Фурман Петр Романович - Саардамский плотник

должен был обернуться спиною к ступеням. Хотя один из здоровейших плотников поддерживал Блундвика, уже на пятой или шестой ступени тонкая перекладина переломилась под тяжестью широкой ноги корабельного мастера, который должен был удержаться на одной ноге, точно журавль.

   - Помогите, помогите! - кричал Блундвик бычачьим голосом.- Снимите меня, а не то я сверну шею! Ай-ай-ай! Другая ступенька тоже трещит! Братцы! Неужели вам не жаль вашего мастера?

   Двадцать сильных рук счастливо сняли толстяка с тоненькой жердочки и опустили его на твердую землю.

   Блундвик вздохнул свободнее и отер крупный пот, выступивший на лбу его во время опасности.

   - Мейстер,- сказал один из старшин,- вы, должно быть, еще более растолстели с тех пор, как мы кончили последний корабль. Тогда вы взбирались еще по этой лестнице.

   - Или ваша лестница похудела,- сердито возразил Блундвик.- Вы, чего доброго, сами подпилили ее, чтобы я не мог видеть того, что вы там, наверху, наделали.

   - Мейстер! - вскричал сверху звучный, громкий голос,- ты нас обидел, и мы требуем удовлетворения. Ты подозреваешь нас в бесчестной проделке, а потому я от имени всех моих товарищей требую, чтобы ты поднялся наверх.

   - Ах ты, московский выскочка! Ты больно громко заговорил! - отвечал Блундвик.

   - Я говорю дело! - возразил Михайлов.- Как хочешь, мейстер, а ты должен прийти сюда.

   - Благодари Бога, что ты наверху,- вскричал Блундвик,- а не то я заставил бы тебя раскаяться в своей дерзости!

   - Братцы,- сказал Михайлов,- мы должны оправдаться во что бы то ни стало, а потому принесите живее широкое, прочное кресло; мы усадим в него хозяина и на веревке встащим его наверх!

   - Ура! - весело закричали плотники.- Спасибо Михайлову! Он вечно выпутается из затруднительного положения.

   Даже сам минхер Блундвик одобрил предложение, которое немедленно было приведено в исполнение.

   Осмотрев все наверху, корабельный мастер остался совершенно доволен и изъявил всем работникам свое удовольствие.

   - Хозяин,- сказал ему Михайлов,- сегодня 11-е июня.

   - Знаю.

   - А у нас, в России, 30-е мая.

   - Так что же?

   - Это день моего рождения,- отвечал молодой человек.

   - Ага! Поздравляю, поздравляю! - сказал Блундвик и хотел уже идти далее, но Михайлов остановил его.

   - Я хочу просить тебя, мейстер...- сказал он.

   - А, понимаю! Ты хочешь, вероятно, погулять сегодня; ну, изволь, изволь.

   - Этого мало, мейстер. Я хочу просить тебя, чтобы ты освободил сегодня всех нас от работы.

   Блундвик с крайним изумлением посмотрел на смелого просителя.

   - Мейстер,- продолжал последний,- все скажут, что ты мне обязан тем, что мы так скоро кончили корпус корабля. Я обещал всем работникам, что если они кончат сегодня, ко дню моего рождения, то я угощу их на палубе. Это обещание произвело, как ты видишь, чудеса!

   - Вижу, вижу... но,- возразил мейстер, почесывая за ухом.

   - Помилуй, хозяин, при благополучном окончании дела работникам позволено повеселиться.

   - Конечно, конечно, но день-то сегодня рабочий.

   - На один раз можно сделать исключение, в честь дня моего рождения. Слушай, хозяин, ты не откажешь мне, когда я сообщу тебе радостную весть.

   - Радостную весть? - спросил Блундвик, устремив свои маленькие серые глаза на Михайлова.

   - Да, весьма радостную для тебя.

   - Ну, ну, говори.

   - Я нашел покупщика,- сказал Михайлов, значительно улыбнувшись.

   - Покупщика? Какого покупщика?

   - Такого, который купит твой корабль, если ты запросишь не слишком дорого.

   - А кто этот покупщик? - спросил хозяин, недоверчиво смотря на молодого человека.

   - Мой добрый приятель.

   - Пошел ты! - вскричал Блундвик, отвернувшись.- Я вижу, ты с утра уж подгулял на радости! Что же будет еще после обеда, если я дам тебе позволенье? Теперь ты торгуешь корабль, который стоит около полумиллиона гульденов, а после обеда, пожалуй, захочешь купить целый флот!

   - Тебе же лучше будет,- отвечал Михайлов, улыбаясь,- ибо, уверяю тебя, мой покупщик верный плательщик. Итак, ты просишь около полумиллиона гульденов за этот корабль, когда он будет совершенно готов и освящен.

   - Да, да, около полумиллиона! - насмешливо отвечал Блундвик.

   - Хорошо, я подумаю, соображу, и, если требования твои благоразумны, то мы сделаемся.

   - Экой шутник! - воскликнул хозяин, громко захохотав.- Уж ты, любезнейший, не переодетый ли принц какой?

   - Нет! - отвечал молодой плотник.- Я твой послушный работник, просящий у тебя позволения угостить сегодня здесь, на палубе, моих товарищей.

   - Ну ладно, ладно,- отвечал Блундвик, продолжая смеяться.- Да только смотрите, не слишком кутите, так чтобы завтра вы опять могли приняться за работу.

   - Ура! - закричали все плотники.- Виват нашему мейстеру! Виват Михайлову!

   В то самое время, как Блундвик, спокойно усевшись в кресло, опускался вниз, он встретился на полпути с бочкой пива, подымавшейся вверх и нимало не уступавшей в объеме почтенному корабельному мастеру.

  

  

   В тот же день вечером дети Гаардена Фриц и Анна подошли к хижине, в которой жил русский плотник. Огонек светился в окне, но, против обыкновения, дверь была плотно заперта. Фриц, державший в руке блюдо, накрытое тарелкой, постучался сперва тихо, потом крепче, но так как Михайлов не отворял, то он подошел к окну и, поднявшись на цыпочки, заглянул в него.

   Михайлов сидел у стола, на котором лежали разные бумаги, которые он рассматривал с большим вниманием. Возле него стоял мужчина высокого роста, закутанный в плаще и почтительно отвечавший на вопросы молодого плотника, который, прочитывая бумаги, делал заметки на полях.

   Фриц постучал в окно и закричал:

   - Отворите, герр Михайлов, отворите!

   Михайлов поспешно вскочил, отворил дверь и спросил сердитым голосом:

   - Что вам надо?

   - Маменька приказала вам кланяться,- отвечал мальчик, оторопев,- и поздравить с днем рождения. Она вспомнила, что последний раз, когда вы у нас обедали, вам очень понравились блины, а потому напекла вам их сегодня.

   С этими словами он подал Михайлову блюдо, накрытое тарелкой.

   Лицо молодого плотника прояснилось.

   - Войдите,- сказал он детям, взяв у Фрица блюдо. Он показал незнакомцу горячие еще блины и сказал:

   - Видишь ли, у меня и здесь есть друзья, заботящиеся обо мне. Отведай со мною: блины эти превкусные. Спасибо, дети,- продолжал он, обратившись опять к детям,- поблагодарите от меня вашу маменьку и скажите, что я не забуду ее внимательности. Теперь идите с Богом, я занят.

   - Ах, герр Михайлов! - сказал Фриц,- у меня есть еще до вас просьба... Извините, пожалуйста!

   - Ну, говори, говори!

   - Мы знаем, что вы искусны, не хуже самого амстердамского лекаря. Когда вы вынули Якову щепку из глаза, я видел, что у вас есть в кармане коробочка с разными щипчиками, клещами, ложечками, ножницами. Вот у моей бедной сестры Анны крепко ноет зуб, так что она ничего не может есть; посмотрите, пожалуйста, может быть, вы ей поможете.

   - Слышишь, Лефорт! - сказал Михайлов незнакомцу, весело улыбнувшись.- Ты видишь, какие чудеса я здесь делаю.

   Потом он придвинул лампу на край стола и посадил Анну на деревянный табурет.

   - Ну, покажи мне твой больной зуб,- сказал он. Рассмотрев его внимательно, он продолжал:

   - Этот зуб надо вырвать. Ты не боишься?

   - А очень больно будет? - спросила Анна дрожащим голосом.

   - Будет больно, только недолго,- отвечал Михайлов.- Зато после боль совершенно уймется. Лефорт, подержи ей голову, а ты, Фриц, посвети мне.

   Михайлов вынул из своей лекарской готовальни зубные клещи, осторожно захватил зуб и проворно выдернул его, так что Анна успела только вскрикнуть.

   Вместе с нею вскрикнул Фриц и чуть не уронил подсвечника.

   - Что с тобою? - спросил Михайлов.

   - Ничего!.. Ничего!..- отвечал мальчик дрожащим голосом, устремив глаза на незнакомца, закутывающегося опять в плащ, по окончании операции.- Ничего... я испугался... я думал, что Аннушке очень больно...

   - Нет,- отвечала девочка,- теперь мне гораздо легче.

   Михайлов улыбнулся и, погладив Анну по голове, сказал:

   - Ну, теперь ступайте, дети, поблагодарите маменьку.

   Дети поблагодарили еще раз доброго и искусного врача-самоучку; потом Фриц поспешно вышел в сопровождении Анны.

   Бегом вернулся он домой и, войдя в комнату, бросился к матери.

   - Маменька, маменька! - вскричал он.- Что я видел...

   - Что такое, дитя мое? - спросила Марта, встревоженная испуганным видом своего сына.

   - У Михайлова был господин в мундире, со шпагой и с орденом на груди.

   - Неужели? - вскричал в это время голос человека, которого Фриц и не заметил второпях.- Неужели? В мундире? Со шпагой? С орденом?

   Человек этот был знакомый уже нам Польдерс, работник мельника Фоэрбука.

   - Полно, Фриц! - сказала Марта, обеспокоенная неосторожностью сына.- Тебе показалось.

   Фриц замолчал. При виде Польдерса, принесшего куль муки, он сам раскаялся в своей неосторожности.

   - У русского был какой-то господин,- сказала Анна.- Я не заметила ни мундира, ни шпаги, ни ордена; он был закутан в плащ.

   - Ага! - сказал Польдерс.- Закутан в плащ?

   - Полно тебе слушать детей,- сказала Марта.- Как тебе не стыдно! Им померещилось, а ты и уши развесил!

   - Да, да, им померещилось! - сказал Польдерс, исподлобья смотря на Марту.- Прощай, хозяйка, прощай! Остальной куль я принесу послезавтра.

   - Спасибо, теперь не к спеху! - отвечала Марта, провожая работника. Потом она скоро вернулась в комнату и сказала сыну: - Как ты неосторожен, Фриц! Какой тебе господин в мундире примерещился?

   - Право, маменька,- отвечал Фриц,- право, я видел господина в богатом мундире. Михайлов сидел, а он стоял перед ним почтительно.

   Марта покачала головой.

   - Странное дело! - сказала она.- Но все равно, не рассказывай никому того, что видел.

   Польдерс между тем возвращался домой и твердил про себя:

   - А! Герр русский плотник! К тебе ходят гости в мундире, со шпагами, в орденах! И гости твои кутаются в плащи! Ага, ага! Увидим!..

  

  

   Вы помните, милые друзья мои, что Михайлов обещал постараться уговорить старого Гаардена не противиться природному призванию Вильгельма. Несколько раз заговаривал он со стариком, но тот всегда прерывал разговор об этом предмете.

   - Вильгельм - негодяй! - говорил он.- И только одно чудо в его пользу может заставить меня простить ему.

   Видя упорство Гаардена, Михайлов не настаивал, хотя и не отказывался от надежды помирить отца с сыном.

   Между тем время спуска корабля приближалось. Плотники разбирали мало-помалу огромные леса, служившие подпоркой колоссу, покоившемуся кормой на бревнах, а носом обращенному к морю, на котором он должен был вскоре начать свою деятельную жизнь. Большая часть строителей этого корабля решилась спуститься вместе с ним, собравшись на палубе. Разумеется, что и Михайлов не хотел отстать от других в этом отношении. Товарищи не скрыли от него, что не каждый корабль сходит благополучно со штапеля и что носовую часть, с быстротою погружающуюся в воду, часто покрывают волны.

   Это обстоятельство заставило задуматься Михайлова. Несмотря на необыкновенную твердость воли, он не был еще вполне убежден в победе, одержанной над собою относительно врожденного отвращения его к воде.

   Итак, не желая показать робость или смущение перед другими, привычными плотниками, он решился испытать себя и велел сказать Вильгельму, что намерен предпринять с ним маленькую поездку в открытое море. Михайлов желал воспользоваться этим же случаем, чтобы ближе познакомиться с молодым человеком и убедиться, достоин ли Вильгельм того участия, которое он принимал в нем.

   В условный день у берега покачивалось маленькое судно. Пока Вильгельм приводил в порядок паруса и весла, в чем помогала ему жена моряка, за отсутствием своего мужа, Михайлов внимателно рассматривал судно.

   - Не опасно ли пускаться в море на такой маленькой лодке? - спросил он жену моряка.

   - Не бойся! У нас все в таком порядке, что опасности быть не может.

   - А умеет ли править этот молодой парень?

   - Кто, Вильгельм? Во всем Саардаме ты не найдешь более ловкого, проворного и искусного моряка; я: готова ехать с ним хоть в Америку!

   Похвала эта вызвала румянец удовольствия на щеках Вильгельма. Он не сказал ни слова, но решился на деле оправдать доброе о нем мнение. Приведя в порядок паруса и руль и взяв с собой на всякий случай весла, он указал Михайлову место и отчалил. Легкий ветер надул паруса, и бот быстро понесся в открытое море.

   Михайлов слышал, как быстро рассекаемая вода плескала под килем, и он ощущал нечто подобное тому, что мы ощущаем, подымаясь слишком высоко на качелях или катаясь с горы. Быстрота, с которою неслась лодка, захватывала дух, вид необозримого пространства моря давил ему грудь; чтобы победить это ощущение и вместе с тем скрыть его от Вильгельма, он отвернулся и зажмурил глаза.

   Но ощущение это было непродолжительно. Михайлов обладал такою твердою силою воли, что победил невольный и врожденный, так сказать, страх. Минуту спустя он открыл глаза и смело, безбоязненно устремил их на море. Помолчав несколько минут, как бы для того чтобы привыкнуть к величественному, но вместе с тем устрашительному зрелищу моря, он обратил все свое внимание на мачту, парус и руль, которыми Вильгельм управлял твердою, привычною рукою. Вильгельм должен был объяснить молодому русскому плотнику назначение и способ употребления всех принадлежностей маленького судна. Вильгельм рассказывал охотно и с знанием дела. Михайлов слушал внимательно, и каждое слово запечатлевалось в памяти его.

   Они отплыли уже на такое расстояние, что могли обозреть весь Саардам, и им представился очаровательный вид. Голландское местечко было окружено возвышенностями, на которых высились сотни ветряных мельниц, длинные крылья которых были теперь в движении. Разительную противоположность с маленькими частными домиками голландцев представляли огромные, мрачные массы строившихся на верфях кораблей.

   Небо было светло-голубое, и только кое-где но нем пробегали белые пушистые облака. Волны качали лодку, и Михайлов задумчиво устремил взор вдаль, где по волнам, слившимся в одну синюю полосу, резко отделившуюся от неба, неслись белые паруса, освещенные солнцем.

   - Не правда ли,- спросил Вильгельм,- весело и приятно кататься в лодке на парусе, при попутном ветре?

   Михайлов улыбнулся.

   - Неужели ты думаешь,- возразил он,- что меня забавляет одна прогулка? Неужели ты думаешь, что из одной ничтожной прихоти я вверяю жизнь свою этим сколоченным доскам? Ошибаешься, ребенок! И если тобою при выборе образа жизни не руководила благороднейшая, возвышеннейшая мысль, то я отказываюсь смягчить гнев твоего отца. Неужели ты не познаешь в беспредельном пространстве морей великую связь, сотворенную самим Господом для соединения всех стран в одно целое, общее? Не дав человеку физических средств переступать за эти моря, Всевышний, по неизмеримой премудрости Своей, даровал ему ум, и в этом уме заключаются тысячи сокровищ, которыми человеку предоставлено пользоваться. Таким образом он придумал подвижные жилища, в которых быстро переносишься из края в край, из одной части света в другую. Без мореплавания богатейшие страны походили бы на сокровища, зарытые в землю; без мореплавания свет просвещения не мог бы проникнуть в отдаленнейшие земли. Мореплавание придало торговле обширные размеры, и с помощью мореплавания произведения всего земного шара стекаются вместе на пользу государств и для увеличения благосостояния народов. Мореплавание сближает людей, и чрез это сближение быстро распространяется просвещение, потому что один сообщает свои познания и открытия другому. Чему обязана твоя цветущая отчизна своим богатством и блеском? Мореплаванию и торговле! Без этих двух великих двигателей здесь и поныне были бы одни пустынные, бесплодные болота, на которых вела бы печальную, нищенскую жизнь толпа бедных рыбаков.

   Михайлов замолчал и подпер задумчиво голову ладонью. Вильгельм все еще слушал и изумлялся величественному выражению лица простого плотника.

   - Да! - продолжал последний после краткого молчания.- Я убедился, что государству необходимо мореплавание, необходимы сношения с отдаленнейшими странами, если оно хочет выйти из китайского застоя. Я убедился в этом, предначертал себе цель и неутомимо стремлюсь к ней! Я предчувствую и знаю, что мне предстоит тяжкий труд, сильная, продолжительная борьба с закоренелыми, вековыми предрассудками, но не унываю! Я сам себе создал людей,- продолжал Михайлов как бы про себя и забыв о присутствии Вильгельма,- я создал себе людей, которые будут в состоянии понимать мои благие намерения и которые будут содействовать приведению их в исполнение! Новый корабль, в постройке которого я сам участвовал, послужит мне ретивым конем, под копытами которого я задавлю змею грубого невежества! Новая эпоха наступает для России! На отдаленных, пустынных болотах, где-нибудь в глуши изберу я выгодное место для сооружения гнезда русскому орлу, положу твердое, непоколебимое основание будущему благосостоянию моей отчизны, и обширнейшая в целом мире держава сделается и могущественнейшею!

   Михайлов произнес эти слова восторженным голосом, и самое море утихло, сгладило волны, как бы внимая пророчеству! Вильгельм так заслушался, что невольно опустил руль, и сидел неподвижно, вытаращив глаза на говорившего.

   - Герр Михайлов,- спросил он наконец,- долго ли вы еще намерены остаться с нами?

   Голос Вильгельма привел плотника в себя. Он поднял голову и пристально посмотрел на молодого человека, который должен был повторить свой вопрос.

   - Нет, не долго,- отвечал тогда Михайлов.- Я скоро, быть может, на днях, расстанусь с вами.

   Вильгельм задумался, устремив грустный взор в ту сторону, где был дом отца его, и спросил опять: - Говорили вы с моим отцом?

   Брови Михайлова насупились.

   - Не спрашивай меня теперь об этом! - сказал он повелительно.- Я не хочу отравить высокого наслаждения, которым теперь полна душа моя, воспоминанием о людской жестокости.

   Вильгельм печально опустил голову, не смея более спрашивать.

   Михайлов молчал несколько минут, но, заметив печаль, выражавшуюся на лице молодого человека, сжалился над ним.

   - Зачем ты спрашиваешь меня об этом теперь? - спросил он.

   - То, что вы сейчас говорили о будущности, ожидающей Россию, внушило мне охоту отправиться туда с вами,- отвечал Вильгельм.

   - Так что же?

   - Но я не хочу расставаться с родиной, не примирившись с отцом.

   - Какой вздор! - возразил Михайлов, устремив проницательный и испытующий взгляд на молодого человека.- Отец твой упрям и несправедлив, следовательно, ты имеешь полное право бросить его.

   - Нет, не говорите этого, герр Михайлов,- отвечал Вильгельм, печально покачав головой.- Без родительского благословения нет счастия на земле! Притом же отец мой стар, придет время, когда ему будет нужна моя помощь, а я знаю его: если я уйду, не примирившись с ним, то он не примет от меня ни малейшей помощи, хотя бы он умирал с голоду и хоть бы у меня были золотые горы! Поверьте, герр Михайлов, и теперь часто мною овладевает такая тоска, что я готов броситься в ноги отцу, просить у него прощения и повиноваться его воле! Я бы сделал это давно, если б тайная надежда, что отец сжалится надо мною, не удерживала меня.

   Михайлов пристально смотрел на молодого человека, и по выражению лица его угадывал искренность того, что он говорил.

   - Вильгельм,- сказал Михайлов, довольный тем, что молодой человек выдержал испытание.- Ты добрый сын и благородный молодой человек! Надейся на Бога. Он смягчит сердце твоего отца.

   Вильгельм хотел отвечать, но глаза его внезапно становились на одной точке моря, где вода сильно волновалась.

   - Держитесь крепче! - закричал он внезапно своему товарищу и, сам не теряя присутствия духа, скоро повернул руль в другую сторону.

   Едва только Михайлов успел схватиться за борт лодки, как она получила такой сильный удар, что покачнулась набок. Вода хлынула в нее. Сильный удар выбросил Михайлова в другую сторону с такою быстротою, что он около минуты не мог опомниться. Наконец, придя в себя, увидал он Вильгельма, который твердо стоял на своем месте и с редким спокойствием духа управлял одною рукою парусом, а другою - рулем. Лодка приняла прежнее положение, но все еще сильно покачивалась, хотя была в довольно большом расстоянии от того места, где вода продолжала бушевать и волноваться.

   - Что зто! - вскричал Михайлов.-Подводный камень или водоворот? Плохой же ты моряк, коли не умел избегнуть этого места. Не слишком ли похвалила тебя твоя хозяйка?

   - Нет, герр Михайлов,- спокойно отвечал Вильгельм,- самый опытный моряк пе может избегнуть этого подводного камня, который тем опаснее, что произвольно переменяет место и может очутиться под лодкой совершенно неожиданно. Смотрите, видите ли, как он быстро удаляется? Мы наткнулись на морского великана, акулу или другую какую-нибудь большую рыбу, которая, вероятно, проголодалась и ищет себе добычи. Так как эти чудовища редко довольствуются одним толчком, особенно если он неудачен, то и мы должны ожидать возвращения нашего знакомца; во второй раз труднее будет отделаться от него, а потому я советую направить лодку к берегу и вернуться домой подобру-поздорову.

   Так как прогулка продолжалась уже более двух часов, то Михайлов согласился с мнением молодого человека, и они поплыли к берегу, видневшемуся вдали черной полосой.

  

  

   На другой день все плотники и толпа народа собрались на верфи. Пастор благословил судно, произнес речь, и все присутствующие запели псалмы. Потом Видеманн произнес опять речь вроде той, которую он говорил при заложении корабля.

   По окончании речи толпа смельчаков и целый оркестр музыкантов взобрались на палубу нового корабля, готовившегося к спуску, и при звуках труб и литавр плотники стали убирать последние подпорки и мазать киль и лежавшие под ним бревна салом, чтобы облегчить спуск и чтобы дерево от сильного трения не воспламенилось. Наконец все было готово, и взоры всех присутствующих с выражением нетерпеливого ожидания обратились на мейстера Блундвика, который, нарядившись в самое лучшее свое праздничное платье, стоял на некотором отдалении.

   Наконец Блундвик поднял маленький флаг, бывший у него в правой руке. В то же мгновение колосс застонал, приведенный в движение соединенными усилиями нескольких сот работников, которые с помощью машин и канатов старались пустить корабль в ход. Мало-помалу он пошел шибче и шибче. С глухим шумом и с беспрестанно увеличивавшеюся быстротою скользил он по трещавшим и дымившимся бревнам и наконец с быстротою стрелы и оглушительным шумом врезался в воду.

   На палубе раздалось громкое "ура", на которое ответствовали стоявшие на берегу. Музыка гремела громче прежнего, и смельчаки радостно размахивали шляпами. Высоко брызнула вода и на минуту скрыла от всех взоров корабль, нос которого погрузился в воду, так что вода нахлынула на палубу; но тотчас же он гордо поднялся, выпрямился и величественно, спокойно отплыл от берега по сильно взволнованной воде. Но вот с палубы спустили тяжелые якоря. Они погрузились в воду, канаты натянулись, и корабль остановился, как прикованный, тихо покачиваемый волнами. Опять воздух огласился радостными криками, и вскоре на берегу поднялась суматоха и беготня. Множество лодок причалили к спущенному кораблю; плотники и любопытные взбирались на корабль, обнимались и целовались; на всех лицах была написана искренняя радость. Даже сам толстый Блундвик взобрался, хоть и не без труда, на корабль.

   Между тем Петр Михайлов осматривал подробности счастливо оконченного корабля от трюма до красиво убранной капитанской каюты. Он, разумеется, был во время спуска на палубе, и платье его промокло насквозь. Но он был так рад, так счастлив, что не обращал на это ни малейшего внимания. Он еще долго бы остался на корабле, если б последние из оставшихся на нем товарищей его не напомнили ему, что пора вернуться на берег. Там Блундвик угощал всех плотников.

   Едва только Михайлов подошел к столу, за которым сидели товарищи, как услышал, что один плотник говорил другому:

   - Что делать! Едва ли был когда-нибудь пример, чтобы постройка корабля обошлась без беды. Нынче дело обошлось еще счастливо, и бедняк не поплатился жизнью.

   - Да-да,- сказал другой,- хорошо еще, что он успел посторониться. Несчастие случилось в то самое время, как музыканты заиграли и как вы наверху стали махать шляпами.

   - Бедный! Он не может принять участия в нашей пирушке,- сказал опять первый.

   - Ему вообще не посчастливилось при постройке этого корабля. При заложении его крепко рассердил русский, перебил у него ему принадлежащую честь, а теперь...

   - Что случилось? - спросил Михайлов, пораженный последними словами.

   - Одна из подпорок упала на Гаардена и крепко придавила его,- отвечал один из плотников.

   - Так что когда мы снесли его домой, он был без памяти,- прибавил другой.

   Лишь только Михайлов услышал эти слова, как вскочил с своего места и побежал к себе домой за хирургическими инструментами, а потом, не медля ни минуты, отправился к несчастному Гаардену.

   Старый плотник был опасно ранен. Жена его рыдала, а дети, Фриц и Анна, стояли на коленях и целовали руки отца.

   При виде Михайлова раздался крик радости, надежды.

   Осмотрев раны больного и найдя их опасными, но не отчаянными, Михайлов успокоил Марту, опытною, привычною рукою смыл кровь с ран и, еще раз осмотрев их, смочил холодной водою и стал перевязывать. Потом он пробыл еще несколько времени у кровати больного, предупредил Марту, что, может быть, к ночи у него будет бред и чтобы она не пугалась, и наконец удалился.

   В тот вечер Михайлов лег спать с особенно сладостным, приятным чувством человека, исполнившего долг, предписанный каждому в отношении к ближнему.

   На другой день он отправился рано утром к больному и узнал, что несчастный провел беспокойную ночь и беспрестанно бредил. Теперь же он был в совершенном изнеможении, и Марта опасалась за жизнь его. Михайлов, точно опытный врач, пощупал пульс больного, переменил перевязки, приложил к ранам прохладительные, успокоительные примочки и опять утешил отчаявшуюся Марту. Фриц и Анна внимательно вслушивались в каждое слово утешителя и смотрели на него со слезами детской признательности на глазах.

   Когда Михайлов удалился, Фриц вышел за ним на улицу.

   - Герр Михайлов,- сказал он,- позвольте мне привести сюда Вильгельма. Он вчера целый вечер ходил около дома, но не смел войти.

   - Пока твой отец еще без памяти, Вильгельм мржет сидеть у кровати его,- отвечал Михайлов.- Когда он станет приходить в себя, то Вильгельм не должен показываться: вид его может раздражить больного и усилить болезнь. Скажи это своему брату.

   - Вот он и сам! - сказал Фриц, увидев вдали поспешно приближавшегося молодого человека.- Итак, вы позволяете ему посидеть возле кровати папеньки?

   - Да, да! Но ты знаешь, на каком условии?

   - Знаю, знаю! - отвечал мальчик и поспешно побежал навстречу своему старшему брату.

  

  

   С некоторого времени к Михайлову часто, стали ходить по вечерам незнакомые люди, закутанные в плащи, с которыми молодой плотник долго беседовал.

   Некоторые из товарищей заметили этих людей, но не обратили на них особенного внимания, полагая, что они приходили к Михайлову как к посреднику между ними и корабельным мастером Блундвиком для покупки нового корабля.

   Однажды вечером, когда Михайлов был у своего больного товарища, к дому русского плотника приближались с двух разных сторон два человека. Один из них был в плаще черного цвета и шел осторожно, как бы справляясь с местностью и отыскивая дом, указанный ему прежде. Другой шел скоро, и в нем, несмотря на наступившие сумерки, нетрудно было узнать нашего знакомца Польдерса.

   Польдерс был не только глуп, но и зол. Слова, неосторожно сказанные Фрицем, возбудили в нем подозрение, и с тех пор он выжидал удобного случая, чтобы подкараулить русского плотника, к которому приходили в гости господа в мундирах и с орденами. Несколько вечеров сряду Польдерс долго просиживал возле хижины Михайлова, но никто не приходил.

   Наконец в этот вечер в окнах не было даже огня. Польдерс подошел к хижине прежде незнакомца, приближавшегося с другой стороны, заглянул в окно и, не видя никого, подошел к двери. Едва только прикоснулся он к щеколде, как дверь отворилась. Сильно забилось сердце Польдерса, но любопытство было сильнее страха, а потому он решился войти в хижину и овладеть одною из тех бумаг, за которыми, как он видел, Михайлов просиживал вечера. Глупец надеялся, что эта бумага откроет ему какую-нибудь важную тайну.

   Польдерс тихо отворил дверь и вошел. Но вдруг у него подкосились ноги, потому что он услышал приближающиеся шаги. Он задрожал, отступил назад, захлопнул за собою дверь и хотел уже бежать, как встретился вдруг носом к носу с незнакомым ему человеком.

   Это был тот самый, который приближался с другой стороны. Польдерс и незнакомец молча смотрели друг на друга. Наконец последний заговорил ломаным голландским языком:

   - Если я не ошибаюсь,- сказал он,- то это должен быть дом русского корабельного плотника?

   - Точно так,- отвечал Польдерс и хотел удалиться, но незнакомец удержал его.

   - Извините,- сказал он таинственно,- но мне нужно поговорить с вами... по секрету...

   Последнее слово возбудило внимание Польдерса, и он навострил уши.

   - Вы, вероятно, хозяин этого дома?

   Польдерс поколебался несколько секунд, но наконец надежда узнать секрет придала ему смелости, и он отвечал решительно:

   - Да-да, я хозяин.

   - А я путешественник,- сказал незнакомец,- позвольте же мне войти к вам в дом и отдохнуть.

   Последняя просьба не очень понравилась Польдерсу, но злобное любопытство внушило ему хитрость.

   - Извините,- сказал он,- но я назначил одному из своих товарищей свидание в корчме; не угодно ли вам пожаловать туда со мною? Там мы отдохнем.

   - Извольте, я готов следовать за вами,- отвечал незнакомец, и оба отправились в корчму.

   У входа в нее они простояли довольно долго, кланяясь друг другу. Польдерс уступал дорогу незнакомцу, а незнакомец ни за что не хотел идти вперед. Спор кончился тем, что оба вошли вместе и направились в отдаленный угол комнаты, где никто не мог слышать разговора их.

   Незнакомец велел подать две кружки пива и потом, пристально посмотрев на Польдерса, сказал:

   - Мосье Михайлов, в Голландии строят славные корабли.

   - Отличные, особенно в Саардаме,- отвечал Польдерс, хлебнув порядочный глоток пива.

   - Именно отличные, мосье Михайлов,- подтвердил незнакомец.- И если бы у вас в России были такие корабли, то при множестве вашего народонаселения вы могли бы совершить чудеса.

   - Да,- отвечал Польдерс, несколько смутившись и опасаясь, чтобы незнакомец не заговорил с ним о предметах, о которых он не имел никакого понятия.

   - У нас во Франции...- начал опять незнакомец.

   - А! Вы француз! - перебил его Польдерс.

   - Точно так, мосье Михайлов.

   - Ага!

   - Итак, я говорю, что у нас во Франции флот прекрасный, но народу гораздо менее, нежели у вас; притом же мы в таком же положении... Впрочем, мне незачем говорить вам о нашем положении, вы, вероятно, читаете газеты?

   - Газеты? Как же, как же! То есть я не то что читаю, а так, знаете...

   - Понимаю, понимаю! - отвечал француз, лукаво улыбнувшись.- Вы просматриваете только то, что достойно замечания.

   - Именно! Я просматриваю только то, что достойно замечания.

   - Скажите же мне, пожалуйста, какого вы мнения о Швеции?

   - О Швеции?

   - Да, о Швеции!

   - Гм!.. То есть... Вы спрашиваете, какого мнения я о Швеции?

   - Именно,- отвечал француз и подумал про себя: "Он не хочет высказать своего мнения".

   - Извольте видеть... Швеция... то есть... знаете! - и Польдерс хлебнул опять пива, спрятав нос в кружку, чтобы скрыть свое смущение.

   - Я угадываю вашу мысль! - вскричал собеседник его.

   - Угадываете? - с изумлением спросил Польдерс, у которого никакой мысли не было.

   - Совершенно! Вы хотите сказать, Швецию надобно щадить. Не так ли?

   - Справедливо, справедливо! Швецию надобно щадить. Вы удивительно проницательны, мосье!

   Француз улыбнулся со скромностью.

   - Но скажите, пожалуйста, намерены ли вы так же поступить с Англией? То есть я спрашиваю: такое же ли мнение вы имеете о гордом, кичливом Альбионе?

   - Я с ним не знаком,- отвечал Польдерс.

   Француз громко засмеялся.

   - Ah parfait! charmant! {О совершенство! прелесть! (фр.).} - вскричал он.- Этот ответ исполнен остроумия, и я совершенно постигаю вашу мысль, мосье Камилов. Вы не знакомы с Альбионом, то есть вы не имеете и не хотите с ним ничего общего.

   - И знать его не хочу! - вскричал Польдерс.

   - Вы презираете гордость его?

   - Презираю!

   - И при случае вы дадите ему почувствовать вашу силу.

   - Я ему переломаю все ребра! - вскричал Польдерс, более и более разгорячаемый пивом.

   - Под ребрами вы, вероятно, понимаете министров и полководцев? - спросил, лукаво улыбаясь, француз.

   - Вы совершенно постигаете мою мысль, мосье,- с важностью отвечал Польдерс.

   - Какое счастие! -вскричал француз, радостно потирая руки.- Позвольте мне снять перед вами маску... уважая инкогнито вашего вел... то есть, уважая ваше инкогнито, мосье Лимаков, я не изменю ему; но позвольте мне объявить вам, что во всех мерах, которые вам угодно будет принять против Англии, вы найдете во Франции верную союзницу.

   - Неужели!

   - Точно так, ваше... мосье Макилов, я нарочно прислан, сюда из Франции для того, чтобы предложить вам союз...

   - Покорно вас благодарю! - отвечал Польдерс с глупым выражением лица и не приходя в себя от изумления.

   - Надеюсь, что вы позволите мне сообщить Парижскому Кабинету весь наш разговор...

   - Я не заслужил такой чести...

   - Помилуйте! Вся честь с моей стороны!

   - О!

   - Нет, сделайте одолжение...

   Минут пять продолжались комплименты с обеих сторон.

   Наконец француз встал и раскланялся. Польдерс проводил его до дверей, покачиваясь.

  

  

   Расставшись с французом, работник мельника простоял несколько минут как ошеломленный. Он не понял ни слова из предшествовавшего разговора, кроме того, что русский плотник вместе с Францией был зол на какого-то Альбиона.

   Но весь этот разговор еще более подстрекнул любопытство Польдерса, а выпитое вино придало ему смелость, и он решился еще раз забраться в хижину Михайлова и утащить у него бумаги.

   В доме русского плотника по-прежнему было темно.

   По мере приближения к нему Польдерс чувствовал, что смелость его уменьшалась и сердце начинало биться сильнее и сильнее. Долго не мог решиться отворить двери, но наконец собрался с духом и вошел в хижину. Глубокая тишина, царствовавшая в ней, была прерываема только ровным стуком маятника простых стенных часов. Ощупью пробрался Польдерс до стола, на котором лежали некоторые бумаги, слабо освещенные лунным светом, пробившимся в маленькие стекла квадратного окна.

   При этом свете Польдерс увидел, что на этих бумагах были разные чертежи и рисунки; ему хотелось не это, из чертежа ничего нельзя было узнать, между тем как письмо или какая бы то ни было рукопись могли объяснить много. Не теряя надежды, работник мельника стал шарить по столу, по сторонам его, и нашел незамкнутый выдвижной ящик. Скоро запустил он в него руку и нашел довольно толстую тетрадь. Польдерс чрезвычайно обрадовался этой находке, поспешно вытащил тетрадь и увидал, что она вся исписана.

   - Ага! Попался, голубчик! Теперь мы узнаем все твои проделки! - произнес он вполголоса, взял тетрадь под мышку и поспешил убраться вон, так как Михайлов мог каждую минуту вернуться.

   Но он не успел еще дойти до двери, как услышал, что кто-то взялся за ручку.

   Мурашки пробежали по всему телу Польдерса, и ему показалось, что из глаз его посыпались искры, точно будто бы кто-нибудь ударил его дубиной по голове. Он осмотрелся с невыразимым страхом, и в то самое время, как дверь отворилась, он забился под стол. При свете луны узнал он высокую, стройную фигуру Михайлова и прижал тетрадь к сердцу, чтобы заглушить биениº его: ему казалось, что сердце его стучало громче часового маятника.

   Между тем Михайлов подошел к камину, высек огня и засветил сальную свечу.

   Польдерс съежился и прижался в самый темный уголок. Он надеялся, что Михайлов ляжет спать в другой комнатке и что тогда ему можно будет уйти, но ошибся.

   Молодой человек запер дверь на ключ, взял ключ к себе, сел к столу и стал рассматривать лежащие на нем чертежи, напевая тихим голосом песню, слов которой Польдерс никак не мог разобрать. Потом Михайлов выдвинул ящик. У похитителя, сидевшего под столом, замер дух.

   Молодой человек с изумлением смотрел в ящик, не находя того, чего искал, выдвинул другой ящик - тоже нет.

   - Это что значит? - произнес он вполголоса.- Я очень хороша помню,