Джером Джером Клапка - Энтони Джон

себя тем, что спасение мира не его дело, а дело Божье. Божья любовь создаст для счастья человека новое небо и новую землю. Человеку совершенно не нужно стараться для этого. Покуда человек продолжает жадничать и ненавидеть, Бог старательно готовит нам чудо. И в один прекрасный день человек проснется и к своей радости заметит, что он любит своего ближнего,- и слезы мирские высохнут.

   Но нечего ждать Бога, человек сам должен совершить это чудо. Человек может спастись только благодаря своим собственным стараниям, когда он очистит себя от ненависти, когда он самым серьезным образом примется за дело любви.

   - Я передала все это более или менее своими словами,- объяснила она,- но я точно передала смысл слов Ченга. Он думал, что придет время, может быть даже очень скоро,- когда мудрецы всего мира согласятся, что цивилизация шла неправильным путем, что человек должен пойти вспять, если хочет избежать разрухи. Он верил, что, независимо от всего остального, простой инстинкт самосохранения заставит все расы человеческие отказаться от искания материальных благ в пользу нравственного совершенствования. Он не ожидал, что это будет вполне сознательное и согласованное движение. Он был курьезным человеком, у которого тесно сплетались наука и религия. Он часто пользовался словом "Бог", но сознавался, что не может объяснить его, что он только "чувствует" его. Он считал, что единственный алтарь, который человек мог бы воздвигнуть, это алтарь, воздвигнутый эллинами "неведомому богу".

   Бетти прожила в приорате два или три года, занимаясь написанием книги.

   Однажды Энтони и Элеонор обедали у нее в приорате. Сейчас же после обеда Элеонор уехала на заседание комитета благотворительного общества, председательницей которого была. Бетти наверняка настолько сочувствует целям общества, что простит ее. Она собиралась вернуться к девяти часам, Бетти и Энтони остались пить кофе в библиотеке.

   - Мне очень хотелось, чтобы вы оба сегодня приехали ко мне,- объяснила она.- Я привыкла действовать быстро, когда что-нибудь начинает меня подталкивать. Я могу проснуться в один из ближайших дней и почувствовать, что я должна уехать.

   - Куда? - спросил он.

   - Сколько денег вы можете выдать мне на руки в ближайшие месяцы? - спросила она.

   Она предупредила его, что собирается говорить с ним о делах. Он указал значительную сумму.

   - Все это нажито потом других людей,- сказала она с легкой усмешкой.

   - Ну, вы возвращаете им значительную долю,- сказал он.

   - О да,- сказала она.- Я очень довольна. Я беру у них одной рукой и возвращаю им процентов тридцать другой, это то, что мы называем благотворительностью. И на деле это никому не помогает, вот что самое возмутительное.

   - Я иногда думаю,- сказат он,- что, когда Христос сказал юноше, чтобы он продал все, что у него есть, и отдал нищим, он думал больше о юноше, чем о нищих. Он мог бы отдать им и нечто более полезное. Но важно было показать юноше разницу между свободой и рабством, чтобы он понял это, лишившись всего. Лошадей и повозок. Роскошного дома и несчетных стад. Армии подобострастных слуг. Орды льстивых клиентов. Как он мог заработать себе на жизнь, раз он был связан по рукам и ногам землею? Даже его душа не принадлежала ему. Она принадлежала его богатству.

   Она собиралась уехать в Центральную Россию. Она была там проездом и застала как раз одну из нередких в тех местах голодовок. Говорили, что зимой снова будет голод.

   - Житница Европы,- сказала она.- Мне кажется, что мы импортируем одну треть нашего хлеба из России. И каждый год крестьяне тысячами умирают там от голода. В тот год, когда я там была, признавали, что в одной только местности умерло сто тысяч человек. Они поедали трупы своих детей. А по пути в Петербург я видела груды хлеба, который гнил рядом с железнодорожным полотном. Цена на него упала, и его не стоило перевозить. Надо полагать, что дьявол немало смеялся, когда смотрел на землю.

   Он стоял у окна, заложив руки в карманы. Было уже темно. Вдруг он повернулся к ней.

   - Я верю в дьявола,- сказал он.- Я имею в виду не того дьявола, каким его обычно понимают,- падшего ангела,- а того вечного духа зла, который создал хаос до появления Бога. Он, несомненно, должен быть нашим прародителем. Ненависть, жестокость, лень, жадность - откуда они могли бы появиться без него? От Бога? Зло, залегшее в нас, тоже говорит о том, что мы его дети. Он борется за то, чтобы завладеть нами, он призывает нас к сотрудничеству с ним, он хочет обратить мир в ад. Ненавидьте друг друга - вот его заповедь. Приносите друг другу вред. Кого слушается мир: Бога или дьявола? Жадный, себялюбивый человек, человек, который вылезает в люди, топча своих ближних. Кто руководит миром? Те, которые создают войны, которые проповедуют ненависть. В этом все дело.

   Он вынул сигару.

   - И все это можно было бы сделать. В этом вся трагедия. Если бы только у одного человека хватило смелости. В Англии имеются тысячи мужчин и женщин, которые верят, которые убеждены, что наше единственное спасение заключается в том, чтобы следовать заветам Христа. Если бы эти тысячи сказали сами себе: "Я не хочу больше противиться тому свету, который во мне. Что бы другие ни делали, несмотря на все затруднения, на все лишения, я хочу жить по заветам Христа, я хочу поступать согласно его заповедям". Если бы здесь, в Мидлсбро, нашлась только горсточка людей, в том числе и богатых, которые согласились бы расстаться со своим богатством, сознавая, что, покуда на свете есть бедность, ни один человек, любящий своего ближнего, не имеет права быть богатым. Другие, бедные мужчины и женщины, довольствуются бедностью, сознавая, что для того, чтобы стать богатым, нужно служить мамоне. Нужна только горсточка людей, которая безмолвно, спокойно и самоуверенно начала бы новую работу, подготовляя к ней и детей, прививая им новые желания, новые стремления. Пусть некоторые не дойдут до цели. Но остальные добьются успеха. Большая часть отпадет. Но достаточно, чтобы остались немногие, они подадут остальным пример. Они будут призывать молодежь к спасению мира. Не для личного спасения. Отнюдь не для своего собственного спасения. Нужно спасти хотя бы Англию, хотя бы Мидлсбро, где каждый человек ненавидит своего соседа и где дети играют в грязи. Мы любим говорить о духе добра и зла, как будто зло подчинено добру и как будто победа доброго начала есть только вопрос времени. Почем знать? Зло родилось раньше добра. Все, что не борется против зла, делается злым. Почему мы думаем, что в конце концов оно не восторжествует?

   Они долго молчали, не сознавая этого. Дверь отворилась, и вошла Элеонор.

   Она была полна впечатлений от собрания. Комитет решил послать двести детей на берег моря. Она записала Энтони на сотню фунтов. Она смеялась.

   Бетти объяснила, что они продолжительное время не встретятся. Она уезжает в Россию. Элеонор заинтересовалась этим, и Бетти объяснила.

   Элеонор сидела на ручке кресла Энтони. Она обратила внимание на то, что он не курил, и раскурила ему сигару.

   - Это было несчастье моей матери,- начала она.- "Я никогда ничего не могла сделать,- сказала она мне как-то,- я давала кому-нибудь немного денег, но это всегда были не мои деньги. Мне это никогда ничего не стоило. Мне хотелось бы отдать себя саму, только такая жертва и считается".

   Она соскочила с ручки и, взяв лицо Бетти в обе руки, поцеловала ее.

   - Как это хорошо с вашей стороны,- проговорила она,- я вам завидую.

  

   Как ей сказать? Дверь была приоткрыта. Он слышал ее голос, она давала распоряжения прислуге, он слышал шум платьев, слышал, как открывались и закрывались дверцы шкафов. Позже он услышит, как она пожелает прислуге доброй ночи, и тогда дверь откроется, и она войдет для обычного разговора перед сном. Это был тот момент, когда она всегда казалась ему особенно прекрасной, одетая в свободное шуршащее домашнее платье, которое подчеркивало удивительную белизну ее кожи. Вот и сегодня она обовьет его шею своими руками и снова скажет ему, как гордится им. И поцелует его, может быть, в последний раз.

   Нельзя ли в сотый раз отложить это? Разве не жестоко было выбрать именно сегодняшнюю ночь? Расцвело много роз, и она была так счастлива. Утром состоялось открытие памятника воинам, павшим на войне,- большой гранитный крест с четырьмя бронзовыми пушками в основании. Он стоял, высоко вздымаясь над болотами, чтобы весь город мог его видеть. И вокруг его пьедестала золотыми буквами были начертаны фамилии тех юношей, которые отдали свою жизнь за счастье родины. Его речь имела огромный успех. Он редко произносил такие речи, в которых было продумано и взвешено каждое слово.

   Даже его дети, которые часто относились к нему критически, поздравили его. У мальчика навернулись на глаза слезы. Он был очень красив в своем защитного цвета мундире, несмотря на шрам через всю щеку. Он с самого начала войны действовал совершенно самостоятельно, записался добровольцем и был произведен в офицерский чин на поле сражения. Для Норы война пришлась как раз вовремя. Она причинила Элеонор много горя во время суфражистского движения. Война захватила ее и повела ортодоксальными путями. Самому Энтони война принесла, совершенно без всякого с его стороны усилия, увеличение богатств и власти. Мидлсбро сделался крупным центром по производству военных припасов. Смекалка Энтони сделала остальное. Во время завтрака, который последовал за открытием памятника, министр делал прозрачные намеки. Прорицания Элеонор, что Энтони скоро будет миллионером и членом палаты лордов, как будто подтверждались.

   Вечером впервые был открыт большой обеденный зал, перестроенный из развалин помещения, бывшего когда-то трапезной монахов. Здесь обедала вся его семья, его сверстники, которые выросли вместе с ним и которые восхищались его карьерой и завидовали ему, приезжие из окрестностей и издалека, знатная публика и простой люд. Викарий Гораций Пендергаст, велеречивый будущий епископ, предложил тост за некоронованного короля Мидлсбро, всеми любимого Энтони Стронгсарма. Генерал сэр Джеймс Кумбер в краткой блестящей речи поддержал тост, заявив, что он первый против желания всей семьи поддержал сестру в ее выборе. Правда, она не нуждалась в такой поддержке, добавил Джим при общем смехе. Она бы сделала это, даже если бы вся армия Его Величества старалась помешать ей. И со стороны Элеонор, сидевшей на другом конце стола, послышалось внятное: "слушайте, слушайте",- слова, в свою очередь вызвавшие взрыв смеха. Остальные, один за другим, произносили слова уважения и любви.

   И тогда случилась неприятная история. Когда он встал для того, чтобы ответить на приветствия, ему внезапно пришло в голову, что здесь, среди тех же стен, часто ужинал его тезка, монах Антоний. И одновременно с этой мыслью он вдруг увидал перед собою молодого монаха. Он вошел через небольшую боковую дверь и осторожно сел на отдаленный стул, оставшийся пустым после ухода гостя, отозванного по каким-то делам. Он отлично сознавал, что это галлюцинация. Но странным показалось то, что лицо молодого монаха, который сидел, положив локти на стол, было необычайно серьезно и что это было не лицо монаха, как оно было изображено на картине, не лицо героя-мученика, а лицо застенчивого юноши. Он сжал свои руки и упорно смотрел на Энтони, как будто собирался с ним спорить.

   Он не помнил, что говорил. Не думал, чтобы это была именно та речь, которую он приготовил. У него было впечатление, что он отвечал на те вопросы, которые читал в глазах монаха, устремленных на него. Но все как будто сошло благополучно, хотя ему не аплодировали, когда он сел на свое место. Напротив, некоторое время длилось глубокое молчание, и когда разговоры за столом возобновились, они повелись в каком-то ином тоне, как будто прозвучала другая нотка.

   Как ни странно, этот эпизод заставил его решиться в тот же вечер поговорить с семьей. Он слишком долго откладывал это, придумывая себе то одно оправдание, то другое. Еще когда он подготовлял свою речь, на него нашло это чувство: долго ли он еще будет трусить, когда же, наконец, он последует зову страны?

   Когда он впервые услышал этот зов? Он старался не думать об этом. Во всяком случае, громкого звука трубы не было. Он услыхал лишь легкий шепот ветерка. Быть может, крик боли или грусть чьего-нибудь лица. Во всяком случае, в темноте ему чудилось много глаз, с упреком смотревших на него.

   Ему казалось, что он стоял посреди большой комнаты без дверей и слышал, как падают слезы мира, слезы всех прошедших веков и слезы будущих веков. Если бы он мог взять ее с собой. Если бы она захотела пойти с ним. Был момент в начале войны, когда это могло бы случиться: в те страшные дни, когда мальчик лежал раненый и был близок к смерти, он услышал ночью ее крик: "Господи, возьми у меня все, но только не это". В то мгновение она, должно быть, познала цену богатства и почестей. Но сын остался жив. Нет, ему придется идти одному.

   Как он передаст это словами? Как бы возможно легче нанести удар, но не оставляя никакой надежды? Он умышленно не думал об этом. Было бы совершенно излишне подходить к ней с готовыми фразами. Ему придется умолять, чтобы она простила его, поняла его. Он представлял себе изумление в ее глазах, потом ужас, отчаяние. Ей покажется, что она никогда его не знала, что она все время жила бок о бок с чужим человеком. Почему же он давным-давно не посвятил ее в свои планы, почему он не разделил с ней свои мечты, свои видения? Почем знать, может быть, она согласилась бы с ним. Но он всегда стремился к тому, чтобы она могла гордиться им, чтобы она была ему признательна. А теперь уже поздно. Ей должно будет показаться, что все эти годы он жил вдали от нее, что он только телом был ей муж. Она должна будет считать себя обиженной. Он улыбнулся самому себе, вспомнив, как в начале великой войны, как ее называли, стал надеяться, что, быть может, после всего этого ему не придется выпить кубок до дна. Быть может, война принесет с собой помощь. Быть может, мир заново возродится после этой жертвы слезами и кровью. Вся человеческая ненависть, быть может, сгорит в огне, который разожжен злым началом.

   Разочарование было полное. И многие другие разделяли его. Его охватила глубокая апатия, парализовавшая его ум. Для чего же в таком случае было бороться! Приходилось сознаваться в том, что человечество навсегда останется расой невысокой интеллигентности и дурных инстинктов. Пусть она гибнет в таком случае, и чем скорее, тем лучше!

   И тогда, понемногу, из его отчаяния выросла страшная жалость к Богу. Сперва он сам ей удивился. Эта мысль показалась ему вначале смешной. Но теперь она все укреплялась. Таинственная борьба между добром и злом. Понемногу она делалась до странности ясной, почти видимой. Бездействие Бога. Он видел Бога, покинутого вождя, его последователи оставляли его, торопясь заключить сделку со злом. Он должен противодействовать этому, он должен найти для этого пути.

   Грустно было за нее. Если бы он только мог пощадить ее! Лично для себя он был рад, что борьба кончилась, что он победил, что теперь уже ничто не может удержать его от принятого решения. Он будет свободен от всяких забот, положительно от всяких. Не для того, чтобы спасти бедняка. Если бы все богачи мира объединились и отдали беднякам свое достояние, это было бы едва заметным движением воды, это лишь на мгновение уничтожило бы социальные грани. Жадность и себялюбие скоро снова появились бы. С незапамятных времен богач бросал деньги беднякам, но бедняки постоянно увеличивались количественно и делались все беднее. Деньги - скверная вещь. Они влекут за собою семена разрушения. Любовь - это единственная стоящая жертва. Только для собственного спасения он должен бежать от богатства. Ни один человек не может быть состоятельным и не любить деньги. Только в совместной, коллективной бедности может существовать действительное братство.

   Он составил план. Он наймет небольшое помещение рядом с тем домом, где жила его мать на Бертон-сквер, и будет практиковать в качестве адвоката. Старушка-мать была еще деятельной женщиной. Если понадобится, она присмотрит за хозяйством. Отсюда город начал расширяться. Это было бы не слишком далеко для бедняка, который будет иметь в нем нужду. Скромный, небольшой дом не испугает его клиентов, и они не будут думать, что им придется оплачивать расходы по его содержанию. Он будет иметь возможность помогать им, делать так, чтобы они не попадали в руки шарлатанов. Они будут приходить к нему и делиться с ним своими сомнениями. Он получит возможность служить посредником между ними. Это будет вместе с тем законный путь для заработка.

   Главным образом было необходимо, чтобы он мог зарабатывать себе на жизнь. Это казалось ему необычайно важным. Если мир должен быть спасен, он может быть спасен только в том случае, если каждый человек будет работать. Это - мечта, это - цель. Он хотел доказать людям, что праведной жизнью должен жить не один человек, а все люди: не только холостяки и нищенствующие,- тогда бы это не было нужно,- но и женатые люди, с детьми. Такой должна быть жизнь улицы, площади, дома.

   Если бы она захотела пойти вместе с ним, присоединить свой голос к его голосу, доказывать людям, что мужчина и женщина могут быть счастливы вместе без роскоши, без тех излишеств, ради которых юноши ежедневно продают право первородства, любви и радости, что жизнь зависит не от меблировки и количества слуг, не от роскошных жилищ и вкусных кушаний, что мужчина и женщина, которые были знакомы со всем этим, могут бросить это и довольствоваться более простой жизнью, за большее, за все то, что дает миру столько горя и слез. Если только она согласится пойти за ним!

   Разве он смеет просить ее об этом? Ее не должен удержать страх перед физическими лишениями и неудобствами. Если потребовать от нее героизма, обратиться к ней от имени идеи, за которую стоит бороться, страдать, даже умереть, она наверное вложит свою руку в его руку и радостно пойдет за ним. Она позавидовала Бетти, которая одна ушла бороться с голодом и болезнями среди зимних ужасов русских степей.

   "Мне следовало бы поехать вместе с ней",- сказала она тогда ему.

   Но в том, что он собирался делать, не было ничего героического - это было мелко и потому едва ли понравится ей. Будто не было лучшего способа вести праведную жизнь, как сделаться мелким адвокатом на маленькой улице. Разве не было опасности, что все это обернется в шутку?

   И почему именно здесь, в Мидлсбро, где все его знали? Где на него будут таращить глаза, где за ним будут бегать по улице, где с него будут делать фотографические снимки и где его подвиги будет описывать местная пресса? Где над ним будет смеяться весь город и будет неловко всем его друзьям и родственникам? Он испортит карьеру сына, помешает замужеству Норы. Разве кто-нибудь пожелает взять жену из семьи, в которой имеется сумасшедший? Разве в том заключается праведная жизнь, чтобы делать людей смешными?

   Ему казалось, что он избрал правильный путь именно потому, что берется за свое дело. Одно время он думал о том, чтобы попросить Мэтью Уитлока взять его подручным в свою мастерскую: он кое-что понимал в механике. С некоторой практикой он мог бы быть ему помощником. Он мог бы полюбить эту работу: удары молота, брызги искр, гармония рук и мозга. Мысль нравилась ему. Он обрел бы того дьяволенка, каким в свое время был. Бродячий Петр уселся бы, поджав ноги, на верстак и разговаривал бы с ним. Строгий Мэтью с мечтательными глазами был бы ласковым товарищем. Они бы вместе прислушивались к шагам идущих по улице: быть может когда-нибудь и пришел бы тот, кого они ждали.

   Ему дорого стоило отказаться от этой затеи. Ему так хотелось проповедовать рациональную, практическую жизнь. Мы не можем все быть кузнецами. Не все мы можем совершать крупные, героические поступки. Но мы все можем вести праведную жизнь, где бы мы ни находились. Он хотел доказать людям, что праведно жить может всякий - лавочник, ремесленник, врач, юрист, землепашец. Он хотел показать пример именно в Мидлсбро, только здесь он мог рассчитывать, что его будут слушать. Ему нужно было привлечь к себе внимание для того, чтобы у него нашлись последователи. Больше нигде это не могло бы ему удаться. Деловой человек в нем настаивал на том, что это должно произойти непременно в Мидлсбро, по крайней мере первое время.

   Он не слыхал, как открылась дверь. Она стояла перед ним. Затем наклонилась и поцеловала его.

   - Благодарю тебя,- сказала она,- за один из счастливейших дней моей жизни.

   Он прижал ее к себе, ничего не говоря. Он чувствовал, как билось ее сердце.

   - Я хочу тебе что-то сказать,- прошептал он. Она закрыла ему рот рукою.

   - Я знаю,- сказала она,- подожди три минуты. Будет полночь, тогда ты мне расскажешь.

   Они стояли, обняв друг друга, покуда старинные часы на камине не пробили двенадцать. Тогда она отпустила его, села в свое обычное кресло, посмотрела на него и стала ждать.

  

   Он не потребовал от нее ответа. Она обещала подумать и поговорить с Джимом. Она и Джим были всегда близки. Кроме того, нужно было посоветоваться с детьми. Она может выбрать то, что ей по душе. Все будет сделано так, как она захочет. Он не сказал ничего, что бы могло убедить ее, он только надеялся, что сможет повлиять на нее, объяснив свои причины. Если не считать нескольких вопросов, она только слушала и ничего не говорила. Он сказал ей все, сгорая от стыда, как будто делал что-то позорное. Из тона его слов, из взглядов его она поняла, что он просил ее пойти с ним.

   До известной степени она была приготовлена к этому. Уже со смерти старшего сына она чувствовала в нем перемену. Такого Энтони она не знала, она с трудом видела в нем того прежнего влюбленного Энтони, который стоял у изгороди и от которого она, испуганная, скрылась. Она пробовала обратить его внимание на социальные реформы, на филантропию, именно с этой точки зрения она настаивала, чтобы он занялся общественными вопросами, чтобы он готовился к выборам в парламент. Она очень надеялась на это. В этом отношении она могла бы помочь ему.

   Потом началась война и захватила их целиком, она оставила в только животные чувства.

   Жизнь ее мальчика! Ни о чем другом она не могла думать. Нора была во Франции, и она была в опасности. У нее появился стимул к работе, быть может, потребность развлечь себя. Она нашла далеко за болотами пустой старый дом и превратила его в госпиталь для выздоравливающих.

   Работы было много, и почти вся тяжесть пала на ее плечи. Энтони был привязан к Мидлсбро. В течение нескольких лет они видели друг друга только урывками. У них не было времени поговорить по душам. Только по возвращении в аббатство на нее снова напал прежний страх. Определенной причины для этого не было. Однажды вечером она гуляла по саду и увидала, что он стоит у изгороди. Она тихо вернулась домой. Она чувствовала, что именно здесь, у изгороди, он скажет ей что-то страшное. Если она не встретится с ним здесь, разговор будет отложен. И чем яснее она чувствовала это, тем более необходимым казалось ей отложить разговор хотя бы ненадолго. Она сама не могла объяснить себе это состояние. И когда он прижал ее к себе, ничего не говоря, она поняла, что пришло время, и он вот-вот заговорит.

   Какой ответ должна она ему дать? Ей показалось это такой нелепой идеей. Расстаться с аббатством? Знать, что в нем поселятся чужие? Аббатство было родовым домом ее семьи в продолжение пяти столетий. Здесь родились ее дети. В течение двадцати лет они любовно работали над его обустройством. Это означало бы подорвать свои собственные корни. Отвернуться от родных болот и вернуться в угрюмый, грязный город, жить в маленьком, темном доме, с одной прислугой, при условии, что принципы позволят вообще иметь прислугу. О да, несомненно, о них будут говорить в городе!

   Она должна будет сама ходить на рынок. Она видела, как это делается, когда проезжала мимо рынка: худые женщины тащили на себе сетчатые сумки с пакетами. Некоторые из них приезжали на велосипедах. Она теперь не понимала, как могла ездить на велосипеде. Она представляла себе, как снова начнет им пользоваться. Она уже видела себя торгующейся в лавке мясника и рассматривающей подозрительных кур, если только куры будут не слишком дороги для них.

   Ее прежние друзья и знакомые, жены богатых магнатов и фабрикантов Мидлсбро! Бедные дамы, как им будет неловко при встрече с ней на улице. Она с зонтиком и с пакетом в руках и их краснорожие супруги, которые будут жать ей руку и не будут знать, что сказать. Они будут очень смешны, особенно вначале. Вот это-то и было скверно. Трагедию она бы перенесла. Но трагедия скоро превратится в фарс.

   Нескончаемые вечера в одной небольшой комнате. Она научилась бы шить и шила бы себе сама платья, в то время как Энтони читал бы ей вслух. Читает он хорошо. Правда, при помощи экономии они могли бы купить пианино или фисгармонию.

   Она встала. В окно были видны клубы дыма, в котором двигался рабочий люд Мидлсбро. Это был бы и ее удел.

   А почему это было невозможно? Разве нынешняя жизнь, размеренная, не располагающая ни к раздумью, ни к усилиям, не вызывающая ни опасения, ни надежд, разве она не скучна, не монотонна? Почему богатые люди уезжали в Норвегию и вели там месяцами бродячую жизнь охотников, обслуживая самих себя и приветствуя всякие опасности и трудности: лазая по горам, охотясь за дикими животными, путешествуя по неведомым странам и называя все это праздником? Разве она сама не находила особую прелесть в простой и полной забот жизни в госпитале? Разве райские кущи идеальная обитель для людей со здоровыми руками и здоровой головой?

   Неужто вечера после дневной работы обязательно должны быть скучными? Разве те обеды, которые задаются в аббатстве, со всем их блеском и всей их роскошью, всегда были веселы? Она вспоминала, как в детстве жила в третьеклассных гостиницах в Риме и Флоренции, в меблированных комнатах в провинциальных городах Франции, в дешевых пансионах Дрездена и Ганновера. В те дни было немало веселья и радости. Она вспомнила музыкальные вечера, на которые каждый студент приносил с собой свое пиво, так как иначе пришлось бы переплачивать по десять пфеннигов за бутылку. Она и ее мать с той же целью готовили бутерброды, экономно намазывая на хлеб масло. Многие из участников этих вечеров стали знаменитостями. Она недавно заплатила десять фунтов за ложу, чтобы послушать одного из них, но музыка звучала отнюдь не лучше, чем тогда, когда она слушала ее, сидя рядом с Джимом на голом полу, так как для всех не хватало стульев. Она никогда не слыхала, чтобы кто-нибудь говорил лучше, чем тот человек, который приходил к ее отцу в потрепанном пиджаке и рваных брюках и который за ужином вместе с ним ел макароны, запивая их кьянти по две лиры за бутылку.

   Источником радости является не то, что имеешь, а то, что чувствуешь. Здоровый ребенок не нуждается в дорогих куклах. Старая простенькая кукла, крепко прижатая к груди, дает больше радости. Четыре стены и любовь - это все, что требуется поэту.

   Откуда пошла молва, что богатство дает счастье? Конечно, выдумал это не богатый человек. Он, наверное, должен был знать, что это не так.

   Больших денег стоит вовсе не то, что дает радость. Огромные сады, в которых их владелец не может избавиться от садовников. Почему не предпочесть еще больший, но общественный парк? Больше всего удовольствия нам доставляет небольшой уголок, который мы сами разбили и засадили, в котором мы знаем каждый цветок и в котором каждое дерево шепчет нам что-то знакомое. Мы ощущаем себя дома в своей комнате, где мы знаем каждую вещицу. Среди полудюжины гостиных мы сами чувствуем себя гостями. Миллионер, который торгуется из-за процентов, покупает за тысячи фунтов картину старинного мастера. Как часто он смотрит на нее? Разве он получил бы меньшее удовольствие, если бы смотрел на ту же картину в общедоступной картинной галерее? Чувство собственности есть чувство бедняка, чувство собаки на сене. Разве луна покажется нам красивее из-за того, что мы ею любуемся с пригорка, принадлежащего нам?

   Она вспоминала, как они с Джимом путешествовали пешком с котомкой за плечами и широкой дорогой перед глазами. Вечерние ужины в харчевнях и крепкий сон на жестких постелях. Она после того никогда не стремилась к путешествиям. Что скажут дети? Утешением может служить, что они не могут проповедовать. В начале войны сын, никому ничего не сказав, записался простым солдатом, он так боялся, что родители могут помешать ему.

   С Норой было труднее, она была воспитана в известных традициях порядочности, но она уже успела подвергнуть себя насмешкам и совершала вульгарные поступки, это хуже, чем преступление. Можно было не слушать, что станет говорить воинствующая суфражистка.

   Во всяком случае, что бы она и Энтони ни стали делать в дальнейшей жизни, это не должно было касаться ее детей. Нора и Джим совершенно вольны сделать свой выбор.

   Ей вдруг пришло в голову, что она совершенно не обсудила вопрос с точки зрения религии. Она рассмеялась. Ведь говорят: женщина практична, а мужчина мечтатель.

   Но, может быть, она неправа? Может быть, в этом и заключалось все затруднение, что мы проводим резкую границу между нашей верой и нашей жизнью.

   Из своего окна она могла видеть огромный серый крест с фамилиями юношей, выгравированными золотыми буквами.

   Единственное, что человек умеет хорошо делать,- война. Человек достиг наибольших успехов именно в области войны. Это единственное из всего, что продержалось целые столетия.

   И это единственное, к чему человек применил принципы христианства. Среди доблестей солдата самые важные - самозабвение и самопожертвование. Страдания вызывают уважение к солдату. Только солдату, ему одному вбивали в голову, что он должен любить ближнего, как самого себя, больше, чем самого себя, что это не бездушная формула, а священная обязанность, без которой не может существовать полк, рота, взвод. Когда началась война, учение Христа было признано единственным учением, подходящим для солдата. В настоящее время предложение Энтони казалось ей чудовищным: бросить все богатство, сделаться бедной, поставить безличную смутную любовь к человечеству выше естественного влечения к детям и к себе самой. Но если бы он думал не о Боге, а о родине, если бы в тот момент, когда разгорелась война, ему показалось, что это нужно сделать для блага страны, если бы он даже потребовал большей жертвы, она бы не задумалась. Та же самая толпа, которая теперь будет над ней смеяться, тогда бы поняла ее и одобрила. Кто бы в те времена решился сказать молодому рекруту, что его первая забота должна быть о жене и о детях, что он должен подумать сначала о них, а потом уже о родине, что он должен позаботиться о них, обеспечить им комфорт и богатство? Она считала его решение уйти в дымный, грязный город и жить среди простого народа фантазией, глупостью. Он всегда мог бы прийти на помощь бедноте Мидлсбро другим путем, сохранив свои владения. Он мог бы принести гораздо больше пользы, если бы остался влиятельным, сильным человеком. Что он сможет сделать в качестве скромного адвоката?

   Но разве она так смотрела во время войны на людей, которые жертвовали свои деньги и в то же время старались изо всех сил избежать грязи и крови в траншеях?

   Дымный покров над дальним городом слился с ночью. Вместо дыма над городом, как огненный столб, стояло темно-красное зарево.

   Она повернулась и посмотрела на себя в большое зеркало, раму которого поддерживали позолоченные амуры. Она еще была молода - в полном расцвете жизни и красоты, ей предстояли еще многие годы, обещавшие ей удовольствия и радости.

   И внезапно ей пришла в голову мысль, что то, что ей предлагал Энтони, была великая сказка жизни, что громкий глас зовет их на подвиг и что они должны последовать этому зову очертя голову, полные надежд. Где-нибудь - может быть, близко, может быть, далеко - расстилается обетованная земля. От них зависит найти ее, быть может, для того чтобы только издалека увидеть, и даже если они ее не увидят, они помогут протоптать к ней тропу.

   Да, она откажется от всего. Она не должна страшиться.

   Вдвоем рука об руку они радостно пойдут вперед.