Фурман Петр Романович - Саардамский плотник

  

  

   Старые годы. Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века./ Сост. и подгот. текста А. Рогинского. - М.: Худож. лит., 1989.

   (Классики и современники. Русская классич. лит-ра).

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   То, о чем я намерен рассказать вам, друзья мои, происходило в Голландии в 1697 году в небольшом городке Саардаме, замечательном по своим корабельным верфям и имеющем для нас, русских, особый интерес.

   Рассветало. Солнце, вынырнув, так сказать, из моря, величественно поднималось над горизонтом. Легкий утренний туман скользил еще по гладкой поверхности моря, широкие волны которого ровно набегали на берег и оставляли между каменьями желтоватую пену. Рыбачьи лодки с маленькими белыми парусами пересекали по всем направлениям зеленоватые струи, в которых отражалось уже утреннее солнце сквозь более и более редевший туман. Вдали, на горизонте, виднелись огромные корабли с распущенными парусами и издали походили на морских птиц, летающих над водою и поджидающих неосторожную рыбу. Берег начал оживляться.

   Над остроконечными кровлями Саардама поднимались в воздухе столбы серого дыма; по временам на порог дома выходил работник и, потягиваясь, зевая, смотрел на небо, на воду, на землю, почесывался и опять возвращался в дом. В верфях лежали, подобно морским чудовищам, корабли, более или менее оконченные; тут представлялся взору скелет корабля, не обшитый еще досками, далее черная масса полуоконченного, смоленого судна; наконец, красивые формы шхуны, украшиваемой живописью. Но ни одного живого существа не было еще видно на верфи. Зато ветряные мельницы подражали деятельности рыбаков и как бы приветствовали их своими неутомимыми крыльями.

   К одной из мельниц приближались двое детей: мальчик лет двенадцати и девочка лет четырнадцати. Робко отворили они дверь и стали подниматься вверх по узкой деревянной лестнице, выбеленной мукою. Едва ступени заскрипели под ногами их, как сверху послышался грубый голос, вскричавший:

   - Кто там?

   - Это мы,- робко отвечал мальчик.

   - Кто вы? Отвечай толком.

   - Дети Гаардена.

   - Опять вы! Что вы, с голоду умираете, что ли? - сердито вскричал мельник, показавшись на мельнице.- Вчера вы три раза приходили, а сегодня чуть свет опять здесь.

   Девочка опустила голову и в смущенье стала щипать конец своего передника. Мальчик же устремил свои светлые, голубые глаза на белый колпак сердитого мельника и отвечал:

   - Простите нам, мейстер Фоэрбук, мы сами жали и сами молотили эту рожь, а потому нам хочется поскорее покушать собственного хлеба. Папенька говорит, что заработанный хлеб вкуснее.

   - Твой отец - умный человек,- возразил мельник, смягчившись.- Ну, потерпите немножко: через четверть часа ваша мука будет готова.

   С этими словами он позвонил, но никто ему не отвечал. Сердито топнув ногою, Фоэрбук наклонился, открыл люк в полу и закричал вниз:

   - Эй, Польдерс, лентяй! Спишь ты, что ли, что не слышишь звонка? Подсыпь зерен живее, а не то я тебя самого посажу между жерновами.

   Работник поспешно исполнил приказание хозяина, подсыпал зерен ненасытным жерновам, потом, просунув голову в отверстие люка, сказал, глупо усмехаясь:

   - Хозяин, а хозяин!

   - Что тебе?

   - Посмотри, хозяин, в окно.

   - Зачем?

   - Посмотри только,- сказал работник и глупо засмеялся.- Там стоит какой-то человек и зевает на мельничные крылья, точно будто бы никогда не видал их. А платье-то на нем, платье! Не то что старое, а смешное! Широкие панталоны со складками, куртка со светлыми пуговицами, а шапка... шапка такая, какую я и в жизнь не видывал! Посмотри, хозяин, посмотри!

   Мельник, радуясь случаю позевать, так поспешно просунул голову в маленькое окно, что чуть не уронил свой колпак. Из окна мельницы представлялся приятный, привлекательный вид. Склон небольшой возвышенности, начинавшейся непосредственно за Саардамом, был покрыт множеством мельниц, крылья которьи кружились быстрее и быстрее по мере того, как ветер разыгрывался. Вдали простиралась синяя полоса моря, берега которого начинали оживляться. При звуках колоколов со всех сторон сходились корабельные плотники. Но мельник не обратил внимания на вид: он уже привык к нему, а по странному устройству нашей натуры все то, к чему мы привыкаем, теряет для нас свою прелесть. Зато мейстер Фоэрбук с особенным любопытством вытаращил глаза на незнакомца, внимательно смотревшего на вертевшиеся крылья.

   - Польдерс,- сказал мельник своему работнику,- это, должно быть, иностранец?

   - Кажется.

   - Это, может быть, китаец?

   - Разве есть настоящие китайцы?

   - Разумеется, дурачина!

   - А я думал, что китайцы бывают только фарфоровые,- сказал Польдерс.

   - Я заговорю с ним,- сказал мельник.

   - Разве ты знаешь по-китайски? - спросил Польдерс.

   - Нет, но он, может быть, знает по-голландски,- отвечал хозяин.

   - Ну, попробуй.

   И Польдерс просунул голову в другое окно, одним этажом ниже хозяина.

   Детям также очень захотелось посмотреть, но других отверстий не было в стене.

   Незнакомец, увидав две забавные головы в белых колпаках, высунувшиеся из окон, невольно улыбнулся.

   - Польдерс! - сказал хозяин сверху,- он улыбнулся.

   - Да-да; но поговори же с ним,- отвечал работник снизу.

   Фоэрбук кашлянул, поднес руку к колпаку и сказал:

   - Здорово, приятель!

   Незнакомец кивнул головою.

   - Откуда ты, любезнейший? - продолжал мельник.

   Незнакомец не отвечал и опять обратил внимание на устройство мельницы.

   - Ого! Да он важничает! - произнес мельник.- Эй, дружище! Не подходи близко; ты слишком высоко поднял нос, как раз крылья отшибут.

   Незнакомец не обратил внимания на грубую выходку мельника и спросил его отрывисто:

   - Что стоит твоя мельница?

   Лицо мельника вытянулось.

   - Польдерс,- сказал он,- это, никак, покупатель. Я давно уже собираюсь сбыть свою мельницу. Разве ты хочешь купить ее?- спросил он, обратившись опять к незнакомцу.

   - Я спрашиваю, что она стоит.

   - Так зайдите, минхер, да посмотрите; после я объявлю цену.

   Незнакомец немедленно взбежал по деревянной лестнице.

   Тогда дети увидели стройного молодого человека прекрасной наружности. По топору, бывшему у него под мышкой, и по треугольнику, висевшему на плече, в нем можно было узнать плотника. Не обращая внимания на приветствия и расспросы хозяина, он стал рассматривать внутреннее устройство мельницы. Ни одно колесо, ни одно бревно не было оставлено им без внимания. Все ответы хозяина на отрывистые вопросы его записывал он в маленькую книжечку.

   Наконец, осмотрев все подробности, он спросил опять:

   - Дорого ли обходится постройка такой мельницы?

   - Дорого ли? - повторил мельник.

   - Да-да.

   - Правду сказать?

   - Разумеется.

   - Ну, дружище, ты, кажись, малый добрый,- сказал мельник,- возьми же ее за 320 гульденов, да и дело с концом! По рукам, что ли?

   - Нет,- возразил незнакомец,- я не думал покупать твоей мельницы.

   - Как не думал? - и лицо Фозрбука опять вытянулось.- Что же ты спрашивал о цене?

   - Я хотел только знать, во сколько может обойтись постройка.

   - Вот что! - и мельник презрительно отвернулся.- Больно любопытен, приятель!

   В это время работник принес мешок муки.

   - Вот вам, дети, ваша мука, тащите ее с Богом.

   - Скажи мне, пожалуйста,- спроспл незнакомец,- где здесь живет лучший корабельный мастер?

   - Который? - спросил мельник.- У нас много лучших.

   - Блундвик.

   Дети спускались в это время вниз по лестнице.

   - Постойте! - закричал мельник им вслед.- Эй, дети! Покажите этому молодцу дорогу к дому Блундвика.

   - Спасибо,- сказал незнакомец, уходя.

   Любопытство Фоэрбука не было еще удовлетворено, а потому он пошел за незнакомцем и спросил его:

   - Ты, верно, хочешь просить работы у Блувдвика?

   - Да,- отвечал незнакомец отрывисто.

   - Ты, верно, издалека? - продолжал любопытный.

   - Да.

   - Уж не из Швеции ли?

   - Нет.

   - А! Так, верно, из Польши?

   - Нет.

   - Откуда же у тебя такое странное платье?

   - Мне так нравится.

   - Гм! Скажи мне...

   - Прощай! - и незнакомец, ускорив шаги, последовал за детьми.

   - Да, нет, да, нет,- ворчал раздосадованный Фоэрбук.- Сам небось все выспросил да выведал, а потом онемел, словно рыба! Приди же ты в другой раз!

  

  

   Несмотря на тяжесть мешка, дети почти бегом спешили домой. Они мечтали уже о том, как маменька испечет им из муки хлеб и с каким аппетитом они будут есть его. Наконец, выбившись из сил, мальчик опустил мешок на скамью, стоявшую перед ближайшим домом, чтобы отдохнуть.

   - Дай мне мешок,- сказала девочка,- теперь моя очередь нести.

   - Нет, я сам донесу,- отвечал мальчик, запыхавшись.

   Но в это самое время незнакомец сильною рукою схватил мешок и без малейшего усилия взбросил его себе на плечи.

   - Вы замараетесь мукой,- сказал мальчик, который, может быть, боялся, чтобы незнакомец не ушел с мешком.- Вы замараетесь; оставьте, я сам снесу.

   - Ничего, ничего, услуга за услугу: вы покажите мне, где живет корабельный мастер, а я донесу вам мешок; ну, вперед!

   Дети пошли вперед, но мальчик не переставал искоса посматривать на мешок.

   - Чьи вы дети? - спросил незнакомец, пройдя несколько шагов.

   - Корабельного плотника Гаардена,- отвечал мальчик.- Он тоже работает у Блундвика.

   - А тебя как зовут?

   - Фридрихом.

   - А сестру твою?

   - Анной,- отвечала девочка.

   - Ну, Бог даст, мы будем знакомы,- сказал незнакомец, погладив их по головке.

   В это время они подошли к красивому домику из ярко-красного кирпича и с зелеными ставнями.

   - Вот здесь живет мейстер Блундвик,- сказал Фридрих.

   - А вы где живете? - спросил незнакомец.

   Мальчик указал ему другой, простенький домик; незнакомец донес туда мешок, простился с детьми и потом вернулся к дому с зелеными ставнями. Минхер Блундвик, высокопочтенный корабельный мастер, объемистый, как сороковая бочка, сидел в своей рабочей комнате за столом, на котором лежали рисунки, чертежи, сметы и счеты.

   По правую сторону, на особенно устроенной полке, стояла в симметрическом порядке полудюжина предлинных, но тоненьких трубок; возле них зажженная свеча в чистом серебряном подсвечнике и в глиняной кружке множество узеньких бумажек, фидибугов, для зажигания трубок. По левую сторону на столе находилась низенькая, почти круглая бутылка со светлым вином, стакан, вполовину опорожненный, селедка, приправленная луком, голландский сыр и белый хлеб. На невысокой скамеечке возле стула, на котором сидел хозяин, стояла фарфоровая чашка с ручками, служащая у голландцев плевательницей.

   Несмотря на непозволительный объем своего живота, минхер Блундвик недаром заслужил звание искуснейшего корабельного мастера; он был чрезвычайно деятелен. Даже теперь, как вы видите, он исполнял три дела вдруг: занимался, завтракал и курил: не говоря уже о том, что он еще беспрестанно плевал.

   Молодой незнакомец вошел в комнату и осмотрелся.

   Толстый хозяин исчезал в густом, непроницаемом облаке дыма; но. наконец молодой человек увидел его, подошел поближе и, не снимая шапки, кивнул головою. Блундвик с изумлением вытаращил свои маленькие глаза, потом, вынув на секунду трубку изо рта, произнес с голландским хладнокровием:

   - Шапку долой!

   Незнакомец повиновался, и черные кудри его рассыпались по плечам.

   - Что тебе? - спросил Блундвик отрывисто.

   - Работы,- так же отрывисто отвечал молодой человек.

   - Откуда?

   - Из Амстердама.

   - Паспорт.

   Незнакомец вынул бумагу и подал мастеру.

   - Петр Михайлов,- прочитал Блундвик не без труда,- от роду 26 лет. Ага, москвитянин?

   - Русский.

   - Каждая селедка рыба, но не каждая рыба селедка,- отвечал Блундвик.- Так ты просишь работы?

   - Да.

   - Изволь, почтеннейший! - и, взглянув на одну из бумаг, лежавших перед ним, мастер продолжал: - Завтра можешь начать на верфи под номером третьим. Жалованье назначу, когда увижу твою работу.

   - Я за большим жалованьем не гонюсь; я хочу учиться,- с живостью возразил молодой человек.

   - Неглупо, очень неглупо.

   - А потому прошу тебя, мейстер, приставить меня к такой верфи, где ты начнешь строить новый корабль.

   У Блундвика чуть не выпала трубка из рук от изумления.

   - Что-о-о? - произнес он протяжно.- Тебя? Ты! Откуда такая фамильярность, приятель?

   - У нас такой обычай.

   - Мало ли что у вас! У нас же, почтеннейший, говорят хозяину "вы", слышишь! Ну да ладно, я на такие безделицы не сержусь. Ступай с Богом! Завтра мы примемся за киль шестидесятипушечного корабля. На нем ты наработаешься вволю!

   - Спасибо, хозяин!- вскричал обрадованный Михайлов.- Позволь мне спросить тебя еще об одном.

   - Спрашивай.

   - Дорого ли обойдется новый корабль?

   Блундвик захохотал.

   - Много знать будешь, скоро состареешься,- отвечал он.- Твое дело не цена, а работа.

   - Но я бы желал знать...

   - Изволь, изволь! Возьми столько, приложи еще немножко да помножь на восемь, так все еще не будет доставать гульдена.

   И весьма довольный шуткой, минхер Блундвик опять засмеялся и движением руки показал молодому человеку, что он может идти.

  

  

   На башенных часах в Саардаме пробило три четверти пятого. На верфях колокола сзывали на работу, и со всех сторон стекались мастеровые и подмастерья. Иные отправлялись на разные верфи, другие сходились на открытую, довольно обширную площадку, посреди которой лежало огромное бревно.

   В числе работников был и Михайлов, на которого новые товарищи смотрели с некоторым изумлением.

   Но вот пробило пять часов, и вдали показался тучный Блундвик. На широком плече его покоился красивый топор, древко которого было украшено серебром; круглый живот был обтянут новым кожаным передником; он был одет по-праздничному, потому что заложение корабля всегда происходит с некоторым торжеством и церемониями.

   При появлении его все плотники сняли шапки и произнесли в один голос:

   - Доброе утро, мейстер!

   Блундвик с важностью кивнул головою во все стороны и, подойдя к бревну, занял почетное место.

   Тогда один из подмастерьев, высокий, худощавый и рыжий голландец, вышел из толпы и встал на бревно. Это был краснобай, на котором лежала обязанность говорить речь при заложении кораблей.

   Рыжий голландец откашлянулся и, размахивая топором, стал говорить:

  

   Братья и товарищи! хочу я вам сказать,

   Что каждому из нас надлежит ведать да знать.

   Выстроить дом нужно много затей,

   Но выстроить корабль того еще трудней.

   В доме человек родится и умирает,

   А на корабле, словно птица, весь свет облетает.

   Дом стоит на земле,

   Корабль плывет по воде.

   В корабль же - пробьется вода.

   В воде же одни рыбы живут,

   А люди мрут.

   Когда над грозными волнами,

   Над разъяренными водами,

   Гонимый страшными ветрами,

   Летит под всеми парусами

   Корабль, нами сотворенный,

   Верный, крепкий, неизменный,

   Бережет множество людей,

   Отцов, братьев и детей.

   Опасность очень велика,

   Но храброго моряка

   Бережет Бог да наше судно!

   Это справедливо, хоть и чудно.

   Итак, на этом месте

   Помолимся мы вместе,

   Чтобы Господь наш труд благословил

   И будущих обитателей его хранил.

  

   С этими словами подмастерье снял шапку, все последовали его примеру, и, опустив голову, оратор стал говорить громким голосом молитву из молитв:

   - Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли; хлеб наш насущный даждь нам днесь; и прости нам долги наши, яко же и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Твое бо есть царствование, и сила, и слава, во веки веков. Аминь.

   - Аминь! - повторили все в один голос. Оратор продолжал:

  

   Теперь, братцы, еще одно слово.

   Оно необходимо, хоть и не ново.

   Да процветает наше милое отечество!

  

   - Виват! - закричали все плотники.

   - Да здравствует магистрат и все купечество!

   - Виват!

  

   Песня еще не вся пропета:

   Нашему мейстеру многие лета!

  

   - Виват! Виват!

  

   А теперь каждый товарищ и брат

   Да закричит другому: виват!

  

   - Виват! Виват! Виват!

   Последнее "виват" было громче и продолжительнее прежних, потому что каждый кричал для себя.

  

   Вы знаете, что конец

   Всему делу венец.

   А коли я не умел договорить,

   Так прошу меня извинить.

  

   - Виват Видеманну! Виват! - закричали плотники.- Славную речь сказал! Виват!

   Оратор Видеманн сошел с бревна и, когда крики унялись, сказал:

   - Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, посвятим это бревно тремя ударами на заложение нового киля шестидесятипушечному кораблю. Минхер Блундвик, вам, как хозяину, принадлежит первый удар.

   Мастер приблизился, снял шапку и, с усилием подняв свой красивый топор, сделал первую зарубку на бревне, но зарубка эта была едва заметна.

   - Теперь моя очередь, как главного смотрителя за работами,- сказал оратор и, сняв шапку, сделал вторую зарубку.- Гаарден! - продолжал он.- Теперь тебе, старшему плотнику.

   Гаарден хотел уже выступить, но кто-то схватил его сзади за руку. То был новичок, русский плотник.

   - Товарищ,- произнес он умоляющим голосом,- уступи мне!

   - Тебе? - угрюмо возразил старый плотник.- Молод больно! Заслужи сперва!

   - Я уступлю тебе первый месяц своего жалованья,- продолжал молодой человек умоляющим голосом.

   - Пошел! - сердито отвечал Гаарден и пошел к бревну.

   Михайлов невольно последовал за ним.

   Толстый Блундвик слышал просьбу молодого человека и, будучи в веселом расположении духа, хотел услужить ему.

   - Пусти его! - сказал он старому плотнику.- Раз можно сделать исключение и пустить младшего вместо старшего.

   - Ни за что не пущу! - вскричал Гаарден.

   - Гаарден! - строго произнес мастер,- Я приказываю тебе, я, хозяин зтой верфи!

   Гаарден отступил, бросив грозный взгляд на молодого человека. На лице Михайлова выразилась радость, он бросил шапку наземь, засучил рукава и твердыми шагами подошел к бревну.

   - Да узрит моя отчизна этот новый корабль на своих морях! - произнес он вполголоса по-русски.- И да будет ему прозвание "Царь Петр"! Господи, благослови!

   Михайлов перекрестился, замахнулся и нанес такой удар, что чуть не перерубил бревно пополам, щепки так и брызнули во все стороны. Михайлов взял одну из них и спрятал ее в карман. Потом он поднял голову и выпрямился. Все с особенным удовольствием глядели на статного, прекрасного молодого человека, в черных, огненных глазах которого блистали ум и благородная гордость.

   Сам Блундвик чуть не снял шапки, взглянув на величественную наружность своего младшего работника.

   - Братцы! - сказал последний,- Сегодня вечером я угощаю вас всех. Принимаете приглашение?

   - Принимаем! Принимаем! - отвечали все плотники, исключая Гаардена, который не мог простить Михайлову, что он лишил его принадлежащей ему чести.

   - Странный парень! Настоящий москвич! - сказал Блундвик, у которого от смеха трясся живот.- Правду говорят, что русские тароваты; это, вероятно, какой-нибудь маменькин сынок, которому из дому посылают денежки.

   - Видели ли,- спросил Видеманн,- как он топором владеет? Я думал, что он испортит бревно.

   - Да-да, силач!

   - А заметили ли вы, как он спрятал одну щепку в карман? Видно, хочет послать маменьке свою работу.

   Блундвик продолжал смеяться, но, вспомнив, что не завтракал еще, сделался весьма серьезным, пожелал счастливого начинания плотникам и ушел домой. Михайлов с прочими работниками приступил к работе.

  

  

   Прошла неделя.

   Однажды вечером дети Гаардена вернулись домой с двумя корзинами, доверху набитыми щепками.

   - Как вы сегодня много набрали! - сказала им мать.- Да и какие славные щепки!

   - Да,- ответил Фриц.- Мы были у русского. Он так рубит, что успевай только подбирать. Мы к другим и не ходим; он такой добрый, ласковый! Он очень удивился, когда мы ему: сказали, что должны платить за каждую корзину щепок. У нас, говорит он, столько лесу, что щепки годятся только на растопку, и бери их даром сколько хочешь.

   - А какой он ловкий, маменька! - продолжала Анна.- Якову попала щепка в глаз, и он стал кричать от боли. Услышав крик, русский бросил работу и подбежал к Якову. Увидав, в чем дело, он вынул из кармана какие-то стальные щипцы и вытащил щепку; потом посоветовал еще Якову приложить к глазу хлеб, смоченный в молоке.

   Мать с изумлением покачала головой.

   - У него всегда в кармане маленькая плоская коробочка со щипчиками, ножницами и ножами, точно у доктора,- сказал Фриц.

   - И как все любят его! - прибавила Анна.

   - Да, все,- печально сказал Фриц,- все, кроме папеньки.

   - Он сердится на русского за то,- сказала со вздохом мать,- что тот перебил у него...

   Она не успела договорить, потому что в это самое время в отворенном окне показалась голова красивого молодого человека лет восемнадцати.

   -- Папенька не вернулся еще с верфи? - спросил он.

   - Вильгельм, Вильгельм! - вскричали дети. Мать с беспокойством осмотрелась.

   - Ступай сюда, Вильгельм! - сказала она.- Ступай сюда! Отца твоего нет еще дома.

   Минуту спустя молодой человек вошел в комнату. Он поздоровался со всеми, потом спросил печальным голосом:

   - Что, папенька все еще сердит на меня?

   - Ах, Боже мой! - отвечала мать.- Ты ведь знаешь железную волю твоего отца. Только ты один не уступил ей!

   - Я не могу, маменька, не могу! - Подумай, Вильгельм!

   - Я думал, маменька, думал долго и много и убедился совершенно, что с моей стороны это не одна прихоть, не одно упрямство, но истинное, глубокое призвание, которого я победить не могу.

   В это время послышался громкий голос за дверьми.

   - Папенька! - вскричали дети с испугом.

   - Уйди, уйди! - сказала мать, испуганная не менее детей, потому что старый Гаарден был очень строг.

   Вильгельм осмотрелся: уйти не было никакой возможности, а потому он, не теряя напрасно времени, подлез под высокую кровать, длинные занавесы которой доходили до полу. Едва он успел спрятаться, как в комнату вошел отец. Сложив топор, пилу и другие орудия, Гаарден сел на скамью.

   - Марта! - сказал он жене.- Дай мне скорее рюмку водки.

   Пока жена наливала водку, взор старого плотника упал на корзину со щепками.

   - Ого! - сказал он, наклонившись, и взял одну щепку.- Сейчас видно, что топор, рубивший эти щепки, был в искусной, сильной руке. Где вы их набрали?- спросил он, обратившись к детям.

   - Возле русского, папенька,- отвечал Фриц.

   Гаарден насупил брови.

   - Этот выскочка обидел меня,- сказал он, выпив рюмку водки,- несмотря на то, я первый готов отдать ему должную справедливость. Славный работник! Встает с рассветом, ложится спать последний, неутомим, понятлив, воздержан; словом, таких работников мало! Он нанял себе маленький домишко у мастера, сам готовит себе кушанье, сам убирает себе квартирку н не принимает никогда участия в пирушках наших гуляк. Да, часто, смотря на благородное, открытое лицо молодого человека, работающего так усердно, что с него градом льет пот, я вздыхаю и сожалею о том, что Бог не дал мне такого сына вместо моего негодяя Вильгельма!

   - Напрасно ты бранишь бедного Вильгельма, любезный муж,- возразила жена.- Что делать, если...

   - Молчи! - вскричал Гаарден.- Первый долг сына есть беспрекословное повиновение воле родителей.

   - Но, друг мой, если он не чувствует ни малейшей охоты...

   - Вздор! Я ему желаю добра; он еще слишком молод и не понимает своей пользы; что за жизнь ведет моряк? Ему беспрестанно угрожает опасность; море ненасытно и ежегодно поглощает тысячи людей.

   - Любезный муж,- возразила жена,- на все воля Всевышнего, и коли кому суждено умереть, так смерть отыщет его, где бы он ни был, на корабле ли, на верфи или в мягкой постели. Притом же, если б не было моряков, так не нужно было б строить и корабли.

   - Пустяки! Я своего слова не переменю. Вильгельм будет плотником, или я его знать не хочу! Впрочем, я заболтался; сегодня суббота, надобно идти получать недельное жалованье. До свидания, жена.

   В дверях Гаарден встретился с Михайловым и невольно нахмурился.

   - Товарищ! - сказал молодой человек.- Я сейчас получил жалованье и принес тебе обещанное.

   - Какое обещанное?

   - Ты забыл, что я обещал отдать тебе свое жалованье за целый месяц. Вот за первую неделю.

   С этими словами Михайлов положил деньги на стол.

   - Не нужно мне твоих денег, я их не заслужил,- угрюмо отвечал Гаарден.

   - А я никогда не изменял и не изменю своему слову. Ты должен взять деньги!

   - Не возьму, говорят тебе! - с упрямством возразил старик.- Что ты пристал ко мне!

   Глаза Михайлова засверкали; краска выступила на щеках его.

   - Я приказываю тебе взять эти деньги! - вскричал он громким гневным голосом так, что Гаарден с невольным изумлением вытаращил на него глаза.

   - Ты мне приказываешь? - повторил он.

   Но вспыльчивый молодой человек успел уже оправиться и прийти в себя.

   - Гаарден,- сказал он более спокойным голосом,- не стыдно ли тебе? Ты вдвое старее меня, а между тем упрямишься, как школьник; у тебя жена и дети, а ты не хочешь принять денег, которые я предлагаю тебе с таким удовольствием и радушием...

   - Если я приму у тебя деньги, то скажут, что ты заплатил мне за оскорбление. Ты, вероятно, забыл, как обидел меня?

   - Э, полно, Гаарден! Не ты ли сам, вместе с прочими, говорил при заложении корабля: "И прости нам долги наши, яко же и мы прощаем нашим должникам"? Неужели ты произносил эти слова бессознательно, или считаешь себя таким безгрешным, что не нуждаешься в прощении?

   Все присутствующие были невольно поражены словами, голосом и выражением лица Михайлова. Старый плотник был до того пристыжен, что не смел взглянуть в лицо своему молодому товарищу; но после минутного молчания он протянул ему руку.

   - Товарищ,- сказал он,- ты прав. Я сознаюсь, что ты обидел меня не по злобе, а по весьма понятному в твои лета честолюбию. Итак, дай мне руку и будем друзьями, но денег твоих я все-таки не возьму... Но извини, мне надобно идти за жалованьем.

   - Пойдем, я провожу тебя,- сказал Михайлов.

   - Да, но возьми сперва свои деньги.

   - Экой упрямый! - сказал с досадой молодой человек, собрал деньги и спрятал их в карман.

   - Вот так,- сказал Гаарден,- теперь мы можем остаться друзьями.

   Оба вышли.

  

  

   Когда не стало больше слышно шагов удалявшегося с Михайловым Гаардена, Вильгельм высунул голову из-под кровати.

   - Маменька,-- сказал он,- слышали вы, как русский назвал папеньку упрямым!

   - Слышала.

   - Значит, я прав.

   - Вылезай скорее, Вильгельм,- сказала мать,- покушай чего-нибудь да потом уйди; отец твой сейчас вернется.

   Вильгельм стал вылезать на четвереньках из-под кровати, как вдруг дверь отворилась, и в комнату поспешно вошел русский плотник. Увидав молодого человека, выползающего из-под кровати, Михайлов невольно остановился и спросил с изумлением:

   - Это что значит?

   Никто не заметил входа Михайлова, а потому все вскрикнули от испуга, а Вильгельм хотел было опять спрятаться, но не успел, стукнувшись головою о край кровати.

   - Ах! Это вы, Михайлов! - вскрикнула Марта.- Как вы перепугали нас!

   - Но что это значит? - повторил русский, указав на Вильгельма, который был еще вполовину под кроватью.

   -- Это наш старший сын.

   - Зачем же он прячется?

   - Ах, герр Михайлов! Если бы вы знали, как часто я горюю и плачу о том, что мой муж так упрям.

   - Да-да! - сказал Михайлов.- Муж ваш честный человек, но ужасно упрям.

   - Представьте же себе, герр Михайлов, что Гаарден непременно хочет, чтобы старший сын его был плотником, а Вильгельм не чувствует ни малейшей охоты к этому ремеслу. Не хочу хвалить Вильгельма в глаза, но могу сказать, что он добрый малый.

   - Кем же он хочет быть?

   - Моряком! - с жаром вскричал Вильгельм, поднявшись наконец на ноги.- Море - вот моя стихия, моя отчизна! Со слезами умолял я отца не противиться моему призванию, но он не хотел меня слушать.

   - И вследствие этого,- продолжала Марта,- раздор вкрался в нашу смиренную хижину. Каждый почти день Гаарден бранил Вильгельма так, что последний решился наконец покинуть родительский дом и, против воли отца, поступил на службу к одному из наших моряков. С тех пор отец знать его не хочет и даже нам запретил видеться с ним. Вот почему Вильгельм, услышав давеча голос отца и страшась гнева его, спрятался под кровать.

   Михайлов серьезно смотрел в открытое, умное и смелое лицо молодого человека.

   - Знаешь ли ты,- сказал он наконец строго,- что повиновение родителям есть первый священнейший долг детей?

   - Знаю,- отвечал Вильгельм, смутившись и стараясь удержать слезы, выступившие на глазах его.- Знаю. Я долго молился и просил Господа, чтобы Он даровал мне силу исполнить волю моего отца... Потом я принимался за топор и работал прилежно, ревностно на верфи; но один случайный взгляд на море, на весело скользившие на нем суда внезапно разрушал все мои намерения, обращал мою решимость в ничто! Как полусонный, глядел я тогда на работу, лениво действовал топором или портил порученную мне работу. Что-то непреодолимое, необъяснимое влечет меня к морю, и не должен ли я думать после этого, что Господь Сам указывает мне путь, по которому мне должно идти?

   Молодой человек замолчал и печально опустил голову на грудь.

   Пока он говорил, Михайлов смотрел на него с участием, но, как бы желая скрыть это участие, он возразил прежним строгим голосом:

   - Но разве ты не знаешь, что Господь даровал нам силу побеждать наклонности, препятствующие нам исполнять наш долг? Что такое добродетель, достигаемая без труда, без усилий?.. Я не говорю, что отец имеет право принуждать сына избрать род жизни, противный его призванию, нет! Я хочу только сказать, что часто одну прихоть мы принимаем за призвание или отвращение к чему-либо и что от многого можно отвыкнуть, ко многому привыкнуть, стоит только захотеть. Я, например, с самого детства чувствовал непобедимую боязнь при виде воды; ни за что в мире не сел бы я на лодку; но твердостью воли мне удалось победить эту слабость, и надеюсь, что вскоре я буду так же неустрашим на воде, как старый моряк. Попробуй, Вильгельм, может быть, и тебе удастся преодолеть свое отвращение к плотничному ремеслу.

   - Ах, герр Михайлов! - отвечал Вильгельм.- Вам хорошо говорить, вы занимаетесь ремеслом, к которому чувствуете охоту... Я сам, пожалуй, готов выучиться плотничному мастерству, но с таким условием, чтобы отец позволил мне после вступить в морскую службу.

   - Добрый герр Михайлов,- сказала Марта.- Теперь вы помирились с моим мужем; постарайтесь уговорить его, чтобы он не противился склонности моего бедного Вильгельма.

   - Постараюсь,- возразил Михайлов,- когда представится удобный случай. Теперь пока прощайте, я не хочу, чтобы Гаарден застал меня здесь.

   С этими словами он положил что-то на стол и пошел к двери.

   - Ах, герр Михайлов! - вскричала ему вслед хозяйка.- Не оставляйте ваших денег, вы знаете, что муж мой не хотел брать их.

   - Упрямство его не заставит меня изменить данному слову,- отвечал Михайлов.

   - Но он рассердится, если узнает...

   - Я дарю эти деньги тебе и твоим детям.

   Марта с признательностью смотрела ему вслед.

   - Если все русские таковы,- сказала она наконец,- то я охотно переехала бы жить к ним,

   Она тщательно спрятала деньги.

  

  

   Время проходило. Петр Михайлов продолжал прилежно работать и все более заслуживал привязанность и уважение своих товарищей. Корабль, при заложении которого он находился, быстро приближался к окончанию. Палуба была готова, и с высоты ее плотники глядели на обширное море, на котором должно было очутиться новое судно.

   Однажды мейстер Блундвик пришел на верфь осмотреть работы. В сопровождении подмастерьев и старших плотников обошел он все нижние части корабля, рассматривал все подробности с видом человека, знающего свое дело, и остался совершенно доволен. Но этим осмотр его не кончился. Оставалось труднейшее, особенно для толстого Блундвика,- а именно осмотр верхних частей корабля. Несмотря на опасность, угрожающую мейстеру, он решился взобраться наверх по узенькой лестнице, но так как тучность препятствовала ему всходить обыкновенным образом, то он