Вересаев Викентий Викентьевич - На повороте

lign="justify">   - Пойдем, ребята, большим кругом в эту сторону,- сказал Сергей.- Чур, перекликаться! Сходиться у мостика в лощинке, перед сторожкой.

   Все разбрелись по лесу. Лес зазвенел смехом и криками. На западе было еще светло, но кругом становилось все темнее. Средь полной тишины тучи на юге росли медленно и уверенно. Токарев продирался сквозь чащу орешника, оступаясь о пеньки и бурелом. Слева раздались крики и смех Шеметова и Митрича.

   - Нашли-и-и!..- донесся справа голос Сергея.

   - Нашли? - крикнул слева Шеметов.

   - Нашли вы?

   - Мы-то не нашли, а ты нашел?

   - Нет, не нашел.

   - Чего же ты кричишь, "нашли"?

   - Я вас спрашивал!

   - Дурак!..

   Лес вдали глухо зашумел. По вершинам деревьев бурным порывом пронесся ветер. Токарев шел вперед и старался не сбиться с направления. Сначала он усердно глядел по сторонам, потом перестал и шел лениво, постукивая тросточкою по стволам. Крики и ауканья становились все отдаленнее.

   Токарев подумал: еще заблудишься тут!.. Лес выл и шумел под налетавшим вихрем. Желтые листья и сучки падали на землю. Вдали глухо рокотал гром.

   Чаща стала светлеть. Токарев вышел на край какой-то лощинки. Внизу вился болотистый ручей, заросший осокою. Квакали лягушки. По косогору шла дорога и виднелся мостик. Этот, что ли?..

   По дороге усталою походкою спускались Варвара Васильевна и Ольга Петровна. Токарев направился к ним.

   - Не нашли?

   - Нет. Нужно будет дальше идти. Только подождем, чтоб все собрались... Ау-уу!!.

   Вдали откликнулись. Ветер буйно выл по лесу, глухой шум деревьев то рос, то ослабевал, и по глухому шуму струями проносилось резкое шипенье ближних деревьев. Подошли еще Вегнер и Катя, потом Борисоглебский.

   Вдруг ярко блеснула молния, небо как будто растрескалось и с оглушительным грохотом посыпалось на землю. Из кустов неслышно вышел Шеметов. Он кивнул на небо и сказал:

   - "Отец, слышишь, рубит, а я отвожу!"*

  

   * Из стихотворения Н. А. Некрасова "Крестьянские дети" (1861).

  

   - Не нашли лошадь?

   - Черт ее найдет! - проворчал Шеметов и сел на мостик.

   Молнии ярко-белыми стрелами сыпались на лес, гром яростно катился по небу из конца в конец, лес ревел и бился. На юге было жутко темно. Ольга Петровна стояла с бледною улыбкою и старалась побороть страх.

   На косогоре, среди дубовых кустов, появился Сергей. Молния ярко осветила его кумачовую рубашку. В бешеном восторге он кричал:

   - Го-го-го-го!.. Слышите, ребята! Вон как гремит!.. Варька, слышишь?!.

   Ветер рвал на нем рубашку, лицо было безумное и восторженное.

   - Позор всем слабым и малодушным! Позор тем, кто перед лицом грозы отрицает идущую грозу!.. Идет она, идет! Видите вы ее теперь - вы, робкие, сомневающиеся?.. Пришла жизнь, пришла борьба и простор! Слава буре!..

   - Го-го-го-го! - раздался из чащи голос Тани.

   - Татьяна Николаевна, сюда! Наша взяла! Пришла гроза!.. Слава борцам, слава всем друзьям грозы!

   Таня, в развевающейся юбке, быстро спустилась к мостику. Она упоенно дышала ветром, глаза блестели. Поспешно она спросила:

   - Ну что, не нашли?

   - Нет.

   - Так чего ж вы сидите? Пойдемте дальше!.. Правда, как хорошо? - с счастливою улыбкою обратилась она к Токареву.

   Токарев молча кивнул головою, хотя находил, что кругом становится довольно-таки неуютно.

   - Ну, идем, господа! Вставайте! - торопила Таня.

   Шеметов проворчал:

   - Экая неугомонная! Куда вставать-то? Очевидно, лошадь украли и увели. Станет вас конокрад ждать!

   - Ну, все-таки поищем еще! - сказала Варвара Васильевна.- Очень уж мужика жалко.

   - Наверное, кобылка сама уж домой пришла,- заметил Борисоглебский.

   - А что найти-то, конечно, уж не найдем теперь,- согласился Сергей.

   - "Позор всем сомневающимся и малодушным!" - иронически повторила его слова Варвара Васильевна.

   - Э, черт! Верно, пойдем дальше!.. Что за позор! Бабы нас ведут вперед.

   По дороге забили первые крупные капли дождя. Варвара Васильевна украдкой внимательно посмотрела на Токарева и сказала:

   - Только вот что: зачем всем идти? Многие устали. Тут сейчас за бугром сторожка, можно зайти отдохнуть; тем более - дождь начинается.

   - Господа, да зайдемте все! - заговорил Токарев.- Ну что за охота мокнуть под дождем! Пройдет дождь, тогда и пойдем опять искать.

   Таня ядовито возразила:

   - А тогда ты скажешь, что мокро, ноги промочишь.

   Токарев нахмурился и замолчал.

   - Пойдемте, я вас проведу в сторожку,- предложила Варвара Васильевна.

   - Ну, господа, а мы пойдем дальше,- сказала Таня.

   - Го-го-го! На вынос возьмем гору! - крикнул Сергей. Он, Шеметов и Митрыч вместе с Танею быстро взбежали на косогор.

   Вегнер с завистью глядел вслед убегавшим.

   - Нет, я отдохну, устал.

   Варвара Васильевна провела Токарева, Катю, Вегнера и Ольгу Петровну к лесной сторожке. К ним навстречу вышел лесник - худощавый, с красным носом, в пиджаке. Варвара Васильевна сказала:

   - Ну, прощайте пока!

   - Варвара Васильевна, да передохните же и вы! - возмутился Токарев.- Вы бледны как полотно,- видимо, вы страшно устали!

   - Э, пустяки! Это так кажется!

   Она исчезла в темноте. Токарев обратился к леснику:

   - А что, любезный, хорошо бы самоварчик поставить; найдется у вас?

   - Найдется, помилуйте!.. Сейчас поставим. А мы за то винца потом выпьем за ваше здоровье.

   Резко блеснула молния. Как пушечный залп, прокатился гром. Дождь хлынул. Он шуршал по соломенной крыше, журчащими ручьями сбегал на землю. Из черного леса широко потянуло свежею, сырою прохладою.

   В сторожку постучались. Вошел мужик, у которого убежала лошадь. Вода струилась по его шапке, лицу и зипуну. Катя спросила:

   - Не нашли?

   - Нет, барышня! Уж и в деревню сбегал, не воротилась ли... Нету!

   Он устало опустился на лавку. Подали самовар, стали пить чай. Тараканы бегали по стенам, в щели трещал сверчок, на печи ровно дышали спящие ребята. Гром гремел теперь глуше, молнии вспыхивали синим светом, дождь продолжал лить.

   Пришли Сергей и Шеметов. С обоих вода лила ручьями, на сапогах налипли кучи грязи, оба были злы. Сергей сказал:

   - Нет, Татьяна Николаевна - это, положительно, ненормальный человек. Уж Варя и та созналась, что невозможно найти; а она: "А я все-таки найду!"

   Шеметов сердито засмеялся.

   - Нет, ведь правда, нелепо! В двух шагах ничего не видно - по этакому лесищу ищи лошадь ощупью!.. И Митрыча несчастного запрягла, кряхтит, а прет за нею следом.

   Пришла и Варвара Васильевна. Было уже двенадцать часов. Молча пили чай, разговор не вязался. Все были вялы и думали о том, что по грязи, мокроте и холоду придется тащиться домой верст восемь. Варвара Васильевна, бледная, бодрилась и старалась скрыть прохватывавшую ее дрожь. Сергей и Шеметов сидели в облипших рубашках, взлохмаченные и хмурые, как мокрые петухи.

   За темными окнами могуче загудел бас Митрыча:

   - Эй, ребята! Вы здесь?.. Выходите встречать, нашли!

   Все бросились к выходу. В темноте белела лошадь. Митрыч держал ее за оброть. Таня, бодрая, оживленная, вбежала в сени.

   - А что? Нашла? - торжествующе обратилась она к Сергею и Шеметову.- Я говорила, что найду!

   Сергей развел руками и низко склонил голову.

   - Преклоняюсь!

   Таня сияла детскою, смешною гордостью.

   - Ну, и молодец же вы, Таня! - радостно воскликнула Варвара Васильевна.

   Мужик кланялся.

   - Уж вот, барышня, спасибо вам! Век за вас буду бога молить! Пошли вам господь доброго здоровья!

   - И ведь как все вышло! - рассказывала Таня.- Идем,- что-то в стороне белеет. Митрыч говорит: река!.. Все-таки свернули. А это она! Стоит на полянке и щиплет траву.

   Мужик взял из рук Митрыча оброть и радостно повторял:

   - Нашли, нашли!

   Таня и Митрыч выпили остывшего чая. Токарев расплатился с лесником. Двинулись в обратный путь.

   Усталые и продрогшие, все вяло тащились по рассклизшей, грязной дороге. На севере громоздились уходившие тучи и глухо грохотал гром. Над лесом, среди прозрачно-белых тучек, плыл убывавший месяц. Было сыро и холодно, восток светлел.

   Лес остался назади. Митрыч и Шеметов стали напевать "Отречемся от старого мира!"...* Пошли ровным шагом, в ногу. Так идти оказалось легче. От ходьбы постепенно размялись, опять раздались шутки, смех.

  

   * Начало русской революционной песни на мотив французской "Марсельезы". Слова П. Л. Лаврова.

  

   Когда пришли в Изворовку, солнце уже встало. Сергей и Катя обыскали буфет, нашли холодные яйца всмятку и полкувшина молока. Все жадно принялись есть. В свете солнечного утра лица выглядели серыми и помятыми, глаза странно блестели.

   Варвара Васильевна, уходившая к себе в комнату, воротилась радостная и оживленная, с распечатанным письмом в руке.

   - Владимир Николаевич, вы помните по Петербургу Тимофея Балуева?

   - Как же! - ответил Токарев.

   - Он пишет, что из ссылки едет в Екатеринослав и по дороге от поезда до поезда заедет ко мне в Томилинск. Шестого августа, на Преображение. Хотите его видеть?

   - Конечно!

   Таня спросила:

   - Кто это?

   - Рабочий, слесарь. Замечательно хороший человек,- сказала Варвара Васильевна.

   У Тани загорелись глаза.

   - Я тоже хочу его увидеть.

   - Да всем, всем нужно его повидать,- решил Сергей.- Хоть у Вари все люди - замеча-тельно хорошие люди, а все-таки интересно.

   - Ну, а теперь спать! - объявила Варвара Васильевна.- Еле на ногах стою.

  

   VI

  

   Назавтра Шеметов, Борисоглебский, Вегнер и Ольга Петровна уехали в Томилинск. Таня осталась погостить еще.

   Жизнь теперь потекла более спокойная. Токарев по-прежнему наслаждался погодой и дере-венским привольем. Отношения его с Варварой Васильевной были как будто очень дружествен-ные. Но, когда они разговаривали наедине, им было неловко смотреть друг другу в глаза. То, давнишнее, петербургское, что разделило их, стеною стояло между ними, они не могли перешаг-нуть через эту стену и сделать отношения простыми. А между тем Варвара Васильевна станови-лась Токареву опять все милее.

   Дни шли. Варвара Васильевна с утра до вечера пропадала в окрестных деревнях, лечила мужиков, принимала их на дому с черного хода. Сергей ушел в книги. Таня тоже много читала, но начинала скучать.

   Токареву она нравилась все меньше. Его поражало, до чего она узка и одностороння. С нею можно было говорить только о революции, все остальное ей было скучно, чуждо и представлялось пустяками. Поведение Тани, ее манера держаться также возмущали Токарева. Она совершенно не считалась с окружающими; Конкордия Сергеевна, например, с трудом могла скрывать свою антипатию к ней, а Таня на это не обращала никакого внимания. Вообще, как заметил Токарев, Таня возбуждала к себе в людях либо резко-враждебное, либо уж горячосочувственное, почти восторженное отношение; и он сравнивал ее с Варварой Васильевной, которая всем, даже самым чуждым ей по складу людям, умела внушать к себе мягкую любовь и уважение.

   Пятого августа Варвара Васильевна, Токарев, Таня, Сергей и Катя отправились в Томи-линск, чтоб повидать проезжего гостя Варвары Васильевны.

   Они сел и в поезд. Дали третий звонок. Поезд свистнул и стал двигаться. Начальник станции, с толстым, бородатым лицом, что-то сердито кричал сторожу и указывал пальцем на конец платформы. Там сидели и лежали среди узлов человек десять мужиков, в лаптях и пыльных зипунах. Сторож, с злым лицом, подбежал к ним, что-то крикнул и вдруг, размахнув ногою, силь-но ударил сапогом лежавшего на узле старика. Мужики испуганно вскочили и стали поспешно собирать узлы.

   - Господи, да что же это такое?! - воскликнула Таня.

   Поезд уходил. Таня и Токарев высунулись из окна. Мужики сбегали с платформы. Сторож, размахнувшись, ударил одного из них кулаком по шее. Мужик втянул голову в плечи и побежал быстрее. Изогнувшийся дугою поезд закрыл станцию.

   Подошла Варвара Васильевна, бледная, с трясущимися губами.

   - За что это? Что там случилось?

   Токарев, тоже бледный и возмущенный, ответил:

   - Не знаю.

   Сидевший рядом мастеровой объяснил:

   - Что случилось!.. Значит, улеглись мужички на неуказанное место. Ну, их покорнейше и попросили посторониться.

   Варвара Васильевна, прикусив губу, ушла на свое место. Таня стояла, злобно нахмурившись, и молча смотрела в окно. Токарев вздохнул:

   - Да, легко все это у нас делается!

   - И поделом им, сами виноваты! Господи, их бьют, а они только подставляют шеи и бегут... О, эти мужики!

   В глазах Тани была такая ненависть, такое беспощадное презрение к этим избитым людям, что она стала противна Токареву. Он отвернулся; в душе шевельнулась глухая вражда, почти страх к чему-то дико-стихийному и чуждому, что насквозь проникало все существо Тани.

   - Ну, черт с ними, стоит еще об них говорить! - Таня передернула плечами и снова стала смотреть в окно.

   Заря догорала. Поезд гремел и колыхался. В душном, накуренном вагоне было темно, стоял громкий говор, смех и песни.

   Таня сказала:

   - Да, Володя, вот что! Как хочешь, а нужно будет в Томилинске предпринять еще что-нибудь, чтоб Варя уехала отсюда.

   Токарев махнул рукою.

   - Ну, пошло!.. Я не понимаю, чего ты берешь на себя какую-то опеку над Варварой Васи-льевной.

   - Да неужели же ты не видишь, что с нею делается? Ведь положительно живьем разруша-ется человек: какое-то колебание, сомнение во всем, полное неверие в себя... Очевидно, ее деятель-ность ее не удовлетворяет.

   Токарев пожал плечами.

   - Откуда это очевидно? Я не говорю про Варвару Васильевну, я ее слишком мало знаю,- но, вообще говоря, человек может не верить в себя совсем по другим причинам. Он может призна-вать данную деятельность самою высокою и нужною, и все-таки не верить в себя... Ну, хотя бы просто потому, что чувствует себя не в силах отдаться этой деятельности,- произнес он с усилием.

   Таня удивилась.

   - Как это так? Деятельность самая высокая и нужная,- и не можешь ей отдаться! Очевид-но, значит, есть другая деятельность, более высокая и более нужная.

   - Таня, меня прямо поражает, до чего ты узко смотришь! Возьмем какую угодно деятель-ность. Пусть она будет самая высокая, самая нужная,- все, что хочешь. Да только нет у меня сил отдаться ей.

   - Очевидно, значит, ты не совсем веришь в нее.

   - Ну, слушай, Таня! Поставим вопрос грубо, карикатурно. Скажем, я страстно люблю шампанское, устрицы. Умом я вполне понимаю, что есть дела несравненно выше уничтожения устриц и шампанского, да меня-то больше тянет к устрицам и шампанскому.

   - Тогда нечего и ломать себя: пей шампанское и ешь устрицы.

   Подошел Сергей и молча сел около них на ручку скамейки. Токарев спросил:

   - Так что, если бы тебя больше всего тянуло к такой "деятельности", то ты со спокойною душою и отдалась бы ей?

   - По-моему, это ужасно скучно; но, если бы тянуло,- конечно, отдалась бы.

   - Господи, до чего все это эгоистично! - возмутился Токарев.- Ну, где же, где же у тебя хоть какой-нибудь нравственный регулятор, хоть какой-нибудь критерий? Сегодня скучно жить для себя, завтра станет скучно жить для других. Неужели ты не понимаешь, сколько в этом эгои-зма? Что хочется, то и делай!.. Тебе даже совершенно непонятно, что могут быть люди, которые считают своим долгом делать не то, что хочется, а что признают полезным, нужным для жизни.

   Вмешался Сергей:

   - Но вопрос в том,- насколько им это удается? Я не понимаю, почему вы так возмущае-тесь эгоизмом. Дай нам бог только одного - побольше именно эгоизма,- здорового, сильного, жадного до жизни. Это гораздо важнее, чем всякого рода "долг", который человек взваливает себе на плечи; взвалит - и идет, кряхтя и шатаясь. Пускай бы люди начали действовать из себя, свобо-дно и без надсада, не ломая и не насилуя своих склонностей. Тогда настала бы настоящая жизнь.

   - Воображаю, какая бы настала жизнь! - сдержанно усмехнулся Токарев.

   - Хорошая бы жизнь настала! И погиб бы безвозвратно ее главный враг - скука. Потому что вот с чем эгоизм никогда не захочет примириться - со скукою!

   Токарев с улыбкою поднял брови.

   - Скука... Вы серьезно думаете, что главный враг жизни - это, действительно, скука?

   - Безусловно! Скука стОит всяких лишений, унижений, длинных рабочих дней и тому подобного... Скучно! Ведь от этого "скучно" люди сходят с ума и кончают с собою, это "скучно" накладывает свою иссушающую печать на целые исторические эпохи. Вырваться из жизненной скуки - вот самая главная задача современности. И суть не в том, чтоб человек вырвался из этой скуки, а чтоб люди вырвались из нее. А для этого что нужно? Нужно, чтоб вокруг ключом била живая общественность, чтоб жизнь целиком захватывала душу, чтоб эта жизнь была велика и сильна, полна борьбы и света... Вот что нужно, чтобы ощущал человек, а не необходимость какого-то "долга"... Долг! В соседстве с долгом сам воздух начинает скисаться и пахнуть плесе-нью.

   Таня слушала с разгоревшимися глазами.

   - Все это очень легко говорить...- начал Токарев, но в это время в вагоне поднялся шум и крик.

   Толстый господин, в грязном парусиновом пиджаке и сером картузике с блестящим козырь-ком, орал:

   - Сволочь ты, негодяй!! Я отставной поручик Пыльского гренадерского полка, а ты мне смеешь "ты" говорить?.. Подлец!

   Мастеровой в чуйке, с бледным, зеленоватым лицом, мирно было заговоривший с сердитым господином, в первую минуту опешил.

   - Я тебя, мерзавца, сейчас велю высадить из поезда!.. Подлец, пьяница!..

   Мастеровой медленно и громко протянул:

   - Я думал, это пушки, ан это - лягушки!

   Кругом засмеялись.

   - Молчать!!! - гаркнул толстый господин.- Дурак!

   - Не бывал, брат, ты умным человеком, коли я дурак. Ишь ты какой! Ясный козырек нацепил себе и думает,- хозяин! Мне на твой ясный козырек наплевать!

   - Ах-х ты, мер-рзавец! - возмутился про себя господин и высунулся из окна, как бы высматривая, скоро ли остановится поезд, чтоб позвать жандарма.

   - Плюю я на твой ясный козырек, вот так: тьфу! - Мастеровой плюнул на пол.- Плюю и попираю ногами.

   Рядом сидел подгородный мужик. Он с усмешкою сказал:

   - Буде вам! Чем все ругаться, лучше прямо подраться!

   - Верно! Мне ндравится ваше слово! Я вас уважаю!.. А сказать что-нибудь против меня ясному козырьку энтому - не позволю! Не желаю молчать!.. Извините меня, пожалуйста! Прошу извинения!

   Мужик зевнул.

   - Тут колокольцов нету, звенеть не на чем.

   Толстый господин подергивал головою и продолжал выглядывать в окно.

   - Не желаю молчать! - волновался мастеровой.- Он меня растревожил, а я его не беспо-коил!.. Слышь ты, козырек! Я сознаюсь, что ты - дурак! Понял ты это слово?

   Поезд остановился у полустанка. Толстый господин поспешно вышел, через минуту воро-тился с жандармом. Указал на мастерового и коротко сказал:

   - Вот! Убери его!

   Жандарм подошел к мастеровому и решительно взял его за рукав.

   - Вставай!

   Мастеровой оторопело глядел:

   - Что такое? В чем дело?

   - Но, но, вставай! Ничего!

   - Да что вы? За что вы меня?

   Таня вскипела.

   - Послушайте, жандарм, за что вы его высаживаете? Он ничего не делал!

   - Мы все можем быть свидетелями,- прибавил Токарев.- Этот господин сам же первый начал. На весь вагон стал кричать и ругать его.

   Грозно и выразительно толстый господин сказал жандарму:

   - Я тебе заявляю, что он мне нанес оскорбление!

   Токарев спокойно возразил:

   - Все в вагоне слышали, что вы первый стали наносить ему оскорбления.

   Токарев был одет чисто и прилично, гораздо приличнее толстого господина. Жандарм в нерешительности остановился.

   - Жандарм! Я тебе повторяю: возьми его!.. Он пьян!

   - Нет, я не пьян! Вы меня оскорбили, а я вас не тревожил!

   Жандарм шепнул Токареву:

   - Вы не извольте беспокоиться. Я его только в другой вагон переведу.

   В приятном и спокойном ощущении силы, которую давал ему его приличный костюм, Токарев громко возразил:

   - Да с какой стати? Мы вам все заявляем, что этот господин сам начал первый скандалить. Почему вы его не переводите?

   - А то, может, ваше благородие, вы сами перейдете? - почтительно-увещевающим голосом обратился жандарм к толстому господину.

   Господин грозно крикнул:

   - Я тебе в последний раз повторяю: убери его!

   Жандарм растерянно пожал плечами:

   - Да ведь вот... Все свидетельствуют, что вы же сами начали.

   - Ах та-ак!.. - зловеще протянул господин.- Ну, хорошо, ступай!.. Хорошо, хорошо! Можешь идти! Мы это еще увидим! Ступай, нечего!

   Жандарм с извиняющимся лицом мялся на месте. Вагоны двинулись. Он соскочил на платформу.

   - Тут еще скоро, пожалуй, изобьют тебя! - возмущенно сказал толстый господин, взял свой чемодан и пошел в другой вагон.

   Торжествующий мастеровой стоял, пошатываясь, и смотрел ему вслед.

   - Фью-у! - слабо свистнул он и махнул рукою вдогонку.- Нет, ей-богу, чудачок! - обратился он к Тане и лихо покрутил головою.- Молчи, говорит, дурак!.. А? Почему такое? Не желаю молчать!.. Благородного человека я уважаю всегда! А коли со мною поступают сурьезно,- не могу терпеть! Такой уж карахтер у меня... строгий! Намедни мастер говорит нам: вот что, ребята! После Спаса за каждый прибор на две копейки меньше будем платить... Как так? Нет, я говорю, я не желаю!.. Мне не копейка нужна. Что копейка? Я на нее плюю! - Он достал затас-канный кошелек, вынул пятиалтынный и бросил его наземь.- Вот! Не нужно мне, пускай тут лежит! А зачем он неправильно поступает? Не желаю, говорю, уйду от вас, больше ничего!

   - А вы где работаете?

   - Мы-то? А вон за бугром здание пыхтит... Мы - токари по металлу... Медь, свинец, железо - это у нас называется металл... По-нашему, по-мастеровому!

   Поезд гремел и колыхался. В вагонах зажгли фонари. Таня сидела в уголке с мастеровым и оживленно беседовала. Мастеровой конфиденциально говорил:

   - Я, милая моя барышня, желаю жить, чтоб было по-справедливому, чтоб обиды мне не было! Я этого не желаю терпеть - никогда! А за деньгами я не гонюсь... Я вот выпил,- и больше ничего!

   Паровоз оглушительно и протяжно засвистел. В темноте замелькали огни томилинских пригородов. Все поднялись и стали собираться.

   Поезд остановился. Затиснутые в сплошной толпе Токарев, Сергей, Варвара Васильевна и Катя вышли на подъезд.

   - А где же Таня? - спохватилась Варвара Васильевна.

   Сергей посмеивался:

   - Она с мастеровым пошла.

   - Да не может быть! - воскликнул Токарев.

   - Верно! Я видел: он себе взвалил узелок на плечи, она рядом с ним. Прямо с платформы сошли, мимо вокзала.

   У Токарева опустились руки.

   - Черт знает что такое!

   Он в колебании остановился посреди улицы. В стороны тянулись боковые улицы, заселен-ные мастеровщиною - черные, зловещие, без единого огонька.

   - Нужно ее отыскать! Это положительно ненормальный человек: девушка, ночью, одна идет с пьяным, незнакомым человеком, сама не знает куда!

   Сергей засмеялся:

   - Ищи ветра в поле! Ей-богу, молодчина Татьяна Николаевна!

   Они пришли к Варваре Васильевне. Подали самовар, сели пить чай. Сергей говорил:

   - Нет, ей-богу, люблю Татьяну Николаевну! Это пролетарий до мозга костей! Никакие условности для нее не писаны, ничем она не связана, ничего ей не нужно...

   Токарев угрюмо возразил:

   - По-моему, это не пролетарий, а психически больной человек, и ей необходимо лечиться.

   Таня пришла к двенадцати часам ночи - оживленная, радостная, с блестящими глазами. Токарев был так возмущен, что даже не стал ей ничего говорить, и сидел, молча, насупившийся и грустный. Таня не обращала на него внимания.

  

   VII

  

   Назавтра, к трем часам, Токарев и студенты пришли к Варваре Васильевне. Тимофей Балуев уже сидел у нее. Тани не было: она в одиннадцать часов ушла к своему вчерашнему знакомцу и еще не возвращалась.

   Балуев, в черной блузе, с застегнутыми у кистей рукавами, сидел за столом, держал на расставленных пальцах блюдечко и пил чай вприкуску. Токарев радостно подошел.

   - Ну, Тимофей Степаныч, здравствуйте! - Они обнялись и крепко, поцеловались три раза накрест.

   - Не думал я, что и вас тут увижу! - сказал Балуев и в замешательстве провел большою рукою по густым волосам.

   Сергей, Шеметов, Борисоглебский и Вегнер назвали себя и почтительно пожали его руку. Токарев глядел на загорелое, обросшее лицо Балуева.

   - Как вы изменились! Встретил бы вас на улице - не узнал бы.

   - Да... Да и я бы вас не признал:

   - Что же, постарел?

   - Пооблиняли как-то... На вид.

   Варвара Васильевна сказала:

   - Ну, садитесь, господа! Пейте чай, закусывайте!

   Сели к столу. Токарев спросил:

   - Вы куда же теперь направляетесь?

   - В Екатеринослав еду. Там товарищи посулились на завод пристроить. Тут, значит, нужно было Варвару Васильевну повидать. А между прочим, вот и вас встретил... Ну, а вы как?

   Он говорил не спеша, подняв брови, и внимательно глядел на Токарева своими маленькими глазами. Студенты и Катя украдкой приглядывались к Балуеву.

   Разговор, как обыкновенно, вначале вязался плохо. Понемногу стал оживляться. Речь зашла об одном из вопросов, горячо обсуждавшихся в последнее время в кружках и деливших единомы-сленных недавно людей на два резко враждебных лагеря. Токарев спросил Балуева, слышал ли он об этом вопросе и как к нему относится.

   - Как же, слышал. Книжки тоже кой-какие читал об этом...- Балуев помолчал.- Думается мне, не с того конца вы подходите к делу. Оно гладко пишется в книжках, логически, а только книжка, знаете, она больше по верхам крутится, больно много сразу захватить хочет. Оно то, да не то выходит. Смотришь в книжку - вот какие вопросы. И в волосы из-за них вцепиться рад всяко-му. А кругом поглядишь - что такое? И вопросы другие, и совсем из-за другого ссориться надо.

   Необычно тихим и смирным голосом Сергей возразил:

   - Но, позвольте, ведь книжки основываются на той же жизни, на тех же жизненных фактах.

   - Верно! "Факты"... Что такое факты? Я вот гляжу в окошко, вижу, лошадь упала, и говорю: тут дорога склизкая,- пожалуйста, не спорьте со мнрю,- сам видал, как лошадь упала. А на дороге этой, может, пыли по щиколку, а лошадь потому упала, что нога подвернулась. Оно, видите ли, коли на факты в окошко смотреть, то и факты-то оказываются фальшивыми. А из этих фактов здоровеннейший гвоздь сделают да в голову его тебе и вгоняют... Намедни был я нелегаль-но в Питере, встретился с одним приятелем старым.- Ты, спрашивает, кто? - Я? (Под густыми усами Балуева мелькнула улыбка.) Али не узнал? Слесарь Тимофей! - Не-ет, я не о том. Ты человек каких взглядов? - Я, говорю... рабочий!

   Все поспешили громко и дружно рассмеяться.

   - Вот и ходит человек с гвоздем в голове. И ведь не в окошко сам глядит, все кругом видит глазами,- а нет! Гвоздь в голове сидит крепко.

   Поднялся общий спор. Приводились "факты", соображения. Балуев, положив на стол руку ладонью вниз, медленно и спокойно возражал. И шестеро споривших были слабы перед ним, как будто они стояли в колеблющемся и уходящем из-под ног болоте, а он среди них - на твердой кочке.

   - А о книжке я только что говорю? Слов нет, она вещь полезная, необходимая,- кто же станет спорить? А только ведь нужно и ее с толком читать,- одно взял, другое бросил. А у нас как? Сшил себе человек кафтан из взглядов и надевает. А кафтан-то ему, может, совсем и не впору. Вот намедни один товарищ мой пишет из Москвы брату своему, мальчонке: Вася, говорит, учись, думай, читай книжки, чтоб ты мог стать "борцом за страдающих и угнетенных"... Во-от! Я думаю, больно уж много книжек сам он начитался, мозги обмозолил себе.

   Сергей в восторге воскликнул:

   - Великолепно!

   Вскочил и быстро заходил по комнате. Митрыч довольно ухмылялся. Остальные недоумева-ли. Токарев осторожно спросил:

   - Что же вы тут находите смешного? По-моему, письмо это, напротив, чрезвычайно трога-тельно.

   - Нет, что ж смешного... Очень даже благородно! А только... За себя будь борцом, и то ладно. А то: мне самому, дескать, ничего не надо, я вот только насчет "страдающих"... Недавно мне тоже один человек совсем это самое говорит...

   Токарев пожал плечами:

   - Я все-таки вас не понимаю!

   - ...один человек - образованный, интеллигентный. И притом состоятельный: чай пьет с булками. Говорит: мне ничего не нужно, мне самому хорошо, я, говорит, если готов работать, то готов работать для других... По моим взглядам, это уж не интеллигентный человек.

   - Но почему же, почему? - настойчиво спросил Токарев.- Деятельность эгоистическая, то есть только для себя, по необходимости будет всегда узкою и темною. Высшая нравственность, напротив, заключается именно в самопожертвовании, когда человек не видит от этого выгоды для самого себя. Самопожертвование! Как я могу жертвовать собою для самого себя? Напротив, чем меньше мои собственные интересы направляют мою деятельность, тем она будет чище, выше, светлее. Ведь это совершенно ясно!

   Балуев, подняв брови, слушал. В глазах его появилось что-то напряженное и растерянное. Он начал возражать. Спор становился все отвлеченнее. И чем отвлеченнее он становился, тем все более книжными и шаблонными становились выражения Балуева. Повеяло серою скукою и теоре-тическою "неинтересностью". Токарев и Варвара Васильевна возражали все бережнее и осторож-нее, стараясь не припирать его к стенке. Балуев встал. Быстро теребя бороду, он заходил по комнате и запинающимся, неуверенным голосом приводил свои, бившие мимо цели, возражения.

   Сергей своим твердым, самоуверенным голосом вмешался в спор и стал защищать высказан-ный Балуевым взгляд. Спор сразу оживился, сделался глубже, ярче и интереснее; и по мере того как он отрывался от осязательной действительности, он становился все ярче и жизненнее. Балуев же, столь сильный своею неотрывностью от жизни, был теперь тускл и сер. Он почти перестал возражать. Горячо и внимательно слушая Сергея, он только сочувственно кивал головою на его возражения.

   Спор начал падать. Всем еще милее и симпатичнее стал Балуев с его серьезным, напряжен-но-вдумывающимся лицом, какое у него было во время спора. Варвара Васильевна сказала:

   - Тимофей Степаныч, ваш чай совсем остыл. Дайте, я вам налью свежего.

   - А вот сейчас! Я этот допью! - Балуев поспешно допил чай и протянул стакан Варваре Васильевне. Сергей предупредительно взял стакан и передал сестре.

   - Скажите, Тимофей Степаныч,- спросил он,- как вы стали вот таким? Вы учились в какой-нибудь школе?

   - До двадцати лет я и грамоте не знал. Приехал в Питер облом обломом. Потом уж самоучкой выучился.

   - А что вас заставило научиться?

   Балуев улыбнулся.

   - Захотел сам французские романы читать. Очень уж они меня заинтересовали. На кварти-ре у нас, как воротимся с работы, один парнишка громко нам "Молодость Генриха Четвертого"* читал,- всю бы ночь слушал. Выучился я, значит, стал читать. Много прочел французских рома-нов, тоже вот фельетонами зачитывался в "Петербургской газете" и "Петербургском листке". Даже нарочно для них в Публичную библиотеку ходил. Ну, а потом поступил я в вечернюю трехкласс-ную школу, кончил там,- после этого, конечно, получил довольно широкий умственный гори-зонт.

  

   * Серия приключенческих романов французского писателя Понсон дю Террайля (1829-1871), выходивших в Москве в 1874-1875 годах. Он же автор авантюрно-приключенческих романов "Похождения Рокамболя" и "Воскрешение Рокамболя".

  

   Слушатели украдкою переглянулись. Выражение у всех вызвало умиление.

   - И ведь вот штука какая любопытная! - улыбнулся Балуев.- Помню, читал я "Рокамбо-ля"; два тома прочел, а дальше не мог достать; уж такая меня взяла досада! Что с ним дальше, с этим Рокамболем, случится? Хоть иди на деньги покупай книжку, ей-богу!.. Ну, ладно. Прошло года четыре. Уж Добролюбова прочел, Шелгунова, Глеба Успенского. Вдруг попадается мне продолжение... Желанный! Забрал я книжку домой, думаю,- уж ночь не посплю, а прочту. Стал читать,- пятьдесят страниц прочел и бросил. Такая глупость, такая скучища!.. А все-таки добром я ее помяну всегда, она меня читать приучила. Ну, а час-то который сейчас? - обратился он к Варваре Васильевне.

   Варвара Васильевна вздохнула:

   - Пора идти, а то на поезд опоздаете! А может быть, останетесь до завтра?

   - Нет, нельзя, нужно спешить! Спасибо на угощении. Прощайте!

   В своей черной блузе, в пыльных, отрепанных сапогах, он обошел стол, протягивая всем широкую руку. Катя робко поднялась и - розовая, с внимательными, почтительными глазами - ждала.

   Балуев протянул ей руку. Она вложила в эту грубую, мозолистую руку свою белую, узкую руку и крепко пожала ее. Глаза засветились умилением и радостным смущением.

   Балуев взял со стула свой узелок и вышел в сопровождении Варвары Васильевны.

   Все сидели молча. Варвара Васильевна воротилась.

   - Как он, однако, изменился! - задумчиво произнес Токарев.- И какой он крепкий, цельный - прямо кряжистый какой-то!

   - Да. Ничего нет похожего на прежнее,- сказала Варвара Васильевна.- Помните, раньше? Горячий, пылкий,- но совсем как желторотый галчонок; разинул клюв и пихай в него, что хочешь. Ну, а теперь...

   Вегнер печально спросил:

   - А теперь?.. По-моему, это положительно ужасно! Такое отрицание теории - гибель и смерть решительно всему. Мы это поймем, но поймем слишком поздно.

   - Да, печальная штука! - согласился Сергей.- Но еще печальнее, что покоряет это, пригнетает как-то... Сила чуется.

   Дверь быстро раскрылась. Вошла Таня - запыхавшаяся, раскрасневшаяся. Оглядела комнату. - Уехал уже?

   - Уехал, конечно.

   - Ах ты господи! Ну, что это!.. Что, что он рассказывал? - жадно обратилась она к Варваре Васильевне и Сергею.

   - Любопытный парень!..- С медленною улыбкою Сергей неподвижно глядел в окно.- Как это он ловко выразился насчет обмозоленных книжкою мозгов! Черт его знает, какой-то совсем особенный душевный строй!

   Таня быстро прошлась по комнате и решительно сказала:

   - Слушайте, Митрыч! Теперь пять минут шестого, поезд отходит без четверти шесть. Поедем на извозчике на вокзал. Вы меня познакомите с ним.

   - Что ж, поедем!

   Они оба вышли.

  

   VIII

  

   В дверь раздался стук.

   - Войдите!

   Вошел больничный фельдшер Антон Антоныч, в белом халате и розовом крахмальном воротничке. Был он бледен, на вспотевший лоб падала с головы жирная и мокрая прядь волос.