Гайдар Аркадий Петрович - Военная тайна

тка пошла к себе. Распахнув дверь, она увидела, что, ухватившись за спинку кровати, Алька стоит на подушке и смотрит широко открытыми, но еще сонными глазами.

   - Что это? - спросил он тревожным полушепотом.

   - Спи, Алька, спи! - быстро ответила Натка, укладывая его в постель. - Это ничего... Это твой папа поправляет беду.

   - А, папа... - уже закрывая глаза, с улыбкой повторил Алька и почти тотчас же заснул.

   Ребята-октябрята были самым дружным народом в отряде. Держались они всегда стайкой: петь так петь, играть так играть. Даже реву задавали они и то не поодиночке, а сразу целым хором, как это было на днях, когда их не взяли на экскурсию в горы.

   К полудню Натка увела их на поляну, к сосновой роще, потому что звеньевой октябрят Роза Ковалева была в этот день помощником дежурного по лагерю.

   Едва только Натка опустилась на траву, как октябрята с криком бросились занимать места поближе и быстро раскинулись вокруг нее веселой босоногой звездочкой.

   - Расскажи, Натка!

   - Почитай, Натка!

   - Покажи картинки!

   - Спой, Натка! - на все голоса закричали октябрята, протягивая ей книжки, картинки и даже неизвестно для чего подсовывая прорванный барабан и сломанное чучело полинялой бесхвостой птицы.

   - Расскажи, Натка, интересное, - попросил обиженно октябренок Карасиков. - А то вчера Роза обещала рассказать интересное, а сама рассказала, как мыть руки да чистить зубы. Разве же это интересное?

   - Расскажи, Натка, сказку, - попросила синеглазая девчурка и виновато улыбнулась.

   - Сказку? - задумалась Натка. - Я что-то не знаю сказок. Или нет... я расскажу вам Алькину сказку. Можно? - спросила она у насторожившегося Альки.

   - Можно, - позволил Алька, горделиво посматривая на притихших октябрят.

   - Я расскажу Алькину сказку своими словами. А если я что-нибудь позабыла или скажу не так, то пусть он меня поправит. Ну вот, слушайте!

  

   В те дальние-дальние годы, когда только что отгремела по всей стране война, жил да был Мальчиш-Кибальчиш.

   В ту пору далеко прогнала Красная Армия белые войска проклятых буржуинов, и тихо стало на тех широких полях, на зеленых лугах, где рожь росла, где гречиха цвела, где среди густых садов да вишневых кустов стоял домишко, в котором жил Мальчиш, по прозванию Кибальчиш, да отец Мальчиша, да старший брат Мальчиша, а матери у них не было.

   Отец работает - сено косит. Брат работает - сено возит. Да и сам Мальчиш то отцу, то брату помогает или просто с другими мальчишами прыгает да балуется.

   Гоп!.. Гоп!.. Хорошо! Не визжат пули, не грохают снаряды, не горят деревни. Не надо от пуль на пол ложиться, не надо от снарядов в погреба прятаться, не надо от пожаров в лес бежать. Нечего буржуинов бояться. Некому в пояс кланяться. Живи да работай - хорошая жизнь!

   Вот однажды - дело к вечеру - вышел Мальчиш-Кибальчиш на крыльцо. Смотрит он - небо ясное, ветер теплый, солнце к ночи за Черные Горы садится. И все бы хорошо, да что-то нехорошо. Слышится Мальчишу, будто то ли что-то гремит, то ли что-то стучит. Чудится Мальчишу, будто пахнет ветер не цветами с садов, не медом с лугов, а пахнет ветер то ли дымом с пожаров, то ли порохом с разрывов. Сказал он отцу, а отец усталый пришел.

   - Что ты? - говорит он Мальчишу. - Это дальние грозы гремят за Черными Горами. Это пастухи дымят кострами за Синей Рекой, стада пасут да ужин варят. Иди, Мальчиш, и спи спокойно.

   Ушел Мальчиш. Лег спать. Но не спится ему - ну, никак не засыпается. Вдруг слышит он на улице топот, у окон - стук. Глянул Мальчиш-Кибальчиш, и видит он, стоит у окна всадник. Конь - вороной, сабля - светлая, папаха - серая, а звезда - красная.

   - Эй, вставайте! - крикнул всадник. - Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь далекую Красную Армию.

   Так сказал эти тревожные слова краснозвездный всадник и умчался прочь. А отец Мальчиша подошел к стене, снял винтовку, закинул сумку и надел патронташ.

   - Что же, - говорит старшему сыну, - я рожь густо сеял - видно, убирать тебе много придется. Что же, - говорит он Мальчишу, - я жизнь круто прожил, и пожить за меня спокойно, видно, тебе, Мальчиш, придется.

   Так сказал он, крепко поцеловал Мальчиша и ушел. А много ему расцеловываться некогда было, потому что теперь уже всем и видно и слышно было, как гудят за лугами взрывы и горят за горами зори от зарева дымных пожаров...

   - Так я говорю, Алька? - спросила Натка, оглядывая притихших ребят.

   - Так... так, Натка, - тихо ответил Алька и положил свою руку на ее загорелое плечо.

   - Ну вот... День проходит, два проходит. Выйдет Мальчиш на крыльцо: нет... не видать еще Красной Армии. Залезет Мальчиш на крышу. Весь день с крыши не слезает. Нет, не видать. Лег он к ночи спать. Вдруг слышит он на улице топот, у окошка - стук. Выглянул Мальчиш: стоит у окна тот же всадник. Только конь худой да усталый, только сабля погнутая, темная, только папаха простреленная, звезда разрубленная, а голова повязанная.

   - Эй, вставайте! - крикнул всадник. - Было полбеды, а теперь кругом беда. Много буржуинов, да мало наших. В поле пули тучами, по отрядам снаряды тысячами. Эй, вставайте, давайте подмогу!

   Встал тогда старший брат, сказал Мальчишу:

   - Прощай, Мальчиш... Остаешься ты один... Щи в котле, каравай на столе, вода в ключах, а голова на плечах... Живи как сумеешь, а меня не дожидайся.

   День проходит, два проходит. Сидит Мальчиш у трубы на крыше и видит Мальчиш, что скачет издалека незнакомый всадник.

   Доскакал всадник до Мальчиша, спрыгнул с коня и говорит:

   - Дай мне, хороший Мальчиш, воды напиться. Я три дня не пил, три ночи не спал, три коня загнал. Узнала Красная Армия про нашу беду. Затрубили трубачи во все сигнальные трубы. Забили барабанщики во все громкие барабаны. Развернули знаменосцы боевые знамена. Мчится и скачет на помощь вся Красная Армия. Только бы нам, Мальчиш, до завтрашней ночи продержаться.

   Слез Мальчиш с крыши, принес напиться. Напился гонец и поскакал дальше.

   Вот приходит вечер, и лег Мальчиш спать. Но не спится Мальчишу - ну, какой тут сон?

   Вдруг он слышит на улице шаги, у окошка - шорох. Глянул Мальчиш и видит, стоит у окна все тот же человек. Тот, да не тот: и коня нет - пропал конь, и сабли нет - сломалась сабля, и папахи нет - слетела папаха, да и сам-то стоит - шатается.

   - Эй, вставайте! - закричал он в последний раз. - И снаряды есть, да стрелки побиты. И винтовки есть, да бойцов мало. И помощь близка, да силы нету. Эй, вставайте, кто еще остался! Только бы нам ночь простоять да день продержаться.

   Глянул Мальчиш-Кибальчиш на улицу: пустая улица. Не хлопают ставни, не скрипят ворота - некому вставать. И отцы ушли, и братья ушли - никого не осталось.

   Только видит Мальчиш, что вышел из ворот один старый дед во сто лет. Хотел дед винтовку поднять, да такой он старый, что не поднимет. Хотел дед саблю нацепить, да такой он слабый, что не нацепит.

   Сел тогда дед на завалинку, опустил голову и заплакал.

   - Так я говорю, Алька? - спросила Натка, чтобы перевести дух, и оглянулась.

   Уже не одни октябрята слушали эту Алькину сказку.

   Кто его знает, когда подползло бесшумно все пионерское Иоськино звено. И даже башкирка Эмине, которая только едва понимала по-русски, сидела задумавшаяся и серьезная. Даже озорной Владик, который лежал поодаль, делая вид, что он не слушает, на самом деле слушал, потому что лежал тихо, ни с кем не разговаривая и никого не задевая.

   - Так, Натка, так... Еще лучше, чем так, - ответил Алька, подвигаясь к ней еще поближе.

   - Ну вот... Сел на завалинку старый дед, опустил голову и заплакал.

   Больно тогда Мальчишу стало. Выскочил тогда Мальчиш-Кибальчиш на улицу и громко-громко крикнул:

   - Эй же вы, мальчиши, мальчиши-малыши! Или нам, мальчишам, только в палки играть да в скакалки скакать? И отцы ушли, и братья ушли. Или нам, мальчишам, сидеть дожидаться, чтоб буржуины пришли и забрали нас в свое проклятое буржуинство?

   Как услышали такие слова мальчиши-малыши, как заорут они на все голоса! Кто в дверь выбегает, кто в окно вылезает, кто через плетень скачет.

   Все хотят идти на подмогу. Лишь один Мальчиш-Плохиш захотел идти в буржуинство. Но такой был хитрый этот Плохиш, что никому ничего он не сказал, а подтянул штаны и помчался вместе со всеми, как будто бы на подмогу.

   Бьются мальчиши от темной ночи до светлой зари. Лишь один Плохиш не бьется, а все ходит да высматривает, как бы это буржуинам помочь. И видит Плохиш, что лежит за горкой громада ящиков, а спрятаны в тех ящиках черные бомбы, белые снаряды да желтые патроны. "Эге, - подумал Плохиш, - вот это мне и нужно".

   А в это время спрашивает Главный Буржуин у своих буржуинов:

   - Ну что, буржуины, добились вы победы?

   - Нет, Главный Буржуин, - отвечают буржуины, - мы отцов и братьев разбили, и совсем была наша победа, да примчался к ним на подмогу Мальчиш-Кибальчиш, и никак мы с ним все еще не справимся.

   Очень удивился и рассердился тогда Главный Буржуин, и закричал он грозным голосом:

   - Может ли быть, чтобы не справились с Мальчишем? Ах вы, негодные трусищи-буржуищи! Как это вы не можете разбить такого маловатого? Скачите скорей и не возвращайтесь назад без победы.

   Вот сидят буржуины и думают: что же это такое им сделать? Вдруг видят: вылезает из-за кустов Мальчиш-Плохиш и прямо к ним.

   - Радуйтесь! - кричит он им. - Это все я, Плохиш, сделал. Я дров нарубил, я сена натащил, и зажег я все ящики с черными бомбами, с белыми снарядами да с желтыми патронами. То-то сейчас грохнет!

   Обрадовались тогда буржуины, записали поскорее Мальчиша-Плохиша в свое буржуинство и дали ему целую бочку варенья да целую корзину печенья.

   Сидит Мальчиш-Плохиш, жрет и радуется.

   Вдруг как взорвались зажженные ящики! И так грохнуло, будто бы тысячи громов в одном месте ударили и тысячи молний из одной тучи сверкнули.

   - Измена! - крикнул Мальчиш-Кибальчиш.

   - Измена! - крикнули все его верные мальчиши.

   Ну тут из-за дыма и огня налетела буржуинская сила, и скрутила и схватила она Мальчиша-Кибальчиша.

   Заковали Мальчиша в тяжелые цепи. Посадили Мальчиша в каменную башню. И помчались спрашивать: что же с пленным Мальчишем прикажет теперь Главный Буржуин делать?

   Долго думал Главный Буржуин, а потом придумал и сказал:

   - Мы погубим этого Мальчиша. Но пусть он сначала расскажет нам всю их Военную Тайну. Вы идите, буржуины, и спросите у него:

   - Отчего, Мальчиш, бились с Красной Армией Сорок Царей да Сорок Королей, бились, бились, да только сами разбились?

   - Отчего, Мальчиш, и все тюрьмы полны, и все каторги забиты, и все жандармы на углах, и все войска на ногах, а нет нам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь?

   - Отчего, Мальчиш, проклятый Кибальчиш, и в моем Горном Буржуинстве, и в другом - Равнинном Королевстве, и в третьем - Снежном Царстве, и в четвертом - Знойном Государстве в тот же день в раннюю весну и в тот же день в позднюю осень на разных языках, но те же песни поют, в разных руках, но те же знамена несут, те же речи говорят, то же думают и то же делают?

   Вы спросите, буржуины:

   - Нет ли, Мальчиш, у Красной Армии военного секрета?

   И пусть он расскажет секрет.

   - Нет ли у наших рабочих чужой помощи?

   И пусть он расскажет, откуда помощь.

   - Нет ли, Мальчиш, тайного хода из вашей страны во все другие страны, по которому, как у вас кликнут, так у нас откликаются, как у вас запоют, так у нас подхватывают, что у вас скажут, над тем у нас задумаются?

   Ушли буржуины, да скоро назад вернулись:

   - Нет, Главный Буржуин, не открыл нам Мальчиш-Кибальчиш Военной Тайны. Рассмеялся он нам в лицо.

   - Есть, - говорит он, - и могучий секрет у крепкой Красной Армии. И когда б вы ни напали, не будет вам победы.

   - Есть, - говорит, - и неисчислимая помощь, и, сколько бы вы в тюрьмы ни кидали, все равно не перекидаете, и не будет вам покоя ни в светлый день, ни в темную ночь.

   - Есть, - говорит, - и глубокие тайные ходы. Но сколько бы вы ни искали, все равно не найдете. А и нашли бы, так не завалите, не заложите, не засыплете. А больше я вам, буржуинам, ничего не скажу, а самим вам, проклятым, и ввек не догадаться.

   Нахмурился тогда Главный Буржуин и говорит:

   - Сделайте же, буржуины, этому скрытному Мальчишу-Кибальчишу самую страшную Муку, какая только есть на свете, и выпытайте от него Военную Тайну, потому что не будет нам ни житья, ни покоя без этой важной Тайны.

   Ушли буржуины, а вернулись теперь они не скоро. Идут и головами покачивают.

   - Нет, - говорят они, - начальник наш Главный Буржуин. Бедный стоял он, Мальчиш, но гордый, и не сказал он нам Военной Тайны, потому что такое уж у него твердое слово. А когда мы уходили, то опустился он на пол, приложил ухо к тяжелому камню холодного пола, и, ты поверишь ли, о Главный Буржуин, улыбнулся он так, что вздрогнули мы, буржуины, и страшно нам стало, что не услышал ли он, как шагает по тайным ходам наша неминучая погибель?..

   - Это не по тайным... это Красная Армия скачет! - восторженно крикнул не вытерпевший октябренок Карасиков.

   И он так воинственно взмахнул рукой с воображаемой саблей, что та самая девчонка, которая еще недавно, подскакивая на одной ноге, безбоязненно дразнила его "Карасик-ругасик", недовольно взглянула на него и на всякий случай отодвинулась подальше.

   Тут Натка оборвала рассказ, потому что издалека раздался сигнал к обеду.

   - Досказывай, - повелительно произнес Алька, сердито заглядывая ей в лицо.

   - Досказывай, - убедительно произнес раскрасневшийся Иоська. - Мы за это быстро построимся.

   Натка оглянулась. Никто из ребятишек не поднимался. Она увидела много-много ребячьих голов - белокурых, темных, каштановых, золотоволосых. Отовсюду на нее смотрели глаза - большие, карие, как у Альки, ясные, васильковые, как у той синеглазой, что попросила сказку, узкие, черные, как у Эмине, и много-много других глаз - обыкновенно веселых и озорных, а сейчас задумчивых и серьезных.

   - Хорошо, ребята, я доскажу.

   ...- И стало нам страшно, Главный Буржуин, что не услышал ли он, как шагает по тайным ходам наша неминучая погибель?

   - Что это за страна? - воскликнул тогда удивленный Главный Буржуин. - Что же это такая за непонятная страна, в которой даже такие малыши знают Военную Тайну и так крепко держат свое твердое слово? Торопитесь же, буржуины, и погубите этого гордого Мальчиша. Заряжайте же пушки, вынимайте сабли, раскрывайте наши буржуинские знамена, потому что слышу я, как трубят тревогу наши сигнальщики и машут флагами наши махальщики. Видно, будет у нас сейчас не легкий бой, а тяжелая битва.

   - И погиб Мальчиш-Кибальчиш... - произнесла Натка.

   При этих неожиданных словах лицо у октябренка Карасикова сделалось вдруг печальным, растерянным, и он уже не махал рукой. Синеглазая девчурка нахмурилась, а веснушчатое лицо Иоськи стало злым, как будто его только что обманули или обидели. Ребята заворочались, зашептались, и только Алька, который знал уже эту сказку, один сидел спокойно.

   - Но... видели ли вы, ребята, бурю? - громко спросила Натка, оглядывая приумолкших ребят. - Вот так же, как громы, загремели боевые орудия. Так же, как молния, засверкали огненные взрывы. Так же, как ветры, ворвались конные отряды, и так же, как тучи, пронеслись красные знамена. Это так наступала Красная Армия.

   А видели ли вы проливные грозы в сухое и знойное лето? Вот так же, как ручьи, сбегая с пыльных гор, сливались в бурливые, пенистые потоки, так же при первом грохоте войны забурлили в Горном Буржуинстве восстания, и откликнулись тысячи гневных голосов и из Равнинного Королевства, и из Снежного Царства, и из Знойного Государства.

   И в страхе бежал разбитый Главный Буржуин, громко проклиная эту страну с ее удивительным народом, с ее непобедимой армией и с ее неразгаданной Военной Тайной.

   А Мальчиша-Кибальчиша схоронили на зеленом бугре у Синей Реки. И поставили над могилой большой красный флаг.

  

   Плывут пароходы - привет Мальчишу!

   Пролетают летчики - привет Мальчишу!

   Пробегут паровозы - привет Мальчишу!

   А пройдут пионеры - салют Мальчишу!

  

   Вот вам, ребята, и вся сказка.

  

   ...Рано утром, когда большая вода уже схлынула, к Сергею подбежал десятник Дягилев. Он запыхался и оттолкнул старика татарина, который тихо и бестолково жаловался Сергею на то, что его обсчитали:

   - Нет, вы подумайте! Ну и народ! Головы им рвать надо... Где Шалимов? Скажите, Сергей Алексеевич, чтобы этого черта Шалимова сейчас же сюда позвали.

   - Зачем черта? Зачем ругаешься? - раздался из-за кустов равнодушный голос Шалимова. - Ты дело говори, а то кричит-пищит, как петух под лисицей. Ну, на что тебе нужен Шалимов?

   - Ночью замок сорвали, - плачущим голосом объяснил Дягилев. - Начисто. Вместе с пробоем. Ружье украли, двустволку. Шкатулка запертая стояла. В ней шестьдесят рублей казенных денег, документы, ведомости, расписки. Что же это такое, Сергей Алексеевич? - недоуменно разводя руками, спросил Дягилев.

   И, обернувшись к кучке насторожившихся татар, он погрозил кулаком.

   - Зачем кулаком махаешь? - все так же невозмутимо переспросил Шалимов. - Воры есть русские, воры есть татары. Всякие есть воры. Зачем, пустой человек, зря кулаком махать?

   Шалимов сердито вздернул брови и укоризненно добавил:

   - Вон татары землю копают, а вон твой русский идет, водки напился. Разве хороший человек в утра напивается?

   И точно, подошел вдрызг пьяный дядек и, неуклюже погрозив Шалимову, бессмысленно рассмеялся.

   - Спать, спать иди! - ловко выпирая пьяного, прикрикнул смутившийся Дягилев. - И что за народ! Что за народ! - скороговоркой докончил он и беспомощно махнул рукой.

   Сергей приказал рыть к скату метровую канаву и рубить крепежные стойки. Он обернулся, отыскивая того старика, который жаловался, что его обсчитали, но старика уже нигде не было. Тогда вместе с Дягилевым он пошел вниз, к дощатому бараку, где помещалась десятниковская конторка.

   Рассерженный Дягилев ругал теперь и русских, и татар, и всех, кого попало.

   - Как хотите, Сергей Алексеевич, а работать я, право, не согласен. Пусть Шалимов остается. Мотаешься, мотаешься... Всюду ругань, всем не так. А тут еще вон что!

   Ни дягилевской двустволки, ни шестидесяти рублей Сергею не было жалко, но он крепко досадовал, что вместе с денежной шкатулкой пропали ведомости и документы.

   Он приказал заявить в милицию, а сам, протирая сонные глаза, вышел из барака.

   По пути на первый участок Сергей опять увидел все того же пьяного. Пьяный этот стоял, прислонившись к выступу, и нескладно пел про субботу и про день ненастный, когда нельзя в поле работать. Сергей хотел подойти и спросить, что за беда и почему человек напился спозаранку. Но пьяный тут же свалился под кусты и заснул.

   На первом участке работа шла своим чередом. Здесь молодой вихрастый бригадир огорченно рассказывал, что сто восемьдесят метров желоба уже проложено и что было бы больше, да, опасаясь прорыва воды, всю ночь они перетаскивали материалы в гору.

   Сергей пообещал прислать от Дягилева пару лошадей и десяток чернорабочих.

   Выбравшись на берег под горячее солнце, Сергей почувствовал, что ему крепко хочется спать, но надо было еще повидать Альку. Из-за Альки он взял этот отпуск. Из-за Альки он согласился проследить за работами по прокладке водопровода. И все-таки с Алькой приходилось встречаться ему редко. Сама работа была пустяковая. Но все что-то не ладилось. Например, совсем недавно, перед его приездом, пропало сорок лопат. И вовсе уж бестолково вынули двести кубометров земли не оттуда, откуда было надо.

   Сергей наскоро выкупался, вымыл грязные сапоги, одернул помятый френч и пошел к лагерю.

  

   За обедом звеньевой Иоська спросил у Владика, почему тот вчера не был ни на спортивном кружке, ни на отрядной площадке.

   Насторожившийся Владик открыл рот, чтобы сразу соврать, будто бы он работал в мастерской. Но тут, как назло, раздавая мороженое, подошел дежурный по столу пионер Башкатов, а при нем никак нельзя было соврать, потому что он сам вчера в мастерской был за старшего.

   Чтобы замять разговор, Владик быстро повернулся и как бы нечаянно опрокинул Иоськину вазочку с мороженым. Но это вышло неловко, и всем было видно, что опрокинул Владик нарочно.

   - Хулиган! - рассердился Иоська и быстро выхватил из рук Башкатова то мороженое, которое Башкатов протягивал Владику.

   Все рассмеялись, а Владик рванул вазочку, и мороженое плюхнулось в салатник.

   Поднялся шум, чуть не драка, а кончилось тем, что подошел дежурный по лагерю и Владика с позором выставили из-за стола.

   Обозленный Владик показал Иоське кулак и тотчас же ушел прочь.

   Сразу же после обеда Натка отправилась к берегу, в штаб. Там на сегодня был назначен совет вожатых - готовились к общелагерному костру третьей смены, который был назначен на послезавтра.

   Во время перерыва Алеша Николаев спросил:

   - Что это, Шегалова, ребята сегодня все время гудят, спорят... Сказка, сказка... Я что-то ничего не понял. Про что ты им рассказывала?

   - Сказку, Алеша, рассказывала. Хорошая сказка.

   - Отчего вздумалось тебе рассказывать сказку? Ну, рассказала бы что-нибудь про настоящее. Вот, например, читала ты, опять пионер предотвратил железнодорожное крушение? Взяла бы и рассказала.

   - Рассказала уже, - рассмеявшись, ответила Натка. - Ну, говорят, шел, ну, увидел, что у рельсы гайка развинтилась, ну, побежал и сказал сторожу. Это что! Так и каждый из нас обязательно сделал бы. А ты вот послушай... "Заковали Мальчиша в тяжелые цепи. Посадили Мальчиша в каменную башню. И помчались спрашивать: что же теперь Главный Буржуин прикажет с пленным Мальчишем делать?"

   - Черт тебя знает, что ты городишь, Натка! - перебил ее Алеша. - Какой Главный Буржуин? Кого заковали?

   - Мальчиша заковали! - настойчиво повторила Натка. И тотчас же успокоила: - А про крушение я еще раз обязательно расскажу. Сама знаю... транспорт, грузопотоки... Первый год, что ли? - И, неожиданно улыбнувшись, она повторила: - "Плывут пароходы - привет Мальчишу! Бегут паровозы - привет Мальчишу!" Это тебе что! Не транспорт, что ли? А пройдут. Алеша, пионеры - салют Мальчишу! Эх ты... гайка! - рассмеявшись, закончила Натка, и, схватив Алешу за руку, она потащила его на крыльцо, мимо которого шумно волокли на площадку новый огромный плакат.

  

   После совещания Натка вспомнила, что еще не готовы к празднику костюмы для отрядных танцорок. На складе она выбрала охапку ярких лоскутьев, связку разноцветных лент и сверток глянцевой бумаги.

   Чтобы не возвращаться круговой дорогой, она прошла напрямик. Но вышло не совсем ладно. Кустарник вскоре сомкнулся так плотно, что Натке приходилось поминутно останавливаться, а бесчисленные случайные тропки петляли и разбегались совсем не туда, куда было надо.

   Вдруг что-то больно царапнуло пониже колена. Натка охнула и увидела, что это колючая проволока.

   - Я вас, бездельники! Я вот вас хворостиной! - раздался грозный голос.

   Кусты за изгородью раздвинулись, и перед Наткой оказался распоясанный, босоногий Гейка.

   Увидав нагруженную поклажей Натку, Гейка сконфузился и, насупившись, объяснил:

   - Сторож в баню пошел, а ребятишки в сад лазят. Груши еще вовсе зеленые, твердые - кабан не раскусит. Все равно лезут. Вечор двоих ваших поймал. "Стыдно! - говорю. - Вас, голоштанных, и пирожными кормят и морожеными. Всякие вам повара, доктора, а вы вон что!" По-настоящему надо бы их крапивой, да вижу - скраснели. Такие негодники! Отобрал я у них зеленые груши, дал по спелому яблоку. Все одно стоят и молчат. "Ладно, - говорю им, - бегите. Эх вы... босоногая диктатура!"

   Гейка улыбнулся. Он показал Натке дорогу, постоял, глядя ей вслед, и, все еще продолжая чему-то улыбаться, с шумом исчез за кустами.

   Натка взобралась на бугор, нырнула в орешник и, услышав голоса, раздвинула ветви. Перед ней оказалась небольшая обрывистая поляна, и здесь, не дальше чем в десяти шагах, лежали Сергей и Алька.

   Конечно, надо было незаметно отойти, но как назло концы цветных лоскутьев запутались в колючках, и теперь Натка стояла, боясь шелохнуться, чтобы не заметили и не подумали, будто она прячется нарочно.

   - Папка, - предложил Алька, - знаешь, давай споем нашу любимую песню. То ты уедешь, то ты приедешь, а мы не поем да не поем.

   - Спой лучше один, Алька. Я ночью на работе сто раз кричал, ругался, и у меня горло охрипло.

   - А ты бы без крику, - посоветовал Алька. - Ну давай начинай, и я тоже.

   Это была хорошая песня. Это была песня о заводах, которые восстали, об отрядах, которые, шагая в битву, смыкались все крепче и крепче, и о героях-товарищах, которые томились в тюрьмах и мучились в холодных застенках.

   И странно: теперь, когда на пустой полянке смешной октябренок Алька, подергивая отца за рукав и покачивая в такт головой, звонко распевал эту замечательную песню, вдруг показалось Натке, что все хорошо и что работать ей весело.

   Вот-вот, поднимая ребят, ударит колокол, и с шумом, с визгом сорвется с постелей весь ее неугомонный отряд. А Владик с Толькой, вероятно, уже и так проснулись и в ожидании сигнала ерзают, сорванцы, по койкам и, конечно, мешают другим спать.

   "А много нашего советского народа вырастает", - прислушиваясь к песне, подумала Натка. Выдергивая зацепившийся лоскут, она обломала ветку и испуганно притихла.

   - Папка, - заглядывая Сергею в лицо, спросил Алька, - отчего это, когда мы поем "Заводы, вставайте" и "шеренги смыкайте", то все хорошо и хорошо. А вот как допоем до "товарищей в тюрьмах, в застенках холодных", то ты всегда лежишь и глаза жмуришь.

   - Отчего же всегда? - ответил Сергей. - Солнце в глаза светит, оттого и жмурю.

   - А когда луна? - помолчав немного, переспросил Алька.

   - А когда луна, то от луны. Вот какой ты чудак, Алька!

   - А когда ни солнце, ни звезды, ни луна? - громко и уже настойчиво повторил Алька. - Я и сам знаю почему.

   Он вскочил, протянул руку, показывая куда-то под обрыв, вниз, на серые камни. Молча взглянул на отца и быстро поднял руку, точно отдавая салют чему-то такому, чего удивленная Натка так и не смогла увидеть.

   Натка подвинулась. Из-под ее ног с шумом покатились камешки. Алька обернулся, и теперь Натке уже не оставалось ничего, кроме как спрыгнуть навстречу.

   - Это и есть она самая! - закричал Алька, глядя на запутавшуюся в цветных лентах и лоскутьях девушку.

   - Наташа? - догадался Сергей.

   - Я и есть самая, - подтвердила Натка.

   - Ну, что Алька?

   - Бегает, балуется. Такой... - Натка запнулась, - такой малыш. Не дергай, Алька, за ленты. Мы из них к празднику Эмине костюм сделаем. Вы еще с нею не поссорились?

   - Нет, не поссорились, - ответил Алька. - Это мы с Васькой Бубякиным уже подрались. Он берет, а я не даю. Он говорит: дай! А я - не дам. Он меня - раз. А я его - раз, раз тоже. Только мы уже опять два раза помирились.

   И, обернувшись к отцу, Алька объяснил:

   - Эмине - это маленькая девчонка такая веселая... башкирка. Сегодня плаксун Карасиков стал реветь: муу! муу! Она подпрыгнула, хохочет, скачет около него на одной ноге да по-башкирскому дразнится: тыр-быр-тыр, бур-тыр-тыр... Да быстро так, а сама все скачет, скачет. Очень хорошая башкирка. Только боится, когда ее за пятки схватишь: орет на всю палату.

   Издалека загудел сигнальный колокол. Натка заторопилась:

   - Алька ко мне? Или вы его с собой возьмете?

   - Нет, не с собою, - ответил, поднимаясь, Сергей. - Пойду отдохну, потом к озеру, а с утра в Ялту. Ну, бегите. Значит, послезавтра увидимся.

   - Обязательно послезавтра, - приказал Алька. - Вечером будет костер, музыка, а потом... Нет, лучше не скажу. Придешь, тогда сам увидишь.

   Они убежали.

   Сергей постоял, подошел к обрыву, куда только что молча показывал Алька. Он поглядел вниз и тоже улыбнулся, как будто бы и он что-то видел там, меж глыбами серого, влажного камня.

   Потом он свистнул, одернул ремень и зашагал вниз, на ходу припоминая, что надо послать на первый участок обещанных лошадей и надо разыскать того старика татарина, который жаловался, что его обсчитали.

   Бригадиру Шалимову Сергей верил не очень.

  

   На другой день, сразу же после завтрака, Тольку Шестакова отослали за краской на нижний склад. Толька подмигнул Владику, чтобы Владик подождал.

   Но на складе, как нарочно, пришлось долго стоять в очереди. Все отряды спешно заканчивали предпраздничные работы. То и дело подбегали гонцы и требовали проволоки, шпагата, бумаги, краски, кумачу, фонарей, свечей, гвоздей. Все торопились, и всем было некогда.

   Когда Толька наконец вернулся в отряд, оказалось, что куда-то исчез Владик.

   Толька носился туда и сюда, рыскал по всем углам и до того намозолил всем глаза, что Натка засадила его приколачивать мелкими гвоздиками золотую каемку по краям пятиконечной звезды.

   Едва Толька уселся, как откуда-то вынырнул Владик, который никуда далеко не уходил, а нарочно, чтобы дождаться друга, прошмыгнул вне очереди принимать ванну.

   С досады и чтобы поскорее им освободиться, Владик тоже вызвался приколачивать гвоздики. Но хитрая Натка сразу смекнула, что от такой работы толку будет мало, и, всучив Владику целую кипу маленьких флажков, приказала тащить их вниз и сдать дежурному по главной лагерной площадке.

   В другое время Владик обязательно заспорил бы, но сейчас это было невыгодно: ему нужно было казаться послушным.

   Сердито глянув на Тольку, он спокойно вышел, а очутившись за дверью, напролом через кустарник, через ручейки и овражки он помчался вниз, чтобы поскорей вернуться и, пользуясь предпраздничной суматохой, убежать с Толькой к развалинам старых башен.

   Однако, когда взмокший Владик вернулся, Тольку он не застал. Оказывается, сразу же после ухода Владика Натка выругала Тольку за то, что он криво забивает гвоздики, и турнула его прочь. А обрадованный Толька тотчас же ринулся догонять Владика, но не напролом, а мимо сада, через мостик и дальше по тропке.

   "Вот еще напасть!" - подумал огорченный Владик и сгоряча дал подзатыльник подвернувшемуся черкесёнку Ингулову. Но тут на помощь Ингулову выглянул здоровенный пионер, кубанец Лыбатько, и Владику пришлось уносить ноги подальше.

   На поляне, под кипарисами, злой и усталый Владик наткнулся на Альку и октябренка Карасикова, которые копошились возле толстого чурбана, пытаясь спихнуть его под откос, в болотце.

   Здесь Владик вспомнил, что и октябренку Карасикову надо дать щелчка: Карасиков утром наябедничал, что Владик запихал Баранкину под простыню жестяную мыльницу и платяную щетку.

   Но тут оглянулся Алька и, спокойно глядя на грозное лицо Владика, попросил, чтобы он помог им сдвинуть тяжелый чурбан.

   Такая смелая просьба Владику понравилась.

   Через минуту чурбан с треском полетел вниз и, как бомба, плюхнулся в болотце, заставив разлететься во все стороны обалдевших лягушек.

   - Ты хороший человек, Алька! - присаживаясь на траву, задумчиво проговорил Владик.

   Алька улыбнулся и с любопытством посмотрел Владику в глаза.

   - Ты хороший человек, - внезапно придумал Владик. - Жалко, что ты мал еще, а то я взял бы тебя к себе в товарищи. Мы бы залезли с тобой на самую высокую гору, стали бы с винтовками и сторожили бы оттуда всю страну.

   - И я бы тоже залез, - обиженно вставил Карасиков, который после того, как увидел, что щелчка не будет, осмелел и подвинулся поближе.

   - Или нет, - охваченный новой фантазией и показывая Карасикову кукиш, продолжал Владик. - Я бы стоял с винтовкой, ты бы смотрел в подзорную трубу, а Толька сидел бы возле радиопередатчика. И чуть что - нажал ключ, и сразу искры, искры... тревога!.. тревога!.. Вставайте, товарищи!.. Тогда разом повсюду загудят гудки - паровозы, пароходы, сверкнут прожектора. Летчики - к самолетам. Кавалеристы - к коням. Пехотинцы - в поход. И рабочие бегут на заводы, и работницы бегут. Спокойней, товарищи! Нам не страшно!

   - Я бы тоже побежал! - уныло завопил оскорбленный Карасиков. - Раз все бегут, значит, я тоже.

   Этот жалобный возглас охладил Владика. Он сразу потух, остыл и продолжал уже негромко и насмешливо:

   - А потом после боя вдруг вспомнил бы: а где это, братцы, наш герой Карасиков? Ни среди живых его нет, ни среди мертвых, ни среди раненых. А кто это ворочается в спальне под кроватью? Ах, это вы, гражданин Карасиков! Ах, вы умеете только языком болтать да ябедничать, как я Баранкину под простыню мыльницу да щетку запихал! Да раз ему за такие дела щелчка! Два щелчка! То-то, карасятина!

   Не успел отщелканный Карасиков пикнуть, как озорной Владик уже исчез.

   Карасиков хныкнул и вопросительно посмотрел на Альку.

   - Ничего! - успокоил Алька. - Он тебе только два раза. А про все другое - это он нарочно. Там Красная Армия и без нас сторожит. Там не один часовой, а тысячи часовых, и все стоят и не шелохнутся.

   - И я бы тоже не шелохнулся, - не уступал Карасиков.

   - Нет, ты бы шелохнулся! - рассердился Алька. - Почему же вчера на утренней линейке все стоят смирно, а ты ворочался, ворочался... даже Натка заругалась?

   - И вовсе не ворочался. Это оттого, что у меня шнурок оборвался и штаны вниз сползали, - обидчиво возразил Карасиков.

   - А разве же у часовых сползают? - снисходительно усмехнулся Алька. - Эх ты, хвастунишка!

   Из-за кустов выскочил Иоська.

   - Где вы запропастились? - размахивая руками, затараторил он. - Бегите скорее! В море катер! Сейчас встречать... Гости едут. Матросы!.. Ворошиловцы!..

  

   Уже выбивали дробь барабанщики, трубили сигналисты, кричали звеньевые, и гулко в море заревела сирена причаливающего катера.

   Это приплыли пионеры севастопольского военизированного лагеря - ворошиловцы.

   В длинных черных брюках, в матросках с голубыми полосатыми воротниками, на подбор рослые, здоровые, они шагали быстро, уверенно, и видно было, что они крепко дорожат и гордятся своей выправкой и дисциплиной.

   Среди них Владик увидел знакомого мальчишку и нетерпеливо крикнул ему:

   - Мишка, здорово!

   Но тот только повел глазами и чуть-чуть улыбнулся, как бы давая понять, что хотя он и сам рад, но все это потом, а сейчас он пионер, матрос, ворошиловец, в строю.

   После ужина ребята получили новые трусы, безрукавки и галстуки. Везде было шумно, бестолково и весело.

   Барабанщики подтягивали барабаны, горнисты отчаянно гудели на блестящих, как золото, трубах. На террасе взволнованная башкирка Эмине уже десятый раз легко взлетала по чужим плечам чуть не к потолку и, раскинув в стороны шелковые флажки, неумело, но задорно кричала:

   - Привет старай гвардий от юнай смена!

   На крыльце, рассевшись, как воробьи, громко и нестройно пели октябрята. Тут же рядом вспотевший Баранкин заколачивал последние гвозди в башенку фанерного танка, а прыткий Иоська вертелся около него, подпрыгивал, похваливал, поругивал и поторапливал, потому что танк надо было еще успеть выкрасить.

   - Так, значит, завтра? - уговаривался Толька с Владиком.

   - Сказано, завтра.

   - И чтобы не получилось, как сегодня. Я туда - он сюда. Он сюда, а я туда. Как только приведут, скомандуют "разойдись", я сразу нырк, ты тоже. И на верхней тропке, возле беседки, встретимся.

   - А если там кто-нибудь уже есть?

   - Тогда шарах в кусты. Сиди да посвистывай.

   - Я-то свистну! - усмехнулся Владик, и, щелкнув языком, он рассыпался такой оглушительной трелью, что Натка подозрительно посмотрела на этих друзей и погрозила пальцем.

  

   Наступил вечер праздника.

   При первом ударе колокола затихли песни, оборвались споры, прекратились игры, и все поспешней, чем обыкновенно, бросились к своим местам в строю.

   - Ты не видала папу? - уже в третий раз спрашивал огорченный Алька у Натки.

   - Нет, Алька, еще не видала. А ну, ребята, одернуть безрукавки, поправить галстуки. Как у тебя шнурок, Карасиков? Опять трусы сползать будут?

   Пока ребята одергивали и оправляли друг друга, она успокоила Альку:

   - Ты не печалься. Раз он сказал, что придет, - значит, придет. Наверно, на работе немного задержался.

   На другом конце линейки разгневанный звеньевой Иоська ахал и прыгал возле насупившегося Баранкина.

   - Сам танк заставлял красить, а теперь сам ругается, - хмуро оправдывался Баранкин.

   - Так разве же я тебя галстуком заставлял красить? - возмущался Иоська. - И тут пятно, и там пятно. Эх, Баранкин, Баранкин! Ты бы хоть раньше сказал, а теперь и кладовая заперта и кастелянша ушла. Ну, что мне теперь делать, Баранкин?

   - Раньше я пошел галстук горячей водой с мылом мыть, а сейчас, когда высохло, гляжу - опять на сухом видно. Я макнул кисть, вдруг кто-то меня толк под руку. Ну, вот и брызнуло. Разве же, когда человек работает, тогда толкаются? Я, когда человек работает, лучше его за сто шагов обойду, а толкать никак не буду.

   - Значит, у беседки, - еще раз шепотом напомнил Толька. - Спички взял?

   - Взял... Помалкивай, - тихо ответил Владик и неосторожно похлопал по заправленной в трусы безрукавке.

   Неполный спичечный коробок брякнул, и звеньевой Иоська разом обернулся:

   - Ты зачем спички взял? Нехорошо! Брось, Владик.

   - А тебе что? - испуганно прошипел Владик. - Какие спички?