходили со двора, собака вылѣзла изъ-подъ амбара и безсильно лаяла имъ вслѣдъ.

   - Куда? - спросилъ батюшка на улицѣ.

   - Пойдемъ по правой сторонѣ, а потомъ по лѣвой... до Флегонта. Чай поди отдыхать будешь у Флегонта?

   - Пригласитъ такъ...

   - Какъ не пригласить! А сейчасъ къ Зосимовой бабѣ...

   Пѣвч³й взялъ возжи и пошелъ рядомъ съ тарантасомъ.

   У Зосимовой избы, смотрѣвшей изъ земли какъ черный грибъ,- у воротъ безъ воротины взадъ и впередъ ходила Зосимова баба.

   Зосимова баба была женщина изсохшая, желтая, какъ листъ въ старинномъ гербар³и. Чувствовалось при взглядѣ на нее, что когда-то она была очень красива, быть можетъ - полна, весела, здорова, съ высокой грудью и гордой поступью. Теперь отъ этой царственной прелести остался только нервный блескъ большихъ черныхъ глазъ, зло вонзившихся въ о. Викторина.

   - Чего надобно? - рѣзко спросила она, будто не узнавая его.

   - Что ты, Прасковьюшка! Аль не узнала отца духовнаго? - даже отступилъ на шагъ о. Викторинъ.- Как³е вы съ мужемъ-то... Богъ съ вами...

   Прасковья снова забѣгала у воротъ.

   - Ступай, ступай мимо! Мы не подаемъ!

   - Да ты съума сошла... Прасковья!

   - Ступай, говорю! - злобно крикнула она:- обиралы! Обирать васъ взять! А какъ заступиться... вскачь норовите!

   - Дура! Отвѣтишь ты за свои святотатственныя рѣчи!

   - А... все равно мнѣ!!

   Волосы выбились у нея изъ-подъ платка космами. Она тряслась мелкой дрожью и все ходила у воротъ,- точно натыкаясь на невидимыя препятств³я, мѣшавш³я ей куда-то идти и что-то сдѣлать... Отъ рѣзкихъ движен³й платокъ у нея съѣхалъ на затылокъ, упалъ на плечи и волосы разсыпались волнами. Она подняла высохшую руку и грозила костлявымъ кулакомъ, по направлен³ю къ деревнѣ, къ лѣсу, къ солнцу.

   - Сво-о-лочи!!.

   - Пойдемъ, братъ! - сказалъ батюшка пѣвчему.

   На пути къ слѣдующей избѣ, изъ переулка вырвалась вихремъ и наскочила на батюшку дѣвочка-подростокъ въ свѣтломъ платьѣ, съ косынкой на плечахъ, въ ботинкахъ, съ крупными чертами миловиднаго лица. Она вскрикнула, но не растерялась, метнула на батюшку бойк³й взглядъ своихъ карихъ глазъ,- и попросила благословен³я.

   - Здравствуйте, батюшка! Что пишетъ Валерьянъ Викторинычъ? Будете ему писать, поклонитесь отъ меня!

   Батюшка пришелъ въ недоумѣн³е и хотѣлъ спросить ее, чья она и откуда знаетъ сына,- но она, лукаво разсмѣявшись, быстро подхватилась и скрылась въ воротахъ Зосимовой хаты.

   - Шустра дѣвочка... Не видалъ ее раньше! - сказалъ батюшка.

   - Она только съ весны здѣсь...

   - Чья такая?

   Пѣвч³й слегка раскраснѣлся и смотрѣлъ любовнымъ взглядомъ вслѣдъ убѣжавшей.

   - Анфиса Флегонтьевна!

  

  

   Солнце взошло на полнеба.

   У батюшки въ тарантасѣ два мѣшка были уже полны и надулись какъ п³явки. Пѣвч³й усталъ, взмокъ и все чаще поглядывалъ на рѣзное крыльцо Флегонтовой избы, предвкушая угощен³е. Они переходили отъ хаты къ хатѣ, встрѣчаемые у воротъ мужиками или бабами. У иной землянки къ нимъ выходила вдова, зажимая въ подолѣ горсть сорной пшеницы.

   - Ужъ не прогнѣвайся, батюшка...

   О. Викторинъ косился на пшеницу.

   - Ты бы, вдовица честная, хоть парочку яичекъ прикинула!

   - И-и, ба-атюшка! Курочка-то одна, много ли нанесетъ...

   - А Богъ благословитъ, такъ и нанесетъ! - наставительно говорилъ о. Викторинъ.

   - Коли Онъ - батюшка - захочетъ... Конешно! А только Флегонту намеднись всѣ отнесла въ лавочку: соли да того-сего надобно...

   - То-то... соли да фасоли...

   - Нужда! Ну и отнесла... Вдова, вѣдь, мальчоночка на рукахъ. Ужъ не обезсудьте... чѣмъ богата!

   - А ты пошарь все-таки: можетъ и на насъ найдется. Кто духовнымъ подаетъ, Господь тому невидимо посылаетъ сторицею.

   Вдова томилась и безпомощно оглядывалась по сторонамъ.

   - Не обезсудьте!

   - Скупенька, вдовица! - укоризненно покачивалъ головой о. Викторинъ:- яичка жалко... а? Батюшка-то молится за васъ,- трудится, ѣдетъ десять верстъ, печется о душахъ вашихъ...

   Вдова смущенно улыбалась.

   - Ну, пойду, посмотрю не то, не снеслась ли хохлушка!

   - Поди, поди.

   Черезъ минуту, въ то время, какъ гдѣ-то все еще кричала потревоженная курица, вдова выносила только что снесенное, еще теплое и слегка выпачканное яйцо.

   Въ другомъ мѣстѣ ихъ встрѣчалъ рослый парень, сажень въ плечахъ, но худой и угрюмый, съ серьгой въ ухѣ, съ волосами, налѣзавшими на глаза, такъ что ему приходилось постоянно ихъ отбрасывать рѣзкимъ движен³емъ головы.

   - Чѣмъ благословишь, Яковъ?

   Рослый Яковъ выносилъ лукошко сорнаго овса. Батюшка жевалъ губами.

   - А пшенички развѣ нѣтъ, Яковъ? Вѣдь ты молодожонъ... хе-хе! Чать, поди, стыдно бы батюшкѣ пшенички не дать... для новаго жительства... Пошарь-ка тамъ, Яковъ... въ сусѣкѣ-то... Хе-хе!

   Яковъ оставался серьезенъ, точно онъ въ жизни никогда не улыбался. Онъ энергично откидывалъ волосы и говорилъ съ рѣзкой откровенностью, отъ которой умирали батюшкины шутки:

   - Не родилось нынче... сѣять негдѣ!

   Иная изба была высока и плотно сколочена изъ стараго лѣса. Но батюшка уже зналъ ее и говорилъ неувѣренно пѣвчему;

   - Заходить ли?

   Изба смотрѣла тусклыми окнами на солнце, но его блескъ ея не радовалъ: она походила _;на выморочный баракъ, еще полный воспоминан³й о недавнихъ стонахъ и смертной агон³и; оголенныя стропила ея крыши, черныя и изсохш³я, какъ чумныя руки, безнадежно вздымались къ небу, не грозя и не умоляя.

   - Караваевъ!

   На окликъ, раздававш³йся эхомъ въ пустой избѣ, выползалъ изъ нея тощ³й, какъ скелетъ, апатичный мужикъ, съ вялыми движен³ями и безцѣльнымъ взглядомъ.

   - Че-о? - говорилъ онъ, какъ сонный, забывая даже поздороваться и попросить благословен³я.

   - Сними шапку-то передъ батюшкой... дерево! - говорилъ пѣвч³й.

   Мужикъ механически исполнялъ приказан³е.

   - Есть, что ли, пшеница-то? Выноси!

   - Не прогнѣвайтесь!

   - Почему такъ?

   - Не сѣяно...

   - Который годъ не сѣешь-то!

   - Годъ-то? А хто его знаетъ... годъ-то! Раззоримши, извѣстно... Сѣяли! Какъ же... Семья была... все было! Теперича отощали, извѣстно... Земли... нѣту... хлѣба...

   - Айда дальше! - сердито говорилъ батюшка.

   Они шли, а мужикъ все стоялъ у воротъ, забывая идти въ избу,- и смотрѣлъ въ землю, точно въ глубинѣ ея роились тѣ смутныя грезы, къ которымъ онъ прислушивался,- загадки жизни,- для которыхъ онъ не зналъ разгадокъ...

   У Флегонтовой избы пѣвч³й съ чувствомъ самоудовлетворен³я громко и продолжительно сказалъ:

   - Т-п-пр-рр-р-у-у-у...

   Флегонтъ Кирилычъ встрѣтилъ батюшку на крыльцѣ.

   - Милости просимъ, батюшка-съ... отдохнуть, закусить, чѣмъ Богъ послалъ...

   - Можно, можно...

   - Поди притомились?

   - А то!

   - Тепленько-съ нынче! Да и безполезно самое хожден³е... толку отъ здѣшняго народу нѣтъ... голытьба-съ!

   Пѣвч³й заискивающе поддакнулъ:

   - Безштанники!

   Пока батюшка входилъ на крыльцо, Флегонтъ Кирилычъ кричалъ работникамъ, чтобы они выносили батюшкѣ что приказано. Одинъ работникъ вынесъ громадную пудовку пшеницы, насыпанной съ верхомъ. Онъ несъ ее въ обхватъ, кряхтя.

   "Пуда два будетъ!" - подумалъ батюшка.

   Пѣвч³й почтительно снялъ шапку.

   Когда пшеницу ссыпали въ мѣшокъ, мѣшокъ съ шумомъ вздохнулъ, распухъ и ужъ не хотѣлъ умѣщаться въ тарантасѣ съ другими мѣшками, словно стыдясь ихъ плебейскаго сосѣдства, такъ что его пришлось положить въ задокъ на сѣно.

   Другой работникъ вынесъ подъ мышкой баранью ногу, а въ рукахъ связанную и отчаянно кричавшую утку.

   - Ножку для васъ, батюшка! - посмѣивался Флегонтъ Кирилычъ:- чтобы по приходу безъ устали ходить-съ... А уточку - матушкѣ... въ гости къ намъ летать-съ!

   Батюшка, посмѣиваясь, проходилъ въ избу, говоря по пути пѣвчему:

   - Прилежный человѣкъ!

   Изба была просторна, чиста, свѣтла, на двѣ половины.

   Въ первой половинѣ,- опрятной кухнѣ,- встрѣтила батюшку скромная, болѣзненная женщина, съ испуганнымъ взглядомъ и несмѣлой рѣчью.

   - Лизета! - сказала она, попросивъ благословен³я, при чемъ руки у нея сильно дрожали:- поцѣлуй у батюшки ручку.

   Лизета, ширококостная, неуклюже-сложенная дѣвица съ лѣнивымъ, плоскимъ лицомъ и точно съ подушками на груди за платьемъ, сказала оттопыривъ губы:

   - Что ужъ это, мамаша, какъ вы выражаетесь!

   Шумя накрахмаленными юбками, наскоро одѣтыми для пр³ема батюшки и ослѣпляя его краснымъ цвѣтомъ платья, напоминавшаго мѣшокъ, передѣланный въ капотъ,- Лизета слегка коснулась губами батюшкиной руки и потомъ горячо ее пожала, считая это за утонченный пр³емъ городского этикета.

   - Пожалуйте, батюшка, въ гостиную!

   Комната, которую Лизета назвала "гостиною",- была оклеена синими обоями; на окнахъ висѣли кисейныя занавѣски; на стѣнахъ портреты Царствующихъ Особъ, военныхъ разнаго зван³я, карточки хозяина и его семейства въ разныхъ видахъ. Вдоль стѣнъ стояли вѣнск³е стулья, столики, крытые вязаными скатертями; въ углу - этажерка съ книгами, межъ которыми бросался въ глаза "сводъ законовъ"; въ простѣнкѣ распространялся неуклюж³й, но обширный клеенчатый диванъ; надъ нимъ картина "вечеръ въ Малоросс³и" и въ золоченой рамѣ большой портретъ генерала Турникетова, пожилого человѣка съ красивымъ и гордымъ лицомъ. Передъ диваномъ краснаго дерева столъ на толстой лапѣ, упиравшейся въ ярко-красный коверъ, былъ уже уставленъ винами и закусками, окружавшими весело кипѣвш³й самоваръ.

   Батюшка потеръ руки.

   Онъ уже забылъ-было и помолиться, смотря заискрившимися глазами на яства, но спохватился и усердно покрестился, низко кланяясь, на иконы въ серебряныхъ и золоченыхъ ризахъ, передъ которыми, свѣтясь, ярко зеленѣла большая лампада. Потомъ онъ сѣлъ на диванъ. Пѣвч³й смотрѣлъ въ комнату, широко улыбаясь, но не рѣшаясь войти.

   - Ты, Степанъ Макаровичъ, того,- сказалъ ему Флегонтъ Кирилычъ, быстро входя въ комнату:- присядь ужъ тамъ въ кухонкѣ... хозяюшка угоститъ.

   Пѣвч³й разочарованно повелъ носомъ и губами, и сѣлъ въ кухнѣ къ столу, затая обиду.

   Лизета разливала чай, смущая батюшку шумомъ юбокъ.

   - Пожалуйте, батюшка-съ! - угощалъ Флегонтъ Кирилычъ: - передъ чайкомъ-то! Согласно усмотрѣн³я! Вотъ малоросс³йская... очень полезный напитокъ! Вотъ К