Аверченко Аркадий Тимофеевич - Рассказы циника

   Вечер был, сверкали звезды,

   Проливая кроткий свет;

   Шел по улице малютка,

   А малютке - двадцать лет.

   ...................................

   Бог и в поле птичку кормит,

   Всем тепло и свет дает -

   В двадцать лет малютка тоже

   Никогда не пропадет.

   В. Горянский

   Некоторая аналогия Кази Кшечковского с рождественским замерзающим мальчиком дает возможность автору пренебречь даже такими, казалось бы, важными противоречиями, как те, что: 1) Мальчику Казе было уже 26 лет... 2) Дело происходило не под Рождество, а в июне месяце... 3) Стоял не 20-градусный мороз, а, наоборот, 28-градусная жара.

   Кроме же этих трех пунктов, судьба Кази Кшечковского очень напоминает судьбу бесприютного, замерзавшего и спасенного малютки.

   Новоиспеченный помещик Кудкудахтов сидел на террасе помещичьего дома, утирал с лица обильный пот и думал:

   - Черт его знает, какая это сложная вещь, сельское хозяйство! Без управляющего так и не знаешь толком - косить ли сейчас или сеять, молотить или боронить... А то еще есть слово "сковородить"!.. Черт его знает, что оно значит? Чрезвычайно жалко, что старый управляющий ушел сейчас же после смерти дяди. Вот теперь и приходится перед арендаторами, кучерами и разными мужиками корчить из себя понимающего человека. Нет, заведу управляющего. Хорошо это будет и стильно: утром сижу я у окна в халате, с трубкой в зубах, пью кофе. Приходит управляющий, степенно кланяется мне в пояс и останавливается скромно у притолоки. "Ну, что, Евстигнеич, как наши дела?" - спрошу я его. - "Да все как будто хорошо, Михал Миколаич... Кочевряжинские луга все, почитай, засковородили, а нынче овсы боронить учнем... Дал бы Бог только вёдро". - "Даст Бог и вёдро" - солидно замечу я. - "А что, кучер Игнашка все пьет?" - "Пьет, барин Михал Миколаич. Пьет, подлец. Выгнать бы его следовало..." - "Выгони, Евстигнеич, дело хорошее", - говорю я, попыхивая трубкой...

   Занятый такими мыслями, Кудкудахтов и не заметил, как во двор вошел молодой человек в песочного цвета костюмчике, лаковых полусапожках и сиреневом галстухе с красными крапинками... В руках у него был прехорошенький хлыстик.

   Он остановился в двух шагах от Кудкудахтова и, сняв соломенную шляпу-канотье, изящно раскланялся:

   - Имею честь пожелать доброго здоровья.

   - Здравствуйте, - приветствовал его и Кудкудахтов. - А чем могу вам служить?

   - Скажите, не вы ли будете хозяином этого прекрасного поместья?

   - Я. Как же! Я самый и есть.

   - Так у меня к вам есть всенижайшая просьба. Это не ваш лес, вон там, виднеется за дорогой?

   - Мой, мой.

   - Не разрешите ли вы мне прогуляться в этом прекрасном лесу? В воздухе стоит такая жара, что хочется хоть на полчаса окунуться в прохладную сень дремучих деревьев.

   - Ну, какие же могут быть вопросы, молодой человек. Да гуляйте себе хоть целый день.

   Молодой человек снова раскланялся, взмахнул хлыстом, будто поощрив самого себя к ходьбе, и бодро зашагал по направлению к лесу...

   Это и был рождественский мальчик Казя Кшечковский.

   Было уже часов шесть вечера, когда Казя Кшечковский снова очутился перед террасой, на которой новоиспеченный помещик Кудкудахтов пил вечерний чай.

   - А, это вы! - сказал Кудкудахтов. - Ну, как вам понравился мой лес?

   - Лес прекрасный, - улыбнулся детской улыбкой Казя, сбивая хлыстиком пыль с брюк. - Я пришел, во-первых, поблагодарить вас за удовольствие, а во-вторых, вернуть вам одну вещь, которую я нашел в вашем лесу...

   И Казя, вынув из кармана серебряный рубль, протянул его Кудкудахтову...

   - Да почему ж вы мне его отдаете? - удивился Кудкудахтов.

   - Лес ваш, рубль лежал в лесу под вашим деревом, следовательно - ясно - и рубль ваш, - сказал Казя, глядя на помещика честным открытым взором.

   - Ну ладно, - усмехнулся помещик, - не буду спорить...

   И, немного тронутый такой честностью (он уже заметил, что у Казн один лаковый ботинок лопнул и на брюках виднелась бахрома), сказал приветливо:

   - Может, стаканчик чайку не откажетесь? Казя не отказался.

   Налив стакан чаю, Кудкудахтов заметил:

   - А я в том лесу еще и не был. Получил я все это в наследство от дяди и теперь собираюсь все здесь благоустроить. Человек я городской, но, конечно, не боги горшки обжигают.

   - Имение - золотое дно, - заметил Казя. - Лес, например... Что вы с ним думаете делать?

   - Что ж с ним делать... Что обыкновенно делают, - рубить его потихоньку на дрова.

   - На дрова?! - воскликнул Казя, испытующе глядя на хозяина. - Скажите, вы никогда не занимались сельским хозяйством?

   - Да говорю ж вам, что человек я городской...

   - Так это будет безумие!! Знайте - этот лес может дать сотни тысяч...

   - Каким образом?!

   - Мачты!

   - Как, мачты? Да кому ж они тут нужны?

   - О, Боже! До станции гужом, а оттуда на открытых платформах... Разница же вот какая: при рубке - десяток деревьев даст вам полторы сажени по цене четыре рубля сажень, то есть всего шесть рублей, а десяток мачтовых бревен, без пороков, будет стоить с доставкой около трехсот рублей. Там шесть, тут триста. При этом все крупные ветки идут на дрова, из мелких мы делаем древесную массу для писчебумажных фабрик (можно маленький заводик для обработки поставить), а хвою будем молоть и кормить ею свиней - лучший для них это корм...

   - Господи ты, Боже мой, - удивился Кудкудахтов, - как вы это все хорошо знаете...

   - Да! - усмехнулся Казя, - я ведь у тетки чуть не с детства занимался сельским хозяйством.

   - Серьезно?! Родной мой! Объясните мне, что это за сельскохозяйственное слово: сковородить? Слышал я его, а что оно такое - не знаю.

   Казя снисходительно улыбнулся. На мгновение призадумался - потом бодро тряхнул головой:

   - Сковородить? Это вздор, суеверие. Видите ли, когда на ниву надвигается туча, которая может подмочить хлеб, то все жители деревни выходят со сковородками и начинают колотить по ним палками, чтобы прогнать тучу... "Сковородят". Конечно, в рациональном хозяйстве такие способы смешны. Вообще, по-моему, в сельском деле из всякого грошика можно сделать рубль. Да вот, например, я видел одним глазком ваш фруктовый сад. Скажите, зачем вам анисовка?

   - Ка...кая анисовка?.. - робко спросил Кудкудахтов.

   - Это такой сорт яблок. Оптовая цена его за пуд полтора рубля... А мы можем привить к стволу "золотое семечко" или "царский ранет" и уже платить нам будут по семи рублей за пуд!..

   Кудкудахтов слушал Казю со сверкающими глазами...

   - Скажите, вы сейчас чем занимаетесь? - спросил он его, осененный какою-то мыслью.

   - Ничем. Поссорился с теткой из-за политических воззрений и теперь иду в город. Тетка у меня обскурантка.

   Помещик призадумался: "Малый он знающий - это видно по разговору; честный - доказывает поступок с рублем; молодой - значит, энергичный... Лучшего управляющего мне пока не найти!"

   Столковались быстро, - в условиях сошлись в десять минут.

   Работа в имении кипела. Каждое утро Казя являлся к Кудкудахтову с докладом.

   Правда, он не отвешивал низкого поклона и не становился у притолоки, как старозаветный управляющий, но это даже нравилось Кудкудахтову (нет этого хамского низкопоклонства), в остальном же разговоры шли самые деловые:

   - Сегодня Кукушкин выгон пустил под пар, - сообщал весело Казя.

   - Под пар? Гм!.. Это хорошо. Ну, и что же он?

   - Кто?

   - Да выгон-то?..

   - Выгон? Ничего. Все как следует. Выписал из Риги семена винных ягод и бананов. Анализ, сделанный мною, показывает, что почва в некоторых местах может производить субтропическую флору. Кремнезему уйма.

   - Сеяли уже?

   - Нет. Нынче в пору только обмолотиться. Сковородить решил завтра.

   - А вёдро как?

   - Вёдро хорошее. Да, кстати! Продал нынче овес; вот вам семьсот пятьдесят два рубля, а вот отдельно пятьдесят.

   - А это какие пятьдесят?

   - Взятка.

   - Что-о-о?!..

   - Мне дали взятку за овес. А так как я овес запродал по настоящей цене, без ущерба для вас, то эти деньги, по справедливости, ваши.

   - Почему же мои?

   - Овес ваш и взятка, значит, ваша. Вам причитается.

   - Чудак вы, - смеялся растроганный Кудкудахтов.

   - Ну, спасибо. А мне, знаете, Казимир Михайлович, скучно. Вам-то хорошо - вы все работаете, хлопочете, а я...

   - Да чего ж вам тут сидеть, - возразил Казн.

   - Взяли бы, да и катнули в столицу.

   - Я уж и сам об этом подумывал... Да как же я уеду, если вы мне чуть не каждый день бумаги разные подсовываете, да разные сельскохозяйственные запродажи...

   - Выход есть, - вспыхнув, прошептал Казя. - Да согласитесь ли вы на него?.. Человек-то я новый и вам еще неизвестный...

   - А что?

   - Да если, например, доверенность мне выдать... Такую, как у управляющего князя Щербинского...

   - А почему бы мне и не выдать такой доверенности, - пыхтя трубкой, сказал Кудкудахтов. - Чем вы хуже княжеского управляющего? Если это вас устроит, то меня тем более.

   - Только имейте в виду, - сказал Казя. - Я вам могу высылать в столицу на прожитие не более двух тысяч ежемесячно...

   - Две тысячи в месяц?! - ахнул Кудкудахтов. - Да неужели стотысячное имение может приносить 24 тысячи в год?!..

   - Пока не благоустроено, - снисходительно усмехнулся Казя, - а когда устроим, то и все сорок будете получать. О, вы, батенька, еще не знаете, что такое сельское хозяйство!!..

   Обрадованный Кудкудахтов выдал полную доверенность и укатил в столицу...

   Третьего числа следующего месяца Кудкудахтов получил из банка четыре хрустящие пятисотрублевки.

   Еще через месяц он получил две хрустящие пятисотрублевки и письмо: "От молнии сгорела рига. Ставлю другую, почему пока посылаю тысячу. В следующий присыл вышлю сразу три тысячи..."

   Прошел еще месяц. От Кази ничего не получилось.

   И еще месяц. Полное молчание.

   Кудкудахтов забеспокоился и послал телеграмму.

   Казя молчал.

   Встревоженный Кудкудахтов наскоро собрался, взял из банка часть собственных денег и скорым поездом полетел в родные палестины.

   Серый долгий дождик печально моросил, когда он подъезжал к своему имению в тарантасе, нанятом на станции...

   - Что это?! - вскричал вдруг обескураженный Кудкудахтов. - Где же мой дом? Сплю я?!.. Поезжай скорей!!!

   Унылый вид представляет остывшее пожарище, смоченное осенним дождем.

   Несколько кирпичей, не успевших развалиться, высились по краям погорелого дома, а по мокрому пеплу и углям бродил, опустив голову, Казя и изредка поковыривал своей изящной тросточкой пепел, точно ища, что бы можно было еще отсюда извлечь с пользой...

   - Казя!! - вскричал Кудкудахтов. - Что случилось?!.

   - А, здравствуйте, - поднял голову Казя. - Как поживаете? А у нас вот видите - дом сгорел.

   - Экая досада! - крякнул Кудкудахтов. - Хотя, положим, я все равно хотел строить новый дом вон там, на той полянке.

   - На ней, пожалуй, нельзя построить дома, - компетентным тоном заметил Казя.

   - Почему?!

   - Она продана уже. Хорошую цену давали, я и продал.

   - Почему ж вы меня не спросили?..

   - Не успел. Да я ведь, собственно, действовал на основании доверенности... Я ведь и лес продал, и луга, и землю эту, что под домом... Очень хорошую цену дали. Для вас же старался.

   - Да где же эти деньги?! - вскричал ошеломленный Кудкудахтов.

   - Сгорели. В этом самом доме и сгорели. Такая обида.

   Долго стоял Кудкудахтов среди кирпичей и покоробленных железных листов от бывшей крыши.

   Потом поднял опущенную голову и сказал угрюмо:

   - Казя! Ведь вы за это в тюрьме сгниете...

   - А что вам за польза? - деловым тоном спросил Казя...

   - Пользы нет, но вы будете наказаны за воровство и мошенничество.

   - Тюрьма меня еще больше испортит, - сказал тихо Казя, расковыривая палочкой потухшие угли.

   - Испортит!.. Да вы и так хороший гусь, - с досадой сказал Кудкудахтов.

   - А тогда буду еще хуже.

   - Но ведь вы у меня украли, если вычесть полученные три тысячи, ровно девяносто семь тысяч!!..

   - Точно: девяносто шесть тысяч девятьсот девяносто девять рублей. Рубль-то, который я вам дал при первом знакомстве, был мой собственный. Последний был. Конечно, я не спорю: купить за один рубль такое доверие - очень дешево. Все-таки вам от всего этого будет польза - не доверяйте кому попало!..

   - Мерзавец! - отвечал Кудкудахтов, поворачиваясь к нему спиной, шагая к тарантасу и всем своим видом показывая, что расчеты с Казей покончены. - Мер-рзавец!

   - Спасибо, - вздохнул облегченно Казя, устремив кроткий взгляд в его спину.

   А когда бывший помещик уехал, Казя сказал сам себе:

   - Пожалуй, это, действительно, мысль: выстроить новый дом на той полянке. Так я и сделаю...

   История о замерзающем и спасенном мальчике окончена.

   Этой историей я отнюдь не хочу сказать, что мальчиков не следует спасать...

   Спасать мальчиков надо, но при этом надлежит всегда помнить о молодом человеке с тросточкой, робко попросившем у хозяина разрешения погулять в лесу, - и что из этого вышло.

  

   Тугоухов говорил своему знакомому - молодому человеку Бычкову:

   - Отчего вы к нам никогда не зайдете? Я вас познакомлю с женой. Чудная у меня жена! Красавица, умница.

   Попьем чайку, познакомлю с женой. Право, приходите. Поет, играет.

   "Какие все мужья дураки", - подумал Бычков, окидывая Тугоухова сожалительным взглядом. А вслух сказал:

   - Хорошо, приду.

   - Вот спасибо. Она у меня образованная, и потом сложена, - божественно!

   "Вот дурак-то!" Вслух:

   - Спасибо. Завтра же приду.

   Бычков сидел у Тугоуховых и, как тонкий эстет, восхищенно любовался белыми проворными ручками Елены Ивановны, ловко перетиравшими чайную посуду.

   "Чудная женщина", - одобрительно думал он.

   - Да-с, - будто угадав его мысли, воскликнул Тугоухое. - Жена у меня - чистое сокровище! Вот сейчас должен я идти на собрание акционеров и жалко ее оставлять дома. Аленушка, сокровище мое, ты не будешь скучать? Впрочем, я предоставлю в твое распоряжение Виктора Викторовича. Развлеките ее.

   - С удовольствием!.. - дрогнувшим голосом пообещал Бычков.

   - Я вернусь к одиннадцати. Раньше не ждите, прощай, мое сокровище! До свиданья, мой молодой друг.

   Прошло две недели.

   Снова Бычков сидел у Тугоуховых - на этот раз в большой просторной гостиной, сидел у рояля рядом с Еленой Ивановной, а муж, о чем-то задумавшись, большими шагами ходил по гостиной. И так как он то приближался к сидевшей у рояля парочке, то удалялся к противоположному концу огромной комнаты - благодаря именно этому и разговор у Елены Ивановны с Бычковым был странный, путаный.

   Она говорила:

   - Отчего ты уже три дня не приходил к нам, противный?! Я так стосковалась...

   В это время сзади слышались шаги мужа, и она сразу круто поворачивала руль разговора:

   - ...и потом в этом имении, где я жила у дяди, было масса земляники. А я обожаю землянику...

   Шаги удалялись.

   - ...и тебя я обожаю еще больше! Я так соскучилась без твоих поцелуев, так было тоскливо, что (шаги) прямо-таки целыми днями я с сестрой лежала среди земляничных кустов и все ела, ела... а, может быть, у тебя завелась другая женщина - ты смотри, я такая ревнивая, что... никогда не могла допустить, чтобы сестра съела больше ягод, чем я. Бывало, кричу... узнаю что-нибудь - оболью уксусной эссенцией... да... эссенция... очень хорошо с ней чай пить, с этой земляничной эссенцией!

   Так мирный монолог тянулся долго, пока слово не перешло к Бычкову.

   - На кого же я могу тебя променять, мое сокровище, моя птичка!.. Гм! Не то это была канарейка, не то щегленок, но пела удивительно. Один раз я забыл насыпать ей корму, а на другой день... вернее, завтра я приеду к тебе, когда твой муж уберется на свое чертово акционерное заседание!

   И в этом месте Бычков сбился вдруг с ритма беседы самым жестоким образом...

   Именно: когда муж был на другом конце комнаты, Бычков вяло тянул свое повествование о канарейке, а когда муж приблизился, то тут Бычков и перешел на "я приеду к тебе, когда твой муж уберется"...

   - Так, так... - раздался за спиной беседующих кроткий страдальческий голос мужа. - Хорошо вы, молодой человек, воспользовались моим доверием!.. Что ж... я могу "убраться"... могу убраться совсем! Чтоб не мешать влюбленным голубкам.

   Жена с криком испуга простерла к нему руки, но он тихо отстранил ее и покачал головой:

   - Не надо ни оправданий, ни объяснений! Глаза мои открылись! Я ухожу! Я ухожу. Буду один вдали от вас переживать эту душевную тяжкую драму и... если на мое имя, вообще, будут письма, - прошу пересылать их в отель "Бристоль".

   Когда муж, сложив вещи, ушел поспешно и со странно опущенной головой, Елена Ивановна расплакалась и упала на грудь Бычкова.

   Но потом отстранила голову от бычковской груди, вытерла слезы и спокойно сказала:

   - Ну, и черт с ним! Мы с тобой славно заживем, о, мое солнце незакатное!..

   Прошел месяц.

   Бычков сидел в номере "Бристоля" у Тугоухова и сердито говорил ему:

   - Вы со мной поступили подло, по-предательски! Тугоухое ухмылялся:

   - То есть это почему же? Я ушел, чтобы не мешать вашему счастью.

   - Врите больше. Просто подбросили мне надоевшую вам жену, а я, как дурак, попался.

   - Да вы разве недовольны?

   - Черта с два - доволен. Не женщина, а уксус. Злая, лживая, ревнивая, как дьявол, и глупа так, что иногда поколотить ее хочется. Вы ведь это сами хорошо знаете. Хорошего дурака вы из меня состряпали!

   Тугоухов лежал в удобной позе на диване и безмятежно улыбался.

   - И уйти от нее нельзя - не пускает! Скандалом грозит.

   - Да, это на нее похоже, - кротко согласился муж.

   - Иван Федосеич! Вы со мной, конечно, поступили подло, но... я все вам прощу, все забуду, если вы посоветуете... найдете выход!

   - Выход? А кто вам мешает поступить так же, как я? Найдите приличного молодого человека... да и...

   - Да где его найдешь, такого дурака?!..

   - Я же нашел. Да и при чем тут дурак? Согласитесь, что первое впечатление она производит очаровательное. Женщинам это как-то удается.

   - Иван Федосеич! Посоветуйте. Может, у вас есть кто в виду?

   - Гм! Действительно, поступил я с вами подло, а вы человек пресимпатичный. Кого бы вам посоветовать? Послушайте! Аграмантов подойдет!! Он еще весной бросал взгляды на это мое "сокровище".

   - Аграмантов? Гм! Вы думаете?

   В ложе уютного ресторана сидели Аграмантов и Бычков.

   Хлопая Аграмантова по коленке, Бычков оживленно говорил:

   - Послушайте! Что вас давно не видно? Приходите к нам. Я ведь сейчас на семейном положении - с Еленой Ивановной. Чудная женщина - поет, играет, и потом, сложена, как богиня! Чистое сокровище! Право, пришли бы чайку попить. Елена Ивановна уже несколько раз о вас спрашивала. Приходите, а?

   "Вот-то дурак", - размышлял саркастически Аграмантов, разглядывая Бычкова с видом презрительного сожаления.

   Вслух пообещал:

   - Обязательно приду. Завтра же.

   Через месяц Аграмантов встретился в театре во время антракта с Иволгиным и бросился к нему с распростертыми объятиями:

   - А-а! Ну что за счастливая встреча! Беру с вас слово, что навестите меня. Я сейчас на семейном положении... Новая моя жена, Елена Ивановна - чудная. Приходите, познакомлю. Красавица, умница и поет дьявольски...

   Иволгин равнодушно отстранил его:

   - Позвольте, позвольте... Это не та ли Елена Ивановна, которая была раньше женой Тугоухова?

   - Да... да... А... что?

   - Так не трудитесь: это я был тот первый, который сплавил ее Тугоухову!.. Так что - не трудитесь: сыт по горло!

   Аграмантов угрюмо молчал. Круг замкнулся.

  

   Итак - я в тюрьме! Боже, какая тоска... Ни одного звука не проникает ко мне; ни одного живого существа не вижу я.

   О, Боже! Что это там?! На стене! Неужели? Какое счастье!

   Действительно: на унылой тюремной стене моей камеры я увидел обыкновенную муху. Она сидела и терла передними лапками у себя над головкой.

   Милая муха! Ты будешь моим товарищем... Ты скрасишь мое одиночество.

   Я очень боюсь: как бы она, огорченная неприхотливостью пищи, не улетела от меня.

   Устроим ей ужин.

   Я беру кусочек сахару, смачиваю водой и, положив его рядом с крошками вареного мяса (не знаю, может быть, мухи едят и мясо), начинаю наблюдать за своим маленьким товарищем.

   Муха летает по камере, садится на стены, на мою убогую койку, жужжит... Но она не замечает моих забот. Мушка, посмотри-ка сюда!

   Я встаю с койки и начинаю осторожно размахивать руками, стараясь подогнать ее к столу. Не бойся, бедняжка! Я не сделаю тебе зла: мы оба одинаково несчастны и одиноки.

   Ага! Наконец-то она села на стол.

   Я не удержался, чтобы не крикнуть ей:

   - Приятного аппетита!

   В камере холодно.

   Моя муха - мой дорогой товарищ - сидит на стене в каком-то странном оцепенении... Неужели она умрет? Нет!

   - Эй, вы, тюремщики! Когда я был один, вы могли меня морозить, но теперь... Дайте нам тепла! Дайте огня!

   Никто не слышит моих воплей и стуков. Тюрьма безмолвствует.

   Муха по-прежнему в оцепенении.

   Какое счастье! Принесли чайник с горячим чаем.

   Милый друг! Сейчас и тебе будет тепло.

   Я подношу осторожно чайник к стене, на которой сидит муха, и долго держу его так около мухи; вокруг распространяется живительная теплота; муха зашевелилась... Вспорхнула... Наконец-то! Мы должны, дорогой товарищ, поддерживать друг друга, не правда ли, хе-хе!

   Сегодня не мог уснуть всю ночь.

   Всю ночь меня тревожила мысль, что муха, проснувшись, начнет в темноте летать, сядет на койку, и я неосторожным движением раздавлю ее, убью моего бедного доверчивого друга.

   Нет! Мне кажется - смерти ее я бы не перенес.

   На столе горит лампа... Я лежу с открытыми глазами.

   Ничего! Днем можно выспаться.

   Какой ужас! Моя муха чуть не погибла в паутине. Я и не заметил этих адских сетей. Правда, паука я нигде не нашел, но паутина!

   Я немного задремал, когда до моего уха донеслось еле заметное жужжание.

   Встревоженный предчувствием, я вскочил... Так и есть! Она бродит у самого края паутины.

   - Милый товарищ! Я так же попался в расставленные мне сети, и я предостерегу тебя от повторения этого ужасного шага. Кш!.. Кш!..

   Я размахиваю руками, кричу, однако не настолько громко, чтобы испугать муху.

   Заметив меня, муха мечется в сторону - и, конечно, попадается в паутину.

   Вот видишь, глупыш!

   Я снимаю рукой всю паутину и осторожно выпутываю из нее муху. О, если бы кто-нибудь так же разрушил и мою тюрьму и так же освободил меня.

   Сегодня я не могу ни есть, ни пить.

   Лежу на койке и бессмысленно гляжу в одну точку...

   Муха исчезла!

   Улетела, покинула меня, эгоистичное, самодовольное создание!

   Разве тебе было плохо? Разве не был я тебе преданным, верным другом, на чью сильную руку ты могла опереться?! Улетела!..

  

   Залетела я сюда из простого любопытства.

   И сразу вижу, что сделала глупость.

   Тоска смертная! Только что уселась на стену - привести себя в порядок и немного подремать, - как вздрогнула, чувствуя на себе чей-то взгляд.

   Мужчина. Что ему нужно?

   Глаза на меня так пялит, что даже стыдно. Не думает ли он меня укокошить? Вижу, что придется распроститься с отдыхом. Полетаю по камере. Эх!

   Чего он ко мне пристает?

   Намесил на столе какой-то сладкой дряни с вываренной говядиной - и гоняется за мной по камере, хлопая в ладоши.

   Что за смешное, нелепое зрелище: человек, а прыгает, как теленок, потерявший всякое достоинство...

   Придется усесться на стол, отведать его месива. Брр!..

   Что он там кричит? Как не стыдно, право! А еще человек.

   Ни минуты покоя!

   Только что я завела глаза, задремала, как он стал кричать, колотить кулаком в дверь и доколотился до того, что ему принесли чайник с кипятком.

   Что-то он предпримет?

   Этого еще недоставало! Тычет горячим чайником прямо мне в бок... Осторожнее, черрт!

   Так и есть: опалил крыло. Попробую полетать...

   Прямо-таки смешно: я летаю, а он носится за мной с чайником.

   Зрелище, от которого любая муха надорвет животики.

   На дворе ночь, спать хочется невероятно, а он зажег лампу, лежит и смотрит на меня.

   Все имеет свои границы! Я так истрепала нервы, так устала, что жду не дождусь, когда можно будет удрать от этого маньяка.

   Ночью не выспишься, а завтра с утра, наверно, опять будет прыгать за мной с горячим чайником в руке...

   Всему есть границы! Этот человек чуть не вогнал меня в гроб!..

   Сегодня я подошла к паутине (паука давно нет, и мне хотелось рассмотреть это дурацкое сооружение...). И что же вы думаете! Этот человек уже тут как тут... Замахал руками, заорал что-то диким голосом и так испугал меня, что я метнулась в сторону и запуталась в паутине.

   Постой! Оставь! Я сама! Я сама выпутаюсь... Да оставь же! Крыло сломал, медведь. Нога, нога! Осторожнее, ногу! Ф-фу!

   Не-ет, миленький, довольно.

   Что это? Сигнал на обед! Какое счастье! Открывается дверь, и я - адью!

   Теперь уж не буду такой дурой. И сама хобота сюда не покажу, и товарищей остерегу:

   - Товарищи-мухи! Держитесь подальше от тюремных камер!! Остерегайтесь инквизиции!

  

   - Вы любите ли сыр? - спросили раз ханжу.

   - Люблю, - он отвечал: я вкус в нем нахожу. А другого ханжу спросили прозой:

   - Вы любите фокстрот?

   - О, да! - восторженно отвечал он. - Чудный танец. Сколько в нем огня, грации. Какая глубина мысли.

   Человечество сразу вдруг поглупело.

   Каждая эпоха вообще, а особенно эпоха глупости, - должна иметь свой танец. И мои "главою скорбные" современники выдумали фокстрот.

   Эпохи ума, красоты, изящества и настоящего блеска отмечались последовательно: менуэтом, мазуркой, величественным полонезом, венским вальсом, даже сногсшибательным канканом.

   Наша убогая эпоха отмечена фокстротом.

   "Фокстрот" - название по-английски. По-французски этот танец называется "дане д'Имбесиль", а на честном прямолинейном русском языке - "пляска дураков".

   Во всех шантанах и дансингах мира ежевечерне происходит по окончании программы одна и та же сцена: средина зала очищается от столов и стульев, и откуда-то выползает странный оркестр, очевидно нарочно созданный для вышеуказанного танца... Два-три бездельника начинают тренькать на банджо, пианист в это время сводит личные счеты с беззащитным пианино, кое-кто дудит в дудку, а самый главный - большею частью джентльмен с черным лицом и белыми зубами - ведет себя совсем по-издевательски: окружен он барабанами, тарелками, ложками, вилками - целым столовым прибором. Но этого мало: странная машина, стоящая около него, увешана всем, что не нашло полезного применения в хозяйстве: пустыми бутылками, старыми сковородками, платяными щетками, испорченными частями автомобиля и чайными ситечками... по всей этой рухляди чернокожий вдруг начинает свирепо колотить барабанными палками, присвистывая, икая и огогокая.

   Он дудит, пищит, стонет, трезвонит, бьет палкой по стульям, по полу, по бутылкам, чайным ситечкам и по вывешенному тут же портрету своего предка...

   И под эту музыку его родины, звучавшую еще при Ливингстоне, когда в котлах варились взятые в плен горемычные враги, а тут же сбоку еще живым рубили головы, как капусту, - под эту музыку начинается фокстрот.

   Вяло, скучающе выбредает на середину дама. За ней плетется кавалер, а на лице его, вместо радости предстоящего танца, написаны все невзгоды, обрушившиеся с утра: неоплаченная квартира, холодная комната, ехидно лопнувший ботинок и предстоящее возвращение домой по слякоти.

   Угрюмо обвивает он красной лапой худосочную талию дамы и принимается топтаться, уставившись с беспросветным видом в угол потолка.

   Потоптался. Потряс плечами. Потрясла плечами и дама. Судорожно дернул крупом. Дернула и дама. Потом ноги его, как отварные макароны, заплелись одна за другую. Расплелись. Снова потоптался.

   Тяжелая работа, скучная. А надо!

   Вот ты, каналья, топчешься тут, будто виноград на вино давишь, а ты бы лучше дома посидел. Книжку бы почитал! Небось, Достоевского, Диккенса и не нюхал, об Оскаре Уайльде не имеешь и понятия, а туда же - в светскую жизнь ударился - я, дескать, вращаюсь в светском вихре!

   Еще можно понять тех джентльменов и леди, которые за весь этот страдальческий выпляс получают по два, по три доллара в вечер: такая же работа, как и скучное ведение бухгалтерских книг или набивание папирос.

   Но как проникнуть в таинственные изгибы психологии тех добровольцев, которые без всякого понуждения и выгоды тоже выходят на середину, с лицами людей, только что приговоренных к долгосрочному тюремному заключению, и начинают под грохот сковородок, угрюмо, с окостеневшим взором, семенить ногами, даже не бросив косого взгляда, не поинтересовавшись: а что это за прекрасная девушка тут же судорожно бьется под моей рукой, извиваясь, трясясь и спотыкаясь...

   А может быть, это царица красоты, под огнем глаз которой пышно забурлит кровь и сладко забьется сердце?!

   Кой черт! Он даже руки ей не пожмет после танца: затихла музыка, дико взвизгнув напоследок, - и кончилась пляска заводной куклы.

   Щелкнула раскрутившаяся пружинка, и обе куклы с сонными лицами распадаются.

   - Братцы! Да ведь вы же цари природы!! Что же это за поведение такое?!

   Однажды был я с приятелем в кафешантане, и полюбился нам один фокстротист пуще ясна сокола. Это был парень с лицом ацтека и головой микроцефала... На макушке рос густым кустарником пук волос, нос занимал на лице такое командующее положение, что рту и глазкам буквально некуда было деваться. Ослепительно короткие брюки выказывали пару фокстротных тощих ног - о, как полюбился нам этот паренек с наружностью выгнанного конторщика!

   В тот вечер он сделал верст пятнадцать, не считая всех сплетений ногами и трясений плечами и крупом.

   И он заметил тоже, что полюбился нам, - это немного оживило окостеневшего беднягу, - по крайней мере, он даже в нашу честь выкинул два-три фортеля ногами, расставив их ножницами, а потом согнув с хитрым подскоком.

   Мы его поощряли, как могли, - улыбались, подмигивали, - и этот бедный заброшенный цветок совершенно расцвел.

   Из пятнадцати топтавшихся кавалеров он был единственным, который проявил некоторые признаки жизни в этом царстве анабиоза.

   И теперь, когда я, сидя в позе созерцателя в каком-нибудь дансинге, натыкаюсь взглядом на знакомый куст волос на макушке и короткие панталоны, болтающиеся на тонких ногах, - мы оба молчаливо оживляемся, и лица наши светлеют: он видит во мне тонкого ценителя искусств, доку и знатока. Я в нем вижу честного работягу - самого большого дурака между фокстротистами и самого искусного фокстротиста между дураками.

   Прощай, милый микроцефалический ацтек!.. Земля тебе пухом, когда ты будешь выделывать свои кренделя, ножницы и макароны...

  

   Дорогие читатели! Позвольте вам преподнести пять восхитительных рассказов... По некоторым причинам я могу восторженно отзываться об этих рассказах - и не моя вина, если мое мнение разойдется с читательским.

   Вот - читайте:

  

   Один господин, спеша по делу, решил сесть в трамвай. Сказано - сделано. Но второпях он влез не в тот вагон трамвая, который был ему нужен, и поэтому трамвай завез его в противоположную сторону. С досадой в душе он сел в другой трамвай, но и в этом случае ошибся. На все эти уморительные недоразумения было потрачено часа полтора, и господин опоздал на важное свидание.

  

   Группа лиц решила однажды вечером сняться фотографическим путем. Сказано - сделано. Явился фотограф с аппаратом и с машинкой, которая автоматическим путем зажигает магний для вспышки.

   Фотограф усадил группу и, после долгой возни, сказал:

   - Приготовьтесь! Сейчас будет вспышка!!

   Нажал пружину - чик! - вспышки нет.

   Опять - чик! - опять нет вспышки. И так он пять раз пытался безуспешно произвести вспышку. Наконец ему эти попытки надоели, он вынул спички и зажег магний простым способом.

   Это было очень смешно.

  

   Один старик, приезжий из Гамбурга, шел во время дождя по улице. Вдруг - мимо него автомобиль... Боясь, чтобы автомобиль не забрызгал его грязью, он в ужасе отскочил в сторону и - как раз попал обеими ногами в глубокую лужу.

   Надо было видеть комическую ярость старика из Гамбурга! Кстати, приехал он из Гамбурга покупать кожу для обувной фабрики, да, кроме того, привез с собою больную жену, чтобы посоветоваться со знаменитым профессором о состоянии ее здоровья.

  

   Стоя на высокой лестнице, маляр мазал краской по фасаду дома. А в это время внизу проходила дама - и маляр нечаянно забрызгал ей платье и шляпу краской. Дама подняла крик, произошел скандал, и явилась даже полиция...

  &