Екатерина Вторая - Мемуары, Страница 11 - Книги

енности.

Что же касается великого князя, то он проявил во время этого разговора много желчи, неприязни и даже раздражения против меня; он старался, как только мог, раздражить императрицу против меня; но так как он принялся за это глупо и проявил больше горячности, нежели справедливости, то он не достиг своей цели, и ум и проницательность императрицы стали на мою сторону.

Она слушала с особенным вниманием и некоторого рода невольным одобрением мои твердые и уверенные ответы на выходившие из границ речи моего супруга, по которым было ясно, как день, что он стремится к тому, чтобы очистить мое место, дабы поставить на него, если это возможно, свою настоящую любовницу. Но это могло быть не по вкусу императрице и даже, может быть, не в расчетах господ Шуваловых подпасть под власть графов Воронцовых, но это соображение превышало мыслительные способности Его Императорского Высочества, который верил всегда всему, чего желал, и отстранял всякую мысль, противную той, какая над ним господствовала. И он так постарался, что императрица подошла ко мне и сказала мне вполголоса: "Мне надо будет многое вам еще сказать; но я не могу говорить, потому что не хочу вас ссорить еще больше", а глазами и головой она мне показала, что это было из-за присутствия остальных. Я, видя этот знак задушевного доброжелательства, который она мне давала в таком критическом положении, была сердечно тронута и сказала ей также очень тихо: "И я также не могу говорить, хотя мне чрезвычайно хочется открыть вам свое сердце и душу". Я увидела, что то, что я ей сказала, произвело на нее очень сильное и благоприятное впечатление.

У нее показались на глазах слезы, и, чтобы скрыть, что она взволнована и до какой степени, она нас отпустила, говоря, что очень поздно, и, действительно, было около трех часов утра. Великий князь вышел первым, я последовала за ним; в ту минуту граф Александр Шувалов хотел пройти в дверь за мною, императрица позвала его, и он остался у нее. Великий князь ходил всегда очень большими шагами, я не спешила на этот раз идти за ним; он вернулся в свои покои, я - в свои. Я начала раздеваться, чтобы ложиться, когда услышала стук в дверь, через которую я вернулась. Я спросила, кто там. Граф Александр Шувалов сказал мне, что это он и просит ему открыть, что я сделала. Он сказал, чтобы я удалила моих женщин; они вышли, тогда он мне сообщил, что императрица позвала его и, поговорив с ним некоторое время, поручила ему передать мне свой поклон и просить меня не огорчаться, и что у нее будет второй разговор со мною одной. Я низко поклонилась графу Шувалову и сказала, чтобы он передал Ее Императорскому Величеству мое глубочайшее почтение и поблагодарил ее за ее доброту ко мне, которая возвращает меня к жизни, что я буду ждать этого второго разговора с живейшим нетерпением и что я прошу его ускорить эту минуту. Он мне сказал, чтобы я не говорила об этом ни единой душе, и именно великому князю, и что императрица с сожалением видит, что он так раздражен против меня. Я обещала. Я думала: если недовольны тем, что он раздражен против меня, то к чему сердить его еще больше, рассказывая ему разговор в Летнем дворце по поводу людей, которые его развращали. Однако этот неожиданный возврат задушевности и доверия императрицы доставил мне большое удовольствие.

На следующий день я просила племянницу духовника поблагодарить ее дядю за отменную услугу, которую он мне только что оказал, устроив мне этот разговор с императрицей. Она вернулась от своего дяди и сообщила мне, что духовник знает, что императрица сказала о своем племяннике, что он дурак, но что великая княгиня очень умна. Эти слова дошли до меня с нескольких сторон, и говорили, что Ее Императорское Величество то и дело хвалит своим близким мои способности, прибавляя часто: "Она любит правду и справедливость; это очень умная женщина, но мой племянник - дурак".

Я заперлась в моих покоях, как и прежде, под предлогом нездоровья. Я помню, что тогда читала пять первых томов "Истории путешествий" с картой на столе, что меня развлекало и обогащало знаниями. Когда я уставала от этого чтения, перелистывала первые тома Энциклопедии [clxxvi]; и я ждала дня, когда Ее Императорскому Величеству угодно будет допустить меня до вторичного разговора. Время от времени я возобновляла просьбу об этом графу Шувалову, говоря ему, что мне очень бы хотелось, чтобы судьба моя была наконец решена.

Что касается великого князя, то я не слышала больше о нем никакого разговора; я знала только, что он ждет с нетерпением моей отсылки и что он наверное рассчитывает жениться вторым браком на Елисавете Воронцовой: она приходила уже в его покои и разыгрывала хозяйку. По-видимому, ее дядя, вице-канцлер граф Воронцов, который был лицемером, каких свет не производил, узнал планы своего брата, может быть, вернее - своих племянников [clxxvii], которые были тогда еще детьми, так как самому старшему было всего двадцать лет или около того, и боялся, чтобы его только что усилившееся влияние не пострадало у императрицы, а потому добился поручения отговорить меня от моей просьбы об отсылке, ибо вот что случилось.

В одно прекрасное утро пришли мне доложить, что вице-канцлер граф Михаил Воронцов просит разрешения поговорить со мною от имени императрицы. Очень удивленная этим необычайным посольством и хотя еще не одетая, я приняла господина вице-канцлера. Он начал с того, что поцеловал мне руку и пожал ее с большим чувством, затем вытер себе глаза, с которых скатилось несколько слез.

Так как я тогда была немного предубеждена против него, то я без большого доверия отнеслась к этому предисловию, которое должно было выказать его усердие, но не мешала ему делать то, на что смотрела, как на кривлянье. Я просила его сесть; он был немного запыхавшись, что происходило оттого, что у него было нечто вроде зоба, которым он страдал. Он сел со мною и сказал мне, что императрица поручила ему поговорить со мною и убедить меня не настаивать на моей отсылке, что Ее Императорское Величество приказала ему даже просить меня со своей стороны отказаться от этой мысли, на которую она никогда не согласится, и что он лично просит меня и заклинает дать ему слово больше никогда об этом не говорить; что этот план поистине огорчает императрицу и всех порядочных людей, к числу которых, как он заверял меня, он принадлежит. Я ему ответила, что нет ничего, чего бы я охотно не сделала, чтобы угодить Ее Императорскому Величеству и порядочным людям, но что я думаю, что моя жизнь и здоровье в опасности от того образа жизни, которому я подвергаюсь; что я делаю только несчастных, что постоянно ссылают и отсылают всех, кто ко мне приближается; что великого князя ожесточают против меня до ненависти; что он, впрочем, никогда меня не любил; что Ее Императорское Величество тоже оказывает почти постоянно знаки своей немилости, и что, видя, что я в тягость всем, и умирая сама со скуки и горя, я просила отослать меня, для того чтобы освободить всех от особы, которая всем в тягость и сама погибает от горя и скуки.

Он стал говорить мне о моих детях; я ему сказала, что их не вижу и что с тех пор, как брала молитву, я еще не видела моей младшей [т. е. дочери] и не могла их видеть без особого разрешения императрицы, в двух комнатах от которой они были помещены, так как их комнаты составляют часть ее покоев; что я отнюдь не сомневаюсь, что она очень о них заботится, но что, будучи лишенной удовольствия их видеть, мне безразлично: быть в ста шагах или в ста верстах от них. Он мне сказал, что у императрицы будет второй разговор со мною, и прибавил, что было бы очень желательно, чтобы императрица сблизилась со мной. Я ему ответила, прося ускорить этот второй разговор, а что я, со своей стороны, не упущу ничего, что могло бы облегчить исполнение ее желания. Он оставался у меня больше часу и говорил долго и о множестве вещей. Я заметила, что повышение его влияния придало его разговору и манере держаться какую-то заносчивость, которой не было у него прежде, когда я его видела наряду со множеством других людей, и, когда он, недовольный императрицей, делами и теми, которые пользуются милостью и доверием Ее Императорского Величества, он мне сказал однажды при дворе, видя, что императрица очень долго разговаривает с послом императрицы-королевы Венгрии и Богемии, между тем как он и я и все до смерти устали стоять: "Хотите побиться об заклад, что она только мелет вздор". Я ответила ему, смеясь: "Боже мой, что вы такое говорите!" Он мне возразил по-русски следующими очень характерными словами: "Она от природы фадайзница" [clxxviii].

Наконец он ушел, уверяя меня в своем усердии, и простился со мною, поцеловав мне снова руку. На этот раз я должна была быть уверенной, что меня не отошлют, так как меня просили даже не говорить об этом. Но я находила нужным не выходить и продолжать оставаться у себя в комнате, как будто я ждала решения моей судьбы только от второго разговора, который я должна была иметь с императрицей.

Этого разговора я ждала долго. Помню, что 21 апреля, в день моего рождения, я не вышла. Императрица велела мне сказать в час своего обеда через Александра Шувалова, что она пьет за мое здоровье; я велела ее благодарить за то, что ей угодно было вспомнить обо мне в этот день, как я говорила, моего несчастного рождения, который я проклинала бы, если бы не получила в тот же день святого крещения.

Когда великий князь узнал, что императрица посылала ко мне в этот день с таким поручением, он вздумал прислать сказать мне то же самое; когда пришли передать мне его приветствие, я встала и с очень глубоким реверансом выговорила мою благодарность. После праздников по случаю дня моего рождения и коронования императрицы, между которыми был промежуток в четыре дня, я все еще не выходила из своей комнаты, пока граф Понятовский не довел до моего сведения, что французский посол маркиз де Лопиталь очень хвалит меня за мое твердое поведение и говорит, что это решение не выходить из моих покоев может обратиться только в мою пользу. Тогда, принимая эти слова за коварную похвалу врага, я решила делать обратное тому, что он хвалит, и в одно воскресенье, когда этого менее всего ожидали, я оделась и вышла из моих внутренних покоев. В ту минуту, когда я выходила в комнату, где находились дамы и кавалеры, я заметила их удивление и изумление при виде меня; через несколько минут после моего появления пришёл великий князь; я видела и его удивление, написанное на его лице, и так как я разговаривала со всей компанией, то он вмешался в разговор и обратился ко мне с несколькими словами, на которые я вежливо ответила.

В это время (17 апреля) принц Карл Саксонский вторично приехал в Петербург. Великий князь довольно пренебрежительно принял его, когда он был впервые в России; но на этот раз великий князь считал себя вправе не соблюдать с ним никаких границ, и вот почему. В русской армии не было секретом, что при Цорндорфском сражении принц Карл Саксонский бежал одним из первых. Говорили даже, что он продолжал это бегство безостановочно до Ландсберга; а Его Императорское Высочество, услышав это, решил, что так как принц Саксонский отъявленный трус, то он не будет с ним говорить, и не хотел иметь с ним дела.

Этому, по-видимому, немало содействовала принцесса Курляндская, дочь Бирона, о которой я часто имела случай говорить; тогда начинали потихоньку говорить, что был план сделать герцогом Курляндии принца Карла Саксонского, и это очень раздражало принцессу Курляндскую, отца которой все еще держали в Ярославле. Она сообщила свою злобу великому князю, на которого она сохранила некоторого рода влияние. Эта принцесса была тогда в третий раз невестой барона Александра Черкасова [clxxix], за которого, действительно, вышла замуж в следующую зиму.

Наконец, за несколько дней перед тем, как ехать в деревню, граф Александр Шувалов пришел мне сказать от имени императрицы, что я должна просить через него императрицу [о разрешении] навестить сегодня днем моих детей, и что тогда, по выходе от них, у меня будет второе свидание с императрицей, столь давно обещанное. Я сделала, что мне велели, и в присутствии многих лиц я сказала графу Шувалову, чтоб он испросил мне у Ее Императорского Величества разрешение видеть моих детей.

Он ушел и когда вернулся, то сказал мне, что я могу пойти к детям в три часа. Я очень аккуратно туда отправилась; я оставалась у своих детей до тех пор, пока граф Александр Шувалов не пришел сказать мне, что императрицу можно видеть. Я пошла к ней; я застала ее совсем одну, и на этот раз в комнате не было ширм; следовательно, и она и я, мы могли говорить на свободе. Я начала с того, что поблагодарила ее за это свидание, на которое она соизволила, сказав, что уже одно очень милостивое обещание, которое ей было угодно сделать, возвратило меня к жизни. На это она мне сказала: "Я требую, чтоб вы мне сказали правду на все, что я у вас спрошу". Я ответила ей, чтобы ее уверить, что она услышит из моих уст только сущую правду и что я ничего не желаю лучшего, как открыть ей свое сердце безо всякой утайки. Тогда она меня снова спросила, действительно ли было только три письма, написанных Апраксину; я ей поклялась в этом с величайшей искренностью, как это и было на самом деле. Затем она стала у меня расспрашивать подробности об образе жизни великого князя [clxxx]...

[ДЕКАБРЬ 1761 - ЯНВАРЬ 1762 гг.]

Граф Александр Андреевич Безбородко [clxxxi] написал Краткое начертание дел политических, военных и внутренних Государыни Императрицы Екатерины Л, Самодержицы Всероссийской, так, как и знаменитейших событий во дни Ее царствования. Он починает так. В 1762 году: Вступление Ее Императорского Величества на всероссийский престол.

Объяснение.

Во время болезни блаж[енной] пам[яти] Госуд[арыни] Императ[рицы] Елисаветы Петровны, в декабре месяце 1761 года, слышала я из уст Никиты Ивановича Панина, что трое Шуваловы - Петр Иванович, Александр Иванович и Иван Иванович - чрезвычайно робеют о приближающей[ся] кончине Государыни Императрицы, о будущем жребии их; что от сей робости их родятся у многих окружающих их разнообразные проекты; что наследника ее все боятся; что он" не любим и не почитаем никем; что сама Государыня сетует, кому поручить престол; что склонность в ней находят отрешить наследника неспособного, от которого много имела сама досады, и взять сына его семилетнего и мне поручить управление, но что сие последнее, касательно моего управления, не по вкусу Шуваловым. Из сих проектов родилось, что посредством Мельгунова Шуваловы помирились с Петром III, и Государыня скончалась без иных распоряжений. Но тем не кончилась ферментация [clxxxii] публики, а начало ее приписать можно дурному Шуваловскому управлению и беззаконному Бестужевскому делу, то есть с 1759 года.

При самой кончине Госуд[арыни] Имп[ератрицы] Елисаветы Петровны прислал ко мне князь Михаила Иван[ович] Дашков [clxxxiii], тогдашний капитан гвардии, сказать: "Повели, мы тебя взведем на престол". Я приказала ему сказать: "Бога ради, не начинайте вздор; что Бог захочет, то и будет, а ваше предприятие есть рановременная и несозрелая вещь". К князю Дашкову же езжали и в дружбе, и согласии находились все те, кои потом имели участие в моем восшествии, яко-то: трое Орловы [clxxxiv], пятеро капитаны полку Измайловского и прочие; женат же он был на родной сестре Елисав[еты] Воронцовой, любимицы Петра III. Княгиня же Дашкова от самого почти ребячества ко мне оказывала особливую привязанность, но тут находилась еще персона опасная, брат княгинин, Семен Романович Воронцов [clxxxv], которого Елисавета Романовна, да по ней и Петр III, чрезвычайно любили. Отец же Воронцовых, Роман Ларионович, опаснее всех был по своему сварливому и переменчивому нраву; он же не любил княгиню Дашкову.

Императрица Елисавета Петровна скончалась в самое Рождество 25 декабря 1761 года, в три часа за полудни; я осталась при теле ее. Петр III, вышед из покоя, пошел в Конференцию и прислал мне сказать чрез Мельгунова, чтоб я осталась при теле, дондеже пришлет мне сказать. Я Мельгунову сказала: "Вы видите, что я здесь, и приказание исполню". Я из сего приказания заключила, что владычествующая фракция опасается моей инфлу[е]нции [clxxxvi]. Тело Императрицы еще обмывали, когда мне пришли сказать, что генерал-прокурор князь Шаховской [clxxxvii] отставлен по его прошению, а обер-прокурор сенатский Александр Иван[ович] Глебов пожалован генерал-прокурором. То есть слывущий честнейшим тогда человеком - отставлен, а бездельником слывущий и от уголовного следствия спасенный Петром Шуваловым - сделан на его место генерал-прокурором.

Тело Императрицы Елисаветы Петровны едва успели убрать и положить на кровать с балдахином, как гофмаршал ко мне пришел с повесткою, что будет в галерее (то есть комнаты чрез три от усопшего тела) ужин, для которого повещено быть в светлом богатом платье. Я послала по богатое платье в комнаты сына моего, живущего возле покойной Государыни. Я оделась и паки в таком наряде пришла к усопшему телу, где мне велено было оставаться и ждать приказаний. Тут уже окошки были открыты и Евангелие читали.

Погодя несколько, пришли от Государя мне сказать, чтоб я шла в церковь. Прийдя туда, я нашла, что тут все собраны для присяги, после которой отпели вместо панихиды благодарственный молебен; потом митрополит Новгородский [Димитрий] Сеченов [clxxxviii] говорил речь Государю. Сей был вне себя от радости и оной нимало не скрывал, и имел совершенно позорное поведение, кривляясь всячески, и не произнося, кроме вздорных речей, не соответствующих ни сану, ни обстоятельствам, представляя более смешного Арлекина, нежели иного чего, требуя, однако, всякое почтение. Из церкви вышедши, я пошла в свой покой, где до самого ужина я горько плакала только о покойной Государыне, которая всякие милости ко мне оказывала и последние два года меня полюбила отменно, как и о настоящем положении вещей. Когда кушанье поставлено было, мне пришли сказать, и я пошла к ужину; стол поставлен был в куртажной галерее - персон на полтораста и более, и галерея набита была зрителями. Многие, не нашед места за ужином, ходили так же около стола, в том числе Иван Иванович Шувалов и Мельгунов. Сей из прислужников Шуваловых сделался их протектором. У Ивана же Ивановича Шувалова хотя знаки отчаянности были на щеке, ибо видно было, как пяти пальцами кожа содрана была, но тут, за стулом Петра III стоя, шутил и смеялся с ним. Я сидела возле нового Императора, а возле меня - князь Никита Юрьевич Трубецкой, которой во весь стол ни о чем не говорил, как о великой своей радости, что государь царствует. Множество дам также ужинали: многие из них так, как и я, были с заплаканными глазами, а многие из них в тот же день, не быв в дружбе, между собою помирились. Ужин сей продолжался часа с полтора. Пришед в свои комнаты, я начала раздеваться, чтоб лечь в постель, когда принесли повестку, чтоб дамам назавтра быть в робах богатых, и будет большой обеденный стол в той же галерее; сидеть же по билетам. Потом я легла в постель; но я, хотя пред тем две ночи не спала, проводя оных в покое покойной Императрицы, но сон далеко от меня был и никак заснуть не могла, и начала размышлять о прошедшем, настоящем и будущем. И сделала я следующее заключение: ежели в первом часу царствования отставили честного человека, а не постыдились на его место возвести бездельника,- чего ждать? Говорила я себе: твою инфлуенцию опасаются; удались от всего; ты знаешь, с кем дело имеешь, по твоим мыслям и правилам дела не поведут, следовательно, ни чести, ни славы - тут не будет; пусть их делают что хотят. Взяв сие за правило своего поведения, во все шесть месяцев царствования Петра III я ни во что не вступалась, кроме похорон покойной Государыни, по которым траурной комиссии велено было мне докладываться, что я и исполнила со всяким радением, в чем я и заслужила похвалу от всех. Я же тут брала советы от старых дам, графини Марьи Андр[еевны] Румянцевой, графини Анны Карловны Воронцовой [clxxxix], от фельдмаршалши Аграфены Леонтьевны Апраксиной [cxc] и иных, подручно случающихся, в чем и на них угодила чрезвычайно.

На другой день поутру нарядилась в богатой робе и пошла к обедне, потом на поклон к телу, а оттудова - к столу по билетам. Сей стол был с заплаканными глазами почти у всех, и мало было лиц равнодушных, и усталь на всех видно было. После обеда я пошла к себе. Во время сего стола тело покойной Государыни анатомили. К вечеру пришли мне сказать, что посланы курьеры для освобождения и возвращения в Петербург Бирона, Миниха, Лестока и Лопухиных, и что Гудович едет в Берлин с объявлением о вступлении на престол Императора. Я на сие сказала: "Дела поспешно идут".

На третий день я, надев черное платье, пошла к телу, где отправлялась панихида; тут ни Императора и никого не было, кроме у тела дневальных, да тех, кои со мною пришли. Оттуда я пошла к сыну моему, а потом посетила я графа Алексея Григорьевича Разумовского в его покое во дворце, где он от чистосердечной горести по покойной Государыне находился болен. Он хотел пасть к ногам моим, но я, не допустя его до того, обняла его, и, обнявшись, оба мы завыли голосом и не могши почти говорить слова оба; я, вышед от него, пошла к себе.

Пришел в свой покой, услышала, что Император приказал приготовить для себя покой от меня чрез сени, где жил Александр Иванович Шувалов, и что в его покое, возле моих, будет жить Елисавета Романовна Воронцова.

В сей день ввечеру Император поехал куда-то на вечеринку править Святки.

Как покои Александра Ивановича Шувалова убраны были дни чрез два, Император перешел в них, а Елисавета Воронцова в его покои переехала; мои же покои парадные обили черным сукном, и людей Император принимал в оных, по утрам и по вечерам езжал в гости ко всем знатным особам, кои устроили для него великие пиры; от сих пиров я уклонилась по причине великого кашля.

Накануне того дня, как переносить положено было тело покойной Государыни из той комнаты, где скончалася, на парадную постель, Император ужинал у графа Шереметева [cxci]; тут Елисавета Воронцова приревновала, не знаю к кому, и приехали домой в великой ссоре. На другой день, после обеда, часу в пятом, она прислала ко мне письмо, прося меня, дабы я для Бога самого пришла к ней, что она имеет величайшую нужду говорить со мною, сама же не может прийти ко мне, понеже лежит больна в постели. Я пошла к ней и нашла ее в великих слезах; увидя меня, долго говорить не могла; я села возле ее постели, стала спрашивать, чем больна; она, взяв руки мои, целовала, жала и обмывала слезами. Я спрашивала, об чем она столь горюет? Она мне на то сказала: "Пожалуй, потише говорите". Я спросила: "Какой причины ради?" Она мне сказала: "В другой комнате сестра моя, Анна Михайловна Строганова, сидит с Иваном Ивановичем Шуваловым" ("C'est a dire, qu'elle leurs avoit menage un randez vous, tandis qu'elle s'entretenoit avec moi" [cxcii] ). Я рассмеялась, и она посвободнее стала от слез и начала меня просить, чтоб я пошла бы к Императору и просила бы его именем ее, чтоб он бы ее отпустил к отцу жить, что она более не хочет во дворце остаться. При сем она бранила его окружающих всячески и его самого. Чего она уже и накануне у Шереметева делала, к удивлению всех слышателей, и за что Император приказывал отца ее арестовать, но, однако, упросили его. Я сказала, чтоб она кого иного выбрала для сей комиссии, которая ему будет, можно быть, досадительна; но она уверяла меня, что ему то и надобно и не чрез кого, кроме, меня ей о том просить, понеже все бездушные бездельники, а одна я, на ком она полагает свое упование. Дабы укоротить мое у нее пребывание, я обещала ей пойти к нему и донести ему о ее просьбе, и, пришед к себе, я послала наведываться, дома ли он и можно ли к нему придти. Сказали, что опочивает, а как проснулся часу в седьмом, пришли мне сказать, и я пошла к Императору. Я нашла его в шлафроку; ходил взад и вперед по комнате и был еще весьма сонен. Я начала говорить ему: "Ежели вы дивитеся моему приходу, то еще более удивитеся, когда сведаете, с чем я пришла", и рассказала ему все от слова до слова, как Елис[авета] Романовна] Воронцова ко мне писала, и что говорила со мною, и как я отклоняла сию комиссию и причины, кои она имеет не вверять кроме меня оной. Он, услыша сие с удивлением и задумчивостию, заставил меня повторить сказанное. В сие время вошли в комнату Мельгунов и Лев Александрович Нарышкин. Он им рассказывал, с чем я пришла, с досадою на Елисав[ету] Воронцову. Сие продолжилось с час; наконец, я сказала: "Какой ответ прикажете ей сказать или кого иного пошлете?" На сие Мельгунов и Нарышкин ему советовали сказать, что он к ней пришлет ответ. Я пошла к себе и велела Елисавете Воронцовой сказать, что к ней ответ прислан будет. Погодя, она паки прислала ко мне сказать, что она отпущена, одевается и ждет карету, дабы ехать изо дворца к отцу, и просит дозволения прийти ко мне прощаться. Я сказала: "Пусть прийдет". Между тем чрез мою переднюю, пред уборной, сделалось великое бегание; то Мельгунов, то Нарышкин к ней и от нее взад-вперед ходили, что продолжалось часу до одиннадцатого; тогда сам Император к ней пошел и, побыв у нее, возвратился в свои покои; а она ко мне написала цидулку, что она ко мне не будет, понеже ей приказано остаться во дворце. Я легла спать, а на другой день ввечеру Петр III с Мельгуновым и Львом Нарышкиным, пришед ко мне, бранили и ругали всячески Елисавету Воронцову, и видно было, что им хотелось, дабы я пристала к их речам; но я молча слушала; Император же тут рассказывал, как она не хотела надеть мой портрет, когда он ее пожаловал камер-фрейлиною, и хотела иметь его портрет. Он думал, что за то осержусь, но, когда он увидел, что я тому смеюсь и нимало не сержусь, тогда вышел вон из комнаты. Тогда Мелыунов и Лев Нарышкин мне пеняли, что, имев такую хорошую оказию выгнать ее из дома, не воспользовалась тем. Я им отвечала: "А я вам дивлюсь, что вы сами не успели в своем желании вчерась".

От дня кончины покойной Государыни был во дворце двойной караул, то есть один - полный караул у тела, а другой, таковой же,- у Императора. В сие же время случились великие морозы; караульня же была мала и тесна, так что не помещались люди, и многие из солдат оставались на дворе. Сие обстоятельство в них произвело, да и в публике, или прибавило, роптание. Всякий день же из дворца выходили новые истории: то того арестуют, то другого; с женщинами, коих ежедневно множество звал ужинать, у себя либо где в гостях, поссорится и мужа велит посадить без шпаги, либо к кому по службе за безделицу придерется и велит посадить на гауптвахту. Изо стола же почти никогда не вставал, не быв без языка почти пьян, и проявилось у него множество новых фаворитов, между прочими капитан-поручик полку Преображенского, князь Иван Федор[ович] Голицын [cxciii], на которого вдруг налепил орден святой Анны, а до того дня мало кто его и знал. В сие время Император взял в кабинет секретаря, бывшего конференц-секретаря Дмитрия Васильевича] Волкова. Про сего Ник[ита] Иван[ович] Панин думал и мне говорил, что сей Мельгунову и Шуваловым голову сломит; про него тогда думали, что главу имеет необыкновенную, но оказалось после, что хотя был быстр и красноречив, но ветрен до крайности, и понеже писал хорошо, то более писывал, а мало действовал, а любил пить и веселиться.

Две недели по кончине покойной Государыни умер граф Петр Иван[ович] Шувалов. За несколько дней до кончины его он и брат его большой, Александр Иван[ович] Шувалов, были от Императора пожалованы в фельдмаршалы. И проявилось новое определение. Вдруг Император пожаловал в четырех полков гвардии четыре полковники, а именно: в Преображенский - фельдмаршала] князя Никиту Юрьевича Трубецкого; в Семеновский - фельдмаршала] графа Александра Ивановича Шувалова; в Измайловский - фельдмаршала] графа Кирилла Григорьевича Разумовского; в конной гвардии хотел пожаловать графа Алексея Григорьевича Разумовского, но сей оттого пошел в отставку, и на его место сделан полковником принц Жорж Голштинский [cxciv]. Сии новые полковники сами всячески спорили и старались отвратить сие пожалование, но не предуспели. Полкам же гвардии сие было громовой несносной удар.

Хотя огромные похороны и при оных великолепные выносы указом покойной Государыни запрещены были, но, однако, господа Шуваловы выпросили у бывшего Императора, дабы граф Петр Иван[ович] со великолепной церемонией погребен был: сам Император обещался быть на выносе. В назначенный день ждали очень долго Императора, и он, не прежде как к полудню, в печальной день приехал; народ же ждал для смотрения церемонии с самого утра, день же был весьма холодной. От той нетерпеливости произошли разные в народе рассуждения: иные, вспомня табачный того Шувалова откуп, говорили, что долго его не везут по причине той, что табаком осыпают; другие говорили, что солью осыпают, приводя на память, что по его проекту накладка на соль последовала; иные говорили, что его кладут в моржовое сало, понеже моржовое сало на откуп имел и ловлю трески. Тут вспомнили, что ту зиму треску ни за какие деньги получить нельзя, и начали Шувалова бранить и ругать всячески. Наконец, тело его повезли из его дома на Мойке в Невский монастырь. Тогдашний генерал-полицеймейстер Корф ехал верхом пред огромной церемонией, и он сам мне рассказывал в тот же день, что не было ругательства и бранных слов, коих бы он сам не слышал против покойника, так что он, вышед из терпения, несколько из ругателей велел захватить и посадить в полиции, но народ, вступясь за них, отбил было, что видя, он оных отпустить велел, чем предупредил драку и удержал, по его словам, тишину.

По прошествии трех недель по кончине Государыни я пошла к телу для панихиды. Идучи чрез переднюю, нашла тут князя Михаила Ивановича] Дашкова плачущего и вне себя от радости, и, прибежав ко мне, говорил: "Государь достоин, дабы ему воздвигнуть статую золотую; он всему дворянству дал вольность", и с тем едет в Сенат, чтоб там объявить. Я ему сказала: "Разве вы были крепостные и вас продавали доныне?" В чем же эта вольность? И вышло, что в том, чтоб служить и не служить по воле всякого. Сие и прежде было, ибо шли в отставку, но осталось исстари, что дворянство, с вотчин и поместья служа все, кроме одряхлелых и малолетних, в службе Империи записаны были; вместо людей дворянских Петр I начал рекрут собирать, а дворянство осталось в службе. Отчего вздумали, что в неволе. Воронцов и генерал-прокурор думали великое дело делать, доложа Государю, дабы дать волю дворянству, а в самом деле выпросили не что иное, кроме того, чтоб всяк был волен служить и не служить. Пришед с панихиды к себе, я увидела, [что] у заднего крыльца стоит карета парадная с короною, и Император в ней поехал в Сенат. Но сей кортеж в народе произвел негодование, говорили: как ему ехать под короною? он не коронован и не помазан. Рановременно вздумал употребить корону. У всех дворян велика была радость о данном дозволении служить или не служить, и на тот час совершенно позабыли, что предки их службою приобрели почести и имение, которым пользуются.

За десять дней до погребения Государыни положили тело ее во гроб, и понесли оной в траурной зал посреди всех регалий, и народ дважды на день допущен был, как и прежде, от дня кончины ее. В гробу Государыня лежала одета в серебреной глазетовой робе, с кружевными рукавами, имея на голове Императорскую золотую большую корону, на нижнем обруче с надписью: "Благочестивейшая Самодержавнейшая Великая Государыня Императрица Елисавета Петровна, родилась 18 декабря 1709, воцарилась 25 ноября 1741, скончалась 25 декабря 1761 года". Гроб поставлен на возвышении под балдахином, глазета золотого с горностаевым спуском от балдахина до земли; позади гроба посреди спуска - герб золотой Государственной.

В 25 день января 1762 года повезли тело Государыни, во гробе лежащей, со всевозможным великолепием и подобающими почестями изо дворца чрез реку в Петропавловский собор в крепость. Сам Император, за ним - я, за мною - Скавронские, за ними - Нарышкины [cxcv], потом все по рангам шли пеши за гробом от самого дворца до церкви.

Император в сей день был чрезмерно весел и посреди церемонии сей траурной сделал себе забаву: нарочно отстанет от везущего тела одра, пустив оного вперед сажен тридцать, потом изо всей силы добежит; старшие камергеры, носящие шлейф епанчи его черной, паче же обер-камергер, граф Шереметев, носящий коцец епанчи, не могши бежать за ним, принуждены были епанчу пустить, и как ветром ее раздувало, то сие Петру III пуще забавно стало, и он повторял несколько раз сию штуку, отчего сделалось, что я и все, за мною идущие, отстали от гроба, и, наконец, принуждены были послать остановить всю церемонию, дондеже отставшие дошли. О непристойном поведении сем произошли многие разговоры не в пользу особе Императора, и толки пошли о безрассудных его во многих случаях поступках.

По погребении тела покойной Государыни начали во дворце убирать ее покой для Императора.

[i] Анна Петровна (1708-1728), старшая дочь Петра I, в замужестве герцогиня Голштейн-Готторпская.

[ii] Карл-Фридрих, герцог Голштейн-Готторпский (1700-1739).

[iii] Берхголъц (Бергхгольц) Фридрих Вильгельм фон (1699-1765), камер-юнкер герцога Голштейн-Готторпского, автор "Дневника", содержащего ценные сведения о России последних лет царствования Петра I.

[iv] Бюшинг Антон-Фридрих (1724-1793), немецкий ученый и литератор, издатель "Магазина", в котором был напечатан в 1785-1787 гг. "Дневник" Ф. В. фон Берхгольца.

[v] Адольф-Фридрих, герцог Голштейн-Эйтинский (1710-1771), двоюродный брат Карла-Фридриха и дядя Екатерины II. В 1727-1750 гг. епископ Любекский, с 1751 г. король Швеции.

[vi] Брюммер Оттон, граф, воспитатель Петра III.

[vii] Адлерфельдт (Адлерфельд) Густав, придворный историк Карла XII, воспитатель Петра III.

[viii] Вахтмейстер Аксель-Вильгельм, граф, камергер, впоследствии шталмейстер; воспитатель Петра III.

[ix] Корф Николай Андреевич, барон (1710-1766), генерал-аншеф, с 1760 г. петербургский генерал-полицеймейстер, с 1762 г. главный директор над полициями.

[x] Бестужев-Рюмин Алексей Петрович, граф (1693-1766), выдающийся государственный деятель, дипломат, генерал-фельдмаршал; с 1741 г. вице-канцлер, в 1744-1758 гг. великий канцлер.

[xi] Панин Никита Иванович, граф (1718-1783), выдающийся государственный деятель, дипломат. Воспитатель Павла I.

[xii] Иоганна-Елизавета, княгиня Ангальт-Цербтская, урожденная принцесса Голштейн-Готторнская (1712-1760).

[xiii] Август-Фридрих, принц Голштинский (1711-1785).

[xiv] Анна, принцесса Голштинская, в замужестве герцогиня Саксен-Готская. Тетка Петра III и Екатерины П.

[xv] Карл-Август, принц Голштинский (1706-1727).

[xvi] Симеон Теодорский (Тодорский; 1700-1754), церковный деятель, духовный писатель, переводчик.

[xvii] Веселовский Исаак Павлович (ум. 1754), член Коллегии иностранных дел. Брат видных дипломатов петровского времени А П. и Ф. П. Веселовских.

[xviii] Штелин Якоб (Яков Яковлевич; 1709-1785), искусствовед, профессор элоквенции и поэзии Петербургской Академии Наук, гравер.

[xix] Ланге (Ленде) Жан-Батист, придворный балетмейстер.

[xx] Фридрих II Великий (1712-1786), король Пруссии с 1740 г.

[xxi] Шетарди Жак Иоахим Тротти дела, маркиз (1705-1758), французский дипломат, в 1739-1744 гг. посланник в России.

[xxii] Лесток Иоганн-Герман, граф (1692-1767), лейб-медик. На русской службе с 1713 г.

[xxiii] Воронцов Михаил Илларионович, граф (1714-1767), государственный деятель, дипломат, камергер; с 1754 г. вице-канцлер, в 1758-1762 гг. канцлер. Брат графа Р. И. Воронцова (см. примеч. 100).

[xxiv] Скавронская Анна Карловна, в замужестве Воронцова (1722-1775), двоюродная сестра Елисаветы Петровны; статс-дама. Жена графа М. И. Воронцова (см. примеч. 23).

[xxv] Румянцев Александр Иванович, граф (1679/1680-1749), государственный деятель, дипломат. Отец графа П. А. Румянцева-Задунайского.

[xxvi] Трубецкой Никита Юрьевич, князь (1699-1767), генерал-фельдмаршал; в 1740-1760 гг. генерал-прокурор.

[xxvii] Людвиг-Вильгельм, ландграф (принц) Гессен-Гомбургский (1704-"1745), на русской службе с 1723 г.; генерал-фельдмаршал.

[xxviii] Трубецкая Анастасия Ивановна, княжна, дочь фельдмаршала князя И. Ю. Трубецкого, в первом браке княгиня Кантемир, во втором - ландграфиня (принцесса) Гессен-Гомбургская (1700-1755); см. также примеч. 27,145.

[xxix] Разумовский Алексей Григорьевич, граф (1709-1771), генерал-фельдмаршал; морганатический супруг Елисаветы Петровны.

[xxx] Черкасов Иван Антонович, барон (1692-1752), кабинет-секретарь Елисаветы Петровны

[xxxi] Лопухина Наталья Федоровна, урожденная Балк-Полева (1699-1763), статс-дама. В 1743 г. обвинена в заговоре, бита кнутом и сослана в Сибирь.

[xxxii] Ададуров Василий Евдокимович (1709-1780), математик, языковед, переводчик. С 1744 г. сенатор, с 1759 г. в ссылке; при Екатерине II куратор Московского университета, президент Мануфактур-коллегии.

[xxxiii] Румянцева Мария Андреевна, графиня, урожденная графиня Матвеева (1698-1788), статс-дама. Жена А. И. Румянцева (см. примеч. 25).

[xxxiv] Санхец (Санше) Рибейро, лейб-медик.

[xxxv] Бецкой Иван Иванович (1704-1795), государственный деятель, камергер, президент Петербургской Академии Наук, директор Канцелярии от строений. Побочный сын фельдмаршала князя И. Ю. Трубецкого, брат Анастасии, ландграфини Гессен-Гомбургской, урожд. Трубецкой; см. примеч. 28.

[xxxvi] Голицын Александр Михайлович, князь (1718-1783), камергер, впоследствии военачальник, генерал-фельдмаршал, петербургский генерал-губернатор, сенатор.

[xxxvii] Чернышев Захар Григорьевич, граф (1722-1784), камергер, впоследствии военачальник, генерал-фельдмаршал, московский генерал-губернатор.

[xxxviii] Цедеркрейнц Герман, барон, впоследствии граф; шведский государственный деятель, дипломат, сенатор.

[xxxix] Гюлленборг Тените-Адольф, граф; шведский дипломат.

[xl] Каравак Луи (ум. в 1754 г.), французский художник, с 1716 г. работал в России.

[xli] Фальконе Этьенн Морис (1716-1791), французский скульптор; в 1766-1778 гг. работал в России, автор памятника Петру Великому в Петербурге (Медного Всадника).

[xlii] Карл VIIАльбрехт (1697-1745), австрийский император ("император Священной римской империи"). Ранее - баварский курфюрст.

[xliii] Франц 1 (1708-1765), австрийский император ("император Священной римской империи"), муж и соправитель Марии-Терезии. Согласие императора было необходимо в связи с тем, что Голштинское герцогство формально входило в состав "Священной римской империи".

[xliv] Княжны Гагарины - Анастасия Алексеевна (ум. в 1746 г.) к Дарья Алексеевна, в замужестве княгиня Голицына (1724-1798); фрейлины великой княжны, затем великой княгини Екатерины Алексеевны.

[xlv] Кошелева Мария Иродионовна, фрейлина великой княжны, затем великой княгини Екатерины Алексеевны.

[xlvi] Шенк, в замужестве Бастиан, камер-юнгфера великой княжны, затем великой княгини Екатерины Алексеевны.

[xlvii] Жукова Мария Петровна, в замужестве Травина, камер-юнгфера великой княжны, затем великой княгини Екатерины Алексеевны.

[xlviii] Балк Иоганна-Христина, в замужестве Сумарокова, камер-юнгфера великой княжны, затем великой княгини Екатерины Алексеевны.

[xlix] Сумароков Александр Петрович (1717-1777), русский писатель, один из крупнейших представителей классицизма.

[l] Кашкин Аристарх Петрович, генерал-майор.

[li] Бирон Эрнст-Иоганн (1690-1772), фаворит императрицы Анны Иоанновны, герцог Курляндский (с 1737 г.). После дворцового переворота 1740 г. лишен званий, чинов, имений и сослан; помилован Петром III. В мемуарах Екатерины II идет речь и о дочери Бирона Екатерине (Гедвиге-Елизавете), принцессе Курляндской, в замужестве баронессе Черкасовой (1723-1796), камер-фрейлине.

[lii] Ботта д'Адорно, маркиз, австрийский посланник.

[liii] Крузе Мария, камер-фрау великой княжны, затем великой княгини Екатерины Алексеевны.

[liv] Татищев Алексей Данилович (1699-1760), генерал-аншеф, генерал-полицмейстер Петербурга.

[lv] Измайлова Анастасия Михайловна, урожденная Нарышкина (1693- 1761), статс-дама.

[lvi] Кар (Карр) Екатерина Алексеевна, в замужестве княгиня Голицына (1724-1804), фрейлина, впоследствии статс-дама.

[lvii] Дивьер (Девьер) Петр Антонович, граф, камергер, затем адъютант Петра III, генерал-аншеф.

[lviii] Сивер Карл Ефимович, граф (ум. в 1774 г.), обер-гофмаршал двора.

[lix] Аргус - в древнегреческой мифологии многоглазый (нередко - стоглазый) страж.

[lx] Репнин Василий Аникитич, князь (1696-1748), генерал-фельдцейхмейстер, обер-гофмейстер великого князя Петра Федоровича, начальник шляхетного Кадетского корпуса.

[lxi] Чоглокова Мария Семеновна (Симоновна), урожденная графиня Гендрикова (1724-1756), обер-гофмейстерина. Двоюродная сестра императрицы Елисаветы Петровны (их матери - Христина и Марта Скавронские были родными сестрами). Овдовев, вышла замуж за А. И. Глебова (см. примеч. 115).

[lxii] Чоглоков Николай Наумович (1718-1754), камергер, тайный советник.

[lxiii] Чернышевы: братья Захар Григорьевич, граф (см. примеч. 37), и Иван Григорьевич, граф (1726-1797), государственный и военный деятель, генерал-фельдмаршал от флота, президент Адмиралтейской коллегии; их двоюродный брат Андрей Гаврилович (1720-1797), камер-лакей, впоследствии генерал-адъютант при Петре III, генерал-аншеф.

[lxiv] Парк и дворец под Таллинном.

[lxv] Бретлах, барон, австрийский посланник.

[lxvi] Ныне - город и порт Палдиски, Эстония.

[lxvii] Ораниенбаум (ныне - г. Ломоносов) был основан в 1714 г. А. Д. Меншиковым; здесь находился его загородный дворец. Подарен Елисаветой Петровной великому князю Петру Федоровичу.

[lxviii] Севинье Мари де Рабютен-Шанталь, маркиза (