Аверченко Аркадий Тимофеевич - Шалуны и ротозеи

  

  

  

   Аверченко А. Т. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 4: Сорные травы

   М.: ТЕРРА-Книжный клуб. 2007.

  

  

   Предводитель Лохмачев

   Индейская хитрость

   Преступление Голубого Шакала

   Японская борьба

   Деловой мальчик

   Сережкин рубль

   Синее одеяло

  

  

   - Предводитель! Все исполнено. Завтрак готов. Мясо изжарено.

   - Ого! По чести сказать, малец, ты довольно-таки исполнительный парняга. Это что у тебя в руках?

   - Так себе, ничего, предводитель. Груша. Обыкновенная грушка...

   - Дай-ка я откушу маленький кусочек.

   Очевидно, эту фразу можно было толковать двояко, потому что Илья Лохмачев всунул в рот почти всю грушу, оставил маленький кусочек и великодушно протянул его мне.

   Это была небольшая уютная лужайка, окруженная кустами боярышника и кривыми акациями. Мы помещались на краю лужайки в большой, неправильной формы яме, посредине которой весело пылал костер. На этом костре жарилось несколько кусков мяса, выпрошенных малышом Петькой у своей доброй, слабохарактерной кухарки.

   Надо сказать несколько слов о яме, в которой мы помещались: она была вырыта нашими руками еще весною. Предполагалось сделать подземный ход под всем городом, до самого моря, куда мы ежедневно бегали купаться. Предполагалось ходить купаться именно через это подземелье, а выход его у берега моря заваливать каждый раз какой-нибудь скалой, которая могла бы поворачиваться на замаскированных петлях.

   К рытью подземелья приступили очень охотно, вырыли яму в пол-аршина глубиной и бросили. Впрочем, яма была и так хороша. Посредине разводили костер, а по краям, на свежей траве и листьях, располагалась шайка.

   Шайка состояла из пяти человек: предводитель - Илья Лохмачев, и мы - Гичкин, Луговой, Прехин и малыш Петя, личность еще не определившаяся, но полезная тем, что могла доставлять провиант для пирушек, а также исполнять все мелкие черные работы.

   Конечно, в любой благовоспитанной детской Илья Лохмачев производил бы дурное впечатление. Ходил он, заломив фуражку набок, изогнувшись боком и насвистывая все время разные грубые марши. Голос имел сиплый, и разговор его как раз подходил к голосу.

   - Разрази меня гром, если я не голоден как собака! Пусть дьявол унесет мою душу, если я сейчас не расправлюсь с тобой по-свойски!

   Он наводил ужас, но вместе с тем мы тайно его уважали. Вот почему, несмотря на его тринадцать лет, он был уже нашим предводителем.

   Сегодня в нашей компании был еще посторонний мальчик, приглашенный Гичкиным, и поэтому Лохмачев старался казаться еще страшней, грубей и заносчивей.

   - Тысяча пуль! - прохрипел он. - Если этот парень пережарил мясо, я вобью его ему в горло собственным шомполом!

   О шомполе было, конечно, упомянуто для постороннего мальчика, потому что никакого шомпола у Лохмачева не было.

   Однако, кроме шомпола, кое-что у Лохмачева было такое, отчего Посторонний Мальчик онемел от ужаса и изумления.

   Именно, Лохмачев лениво потянулся и сказал: "А теперь недурно бы промочить горло глоточком рома", наклонился к краю ямы и, отодвинув деревянную заслонку, вынул из тайника бутылку с желтой таинственной жидкостью.

   Он говорил, что никакой напиток не действует так благодетельно на его организм, как обыкновенный матросский ром. Пил он его из горлышка, запрокинув голову, и все мы с тайным ужасом и замиранием сердца следили за этой страшной, грубой операцией. Каждый из нас ожидал, что вот-вот сейчас предводитель наш зашатается и грохнется смертельно пьяный на землю, но ничуть не бывало - отпив приблизительно чайный стакан, Лохмачев опускал бутылку, утирал губы и, сказав хладнокровно: "Добрый ром", прятал бутылку в тайник.

   Никто из нас, конечно, никогда и не думал о том, чтобы попробовать это ужасное пойло. Кроме того, Лохмачев однажды предупредил, что если хоть одна живая душа дотронется до его запаса, то он, Лохмачев, познакомит смельчака со своим пистолетом, который лежал в том же тайнике в стенке ямы - в черном длинном футляре.

   На этот раз операция с ромом была проделана еще медленнее и торжественнее. Спрятав бутылку и осмотрев внимательно футляр таинственного страшного пистолета, Лохмачев развалился на краю ямы и, прожевывая жареное мясо, затянул старинную матросскую песню:

  

   Никого мы не боимся,

   Всех возьмем на абордаж,

   В воду трупы побросаем -

   Так проводим мы день наш.

   Гоп! Гоп!

  

   Помолчав немного, Лохмачев повернулся к ошеломленному его прекрасными разбойничьими манерами Постороннему Мальчику и сурово спросил его:

   - Ты нас не выдашь?

   - В чем? - робко спросил мальчик.

   - Так, вообще.

   - А вы что делаете?

   - Мало ли что... Если на днях у Хрустальных скал найдут разбитый бриг и вся команда будет висеть на реях, ты помалкивай. Ладно?

   - Ладно, - сказал мальчик. - А разве вы...

   - Тссс! - сказал таинственно Лохмачев. - Тут стены имеют уши.

   Ближайшая стена была по крайней мере на расстоянии полуверсты, но тем не менее Посторонний Мальчик умолк.

   - Да, брат, - медленно сказал Лохмачев. - А если проболтаешься, тогда пеняй на себя, - тебя постигнет участь Одноглазого Джима.

   - Какого Одноглазого Джима? - спросил заинтересованный Гичкин.

   - Гром и молния! Они не знают, как я расправился с Одноглазым Джимом! Провались вы в преисподнюю, если стоит водить с вами компанию.

   - Где же он жил? - спросил Гичкин.

   - Где? Около Капштадта, в Южной Африке. Был он боэром.

   - Да ты разве был в Южной Африке?

   - Был, - сказал хладнокровно Лохмачев, поглядывая на костер. - Подбросить бы, ребята, дровец.

   - Когда? Когда ты был?

   - Да два года назад. С отцом. Он был торговцем невольниками.

   - Да как же так: ведь твой отец служит в казначействе чиновником?

   - Ну, и служит. Что тут удивительного: нельзя же заниматься все время одним делом.

   - Так ты был в Южной Африке? Вот-то здорово! Там, наверное, зверей много, а?

   - Ужас! Бывало, ложимся спать - всегда костер раскладываем. Два года так мы промучились.

   - Но ведь если лев подкрадывается, я думаю, от него можно на мустанге ускакать?

   Лохмачев с сожалением оглядел всю компанию:

   - Эх вы, суслики!.. В огороде бузина, а в Киеве дядька! Где вы нашли мустангов? В Африке? Вот что значит знать все по учебникам географии, а не по собственному опыту. Во-первых, мустанги водятся только в Америке, а во-вторых, любая пума, американский лев, в три прыжка догонит мустанга. Меня однажды мустанг подвел так, что я чуть не погиб.

   - Ты разве был в Америке?

   - Был, - сказал Лохмачев, презрительно пожимая плечами. - Все мое раннее детство. Ах, моя родина! Эти пампасы, озаренные восходящим солнцем... Эти льяносы... {Льяносы - тип саванны.}

   Он погрузился в задумчивость, которую никто не смел нарушить. Только малыш Петя шмыгнул носом и спросил:

   - А их едят?

   - Кого?

   - Лампасы.

   - Ты бы, Петя, пошел прогуляться, - сказал Лохмачев под общий смех. - Тебе вредно слушать разговоры взрослых.

   Петя засопел, сложил умоляюще руки и прошептал фразу, которую он подцепил в какой-то детской книжке:

   - О, не гоните меня, добрый господин.

   - А в Австралии ты не был? - спросил Гичкин.

   - Ну, это даже нельзя сказать, что был, - пожал плечами Лохмачев. - Хотя я и прожил там три года, но мы жили около Мельбурна и вглубь не заходили.

   - Разбойников боялись?

   - Разбойников? Разбойников, милый мой, нужно бояться не там...

   - А где же?

   - На Кавказе. Я до сих пор не могу забыть этих двух лет, которые прожил у них в плену.

   - Да ты разве и на Кавказе был?

   - Важное кушанье! Четыре года с отцом в ущелье прожили.

   Если бы подсчитать все годы, которые непоседливый Лохмачев потратил на скитания, ему должно было бы быть лет пятьдесят. Но он говорил об этом так уверенно, с такой массой подробностей, что ни у кого не зарождалось сомнения.

   - А как же ты освободился? - спросил Гичкин. - Убежал?

   - Убежал, как же! От них убежишь... Просто отец заплатил им - разрази их гром! - выкуп.

   - Много?

   - Пустяки. Десять тысяч.

   Он посидел немного и встал:

   - Эх, воспоминания на меня нахлынули. Промочу-ка я горло ромом. Кстати, ребята, не знаете, где тут можно достать табаку для жевания?

   - А ты разве... жуешь?

   - Да, жеванул бы. От матросов научился, да и сам не знаю, что теперь с собой делать.

   - От каких матросов?

   - С которыми я плавал. Да недолго пришлось - на "купца" налетели и пошли ко дну.

   - На какого купца?

   - "Купец" - так называется купеческое судно. Они везли кошениль и сандаловое дерево, а мы - пятьсот чернокожих.

   - Торговать рабами стыдно, - сказал я возмущенно. - Это позор для белых людей.

   - Тысяча чертей! - взревел Лохмачев. - Этот щенок, кажется, собирается меня учить! Не хочешь ли ты, я поджарю тебя на этих угольях вместо говядины?

   Простодушный Петя пришел мне на выручку. Он сложил ручонки и прошептал:

   - О, пощадите его, добрый господин!

   - Пощадить, пощадить... Надо помалкивать, господа, вот что.

   Чтобы переменить разговор, кто-то спросил:

   - А со львами тебе приходилось иметь дело?

   - Изредка. Однажды я привязал лошадь к кусту алоэ и погнался за львицей, не заметив, как два львенка подобрались к лошади и растерзали ее чуть ли не в пять минут.

   - Маленькие были львята? - спросил Посторонний Мальчик странным тоном.

   - Маленькие...

   - Тогда ты говоришь неправду. Маленькие львята не могут растерзать лошадь.

   - Каррамба! - вскричал свирепо Лохмачев. - Не хотите ли вы, господинчик, сказать, что я лгу? О, лучше бы вам тогда и на свет не родиться!

   - Я говорю только, что маленькие львята лошади не растерзают.

   - Да ты откуда это знаешь?

   - Видел...

   - Что видел? Где видел?

   - В Берлине... Мы с отцом были в Зоологиш-Гартен. Я видел, как сторож вынимал голыми руками за шиворот двух львят и они держали себя как котята. Он понес их через дорогу и пустил побегать около пруда.

   Странно: все рассказы Лохмачева об Африке, мустангах и кавказских разбойниках сразу потускнели перед Берлином Постороннего Мальчика.

   Наглый, развязный Лохмачев и сам это почувствовал.

   - Ты говоришь вздор! Моим львятам было уже по три месяца, а твои, вероятно, только что родились.

   - Нет... Я спрашивал у сторожа, и он сказал, что им уже по пяти месяцев.

   - Как же ты спрашивал, - угрюмо захохотал Лохмачев, - если в Берлине сторож - немец?

   - Потому что я говорю по-немецки, - коротко объяснил Посторонний Мальчик.

   Все мы ахнули: такой маленький мальчик и уже говорит по-немецки.

   - Врешь ты! - неожиданно сказал Лохмачев. - Ни в Берлине ты не был, ни львят не видел и по-немецки ты не говоришь.

   - Я в Германии был, - сказал Посторонний Мальчик, пожимая плечами. - В Берлине, Лейпциге, Франкфурте и Дрездене. И по-немецки я говорю. А вот ты нигде не был, а просто выдумываешь все.

   - Каррамба! Этот щенок, кажется, обвиняет меня во лжи?! Я вижу, тебе уже давно мешает твой собственный скальп, и я тебе его сниму по образцу моего краснокожего друга Серого Гриззли!

   - О, пощадите его, добрый господин! - захныкал сердобольный Петя.

   - Постойте, господа, - сказал, вставая, Посторонний Мальчик, губы которого дрожали от обиды. - Одну минутку. Так ты говоришь, что был в Америке?

   - Был!

   - По-индейски говорить умеешь?

   - Ха-ха! Получше, чем ты по-немецки.

   - На языке сиуксов говоришь?

   - Это все равно - все племена: сиуксы, шавнии, гуроны и апачи говорят на одном языке.

   - Ну, ладно, - усмехнулся таинственный Посторонний Мальчик. - Идем же!

   - Куда?

   - Сейчас мы разберем, кто из нас прав.

   - Пойдем, - неуверенно сказал страшный Лохмачев. - Только имей в виду, если ты завлечешь меня в западню, мы будем защищаться, как львы.

   - Не в западню, а в меблированные комнаты "Ялта". Не боитесь?

   - Лохмачев ничего не боится! Дай только промочить горло глоточком ямайского рома, и я пойду хоть к дьяволу на рога.

   Через полчаса вся наша молчаливая, приниженная компания поднималась по лестнице меблированных комнат.

   У одной из дверей Посторонний Мальчик постучал и сказал:

   - Отец! Можно к тебе?

   - Входи.

   - Я не один. С товарищами.

   - Милости прошу.

   Мы гурьбой ввалились в комнату. Небольшого роста, коренастый, с мускулистой шеей человек пожал нам руки и сказал:

   - Гоп, гоп! Друзья мои! Я уже догадываюсь, зачем вы пришли. Хотите попасть сегодня в цирк?

   - Это само собой, отец, - сказал Посторонний Мальчик, похлопывая его по руке. - А теперь ты скажи: Гарри дома?

   - Дома.

   - Можно к нему зайти?

   - Если не спит, идите.

   Коренастый человек распахнул боковую дверь и крикнул что-то по-английски.

   Мы вошли туда и... испуганно прижались к двери - перед нами стоял высокий медно-красный мужчина с черными, длинными волосами, одетый в коричневый пиджак. В руках у него был огромный лук и ножик, которым он что-то исправлял в тетиве лука.

   - Вот, господа, - сказал Посторонний Мальчик звонким смелым голосом. - Это индеец-сиукс, который сегодня выступит в цирке как знаменитый стрелок из лука. Лохмачев! Поговори с ним на его языке. Ты же разговариваешь.

   - Он не настоящий! - растерявшись, пролепетал наш предводитель.

   - Почему?

   - У него нет перьев на голове.

   Посторонний Мальчик засмеялся, снял со стены длинный пестрый ток из перьев и дружески нахлобучил индейцу на голову. Тот тоже засмеялся и сказал что-то Лохмачеву.

   Лохмачев побледнел, потом покраснел и боком, опустив голову, выскочил из номера.

   Все мы восторженно поглядывали на индейца и Постороннего Мальчика, а малыш Петя, по своей привычке, встал перед индейцем на колени и пролепетал, сложив руки:

   - О, пощади нас, добрый господин!

  

  

   Мы ушли, получив обещание коренастого человека пустить нас сегодня в цирк, а завтра на репетиции покатать на слоне.

   Веселой гурьбой отправились мы на свою излюбленную лужайку за городом... Костер уже погас... Солнце склонялось к западу.

   Посторонний Мальчик смело отодвинул заслонку и вынул знаменитую лохмачевскую бутылку с ромом и пистолет в футляре.

   Бесстрашно открыл он футляр и вынул... трубку. Старую, прокуренную, поломанную трубку с длинным чубуком.

   Мы придвинулись ближе...

   Он откупорил зловещую бутылку и, подмигнув нам, отхлебнул.

   - Гм! - сказал он. - Я предпочитаю его пить горячим.

   - Что?

   - Чай. Ведь это обыкновенный сладкий чай.

   - Кто смеет трогать мое оружие и мой погреб?! - раздался за нами хриплый голос. - Кто нарушает приказание атамана?!

   - Урра! - крикнули мы. - Да здравствует новый атаман! Ты уже больше не атаман... Можешь лгать кому хочешь, но не нам.

   Лохмачев упер руки в боки и разразился страшным хохотом.

   - Бунт? Ну, ладно! Вы еще повисите у меня на реях. Кто за мной? Кто еще остался мне верен?

   И раздался неожиданно для нас тонкий голосок:

   - Я!

   Это был Петя.

   - Ага. Молодчага. Лихой разбойник. Отчего же ты не хочешь покинуть своего старого атамана?

   И добросердечный малыш Петя отвечал:

   - Потому что мне тебя жалко.

  

  

  

   После звонка прошло уже минут десять, все уже давно сидели за партами, а учитель географии не являлся. Сладкая надежда стала закрадываться в сердца некоторых - именно тех, которые и не разворачивали вчера истрепанные учебники географии... Сладкая надежда:

   - А вдруг не придет совсем.

   Учитель пришел на двенадцатой минуте. Полосухин Иван вскочил, сморщил свою хитрую, как у лисицы, маленькую остроносую мордочку и воскликнул деланно испуганным голосом:

   - Слава Богу. Наконец-то вы пришли. А мы тут так беспокоились - не случилось ли с вами чего.

   - Глупости. Что со мной случится...

   - Отчего вы такой бледный, Алексан Ваныч?

   - Не знаю... У меня бессонница.

   - А к моему отцу раз таракан в ухо заполз.

   - Ну и что же?

   - Да ничего.

   - При чем тут таракан?

   - Я к тому, что он тоже две ночи не спал.

   - Кто, таракан? - пошутил учитель. Весь класс заискивающе засмеялся.

   "Только бы не спросил, - подумали самые отчаянные бездельники, - а то можно смеяться хоть до вечера".

   - Не таракан, а мой папаша, Алексан Ваныч. Мой папаша, Алексан Ваныч, три пуда одной рукой подымает.

   - Передай ему мои искренние поздравления...

   - Я ему советовал идти в борцы, а он не хочет. Вместо этого служит в банке директором - прямо смешно.

   Так как учитель уже развернул журнал и разговор грозил иссякнуть, толстый (хохол) Нечипоренко решил "подбросить дров на огонь":

   - Я бы на вашем месте, Алексан Ваныч, объяснил этому глупому Полосухину, что он сам не понимает, что говорит. Директор банка - это личность уважаемая, а борец в цирке...

   - Нечипоренко, - сказал учитель, погрозив ему карандашом. - Это к делу не относится. Сиди и молчи.

   Сидевший на задней скамейке Карташевич, парень с очень тугой головой, решил, что и ему нужно посторонним разговором оттянуть несколько минут.

   Натужился и среди тишины молвил свои слова:

   - Молчание - знак согласия.

   - Что? - изумился учитель.

   - Я говорю: молчание - знак согласия.

   - Ну так что же?

   - Да ничего.

   - Ты это к чему сказал?

   - Вы, Алексан Ваныч, сказали Нечипоренке "молчи". Я и говорю: "молчание - знак согласия".

   - Очень кстати. Знаешь ли ты, Карташевич, когда придет твоя очередь говорить?..

   - Гм, кхи, - закашлялся Карташевич.

   - ...когда я спрошу у тебя урок. Хорошо?

   Карташевич не видел в этом ничего хорошего, но принужден был согласиться, сдерживая свой гудящий бас:

   - Горожо.

   - Карташевич через двух мальчиков перепрыгивает, - счел уместным сообщить Нечипоренко.

   - А мне это зачем знать?

   - Не знаю... извините... Я думал, может, интересно...

   - Вот что, Нечипоренко. Ты, брат, хитрый, но я еще хитрее. Если ты скажешь еще что-либо подобное, я напишу записку твоему отцу...

   - "К отцу, весь издрогнув, малютка приник", - продекламировал невпопад Карташевич.

   - Карташевич. Ступай приникни к печке. Вы сегодня с ума сошли, что ли? Дежурный! Что на сегодня готовили?

   - Вятскую губернию.

   - А-а... Хорошо-с. Прекрасная губерния. Ну... спросим мы... Кого бы нам спросить?

   Он посмотрел на притихших учеников вопросительно. Конечно, ответить ему мог каждый, не задумываясь. Иванович посоветовал бы спросить Нечипоренку, Патваканов - Блимберга, Сураджев - Патваканова, а все вместе они искренно посоветовали бы вообще никого не спрашивать.

   - Спросим мы...

   Худощавый мечтательный Челноков поймал рассеянный взгляд учителя, опустил голову, но сейчас же поднял ее и не менее рассеянно взглянул на учителя.

   "Ого! - подумал он. - Глядит на Блимберга. А ну-ка, Блимберг, раскошелив..."

   - Челноков.

   Челноков бодро вскочил, захлопнул под партой какую-то книгу и сказал:

   - Здесь.

   - Ну? Неужели здесь? - изумился учитель. - Вот поразительно. А ну-ка, что ты нам скажешь о Вятской губернии?

   - Кхе. Кха. Хррр...

   - Что это с тобой? Ты кашляешь?

   - Да, кашляю, - обрадовался Челноков.

   - Бедненький... Ты, вероятно, простудился?

   - Да... вероятно...

   - Вероятно... Может быть, твоему здоровью угрожает опасность?

   - Угрожает... - машинально ответил Челноков.

   - Боже мой, какой ужас! Может быть, даже жизни угрожает опасность?

   Челноков сделал жалобную гримасу и открыл было уже рот, но учитель опустил голову в журнал и сказал совершенно другим, прежним тоном:

   - Ну-с... Расскажи нам, что тебе известно о Вятской губернии.

   - Вятская губерния, - сказал Челноков, - отличается своими размерами. Это одна из самых больших губерний России... По своей площади она занимает место, равное... Мексике и штату Виргиния... Мексика - одна из самых богатых и плодородных стран Америки, населена мексиканцами, которые ведут стычки и битвы с гверильясами. Последние иногда входят в соглашение с индейскими племенами шавниев гуронов, и горе тому мексиканцу, который...

   - Постой, - сказал учитель, выглядывая из-за журнала. - Где ты в Вятской губернии нашел индейцев?

   - Не в Вятской губернии, а в Мексике.

   - А Мексика где?

   - В Америке.

   - А Вятская губерния?

   - В... Рос... сии.

   - Так ты мне о Вятской губернии и говори.

   - Кгм... Почва Вятской губернии имеет мало чернозему, климат там суровый, и потому хлебопашество идет с трудом. Рожь, пшеница и овес - вот что, главным образом, может произрастать в этой почве. Тут мы не встретим ни кактусов, ни алоэ, ни цепких лиан, которые, перекидываясь с дерева на дерево, образуют в девственных лесах непроходимую чащу, которую с трудом одолевает томагавк отважного пионера Дальнего Запада, который смело пробирается вперед под немолчные крики обезьян и разноцветных попугаев, оглашающих воздух...

   - Что?

   - Оглашающих, я говорю, воздух.

   - Кто и чем оглашает воздух?

   - Попугаи... криками...

   - Одного из них я слышу. К сожалению, о Вятской губернии он ничего не рассказывает.

   - Я, Алексан Ваныч, о Вятской губернии и рассказываю... Народонаселение Вятской губернии состоит из великороссов. Главное их занятие - хлебопашество и охота. Охотятся за пушным зверем - волками, медведями и зайцами, потому что других зверей в Вятской губернии нет... Нет ни хитрых, гибких леопардов, ни ягуаров, ни громадных свирепых бизонов, которые целыми стадами спокойно пасутся в своих льяносах, пока меткая стрела индейца или пуля из карабина скваттэра...

   - Кого-о?

   - Скваттэра.

   - Это что за кушанье?

   - Это не кушанье, Алексан Ваныч, а такие... знаете... американские помещики...

   - И они живут в Вятской губернии?

   - Нет... я - к слову пришлось...

   - Челноков, Челноков... Хотел я тебе поставить пятерку, но - к слову пришлось, и поставлю двойку. Нечипоренко!

   - Тут.

   - Я тебя об этом не спрашиваю. Говори о Вятской губернии.

   Нечипоренко побледнел как смерть и, по принятому обычаю, сказал о Вятской губернии:

   - Кхе.

   - Ну, - поощрил учитель.

   И вдруг - все сердца екнули,- в коридоре бешено прозвенел звонок на большую перемену.

   - Экая жалость! - отчаянно вздохнул Нечипоренко. - А я хотел ответить урок на пятерку. Как раз сегодня выучил...

   - Это верно? - спросил учитель.

   - Верно.

   - Ну, так я тебе поставлю... тоже двойку, потому что ты отнял у меня полчаса.

  

  

  

  

   - Михаил! - сказал отец. - Через две недели экзамены, а ты до сих пор и за книжку не брался.

   Михаил Черепицин, ученик второго класса, держался на этот счет другого мнения.

   - Еще рано готовиться, - ответил он, не задумываясь.

   - Как так рано?!

   - Еще две недели. Если я теперь все выучу, так к экзаменам и забуду.

   - Нечего сказать, хороший ученик! Другие всю жизнь помнят, а он через две недели собирается забыть... Марш сейчас же за книгу!

   Михаил Черепицин, ученик второго класса, покорно вздохнул и сел за книгу. На переплете было написано: "Малинин и Буренин. Арифметика".

   Но если раскрыть эту книгу, на первой же странице можно было прочесть:

   "Солнце склонялось к западу... Вдруг высокая трава заколебалась, чьи-то руки раздвинули ее, и на прогалину выполз краснокожий сиукс, свирепое лицо которого было покрыто татуировкой.

   - Оах! - воскликнул он вполголоса, хватаясь за томагавк..."

   Готовиться к экзаменам было еще рано. Так мирно шли дни, и каждое утро и каждый вечер сиукс Голубой Шакал хватался за томагавк. А когда до экзамена осталось два дня, ученик второго класса Михаил Черепицин, по примеру сиукса, схватился за книги.

   Но, схватившись, увидел, что, пожалуй, к экзамену ему не приготовиться. Книг было много, а времени мало.

   Вдумавшись в свое положение, Черепицин заметался, как зверек в клетке, но помощи ждать было неоткуда.

   Даже сам гроза прерий Голубой Шакал не мог помочь Черепицину, несмотря на все свое влияние и связи на Дальнем Западе.

   Сколько бы он ни кричал свое грозное "оах", сколько бы ни размахивал томагавком, учителя не обратили бы на него никакого внимания.

   Черепицин тоскливо брал книги в руки, перелистывал их одну за другой, но вызубрить все это в несколько часов - он сам понимал - было невозможно.

   - Ну, раз уже поздно, - решил Михаил Черепицин, - ничего не поделаешь. Попробую на авось.

   Впрочем, в день перед экзаменом некоторые меры, которые были в ходу у ленивых товарищей, он принял: положил на ночь книги под подушку, что, по словам некоторых бездельников, якобы помогает в смысле запоминания предмета.

   Кроме того, вырвал из книги самые трудные страницы и натощак съел их. Кто-то в училище уверил его, что если съесть какую-нибудь страницу, то уж никогда ее не забудешь.

   Было очень противно: жеваная бумага не проходила в черепицино горло, но он запил водой и с трудом проглотил несколько отвратительных комков.

   А отправляясь на экзамен, Черепицин решил сделать доброе дело: дал нищему две копейки и попросил помолиться за то, чтобы он, Черепицин, выдержал экзамен.

  

  

   - Черепицин Михаил!

   - Здесь.

   - Подойдите к столу.

   Ноги Черепицина дрожали, когда он подходил к экзаменационному столу.

   "Эх, - подумал он, - хорошо бы, чтоб сейчас из-под этого покрытого зеленым сукном стола выполз вождь сиуксов Голубой Шакал! Все бы испугались, убежали, и экзамена бы не было".

   Но чудес в наши дни не случается. Из-под стола никто не вылез, а учитель математики прищурился и сказал:

   - Ну-с... Черепицин Михаил... Что такое арифметика?

   Черепицин Михаил проглотил слюну и ответил, робко озираясь:

   - Арифметика, это такое... такая книжка, которая... которая... орая...

   - Которая что?

   - Которая... в зелененьком таком переплете с корешочком...

   - Нет, Черепицин, я с вами не о внешности книги говорю, а о сущности этого предмета. Какую цель преследует арифметика?

   - Она преследует... цель.

   - Ну, да. Какую же?

   - Эту самую... Задачи. Берется задача и решается.

   - Я вас не о задачах спрашиваю! Арифметика - это наука о числах.

   - Наука о числах, - печально повторил Черепицин.

   - Этого, очевидно, вы не знаете... Ну-ка, скажите нам что-нибудь о дробях. Сколько будет - половина от трех восьмых?

   Черепицин опустил голову:

   - Ну?

   - Половина из трех восьмых?

   - Да.

   - Сейчас... сейчас, - забормотал Черепицин. - Половина из трех восьмых... трижды восемь... двадцать четыре, вычитаем половину, остается двенадцать... восемь и три - одиннадцать...

   - Ну?!

   - Сейчас, сейчас...

   - Ну, у вас есть три восьмых. Сколько из них - половина?

   Черепицин вытер пот со лба и прохрипел:

   - Видите ли... Наверно, я вам не могу этого сказать, только многого это не составит.

   - Та-ак. А сколько будет, если сложить сорок семь и девяносто два?

   - Рубль тридцать пять...

   - Что-о-о?

   - Пол... полтора рубля.

   - О господи! Я вас не о деньгах спрашиваю, а о числах!

   Один из экзаменаторов что-то шепнул другому, и тот, ответив "хорошо", обратился к Черепицину:

   - Попробуем теперь письменный ответ. Вот садитесь за ту парту и решите вот эту задачку. Прочтите ее! Вы ее понимаете?

   Черепицин прочел задачу и признался очень добросовестно:

   - Нет, не понимаю. Ее нельзя решить.

   - Да?.. Вы так думаете? А составитель задачи думал, вероятно, иначе. Он думает, что ее решить можно. Ну? Чего же вы молчите?

   - Составить задачу легче, чем решить, - пролепетал Черепицин, водя пальцем по краю стола.

   - Да? Вы так думаете? Знаете что? Садитесь вон за тот стол и составьте-ка задачу вроде этой. Посмотрим... Может быть, у вас действительно особый талант.

   Экзаменатор улыбнулся и шепнул что-то соседу. Тот тоже усмехнулся.

  

  

   - Готово?

   - Готово.

   - Ну-с... посмотрим: "Три мальчика имели двенадцать пушек: первый имел три пушки, второй вдвое больше, а третий имел остальные. Сколько пушек имел каждый мальчик?"

   - Ну, милый мой, какая же это задача? Ее и шестилетний ребенок решит. Нет, ты составь задачу посложнее, подлиннее. Чтобы ее решить было не так легко.

   - Подлиннее? - тоскливо сказал Черепицин. - Сейчас.

   - Да, да. Понимаешь, чтобы она была запутаннее, а то что это такое - три строки, и готово. Так нельзя.

   Усевшись снова за стол, долго тер бедный Черепицин свою бедную пустую голову.

   - Длинную задачу... Ну, как ее там сочинишь, длинную-то?

   Только через полчаса поднялся он с места и неуверенно подошел к экзаменатору.

   - Сделал? Ну, давай. Гм... "Три виноторговца купили 12 кусков сукна. Один выехал из Москвы, другой ему навстречу из Петербурга, а третий устроил бассейн и выпустил туда все вино в четыре часа. Если из одного крана вода выливается в час сто ведер, а в другой кран вливается пятьдесят, то спрашивается, сколько было воды. От Петербурга до Москвы 6400 верст, а из Москвы в Петербург вдвое дешевле: спрашивается, сколько стоили билеты двух виноторговцев, если один выехал туда, а другой обратно. Сочинил ученик 2-го класса Михаил Черепицин!"

   - Здорово! - сказал учитель. - Ступай домой, больше нам от тебя ничего не надо.

   С искаженным от ужаса лицом вышел на улицу Черепицин. Увидел нищего, подошел к нему и сказал плачущим голосом:

   - Ты, наверное, не молился... Отдавай мои две копейки!

  

  

  

   Общий друг и благоприятель Саша Кувырков вошел в комнату, оглядел снисходительно всю компанию и очень бодро воскликнул:

   - Ну, вы! Червяки дождевые! Что сидите, нахохлившись? Нужно быть радостными, бодрыми и здоровыми! Спортом нужно заниматься.

   Это было что-то новое...

   Все подняли головы и вопросительно поглядели на Сашу.

   - Это ты с каких же пор стал спортсменом? - осведомился долговязый Бачкин.

   - Я-то? Меня, братцы, всегда к этому тянуло. Что может быть лучше гармонически развитого тела... И теперь... Вы знаете, я будто снова на Божий свет народился...

   - Господи! Еще раз? Нам тебя и одного было довольно.

   - Вы - лошади! Поймите вы, что с тех пор, как я стал изучать джиу-джитсу, я хожу, дышу и говорю по-новому.

   - Чего-о?

   - Что "чего"?

   - Как ты сказал, какое слово?

   - Джиу-джитсу. Японская борьба.

   - Ага. Очень приятно. Садитесь.

   - Эх вы, деревянные мозги! Вы все готовы высмеять, над всем вы издеваетесь, а того не знаете, что джиу-джитсу такая борьба, в которой маленький хрупкий человек расшвыряет трех больших верзил.

   - Что ты говоришь, Саша?!

   - Вправду, Саша?

   - А, что мне с вами говорить! Я вас просто отошлю к Г