Джером Джером Клапка - На сцене и за кулисами

   Дж. К. Джером

  

   Джером Дж. К. Трое в лодке, не считая собаки; Трое на четырех колесах; Дневник одного паломничества; Наброски для повести; Они и я; Энтони Джон: Повести; На сцене и за кулисами; Первая книжка праздных мыслей праздного человека; Вторая книжка праздных мыслей праздного человека; Третья книжка праздных мыслей праздного человека; Наброски синим, серым и зеленым; Ангел, Автор и другие; Разговоры за чайным столом: Рассказы / Пер. с англ.

   М.: Престиж Бук, 2010.

   OCR Бычков М. Н.

  

   Приступая к этой книге, я считаю долгом предупредить читателей, что постараюсь быть искренним и буду говорить одну только правду. Оглядываясь назад и припоминая прошлое, я старался проникнуть испытующим взором сквозь завесу следов, оставляемых быстротекущим, загадочным временем, и смотрел на вещи так, как они представляются, но отнюдь не предубежденно. Так, я смотрел на ухабистую, неровную дорогу совершенно так же, как и на сияющий жизнью, веселый ландшафт, а на колючие кусты терновника и шиповника совершенно так же, как и на зеленую мураву и колышущиеся деревья.

   Теперь, как бы то ни было, эта моя работа окончена, и потому не стоит напрасно утруждать свою память; приятный для зрения туман всего отдаленного делает свое дело и сцена кажется опять прекрасной, обворожительной и чарующей страной, о которой я так мечтал до знакомства с нею. Я забыл все непривлекательные ее стороны и помню одни только светлые моменты. Все перенесенные мною невзгоды и неприятности кажутся мне теперь веселыми, увлекательными инцидентами, все терзания и муки - веселым развлечением.

   О сцене я вспоминаю и думаю как о потерянном друге. Мне нравится любоваться и наблюдать ее добродетельные стороны и порицать ее пороки. Я стараюсь забыть всех нахалов, дерзких негодяев и хитрых мошенников, подвизающихся на подмостках, и вспоминаю одних талантливых героев, добродетельных девиц и добрых стариков.

   Да погибнет зло. Я встречал больше честных и хороших людей, чем злых, и потому предпочитаю вспоминать и думать о первых. Мне кажется, что масса рук протягивается ко мне со всех сторон, и все это такие честные, благородные руки, что я с удовольствием мысленно пожимаю каждую из них. Но где сами лица, которым принадлежат эти благородные руки? Вот вопрос, который меня сильно интересует. Много лет прошло с тех пор, как я видел их в последний раз; волны житейского моря с каждым днем все дальше и дальше удаляют нас друг от друга. Но где бы они ни были, куда бы ни уносило их быстрое течение жизни, я посылаю им отсюда сердечный, дружеский привет. Надеюсь, что разделяющие нас шумные волны не заглушат моего голоса, и поэтому посылаю им и их симпатичной профессии сердечное и искреннее - "Бог в помощь".

  

   В жизни каждого человека бывают моменты, когда он чувствует в себе призвание актера и находится в полном убеждении, что рожден для сцены. Что-то подсказывает ему, что он великий человек, посланный Провидением специально для того, чтобы поразить свет. С этих пор его начинает неотступно преследовать мысль о том, как он будет проливать истинный, неведомый до тех пор свет в сердца людей и получать триста фунтов гонорара в неделю.

   Обыкновенно такая пора мечтаний наступает у девятнадцатилетних юношей и кончается в двадцать лет. Но все юноши бывают настолько близоруки в своих увлечениях, что никого и ничего не слушают и не признают никаких логических доводов и убеждений. Они мнят себя какими-то вдохновленными пророками, посланными свыше, и поэтому твердо решаются посвятить новому призванию всю свою жизнь. Но скоро, когда их первая попытка выступить в Королевском театре, в роли Гамлета, оканчивается неудачей, наступает маленькое разочарование. Я не составляю исключения из общего числа людей, и потому, в свое время, пережил этот период юношеских увлечений. Однажды я сидел в театре и смотрел "Ромео и Джульетту", как вдруг меня бросило в жар и в голове мелькнула мысль, что настоящее мое призвание - быть актером. Затем мне представилось, как весело живут актеры, как они имеют возможность все время ухаживать за хорошенькими актрисами, и тут же я решил посвятить всю свою жизнь этому благородному и приятному занятию. На следующий день я с гордостью объявил товарищам свое героическое решение, но, вопреки ожиданию, они не только не похвалили и не поддержали меня, а наоборот, стали всячески разубеждать и отговаривать. Мало того, они назвали меня дураком и объявили, что до этих пор всегда считали меня умным человеком, хотя я в первый раз слышал от них такой комплимент, и потому удивляются, как я мог прийти к такому нелепому решению.

   Но никакие их убеждения не действовали, и я остался тверд в своем желании.

   Я начал с того, что взялся за изучение великих английских драматургов. У меня хватило настолько опытности и знания дела, чтобы не обращаться ни к кому за советом, предварительно подготовив себя, таким образом, к такой трудной и ответственной карьере. Прежде всего я прочел от слова до слова всего Шекспира со всеми примечаниями Бена Джонсона, Бомонта и Флетчера, Шеридана, Голдсмита и лорда Литтона, которые делают его еще более непонятным. Тут я почувствовал, что близок к умопомешательству. Прочти я еще хоть одного столь же великого классического драматурга, поверьте, пришлось бы отвезти меня в желтый дом. Чтобы немного освежить и заставить отдохнуть мой уставший ум, я допустил некоторое разнообразие и принялся за фарсы и водевили. Но они подействовали на меня еще более угнетающе, чем трагедии, так что меня начала преследовать и мучить мысль, что страсть быть актером совсем не так заманчива и привлекательна, как кажется и казалось мне с первого взгляда. Я готов был уже прийти в отчаяние и поставить крест на своем призвании, как вдруг, совершенно случайно, мне попалась под руки небольшая книжка "Искусство гримировки", и это немножко оживило и ободрило меня. По моему мнению, любовь к нарядам и гримировке составляет наследственную черту характера, присущую всем людям.

   Помню в детстве, будучи еще маленьким мальчиком, я состоял членом одного "увеселительного - музыкального - восточнолондонского кружка". Мы собирались каждую неделю и давали нашим родственникам и знакомым даровые представления, во время которых играли на концертино и пели оригинальные песни, и при этом каждый раз обязательно подмазывали лицо и руки жженой пробкой. Зачем мы это делали, я до сих пор не могу понять и уверен, что доставили бы нашим родителям гораздо большее удовольствие, если бы появлялись на эстраде в своем натуральном виде. Ни одна из наших песен не имела отношения к кочегарам или трубочистам, кроме того, мы даже и не думали изображать какие-нибудь шарады; между тем что касается острот и шуток, то они всецело исходили из публики.

   Тем не менее мы не унимались и продолжали старательно расписывать свои лица и руки, как будто бы того требовал какой-нибудь необходимый религиозный обряд. Объяснить все это можно одной только глупостью.

   Гримировка очень полезна и много помогает актеру. Это я сам испытал на собственном опыте. У меня и теперь не грубые черты лица, а в то время были совсем мелкие и благородные. Я не очень был рад такому обстоятельству, потому что оно причиняло мне много забот и хлопот. Сколько бы я ни стоял перед зеркалом и ни старался изобразить порочные типы, хотя бы, например, пьяного разносчика, ничего не выходило. Это совершенно не соответствовало ни моей внешности, ни моему характеру. Стыдно признаться, но я более был похож на духовное лицо, чем на пьяного разносчика; тогда я старался изобразить хоть трезвого разносчика, но и тут ничего не выходило. Такое же фиаско я терпел при изображении отъявленных негодяев: ничего такого не было во мне и на йоту. Я скорее имел вид принарядившегося молодого человека, собирающегося погулять в хороший праздничный день и вскружить голову не одной молодой девушке, чем негодяя и разбойника, мучающего беззащитную, достойную любви и уважения слабую женщину или убивающего своего дедушку. Я сам понимал это отлично и не мог смотреть на себя.

   Играть такие роли с моей стороны было бы бессовестной профанацией и нарушением главных законов Лафатера. Моя самая свирепая мина и грозно нахмуренные брови придавали моим кровожадным монологам какой-то нерешительный и трусливый характер, а когда я пробовал улыбаться саркастически, получалось какое-то ужасно идиотское, тупое выражение.

   Но всклокоченный парик и достаточное количество румян сразу изменили положение дел к лучшему. С того момента, как я наклеил фальшивые брови и при помощи грима придал своим щекам впалый, изможденный вид, во мне сразу воскресла душа и характер отца Гамлета. С черными глазами, с болезненным выражением лица и длинными волосами я был настоящий Ромео и до тех самых пор, пока не смывал с лица весь грим, страстно бывал влюблен в Джульетту, помимо еще своих двоюродных сестер. Стоило мне только помазать белилами щеки и сделать на носу красное пятно, как неизвестно откуда, сам собою являлся ко мне юмор самого настоящего клоуна, а с длинной, всклокоченной черной бородой я чувствовал себя в силах совершить по заказу какое угодно преступление.

   Но не так успешно подвигались вперед мои стремления изучить приемы декламации. На несчастие, я имел тогда самые превратные и дикие понятия о смешном и смертельно боялся, как бы надо мною не смеялись и не потешались. Моя чрезвычайная чувствительность в этом отношении дошла до таких пределов, что при других обстоятельствах я бросил бы всякие попытки сделаться актером; она преследовала меня и мешала мне в моих репетициях на каждом шагу не только на сцене, но даже в моей собственной комнате с плотно закрытыми дверьми. Я всегда боялся, что меня кто-нибудь подслушает и потом станет надо мною издеваться; поэтому я большую половину времени проводил, стоя в согнутом положении у замочной скважины и глядя, не подслушивает ли меня кто-нибудь у дверей; при каждом скрипе лестницы или стуке я моментально обрывал на полуслове свои горячие монологи и принимался бегать взад и вперед по комнате, беззаботно насвистывая или напевая какую-нибудь арию, чтобы сделать вид, что я развлекаюсь от нечего делать. Я пробовал вставать рано и уходил далеко за город на Hampstead Heath, но и это не помогло. Только в пустынной Сахаре, притом убедившись, с помощью огромной подзорной трубы, что на расстоянии двадцати миль в окружности нет ни одного живого существа, я мог бы без опасения всецело посвятить себя декламации. Я сделал большую глупость, доверившись Hampstead Heath'y и вообразив, что там действительно нет подслушивающих людей; за такую наивность я был жестоко наказан на следующее же утро. Будучи в полной уверенности, что в такую глушь, да еще в такую рань никто не заберется, я совершенно успокоился и с чрезвычайной развязностью, с трагическими жестами и большим выражением стал декламировать известную роль Антония над трупом Цезаря. Только что я ее кончил и стал раздумывать, что бы мне продекламировать еще, как в нескольких шагах, у меня за спиной, в колючих кустах шиповника раздался громкий шепот:

   - О Лиззи, как тебе это нравится? Джо, беги скорее, пускай Амалия приведет сюда Джонни.

   Конечно, я не стал ждать, пока Амалия приведет Джонни, и бросился бежать прочь от этого места со скоростью шести миль в час. Только пробежав изрядное расстояние, я рискнул осторожно обернуться назад. Убедившись, что меня никто не преследует, я остановился, перевел дух и решил никогда больше не упражняться на Hampstead Heath'e.

   Ровно два месяца мучился я таким образом, упражняясь урывками, втихомолку, во всяких уединенных местах и, наконец, пришел к убеждению, что достаточно приготовился и теперь могу уже публично "выступать" на сцене. Но тут сам собою возник вполне естественный вопрос, который раньше не приходил мне в голову,- каким образом добиться этого? Первая мысль, которая осенила меня, это - написать какому-нибудь известному театральному антрепренеру, откровенно объяснить ему, чего я домогаюсь, и скромно, но правильно описать свой талант. Затем я воображал, что антрепренер сейчас же ответит мне и пригласит к себе, чтобы лично убедиться, на что я способен. Я, конечно, приду в назначенное время к нему в театр и велю служащему передать ему свою визитную карточку. Антрепренер сейчас же выйдет ко мне навстречу, пригласит к себе в свой кабинет и после обычного обмена приветственными фразами и разговора о погоде, о последнем, наделавшем много шума скандале или убийстве и прочем, предложит прорепетировать при нем какую-нибудь коротенькую сценку или сказать два или три монолога. Я исполню его просьбу и поражу его; он придет от меня в восторг, расцелует и примет в свою труппу, сначала на небольшое жалованье. Я и не мечтал о большом жалованье и пять-шесть франков на первых порах считал вполне достаточным вознаграждением. Я и тогда уж чувствовал, что главное - взяться за дело, а остальное - пустяки. Несколько первых месяцев, а может быть, и год, я не произведу на публику особенного впечатления. Но вот ставят новую пьесу; мне дают неблагодарную и совсем незаметную роль, от которой антрепренер не ожидает ничего особенного. Но эта незаметная роль преображается в моих руках (я только что прочитал историю "лорда Дондрери" и поверил каждому ее слову); при моей артистической игре она составляет главный центр пьесы, на ней сосредоточено всеобщее внимание. На следующий день обо мне говорит весь Лондон.

   На все представления, где я участвую, публика валом валит в театр, антрепренер сразу наживает огромное состояние, и я выступаю только в главных ролях.

   Я живо представлял себе тот вечер, когда я должен был поразить свет. Я смотрю со сцены на полный театр, лица у всех сосредоточенные, возбужденные. После каждого моего выхода раздается неумолкаемый взрыв аплодисментов. Я выхожу, раскланиваюсь, шум и крик усиливаются, я ухожу за кулисы, меня вызывают опять и опять, выкрикивают мое имя, машут платками - словом, приходят в дикий, неистовый энтузиазм.

   Несмотря на все это, я не написал письма антрепренеру. Один из моих приятелей, немного знакомый с этим делом, отсоветовал мне это, и я послушался его.

   На мой же вопрос, как быть и что делать, он ответил:

   - Иди к театральному агенту и объясни ему, чего ты желаешь.

   Я отправился к двум или трем агентам, рассказал им откровенно, чего желаю; они тоже были очень откровенны со мною и в свою очередь сообщили свои желания; в общем же, все их желания сводились к пяти шиллингам в виде задатка, за что они записывали мою фамилию в какую-то очень толстую книгу. Надо отдать им справедливость, что, хотя ни один из них не отговаривал меня поступать в актеры, но, во всяком случае, и не обнадеживал в удачном исходе их хлопот. Должно быть, мое имя до сих пор красуется в этих книгах у большинства лондонских агентов (надо вам сказать, что я ни к одному из них не заходил справиться насчет результата) и, наверно, когда-нибудь один из них предложит мне первоклассный ангажемент, когда я буду лондонским епископом, издателем большой "модной газеты" или чем-нибудь вроде этого.

   Если театральные агенты не содействовали моему поступлению на сцену, то вовсе не потому, что я пренебрегал ими или мало надоедал им. Я постоянно бегал, как называл в то время, "тормошить" агентов, а этот процесс заключался в том, что я сначала в течение получаса рассматривал альбомы и журналы в приемной комнате, пока не получал приглашения зайти еще раз. Эту повинность я отбывал в известные дни недели. Обыкновенно я вставал утром и говорил себе:

   - Ведь нельзя сидеть сложа руки, надо пойти опять "потормошить" этих агентов.

   Обыкновенно я говорил себе это очень важно, будучи в полной уверенности, что исполняю серьезное и неотложное дело. Если по дороге я случайно встречал товарища, то здоровался с ним с озабоченной поспешностью, говоря: "Все дела, спешу к своим агентам", останавливался только для того, чтобы пожать ему руку, и быстро продолжал свой путь, оставляя его в полной уверенности, что меня вызвали телеграммой по очень важному делу.

   Но мне ни разу не удалось растормошить этих агентов и пробудить в них сознание своих обязанностей; мало-помалу мы почувствовали, что начинаем надоедать друг другу, это обнаружилось особенно явно в то время, когда я поймал двух или трех из них (или, вернее сказать, они меня поймали), систематически надувавших меня и особенно часто высказывавших желание видеть меня еще раз. Контора одной из таких многообещающих, но ничего не исполняющих фирм помещалась на Лейчестер-сквер и имела двух представителей, из которых один всегда был в отлучке и ездил по каким-то очень важным делам. Я помню, они взяли с меня четыре фунта и выдали письменное обязательство доставить мне в Лондоне платный ангажемент в течение одного месяца. В конце месяца я получил очень любезное и длинное письмо от мифического представителя фирмы, постоянно разъезжающего по важным делам. Он сообщал мне, что накануне вернулся в Лондон и нашел дела в ужасном положении. Его компаньон, тот, которому я заплатил четыре фунта, не только гнусным образом надул всех клиентов, взяв с них деньги и не сделав ничего, чтобы доставить им ангажементы, но обокрал его, автора письма, утащив из кассы семьдесят фунтов, и скрылся неизвестно куда. Затем мой корреспондент высказывал всякие сожаления и соболезнования по моему адресу и выразил надежду, что я присоединюсь к нему в уголовном преследовании этого негодяя, когда тот будет пойман. Затем, в конце письма, он еще раз высказывает негодование по поводу негодяя-компаньона, уверяет, что он содрал с меня страшные деньги за такую комиссию, как приискание ангажемента, и уверяет, что в неделю или самое большее в десять дней провернет это дело за половинную плату, то есть за два фунта. Далее, он просит зайти к нему в тот же вечер. Я не пошел к нему в тот же вечер, а отправился на следующее утро. Придя к конторе, я увидел, что двери закрыты, а на приклеенной бумажке написано, чтобы все письма и бумаги оставлять у хозяина дома. Спускаясь с лестницы, я встретил какого-то господина и спросил его, не знает ли он, где я могу найти кого-нибудь из представителей этой фирмы. На это он мне ответил, что он сам хозяин дома и охотно заплатил бы соверен тому человеку, который бы указал, куда скрылись эти мерзавцы. Впоследствии я несколько раз слышал о проделках этой фирмы и уверен, что она процветает и по сию пору, аккуратно каждый месяц меняя свое название и адрес. Как бы то ни было, меня очень интересует вопрос, всегда ли театральные агенты будут продолжать свои злоупотребления? Может быть, будущее поколение антрепренеров и актеров возьмется за ум, найдет возможность иначе устраивать свои дела и раз навсегда положить конец этому нахальному вмешательству комиссионеров.

  

   Среди театральных жуликов-агентов есть и такие артисты, которые, называя себя громким именем "Профессоров театрального искусства" или просто "X, У и Z", помешают в газетах публикации, гласящие, что они "могут доставить место в Большом театре на хорошие роли (платный ангажемент) двум или трем актерам или актрисам любителям (почему-то всегда двум или трем, никогда четырем) высокого или среднего роста, красивым или некрасивым безразлично, только с приличной наружностью". На вид эти господа очень опытные и знающие свое дело люди, сразу отличающие настоящий талант. То же было и со мною. Все они в один голос заявляли, что я очень талантливый актер, и главное, такой, какой им нужен; но как им ни жалко, ради моей пользы они не имеют права скрывать правду и должны указать мне на некоторые мои недостатки. Они уверяли меня, что я очень многое обещаю в будущем, сулили мне блестящую карьеру, "но" (и, что удивительнее всего, это "но" повторяли все поголовно)... но ни разу не высказали даже двух тождественных мнений; каждый из них замечал какой-нибудь иной мой недостаток. Один указывал на мой голос и уверял, что прежде всего я должен серьезно заняться обработкой голоса, если хочу достигнуть полного совершенства. Другой высказывал диаметрально противоположное мнение. Он находил мой голос вполне хорошим и годным для сцены, но указывал на недостаток в шлифовке. Он обещал сразу достать мне хороший ангажемент, если только я поработаю над собою и приобрету более театральные жесты и манеры. Третий, выслушав несколько прочитанных мною отрывков из "Макбета", хлопнул меня по плечу и так расчувствовался, что выразил желание пожать мою руку. Затем со слезами на глазах сказал мне следующее:

   - Да, молодой человек, давно я мечтал о таком таланте. Вы и теперь уже великий артист! Но вам недостает шика.

   Что он хотел этим сказать, я не мог понять и потому печально пробормотал:

   - Вы думаете?

   Но он не только думал, а вполне был убежден в этом. Иметь успех без шика невозможно; с шиком же, по его мнению, я в самый короткий срок сделаюсь знаменитостью. Я тут же решил во что бы то ни стало, чего бы это ни стоило, приобрести шик и откровенно сообщил это твердое намерение своему собеседнику, причем попросил дать мне совет, каким образом я могу этого достигнуть. Он некоторое время молчал, очевидно что-то соображая, между тем как я стоял и тревожно ждал результата его размышлений. Вдруг лицо его просияло, как будто в этот момент ему пришла в голову гениальная мысль. Он дружелюбно положил мне на плечо свою руку и сказал таинственным голосом, каким обыкновенно делают какое-нибудь чрезвычайно важное открытие:

   - Приходите ко мне два раза в неделю, по средам и пятницам, от восьми до девяти часов вечера.

   Затем он сделал несколько шагов назад, чтобы лучше разглядеть, какое впечатление произвели на меня его слова.

   Когда я слегка удивленно спросил его, зачем он приглашает меня приходить к нему два раза в неделю: не для того ли, чтобы учить меня? - он пришел в восторг от моей догадливости и заявил, что именно это он и хотел сказать. Затем он объявил мне (все так же таинственно, как будто ни один человек на свете, кроме меня, не должен знать этой великой тайны), что приобрел большую опытность в преподавании этой отрасли драматического искусства, что у него в письменном столе хранятся благодарственные письма от известнейших актеров и актрис, которые своей славой и положением обязаны только ему одному, так как он один научил и вывел их в люди. Он выразил желание показать мне эти письма и даже сделал несколько шагов по направленно к письменному столу, но потом остановился и извинился, что не может показать их даже мне, к которому чувствует полнейшее уважение и доверие, так как все это частная корреспонденция, которую он просто не имеет права делать достоянием публики. Надо отдать ему должное, он был очень тверд в своих нравственных принципах и никогда ни мне, ни другим лицам, как я слышал, не показывал писем, хотя много было любопытных, которые умоляли его показать им эти письма, хоть издали.

   Но я, наученный горьким опытом или, вернее, жуликами-агентами, ушел, не оставив ему вперед пять фунтов в виде задатка, хотя он и говорил, что я, "как знакомый с этим делом", должен понимать, что это весьма умеренная плата, что с других он берет не меньше двадцати гиней и что, только принимая во мне живейшее участие, делает такое одолжение.

   Есть еще один класс театральных агентов, которые особенно удачно ловят новичков, жаждущих поступить на сцену; это "антрепренеры", имеющие свободные места для любителя актера или актрисы в избранном обществе артистов. Едва только они взглянут на вас, как уже оказывается, что им нужен именно такой талант, и вам сейчас же вручается главная роль в какой-нибудь популярной пьесе.

   Обыкновенно жертва, попавшаяся на такую удочку, не верит своему счастью и недоумевает, что бы это могло значить. Она делает всевозможные предположения, не произошла ли какая-нибудь ошибка, не подшутили ли над ней для увеселения всей труппы или, наконец, начинает предполагать, что антрепренер очень умный и опытный человек, с первого взгляда определяющий, есть ли у человека талант к драматическому искусству или нет. Спросить кого-нибудь она не решается, чтобы не испортить дела и не уронить своего достоинства. Ведь могут заметить, что она не доверяет своим способностям, могут потребовать назад роль, а этого она вовсе не желает, потому что, хотя и сознает отлично, что с большим успехом сыграла бы всякую другую роль, только не эту, тем не менее не хочет упускать так легко доставшееся счастье. Я только один раз попался на удочку такого антрепренера, говорю - такого рода обманщика-антрепренера, потому что есть еще много и других, с которыми очень хорошо знакомы актеры. Никому не желаю, даже злейшему своему врагу, иметь с ними дело. Шесть таких же дураков, как и я, откликнувшихся на газетную публикацию такого антрепренера, собирались каждый вечер для репетиций в отведенном помещении на Ньюман-стрит. Кроме нас, труппу этого антрепренера составляли еще четыре известных актера, которые в данное время уехали на гастроли в провинцию. В начале следующей недели, по словам антрепренера, они должны были вернуться в Лондон, и тогда все мы в полном составе поедем давать представления в Гравезенд. Я был ангажирован этим антрепренером за плату один фунт и пятнадцать шиллингов в неделю, и мне поручена была роль короля в "Гамлете" и еще небольшая роль в другой пьесе. Все шло как по маслу. Ничто не возбуждало ни малейшего подозрения, так что даже я успокоился, хотя был крайне осторожен и недоверчив после стольких предыдущих неудач. Я был даже в полной уверенности, что здесь нет никакого обмана и дело ведется начистоту. Но и тут я жестоко ошибся; фокус скоро обнаружился. На пятой репетиции наш антрепренер был очень ласков с нами и особенно оказывал внимание мне, хвалил меня и уверял, что я замечательно оригинально и сильно провожу роль короля. Во время перерывов он неоднократно подходил ко мне и, фамильярно облокотившись на мое плечо, разбирал некоторые места пьесы и делал собственные замечания. Мы немножко не сходились с ним насчет роли короля. Он расходился со мной во мнении относительно двух или трех мест, но, когда я с жаром стал доказывать, на каком основании в этих местах надо играть так, как я играю, а не иначе, он изменил свой взгляд и вполне согласился со мною. Затем, между прочим, он спросил меня, какой я думаю сделать костюм для роли короля. Об этом я много думал еще раньше, чем приступить к изучению роли, поэтому сейчас же стал описывать этот костюм до самых мельчайших подробностей. Он вполне одобрил мой вкус и понимание своей роли и только раз или два заметил вскользь, что такой пышный костюм будет немножко дорого стоить. Он вполне соглашался со мною, что главным образом надо обратить внимание на то, чтобы был соблюден стиль. Затем он стал высчитывать, во сколько обойдется этот костюм, и сказал мне, что имеет возможность сделать его очень дешево, гораздо дешевле, чем кто-либо другой, потому что у него есть очень добросовестный приятель, который возьмет с него лишь столько, сколько действительно стоит один материал. Я порадовался за него, но так как меня это очень мало интересовало, то хотел переменить тему разговора. Но антрепренер не унимался и заявил, что всего-навсего весь костюм будет стоить девять фунтов.

   - Это очень дешево,- сказал он,- притом имейте в виду, что он будет сделан из самого лучшего и прочного материала, так что вы можете пользоваться им без конца.

   Я опять согласился с ним, заметив, что такой богатый костюм стоит этих денег, только удивлялся, зачем он мне все это говорит, ибо какое мне дело до его расходов.

   Но здесь-то все и открылось. Он спросил меня самым непринужденным тоном, когда я заплачу эти деньги - сейчас после репетиции или в следующий раз.

   - Что, мне платить! - воскликнул я, пораженный.- За что?

   - Как за что? - ответил он.- За ваш костюм. Не можете же вы играть без костюма, а если станете его заказывать сами, то вам он обойдется минимум на четыре фунта дороже. Может быть, у вас нет сейчас с собою всех денег,- продолжал он ласково,- тогда дайте мне, сколько можете, а я в свою очередь постараюсь, чтобы мой приятель подождал немножко с остальной суммой.

   Как я узнал потом, из моих товарищей трое уже заплатили ему почти по пяти фунтов каждый, а четвертый собирался отдать на следующий день четыре фунта десять шиллингов. Я и еще один актер-любитель решили сейчас не платить и подождать, что будет дальше. К счастью, нам недолго пришлось ждать. Четырех известных актеров этой труппы, гастролирующих в провинции, мы так и не дождались, антрепренер исчез куда-то, так что ни мы двое, ни тем паче те, которые заплатили за костюмы деньги, никогда его больше не видели.

   Тогда я решил устроить свою карьеру и добиться желаемого без всяких театральных агентов и газетных объявлений. Тот товарищ, который отсоветовал мне писать письма антрепренерам с просьбой принять меня в свою труппу, сказал, что самое лучшее пойти самому в "Западный артистический кружок" и там попытать счастье. Я послушался его совета и пошел туда в полной уверенности, что каждый актер должен знать этот "Западный артистический кружок", хотя он всеми силами старается скрыть свое существование от любопытных людских взоров, помещаясь где-то на грязном заднем дворе. Здесь я застал целое общество очень милых, остроумных людей, ни разу даже не выказавших желания выпить на мой счет. Когда же я объяснил им цель моего прихода и страстное желание поступить на сцену, они посмотрели на меня с видом сильного сожаления и, печально покачивая головами, изобразили и открыли мне все невыгодные стороны своей профессии, словом, всячески хотели удержать меня от этого необдуманного шага. Но я стоял на своем и смотрел на них как на эгоистов, которые хотят загубить молодой талант и боятся опасного соперника. Я не послушался бы их даже в том случае, если бы был вполне уверен, что они от чистого сердца советуют мне не поступать на сцену. Каждый человек думает, что его должность, занятие или ремесло самое неблагодарное и трудное - таков уж закон природы. Поэтому, кто станет ожидать, пока ему не посоветуют поступать на какую-нибудь должность или взяться за какое-нибудь дело, тот может весь век просидеть, ничего другого не делая, как только вертя и перебирая большими пальцами. Вот почему я не обратил на них никакого внимания и продолжал настаивать до тех пор, пока не нашелся один добрый человек, который согласился помочь мне.

   Это был толстый, на вид очень вялый и неуклюжий человек, вся цель жизни которого, казалось, состояла в шотландском виски и больших сигарах, отчего он всегда был, что называется, на втором взводе. У него была очень дурная привычка подходить почти вплотную к тому человеку, с которым он разговаривает, и дышать ему прямо в лицо, что, при постоянном специфическом запахе виски, смешанном с сигарным дымом, было не особенно приятно. Когда-то он сам был антрепренером, но каким образом он добывал средства к существованию в то время, когда я с ним познакомился, для меня всегда оставалось тайной, потому что, хотя он и снимал небольшую грязную комнату где-то на заднем дворе на боковой улице, выходящей к Стрэнду, и называл ее громким именем - "контора", тем не менее днем никогда там не сидел и только приходил туда на ночь. Как бы то ни было, он очень хорошо был знаком со всеми посетителями и завсегдатаями "Западного артистического кружка", следовательно, имел большие связи и знакомства в театральном мире, а этого мне только и надо было. Положим, впоследствии я узнал, что все его очень хорошо знали и потому мало уважали, но какое мне было дело до этого. Сначала он, так же как и другие, отнесся скептически к моему страстному желанию поступить на сцену; но когда я упомянул, что готов дать приличное, хотя и не очень большое вознаграждение тому, кто согласится мне помочь получить какой-нибудь ангажемент, он как будто смягчился и не находил уже тех препятствий, какие выставлял минуту назад. Когда же я определил сумму, которую готов был дать за хлопоты, он прямо пришел к заключению, что это очень легко устроить. Он даже не видел препятствий, почему бы мне впоследствии не приобрести в театральном мире славы и громкого имени, если я соглашусь отдать себя в его полное распоряжение.

   - Мне уж не раз приходилось оказывать многим людям такие услуги,- говорил он,- почему бы мне не услужить и вам, если вы мне нравитесь. У меня был знакомый,- продолжал он, становясь все более и более разговорчивым,- он получает теперь восемь фунтов в неделю. Черт возьми, этот человек всецело мне обязан своей карьерой. Если бы не я, он сидел бы теперь где-нибудь в провинции и был бы захудалым провинциальным актеришкой. Нет, подумайте только, я знал его, когда он получал за свои труды всего только двадцать два шиллинга; я перетащил его в Лондон, выхлопотал Уэст-Эндский театр и не оставлял его своей протекцией до тех пор, пока он не пробился в люди и не сделался знаменитостью. И можете себе представить, теперь, проезжая мимо в собственной карете, он делает вид, что не узнает меня.

   И при этих словах лицо моего нового друга приняло такой печальный вид, он так искренно жаловался на неблагодарность человеческой природы, что мне стало жалко его.

   - Да, сэр,- продолжал он, глядя на меня поверх очков,- я многим протежировал, почему бы мне и на сей раз не помочь вам?

   Так как я ничего не имел против того, чтобы он помог мне, то он и решил этот вопрос в утвердительном смысле; он даже был в полной уверенности, что я поступлю не лучше других и забуду его, как только пробью себе дорогу. Я, насколько мог, старался разубедить его в этом, уверял, что никогда не забуду его, даже тогда, когда сделаюсь великим человеком, и с жаром потряс его руку. Я действительно был очень благодарен ему за то участие, которое он принял во мне, и потому мне было очень неприятно, что этот человек подозревает меня в таких низких чувствах, как неблагодарность или недоброжелательство.

   Я встретил его на следующий день, и он с радостью объявил мне, что устроил дело. Он достал для меня ангажемент у одного своего знакомого антрепренера и обещал познакомить с ним на следующий день, когда приготовит и составит контракт. Поэтому он попросил меня быть у него в конторе ровно в одиннадцать часов и принести с собой деньги. Таков был приказ этого господина.

   Услышав это, я не пошел, а в полном смысле слова полетел домой. Широко распахнув двери, я вихрем взлетел на лестницу, но я был слишком взволнован, чтобы спокойно сидеть дома. И пошел обедать в первоклассный ресторан, после чего мои карманные деньги значительно уменьшились.

   "Не беда,- думал я,- стоит ли горевать о каких-то шиллингах, когда я скоро буду получать сотни фунтов".

   Затем я отправился в театр, но мысли мои были направлены совсем в другую сторону, так что, если бы меня спросили, в каком я был театре и что шло на сцене, я не мог бы сказать этого. Все время я критиковал актеров и думал только о том, насколько лучше каждого из них буду играть сам, Я мечтал о том, как меня будут любить и уважать все актеры и актрисы, когда я поступлю на сцену, как буду ухаживать и пользоваться успехом у примы труппы и как все актеры будут с ума сходить от злости и ревности. Потом я вернулся домой, но всю ночь пролежал с открытыми глазами.

   Чтобы поспеть к назначенному сроку, то есть к одиннадцати часам, я встал на следующее утро в семь часов и быстро позавтракал. Каждую минуту я смотрел на часы (хотел бы я знать, где они, эти часы, теперь!) и, наконец, не утерпев, вышел на улицу. На Стрэнде я был уже около десяти часов и стал шагать взад и вперед на небольшом его расстоянии, боясь слишком далеко уйти от конторы. По дороге я купил пару новых перчаток, как сейчас помню, они были цвета лососины; одна из них сейчас же лопнула, как только я стал натягивать ее на руку; поэтому я надел одну только целую, а другую нес в руках. Без двадцати минут одиннадцать я свернул в переулок, где была контора, и стал шагать подле конторы с неприятным ощущением, что все живущее следит за мною, смотрит из-за каждой занавески и шторы и удивляется, чего я здесь шатаюсь. Время тянулось невыносимо долго: казалось, что одиннадцати часов никогда не будет. Но башенные часы наконец стали бить одиннадцать, и я вошел в ворота, нарочно делая вид, как будто только что пришел и очень тороплюсь.

   Подойдя к конторе, я увидел, что двери заперты и никого нет. Сердце мое так и упало. Неужели опять обман? Неужели опять придется переживать жестокое разочарование? Уж не убили ли антрепренера? Не сгорел ли его театр? Почему они не пришли сюда? Должно быть, случилось что-нибудь очень важное, потому что, в противном случае, они не стали бы опаздывать при таком серьезном деле. С добрых полчаса я простоял у конторы в самом тревожном состоянии томительного ожидания; наконец, они пришли и высказали предположение, что, должно быть, не заставили меня ожидать их слишком долго, на что я ответил:

   - О, нисколько! - и пробормотал, что только-только пришел.

   Как только мы вошли в маленькую контору, я был представлен антрепренеру, который оказался известным актером; я неоднократно видел его на подмостках, но теперь никак не мог признать в нем того самого талантливого актера; он скорее был похож на его сына, с этим я бы еще мог согласиться. Он оказался гораздо меньше ростом и несравненно моложе, чем я представлял себе его. Замечательно, как чисто выбритое лицо молодит человека. Трудно поверить, чтобы мальчики, которых я видел на репетиции, могли играть роли пожилых семейных людей.

   Во всяком случае, мой будущий директор не оправдал моих ожиданий. Одежда его совсем не соответствовала тому положению, которое он занимал, и вся фигура его, откровенно говоря, имела очень жалкий вид. Чтобы успокоить себя и объяснить себе причину, почему директор театра, антрепренер носит такой бедный, рваный костюм, я старался вспомнить все истории о странных выходках миллионеров, которые любят ходить в рубищах; я вспомнил также, как встретил однажды мать одной первоклассной артистки и большой знаменитости и был поражен ее убогим одеяньем.

   Контракт оказался совсем готовым, и мы с директором подписались под ним. Затем я передал протежирующему меня толстому господину десятифунтовый банковый билет и, в свою очередь, получил от него расписку в получении денег. Все было сделано вполне формально, так что ни к чему нельзя было придраться. Контракт был составлен по всем правилам, притом очень полно и аккуратно. На основании этого контракта первый месяц я должен был служить без жалованья, а потом мне будет назначено жалованье "соответственно обнаруженным способностям и таланту". Иначе, по-моему, и нельзя было составить условия.

   Затем директор предупредил меня очень любезно, чтобы я не рассчитывал на очень уж большое жалованье, максимум тридцать шиллингов в неделю, по крайней мере первые три месяца, и вообще, что все будет зависеть от меня лично и от моих способностей. В этом отношении я был немножко не согласен с ним, но не возражал, решив, что гораздо лучше, если он сам убедится. Поэтому я сказал ему, что ничего не желаю больше, как того, чтобы со мной хорошо обращались и были справедливы. Такой ответ, очевидно, ему очень понравился. Он объявил мне, что летний сезон начинается через три недели, поэтому через неделю надо уже начинать репетиции. Таким образом, еще одну неделю я был ничто; а затем уже сделался артистом!!! {Ужасный народ - мои друзья. Они уверяют, что у меня никогда не было артистических способностей. Но кому же это лучше знать, как не мне?}

  

   Приглашение явиться на первую репетицию я получил почти за неделю до открытия театра. На повестке было обозначено, что в одиннадцать часов утра вся труппа актеров в полном составе должна явиться в театр; за несколько минут до означенного часа я уже стоял на дежурстве около театральных дверей.

   Нельзя сказать, что здание театра помещалось на завидном месте; оно находилось где-то на отдаленной улице, с грязной парикмахерской с одной стороны и мелочной лавчонкой с другой. Весеннее солнце освещало эту картину и делало ее еще более печальной и непривлекательной; чтобы хоть немножко успокоить свои взволнованные нервы, мне пришлось вспомнить сказочные описания дворцов и чертогов королей и царевичей. Чем скромнее и проще ворота и двери, через которые проходит в свои чертоги принц, тем пышнее и поразительнее роскошь, господствующая внутри их. Так рассказывается в сказках, и в данном случае я готов был поверить им. Но разочарование наступило сейчас же после того, как я переступил порог театра.

   Рассуждать было некогда, одиннадцать часов уже пробило минуты две тому назад, и я был в полной уверенности, что вся труппа уже в сборе и ждет меня. Поэтому я нервно нажал ручку двери и...

   Тут я должен сделать маленькое отступление. Прежде чем открыть двери и осветить маленький мир, находящийся за ними, позвольте мне сказать несколько предварительных слов.

   Театральный мир очень велик.

   Бесконечно большое пространство лежит между каким-нибудь первоклассным лондонским театром и любой странствующей труппой актеров. Столь же велико и различие между ними. Мое знакомство с театральным миром ограничилось двумя или тремя театриками последнего типа и не распространилось на первоклассные театры.

   Моя недолгая артистическая карьера протекла среди маленьких лондонских театров и в обществе второклассных и третьеклассных странствующих трупп; поэтому я буду писать, имея в виду эти и только эти театры. Но свои наблюдения я буду передавать вполне искренне и откровенно, не преувеличивая, но и не умаляя их достоинств и недостатков. Быть может, я найду необходимым сделать в своих комментариях несколько более или менее различных и основательных замечаний: указать актерам и актрис сам, что и как они должны делать, объяснить директорам театров, как они должны исполнять свои обязанности, и вообще дать несколько хороших советов. Поэтому-то, прежде чем приступить к делу, я и нахожу нужным предупредить, что мои замечания будут относиться к знакомой мне части театрального мира. Что же касается таких лондонских театров, как, например, Лицеум или Сент-Джеймский театр, то управление ими ведется совершенно правильно, и именно так, как управлял бы я сам, если бы меня назначили директором. Я не нахожу и даже не могу находить в этих театрах никаких недостатков, потому что, во всяком случае, не стал бы писать о том, чего не понимаю. Положим, это довольно эксцентричное решение для писателя, но что же делать, если я люблю быть оригинальным. Теперь, после такого предисловия, откроем дверь и войдем внутрь театра.

   За стеклянной перегородкой сидел маленький сгорбленный старикашка и поджаривал на медленном огне копченую селедку. В это утро я был в особенно радужном настроении духа и чувствовал расположение и симпатию ко всему живущему на свете, даже к этому старому хрычу.

   - Доброго утра. Какая прекрасная погода, не правда ли?

   - Закрывайте двери, а не то убирайтесь прочь,- гневно прошамкал он своим беззубым ртом.

   Я был так огорошен подобным приемом, что машинально закрыл двери и стоял, не двигаясь с места, в ожидании, пока он не кончит жарить свою селедку. Когда же селедка была готова, я попробовал еще раз подступиться к нему. Я сказал ему свою фамилию, конечно, не настоящую, а ту, которую принял для сцены. Ведь все актеры играют под чужими фамилиями, хотя зачем они это делают, не понимаю, да и сами они, вероятно, не знают. Случайно вышло так, что один из моих товарищей по сцене играл под моей настоящей фамилией, а я под его фамилией. И оба мы были счастливы и довольны собою до тех пор, пока не встретились и не познакомились друг с другом; но с этих пор мы разом почему-то переменили свои взгляды на жизнь, перестали видеть все в розовом цвете и стали замечать все неприглядные стороны и всю пустоту жизни.

   Но моя фамилия не произвела никакого впечатления на этого театрального цербера. Тогда я выпустил свой последний заряд и объявил, что я артист. Это заставило его вскочить со своего места, словно электрический ток пробежал по всему его телу; он был до того взволнован, что наконец решился отвести свой взор от селедки и вперил его в меня. Насмотревшись вдоволь, он прошамкал:

   - В конце двора.

   И, сказав это, он повернулся ко мне спиной, должно быть, для того, чтобы опять приняться за завтрак; такого страшного и злого выражения лица я никогда до тех пор не встречал.

   Из такого лаконичного ответа я заключил, что где-нибудь поблизости находится двор, который надо сперва найти, а потом пройти в самый конец его. Я отправился на поиски и наконец нашел его благодаря счастливой случайности. Дело в том, что где-то в коридоре я наступил на кошку, чуть было не упал и головой толкнул дверь, которая сама собою открылась и обнаружила выход во двор. Не успел я сделать по двору несколько шагов, как со всех сторон был окружен дюжиной разновидностей кошачьей породы. Очевидно, они были сильно голодны и потому встретили меня с энтузиазмом, приняв за кошатника, на которого тем не менее я нисколько не был похож. В театрах держат кошек для того, чтобы меньше было крыс, но сами кошки так быстро размножаются, что приносят гораздо больше вреда, чем крысы; приходится держать особого человека, который бы охлаждал их пыл. Эти кошки обыкновенно очень интересуют